ПРЕМИЯ В ТРИ МИЛЛИОНА

«Российский ученый Александр Поляков удостоен крупнейшей в мире науки премии. В Женеве 67-летний член-корреспондент РАН стал лауреатом премии за достижения в области фундаментальной физики. Ее размер составляет 3 млн долларов, что практически в три раза больше Нобелевской премии, передает ИТАР-ТАСС».

 Россия гордится своим сыном. Новости Израиля ничего на эту тему не вещают, а зря.

«Алекса́ндр Ма́ркович Поляко́в (род. 27 сентября 1945 в еврейской семье, Москва) — советский (впоследствии американский) физик-теоретик, первоначально работавший в Институте теоретической физики им. Ландау в Черноголовке, а с 1989 года — в Принстонском университете. Член-корреспондент РАН (1984). Сын литературоведа, профессора Марка Яковлевича Полякова и химика, профессора Ады Александровны Поляковой (1920—2009)». Из Википедии

БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ ФИНКЕЛЬШТЕЙН быль

В школе у него была кличка "Смычок". Кличка неизбежна при длинной фамилии, Даже учителя редко вызывали к доске Финкельштейна официально, признавая, что есть в его "прямом" именовании что-то неприличное.

- Ну что нам сегодня Смычок напиликает? - улыбался, снимая очки с толстенными линзами, наш "математик" Петр Самойлович.

Финкельштейн не обижался, Он сам терпеть не мог отцово наследство, хотя бы потому, что никогда в жизни папашу своего в глаза не видел. Тот ничего не оставил сыну Яше, кроме "гнусной" фамилии и какого-то вытянутого в струну облика, которому, надо думать, Финкельштейн и был обязан своей кличкой.

Был Смычок злоязычен и остроумен. Меня не жалел, подмечая каждую мою слабость или оплошность. Долго не мог я понять причину такой злости, пока Финкельштейн сам не открылся:

- Ты, Аркан, из евреев, а фамилия твоя на "ов". Я же - русский, а получил подарочек. Давай меняться?

 Он преувеличивал. Неизвестный папа все-таки писался евреем, хотя по матери Смычок был совершенно "чист" и даже имел происхождение деревенское.

Попробовал как-то его утешить разговорами о внешности. Яков был похож на маму: светловолос и голубоглаз, но это не помогло. Отношения наши лучше не стали,

Впрочем, несправедливость с метрическими данными не казалась Смычку вечным проклятием. Он уже давно решил исправить дело при выдаче паспорта, но, к несчастью, у русской мамы фамилия тоже не была "чистой".

Смычок любил рассказывать о немце - лютом крепостнике, заставившем всех крестьян его вотчины именоваться Шварцами. Он утешал себя  историей-мифом, но от этого Яков Шварц никак не мог превратиться в Васю Иванова, и несчастный Финкельштейн в глубине души продолжал страдать тяжко.

И все-таки он стал Шварцем. После восьмого класса судьба развела нас, но жили мы в соседних домах и случайные встречи продолжались.

- Вот ты хитрый, - говорил Смычок, - К станку пошел - пролетарий. Ясное дело: еврея без рабочего стажа в институт не примут. А вам, евреям, без высшего образования никак нельзя. Сам   Финкельштейн-Шварц продолжал учиться в специальной, математической школе и был уверен, что путь в университет для него открыт. Однако на экзаменах он не добрал сущую ерунду и принят не был.

- У них там процентная норма, - говорил он. - Ты что, не знал? К чему в бумагах копаться, если черным по белому из фамилии ясно, кто таков абитуриент - Яков Евсеевич Шварц. Может такой человек быть русским?

Меня же приняли в политехнический институт. Видно, тоже не стали заглядывать в документы и поверили русской фамилии.

У Смычка проблемы были со здоровьем - в армию его не взяли, Получился счастливый резерв времени, чтобы разобраться в себе самом. Вот тогда мой школьный приятель обиделся на университет и увлекся живописью, поставив крест на точных науках. Он и раньше неплохо рисовал, но относился к своему дару несколько свысока, Теперь же изменился совершенно.

- Человек обязан быть творцом, - говорил Смычок. - Только тогда он имеет право называть себя человеком. Земля полнится трудами гения. Мир прекрасен только потому, что кто-то способен понимать это.

Вот как красиво говорил Яша Шварц. Он и сам был красив, высок и длинноволос в курчавости. Девушки любили моего школьного приятеля отчаянно. Он же подпускал к себе влюбленных особ снисходительно и даже высокомерно, будто жалел их за проявления низменной страсти. Красавец-Шварц помогал, естественно, страсть эту утолить, но не баловал девиц особым вниманием, разбивая сердца и омрачая ясные очи влюбленных.

 Вот почему все мы были удивлены вестью о ранней женитьбе Смычка, Я слуху этому не поверил, но в доказательство получил официальное приглашение на свадьбу.

При регистрации Яков Шварц заявил, что он принимает фамилию жены. Затем, во время бедного пиршества в третьеразрядной кофейне, он отвел меня в сторону для исповеди, будто только за этим и пригласил на бракосочетание.

- Понимаешь, - с улыбкой начал Смычок, - я решил сделать ставку на живопись. И не имею право рисковать. В "Муху" поступать будет Яков Горелов, а не какой-то там занюханный Финкельштейн- Шварц, Что молчишь? Ты считаешь, что я не имею право на русскую фамилию?

Я сказал, что он имеет право на любую фамилию, даже на итальянскую или китайскую, но он обиделся не на шутку, пояснив, что к судьбе своей относится ответственно и больше не позволит идиотской случайности портить себе биографию.  

- Впрочем, - добавил Смычок, - тебе, с твоим фартом на прозвище, этого не понять.

Потом к нам подошла молодая жена моего приятеля: создание крошечное и тихое.

- Яшенька, - еле слышно произнесла она, - вот ты где, а я уже волновалась.

И правильно она волновалась. Недолго они прожили в браке. Через шесть месяцев развелись. Фамилию жены Смычок оставил при себе.

Развод случился как раз перед экзаменом в Художественное училище, но и на сей раз, Горелов Яша оплошал на рисунке с натуры и принят не был.

- Старик, - сказал он, - там сидят ретрограды. Что они понимают в подлинной живописи? Бездарей этих посадил в кресло сам сатана, чтобы душили подлинные таланты.

 Я  не  спорил, потому что сам понял свою ошибку в выборе профессии. Я тогда тоже заболел "творчеством" и стал думать о себе самом лестно и с большим уважением. Я сказал Яше Горелову, что уйду из технического вуза, так как почувствовал в себе силы сочинять стихи и жить во имя высокой цели.

Смычок нахмурился. Ему это не понравилось. Он давно считал себя гением и был убежден, что другие таланты человечеству не нужны, хватит одного Яши - подлинного и незаменимого. Мир обойдется без конкуренции самозванцев.

- Глупости, - сказал он, - тебе, еврею, удалось просочиться в институт. И сиди тихо. Нечего рыпаться. Читал твои стишки - очень посредственно. В творчестве человек должен быть ВСЕМ, а не ЧАСТЬЮ. Средних стихотворцев не бывает и не должно быть... А потом, это не профессия – сочинитель, одумайся, пока не поздно.

 Величие замысла - вот чем был болен мой школьный приятель. Кто упрекнет его в этом? В молодости нам так хочется думать, что Творец трудился над нами собственноручно, заботясь о штучном товаре. Мы неповторимы, а конвейер воспроизводства населения поставляет в этот мир кого угодно, только не нас.

Смычок задумал штурм небес, но преодолеть земное притяжение невозможно, и тут нужна в оправдание целая система вымышленных помех, объясняющих свою горестную тяжесть  и отсутствие крыльев.

Горелов-Шварц-Финкельштейн сделал еще одну попытку сдать экзамены в Художественное училище. Безуспешно. Вот тогда он доказал всем высокий трагизм своих устремлений. Смычок повесился. Его вовремя вынули из петли и откачали. Он согласился жить дальше, но ценой предательства своей мечты.

- Знаешь, - сказал он при встрече, - живопись устарела. Фотография - вот подлинное современное искусство. Мгновение - и ты видишь мир по-своему. И это твое видение – подлинно творческий акт. Сегодня живопись кажется мне занятием суетным и несерьезным…. Ладно, расскажи, чем ты занят?

 Не стал рассказывать о своих успехах. Не хотелось его обижать. Мне он тогда казался героем, посмевшим наложить на себя руки в ответ на вероломство судьбы.

 Через год он сам нашел меня. Адрес общежития ВГИКа добыл в справочном киоске за пять копеек. Смычку не я был нужен, а институт. Он решил стать кинооператором. Конечно, самым выдающимся и гениальным. Он работы свои привез в огромной самодельной, из картона, папке: серию осенних пейзажей и натюрморты.

 В нашей комнате нашлась свободная койка. Смычок полночи рассказывал о себе и о своем творчестве. Творчество можно опустить, а вот новые подробности биографии моего школьного приятеля были любопытны.

 Маме Горелова врачи поставили ложный диагноз. Анна Федоровна приготовилась к смерти и рассказала любимому сыну о подробностях его появления на свет. Отец Якова через год после рождения сына был арестован в результате хозяйственной ревизии. Анна Федоровна сразу же развелась с ним и связала свою судьбу с начальником арестованного мужа. Начальник вскоре оказался негодяем, и мама решила не искушать судьбу больше и посвятить всю себя воспитанию единственного сына.

 Через пять лет папа – Финкельштейн - отбыл срок, но в родной город не вернулся. Он остался работать на Крайнем севере и вскоре стал большим начальником на металлургическом комбинате. Все эти годы он исправно присылал сыну солидные алименты, хотя сам обзавелся новой и, в итоге, многодетной семьей.

 Анна Федоровна по загадочной причине прежде ничего не рассказывала сыну об отце, придумав обычную, красивую легенду, в которой похоронила бывшего мужа в полярной экспедиции.

 Смычок очень на маму обиделся. Тем более, что и смертельный диагноз его родительнице был вскоре отменен. Он даже предпринял поездку к отцу – очень занятому, крайне уставшему, пожилому человеку. Отец принял его радушно и сказал, что денежную помощь сыну не прекратит, а, напротив, ее увеличит, чтобы Яша мог учиться, ни в чем себе не отказывая.

 Смычок решил сразу же после сдачи экзаменов в институт вернуть себе фамилию отца. Потом он сказал, что своим талантом, конечно же, обязан исключительно еврейскому происхождению. Он теперь считает себя евреем – «представителем великого и мужественного народа». Он протянул мне руку с соседней койки и произнес с пафосом:

 - Здравствуй, брат мой!

 Мой новоявленный брат конкурс благополучно прошел, но на летних экзаменах снова недобрал баллы и вынужден был согласиться на заочное обучение.

 - И отлично, - сказал он. – Я не сопляк какой-то, чтобы штаны в аудиториях протирать. Буду работать.

 Он устроился на Ленинградскую студию телевидения ассистентом оператора. Мы регулярно встречались, когда он  сдавал сессию. Смычок приезжал гордый и при деньгах. Фамилию он себя оставил прежнюю, сославшись на проблемы с устройством на работу, однако вспыхнувшую любовь к евреям сохранил. Он даже предпринял попытку выучить язык иврит, но в связи с Шестидневной войной любую "пропаганду сионизма" категорически запретили под страхом тюрьмы или психушки.

В начале семидесятых мы встречались редко. Я был занят лихорадочным и суетливым пробиванием сценариев, а он, получив диплом, редко приезжал в столицу.

 Смычок позвонил летом 75-го года.

 - Старик, - сказал он, - если не боишься, мы можем встретиться.

- Почему я должен бояться?

- Мы уезжаем на постоянное место жительства в государство Израиль.

 - Кто это мы?

- Я и моя жена Вера.

Он снова выбрал в жены девушку тихую и невысокого роста. И на этот раз взял фамилию жены. Смычок стал Яковом Шапиро. Он сказал, что намерен поднять в Израиле операторское искусство и принять непосредственное участие в глобальном киносъемочном проекте библейского содержания. Вера Шапиро молчала и  смотрела на своего статного мужа влюбленными глазами.

Года через три вновь раздался звонок Смычка.

- Старик! Я в России... Старик, я счастлив, что вернулся. Ты думаешь, им там нужно искусство? Танки им нужны и самолеты. Дикая африканская страна, заселенная дикарями. Ты же знаешь, я раньше никогда не был антисемитом, но теперь….

- А как жена Вера? - спросил я.

- Осталась там.

- Фамилию вернул старую?

- Да не в этом дело. Встретимся - поговорим. Я тебе такое расскажу такое….

- Нет, - сказал я. - Не нужно нам встречаться. Извини…

Его долго возили по Стране Советов с рассказами об ужасах жизни в Еврейском государстве. Потом возить перестали. И снова я потерял Смычка из виду. Встретились мы на юбилее нашей замечательной школы. Он был по-прежнему красив, только русые волосы заметно поредели. Говорить Смычок стал меньше, и улыбка появилась на его губах какая-то странная, застенчивая что ли.

- Видел твои изделия, - сказал он. - Весьма посредственно, сам понимаешь. Собственно, при нашей зверской цензуре….

- Опять в Израиль собрался? - спросил я.

- Зачем? - улыбнулся Смычок. - Я тут жениться решил на студентке из Австралии.

- Как ее фамилия? – по инерции спросил я.

- А зачем тебе? - удивился Смычок.   

Юмора моего он не понял или не захотел понять.

Смычок женился на своей австралийке и уехал в эту далекую страну. Там он успешно занялся рекламными съемками и, как рассказывали, разбогател, и растолстел. Только с семейной жизнью опять получилась у него промашка. Очередной бездетный брак быстро распался, и Смычок дальше искушать судьбу не стал. Это я уже из письма вычитал. Он мне прислал, совершенно неожиданно, толстенный пакет на адрес в Израиле.

 В письме он вновь говорил только о себе. С горечью отметив, что жизнь проходит, на пяти страницах убористого компьютерного текста перечислял своих врагов и обстоятельства, помешавшие Смычку стать гениальным художником. Ом писал, что по-прежнему чувствует в  себе могучую силу творца, но перестал бороться с дьявольским роком. Ом стонал и жаловался на равнодушие мира, его слепую и глухую жестокость. Он выбрал мою персону, чтобы выговориться, но, возможно, и не меня одного - слишком безличным было послание это.

Судя по всему, ответа он не ждал и не нуждался в ответе. Через год общие знакомые рассказали, что Смычок погиб. Отправился на пляж купаться и не вернулся. Никакой предсмертном записки мой школьный знакомый не оставил. Кто знает, возможно, он сам свел счеты с жизнью, а может быть, и жизнь свела счеты с ним.

 P.S.  Забрался в Интернет и обнаружил, что в России  есть и сегодня заметные Финкельштейны. Один – Евгений -  талантливый гитарист, известность мировая, молится богу музыки. Другой – Григорий - ловкий, богатый предприниматель поклоняется богу денег. Как они относятся к своей фамилии – понятия не имею.

ГАЗОПРОВОД В ПРОПАСТЬ

Михаил Ошеров пишет в своем «левом взгляде» на прилет Обамы в Израиль: «Во всей этой истории есть еще один любопытный геополитический штрих. Зачем Соединённым Штатам,  собственно говоря, нужен мир на Ближнем Востоке? Ответ на этот вопрос лежит за пределами Израиля и Палестины. Глобальный интерес США –  существенно снизить цены на нефть. Основной продавец и поставщик нефти в этой части земного шара - страны Персидского залива. Основной покупатель в этой половине земного шара - Европа. Что снизит мировые цены на нефть?  Удешевление поставок нефти из Персидского залива в Европу! Что нужно для этого?  Ответ простой – прямой нефтепровод  Персидский залив - Европа. Его можно проложить только двумя путями  - а) через Израиль б) через Сирию. Что нужно для этого США? Либо мир Израиля с соседями для трассы через Израиль, либо захват Сирии - для трассы через Сирию. Либо – и то, и другое».

 Господи! А я-то думал, что президент США - человек благородный, честный, все мысли которого о мире и покое на планете Земля. Оказывается, что это совсем не так. Оказывается, все «высокие слова» - ложь во имя дешевой нефти. Спрашивается, кому нужна нефть дорогая? Понятное дело – странам энергоресурсы добывающим. Собственно, на этом и держится их благополучие, потому что, как правило, живут они на одних упомянутых ресурсах, по принципу купли-продажи. В первую очередь, это Иран, арабские страны и Россия. Тем самым, господин Ошеров раскрыл страшный заговор Вашингтона против указанных государств. Раскрыл и претензию звезднополосатых на мировое господство. Выходит, правы все эти Ахмадиниджады, покойные Чавесы и президент Путин в своем антиамериканизме. Выходит, ни о каком мире Обама не печется, а хочет он превратить указанные страны в нищие, обездоленные анклавы, куда тотчас будут посланы морские пехотинцы, чтобы установить там демократический режим, подчиненный приказам Белого дома.

 Вот договорится чернокожий президент с нашим седовласым премьером, устроят они на пару государство Фалистын, проведут вожделенный нефтепровод – и порядок: США на троне, а у трона на пуфике Израиль. По крайней мере, об этом, похоже, грезит наш, косящий налево, автор. Но до «пуфика» еще дожить надо, так как в результате этой опасной затеи с миром ради дешевой нефти земляне получат не мир, а войну, потому как очень трудно предположить, что слуги Аллаха и ядерная Россия без драки позволят устанавливать у них демократию по западному образцу. Ну, из этого чумного катаклизма США как-нибудь выберутся, как выбрались они в свое время от последствий других глупостей, пахнущих кровью, но вот Еврейскому государству будет несдобровать. В общем, не дай Бог, прав этот Ошеров. И ради бросовых цен на нефть, а в итоге ради новой мировой бойни – начнем мы снова ликвидировать поселения, жать руки людоедам и лепить своими собственными руками свой же конец. Очевидна у г-на Ошерова некая надежда на мудрость и ответственность власть предержащих. Должен его разочаровать. Глупость здесь так же обычна, как и в любых областях активности «мыслящего тростника». В противном случае мы бы давно жили в цивилизации мира, а не в цивилизации войны. И весь этот милый бред о газопроводе через Израиль или Сирию такая же глупость, причем крайне опасная.

 Отметим, что и без дурацкого газопровода - обычный ход вещей, именуемый прогрессом, ведет наступление на значение нефти и газа в экономике мира. Это процесс нормальный, эволюционный. Дай Бог продержаться в его рамках. Так нет же! «Левые» головы снова мечтают о «штурме Бастилии», после которого обязательно наступит тишь, гладь и благодать.

ПОВОДЫРЬ повесть для кино

                                                          В. Клецель  "Слепой"

  Сценарий этот был снят в 2007 году. Фильм вертелся в прокате и на телевизионном экране, но удачной эту ленту назвать не могу.

 Жужжит вентилятор, разгоняя пылинки в солнечном луче.

 У окна полированный стол. На столе белоснежная простыня, на простыне ловкие руки разбирают снайперскую винтовку. Разобрав, аккуратно и любовно собирают вновь…

1. День воскресный. Раннее утро. Окраина большого города. Березовая роща. В километре от рощи корпуса новостроек.

 К березняку, по бездорожью, съезжаются тяжелые, черные автомобили – джипы.

 За стеклами, когда они не тонированы чернью, серьезные физиономии взрослых мужиков и собачьи морды: стаффы, бультерьеры, доберманы – пинчеры – все псы бойцовой породы.

 На травной площадке у рощи уже готов ринг. 25 квадратных метров пространство огорожено пластиковыми барьерами.

 Из черных машин молча выходят серьезные люди. Одеты они, как правило, небрежно: свитера, тяжелые плащи, на ногах резиновые сапоги. Охрана серьезных, напротив, при полном параде: темные костюмы, галстуки.

 Ведут псов хозяева. Собаки рычат, с поводков рвутся, щерятся мощными клыками. Не все, впрочем, самые матерые псы не тратят энергию перед поединком…

2. В это время к новостройкам подкатывает на внедорожнике наш герой, мужчина лет 30 – Павел Шнырев. Большой он модник. Можно даже сказать – пижон. Плащ на Павле черный, кожаный до самых пят, фуражечка тоже кожаная странной формы, на ногах лакированные, остроносые туфли. Это все мы видим, когда Шнырев выбирается из машины, захватив с собой, опять же кожаный, объемистый футляр.

 Вокруг никого. Безгласными, спящими сторожами высятся подъемные краны. К одному из домов ведет через грязь, забеленную цементом, дощатый настил. По нему Шнырев и направляется к дому.

 Без спешки и суеты поднимается по лестнице на один из последних этажей строящегося  дома. Дверей и окон нет. Павлу и не нужны двери и окна.

 Останавливается он у проема одной из будущих квартир, распаковывает на подоконнике футляр. Опять же, без всякой суеты, собирает снайперскую винтовку.

 При этом взгляд Паршина падает на носки туфель. Запылились они, потеряли прежний блеск. Оставив сборку винтовки, Павел достает из кармана плаща круглую коробку, открывает ее, достает что-то, вроде бархотки, нагнувшись, приводит туфли в порядок.

 Затем возвращается к прерванному делу. В прицельном устройстве он видит все, что происходит у березовой рощи.

 Ринг окружен хозяевами собак и сопровождающей хозяев публикой. Первыми готовят к бою парочку амстафов. Собакам и разогрев не нужен. Достаточно команды.

 - Фас!!!

 И вот они уже мчатся друг на друга, чтобы, в конце концов, застыть в сцепке жестокой и кровавой.

 Отражение драки на лицах людей вокруг ринга. Нравится им, когда твари живые рвут друг друга клыками, рвут насмерть….

 Павел не торопится. В прицеле толстяк в тяжелом, цветастом свитере, затем бородач в плаще, следом квадратный подбородок охранника…

 Затем в перекрестье прицела попадают собаки. Сначала одна, потом другая…

 Шнырев медленно нажимает курок.

 Один из бойцовых псов в прицеле перестает оказывать сопротивление. Зубы второго амстафа все еще сжимаются на горле противника.

 Еще один выстрел – и вторая собака, дернувшись, растягивается на грязной траве.

 Охрана действует, как положено. Точно определив направление, откуда звучат выстрелы, закрывает хозяев своими торсами, оружие готово к бою.

 3. Шнырев – собачий киллер - тем временем, спускается по лестнице. На этот раз он спешит….

 Устроив футляр с винтовкой на заднем сидении автомобиля, сразу же резко набирает скорость.

 Строящееся здание закрывает его отход от бегущих к новостройке, через грязь распутицы, охранников хозяев псов. 

 4. Речушка, роща на берегу. Туман…. В общем, идиллия: покой, птички поют, в речушке рыбы плещутся и так далее.

 Бревенчатый дом на околице деревни, хозяйственные постройки.

 Большая, лохматая собака просыпается первой и подходит к кровати хозяина – Бориса Николаевича Чудова. Садится, внимательно прислушивается к дыханию старика, затем будит его, осторожно лизнув в нос.

-         Холера тебя, - ворчит  хрипло Борис Николаевич, поднимаясь, - Встаю уж….  Похоже, дождь был ночью, лило жуть, потоп?

 Пес устраивается под руку старика. Хозяин чешет собаку за ухом.

 - Что ты за собак такой, - ворчит старик. – Только бы с лаской…. А кто будет сторожить: рычать, зубы скалить, кусаться…. Хоть бы лаять умел, а то гав да гав. Ты же не человек, а собака.

 - Гав, - не спорит пес.

 5. Старик босиком, в одних кальсонах, выходит из дома.

 Водостоки на крыше избы ведут к железной бочке на столбах. Бочка полна дождевой воды. К емкости обычный, водопроводный кран припаян.

 Борис Николаевич снимает кальсоны, вешает их на гвоздь, из стены торчащий. На другом гвозде рядом – чистое полотенце.

 Старик нашаривает рукой кран. (Тут только мы начинаем понимать, что он слеп).

 Слепой стоит под струей холодной воды, издает положенные звуки, фыркает, плещется. Татуирован Борис Николаевич, причем «гравюры» такие можно получить только, отбывая срок на зоне.

 Пес сидит поодаль. Забрызганным быть  не желает. К службе он, между тем, готов – в зубах длинная палка с ошейником.

 Слепой вытирается насухо, натягивает кальсоны.

-         Жизнь хороша, и жить хорошо, - сообщает слепой. – Правильно, Чижик?… Ну, веди убогого.

Пес подбегает к старику. Борис Николаевич пристегивает палку к ошейнику. Теперь он с поводырем.

  Перед ними большая лужа. Псина лужу обходит, ведет старика по сухой земле  к коровнику.

 Слепой отбрасывает засов, открывает ворота.

 - Давай, Маня!

 Корова послушно, привычно и охотно покидает стойло, на мгновение останавливается рядом со стариком. Слепой треплет ее по шее.

 Забора нет никакого вокруг «имения» Бориса Николаевич: так – одни жерди. По ту сторону  плетня ждет корову слепого пастух – крупная женщина в брезентовом плаще, у ноги женщины дворняга.

 Женщина подходит к старику обнимает его, крепко целует.

-         Горячая ты со сна, – говорит слепой.

-         Ну, - не спорит женщина. – За что я тебя люблю, дед, всегда ты чистый и правильные слова говоришь.

   Собака слепого подбегает к  псу пастушки. Они – друзья, но дружба дружбой, а служба службой. Чижик почти сразу же возвращается к ноге слепого.

  – Ты коров на поймы не води, завязнут, - советует Борис Николаевич.

 -   Да вижу, - говорит женщина. – Бывай, дедуля.

 И она уводит небольшое стадо к реке.

6. Вернемся в город. Не удается Павлу уйти от преследователей. Погоню он обнаруживает незамедлительно. Сворачивает с трассы, пробуя уйти по бездорожью, но у мстителей автомобиль не хуже.

 Вот и мчатся две машины друг за другом, выдираясь из грязи, пятясь, вновь выигрывая метры рывком.

 Наконец внедорожник Павла застревает в болотце. Метрах в двадцати от его машины застывает автомобиль преследователей. Две черных, железных коробки с темными стеклами стоят друг за другом, словно бойцы перед смертельной дракой.

 Пауза затягивается. Шнырев внимательно наблюдает за врагами своими в зеркальце заднего вида. Наконец, преследователи не выдерживают. Дверца джипа распахивается. Павел видит человека с автоматом. Такой ловкий, такой молодец - распахивает дверцу, рывком, спиной вперед выбрасывает себя из машины, падая на землю, успевает выстрелить из пистолета.

 Раненый автоматчик валится набок, дырявя землю перед собой  очередью.

 Павел поднимается. Джип преследователей решает смять его всей тяжестью своего немалого веса. Черная машина мчится на Павла. Не отступая ни на шаг, он разряжает всю обойму по ветровому стеклу мчащейся на него машины.

 Метко стреляет Павел. Джип подбрасывает на кочке, и машина валится на бок.

 Последний патрон Павел всаживает в бензобак автомобиля и уходит к своей машине, не оборачиваясь на взрыв.

 Шнырев грязен от макушки до пят. Он достает из багажника своего внедорожника губку, смачивает ее водой из бутыли, бережно, не торопясь, убирает грязь с плаща. Затем принимается за обувь, и только, приведя себя в порядок, садится в машину. 

Ласковая мелодия мобильника. Павел тянется к наушнику, выруливая на трассу, включает связь.

-         Да, мамочка…. Нет, все в порядке…. Дела…. Какой приступ?… В больницу, зачем?… Хорошо, - он смотрит на часы. – Скоро буду.

7. Собака ведет слепого к реке. На плече старика удочка, в свободной руке ведро.

 Берег реки. Прогалина в кустах, мостки, продавленное, автомобильное кресло, словно врытое в землю. Собака подводит Бориса Николаевича к креслу, останавливается.

 Старик, сидя в кресле, оснащает крючок кукурузным зерном, ловко забрасывает удочку.

 - Ну, Чижик, не зевай, - говорит он.

 Пес свое дело знает, внимательно смотрит на поплавок.

 - Дух после дождя – мокрый, - говорит старик. – А как подсохнет, будет сухой. Правильно я говорю? – слепой оставляет удочку, вытаскивает из кармана куртки пачку папирос, закуривает, с удовольствием выпускает дым из ноздрей, бормочет: - Теперь у нас дух табачный.

 Крючок начинает дергаться, рыба перо уводит в сторону, топит.

 Собака слепого все это видит и голос подает.

 Борис Николаевич подсекает рыбу, и удачно – на крючке приличная плотва. Слепой ловко снимает ее с крючка, швыряет в ведро, но мимо. Собака осторожно берет дергающуюся рыбу зубами, опускает ее в ведро.

 Старик вновь забрасывает  удочку.

 - Нет твари несчастней рыбы, - говорит он. – Все одно: крючок да наживка, а клюет. На ее глазах товарку вытянешь, а она все равно заглотит. Глупая и жадная тварь рыба. Это и есть самое большое несчастье: глупость и жадность. Правильно я говорю?

 Собаке слепого некогда лясы точить, философствовать Она за поплавком следит. 

  8. В коридоре большой аквариум. Больница образцовая. У двери в палату сидит статный молодец. Увидев Павла, поднимается ему на встречу, кивает, уступая дорогу, проходит следом за Павлом.

 Палата на одного человека. Этот человек - мать Шнырева. Волосы совершенно седые, но лицо не старой еще женщины. Больная брезгливо смотрит на телохранителя.

-         Пусть он уйдет!

Жест Шнырева и охрана покидает палату.

-         Ты – гаденыш, - говорит мама. – От тебя за версту кровищей несет. Так и подохну от твоей вони.

-         Мама, - только и произносит Шнырев, но сразу видно, что эту седую женщину под капельницей он нежно любит, готов терпеть и не такую ругань в свой адрес.

-         Гаденыш, - повторяет мама. – За что мне наказание такое…. Наркота, шлюхи, пьянки…. Ты один у меня…. Пойми, один!

-         Бабки, ма, - бормочет Шнырев. – Каждый рубит, как умеет.

-         Зачем тебе столько денег?

-         Зачем? – усмехается Павел. – Вот хоть на палату  эту люкс, на охрану, докторов…

-         Не нужна мне твоя охрана! - седая женщина вырывает иглу капельницы, резко садится, но  становится ей плохо, и падает мама Шнырева навзничь, на кровать…

Павел стоит за стеклом дверей и смотрит, как вокруг матери суетятся дежурные врач и медсестра.

-         Помирает Антоновна, - неосторожно комментирует телохранитель: тот, кто прежде сидел у двери в палату.

-         После тебя, - цедит сквозь зубы Павел.

Врач выходит из палаты.

-         Что? – преграждает ему путь Шнырев.

-         Приступ стенокардии, - говорит врач. – Мы сделали кардиограмму, ничего страшного… пока.

Шнырев открыто подает доктору несколько сотенных бумажек, в валюте, естественно. Доктор прячет деньги в карман и, вздохнув тяжко, уходит.

 Павел вновь торчит столбом у кровати матери. Седая женщина лежит с закрытыми глазами.

-         Гаденыш, - повторяет она. – Брось все…. Убьют тебя…. Хоть бы женился, внуки, -  открывает глаза. – Брось все, Пашенька…. Дай помереть спокойно.

-         В мужики записаться? - ворчит Шнырев. - Как раз и замочат, когда брошу.

-         А ты тихо, постепенно, - шепчет мать. – Ты осторожно…. Уехать тебе надо…. Куда подальше… Отпуск возьми…. – седая женщина приподнимается. – Может, помру я…. Один останешься…. Сядь ближе.

 Павел подсаживается к изголовью больничной койки.

 -  У тебя отец есть… живой, - говорит женщина.

 - Так ты ж говорила – помер, - удивлен Шнырев.

 - Может и живой. Чего тебе говорила – забудь. Он никаким  геологом не был, а плотником работал в деревне Ельцы. Под Киржачом есть такая. Я тогда до любви жадная была. Мужиков на себе стерпела тьму. Так и гуляла до тридцати пяти. Смело гуляла, доктора приговорили к бездетности, потому и замуж не хотела, а тут вдруг понесла от случайного человека. Я в этих Ельцах дом хотела купить. Отца твоего наняла насчет ремонта. Ладно, он работал, красиво, ну и….

 - Выходит, плотник мой папаша, - усмехается Павел. – Хорошо хоть не столяр.

 - Зубы не скаль, - сердится мать. – Звали его Борисом.

 - А фамилия?

 - Точно не помню: Чудов, Чудин…. Так, кажется…. Чудов Борис, плотник. Красивый был мужик, высокий.  Найди его, Пашка, душа все же родная….. Ты на него похож.

 - Чего ж ты за этого Чудика замуж не вышла? – спрашивает Шнырев.

- Так не было чувств особых, да и зачем мне был он нужен – деревенский. Мне тогда только гастроном дали, большой, на Волхонке…. Деньги были…. Думала, и так тебя подниму, без мужика и делиться ребеночком ни с кем не надо…. Подняла вот, на свою голову…. Ельцы, запомнил, Киржач там город.

Перед палатой. Охранник и Павел.

- Сколько вас? – спрашивает Шнырев.

- Двое и смена, - докладывает охранник.

- На Луне найду, если что, - обещает Павел. – Чтоб даже страха не было. Номер моего мобильника есть у тебя?

 - Есть.

 - Звони сразу, - требует Павел.

 Охранник молча кивает.  

 9. Центр города. Автомобиль Шнырева сворачивает в узкий переулок, останавливается у стальной двери, над которой торчит око телевизионной камеры. Павел не торопится.

 Телохранитель выходит из автомобиля, выпускает из салона Шнырева.

Грохот мотоциклетного мотора. Мимо, на бешеной скорости, проносится мотоциклист. Неуловимое движение, под ноги Павла летит граната. Телохранитель в броске валит хозяина на асфальт. Взрыв.

 Шофер, лицо в крови, смотрит, как Павел выбирается из-под мертвого тела телохранителя. Он в шоке, ничего не слышит, идет, шатаясь. Шофер выскакивает из машины, подхватывает Павла. Дверь в контору распахивается, местные охранники помогают шоферу.

 10. Роскошный кабинет. Рыбки в огромных аквариумах, птички певчие. Приличная живопись на стенах. Музыка слышна – классика. Сплошное благолепие.

 Шнырев приходит в себя, пьет воду из хрустального стакана.

 Хозяин кабинета – красивая женщина с непроницаемым лицом. Шнырев пробует женщину обнять, та сопротивляется. Павел настойчив, но отталкивает его резко хозяйка кабинета.

 - После пальбы на секс тянет? – спрашивает она.

 - Ну, - не спорит Павел. – Ты чего, Мариша?

 - Тебе кто собак заказывал?

 - Жалко их стало, - усаживается в кресло Шнырев. – Грызут друг друга, братве на потеху… Ну, чтоб отмучились… Я, детка, не каждый раз люблю по людям…. А тут  такая мишень.

 - Ты идиот, - брезгливо смотрит на Павла женщина. – Ты убил пса Смычка, а Смычок жил по законам. Достанут они тебя, Пашка, сожрут.

-         Подавятся, - бормочет Павел.

-         Не думаю…. Надо бы тебе оторваться куда подальше….

-         Да что это меня  сегодня посылают …. Все, лечу на Майами.

-         Хоть к чертям в ад, - подкармливая рыбок, ласково напутствует Шнырева хозяйка кабинета.

-         Любовь, значит, между нами кончилась?

-         Так и не начиналась, милый, - женщина подходит к окну, раздвигает планки штор, вдруг начинает читать стихи. – «Хоть ты меня не любишь, обмани / Меня поддельной, мнимою любовью./ Кто доживает считанные дни,/ Ждет от врачей надежды на здоровье».

-         Сама сочинила? – спрашивает Павел.

-         Идиот.

 Внизу у места взрыва уже возится следствие. Машины милицейские, огораживают пространство лентой. Зеваки толпятся.

–       Да и обрыд ты людям приличным, Шнырь, - вздыхает хозяйка кабинета, - больно шумно работать стал, своевольничать…. Нынче одна беда в шуме, треске…. Жил человек – и пропал, тихо, незаметно…. Отравился вдруг за обедом в компании друзей или утонул в речке…. Ловил рыбку, костерок, водочка…  И вдруг такая беда, - все это она выдает раздумчиво, так же как и стихи, наблюдая за потугами следствия под окном.

 Шнырев молчит.

-         Ну что? – резко поворачивается к нему хозяйка кабинета. – Морковки тебя шукают. Будешь давать показания?

  -   В другой раз, - с улыбкой отзывается Шнырев. – Я нынче в печали. Не любит меня никто.

 - Перестань рожу кривить! – кричит женщина.  -  Вали через подвал, тебя проводят, - вновь подходит к окну. – Все, свободен.

 - Деньги, - напоминает Павел.

 - За что, за собак? – резко поворачивается к нему женщина.

 - Отвальные.

 Хозяйка кабинета подходит к столу, достает из ящика деньги, швыряет на стол толстый пакет.

Шнырев пакет забирает.

- Может, поцелуемся на прощание?

- Уйди, урод! Видеть тебя не могу!

 Шнырев, вздохнув тяжко, кабинет покидает. Женщина возвращается к столу, нажимает невидимую кнопку.

 На пороге возникает тип приметный. Нам его запомнить необходимо. Хозяйка на вошедшего не смотрит. Реплику подает на шум шагов:

-         Шнырь психовать стал, умом тронулся, по собакам палит…. Ты его упокой…. При нем баксы, твои, - говорит хозяйка кабинета. – Свободен.

11. Трубы, вода сочится, полумрак, глухой бетон стен. Провожатый и Павел. Провожатый впереди, Павел шагает следом….

Впереди, надо думать, выход, забранный железной решеткой. Провожатый останавливается. Бдителен Шнырев, на всякий случай вытаскивает пистолет, и в тот момент, когда провожатый резко поворачивается к нему с оружием в вытянутой руке, стреляет первым…

 Вторым выстрелом он сбивает замок с калитки в решетке. Путь открыт.

12. Старый козел (животное) мирно пасется неподалеку от слепого старика. Обрывок веревки  за ним волочится.

 Борис Николаевич к этому времени сворачивает снасти, закуривает. Достает из кармана ватника банку с пивом и нехитрую закуску. Пиво пьет сам, закуску делит пополам.

 - Давай, Чижик!

 Но собака бежит к козлу. Тот делает вид, что очень этим недоволен, гнет рога к земле навстречу псу, но Чижику плевать на знакомые угрозы. Он свое дело знает: конец веревки в зубы - и ведет козла к старику.

 Тот по запаху узнает, кто к ним пожаловал.

 - Опять Фидель сбежал, - говорит он. – Вот дурная скотина… Счас, Чижик, надо подкрепиться, потом его  отправим по месту жительства…. Хочешь хлебца, Фидель? – протягивает козлу на ладони краюху. Тот и не думает отказываться от угощения.

13. Казино. Пустой, полутемный зал. Уборщики приводят помещение в порядок. С одним из них Шнырев здоровается, но не только, не отпускает уборщика без заказа.

-         Сто  коньяку, - говорит он, - и закусить, сам знаешь.

Уборщик молча кивает.

Шнырев сидит за ломберным столом. Наливает из графина в рюмку коньяк, выпивает, закусывает чем-то, вроде "суши". В темноте и не различишь.

 Напротив Шнырева садится молодая женщина.

-         У меня тут не кабак, между прочим, - говорит она, - а приличное заведение.

-         Приличное, да, - не спорит Шнырев, - Выпьешь?

-         Паша, не ходил бы ты сюда больше, - просит женщина. – Итак душат заведение.

-         Мне машина нужна, - говорит Шнырев. С остатком коньяка он расправляется сам.

 Женщина достает из кармана клубного пиджака ключи, бросает Шныреву. Тот прячет ключи в карман, встает.

-         Махну в Майями, - говорит Павел. – Полетишь со мной?

-         Сейчас никак, - отказывается женщина. – Ты же сам… Осенью.

-         Ну, как знаешь, – поднимается Шнырев. 

-         Паша, поцелуй меня, - совсем уж неожиданным, робким голосом просит женщина.

 Шнырев будто не слышит, проходит мимо нее.

14. Необходима погоня. Павел в машине один. Водит он превосходно. Пусть каскадеры придумают,  как, куда он должен оторваться? От кого, понятно: приметный тип во главе погони. Увы, не обойтись без этого банального хода. Он только должен быть мучительным, ход этот, трудным, будто Павел сам себя вытягивает гвоздодером, как длинный, ржавый гвоздь из дубовой доски.

 И важно, чтобы в ходе погони он лишился своего автомобиля. Собственно, только ценой потери личной «кареты» ему и удается остаться в живых.

15. Без машины, оборванный, в поту, продирается Шнырев через чащу. Выходит к «дворянскому гнезду». Высоким, кирпичным забором окружен участок, застроенный внушительными особняками. Глухие ворота, над воротами крепости камера слежения.

 Шнырев жмет на кнопки – тишина. Вновь жмет – нет ответа.

 От леса смотрит на Павла грибник. Кричит издалека.

-         Не колотись, мужик, свет с утра вырубили. Авария у них. Нету тока.

Шнырев долбит кулаками ворота – тишина. Ногами лупит – с тем же успехом.

 Грибник подходит ближе.

-         Не тужься, - говорит он. – Не откроют без электричества. Стучи, не стучи. У них ворота – одна механика, для машин, а ты на пешем ходу…. И камеры слежения не работают…. Нет, не откроют…. Закурить не найдется?

 Шнырев резко поворачивается к грибнику.

-         Пошел ты!

-         Чего злой такой, с похмелья? – интересуется грибник.

Павел без лишних слов достает пистолет. Грибник, вздохнув тяжко, поворачивается, уходит обратно к грибам и лесу.

16. Еще одно странное событие нужно бы отметить. Шнырев вновь выдирается из чащи к дороге, а тут на опушке, у перекрестка, развешивает свои произведения художник – любитель. Картины нехитрые, но написаны кистью искренней и старательной. Одни мирные, тихие пейзажи.

  Шнырев Павел в шоке. Только-только чудом ушел беглец от смерти, а тут такое, и  не может он сразу оторваться от картин, развешанных на деревьях.

 Тут и сам художник к нему с услужливой улыбкой.

-         Помочь чем? Вот это полотно я бы дешево отдал. Для коттеджей самое то. Пейзаж зимний: снежок, луна…. Рождество, вы сидите у камина в доброй компании. Детки там, жена, а елочка на дворе украшенная, но живая, под звездами и снегом….

 Шнырев резко поворачивается к художнику. На его лице неприкрытая злоба. Ну, такая реакция выработалась у Павла на двуногих без перьев. Идет…. нет - надвигается на продавца картин.

 Художник пятится в испуге, падает, споткнувшись, бормочет:

-         Что вы, что?

Пристально смотрит на живописца Шнырев, приходит в себя.

-         Сколько?

-         Что?

-         Вот эта, - Павел срывает зимний пейзаж с дерева.

-         Сто долларов, - бормочет, осторожно поднимаясь, художник.

Шнырев бросает бумажку на землю. С картиной идет к трассе.

 17. Собака слепого ведет сразу двоих за собой: старика и козла тянет на веревке. Шагают они к деревенской околице. Там, у первого дома останавливаются.

 - Васька! – кричит слепой. – Белов!

 Седой, бородатый, невидного росточка мужичок, выходит на крыльцо.

  - Ну, чего тебе?

  - Фидель вот, - говорит слепой. – Следил бы за животным. Оторвался, стервь такая! Опять капусту у Егоровых потопчет. Прирежут они его, дождешься.

 - А, пускай, - отмахивается старичок. – Хлопот помене…. И нас бы с тобой заодно: чик-чирик   - и нету.

 - Это еще за что? – хмурится слепой.

 - За старость, - привязывая козла к ограде, отзывается Василий Белов. – Кому мы с тобой нужны? Ты вот твоему Чижику, а я Фиделю – и всего делов: козел и собака.

  - Да ну тебя! – отмахивается слепой. - Ты потому злой стал, что телек все время смотришь. Ты на лес смотри, на небо, на поле.

  - Чего я там не видал, в поле твоем? Вот уже семьдесят лет смотрю, - ворчит старичок.

  - А я бы глянул, хоть одним глазком, - вздыхает Борис Николаевич. - Так нет его, глаза.

  - Пойдем по рюмашке, - предлагает старичок.

  - Это можно, - не спорит слепой.

 18. Потрепанный автобус. Бежит ему навстречу от леса Шнырев, чуть ли не под колеса бросается. Будто автобус - его единственный шанс уйти от прежней погони и ужаса смерти.

 В салоне люди простые, бедные. Шоферу лет пятьдесят. Павел садится прямо за ним, рядом с пожилой женщиной. Картину небрежно ставит  на пол.

-         Тебе куда, парень? – спрашивает шофер.

-         В Ельцы.

-         До поворота на Киржач довезу, а там пешочком.

-         Годится, -  кивает Шнырев.

-         От кого бежал-то? – интересуется женщина.

-         Волки, - бормочет Павел.

-         Ладно тебе, - улыбается женщина. – Откуда у нас?…. Лоси были еще лет десять назад…. А волки…. Врешь ты все…. На вот, - женщина достает из хозяйственной сумки бутылку с водой, протягивает ее Павлу.

Шнырев пьет с жадностью. Всю бутылку опорожняет, до дна, протягивает пустую тару  женщине.

-         Хоть бы спасибо сказал, - хмурится соседка.

Шнырев молчит.

-         Нехороший ты человек, парень, - говорит пожилая женщина. – Невоспитанный.

-         Что? - поворачивается к ней Павел.

-         Нехороший ты, говорю, человек.

-         Может и так, - не спорит Шнырев, закрывает глаза и, похоже, сразу же засыпает.

 19. Старики за столом. В углу телевизор журчит, показывает всякие недобрые новости: стрельбу, взрывы, суды…

 Слепой включает радиоприемник. Диктор занудно, заученно, как скучающий учитель на уроке, просвещает слушателей: "Кто такие гладиаторы? В Древнем Риме – вооруженные бойцы, поединки которых, как правило, до смертельного исхода, являлись средством увеселения публики. В римских источниках говорится, что нередко происходившее на арене кровопролитие бывало столь велико, что поединки приходилось останавливать, чтобы посыпать площадку, ставшую скользкой от пролитой крови. Поединки гладиаторов, возможно, восходят к раннему европейскому обычаю человеческих жертвоприношений…"

 Рядом со слепым сидит Чижик. Не нравится собаке это застолье. Поднимает очередную рюмку Борис Николаевич, и пес тычет носом в его локоть, выплескивая жидкость из рюмки.

 - Вот ты сволочь, - ворчит слепой.

 - Давай его удавим, - предлагает сосед. – Хуже бабы сварливой. Вот моя все скрипела: не пей, дед, помрешь скоро, а сама…. А я вот живой.

 - Судьба, - говорит слепой. – Слышь, я тут давеча соврал Чижику насчет рыбы, что дура. Она, стервь, плавает мильены лет, а человек против рыбы – пацан - малолетка. Значит, не глупая она. Это человек подлый и хитрый – придумал, как ее обмануть.

 - Пусть так, -  соглашается старичок. – Я тебе вот что скажу: сатана людей мутит. Все он! У сатаны свои черти на земле в человечьем обличье. Люди перед ними, как дети малые, потому и живем в навозе по кадык.  

 - Сами, выходит, ни в чем не виноваты?

 - Нет! Везде порча, порча! Вот у тебя, в чем грех, что ослеп?

 - Всяко было, - вздыхает Борис Николаевич.

 - А у меня может и поболе греха, а вижу даже без очков…. Ну, плеснуть еще?

 - Хватит.

 - Чижик не велит?

 - Он.

20. Шнырева будит шофер.

-         Давай, друг, перейдешь дорогу и по грунтовке километра три.

Шнырев желает расплатиться, протягивает шоферу пятьдесят евро. Тот вертит бумажку в руках.

-         Это что?

-         Деньги европейские, - говорит Павел.

-         А наших нет?…. Чего мне с этими-то?

Шнырев достает из бумажника рубли, протягивает шоферу, выходит из автобуса.

-         Картинку забыл?!

Он возвращается, берет из рук женщины зимний пейзаж.

 - Я хороший, - вдруг говорит он женщине.

 Та молча смотрит на Павла.

 - Хороший я! – вдруг выкрикивает Шнырев. – Хороший!!

21. Павел топает по грунтовке через лес…. Выходит из рощи к невидной речушке. Стоит на берегу, затем раздевается донага, лезет в воду, шумно плещется….

Выбирается из воды, одежду свою ищет, а нет ее, попятили. Озирается Павел по сторонам. Видит рожицу насмешливую, за ним наблюдающую – мальчишка.

 Шнырев делает вид, что тряпки свои ищет, а сам боком-боком, поближе к похитителю.

 В последний момент прыжок к кусту, за которыми вор прячется, но мальчишка тоже не лыком шит, тоже прыгуч и бегуч, но не уйти ему от тигриной рыси Шнырева.

 Ловит Павел мальца за пятку, валит в траву – и сразу к горлу, с ненавистью:

 - Задушу сученка?

 Мальчишка с ужасом на Павла смотрит, только и может прохрипеть:

 - Штаны не найдешь.

 Павел приходит в себя, отпускает воришку. Тот садится, горло трет, опасливо посматривает на голого, могучего мужика.

 - Задохся бы, - говорит он. – Враз и задохся…. Шутка такая….Ты чо, совсем, да?

 - Совсем, - не спорит Шнырев.- Давай, куда спрятал?

 Отводит мальчишка его к берегу, показывает одежду за ивняком.

 Брошена она без всякого уважения. Сердит Павел.

 - Ты чего с вещами сделал?!

 Мальчишка что-то бормочет, на всякий случай, отступив еще на шаг.

 Павел одевается. Похититель наблюдает за ним на безопасном расстоянии.

 - Ты зачем у нас? – спрашивает.

 - Ельцы это?

 - Ельцы.

 - Чудина Бориса знаешь или Чудова.

 - У нас пол деревни – Чудовы.

 - И ты Чудов?

 - Нет, я Егоров Дмитрий…. А Чудова Борьку могу показать.

 22. Приводит он Павла на кладбище, к неухоженной могиле.

 Крест из труб ржавых, табличка к кресту проволокой: «Борис Чудов. 1978 – 2005».

 - Весной помер, - говорит мальчишка. – От пьянки.

 - Так молодой совсем, - тычет пальцем в табличку Павел. – Постарше нет такого?

 Мальчишка задумывается.

 - Так тебе дед-Борис нужен?

 - Ну.

 - Так он на выселках.

 - Веди! – приказывает Павел.

 - Чего я тебе, нанялся, - хмурится мальчишка.

 - Веди, - говорит Павел, - а то задушу.

23. Дело к вечеру. Догоняют они небольшое стадо и пастуха – Веру.

 - Кого ведешь? – спрашивает у мальчишки женщина.

 - Деда-Борю ищет?

 - Зачем?

 - У него и спроси?

 - Тебе, парень, зачем старик?

 - Привет хочу передать?

 - От кого?

 - Ты чего – следователь? – хмурится Павел. – Все знать хочешь. Ему и скажу.

  Пастух – Вера смотрит на Павла с большим подозрением.

 - Купаться, мам, полез в Шерну, - рассказывает мальчишка. – Попятил его одежонку, а он как бешеный, чуть не задушил. Бандит, наверно.

 - Ты чего, парень, бандит? - хмурится пастух – Вера.

 - Нет, - говорит Павел. – Я – хороший.

  24. Вот и дом старика. Корова-Маня сама знает дорогу. Ждут ее у дома  - пес - Чижик и Борис Николаевич.

-         Зайду завтра, к вечеру, - говорит женщина. – Борща тебе сварю.

-         И ладно, - соглашается старик. – Кто это с тобой?

-         Я, дед, Дима.

-   Привет, Дмитрий!

За сценой этой хмуро наблюдает Шнырев. Не нравится ему то, что о нем будто забывают. Совсем не нравится. И Чижику, похоже, не нравится Павел.

 Корова своим ходом направляется к сараю. Собака старика будто ждет, когда Павел приблизиться. Оценив расстояние, как критическое, рычит.

-         Кто еще с вами? – удивлен слепой. 

-         Да тут один, - наконец представляет Павла пастух - Вера.

-         Тихо, Чижик, - прикрикивает на собаку слепой. – Кто такой?

-         На бандита похож, а говорит, что хороший, - уточняет Вера.

-         Тебя, дед, знает, - говорит мальчишка. – По имени тебя искал, по фамилии. С приветом, говорит, иду.

-         Ну, пусть говорит? – незряче поворачивается в сторону Павла старик.

-         Один человек просил передать, - нехотя выдавливает из себя Павел.

-         Какой человек?

-         Женщина одна.

-         Звать-то как?

-         Анна… Антоновна.

-         Анна, - повторяет старик. – Кто такая?

-         Знакомая ваша, - говорит Павел.

-         Давно что ли было, знакомство?

-         Давно.

-         И чего я ей? – спрашивает старик. – Чего надо-то?

-         Ничего, - говорит Павел. – Просто сказала: деревня Ельцы, Киржачский район, Чудов Борис, передай привет…. Вот передал и будь здоров, - уходит Павел

 - Верни его, - говорит Вере старик.

Пастушка кнутом взмахивает. Удар за спиной Шнырева, как выстрел.

 Он и разворачивается живо, в руке пистолет. Видит кнутовище в пыли. Все понимает.

 - Все ж бандит он, - говорит Вера.

 - Пускай, - отзывается старик. – Пусть подойдет.

 - Зовет дед, – говорит Павлу Вера. – Подойди к нему.

Шнырев неожиданно покорен, прячет оружие, вплотную приближается к слепому. Старик пальцами притрагивается к его лицу, волосам.

-         Чего мокрый-то?

-         Купнулся.

-         В Шерне?

-         А шут его знает где. Вода чистая.

-         Ты иди, Вера, разберемся, иди, Димыч, - говорит Борис Николаевич.

Женщина и мальчик  уходят, не торопясь уходят, то и дело оборачиваясь на старика и Павла.

- Анной, говоришь, звали? – спрашивает гостя старик.

- Анной.

- Немолодая уже была, - говорит старик. – Городская такая фифа…. Домок тут покупала.

 - Она, - говорит Павел.

 - С затеями была, дамочка, - усмехается слепой. – А ты ей кто будешь?

- Сын, - хмуриться Шнырев.

- Сын, - говорит старик. – Так мамаша твоя тот дом так и не купила. Он и сгорел, дет десять тому. Стоял пустой, так и сгорел, одна труба торчит…. Зря ты приехал, парень.

-         Разберемся…. Переночевать у вас можно?

-         Петухи клюют?

-         Они…. Я не знал, что вы слепой.

-         Ну, так… Заладил…. Слепой и слепой. Сам знаю…

-         Так и живете? – спрашивает Павел. – Один?

-         Собака у меня… Вот Вера – пастух, сынок ее, Васька Белов, чего еще надо?

Молчит Шнырев.

У крыльца дома ведро с водой.

-         Ведро видишь? – спрашивает старик.

-         Вижу.

-         Вода там…. Попробуй, - говорит старик Павлу. – Теплая еще?

Павел опускает в воду палец.

-         Теплая.

-         Бери ведро, иди за мной.

25. Павел послушен. Старик подходит в сарае к корове. Гладит ее, приговаривает:

 - Маня, умница…. Красавица ты наша…. Не косись. Он ничего…. Хоть и безрогий…. Давай воду-то, - говорит  Павлу.

 Обмывает вымя коровы. Тут и другое ведро стоит: эмалированное, укрытое марлей.

 Старик устраивается на низкой скамеечке. Доит послушную корову. Шнырев от этого зрелища оторваться не может.

-         Парного выпьешь? – спрашивает слепой. – Там, на полке, кружка.

Кружку Павел берет.

-         Сам налей, - говорит старик.

Шнырев кружкой снимает пенистую поверхность. Он и не думает пить, так и стоит с кружкой в руке.

 26. Расстояния вокруг дома выверены слепыми, точными шагами. Старик без ошибки находит завалинку, садится. Протягивает руку, зная, что под рукой всегда найдет пса.

-         Машины не слышал, - говорит он Павлу. – Как добрался?

-         Автобусом, а там пешком.

-         Бедствуешь?…. Али при деньгах?

-         При деньгах.

-         Молодчик…. А мать твоя как?

-         Болеет сильно…..  Стенокардия…. Такая болезнь сердца.

-         От переживаний.

-         Кто  знает от чего.

Старик поднимается, идет к дому. Шнырев за ним, машинально пробует поддержать старика за локоть. Тот отталкивает руку Павла.

-         Сам не споткнись.

27. Изба у деда совсем никудышная. Не грязно, не пыльно, но быт скромен до нищеты. Одна странность в комнате: слишком уж похожа она на столярную мастерскую: множество деревянных поделок: мисок, ковшей, ложек, черпаков….  Вдоль одной из стен стеллаж, и он заполнен  подделками из дерева.

 У Шнырева от вида жилища деда даже щека начинает дергаться. Вновь не нравится Павлу то, что он видит.

-         Чего это тут?

-         Ты о чем?

-         Да эти…. Деревяшки?

-         Сам ты деревяшка, - сердится старик. – А это – изделия.

-         Больно много, -  бормочет Павел. – Мусора много.

Старик поднимается, идет в угол комнаты, где расположено что-то, похожее на кухню. Газовая плита на баллонах, старый, ржавый холодильник, стол для готовки.

-         Сейчас, - говорит дед. – Ужинать…. Яичню уважаешь?

-         Да я сам, - пробует помочь Шнырев.

-         Сиди…. Гость все же.

-         Я тут, - бормочет Павел, - ничего не захватил… Обстоятельства…. Магазин у вас есть?

-         У шоссейки…. Заправка там…. Даже кафе имеется, аптека….. Время нынче торговое, все в наличии, - старик, совсем легко для слепого, справляется, с готовкой.

-         Так я слетаю? – предлагает Шнырев, – Надо отметить.

-         Имеется…. А закуску?… Чижика пошлем.

-         Собаку в магазин?

-         А чего? Деньги дадим и записку. Ты грамотный, писать умеешь?

-         Умею, - отзывается Павел.

  28. Собака бежит к деревне берегом реки, к ошейнику свернутая торба приторочена.

 Навстречу псу козел – Феликс, снова веревка за ним волочится, но собака не обращает на козла внимание, не до козлов ей.

 29. Магазин у дороги. Дверь открыта. В магазине очередь, но не чрезмерная. Тем не менее, пес вежливо становится за крайней старушкой.

-         Чижик пришел, - говорит старушка продавщице.

-         А, сейчас, - говорит она, выходит из-за прилавка, достает из торбы записку и деньги.

Очередь терпеливо ждет, пока продавщица отоварит собаку: спрячет продукты в торбу, завяжет ее накрепко. Сдачу она заворачивает в бумажку.

-         Смотри, Чижик, не пропей, - напутствует она собаку.

Очередь смеется и улыбается. Очереди очень нравится привычное явления умного пса в магазине. Очереди теперь будет о чем говорить в ближайшее время.

 30. Слепой и Павел сидят за столом, ужинают, выпивают. Павел ест и пьет с жадностью. Старик, не спеша, без особой охоты.

 - Богачка была твоя мамаша, - говорит хозяин. – На машине приехала – «Жигули». Говорила, по торговой части?

 - По торговой, - кивает Павел. – Директором была магазина.

 - Усушка, утруска, - улыбается старик. – ОБХСС, партбилет на стол?

 - Разное было?

 - И срок мотала?

 - Два года, без конфискации…. Потом по амнистии и судимость сняли.

 - Много на лапу дали.

 - Тысчи три, не помню уже, - говорит Павел.

 - По тем временам – деньги, - говорит старик. – Сам-то что делаешь?

 - Бизнес, - отзывается Павел.

 - Чего продаешь, покупаешь?

 - Разное.

 - Нынче много  товару, - говорит старик. – Нынче время торговое, простое: кто-то сделал, а ты купил – продал – и вся недолга.

-         Что с глазами? – спрашивает Павел.

-         Не видят, - говорит старик. – До пятидесяти лет видел, хоть и плохо, а потом и вовсе.

-         Что врачи говорят?

-         Какую-то болезнь нашли хитрую. Не помню, как называется…. Один хрен – не лечится и все.

-         Слепой, - говорит Павел. - А деревяшки строгаешь.

-         Пальцы видят…. Дай руку-то.

Шнырев подает ладонь старику. Тот касается ладони пальцами.

 - Гладкая рука, - говорит старик. – Работы не знает…. Ну, торговля, а, может, ты все ж бандит, парень? Теперь время разбойное.

 Шнырев вертит в руках одно из «изделий».

-         Ложка, - говорит. – Как из пуха, ни черта не весит.

-         Ну, покажи.

Павел протягивает старику ложку.

-         Из липы, - говорит старик. – Липа – дерево нежное. Его высушишь до звона, а потом и режь, что хочешь…. Возьми меня в бандиты, парень…. На шухере стоять могу, по слуху.

-         Шутишь?

-         Да надоело…. Жизнь надо менять, пока дышишь…. А с риском жить, разве невесело? Нынче отважное время.

-         Это как? – спрашивает Павел.

-         Так никто Бога не боится. Вот и я не боюсь.

-         Нет его, чего боятся.

-         И то, - вздыхает старик. – Ну, возьмешь в бандиты?

-         Менять жизнь, - бормочет Павел. – Слышь, как ты один – то…. Есть же дома специальные…. Для инвалидов.

-         Нет…. Там не жизнь …. Там ты слепой…

-         А здесь, выходит, зрячий?

-         Вроде того, - бормочет старик. – В своем дому я сам себе хозяин…. Хозяин и работник….  Бросишь шевелиться-то, - помрешь сразу…. Мне много не нужно…. Это когда  человеку много нужно чего – он несчастный, а когда так….

-         Да не учи ты меня жить, - сердится Павел. – Тоже мне счастливый.

 Молчит старик. Хмурый, замыкается в себе.

-         А я вот картину купил, - вспоминает Павел. Поднимается. В углу, у двери, находит купленное.

-         Чего там? – спрашивает старик, прикасаясь пальцами к полотну.

-         Зима, - говорит Павел. – Лес, снега много, луна светит.

-         Это хорошо, - говорит, зевнув, старик. – Хорошо, когда луна… Диван видишь у печи, вот на него и ложись, спи…. А хочешь, на чердак лезь, там сено.

-         Дед, – вдруг говорит Павел. – Меня убить хотят. Обложили, суки, сплошь, не продохнуть…. Менты, бабы, враги, кореша.

-         За дело? – спрашивает старик.

-         За дело, - не спорит Шнырев.

-         Тогда терпи.

-         Буду, - поднимается, пошатнувшись, Павел. – Я бы на сеновал…. Фонарь у тебя есть?

-         На кой мне хрен фонарь, - сердится старик.

  31. Необходим эпизод без Павла. У матери Шнырева в больнице посетитель – красивая женщина Марина. У двери в палату маячит охрана. В остальном все, как положено: цветы, фрукты.

 - Да не знаю, где он, - говорит седая женщина. – А знала бы, так не сказала. А что он тебе, Марин?

 - Должок небольшой.

 - Так я отдам, скажи сколько?

 - Он знает, - неопределенно отзывается посетительница. – Капуста это так…. Спасать нужно Павла, Анна Антоновна.

 - Так, да…. Спасать, - бормочет больная. – Сам-то он не спасется?

 - Нет, - говорит посетительница.- Больно дров много наломал.

 - Это бывает, - рассеянно произносит седая женщина. – Живет человек, живет, а потом начинает дрова ломать…. Ты иди, устала я.

 Марина поднимается.

 - Ну, поправляйся, - говорит красавица. – Может и поможет медицина…. Ты номер моего мобильного знаешь?

 Молчит матушка Павла. Женщина, под бдительным оком охранника, покидает палату. Охрана следует за ней.

 Седая женщина остается одна, тянется к тумбочке, открывает ящик, достает мобильник, нажимает кнопки.

31.  Павел устраивается на ночлег. Тряпье находит разное. Сено вместо перины. По привычке оружие кладет под изголовье. Звонок. Павел достает аппарат сотовой связи, смотрит на высвеченное табло, принимает вызов.

 - Да, мам, ты как?

 - Пашка, - тихо говорит женщина. – Если помру, не светись. Без тебя похоронят. Все обговорено. Тебя Марина ищет – волчий глаз. Знать не хочу, где ты. Понял? И не звони мне, слышишь.

 - Слышу, - говорит Павел. – Ты не умрешь.

 Отбой. Тишина. Павел прячет мобильник. Лежит  встревоженный, не спится Павлу.

 Видит сверху, как идет к дому Вера – пастух. Женщина. Для Павла это, как сигнал к действию.

 Скатывается вниз.

-         Привет!

-         Здравствуй.

 Идет за ней, за широким задом крупной, сорокалетней женщины.

-         А дед Боря где? – спрашивает пастух- Вера.

-         Спит…. Выпили мы с ним, вот и спит.

 32. Кухонный угол. Вера принимается за готовку. Павел, он в трусах, следит за ней, подходит сзади, обнимает крепко.

-         Ты что? – поворачивается к нему женщина.

-         Все тоже, - хрипит Павел, валит Веру на пол.

Женщина отбивается. Силы хватает, но и Павел не из слабаков, насильник опытный. Почти добивается цели, но здесь собака рвет его за трусы, да и получает Шнырев увесистый удар поленом по голове.

 Вера сбрасывает его тело с себя.

 Над ними стоит слепой старик, рычит на Павла Чижик.

-         Не убил? – спрашивает слепой.

-         Дышит, – говорит Вера. Оправившись, встает, как ни в чем не бывало, и возвращается к борщу. – Как ты его, дедуля?

-         Да по шороху, - склоняется над Павлом старик. Находит его лицо, треплет по щеке.

 Павел открывает глаза, пробует встать, садится, смотрит на слепого.

-         Ты меня?

-         Я.

-         За что?

-         Не насильничай, не охальничай…

-         Сам, небось, с ней?

-         А это не твое дело.

-         Дед, петрушки тебе положить? – спрашивает Вера.

-         Можно, - кивает старик. – И луку побольше. Ты вечно лук жалеешь. 

 33. Ночь. Павел устраивается на ночлег. Тряпье находит разное. Сено вместо перины. Проверяет на месте ли оружие.

34. А слепой и пастух-Вера лежат рядом.

- Ты и обрадовалась, - ворчит слепой. – Молодой мужик. Подвалило, а тут старик с поленом.

 - Будет тебе, - говорит пастух – Вера. – Чего языком молоть попусту.

 - Ладно, не будем, - старик поднимается. – Пора, пойду я…. А ты спи.

  35. Луна светит. Полнолуние. Тихо. Сразу засыпает Павел, но спит, по обыкновению, тревожно.

 Внизу шаги. И он сразу просыпается. Сверху смотрит Шнырев на двор возле избы деда.

  Видит он старика.

-         Чижик, - негромко зовет слепой собаку. Пес приближается сразу же. Старик пристегивает к его ошейнику длинную палку. Так они идут к стене сарая. Свободной рукой берет слепой косу, грабли. 

 И уходят они в ночь: человек и пес. Старик с косой, граблями на плече и собака – поводырь.

 36. Помедлив, Шнырев натягивает джинсы, спускается по лесенке вниз, идет следом за стариком.

 37. Луг у леса. Дед размашисто, ловко косит траву. Под звездами косит. Тихо, даже легкий звон  от косьбы слышен.

 Павел подходит к деду со спины.

-         Дай помогу? – говорит он.

-         Куда тебе…. Темно.

-         Дай.

-         Ну, держи. Башка как?

-         Ничего… Не привыкать.

-         Так я тебя легонько, жалеючи,  гость все-таки.

На втором замахе нос косы в руках Павла уходит в землю.

-         Хватит, – говорит старик. – Покосил…. Давай сюда….

-         Чего ночью-то? – спрашивает Павел.

-         Мне без разницы, да и под утро роса богатая, что твоя смазка.

 Павел стоит и смотрит, как косит слепой старик ночную, влажную траву.

-         Дед! – вдруг говорит он.  – Хочешь, я тебе  новый дом построю.

-         Чего это вдруг? Пришел с приветом – и сразу построю. Добрый больно?

-         Есть деньги. Чего тут у вас? Какие расходы? Тысч пять баксов хватит.

-    Зачем слепому новый дом? - улыбается старик. – Ты подумай, дурья башка, ну зачем слепому новый дом?

 Молчит Павел, что тут скажешь: не нужен незрячему человеку новый дом, но помощь посильная, как оказывается, нужна.

-         Грабли возьми, - говорит старик. – Сено сгреби. Это сможешь…. Дело нехитрое.

В свете луны сгребает Шнырев сено в копну. Старик слушает, как он работает.

-         Здоровый ты парень - говорит старик. – Только беспутный….

-         Это еще почему? – хмурится Павел.

-         Так все бандиты беспутные, - говорит старик.

 38. Возвращаются они домой с первыми лучами солнца: лицом к востоку. Чижик ведет старика по кочкам. Дед жмурится довольно, будто лучи солнечные нежно гладят его лицо.

 -    Солнце, - говорит он. – Луну не чую, холодный свет, а солнышко - другое дело…. Еще утречком люблю в лесу, когда на лицо паутинка, а в ней капля росы….

-         Построю я тебе дом, - упрямо повторяет Павел. – В два этажа и сортир, чтоб в доме, и ванную с душем.

-         Хотел бы,  сам построил.

-         На какие шиши?

-         Найдутся, - бормочет старик. – А чего ты заботливый такой?

 Молчит Павел, останавливается. Старик уходит. Смотрит Шнырев ему в спину.

 - Я сын твой, - говорит он негромко.

 Старик как будто не слышит, шагает дальше.

 - Я твой сын! – кричит Павел.

 Старик останавливается.

 - Чего орешь? – спрашивает он, не поворачиваясь.

 - Я твой сын, - подходит Шнырев.

 Старик  не знает, что сказать на это, идет дальше.

 39. Душ они принимают вместе, стоят у дома под бочкой. Старик протягивает руку, касается бицепсов Павла.

 - Ты здоровый, - говорит он, и вдруг, дернувшись вперед под холодными струями воды, прижимается к сыну. Они застывают голыми под душем, обнявшись.

  40. В избе слепой садится у стола, говорит Павлу.

-         Там у дивана рюкзак…. Подай.

Шнырев потрепанный рюкзак сразу находит, отдает отцу. Тот развязывает тесемки и прямо на пол вываливает из рюкзака ворох денег.

 Павел меньше всего ожидал увидеть такое. Он смотрит на гору денежных знаков, но сразу понимает, что сущая мелочь валяется перед ним: одни десятки.

-         Капитал, - говорит он.

-         Сколько там? - равнодушно спрашивает старик.

Павел внимательно деньги рассматривает, трогает, щупает, проверяет на свет.

-         Мильен, не меньше, - усмехнувшись, говорит он.

-         Хватит на дом?

-         Ну.

-         Вот и строй.

-         Откуда у тебя? - Павел сгребает деньги в кучу, прячет в рюкзак.

Старик разводит руками.

-         Вот за это…. Есть покупатель.

-         Купец?

-         Угадал… Купцова ее фамилия….

-         Ладно, - отмахивает Павел. –  Твой бизнес…. Своих прибавлю, дом новый поставим. Будем вместе жить. Мать привезу. Она здесь, на чистом воздухе, быстро поправится…. Дом поставим с большой верандой… Камин…. Уважаешь, дед, камин.

-         Какой я тебе дед. Сам говоришь, отец. Так и зови.

-         Ладно, согласен на камин?

-         Печь надежней.

-         Мы и печь сложим. На первом этаже - печь, на втором – камин. Ковер купим  персидский, кресло-качалку. Будешь в кресле у камина сидеть и греться, а Чижик рядом.

-         Картина, - говорит старик.

-         Во! – радуется Павел. – И подальше от всех сук!

 Старик поднимается, отходит к печи, садится на приступку. Нет у него желания на эту тему разговаривать, но все-таки, помолчав, нехотя произносит:

- Чего ж все-то?…. Есть добрые ….

- Были, - цедит сквозь зубы Павел. – Да все вышли.

- Жадные люди стали, - говорит старик. - Слишком даже…. А жадные счастливыми не бывают.

-         Где тут больница у вас? – спрашивает Павел.

-         В райцентре. А тебе зачем?

-         Ну, может тебя еще вылечить можно, зрение вернуть…. Ты вовсе ничего не видишь?

-         Если на солнце ярком, - тени вижу.

-         Можно вылечить, - решительно говорит Павел. – Наверняка можно.

-         Это ничего, что ты объявился, - говорит слепой. – Все ж мужик, помощник…. Я вот посплю, а ты корову выгони, а потом в лес пойдем.

-         Опять косить? - усмехается Павел.

-         Нет, за деревом.

 41. Пора корову выгонять. Гость пробует этим заняться, но безуспешно, не выходит скотина из сарая, мычит, упирается.

 А за жердями плетня ждет ее пастух-Вера. Смеется, наблюдая за Павлом, но идет на помощь.

    Они идут за стадом вместе: Павел и Вера.

 - Машина мне нужна, - говорит Шнырев. – У кого есть, в деревне? Я бы взял на время, хорошо заплачу, а могу купить.

 - Зачем тебе?

 - Отца хочу в больницу отвезти, с глазами.

 - Дам я тебе машину, - говорит Вера. – Стоит без дела – бери.

- Твоя, что ли?

- Моя…. Я, парень, в городе десять лет на такси…. Потом тачку выкупила, и сюда….

 - Одна живешь?

 - Нет, с сыном…. С Димкой… Он у тебя одежку спер.

 - А отец где?

 - Кто его знает.

  - Из города – сюда, чего так? – спрашивает Павел.

 - Так я здешняя…. Дом стоял заколоченный, нашего семейства…. Земли двадцать соток, чего не жить? А в городе… не прижилась….

 - Теперь многие их центров бегут, - говорит Павел. – Мегаполис. Шума много, суеты....

 Вера останавливается, смеется.

 - Так, говоришь, это тебя родной папаша поленом за меня?

 - Ну, чего смешного?

 - Да так, - отмахивается Вера, идет дальше. – Вечером приходи – дам машину.

 - Может чего еще? – усмехается Павел.

 - Не, - покачивает головой Вера. – Ты наглый. Я наглых не люблю. Я нежных люблю.

 - А старик мой, значит, нежный?

 - Ну, - смеется Вера.

 42. Снова идут они в лес: старик и Павел. Слепого ведет Чижик, в свободной руке держит Чудов  палку сухую, отполированную ладонью, с набалдашником. Прямо не палка, а посох.

 У Павла топор и пила двуручная.

 Пес знает куда идти. Он и ведет отца и сына к березняку.

 - Как так вышло? – спрашивает старик.

 - Чего вышло-то?

 - Что ты мне сын, - говорит слепой.

 - Обычным образом, - нехотя отвечает парень. – Забеременела, решила родить. Лет-то ей было много. Последний шанс.

 - А чего не дала знать?

 - Так ты женат был…. Да и ей без надобности…. Деньги были.

 - Что ж мужик только для денег?

 - А зачем еще?

 Молчит старик. Чижик останавливается. Старик протягивает руку с посохом, находит палкой ствол, стучит по нему. Не подходит береза.

 - Вперед! – командует старик. Идут дальше.

 Вновь останавливается собака. Снова палка находит дерево, на этот раз отзывается оно на удар другим звуком.

 - Пилим, - говорит старик.

 - Сухое, - говорит Павел.

 - Ну, оно и нужно, - старик отпускает собаку, кладет на землю палку. – Давай пилу. И разденься, взопреешь с непривычки.

 Павел послушен. Снимает куртку и рубашку.

 Отец и сын пилят сухую березу. Пила острая, разведена хорошо, с нехитрой этой работой справляются они быстро.

 - Все, - говорит Павел и валит дерево.

 - Чиж, палку! – просит старик.

 Собака подает ему посох.

 - Ты где? – спрашивает старик. – Подойди.

Павел приближается к отцу. Тот нащупывает палкой тело сына, стучит несильно по голой груди.

 - Молодой, жизни в тебе много, а ты по мне ударь.

 - Зачем?

 - Ударь, ударь! – протягивает Павлу палку.

 Шнырев прикасается к плечу старика.

 - Сильней, звука не слышно.

 Павел несильно бьет  отца по плечу.

  - Ну, слышал, - говорит старик. – Во мне той жизни чуть, одна сухость, как в дереве…. Поздно ты меня нашел, сынок…. Ну, ветки руби, потом на чурбаки попилим.

 

 43. У дома отца Павел работает над березовыми поленьями: снимает с них бересту. Делает он это с удовольствием. Нужно отметить, что каждая физическая работа для него в радость.

44. Во дворе дома Чудова козел и Чижик. Фидель, по обыкновению, привязан, собака на свободе. Животные общаются на мирную тему и молча. В самом доме мира особенного не наблюдается.

 45. Изба старика. За столом Чудов и Василий Белов.

 - А чего ему врать-то, - говорит старик. – Какой ему с того навар?

 - Изба вот, корова, мало ли чего…. Я какой фильм видел? Пришел один с улицы – и говорит: я твой сын – и вся недолга…. А сам чужой, сын-то чей-то, конечно, только не этого, из кино…. Гони ты его, Борь, пока беды не вышло…. А хошь, участкового позовем.

 - Нет, - покачивает головой старик. – Мой он, чувствую.

 - А если и так. Да у тебя, может, их цела рота, сынов-то. Ходок был будь здоров.

 - А чего? – улыбается старик. – Струмент в порядке, чего не ходить.

 - Ладно хвалиться-то, - сердится сосед. – Не молодой уже, пора стыд знать.

 - А не завидуй, - говорит старик. – Всю жизнь ты мне завидуешь, Васек…. Нашел кому, дурья башка.

 Входит Павел. Нехорошо смотрит на него Василий Белов.

 - Что, дед, не нравлюсь я тебе? – останавливается перед ним Шнырев.

 - Я тебе не «дед»! – визгливо кричит сосед. – А Василий Матвеич.

 - Да хватит вам, - пробует помирить гостей старик.

 - Да ты на его рожу глянь! – не унимается сосед. – Бандюган он и есть.

 - Глянул бы, но не могу, - бормочет слепой.

  Тут не выдерживает Павел, начинает выкрикивать слова, совсем для себя самого неожиданные.

 - Ты меня не прессуй, дед! Не прессуй! Ты где был, сморчок поганый, что видел!? Бандит? Я два года на людей только в прицел смотрел! По приказу! Слышь ты, гнида, по приказу! Россию защищал…. Эту – целостность! Нажал курок – и нет духа! Что мишень, что человек – все одно! Два года!

 Крик действует, сосед смущен, бормочет:

 - Я что, я ничего…

 - Тихо, - говорит старик. – Чего разорались. У нас тут не суд, не трибунал….Бересту-то снял?

- Снял, - нехотя отзывается Шнырев.

- Тебе корова нужна?

- На кой она мне.

- А изба?

- Ее спалить дешевле. 

 - Тогда садись рядом, - нащупав табурет, слепой передвигает его.

 Шнырев приходит в себя, садится рядом с отцом.

 - Сел, солдатик.

 - Сел, - хмурится Павел.

 Сидят они рядом, плечо к плечу: молодой и старый.

 - Похож? – спрашивает старик.

 Василий Белов не сразу отвечает, молчит.

 - Ну, похож? – повторяет вопрос хозяин.

 - Похож, похож, - ворчит сосед. – Так все православные похожи.

  47. Сосед отвязывает Фиделя, но разговор заводит не с ним, а с Чижиком.

 - Сын, сын, - бормочет он. – Вот ты, чей сын? Знать не знаешь. И порядок, нужен тебе папаша? Живешь и живешь. А, - машет рукой, уводит за собой Фиделя.

  48. В сенях корыто с мыльной водой. В корыте Павел, голый до пояса, стирает свою рубаху. Умело он это делает, старательно. Рядом стоит слепой.

 - Утюг у тебя есть? – спрашивает Павел.

 - Где-то был, - поджимает губы Борис Николаевич. – Пустотел.

 - Это как?

 - На углях…. Я-то, считай, лет двадцать ничего не глажу. Да и зачем? Было бы чистое – и ладно. А это Веркина забота.

 - Любит она тебя, - отряхивает руки Павел.

 - Кто знает…. Бед в городе натерпелась со зрячими, вот прибилась к слепому старику.

 - Будет дождь? – спрашивает Шнырев.

 - Не должно.

 - Я во дворе рубашку повешу.

 - Давай, - разрешает старик. – Вешай…. Ты на Василия обиды не держи…. У него в девяносто третьем сын пропал…. Года два искали с милицией, а потом и искать перестали.

 

 49. Павел во дворе веревку привязывает, аккуратно расправив, вешает рубашку. Наблюдает за ним со стороны сын Веры – Дмитрий.

 - Ты машину хотел, - говорит он. – Мать прислала. Идем – покажу.

  50. Рваный брезент поднят. Под брезентом старая, ржавая «Волга». Шашечки проглядывают, плохо замазаны.

  Павел в куртке на голое тело. Мальчик протягивает ему ключи.

 Шнырев открывает дверцу, садится за руль. Машина упрямо не хочет заводиться.

 Приходится лезть под капот. Павел проверяет масло, воду…. Клеммы закисли. Он их чистит, ставит на место.

 - Когда в последний раз ездили? – спрашивает он у мальчика.

 - Не помню уже, давно, - отвечает Дмитрий. – Может с месяц или больше.

 - Больше, - ворчит Павел, снова садится за руль, поворачивает в замке ключ зажигания…. С третьего поворота машина начинает глухо ворчать.

 - Садись, - говорит Дмитрию Павел. – Прокатимся.

 Мальчик садится рядом.

 Едут. Долго был без руля Павел, потому лихачит, веселится, разгоняет ржавую тачку по сельской дороге.

 Мальчику это не нравится, но он молчит, только голову убирает в плечи, пробует пристегнуться, но ремень дрянной, никуда не годный.

 А Шнырев выскакивает к реке, мчится по берегу, на лице Павла идиотская улыбка восторга.

 - Хватит! – вдруг истерично кричит мальчик.

 Шнырев не обращает на его крик никакого внимания.

 - Хватит! Стой!! – бьет его кулачками Дима.

 Очнувшись, Павел тормозит.

 Мальчик выскакивает из машины, сразу же начинает мочиться.

 Смотри на него, все еще сжимая руль, Шнырев.

 Подняв штаны, Дима опускается на траву.

 - Садись, поехали, - говорит Павел.

 Мальчик не отвечает, плечи его вздрагивают, он плачет.

 - Ты чего? – Павел выходит из машины, стоит над ребенком. – Чего ты?

 Дима не отвечает. Павел садится рядом с ним, неловко пробует обнять ребенка. Мальчик сбрасывает его руку, вытирает кулаком слезы.

 - Ну, чего…. Да брось…. Испугался? – бормочет Павел. – Да я так, слегка в разгон…. Больше ну буду…. Ну, мы же мужики, что нам сотня кеме.

 - Дурак, - тихо отзывается мальчик. – Псих ненормальный.

 - Может и так, - подумав, соглашается Павел. – Я чего с машиной? Деда повезу в больницу, пусть глаза посмотрят.

 Дима встает, молча садится в машину. Павел занимает свое место за рулем.

 На этот раз он не торопится. Шнырев осторожен, поглядывает на мальчика.

 - Курей чуть не подавила, - негромко произносит Дима.

 - Ну! – рад его замечанию Павел. – И правильно. Пусть учатся летать, а то, что за птица пешим ходом.

 Чуть поворачивается к нему Дима, внимательно, испытующе смотрит на Павла.

 50. В просвете между деревьями видит Павел у дома старика внедорожник. Тормозит.

 - Иди домой, - говорит он мальчику.

 - Так мы же, - пробует возразить Дима.

 - Вали отсюда! – почти кричит на него Шнырев.

 - Псих, точно, - бормочет мальчик, выходит из машины, сильно хлопает дверцей.

 А Павел уже к дому крадется. У сарая перепрыгивает через плетень, прижимается к стене, осторожно заглядывает в окно.

 В избе старик и крупная, высокая женщина в джинсовом костюме. Ловко сгребает она в мешок изделия слепого, потом расплачивается, сунув в руку старика несколько бумажек.

 С мешком за спиной женщина выходит из дома, садится в машину, мешок устраивает рядом с собой. Ключей в замке не находит, растерянно шарит по карманам.

 - Не ищи, - говорит  за ее спиной Павел. – У меня ключи.

 Женщина, не испугавшись, оборачивается.

 - А, сынок, - говорит она. – Павлуша.

 - Он, -  не спорит Павел и сразу же переходит к делу. – Слышь ты, мадам Купцова, не стыдно старика дурить? Ты ему сколько сейчас отвалила?

 - Доллара два будет, - поджимает губы женщина. – Не меньше…. Хочешь, перекупить – бери. У меня один расход: доводка, покраска, бензин. Опять же, на рынке сама не встанешь…. Сколь могу – плачу. Боря доволен.

 - Доволен? – свирепеет Павел. – Он твои десятки не видит. Он думает – это деньги. Дом на них хочет построить.

 - Нет, на дом точно не хватит, - говорит женщина. – Ну, давай ключи, ехать мне надо.

 Шнырев не торопится. Видит, как от дома идет к машине слепой, ведомый Чижиком.

 Резким движением выбрасывает руку, нажимает на клаксон.

 Но старик  и так идет точно на машину, останавливается у опущенного стекла. 

 - Не завестись? – спрашивает он. – Слышу – тихо.

 - Да этот твой сынок ключи забрал, - жалуется женщина. – Ножками сучит, ругается на меня.

 - Слушай, - говорит Павел. – Она тебе десятками платит. Это не деньги. Вот полмешка, а она десятками….

 - И пускай, - машет рукой старик. – На кой мне деньги…. Это сестра твоя, Паша, Антонина, Тоня.

 - Давай ключ! – требует женщина.

 Павел медлит. Старик, посчитав свою миссию законченной, возвращается к дому.

 - Как так, - помолчав, говорит Павел. – Он тут один… Слепой, а ты на джипе. Бросила старика.

 - Я бросила! – резко поворачивается к Павлу Антонина. – Это он нас с сестрами бросил, малых. Не спрашивал, как нас мать поднимать будет? Хвост задрал – и деру. А ты откуда такой сынок взялся? Какое у тебя право морали мне читать?! Давай ключи и вали отсюда! 

   - Сколько вас сестер? – спрашивает Шнырев.

  - Четверо…. Вот только братца не хватало.

  - Не нужен тебе брат?

  - Мне бабки нужны, а не братья…. Ну, выходи, некогда мне.

  - Деловая?

  - А ты чего голый, рубашку последнюю пропил?

 Павел молча бросает ключи на сидение, покидает салон внедорожника, идет к оставленной «Волге».

 - Погоди! – окликает его сестра Антонина.

 Шнырев оборачивается.

 - Там не одни червонцы, - говорит ему женщина. – Сотенную положила.

 Заводит она мотор и отчаливает.

 51. Дмитрий ждет Шнырева в машине. Сидит он на водительском месте, положив руки на баранку. Перемещается, увидев Павла.

 - Научишь меня водить? – спрашивает он.

 Павел молчит.

 - Я у мамки сколько просил, а ей все некогда.

 - Научу, - говорит Павел. – Дело нехитрое.

 - Когда?

 Шнырев только плечами пожимает.

 - Ладно, пойду, - Дмитрий выходит из машины.

 - Куда? – останавливает мальчика Павел.

 - Дела, - хмуро отзывается тот. – Только и дел, что ли с тобой возится.

 - Ну, как знаешь, - Павел заводит мотор, едет к дому слепого. Тормозит совсем рядом с домом.

 Старик сидит на завалинке. Павел глушит мотор, выходит из машины, устраивается рядом.

 - Веркина развалюха? – спрашивает слепой.

 - Она, завтра утром в город рванем.

 - Я без Чижика не поеду.

 - Возьмем, места хватит.

Впервые Павел протягивает руку и треплет пса за ушами.

 - Тонька-то ничего, - говорит старик. – Крутится…. Детишек у нее семеро по лавкам…. Мужик в тюрьме…. Надо крутиться…. Я их мать обидел, был грех.

 - Ты тоже сидел?

 - Один смех, - говорит старик. – Газеты под обои клеил, а там усатый…. Я ничего, а кто-то ему зенки и выколи…. Ну, сосед  накатал телегу в органы…. Веришь, ночью пришли, обои сорвали….

 - Били?

 - Палкой резиновой…. Пять ночей не спал…. Потом все подпишешь.

 - Сколько дали?

 - Восьмерик с поражением, могли и вышку, но отсидел два года всего…. Сталин помер, отпусили.

 Павел поднимается…. Снимает с веревки рубашку. Одевшись, возвращается к старику. Спрашивает:

 - Какое тогда время было?

 - Когда это?

 - Ну, когда ты сидел?

 - Трусливое было время, один страх, - отзывается слепой.

 - А теперь какое?

 - Отважное…. Ничего люди не боятся…. Вот ты, Павлуш, кого боишься?

 - Себя, - цедит сквозь зубы Павел.

 52. Город. Холл больницы. Вертушка дверей пропускает широкоплечих парней с темных костюмах. Парней трое. Охрана серьезная, но один из парней предъявляет документ – и путь в палаты больницы свободен.

 Троица солдатским шагом топает по коридору…

 53. Матушка Шнырева смотрит телевизор. Мультик она смотрит: старый и добрый. Улыбается рисованным зверям и людям.

 В палату  врывается охранник.

 Седая женщина сразу все понимает. Поднимается, набрасывает на пижаму халат.

 54.  Удивлена дежурная сестра, но молча смотрит вслед женщине и охраннику. Один пролет по лестнице вниз, длинный хозяйственный коридор. Охранник впереди, матушка Павла с трудом поспевает за ним. Наконец останавливается, привалившись к стене, тяжело дышит.

 - Что, Антоновна? – поворачивается охранник.

 - Не могу больше.

 Охранник молча подходит к пожилой женщине, легко поднимает ее на руки, несет по коридору. Локтем нажимает кнопку вызова лифта. Ждет.

 Двери лифта раздвигаются. В кабине санитары и носилки, наглухо закрытые грязной простыней.

 Охранник вносит седую женщину в лифт.

 - Пусти, - просит матушка Павла.

 Охранник опускает женщину на пол. Она смотрит на носилки, видит только пальцы голой и мертвой ноги, отворачивается.

 55. Пустая палата матушки Павла. По телевизору все еще идет мультик. Звуки таковы, что бравые ребята вытаскивают оружие.

 Двое остаются у двери, один врывается в палату, но сразу видит, что в ней никого нет.

  В палате спрятаться негде. Бандиты быстро убеждаются в этом.

 - Улетела птичка, - говорит один, а что он еще может сказать.

 Другой обыскивает тумбочку. Третий – самый молодой - увлечен телевизором.

 - Пошли, - говорит тот, кто первым ворвался в палату.

 - Погоди, интересно, - не может оторваться молодой.

 - Идиот! – пристально смотрит на него главный бандит.

 56. Полуподвальный этаж, темный, замусоренный и мрачный. Этот коридор матушка Павла минует сама….

 Скрипучие ступени лесенки к выходу. Охранник распахивает железную дверь, помогает седой женщине подняться к свету.

  57. Сквер больничный. Беглецов ждет машина. Охранник открывает дверцу перед женщиной. Матушка Павла занимает место в салоне. Она измучена и дышит тяжело. Впереди шофер и охранник.

 По ухабам в асфальте, сквозь арку двора, автомобиль выбирается на широкий проспект и там резко увеличивает скорость.

 - Порядок, Антоновна, - наконец-то открывает рот охранник.

 - Какой порядок? Ты чего мелешь? - негромко отзывается женщина.

 - Ушли, - пробует объяснить охранник.

 - Куда ушли?! Куда? – кричит женщина из последних сил.

 58. Деревня. Перед домом Василия Белова собака Чижик и козел Фидель. Ведут животные обычную молчаливую беседу добрых соседей. 

 В доме хозяин и гости: пастух Вера и Борис Николаевич. Что-то вроде провод, скромно выпивают они и закусывают.

 - Ну и дурак, дурак и есть, - продолжает прерванный разговор Белов.

 - Может и так, - не спорит слепой. – Так я в докторов не верю, а двигаться надо…. Что-то я засиделся на одном месте…. Скукотища, так и помрешь.

 - От скуки не помирают, - говорит хозяин. – Помирают от дури.

 - Это кто как, - вздыхает слепой.

 - Чижика возьмешь? – спрашивает Белов.

 - А как я без него? Друг, товарищ и брат, а еще глаза.

 Вера молча обнимает старика.

 - Ну, чего ты, чего, - ворчит слепой. – Скоро вернусь. Покажемся медицине – и обратно.

 В паузе отходит хозяин к пыльному окошку, смотрит на привычную природу за окном.

 - Верка, - говорит Белов, не поворачиваясь к гостям. – Бросает он нас. Предатель натуральный. Ты не люби его больше. Иди ко мне жить?…. У меня хозяйство, огород…. Бери Димку и перебирайся…. Я ж без претензий, просто будешь жить.

 Ждет хозяин ответа, но Вера продолжает обнимать старика и только улыбается в ответ.

 - А что? – говорит слепой. – А вдруг? Медицина нынче двигается. Дочек своих

 видел, а сынка не пришлось. Скажи, Верка, честно, как на духу, похож он на меня.

 - Очень, - говорит Вера. – Копия прямо. Если бы не так, не отпустила я тебя…. Похож, твой он.

  59. Сумерки, машина мчится по пригородному шоссе. Молчит шофер, молчит охранник. Такая у них работа – молчаливая.

 - Всю жизнь один страх, - устало бормочет сзади матушка Павла. – Ревизии боялась, санинспекции боялась, прокуратуры, ментов, потом рекета, бандитов….

 - Жизнь, Антоновна, - философски замечает охранник. – Я вот ничего не боюсь, кроме смерти…. А тоже получается – один страх…. А куда денешься?

  Молчит седая женщина. Сидит, закрыв глаза.

 - Может Павлу позвонить, Антоновна? – спрашивает охранник.

 Молчит, не отвечает матушка Шнырева.

 - Может звякнем… Он говорил, если что, - поворачивается к женщине охранник, пристально на нее смотрит. – Тормозни, - говорит он шоферу.

 Автомобиль съезжает на обочину.

 - Слышь, Антоновна! – повышает голос охранник. – Проснись!

 Неловко сидит женщина: седая голова набок, проснуться и ответить не может.

 Шофер тоже на нее смотрит. Охранник, протянув руку, трогает женщину за плечо. Тело матушки Павла сползает вниз, на сидение.

 - Похоже, приехали, - говорит шофер. – Куда дальше?

 - Обратно, в больницу, куда еще?! – кричит охранник.

– Нет, - говорит шофер. – Нельзя туда. Взяли, выходит, живую, вернули – мертвую. Начнут шерстить. Давай в Пироговку, у меня там врач знакомый при морге.

 - Да ей уже без разницы куда, - говорит охранник. - Шнырю надо позвонить, - он вытаскивает из кармана мобильник, тычет пальцем в кнопки, прижимает аппарат к уху. – Мертво, - говорит он, не дождавшись ответа. – Не отвечает, батарейка села или что?  

 Охранник и шофер сидят в автомобиле. Молчат, только шумит мощный мотор. Шофер никак не решается развернуть машину.

 - Теперь она ничего не боится, - говорит охранник. – Отмучилась, выходит.

60.Раннее утро. Проводы: Белов Василий, Вера, Дмитрий, козел Фидель.

 - Дурак, дурак и есть, - говорит сосед, обнимая слепого.

 Вера целует старика, мальчик находит его руку, тискает пальцы. Фиделя люди не интересуют. Козел на пса смотрит.

 К Павлу никто особого интереса не проявляет. Ему этот интерес и не нужен. Сидит Шнырев за рулем и ждет, когда сантименты провод исчерпают себя.

 Вера усаживает слепого рядом с ним. Собака устраивается на заднем сидении. Все – можно ехать.

 - Ты Мане хлебца давай, - говорит слепой. – Понемногу, но каждый день. Любит она хлеб.

 - Дадим, - обещает Вера.

 Тут еще и сосед липнет к старику с последним прощай, но Павел заводит мотор.

 - Двери закройте!

 Все – можно ехать, «Волга» медленно набирает скорость. Вдруг Павел тормозит, выскакивает из машины, бежит к дому, почти сразу же возвращается с зимним своим пейзажем.

 - Картинку забыл, - говорит он отцу, пристроив живопись рядом с собакой. Чижик почтительно и осторожно обнюхивает произведение искусства.

 Павел вновь включает передачу.

 В зеркальце заднего вида Шнырев видит всю компанию в неподвижности до самого поворота к реке и мосту.

 В машине можно отметить только одно происшествие и краткий разговор. Собака тычется носом в шею Павла и облизывает его ухо.

 - Лижется, - удивлен Шнырев, пробуя предплечьем вытереть мокрое ухо. – То все рычал, а тут с лаской.

 - Признал, значит, - говорит слепой. – У тебя есть собака?

 - Собака? – удивлен Павел. – Ни хрена у меня нет…. Жены нет, детей нет, собаки нет. Вот деньги есть.

 - Ты бы и купил, - советует старик.

 - На каком базаре? – поворачивается к нему Павел. – Ну, говори, сейчас и поедем.

 62. Базар – не базар, а к торговому, придорожному центру они «причаливают». Здесь все есть: и парикмахерская и магазины, и даже ресторан «Охотник».

 Павел выходит из машины, чтобы исследовать «географическое пространство. Отца оставляет в салоне.

 Первое время старик спокоен, потом тихо зовет сына:

-         Паш… Павел.

Ему никто не отвечает. Старик пробует выбраться из машины. Тычется в двери, стекла, ищет кнопки, тщетно. Слепой кричит в отчаянии.

 Тут только Павел обращается на него внимание. Метнувшись к машине, распахивает дверцу, садится рядом с отцом, обнимает его.

 - Ты чего, что?

 Губы старика все еще дрожат, но постепенно он успокаивается.

 63. В парикмахерской симпатичная девчушка бреет слепого и стрижет.

 - Пахнешь ты хорошо, - говорит старик. – Замужем?

 - Зачем торопиться.

 - Принца ждешь?

 - Любви, дедушка.

 - Это правильно, - согласен старик.

 - Массаж? – спрашивает девица.

 - Обязательно, - говорит Павел, появившись в зеркале за спиной отца.

 Горячий компресс на лицо, массаж. Молодеет слепой лет на десять.

 64. В магазине одежды одевает отца Павел по своему вкусу. Слишком уж фартово, даже туфли ему подбирает лакированные. Очки темные по последней моде. Совсем преображается старик. Он покорен, только против галстука энергично возражает, сдирая его с шеи.

 - Не, удавки не надо.

 Павел не спорит.

 - Барахлишко мое прихвати, - говорит старик. – Еще пригодится.

 - Прихватим, обещает сын, но обманывает он старика. Расплатившись, всю старую одежду слепого опускает на урну.

 65. В ресторане пусто. Отец и сын занимают место у окна. Павел читает меню:

 - Харчо, солянка, борщ с пампушками в чесноке….

 - Красиво тут? – спрашивает слепой.

 - Нормально.

 - Расскажи как?

 Павел и не знает, что сказать, косноязычен он, бормочет:

 - Ну, картинки на стенах про охоту, рога, чучела, стулья мягкие, столы деревянные.

 - Полировка, - говорит старик, положив тяжелую  ладонь на столешницу. – Слышь, Паша, я ведь зрячим в ресторане ни разу не был. В столовках был, а в ресторане никогда.

 Шнырер и не знает, что сказать на это. Выручает его официант, готовый принять заказ. Шнырев протягивает ему мобильник.

 - Зарядить сможешь, батарейка села?

 - Нет проблем, - официант забирает аппарат сотовой связи, снова раскрывает блокнот. – Слушаю.

66. Они снова в машине. Старик сыт и под хмельком, напевает что-то вполголоса. Потом, как только трогаются они с места, начинает петь в полный голос:

 - Окрасился месяц багрянцем,

    Где волны шумели у скал.

   «Поедем, красотка, кататься.

     Давно я тебя поджидал».

   Павел улыбается. Первый раз мы видим его улыбку. Так они и едут: Шнырев, поющий старик, а позади собака и зимний пейзаж.

67. Москва. Офтальмологический центр. Слепой проходит полное обследование.

 На мониторе рентгеновского аппарата одно за другим появляется отражение его глаз.

68. Павел ждет отца в уютном холле, жмет на кнопки мобильника. Ему не отвечают. Он звонит в больницу.

 - Шнырева Анна Антоновна, как она? – спрашивает Павел. Выслушивает ответ. – Куда ушла?…. Не понимаю…. Ну, дай доктора…. Да, Павел…. И ничего не сказала?... Хорошо, позвоню домой, - Шнырев набирает очередной номер. Долго слушает – глухо.

 68. Кабинет врача. Доктор крупный, властный человек.

 - Отслоение сетчатки очевидно…. Ну, и ярко выраженная катаракта. Все это нарушает диагностику. Нужен ультразвук…. Там посмотрим. Лечение только хирургическое и в нашем центре, больше вам никто не сделает.

 - Сегодня, - говорит Павел.

 - Что сегодня? – впервые поднимает на него глаза врач.

 - Этот… ультразвук.

 - Исключено…. Только на той неделе, - смотрит календарь. – В четверг, в 10, 30.

 - Сегодня, - говорит Павел. – Пятьсот баксов.

 Врач поднимается во весь свой немалый рост и вес.

 - Молодой человек, я лично заплачу вам, чтобы вы оставили наш центр в покое.

 - Завтра, - говорит Павел. – Тысячу.

 - В четверг, - садится врач, – в 10,30 и не опаздывайте.

69. Номер в гостинице. Павел, старик и собака. Борис Николаевич нащупывает рукой кресло, садится.

 - В гостиницах тоже никогда не жил, - говорит он, находит рукой загривок собаки. – И тебе, Чижик, подфартило. Хорошо, что я слепой, а то бы тебя не пустили.

 Павел молчит, думает о своем.

 - Нет ее в больнице, - говорит он. – Дома тоже нет. Мне уйти нужно. Часа на два, побудешь один.

 - Параша где покажешь – и порядок, - говорит слепой.

 Тут раздается звяканье аппарата сотовой связи. Павел торопливо вытаскивает мобильник.

 - Шнырев, да, - лицо Павла мертвеет.

 - Что, что, Павлуш? – спрашивает старик.

 Не отвечает Павел. Теперь и его глаза, как будто, ничего не видят. Перед Павлом стена гостиничного номера. Внезапно и резко он наклоняется вперед, бьет лбом стену, еще и еще раз. Он делает это изо всех сил. Наконец боль от ударов, глушит боль в душе.

 По лбу Павла стекает тонкая струйка крови.

 Слепой поднимается, находит  Павла по звуку ударов, неловко обнимает его спину.

 70. Кладбище. Провожающих седую женщину немного: человек десять. Большая часть – люди случайные. У могилы матери Павел, слепой, собака на поводке и женщина из казино.

 Издалека наблюдает за похоронами Марина. Стоит она в окружении мужчин с непроницаемыми лицами.

 Земля на крышку гроба горстями, затем от лопат могильщиков.

 Провожающие расходятся.

 - Ко мне, Паша? – спрашивает женщина из казино.

 - Уйди, - просит Павел. – Ничего не хочу.

 Женщина уходит. Отец, сын и собака стоят у могилы.

 - Сильная была, красивая, - негромко говорит старик. – И голос такой громкий, командирский…. Любить умела твоя матушка. Чего, чего, а любить умела.

 - Идем, - говорит Павел.

 Они уходят по широкой кладбищенской аллее. Навстречу группа мужчин. Разговаривают они о чем-то, будто анекдот рассказывают. Один даже смеется громко.

 Идет эта компания прямо на отца и сына. Неуловимое касание. Не видно, непонятно, что происходит, но Павел падает на колени, потом ничком. Мужчины проходят мимо.

 Собака слепого рычит, ощерившись, вырывается из  рук старика. Пес готов броситься следом за убийцей.

 - Чиж, стоять! Стоять Чиж! – кричит старик.

 И собака покорно возвращается к слепому. Останавливается над Павлом, воет.

 - Паша, - зовет Шнырева старик. – Сынок.

 Тишина. Слепой слышит только веселые голоса удаляющейся компании,  делает шаг вперед, натыкается на тело сына. Садится на землю рядом с ним, находит лицо Павла чуткими пальцами. Пес продолжает выть.

 - Тихо, Чиж, не плачь, не надо, - говорит старик.

 Из мертвых глаз слепого бегут слезы.

 Широкая кладбищенская аллея. На гравии дорожки отец, сын и собака.

 ПАВЛА ШНЫРЕВА  УБИЛИ КАК РАЗ В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА В НЕМ ТОЛЬКО-ТОЛЬКО СТАЛ РОЖДАТЬСЯ ЧЕЛОВЕК, А, МОЖЕТ БЫТЬ, ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ И УБИЛИ…. КТО ЗНАЕТ?