среда, 5 января 2022 г.
СМОТРЕТЬ ПРАВДЕ В ГЛАЗА
Правительственный переворот с правовыми инструментами: так была проведена атака на израильскую демократию
Правительственный переворот с правовыми инструментами: так была проведена атака на израильскую демократию
Страшный, стремительный пожар в Филадельфии унес жизни 13 человек
Страшный, стремительный пожар в Филадельфии унес жизни 13 человек
В результате пожара, произошедшего сегодня утром в жилом доме в американском городе Филадельфия (штат Пенсильвания), погибли 13 человек. Из них семеро — дети. Еще два жильца многоквартирного здания — взрослый и ребенок — находятся в больнице в критическом состоянии.
Телеканал "Эй-би-си" сообщает, что пожар начался на втором этаже трехэтажного здания. По словам пожарных, огонь удалось потушить спустя час после вызова. Причина возгорания пока не установлена, спецслужбы все еще продолжают работать на месте происшествия.
СМЕНА ВЛАСТИ В НЬЮ-ЙОРКЕ
Смена власти в Нью-Йорке
Эрик Адамс. Фото: static.life.ru
Половина Америки с нетерпением ждет смены власти в Конгрессе и уже придумала, как для начала отомстить ее второй половине: в республиканских кругах, которые уверены, что в ноябре отберут у демократов на промежуточных выборах, как минимум, Палату представителей, поговаривают о том, чтобы избрать ее спикером…Дональда Трампа.
Фракция большинства может посадить на это место кого угодно, хоть меня. Но я, пожалуй, откажусь, а Трамп вполне может согласиться, чтобы во время тронных посланий Джо Байдена «О положении страны» восседать у него за спиной, строить ему рожки и гримасничать. Мечты, мечты, где ваша сладость?
До этого ждать еще год, а пока власть сменилась у нас в Нью-
Йорке, где двухметрового мэра-скандалиста Билла Де Блазио, которого русские скоро стали называть «Дебил Блазио», а правая «Нью-Йорк пост» — Putz (в моей молодости расшифровывалось «Парень Особой Ценности»), 1 января сменил бывший капитан полиции чернокожий Эрик Адамс.
Весной 2016 года один русский нью-йоркский сайт заказал мне статью о Де Блазио. Поскольку это был первый заказ сайта, и платил он больше других, я больше и старался. Написал большую статью в 1777 слов, почти уложившись в год американской независимости, привел много колоритных фактов и шуточек и остался собой доволен.
Опросы показывали, что рейтинг Де Блазио, избранного в 2014 году 72 проценами голосов, два года спустя упал среди белых избирателей ниже 30%. Поэтому я ожидал, что сайт без труда переварит критику нашего мэра, который резко умножил число бомжей и восстановил против себя полицию, которая демонстративно поворачивалась к нему спиной, когда он приезжал хоронить ее павших коллег.
Сайт, однако, статью забраковал. Как объяснила жизнерадостная редакторша, она ожидала, что я напишу о достижениях мэра. «Я предпочитаю демократов», — весело добавила она. Я обиделся, что она меня перепутала, но промолчал.
К чести своей, статью она оплатила, но с условием, что я ее не напечатаю, поскольку она мне больше не принадлежит. Это была единственная из тысяч моих статей, которая так и не увидела света. Это также был буревестник коровьей лепешки политкорректности, скоро шлепнувшейся на всю страну.
Сайт, кажется, работает до сих пор. Незаменимых людей нет.
И вот Де Блазио сошел со сцены, не доведя свое дело до конца, потому что, по иронии судьбы, души его прекрасные порывы регулярно стреножил губернатор штата Нью-Йорк Эндрю Куомо, который тоже был леваком, не не таким отвязанным, как наш бывший градоначальник. Когда горожане выбирали себе сменщика Де Блазио, я, естественно, болел за республиканца Кертиса Сливу, который подкупил меня рассказом о том, как его расстреливали в машине киллеры клана Гамбино, а он на ходу сиганул в окно и так выжил.
Сливу, понятное дело, не выбрали, но прокатили и самых левых кандидатов, остановившись на одном полулевом, бывшем менте Адамсе, который обещал восстановить в Нью-Йорке порядок. Но тут же напомнил, что он-таки демократ, объявив, что пока оставляет в силе введенные на закуску при Де Блазио драконовские требования о прививках.
Еще один сигнал тревоги я получил под Новый год от уходящего на покой Сайруса Вэнса, служившего с 2010 года генпрокурором графства Нью-Йорк, оно же Манхэттен. Как и Де Блазио, Вэнс ушел на покой 1 января. На прощание он разослал журналистам пресс-релиз под названием «Двигая юстицию вперед: что было достигнуто с 2010 года».
Я прочитал это многостраничное послание и ужаснулся. Когда прокуроры рапортовали вам в старые времена о проделанной работе, они гордо сообщали, сколько раскрыли преступлений и сколько народу за них упекли. Сейчас передо мною лежит итоговый документ, вышедший из-под пера прогресивного генпрокурора нашего времени, равняющегося на десятки своих передовых коллег, которые в массе своей были избраны на деньги валютного спекулянта Джорджа Сороса. То же самое мог подмахнуть сан-францисский генпрокурор Чеса Будин или лос-анджелесский Джордж Гаскон.
Вэнс с гордостью сообщает, что резко сократил число заключенных, перестал преследовать ряд правонарушений и больше не прибегал к части полицейских методов, еще недавно считавшихся эффективными.
«На протяжении последних 12 лет, — начинается итоговый пресс-релиз Вэнса, — мы использовали весь объем своих полномочий для того, чтобы резко сократить зону присутствия уголовного судопроизводства и несправедливостей, которыми чревато излишнее судебное преследование».
Для нормального человека эта белиберда звучит путано на обоих наших наречиях. Мне приходится читать ее часто, поэтому я попытаюсь по мере сил объяснить, что хотел сказать уходящий манхэттенский генпрокурор. То, что я очертил выше: Вэнс гордится тем, что стал меньше привлекать, поскольку «излишние» дела ведут к «несправедливым» результатам, то есть к привлечению непропорционально многих небелых.
Сделать так, чтобы небелые совершали меньше преступлений и сравнялись в этом смысле с белыми, прокуратура не в состоянии. Она, конечно, могла бы просто привлекать в несколько раз больше белых, но либо еще до этого не додумалась, либо столько подходящих не сыскала и решила зайти с другой стороны, то есть сажать меньше цветных.
Следующая фраза иллюстрирует плоды именно такого подхода: «С тех пор как генпрокурор Вэнс вступил в должность, мы сократили число открытых прокуратурой дел на 60%. Это рекорд, равного которым не поставил действующий прокурор ни одного крупного города». Браво, ньюйоркцы!
А если не сажать вообще никого, показатель будет еще круче. Правда, консерваторы брешут, что сокращение посадок ведет к росту преступности. Но мы знаем, что эти люди руководствуются чисто расистскими соображениями, оспаривать которые в приличном обществе нет нужды, поскольку их ложность очевидна.
Я процитировал лишь первую страницу Вэнсовского пресс-релиза. Остальные (и приложения к ним) выдержаны в аналогичном духе. На место Вэнса избран Элвин Брэгг, естественно, чернокожий, как большинство манекенщиц в сегодняшей телевизионной рекламе. Я познакомился с его предвыборной программой и предположил, что ее писали те же люди, которые составили пресс-релиз Вэнса. Ксерокс был бы еще дешевле.
Ума не приложу, как будет новый мэр Большого Яблока сочетать этот бред с обещанным им наведением порядка. А не ушел ли уже поезд?
ГЕРОЙ БУДУЩЕГО
Герой будущего
Дмитрий Зимин. Фото: cdn.bfm.ru
22 декабря умер ученый, предприниматель и филантроп Дмитрий Зимин. Дмитрий Борисович Зимин ушел на 89‑м году жизни. «Это случилось не на родине, — написал в Фейсбуке его сын Борис, — а в Швейцарии. Он ушел в полном сознании, умиротворенно, немного грустя о нас и о жизни, но все‑таки с облегчением — последние месяцы он тяжело болел».
Прах Зимина — блестящего человека, сумевшего дойти до абсолютных высот в науке и бизнесе и стать одним из самых щедрых благотворителей современности, был захоронен 28 декабря на Кипре, где живет семья. Прощание с ним в течение нескольких часов шло в прямом эфире из Лимассола, Москвы и Тель‑Авива. Вспоминали, среди прочего, как в 2017 году в Тель‑Авивском университете открылся Институт новых инженерных решений его имени, а в Университете Ариэля, тоже на его средства, — лаборатория по исследованию новейших материалов. И это ничто на фоне тех неисчислимых благ, которые обрушил Дмитрий Борисович Зимин на Россию, ее образование, науку, литературу, создав для их финансирования в 2002 году фонд «Династия», а в 2008‑м учредив книжную премию «Просветитель».
Минюст России признал «Династию» иноагентом — за то, что Зимин финансировал фонд со своих иностранных счетов. Человек неизменных убеждений и ценностей, вложивший в поддержку отечественного просветительства миллионы, горевший идеей счастливого будущего для родины и непосредственно вовлеченный во все дела, которым помогал, великодушный Зимин был оскорблен. Ведь он разработал для фонда структуру, которая позволила бы ему функционировать и после смерти основателя. «Я, по‑видимому, патриот в том смысле, что ни за одну страну мне не бывает так стыдно, как за мою, — признавался Зимин в интервью “Огоньку”. — Мучительно, мучительно стыдно». Но, закрыв один семейный фонд, он создал вместе с сыном другой — Zimin Foundation, поддерживающий премию «Просветитель» и множество проектов по сей день.
Об этом и многом другом во время онлайн‑прощания с Дмитрием Зиминым говорили десятки знаменитых и не очень людей — вспоминали, как он ездил, уже будучи в списке Forbes, в метро, как его можно было встретить с авоськой на Арбате. Как сделал первый и главный взнос в создание фильма Веры Кричевской «Слишком свободный человек» — о Борисе Немцове, который в 1998 году, став вице‑премьером правительства России, решил вопрос с выделением «Билайну» — созданной Зиминым компании «Вымпелком» — лицензии на частоты GSM. Деньги на фильм не были «платой по счетам»: Зимин всегда знал, на что тратить, — выбирал главное, видел цель. С Немцовым его сближали не только инженерное прошлое, свобода мышления и умение смотреть в будущее. Их роднило происхождение. Поэт Игорь Губерман — Дмитрий Борисович любил его цитировать — сказал на прощании с Зиминым, как он всегда радуется, видя, что высот в жизни, науке, искусстве достигает еврей. И это как раз тот случай.
Зиминым Дмитрий Борисович был по папе. «Мой отец — Борис Николаевич Зимин, арестованный весной 1935 года, погиб в том же году в лагере под Новосибирском, — пишет Зимин в своей книге “От 2 до 72”. — Ему было 30 лет, а мне не было еще и двух».
Я впервые увидела Дмитрия Борисовича, когда он прикручивал табличку «Последнего адреса» к дому в Ермолаевском переулке. На месте этого здания раньше стояло другое, именно в нем арестовали его отца — младшего сына Веры Николаевны Зиминой (в девичестве Гучковой), бабушки Зимина. Старшим ее сыном и дядей Дмитрия Борисовича был Александр Николаевич Зимин, расстрелянный в 1938‑м в Саратове, бывший меньшевик.
О том, что предки по линии отца — те самые старообрядцы Зимины, в числе которых и создатель Частной оперы, где блистал Шаляпин, и проектировщик (вместе с «дедушкой русской авиации» Жуковским) московского водопровода, и владелец ткацкой фабрики под Орехово‑Зуевом, а бабушка Гучкова — из того же рода, что и московский городской голова Гучков, и прославленная меценатка Варвара Морозова (Гучкова), — Дмитрий Борисович узнал только в 2000 году. К нему, давно уже президенту «Вымпелкома», пришли телевизионщики, снимавшие фильмы о знаменитых династиях. «А о предках со стороны мамы, — пишет Зимин, — мне практически ничего не известно. Ее родители умерли, кажется, еще до моего рождения. Где, когда… не знаю». Можно предположить, где и когда ушли из жизни бабушка‑дедушка или их родные: мама Зимина, Берта (Бетти) Борисовна, урожденная Докшицкая, приехала в Москву из Минска, а родилась в 1899 году в Вильно. «Мое детство, — пишет ее сын, — прошло под стук пишущих машинок: машинистками‑стенографистками были моя мама и жившие с нами после войны две мои тети — сестра мамы тетя Ида и сестра отца тетя Лена. В самом конце войны тетя Ида ездила в Минск <…> и привезла к нам в Москву мальчишку моего возраста — Юрку Яблина, сына их минских знакомых. Юрка чудом спасся из гетто, в котором погибла его мать».
Очевидно, что в семье, пострадавшей со всех сторон, не слишком было принято говорить о прошлом. «Никогда не хотел выпячивать еврейство, — признавался Зимин, — но и скрывать — это было бы предательством мамы».
Документалист Виталий Манский успел снять несколько фрагментарных интервью с Зиминым. На вопрос, как тот впервые осознал себя евреем, получил ответ: «Меня осознали. Это был сравнительно короткий период в моей жизни, когда не уставали подчеркивать, кто я есть: 1941–1944 годы. Город Кизел на Урале — Кизеловский угольный бассейн, эвакуация. Антисемитизм был тотальный, самый унизительный и омерзительный. Там я пошел в первый класс». А в московской школе, в Плотниковом переулке, его окружали одни евреи — среди одноклассников Зимина был и Игорь Кваша. Мама избавила сына от необходимости упоминать в анкете расстрелянного отца — второй раз вышла замуж. Но в 1949‑м она пошла с ним в милицию — боялась, что, получая паспорт, в графе национальности сын напишет «еврей». Он и собирался так сделать: отца не знал, вырос с мамой и тетей. Но впоследствии сам понимал, что, появись в его паспорте не та национальность или репрессированный отец в анкете, не было бы ни радиофакультета МАИ, ни карьеры. Начало учебы совпало с «делом врачей» — и вместо того, чтобы ездить в МАИ на трамвае, на первом курсе он часто ходил пешком, потому что в трамваях били евреев, а Зимин считал, что похож.
Он был талантлив и успешен во всем, к чему прикасался. В школе сделал УКВ‑радиостанцию, в 17 лет — телевизор: «Он [телевизор] заработал у меня году в 1950‑м. Смотреть его собиралась вся наша коммунальная квартира. А во всем нашем доме было всего два телевизора. Мой самодельный и выпущенный недавно промышленностью “КВН-49”».
В 1963‑м Зимина позвали в Радиотехнический институт АН СССР, входивший в оборонное объединение «Вымпел». И до середины 1990‑х, уже став доктором наук, он проектировал антенны для системы ракетно‑космической обороны, за что в 1993 году получил Госпремию.
В 1990 году, когда начались проблемы с зарплатой в институте, Зимин создал кооператив — «КБ Импульс», производившее «антирадары» для автомобилей и аппаратуру для кабельного ТВ. А в 1991‑м, познакомившись с приехавшим в СССР Оги Фабелой — совладельцем американской компании Plexsys, производившей телекоммуникационное оборудование, зарегистрировал вместе с ним «Вымпелком» и стал строить в Москве одну из первых сотовых сетей.
«Мы одна из немногих компаний, которая в состоянии ответить на вопрос, откуда взялся первый миллион», — с гордостью объяснял Зимин в интервью Олегу Тинькову. Первый кредит предоставили производители оборудования. И «Вымпелком» первой из отечественных компаний выставил акции на Нью‑Йоркской фондовой бирже. В 2005 году, по оценке Forbes, состояние Зимина, продавшего компанию, оценивалось в 520 млн долларов, из которых 90% он передал в траст, созданный для финансирования благотворительных проектов.
Так началась его третья жизнь, тоже успешная и счастливая, в которой он заменял собой целый сектор государства, бесстрашно и бескорыстно взяв на себя его функции. Жаль, не все. Помимо «Династии» и «Просветителя», в эти последние 15 лет были фонды «Либеральная миссия» и «Московское время», проекты Российского еврейского конгресса, в которых он участвовал, и разные дела, направленные на улучшение жизни в стране и обеспечение ее перспектив. Последнее Зимину казалось главным, потому что он был человеком будущего, в которое смотрел сам и заставлял смотреть других.
Но, услыхав в троллейбусе: «пархатый!», вы опускали тихие глаза…
Но, услыхав в троллейбусе: «пархатый!», вы опускали тихие глаза…
Татьяна Вольтская. Фото: novayagazeta.ru
Попалось мне давеча на глаза стихотворение «иноагента Татьяны Вольтской». Русская-прерусская душа, не познавшая на себе ни этих унижений с переменами имен, ни вспышек беспричинной ненависти в трамваях-троллейбусах, она смогла сказать об этом так, что моя еврейская душа затрепетала, но не испуганно, а благодарственно:
«Вы жили под чужими именами,
Вы отчество на родину меняли,
Но древний страх в десятом позвонке
При стуке оживал и при звонке.
И сон ваш был прерывистым, неровным,
Заполненным погоней и погромом
И белым пухом вспоротых перин.
Наутро вы глотали аспирин
И говорили — может быть, простуда,
Но холодом на вас несло оттуда,
Где гордо едет в колеснице Тит,
И где казак с нагайкою летит —
Рука в крови — мимо беленой хаты.
Но, услыхав в троллейбусе: «пархатый!»,
Вы опускали тихие глаза —
Как будто надавив на тормоза.
Вы жили под чужими именами
И отчество неловкое сминали,
Срывали — как потертое пальто,
Чтоб не подумал кто-нибудь — не то.
А помните, когда вы уезжали,
За вами даль бежала в серой шали
Заштопанной — не зная ни иврит,
Ни идиш — только плакала навзрыд».
«Вы опускали тихие глаза — как будто надавив на тормоза».
Я вот никогда не «опускала тихие глаза», а со времен пионерского моего детства дралась с дЕтьми т. н. «титульной нации». Билась с ними и на рабочей окраине, где это детство протекало, и в пионерских лагерях от страшного «Красного треугольника», где работал слесарем-водопроводчиком редкостный для этого зловещего предприятия на Обводном канале трезвенник — мой отец. До крови билась. В эти лагеря родители отправляли меня на все лето с моего первого и по восьмой класс. Жили мы на пару с еще одной семьей в глубоком питерском подвале, отравленном крысиными миазмами подземелья — вход из подворотни. Роскошной дачи в Сиверской или Разливе, да и дачи вообще, вопреки сложившейся легенде о «богатых евреях», у нас не было. Не было не только дачи, но даже и бабушки, хотя бы одной, чтобы пасти меня на ней. Так что не было и альтернативы «лагерю». «Три месяца ребенок будет на свежем воздухе», — радовались отец с матерью. Этот печальный летний опыт еврейских детей из бедных семей, о котором они не решались поведать даже своим близким, гениально описан у Александра Карабчиевского в его, почему-то не ставшей бестселлером, повести «Жизнь Александра Зильбера».
Перечла сегодня Вольтскую и подумала, что именно за эти упорно не опускаемые долу «глаза наглые твои жидовские», наверное, и глумились надо мной эти несчастные особенно яростно.
К тому же, прямо по Вольтской, жила я под «чужим именем». По всему выпадало мне быть «Сарой». Так звали папину сестру, пятнадцатилетней навсегда вместе со своим отцом и всеми жителями местечка Аннополь (соседнее со знаменитой Шепетовкой, «о которую разбиваются волны Атлантического Океана») оставшейся в июле 41-го лежать во рву, куда их согнали немцы… Но назвать меня Сарой пугливые мои родители не решились, чем, возможно, спасли меня от самоубийства.
Выжить среди несчастных, жестоких, убивавших себя беспробудным пьянством людей, окружавших меня в детстве и отрочестве под именем «Сара» — психологически не представлялось возможным. Да и под именем «Соня», тоже было непросто. Смышлёные русские дети как будто догадывались о компромиссе, допущенном при моем рождении, и говорили мне «ты Сара, а муж твой будет Абрам». А в православную пасху, которую я с тоской ожидала по весне, не забывали напоминать мне, что «евреи едят голубей».
Я не знала в те времена, что «Авраам и Сарра» принесли в мир веру в единого Б-га, без чего не было бы никакой православной пасхи. Но особенно горевала я из-за голубей. Голубка была для меня тогда «символом мира». И откуда мне было знать, что на земле Израиля времен Второго Храма их продавали в торговых рядах при Храме именно для употребления в пищу, так как не все евреи могли afford жаркое из барашка. И когда я впервые поднялась на Масаду, где долгое время на недосягаемой для римлян скале жила горстка из тысячи евреев, включая женщин и детей… Жила еще три года после взятия римскими легионами Иерусалима и уничтожения Храма. Так вот, на Масаде я увидела следы голубятен, и вспомнила, как с трудом сдерживая слезы, спрашивала отца: правда ли, что евреи едят голубей? Но он вослед своей 10-летней дочери мало что знал о прекрасной и трагической истории своего народа, которому вера не воспрещала употреблять в пищу этих пернатых тварей божьих. Не знал он и о том, что в конце третьего года своего стоического противостояния врагам евреи Масады предпочли добровольную смерть мучительному и позорному рабству у римлян-язычников. Мало того, он — потомок легендарного Ребе Зуси из Аннополя — самого трогательного изо всех хасидских цадиков — еще до моего рождения изменил свое «неловкое» имя и отчество на русский лад. Четырнадцать лет минуло с его ухода, а мне до сих пор больно об этом думать…
Прошла жизнь. И она доказала наличие провидческого дара у моих гонителей.
У меня есть еврейское имя, которое рабай хасидской синагоги Сан-Франциско произнес над Тoрой: Рейхел Сара. Я сама себе его выбрала. Почему Сара — понятно. А Рахиль — любимый мой женский персонаж из громадного мидраша Томаса Манна об «Иосифе и его братьях». Жена «миловидная и праведная», передавшая «ласковую ночь глаз» и «особый смык губ» своему первенцу, боготворимому мальчику, утерянному праотцем нашим Иаковом на целую жизнь и потом вновь обретенному… Так… Остапа несло…
С мужем вышла хотя и не полная, но промашка. Имя у него — русское. Но отчество предугаданное — Авраамович. Ну, это бывает. Не Ванги, чай, меня окружали.
Ныне, слава Б-гу, Россия от этой чумы очистилась. Не только от позора государственного антисемитизма, но и от «трамвайно троллейбусного» тоже. Говорю это с полным знанием дела, разузнав о ситуации от евреев, до сих пор там проживающих. По крайней мере, когда речь идет об обеих столицах. Да, я, собственно, и сама без устали наезжала в эти столицы больше полутора десятка раз, и при этом жила жизнью обычной горожанки, а не падкой на «туристские объекты» иностранки. К примеру, охотно пользовалась общественным транспортом. Особенно мне нравилось ездить на пригородных электричках. А глаза-то у меня по-прежнему, или даже еще более — безошибочно еврейские. Но ничего, кроме дружелюбных взглядов и доброжелательных улыбок моих бывших соотечественников не повстречалось мне в моих набегах на прекрасный и до сих пор мучительно любимый мною город моего детства. То же самое могу сказать и о Москве.
Вот такой комментарий у меня вышел длинный и путанный к прекрасным стихам русского поэта Татьяны Вольтской. «Не обессудьте по-братски».