Кира Муратова, «второстепенный человек»

Автор: Диляра Тасбулатова Кира Муратова ушла из жизни три года назад, в июне. Но еще при жизни было понятно, что она, возможно, самый оригинальный режиссер постсоветского пространства. Без предшественников Вы скажете – ну а, например, Параджанов, Тарковский, Герман? В особенности Параджанов, творивший миры по ходу дела, из ничего, порой буквально из обрывков бумаги и кусочков ткани. Всё так, но Параджанов переосмысливал этнику, погружался в иные миры, сказово-метафизические, Муратова же снимала свои «провинциальные мелодрамы» - «Долгие проводы» и «Короткие встречи», - где не было никакого противостояния власти, никакой фронды, даже «этники», и той не было. Почему «Долгие проводы» (многие считают этот фильм лучшим в ее фильмографии) были положены на полку – поистине загадка. Это же не «Комиссар» в конце концов: что такого криминального в этой драме взаимоотношений подростка и его матери, пусть даже истеричной? Решительно непонятно.     Ну а с другой стороны, понятно (хотя Муратова могла бы и проскочить, проскочил же «В огне брода нет», да и многое другое, гораздо более подозрительное): скажем, и у Сталина был отличный литературный вкус, травил и убивал он лучших. Так и здесь: начальство смутил не собственно сюжет (правда, они и там, в сценарии, кое-что поменяли), а манера, взгляд, стиль. Такой, какого нет в целом мире: к Муратовой можно по-разному относиться, но аналогов у нее не существует – как у великих, скажем, того же Параджанова или, я не знаю, Уайлдера. Изобрести же свою манеру, имея такую предысторию в лице достижений мирового кино – это, господа, почти пушкинский подвиг. Перетворить заново, будто на пустом месте: Муратова уже в своих ранних «Проводах» изобрела ритм, ракурс, пространство, монтаж – как будто она «философствует впервые», без предшественников. Это совершенно невероятно: попробуйте написать что-нибудь не под кого-то, а сразу – «под себя», удавалось немногим, тем более в молодости. Иные ближе к пятидесяти обретают свою манеру - и это не предел. Как говорится, в России нужно жить долго, хотя Муратова, родившись в Молдавии, имела «прописку» в России условной - в Одессе, входившей, как известно, в СССР.   Человек наособицу …Судьба ее довольно извилиста: родители были коммунистами, отец в самом начале войны был захвачен в плен и расстрелян румынскими фашистами, сама Кира Георгиевна в детстве побывала и в детдоме, и в эвакуации, поэтично вспоминая Узбекистан многие годы спустя. Училась во ВГИКе у Сергея Герасимова, который к ней благоволил, хотя был известным конформистом и человеком системы, слугой режима (такое бывает, чего только не бывает): он-то, кстати, и пробил ей постановку «Долгих проводов», после чего она и впала в немилость…     Само название этой картины оказалось символичным: многие фильмы той поры, даже и выдающиеся, хиты проката, ныне прочно забыты, а «Долгие проводы» всё длятся и длятся во времени, и не только как срез эпохи, ностальжи, а как одиноко стоящий, непрошеный шедевр среди тогдашнего мейнстрима. И не только, повторюсь, мейнстрима – не могу припомнить ничего более оригинального, чем эта картина. Сделанная к тому же уже на исходе оттепели, во времена застоя, в 1971-м.   Как говорят критики, финал этого фильма «обречен исторгать слезы» - и то правда, сколько ни смотрю, всякий раз предательски наворачиваются: там, если вы помните, стареющая мамаша, переживая отъезд сына-подростка к отцу, устраивает скандал, и тогда сын, прозрев, наконец понимает, как ей одиноко и страшно. Пока Зинаида Шарко плачет, размазывая косметику по лицу, на летней эстраде звучит романс «Белеет парус одинокий», исполняемый серебристым девичьим голосом - вот здесь-то все и рыдают, запрокинув голову, чтобы осушить слезы… Правда, сама Муратова, будучи человеком жестким, иронично спросила меня, не слабые ли у меня слезные железы, слегка высмеяв (с ней было лучше не спорить, слава Богу, хоть интервью давала, у иных не допросишься). Ну, может, и слабые, есть такое – но почему тогда плачут все, даже вот, заметила я, и отпетые циники тоже. На другое мое утверждение – что, мол, только в двух советских фильмах, «Андрее Рублеве» и «Долгих проводах», - есть метафизическая составляющая, вертикаль вверх, в трансцендентное, Кира Георгиевна уже начала просто хихикать; нельзя сказать, что она помогала журналистам, скорее, извините, мешала. Человек наособицу – из-за ее фильма «Два в одном» на «Кинотавре» разгорелась нешуточная дискуссия, а она даже не знала об этом: расскажите, сказала, как интересно. Я, любила повторять она, провинциалка, столичных распрей не знаю: помню, в тот год она так и просидела в кинозале, где показывали старые фильмы, восхищаясь, в частности, «Квартирой» Уайлдера.   Синдром Муратовой Впрочем, все это происходило уже в середине двухтысячных, когда ее слава разрослась до огромных размеров. Муратова становится, как сейчас говорят, культовой, и только такому крупному критику, как Мирон Черненко, удавалось противостоять ей и заодно восхищенному киносообществу, ассоциируя позднее творчество Муратовой с кромешным, ничем не мотивированным кошмаром, антигуманистическим посылом. Впрочем, это не дословная цитата, и Черненко был не одинок – но, думаю, и Муратова не читала рецензий на свои фильмы: сказала же, что в столичных распрях не разбирается.     Отчасти, между прочим, он прав: «Астенический синдром», самая радикальная ее картина, шедевр пессимизма, как говорили критики, действительно ужасает – и не только открытым матом в женских устах, причем не интеллигентским, а почти уголовным, на грани нервного срыва; но и общей панорамой надтреснутого, глубоко больного общества. Будто она - режиссер, в общем, выдающийся, - долгое время лишенная работы и, возможно, потому снедаемая бесами, выплеснула наружу кошмары своего подсознания. Понимая, что это непрофессионально, я порой то сползаю с кресла, то убегаю с таких фильмов. Забавно, что после этой картины, Муратова, будто выдохнув, как после сеанса психоанализа, занялась вдруг чуть ли не «домашним кружевом», сняв «Чувствительного милиционера» и «Увлеченья» - на мой взгляд, в полпинка, с ее мастерством это не так сложно. Хотя производственный процесс в кино считается подвигом, даже если ты снимаешь лабуду, Муратова, думаю, справлялась с задачами и похлеще: искусство режиссуры, это чисто «мужское» занятие, у нее в крови. Я даже видела какой-то отрывок фильма о съемках, и мне показалось, что уж кто-кто, а Муратова, словно адмирал на тонущем судне (ну если считать любые съемки авралом), жестко повелевает своими «матросами». Она сама говорила, что «Увлеченья» - поверхностная и салонная картина: но, собственно, почему бы и нет? Имеет, как говорится, право: не то чтобы всякий творец может ошибаться, это даже не ошибка, а именно что «перемена участи» (так, кстати, назывался ее постмодернистский шедевр 1987 года, ее первый перестроечный фильм, где она уже смело обозначила свой будущий стиль).   Страх, секс и смерть До макабрических «Трех историй», трех новелл, каждая из которых посвящена изощренному убийству, еще три года: поиграв с фактурами и сняв два миленьких фильма, Муратова вновь вернется к своей теме, почти хичкоковской. Страх, секс и смерть, как говорил Хич: вот три определяющие побуждения человека, его базис и основной инстинкт (а вовсе не благие намерения). Все три убийцы в ее новеллах еще вчера не подозревали, на что они способны: таким образом, человек, этот венец творенья, настолько непредсказуем, что только держись. Еще Кубрик говорил, что в каждом из нас сидит убийца, мешают только страх, обстоятельства, боязнь быть разоблаченным и трусость. Война с ее вседозволенностью прекрасно иллюстрирует этот постулат: да, человек страшен, в его подсознании так и мечутся бесы всех мастей, от мелких до самых что ни на есть глобальных. Муратова продолжит эту тему еще через четыре года, в фильме «Второстепенные люди»: она и сама часто называла себя «второстепенным» человеком, человеком с окраины империи, время от времени, когда все сойдется, снимающим свои провинциальные драмы.     …Интересно, что на пресс-конференциях и в больших компаниях критики дружно хвалили Муратову (дело происходило на «Кинотавре»), но между собой поругивали: этих ее «Второстепенных людей», по-моему, так особо никто и не понял. Кстати, порой ее не понимают и завзятые интеллектуалы, знакомые, разумеется, с искусством абсурда – к кино, однако, почему-то относятся как к искусству традиционному. Хотя, скажем, современный театр (а у Муратовой сильны и театральные мотивы) ушел далеко вперед, там абсурдом никого уже на напугаешь. О себе скажу, что особо не задумываюсь, «что хотел сказать художник» (Муратова сама смеялась над этим) – ничего не хотел, просто повеселился. Да нет, сказал, конечно – что мир абсурден, жесток и неуправляем, даже, скажем так, смертоносен, но и ужасно смешон. Один труп (но будущий, пока еще не труп) - в багажнике, другой в спортивной сумке, один оживает, другой умирает сам по себе: вот вам и сюжет этой вроде как абракадабры.   Сумерки богов На ниве этих мрачных анекдотов, типа дети в подвале играли в гестапо, Муратовой нет равных, это ее личная игра – на понижение, после великих открытий гуманистов вроде Бергмана. Она, кстати, как-то обмолвилась, что он ей прискучил, Бергман то есть – в нем, дескать, не хватает варварства. Что и говорить – не хватает, он ведь имеет дело с сумерками европейского сознания - правда, после Холокоста и прочих ужасов ХХ века. Муратова же повествует - на свой особый, вывернутый, лад – о какой-то амнезии, скорбном бесчувствии, об отсутствии сознания как такового, о нашем кромешном существовании. Ее фильмы, издевательски упакованные в обертку провинциальных анекдотов, можно трактовать и как предвестие нового кошмара, полной утери ориентиров, расчеловечивания. Как говаривали раньше, «кризиса гуманизма» Для меня лично последний ее шедевр - «Два в одном», мастерская картина, где блеснул гений украинской сцены Богдан Ступка и символ новорусской Москвы, гламурная Рената Литвинова – в непривычной для нее роли нахальной вагоновожатой. «Мелодия для шарманки», предпоследняя ее картина, слишком ожидаема, как и снятый пятью годами раньше «Настройщик» - скорее коммерческий, нежели художественный, проект. «Вечное возвращение», последний ее фильм (2012 года) - изысканный экзерсис, не более того. Вот «Два в одном», опять-таки кромешная, жуткая картина, сделана на высоком градусе мастерства и фирменной муратовской мизантропии.     Недаром моралисты называют ее «гением зла», как будто она Лени Рифеншталь. Но доля истины во всем этом все же есть – Муратова всегда говорила неприятную правду, хотя и прячущуюся за манерностью ее последних картин. Со времен «Коротких встреч» и «Долгих проводов», снятых в конце шестидесятых-начале семидесятых, ее внутренний мир изменился до неузнаваемости. …Я видела ее за год до смерти, на фестивале в Минске, уже смертельно больную. Тем не менее она приехала и живо всем интересовалась, смотрела фильмы, присутствовала на дискуссиях, посещала презентации. Она стала мягче, как-то беззащитней, что ли. Через год, как я уже сказала, ее не стало. Когда уходит любой человек, сколь угодно заурядный, сюжет его жизни заканчивается, приобретает завершенность, словно картина в раме. Когда уходит человек выдающийся, то невольно входит в пантеон – в ее случае истории кино. И шире – культуры, в которую она внесла сумятицу, задавая неудобные, порой шокирующие вопросы, создав свой, ни на кого не похожий микрокосм. Источник