ПЕРЕХОД СУВОРОВА ЧЕРЕЗ ... ЖУКОВА

ТЕНЬ НА ПЛЕТЕНЬ, ИЛИ ПЕРЕХОД СУВОРОВА ЧЕРЕЗ... ЖУКОВА

Пятница, 26 Декабря 2014 г. 13:54 + в цитатник 

Цитата сообщения стрилец

Прочитать целикомВ свой цитатник или сообщество!

 

Альманах Лебедь” многократно уделял пристальное внимание биографии и книгам Виктора Суворова. Сразу оговорюсь, побег в Великобританию в 1978 г. военного разведчика В.Б.Резуна, изменника Родине (Родины), заочно приговоренного советским судом к смертной казни, меня лично мало интересует, хотя эти факты зачастую являются основным критерием при оценке его многочисленных трудов. Мол, перебежчик-предатель-враг, посему и работы его априорно плохи. На самом деле все не так, вернее, совсем иначе, почему? Читайте дальше.

Итак: Виктор Суворов. Тень победы. Донецк. Издательство Сталкер”. 2003. Тираж 50 000 экземпляров. 384 С. Книга посвящена легендарным деяниям легендарного маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова (1896-1974). Читатель, обрати внимание на то обстоятельство, что книга выпущена гигантским по нынешним временам тиражом на Украине (видимо, отечественные издательства просто-напросто побоялись), да и издательство на всякий случай предпослало авторскому тексту, страха ради иудейска, страховочное уведомление: “Мнение редакции не обязательно совпадает с мнением автора книги”.

Скажу сразу: книга не просто пугает, но и ужасает. Бездна падения героя, некий инфернальный мрак. Ох, и речь вести о такой работе непросто, сердце сжимается, и виски холодеют. Дети и внуки участников Великой отечественной войны (если с ними делились боевыми воспоминаниями отцы и деды) знают, что в войсках у маршала была страшная кличка “мясник”. Но о том, что Жуков был бездарным полководцем, провалившим практически все важные операции, хвастуном, лгуном, палачом и мародером, уголовным преступником и мерзавцем, Виктор Суворов впервые поведал “городу и миру с документальной точностью и абсолютной доказательностью. Я уже имел честь писать о том, что военный историк демонстрирует непревзойденный образец аналитической работы с открытыми источниками. Пожалуй, на сей раз он превзошел самого себя.

Понятно, что вскоре зазвучит волчиный вой, мол, перебежчик-негодяй оклеветал гениального стратега, который давал глупому Сталину мудрые советы (а тот не слушал), возил по фронтам в машине с собой икону Божией Матери, денно и нощно ковал Победу, берег солдат и т.д. Уже давно раздаются голоса безумцев, агрессивно требующих причисления Жукова к лику святых (я не шучу).

Читатель, грустно, увы, но что поделаешь: вся советская история представляет собой цепь подлогов, шулерских передергиваний, пропагандистских мифов, нагромождение “Монбланов пошлости” (Андрей Белый), наглейшего вранья: от “залпа” крейсера “Аврора” до пресловутого ГКЧП. Есть и еще один прием у профессиональных врунов – замалчивание и простое умолчание. Вот один пример навскидку из книги Суворова. Все мы со школьной скамьи помним, что величайшим танковым сражением в мировой истории (по количеству боевых машин, прежде всего) была битва под Прохоровкой на Курской дуге (12 июля 1943 года.). Там русские танкисты добыли победу: честь им и слава. Так вот, напрочь выброшено из памяти потомков “самое грандиозное танковое сражение мировой истории 23-27 июня 1941 года в районе Дубно, Луцка и Ровно. В этом столкновении шести советских мехкорпусов с первой германской танковой группой советскими войсками командовал Жуков” (С. 190). У немцев было 799 танков, у нас – 8069 (восемь тысяч 69) боевых машин. Советские танки неизмеримо превосходили немецкие по тактико-техническим параметрам. Имея такое превосходство над противником, Жуков самое грандиозное танковое сражение мировой истории позорно проиграл. Член Военного совета Юго-Западного фронта корпусной комиссар Н.Н.Вашугин по завершении сражения застрелился. Он комиссар, не он готовил планировал и проводил это сражение… Но Жуков сел в самолет и улетел в Москву” (С. 191). За четыре дня немцы уничтожили тысячи русских боевых машин, в которых заживо сгорели наши танкисты. Так Жуков воевал всегда, заливая кровью своих солдат поля сражений, одерживая редкие победы при многократном превосходстве сил и неисчислимом количестве ничем не оправданных потерь своих солдат.

Суворов скрупулезно анализирует практически все операции Жукова, начиная с боев с японцами под Халхин-Голом (Монголия, август 1939 года). Мемуары маршала, об этом даже и говорить неловко, отличаются крайней лживостью, самовосхвалением, приписыванием себе, любимому, прозорливо-гениальных стратегических предвидений-начинаний-планов. Ну, и, разумеется, в воспоминаниях Жукова присутствует постоянно сусально-сервильное восхваление КПСС, ее “руководящего и направляющего” ЦК. Читатель, мемуары “маршала Победы” издавались 10 раз. В каждом издании уже после смерти Жукова появляются новые куски, переосмысливаются-переписываются события и т.д. Известно, что у Жукова было четырехклассное (низшее) образование, письменной речью он толком не владел, в лучшем случае он мемуары надиктовал, а потом текст расшифровывали, шлифовали и “украшали” литераторы-“негры” ради хлеба насущного. Кто-то и после смерти маршала продолжает эту странную (замогильную) работу. Военные действия в Монголии были чрезвычайно успешны. Японцы, получив жестокий урок, свернули планы по нападению на СССР и повернули агрессию в сторону США, Великобритании и стран Дальнего Востока. Суворов ловит маршала за руку: тот в мемуарах ни разу не называет имя начальника штаба армейской группы, который спланировал эту военную кампанию. Историк восстанавливает справедливость: это был комбриг М.А.Богданов. Естественно, все лавры достались Жукову.

Непосредственно перед началом войны с нацистской Германией Жуков был начальником Генерального штаба Красной Армии. И на этом посту он сделал все, чтобы допустить величайший (опять же) в мировой истории разгром своей армии в первый год войны (уничтожил старые укрепрайоны, не создав новых, перебросил авиацию, бронетехнику, горюче-смазочные материалы к новой границе, не обеспечив войска связью, не наладив управление частями и т.д.). За это несет ответственность Жуков, а не Сталин. Красная Армия в первые месяцы войны была практически обескровлена (миллионы убитых и пленных), уничтожены десятки тысяч танков, самолетов и орудий. Читатель, Суворов совершенно прав: в 1942-1945 гг. воевали с немцами уже не кадровые военные, а резервисты. Генштаб – мозг армии. Почему “великий вождь всех народов” доверил такой пост безграмотному фельдфебелю, в общем-то понятно. Ему нужна была стальная (не рассуждающая и не рефлектирующая) кувалда для удара по Европе. Жуков врал “кремлевскому горцу” напропалую, а тот все понимал… и прощал, ибо ему были нужны такие “нелюди” в его грандиозных и мрачных всемирных планах.

Вина Сталина огромна и неискупима: не нужно было чуть позднее нацистов вторгаться в Польшу, оккупировать Литву, Латвию и Эстонию (мы получили общую границу с Рейхом, откуда Гитлер и нанес упреждающий удар). Захватив Молдавию, следовало продвинуться вперед на 180 километров и лишить Германию румынской нефти, силами Балтийского флота ( и только) надо было отрезать немецкую военную промышленность от стратегических поставок шведской железной руды и финского никеля. Сам Гитлер признавал, что в таком случае Германия была бы поставлена на колени весной 1942 г. Но это трагедия лидера страны, но не его подчиненного, который все ошибки переложил на “Хозяина”, а все успехи и победы беззастенчиво приписал себе.

Брехунам, упоенно воспевающим миролюбие СССР накануне войны с Германией, осмелюсь посоветовать ознакомиться с директивой Генштаба Красной Армии от 25 ноября 1940 г. – планом ВТОРОГО нападения на Финляндию, предусматривавшим не только полный захват страны со столицей Хельсинки, но и уничтожение боевого флота нейтральной Швеции (!!!). Господа, это не бред предателя Суворова-Резуна. Этот документ целиком опубликован в официальном российском издании: “1941 год” (М., 1998. Книга первая. С. 418-423). Историк пишет: “Сборник “1941 год” составлялся так, чтобы показать миролюбие Советского Союза и “неготовность“ к нападению на Германию” (С. 53). Если бы оккупация Финляндии произошла, война с Германией началась бы на семь месяцев раньше.

Книга Суворова (как и любая его работа) чрезвычайно информативна, умна и доказательна. Историк тщательно разбирает жуковские операции во время Великой отечественной войны (сражение под Ельней, Ржевско-Сычевская трагедия (январь-август 1942 г.) и многие другие). И везде кровь озерами, горы трупов, сгоревшие танки и сбитые самолеты. И почти всегда провалы и поражения. Кстати, победы маршала под Москвой, Ленинградом и Сталинградом – умело созданные Жуковым мифологемы-фикции. Вермахт под Москвой выдохся настолько, что ни о каком штурме Москвы без многомесячного переформирования войск, замены боевой техники и речи быть не могло. Гитлер ни в коем случае не собирался захватывать Ленинград, у его генералов не было сил для этого, ибо северная столица была (и остается по сей день) самым укрепленным в военном отношении городом в мире. Вопреки вранью Жукова и его клевретов Сталинградскую операцию планировали и осуществляли другие люди, а не он – стратег и гений.

В работе Суворова чрезвычайно мало по непонятным причинам уделяется внимания “прославленной” Берлинской операции. Город был окружен советскими войсками и капитулировал бы без боев недели через две-три. Мой отец, военврач, участник комиссии по идентификации трупа Геббельса, вошел с войсками в столицу Рейха 30 апреля. С содроганием и ужасом он вспоминал, что для того, чтобы рапортовать Сталину о взятии Берлина к 1-му мая Жуков погубил в боях на Зееловских высотах около 300 000 солдат.

После войны, в Берлине, Жуков нагрянул с инспекцией в центральный госпиталь, где мой батюшка служил главным рентгенологом Группы советских войск в Германии. Произошла единственная встреча маршала и полковника. Войдя в рентгеновский кабинет, Жуков грубо спросил отца, почему тот сидит в темноте. Батька что-то заперхал, мол, аккомодация глаз, мутные тени на экране рентгеновского аппарата и т.д. Маршал, видимо, ничего не поняв, послал отца “по матушке” и вышел. Отец был счастлив неимоверно, ибо после победы Жуков уже не расстреливал людей, но погоны срывал с садическим наслаждением.

Много горьких страниц Суворов посвятил мародерству Красной Армии в Германии. Солдаты воровали мешками, маршал Жуков и его приспешники — генералы Крюков и Телегин — эшелонами. Каждому его. Позор, не хочется верить, но все это награбленное этими “военачальниками” исчислено и запротоколировано. Почти никто из мемуаристов не упоминает о том, что до встречи с американцами на Эльбе практически все немки от 14 до 60 лет подвергались насилию. Все это было, было, было…

Не обходит вниманием Суворов и послевоенные подвиги Жукова. Страшное преступление под водительством Жукова было совершено 14 сентября 1954 года, когда над Тоцким полигоном, в густозаселенном районе между Уралом и Волгой, над 45 тысячами СВОИХ солдат (по другим сведениям войск было 60 тысяч плюс неучтенное количество заключенных, да и местных жителей никто ни в какие расчеты не включал) была сброшена атомная бомба. Журналисты из “Литературной газеты” дали этому свершению жуковского военного гения четкое определение: “Ядерный удар по России нанесла советская армия…”. Тысячи людей умерли сразу, десятки тысяч – в течение десятилетий. Многие стали импотентами, у других родились дети с неизлечимыми уродствами. Никого не лечили. С каждого была под угрозой расстрела взята подписка о неразглашении. Мой отец заработал на Тоцком полигоне хроническую лучевую болезнь…

Читатель, книга Суворова – первая часть задуманной дилогии о Жукове. Однако, ознакомившись с первым томом, приходишь к нехитрому выводу: слава Богу, что Жуков, всесильный министр обороны, откровенно издевавшийся над “штафирками” из Президиума ЦК, в смертельной подковерной схватке за власть с Хрущевым, Первым секретарем ЦК КПСС, в 1957 г. по глупости и простецкой нахрапистости проиграл. Хрущев, у которого руки по локоть были в крови, устал убивать, не захотел больше. А маршал был готов мостить путь к власти трупами. Господи, и таких злодеев-извергов нас заставляют чтить как национальных героев.

Тяжелая книга, нервная, страстная и пристрастная, шокирующая, провоцирующая, бередящая душу, пронзительная и проникновенная. Работа Суворова, как всегда, содержит огромное количество статистических материалов, поразительных извлечений из опубликованных исторических документов, иллюстрирующих ход мысли исследователя-публициста. Новую работу Суворова читать следует медленно, обдумывать каждую главу, соглашаться или полемизировать с автором, - по живому режет. Рекомендую всем. Книга принуждает страдать и думать. Новая Россия должна переосмыслить свою историю, возможно, раскаяться и покаяться. Как сказал Рильке, прошлое неотвратимо настигает нас. Нужно извлечь уроки, чтобы никогда не повторять преступных трагических ошибок. Каких ошибок?

Поясняю. Нас заставляют восторгаться подвигом народного ополчения. Эти безвинные безымянные герои (необученные и кое-как вооруженные) были перемолоты под Москвой и Ленинградом безотказной фашистской военной машиной. Те, кто бросил их в бой, получили ордена, никто не ответил за это чудовищное преступление перед своим народом. Это были мирные люди: пожилые рабочие, учителя, музыканты, художники, техническая интеллигенция и т.д. Вечная им память. Слава героям. Мой двоюродный брат вступил в первый бой с немцами 18-летним сосунком с трехлинейкой Мосина. Выжил. Повезло. Прошло более полувека. Мой ученик, мальчик Сережа из Пензы, необстрелянный, 18-летний, после курса “молодого бойца” и принятия присяги, был брошен в бой с натренированными и выученными чеченскими головорезами-профессионалами (1995 г.). Выжил. Повезло. Ребенок с восторгом мне рассказывал, что воевал честно, и что в их роте погибло всего 11(!!!!) парней. Вот этого не должно быть никогда. Во веки веков. Дети пусть целуются, едят мороженое, читают умные книжки, учатся, работают. А высокие военачальники, пославшие детей на смерть, должны, должны, должны ответить не только перед Богом, но и перед людьми. С профессионалами должны воевать профессионалы.

А.Бушков, писатель и историк, сказал: “Жуков – одна из страшнейших фигур русской истории”. Это так. Однако кровавый маршал давно в мире ином. Новой России угрожают наследники Жукова, ставящие ему памятники. Господин Павел Грачев (“Паша-мерседес”) бросил на штурм Грозного в начале первой чеченской кампании танки, которые были сожжены, как русские танки, согнанные Жуковым на берлинские улицы… Танк в городе – самая уязвимая мишень. Все повторяется в России, никто ни о чем не помнит, никто ничему не учится. Читатель, возьми книгу, разберись во всем сам. Многие – имя им легион – Суворова проклянут (в очередной раз).

ИСЛАМСКИЙ НАЦИЗМ ВО ФРАНЦИИ

И снова реальные новости во Франции "политкорректно " не освещаются , как положено. Чтобы дать вам некоторое представление о том, что происходит во Франции, где сегодня проживают примерно5-6 миллионов мусульман и около 600 тысяч евреев, вот электронное сообщение, которое я получил от еврея , проживающего во Франции

Пожалуйста, прочитайте!"

НЕУЖЕЛИ МИР ОПЯТЬ ПРОМОЛЧИТ? ОПЯТЬ, КАК ВО ВРЕМЕНА ГИТЛЕРА?

Я - еврей - и поэтому я отправляю это сообщение всем, чьи адреса в моей электронной адресной книжке. Я не собираюсь сидеть, сложа руки и не делать ничего. Нигде ещё пламя антисемитизма не возгорелось так яростно, как во Франции: в Лионе автомобиль врезался в синагогу и поджёг её. В Монпейе зажигательная бомба была сброшена на еврейский религиозный центр, а также на синагоги в Страсбурге и Марселе, а также на еврейскую школу в Кретей - и всё это

недавно. Еврейский спортивный клуб в Тулузе атаковали "коктейлями Молотова", а на статуе

Альфреда Дрейфуса в Париже намалевали слова "грязный жид". В Бонди 15 человек напали на участников еврейской футбольной команды и избили их палками и металлическими прутами.

Школьный автобус с еврейскими детьми в Обервийе подвергался атакам трижды за последние 14 месяцев.

По данным полиции, в городской черте Парижа за последние 30 дней наблюдалось от 10 до 12 анти-еврейских атак В ДЕНЬ. Стены еврейских кварталов изуродованы надписями: "евреев - в газовые камеры" и "смерть евреям". 

Вооружённый мужчина открыл огонь по кошерной мясной лавке (и конечно по её владельцу) в Тулузе. В городе Вийорбан 5 мужчин напали на молодую еврейскую пару, слегка за 20, и избили их. Женщина была беременна. В городе Сарсель вандалы вломились в еврейскую школу и разгромили её. Всё это произошло лишь за последнюю неделю.

Поэтому я призываю вас, кто бы вы ни были: собрат-еврей, друг или просто человек, обладающий способностью и желанием отличать порядочность от развращённости, - я призываю вас сделать хотя бы эти три простые вещи:

 Во-первых, озаботьтесь хотя бы тем, чтобы быть в курсе. Не позволяйте ввести себя в заблуждение, что это не ваша битва. Позвольте напомнить вам слова     пастора Нимайера во время второй мировой войны:

"Сначала они пришли за коммунистами, и я промолчал, потому что я не коммунист.

Потом они пришли за евреями, и я промолчал, потому что я не еврей. Потом они пришли за католиками, и я промолчал, потому что я протестант.

И тогда они пришли за мной, и к тому времени уже не осталось никого, кто мог бы вступиться за меня".

  

 Во-вторых, бойкотируйте Францию и её продукцию. Только арабские страны обладают более ядовитым антисемитизмом, по сравнению с Францией, и в отличие от них, Франция экспортирует не только нефть и ненависть.

Давайте объявим бойкот их винам и их парфюмерии, их одежде и их продуктам

питания. Бойкотируйте их фильмы. И уж точно бойкотируйте их побережья. Если у нас будет достаточно решимости, мы сможем оказать на них реальное давление, и что бы ещё мы ни знали о французах, это мы знаем о них вполне

определённо: перед лицом хорошо направленного давления они как паутина под ураганным ветром.

 В- третьих, разошлите это всем своим родным, друзьям, сотрудникам. Подумайте обо всех знакомых вам людях доброй совести, и оповестите их о том, что люди, которые вам не безразличны, нуждаются в помощи.

Бестселлер номер один во Франции сегодня это... "11 Сентября: фальшивка-страшилка", где утверждается, что никакой самолёт никогда не врезался в здание Пентагона.

 Пожалуйста, передайте эту информацию другим,  давайте не позволим, чтобы история повторилась. Спасибо за внимание.

ПРОКЛИНАЮ УМЕРЕННЫХ

ПРОКЛИНАЮ УМЕРЕННЫХ Чарльз КРАУТХАММЕР, "Вашингтон пост" Сейчас, когда бoльшая часть исламского мира взорвалась заранее спланированным бешенством по поводу датских карикатур на Магомета, мы слышим с обеих сторон голоса умеренных. Некоторые исламские организации и их лидеры вполне одобряют чувства оскорбленных демонстрантов и разделяют их возмущение, но они не хотели бы, чтобы эти чувства выливались в насилие. Их западные напарники - интеллектуалы, и в их числе большинство главных американских газет - тоже демонстрируют разумную взвешенность: конечно же, они разделяют принцип свободы самовыражения, но критикуют датскую газету, которая злоупотребила этой свободой, опубликовав оскорбительные карикатуры, а сами они отказываются от публикации карикатур - чтобы не оскорблять религиозных чувств мусульман. Боже, спаси нас от этих разумных голосов. Так называемая умеренность исламской общины на самом деле означает следующее: "Я разделяю ваше возмущение и ярость, но не надо поджигать посольство". Никакая это не умеренность. Это просто-напросто циничный способ одобрить те цели, которых добивается толпа, но не одобрять средства, которыми она пользуется. И это является ложью, ибо делая вид, что говорят о принципе религиозной тактичности, они на самом деле говорят лишь об этом частном случае религиозной бестактности. Кто-нибудь из этих "умеренных" хоть когда-нибудь протестовал против издевательских карикатур на христиан, или - в особенности - на евреев? А между тем такие карикатуры распространяются на Ближнем Востоке ежедневно. Они протестовали против тех проповедей на палестинском ТВ, в которых евреи фигурируют как дети свиней и обезьян? Против сериала на сирийском ТВ, где показывают, как раввины убивают христианского мальчика, чтобы использовать его кровь в ритуальных целях? Или против египетского телесериала из 41 серии (!), показывающего "Протоколы сионских мудрецов" - антисемитскую фальшивку царских времен (горячо поддержанную нацистами), которая описывает, как евреи уже век назад тайно замыслили подчинить себе весь мир? Настоящий умеренный мусульманин - это тот, кто протестует против оскорбления любой религии. А тот, кто этого не делает, вовсе не умеренный. Это лицемер, оппортунист и пособник разъяренной толпы. Просто он пользуется иными средствами для достижения той же цели, а именно: навязать Западу, с его традициями свободы слова, тот набор запретов, который присущ только исламу. Они - не защитники религии, а мусульманские супрематисты, стремящиеся подчинить своему диктату либеральный Запад. И эти вот мусульманские "умеренные" находят помощь и поддержку у западных "умеренных", которые публикуют изображения девы Марии в куче слоновьего дерьма и восхищаются картиной "Моча Христова" (распятие, помещенное в банку с мочой) - они полагают, что за это им должны давать общественные субсидии, но вдруг проникаются уважением к религиозным чувствам, когда речь идет о Магомете. Если бы они не были лицемерами, то свой отказ от публикации карикатур они бы оправдывали тем, что хороший вкус и такт иногда важнее, чем публикация новости. Ведь именно по моральным соображениям американские газеты обычно - и совершенно правильно - не публикуют фотографий трупов - какими бы заманчивыми ни казались такие фотографии с точки зрения новостей. Довод о том, что карикатуры не следует публиковать из "уважения к религиозным чувствам", был уместен в сентябре, когда они впервые появились в этой датской газете. Но сейчас не сентябрь. Сейчас февраль. Карикатуры уже опубликованы, а газета, ее издатель и сама Дания стали объектом дикой агрессии. После многочисленных поджогов, бойкотов и угроз отрезать руки и головы, вопрос уже идет не о новостях и не о том, нужно ли их помещать в газете с целью информировать общество. Вопрос, который стоит сейчас, - это солидарность. Толпа пытается диктовать западным газетам, а фактически - западным правительствам, чт? они могут обсуждать или изображать в карикатурах. Эти карикатуры далеки от художественного уровня прозы Салмана Рушди. Но дело не в этом. Дело в том, кт? решает, о чем можно говорить и что можно рисовать в той части земли, которую мы - по нашей старомодной привычке - считаем свободным миром. Толпа превратила это в тест, в испытание на свободу слова на Западе. Немецкие, французские и итальянские газеты перепечатали эти карикатуры не для того, чтобы сообщить информацию, а для того, чтобы отвергнуть вызов. Делая это, они объявили, что толпе не удастся их запугать. Речь идет о страхе. Подлинная причина того, что многие газеты не хотят воспроизвести эти карикатуры, это не уважение к религиозным чувствам, это просто страх. Они помнят, что случилось с Тео ван Гогом, сделавшим фильм об отношении ислама к женщинам, и как ему за это проткнули грудь ножом и прикрепили к ножу исламский манифест. Вспышки насилия по всему миру и сжигание флагов - это способ внушить страх, напомнить о судьбе ван Гога. Исламские "умеренные" - это посланцы и выразители толпы, предупреждающие нас - не повторяйте это еще раз. Не беспокойтесь, мы не повторим. Во всем виноваты датчане, Мы тут не при чем. Пощадите нас. Ну, пожалуйста. Перевел В.Л., "Еврейский телеграф"

ВАССЕРМАН УКРАИНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ

 

                               Интеллектуал украинского происхождения Анатолий Вассерман прокомментировал уголовное преследование со стороны СБУ, которая подозревает его в сепаратизме. По словам эрудита, онничуть не удивлен этими новостями.

"Для меня это не шок, поскольку нынешняя группа террористов, захватившая власть в Киеве, обвиняет в сепаратизме всех, кто против сепаратизма. Вообще, у преступников фантазия ограниченная, поэтому они часто обвиняют других в том, что совершают сами", – цитирует его LifeNews. Вассерман подчеркнул, что украинские власти сами исповедуют идеи сепаратизма, выступая за разделение украинцев и русских.

Он был крайне удивлен "выдержке" Киева, так как первое уголовное дело на него завели 24 года назад из-за опубликованной статьи "Независимость от здравого смысла". В ней Вассерман призвал население не голосовать на референдуме 1991 года за разделение Украины и России.

Он заявил, что "обязательно" отреагирует на повестку в суд. "Я отреагирую на нее еще одной публикацией, которая сможет дополнить список претензий к моей персоне", – сказал Вассерман.

Уголовное производство в отношении Анатолия Вассермана было начато 18 сентября по запросу депутата Верховной рады Алексея Гончаренко, пишет РИА Новости. В его обращении говорится, что интеллектуал занимает по отношению к Украине "сепаратистскую позицию" и призывает "к совершению действий, направленных на изменение конституционного строя, изменение границ территории, а также государственной границы Украины".

Ключевые слова: киевским сепаратистам

Опубликовал Анатолий Руднев , 02.11.2015 в 09:45

 А.К. Вассерман, как мне кажется, принадлежит к новой породе удивительных человеческих существ. Он не украинского, не русского и даже не еврейского (по маме и папе) происхождения. Он - человек ПРОИСХОЖДЕНИЯ ТЕЛЕВИЗИОННОГО. Для людей такого рода потеря широкого экрана  смерти подобно, отсюда и все то, чем дышит и что говорит этот целомудренный господин.

ПОЛНЫЙ КАВАЛЕР

Заманский Борис Наумович

 Сегодня. 2 ноября 1918 г. , родился полный кавалер солдатского Ордена Славы.

Опубликовано 21 января 2007 года

Б.Н.З.- Я родился в ноябре 1918 года в городе Херсоне. В 1927 году семья переехала в Харьков бывший в ту пору столицей Украины. Здесь я пошел в школу, но в 1934 году моего отца, служащего Украинского республиканского банка, перевели на работу в Киев, и вскоре вся семья перебралась к нему.

В 1937 году я окончил школу - десятилетку. Хотел стать музыкантом.
Моя мать до революции училась в Петербургской консерватории и преподавала игру на фортепьяно. Она учила меня играть на разных инструментах и привила любовь к музыке. Учителем музыки в школе был поляк Константин Станиславович Свитич - энтузиаст и бессеребренник. Он создал в школе оркестр, в котором я с увлечением играл. Но, окончив школу, я изменил свой выбор и поступил в Киевский институт керамики и стекла. Одноклассники уговорили меня поступать в этот институт вместе с ними и учиться «серьезной профессии». Институт готовил инженеров- технологов для стекольной промышленности и кирпичного и силикатного производства.
22/6/1941 я был с группой однокурсников на практике в Херсоне.
Услышав речь Молотова о германском вторжении, мы сразу пришли в ближайший военкомат. Там нам ответили - призыв только по месту жительства.
Побежали на железнодорожную станцию, но попасть на поезд до Киева уже не представлялось возможным, билетов в кассах не было.
Сели на пароход, и четыре дня плыли до Киева.
Утром 27 июня, на пятый день войны, я вместе со своими друзьями Михаилом Быковым, Костей Архангельским и Димой Котоном пришел в Октябрьский райком партии и записался на фронт добровольцем - политбойцом.

Г.К. - Учеба в институте керамики давала «бронь» от призыва, да и сам институт уже в начале июля эвакуировался в город Вольск. Как я знаю, студенты выпускных курсов в начале войны вообще не подлежали призыву. Что Вас подвигло принять решение уйти на фронт добровольцем?

Б. Н. З. - Есть такое понятие - зов совести.
Меня воспитали патриотом и ответственность гражданина за судьбу страны обязывала меня немедленно встать на защиту Родины. Это не просто « дежурные высокие слова». Это именно те чувства, которые я испытывал в дни начала войны. Мы не знали какие лишения, потери и испытания ждут нас впереди, но умереть за родную землю были готовы. Миша Быков погиб на моих глазах в первых боях…
Котон и Архангельский тоже сложили свои головы в 1941, но я не знаю точных обстоятельств их гибели...

Г.К. - После зачисления в РККА куда Вас направили? Как складывался далее Ваш боевой путь?

Б.Н.З.- Собрали большую группу добровольцев, примерно 800 человек, и направили нас в Сырец, пригород Киева. Там были развернуты лагеря для подготовки новобранцев. Курсанты Киевского пехотного училища были нашими инструкторами по подготовке, и 10 дней они учили нас военному делу. Все обучение заключалось в маршировке на плацу со строевыми песнями и ползанию по- пластунски. Показали нам винтовку, но выстрелить из винтовки на стрельбище нам так и не дали!... Через десять дней наша воинская колонна прошла строем через весь Киев и прибыла на левый берег Днепра. Там мы просидели неделю, ожидая «высадки немецкого десанта». Вскоре нас построили и сообщили, что «добровольцы» вливаются в состав дивизии прибывшей из Грозного. Нас распределили по частям и подразделениям. Дивизия состояла из призывников-запасников, кадровиков в ней почти не было. 90 % личного состава дивизии были горцы -кавказцы в возрасте 25-30 лет. Те еще «вояки»... Мы шли к линии фронта. Из ближайшего села нас обстреляли немцы -диверсанты. Весь «горский» батальон в панике побежал. Мы, политбойцы, только стояли в полном шоке в поле под огнем одиночного пулемета и не могли понять, что происходит. Четыреста человек бежали от нескольких немцев! Мне это казалось невероятным, как такое может произойти в Красной Армии!? Я просто тогда не ведал, какие жуткие картины мне придется вскоре увидеть. Через день такая же группа немецких диверсантов забросала нас гранатами и опять все эти « храбрые воины» драпали без оглядки. В районе Васильков дивизия попала под серьезную бомбежку. Вся дивизия разбежалась. Сутки мы с огромным трудом собирали личный состав. Собрали чуть больше половины. Остальные сбежали, кто к немцам, кто в наш тыл. Трудно описать панику охватившую большинство запасников, они метались в разные стороны, теряя не только оружие и свои части, но кажется, даже чувство времени и пространства. Дошли до какого-то рубежа. Сплошной линии фронта в общепринятом понимании не было. С грехом пополам мы заняли оборону, окопались. Немцев не видели. Вдруг… снова паника … Крики-«Немцы в тылу!». Так, даже не увидев противника, мы оказались в окружении. И снова началось … Старшие командиры нас бросили. Куда-то исчезли даже командиры взводов … Солдаты стали разбредаться. Большинство пошли сдаваться в плен!.. Окопы опустели. Только горстка политбойцов осталась на позициях…Над нами пролетел наш истребитель И-16, так сразу на него набросились три «мессера» и сбили его. Решили прорываться на восток мелкими группами и поодиночке. Я пошел один. Нарвался на немецких пулеметчиков. Первая очередь прошла мимо. Я упал, затаился. Через какие-то минуты попробовал встать и перебежать с открытого места, но по мне снова стал бить пулемет. Притворился убитым, лежал в поле до наступления темноты … Утром встретил еще одного солдата шедшего к линии фронта, далее выбирались из окружения вдвоем. Продвигались на восток по ночам. Зашли в одно село, попросили у какого-то деда немного еды, а он побежал за немцами. Видно крепко досадила старику советская власть… Раздобыли гражданскую одежду, переоделись. Закопали свое оружие. Днем прятались в лесу или в высокой ржи. Я по неосторожности вышел на опушку леса, а вдоль нее немцы гонят по дороге колонну наших пленных. Немцы были в десятке метров от меня, скрыться в лесу я не успевал. И хоть был я в крестьянской одежде, но в ней ходили многие окруженцы и немцы об этом прекрасно знали. А куда спрятать еврейскую физиономию? И такой страх лег на сердце. Сейчас в строй пленных поставят. А может и на месте застрелят, с них станется. Конвоиры на меня покосились … и не отреагировали. Колонна пленных прошла вперед. Мне самому не верилось, что так крупно повезло! Мое моральное состояние было жутким. От одной мысли, что мы отступили без боя и от того, что вокруг сплошное предательство - жить не хотелось. Вместе с товарищем снова пошли в какое-то село и …, еле ноги оттуда унесли. Местные хохлы открыто поддерживали немцев. Только через восемь дней мы вышли к своим в районе Триполья, переправившись на лодке через Днепр. Никто нас не останавливал и не проверял в особых отделах. Меня с товарищем направили в Киев в запасной полк, где были собраны тысячи окруженцев. Это еще было время когда выйти из окружения удавалось многим. Приехали «покупатели» из воинских частей, набирать пополнение. Выстроили нас. Вызывают из строя химиков. Из-за своей будущей гражданской специальности, еще в институте я был приписан к химслужбе и получил соответствующую подготовку. Вышел к какому-то майору. После недолгих расспросов меня направили лаборантом на передвижную лабораторию на химсклад Юго-Западного фронта. Но пробыл я там всего десять дней. Вскоре весь наш фронт, вместе с его командующим генерал-полковником М.П.Кирпоносом, оказался в «Киевском котле». Я сжег свою машину-химлабораторию, остальные машины с противогазами и другим имуществом пришлось просто бросить. Многие считали положение безвыходным и сами шли сдаваться в плен. Весь мой июльский кошмар повторился вновь. До сих пор стоит перед моими глазами огромное поле под Пирятиным, а на нем горят тысячи машин. Адская, ни на минуту непрекращающаяся бомбежка. Страшно вспоминать. Это была настоящая трагедия. Дорога от Пирятина зажатая с двух сторон лесами, из которых немцы расстреливали нас в упор, и наши колонны идущие на прорыв под бешеным убийственным огнем противника … Мне посчастливилось уцелеть в тот день. Две недели я выходил к своим. Но на слиянии рек Сула и Удай нас снова загнали в капкан окружения. Тысячи бойцов из разных частей бесцельно бродили не зная что делать, как воевать дальше. Всеобщая растерянность. Никто не подавал никаких команд. Вся система управления войсками рухнула. Командный состав просто снимал комсоставскую форму или срывал с себя петлицы, пытаясь затеряться среди простых красноармейцев. Украинцы открыто толпами уходили к немцам, их никто не останавливал и даже не стрелял им в спину. Рядом с нами находились брошенные госпиталя переполненные ранеными, но чем мы могли им помочь? Никакой информации, что творится вокруг мы не имели. Все были деморализованы, на лицах печать обреченности, в глазах смертельная тоска. Никакой организованной обороны не было. Мы понимали, что никто не придет к нам на выручку. Это было просто ужасно. Чувства, мысли, стремления людей притупились, а ощущение полного бессилия доводило до отчаяния. Немцы бомбили и обстреливали из орудий наш участок без передышки. На наши головы падали сброшенные с самолетов листовки с предложением о сдаче в плен. Стихийно собралась группа из нескольких десятков солдат, решивших в плен не сдаваться. Пошли на прорыв, но немцы загнали нас по болоту на небольшой островок на реке Удай. Остров был голый, укрыться или замаскироваться было негде. Там росли только чахлые мелкие кустики. Мы были на виду у немцев как на ладони. Все это происходило днем. Немцы приказали местному жителю выйти к воде, и тот кричал нам с берега -«Если жить хотите - сдавайтесь! Иначе вас уничтожат!». Послали его подальше. На остров обрушился минометный огонь. После обстрела, с берега снова предложили сдаваться в плен. Мы отказались. Остров просто забросали минами и на несколько раз «прочесали» из пулеметов. Многие из прятавшихся на островке были убиты и ранены. Я лежал среди трупов товарищей и понимал, что шанса выжить у меня нет…Кто-то из наших, оставшихся в живых, встал в полный рост и крикнул на берег - «Давайте лодку!». Огонь прекратился. К островку стали подходить лодки, на веслах сидели местные жители. Те, кто принял решение сдаться в плен, вставали… и шли к лодкам... Я уже был наслышан о том, что немцы уничтожают евреев, но мне было тяжело поверить в эти слухи, слишком ужасными, дикими и неправдоподобными они мне показались. Но в этот момент вспомнил, как подобрал в окружении немецкую листовку с текстом - «Бей жида-политрука». Это стало для меня последней каплей. К лодкам я не пошел…Немцы еще раз «проверили» островок из минометов. Стемнело. Нас оставалось на острове всего четыре человека. Мы ждали трагической развязки, готовились к смерти… Ночью на остров пришла лодка. Видимо местный украинец приехал «за трофеями». Мародер. Он не подозревал, что на острове еще остались живые окруженцы. Мы оглушили его, связали, и на его лодке доплыли до берега. Осторожно выбрались на берег, разделились на две пары. Я выходил из окружения вместе с товарищем из десантной бригады. Шли по немецким тылам долго. Что только испытать не пришлось в эти дни… Навстречу к линии фронта двигались в одиночку в гражданской одежде такие же как и мы бедолаги-окруженцы. Организованными группами с оружием никто из «киевского котла» не выходил… Вышли к своим под Харьковым. Сплошной линии фронта не было. Я не помню чтобы нас проверяли. Я спокойно добрался до Харькова, даже сходил проведал свой старый дом. Явился в комендатуру. Поскольку я вышел из немецкого тыла со своими документами, со мной не стали долго разбираться и сразу дали направление в 165-й запасной полк в город Люботин. Этот полк сплошь состоял из «киевских окруженцев». Полк отступал по территории Харьковской и Воронежской области не ввязываясь в бои. Голод в полку был неимоверный. Два раза в день давали маленькую пайку полусырого хлеба и один раз в день баланду с двумя горошинами на дне. В полку процветало безудержное воровство, да такое, что даже на утреннюю поверку и на зарядку все выходили из землянок с своими вещмешками и шинелями, боялись, что все добро украдут. В конце декабря 1941 года нас переобмундировали и меня с группой солдат отправили в 167-й стрелковый полк. Вооружили винтовками СВТ. Выдали каждому по буханке хлеба, но мы были настолько голодны, что съели этот хлеб моментально. Прибывших с пополнением выстроили, и стали вызывать из строя образованных. Я вышел, и попал служить телефонистом во взвод связи первого батальона. Но в зимних боях пришлось воевать и простым пехотинцем. В январе 1942 года мы пошли в наступление в районе села Куньи Харьковской области. Зима выдалась на редкость суровой. Стужа. Морозы доходили до сорока градусов. Перед нами находилась укрепленная немцами высота, которую нам приказали взять. Атаковали в лоб. Только вышли на подступы к высоте и сразу попали под бешеный немецкий огонь. Залегли. Не только встать, пошевелиться не могли. Несколько часов мы лежали в открытом поле под обстрелом. Снова и снова пытались подняться в атаку, но прорваться вперед не могли. К линии фронта подтянули «катюши» и после нескольких залпов противник оставил высоту. В этом бою многие из выживших обморозились. Меня с обмороженными ногами привезли в санбат в село Чистоводовка. Ходить я не мог, ноги отказали. Ползал и то с огромным трудом. Раненых и обмороженных разместили в хатах. Через село проходила дорога к фронту. Лежишь, смотришь в окно и видишь, как к передовой идут потоком маршевые батальоны, а через некоторое время назад везут на подводах сотни раненых. Будто через мясорубку людей пропустили … Такая возникала грустная ассоциация …

Г.К.- После всего пережитого Вами в 1941 году, трудно было возвращаться в пекло, на передовую?

Б.Н.З. - Нет. Я стремился на передовую, хотел воевать и мстить за сорок первый год. Даже в этом страшном бою у села Куньи я не думал о смерти. Только от осознания того, что мы наконец-то идем в наступление, на душе было радостно.

Г.К. - Сколько времени Вы пролежали в госпиталях?

Б.Н.З.- Из санбата попал в полевой госпиталь, а оттуда был направлен в Саратов. Ступня левой ноги начала загнивать, врачи решили ампутировать большой палец на ноге. Но резали не сразу, а три раза по кусочкам и все неудачно. Начался остеомиелит …Казалось пустяк, а пролежал я в госпитале из -за этого гниющего пальца почти полгода. После выписки попал в город Балашов, а оттуда направили на формирование 4-го гвардейского стрелкового корпуса.
Попал в 183-й отдельный батальон связи.

Г.К. - Какой была структура Вашего отдельного батальона связи?

Б.Н.З. - В состав батальона входили - радиорота, рота линейных телефонистов и кабельно-шестовая рота. Были еще штабные подразделения.

Г.К. - Ваша первая награда?

Б.Н.З. - Медаль «За Отвагу». В начале сорок третьего были тяжелейшие бои на Северном Донце. Немецкие и наши боевые порядки перемешались, сплошной линии фронта не было. Пошел устранять порыв на линии, нашел перебитый провод, срастил, и вдруг понял, что по мне стреляют.
Лежит от меня в сорока метрах немец и бьет из автомата. Стрелял я неплохо, и нервы у меня оказались покрепче. Уложил его из карабина.
Немец был связист и тоже «шел на обрыв провода».
За обеспечение бесперебойной связи и за эту «дуэль» получил свою первую медаль.

Г.К. - Мне лично впервые приходится общаться с полным кавалером ордена Славы. Если возможно, расскажите, за что Вы были удостоены орденов Славы трех степеней?

Б.Н.З.- Первые два ордена Славы получил «за плацдармы».
Летом сорок четвертого года, после боев в Румынии, нашу часть посадили в эшелоны и перебросили на 1-й Белорусский фронт, под Пинск. Наступая дошли до Вислы и в районе города Магнушев пытались переправиться через реку. Первыми форсировали Вислу американские машины-амфибии, но немцы их быстро расстреляли на воде. Тогда мы стали переправляться по «старому проверенному методу» - на плотах и подручных средствах. А как такие дневные форсирования в «первой волне форсирующих » под огнем противника проходят - мне вам рассказывать не надо. Но за кромку берега мы зацепились. Захватили небольшой плацдарм, простреливаемый день и ночь со всех сторон всеми видами оружия. Немцы непрерывно атаковали и бомбили нас. Гиблое было место … Непрерывное, нечеловеческое напряжение.
Связь постоянно рвалась и там пришлось работать не разгибая спины. Ползешь по линии, вокруг лишь убитые товарищи, и только одна мысль сверлила мозг - поскорее устранить порыв, восстановить связь. В свой окоп вернешься, по немцу выстрелишь несколько раз и… снова на линию. Опять обрыв… Меня там ранило, но я остался в строю.
Как мы этот плацдарм удержали одному Богу известно, но мы продержались до подхода подкрепления. За эти бои вручили орден Славы 3-й степени.
Вторую Славу я получил за переправу через Одер в районе Кюстрина. Был захвачен плацдарм на западном берегу. Там по обоим берегам реки были воздвигнуты высокие, метров пять -шесть, противопаводковые дамбы. Между водой и дамбой оставалось метров десять суши, и на этой полоске наша пехота держала оборону. Я вроде на войне многое повидал, но такого плотного и убийственного немецкого артогня как на Одере - ранее не видел.
Это было что-то страшное. Устойчивой связи с плацдармом не было. Кто-то из офицеров придумал как проложить связь и предложил установить в лодке вертикально ось от брички, на верхнее колесо одели бухту катанки (моток провода).
Кто-то должен был встать у колеса и разматывать бухту провода.
Командир нашей роты вызвал добровольцев. Я как всегда вышел вперед. Больше охотников не нашлось. Четверых гребцов на лодку уже назначали приказом. И мы поплыли.
Вокруг бушевала смерть, немецкий огонь был непрерывным, но о смерти не думал, на осколки и пули внимания не обращал. Боялся только одного, что заест провод.
На другом берегу натянули катанку на изоляторы - есть связь! Мы еще не успели сами поверить, что доплыли до западного берега живыми, как наш замкомбата капитан Пащенко приказал наладить связь вдоль дамбы. Вместе со своим напарником и близким другом Наймушиным бегом пустились по линии.
Я увидел порыв и начал устранять, а Наймушин прошел вперед. Услышал свист мины. Взрыв!.. Мой товарищ Наймушин, с которым мы провоевали вместе полтора года, ели из одного котелка, был убит осколками наповал…
Я долго сидел возле тела убитого друга…
А война продолжалась. На этом плацдарме всякое пришлось испытать…
Один раз несколько часов под немецким огнем стоял по горло в ледяной воде держа провод над головой, чтобы дать связь… А дальше пошла - «обычная война на плацдарме», которую только врагу и пожелаешь… Наши навели через Одер понтонный мост, так немцы пытались разрушить этот мост «оригинальным способом». К корпусу самолета снизу приспосабливали и крепили фюзеляж подбитой или старой машины, начиненный взрывчаткой, и отцепляли его прямо над переправой.

Г.К. - Вы знали, что за уличные бои в Берлине Вас представили к ордену Славы 1-й степени?

Б.Н.З - Даже не имел об этом малейшего понятия. В нашем батальоне никто простым солдатам не сообщал о том, что они представлены к наградам.
В октябре 1945 года меня демобилизовали как бывшего студента. Вернулся в Киев, пришел на развалины своего дома …
Моего института уже не было и я поступил доучиваться в Киевский политехнический институт. В 1948 году меня направили работать на Горловский азотнотуковый завод инженером-технологом.
И когда в 1950 году меня вызвали в Горловке в Центрогородской райвоенкомат и вручили третий орден Славы, то для меня это было неожиданностью.

Г.К.- За что конкретно Вас представили к высшей степени ордена?

Б.Н.З. - Трудно сказать точно, за какой эпизод конкретно. Мне не довелось видеть свой наградной лист. С двадцатого апреля по первое мая бои в Берлине не затихали ни на минуту и пришлось все время быть в самом пекле.
Все время держать связь со штурмовыми группами …
Связь приходилось подавать по насквозь простреливаемым улицам, цепляя провод за стены домов, вывески, оконные рамы. Не было ни сна ни отдыха. И за эти дни столько произошло разных событий. Может за плененного немецкого капитана.
А может за бой на Геетрассе.

Я устранял порыв, а из дома на противоположной стороне улицы по мне открыли огонь. Увидел откуда стреляют и успел заскочить в подъезд. Открыл ответный огонь из автомата. Началась перестрелка, продлившаяся минут двадцать. У меня было с собой два запасных диска к автомату и несколько гранат.
Так получилось, что удалось немцев заблокировать в доме. Забросал их гранатами. Еще нескольких положил из автомата.
Минут через 15-20 ко мне подошла подмога. Немцы стали по одному выходить из дома с поднятыми руками. Больше двадцати немцев вышло. И это были не сопливые пацаны из «гитлерюгенда» или старики-фолькштурмисты, а серьезные матерые вояки, среди них несколько человек из войск СС. Вот такой был случай в «логове врага».

Г.К. - Мне рассказали, что на Вашем заводе только в середине пятидесятых годов случайно узнали, что в коллективе трудится полный кавалер орденов Славы.
Почему Вы молчали о своих наградах?

Б.Н.З.- Не считал правильным говорить об этом.
Поймите, я сугубо мирный гражданский человек и как-то подчеркивать свои военные заслуги мне не хотелось. Война для меня - это эпизод жизни, в котором я был востребован и честно выполнил свой долг. На фронте делал все что мог для своей Родины. Всегда находился на передовой, всегда вызывался добровольно на самые гибельные задания, но при этом о наградах никогда не думал.
Мне это было не важно.
На войне мне повезло уцелеть. Но …Допустим, что мой наградной лист на первую степень ордена Славы был бы «утерян» или просто не утвержден.
Изменило ли бы это как-нибудь мой жизненный путь ? Вряд ли.
Есть еще одна деталь. Знаете как мне вручали Славу 1-й степени? В 1950 году вызвали в райвоенкомат. Как раз был самый разгар компании «борьбы с космополитами». Пришел. Проверили документы, спросили где воевал и чем награжден. Ответил. Говорят - Пройдите в третий кабинет. Сидит в этом кабинете какой-то капитан, вроде начальник отдела. Снова посмотрел военный билет, задал те же дежурные вопросы и вдруг будничным голосом зачитал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 1946 года о награждении Заманского Б.Н. орденом Славы 1-й степени. После этого, недовольно морща лоб, вручил мне орденский знак и сопроводительные документы, быстро пробормотал какие-то поздравления и демонстративно вернулся за свой стол, уткнулся в бумажки и стал с кислой рожей изображать занятость. Даже военком не зашел поздравить.
А вроде не юбилейную медаль вручали …
И хоть очень приятно было получить такую высокую награду, но все равно, какой-то осадок после «церемонии вручения» на душе остался.
Домой вернулся, поделился с женой радостью, показал ей орден,
потом положил его в ящик стола к другим наградам и больше об этом не вспоминал. В 1953 году по просьбе жены надел ордена на первомайскую демонстрацию. Так на заводе все же узнали, что в коллективе есть человек с тремя орденами Славы.

Г.К. - Вы участвовали в штурме Зееловских высот 16/4/1945. Хотите рассказать об этой знаменитой «прожекторной» атаке?

Б.Н.З. - Об этом уже много рассказано, стоит ли повторяться… Гнали нас на штурм, волну за волной, как всегда не жалея людей и не считая потери.

Г.К. - Кто командовал Вашим отдельным батальоном связи?

Б.Н.З. -Мой первый комбат капитан Жамов был хорошим человеком и достойным, порядочным офицером.
Но вскоре его заменил майор Дергачев, которого ненавидели все солдаты. Грубый, безнравственный и малограмотный человек, без малейшего понятия о офицерской чести. Майор привез к себе на фронт жену из тыла, и вместе с ней «руководил» батальоном, занимаясь исключительно сбором трофеев, орденов и «активным отдыхом». Что происходит с бойцами батальона его особо не интересовало. Был период, что несколько недель мы не получали никакого продовольствия, кроме пайки хлеба. Даже баланды не было. Но батальонный повар на глазах у голодных красноармейцев варил отдельные обеды комбату, которые тот не стесняясь поглощал на открытом воздухе, на наших глазах...
После войны комбат Дергачев вообще «отмочил номер». Мы стояли в местечке Вайсдорф. Комбат приказал всему личному составу выстроиться с вещмешками и высыпать содержимое солдатских «сидоров» на землю. Обошел строй, забрал себе приглянувшиеся ему солдатские трофеи в машину, и приказал - «Разойдись!». Нагло и беззастенчиво обобрал своих солдат. Про его «художества» можно долго рассказывать. Хорошо, что хоть наш начальник штаба майор Федин был приличным человеком и по мере возможности заботился о простых солдатах.
С ротными командирами тоже не всегда везло. Одно время нами командовал некто Миронов, человек заносчивый и нагловатый, так с ним отношения у солдат были весьма натянутыми, уважения у нас он не снискал.

Г.К. - Вы вступали в партию на фронте?

Б.Н.З. -Я никогда не был в рядах партии. На фронте несколько раз подходил ко мне парторг Сумалинский, кстати, хороший и смелый солдат, и предлагал вступить в партию, но я отказывался под различными предлогами.
После войны политикой я мало интересовался, а вступать в КПСС ради карьеры считал для себя недостойным делом. В начале пятидесятых годов к нам на завод в Горловку приехала министерская московская комиссия, разбавленная работниками «из органов» и ЦК. Цех, которым я в тот момент руководил, был секретным, занимался производством изотопов и компонентов для ядерного оружия, работал, как говорится - «на войну». Комиссия получила шок, увидев, что начальником «закрытого» цеха работает еврей, да к тому же еще беспартийный. И начали эти «товарищи из комиссии» истошно вопить и потребовали, чтобы меня немедленно убрали с этой должности. Руководство завода предложило мне вступить в партию, чтобы «выбить из рук комиссии один из козырей» и попытаться отстоять мою кандидатуру. Я отказался. Вернулся на прежнюю должность инженера -технолога, спокойно занимался любимым делом, и никогда об этом решении не сожалел.

Г.К. - С кем Вы дружили на фронте?

Б.Н.З. - Нас было пятеро близких товарищей - командир взвода старший сержант Киенков, и рядовые связисты - Вольский, Табанов, Наймушин и я. Мы были как одна семья. Как погиб Наймушин я вам уже рассказал. Добрую память о своих боевых товарищах я бережно храню всю жизнь.

Г.К. - Провоевать с сорок первого года до конца войны, выйти из трех окружений и уцелеть - редкое везение. Доле связиста на передовой никто не завидовал, ведь каждый выход на линию «на обрыв» под вражеским огнем можно смело сравнить с поединком со смертью. Надеялись ли Вы выжить на войне?

Б.Н.З. - Нет, я был уверен, что рано или поздно погибну. Слишком много смертей видел рядом с собой, слишком часто меня хранили случай и судьба. Понимаете, даже когда в Берлине, третьего мая 1945 года все мои товарищи пошли расписываться к рейхстагу, я не захотел пойти с ними. Был убежден, что моя война еще не закончилась … А ходить «в обнимку со смертью» на войне становится делом привычным и будничным. Я был фаталистом, чему быть - того не миновать, но перед смертью не пасовал, а спокойно воевал и делал свое солдатское дело. Даже при бомбежках не возникало страха, не бегал как угорелый в панике в поисках укрытия, просто стоял в полный рост и следил за полетом бомб, определяя - куда они попадут. Сколько раз казалось, что все, последняя минута жизни, но Бог хранил …

Я просто вам не рассказал, через какие страшные, затяжные и не всегда удачные бои пришлось пройти в сорок третьем году. Там ни у кого шансов выжить не было… Был один момент, уже в сорок четвертом на Днестре, когда нас осталось несколько человек на НП окруженном немецкими танками и пехотой. Мы отстреливались фактически до последнего патрона. Удалось связаться со штабом и вызвать «огонь на себя». Прилетела наша авиация и смешала все живое вокруг с землей. Танки отошли. Я до сих пор не пойму как уцелел в тот день…
Но знаете, проходят годы, стираются в памяти фамилии и эпизоды, и война вспоминается уже не как кровавая бойня в которой меня сотни раз должны были убить, а как четыре года тяжелого труда.
Война - это тяжелая опасная работа, и я просто старался выполнять свою работу на совесть.

Интервью: Григорий Койфман Лит. обработка: Григорий Койфман Борис Заманский умер в Израиле в 2012 г. 94 лет от роду.

МИЛЫЕ ДЕТКИ ХХ1 ВЕКА

А Вы такое представляете? 

Пишет А. Алексеев из Калуги:

"Кукольная жесть

Сегодня мы с женой повели нашу трёхлетнюю Марусю на кукольный спектакль «Три поросёнка». В детстве я смотрел эту англо-американскую историю в двух версиях. Первую - в кино. Это был знаменитый диснеевский фильм с песенным шлягером всех времён и народов «Нам не страшен серый волк».

Вторую версию, михалковскую, я увидел в ленинградском театре имени Образцова в кукольной интерпретации. На этом представлении мы, юные зрители, изо всех сил мешали волку совершить тройное убийство. Когда он спрашивал нас, куда побежали свиные дети, мы, не сговариваясь, дружно показывали противоположное направление.

Среди нас не было никого, кто бы помогал волку дуть на домики поросят, чтобы сломать их убежище. А уж на прямой вопрос волка в зал: «Вы хотите, чтобы я их съел?», мы истошно орали: «Нет!!! Уходи!!!»

Но это было в прошлом веке. А вот сегодняшние реалии. Практически все малолетние почитатели кукольного театрального искусства, пришедшие на этот спектакль, жаждали крови несчастных запуганных животных. Милые мальчики и девочки активно помогали волку в его кровожадном замысле. Дули вместе с хищником на поросячье жильё. Кричали: «Съешь их!» А на вопрос: «Куда побежали поросята?» - весь зал дружно вставал, показывая руками бестолковому любителю свежего мяса истинное направление побега трёх братьев.

Рядом со мной воспитанный мальчик, лет пяти, обращался к волку на «Вы»: «Ломайте дверь! Её можно ногами выбить! Сожрите их!» Бабушка юного садиста с улыбкой взирала на внучка. Глаза её, как пишут в сочинениях школьники, «лучились добротой». В зале царило устойчивое родительское умиление.И лишь один папа еврейской наружности, недоумённо оглядывая неистовый зал, растерянно воскликнул: «Что вы делаете? Он же их хочет убить!»…

РАЗГОВОРЫ с ВЛ. ВОЙНОВИЧЕМ

Лекарство от меланхолии

Разговоры с Владимиром Войновичем

Владимир Войнович

• 
  

• 
  

Юрий Векслер

Опубликовано 30.09.2014 20:56

У

Пушкина Сальери, перед тем как отравить Моцарта, советует ему, полному недобрых предчувствий:

        …Бомарше

Говаривал мне:

"Слушай, брат Сальери,

Как мысли черные к тебе придут,

Откупори шампанского бутылку.

Иль перечти “Женитьбу Фигаро"

Несмотря на то что совет дает преступник (по версии Пушкина), совет от этого хуже не становится. Счастливы те, у кого есть своя "Женитьба Фигаро". Или точнее, свои "Женитьбы Фигаро". Среди книг, которые могут помочь при меланхолии, которые помогают разогнать тоску, я лично наряду с рассказами Довлатова и фейерверками Жванецкого очень высоко ценю сочинения Владимира Войновича. Для меня его "Чонкин", удавшийся в редчайшем жанре романа-анекдота, и есть моя "Женитьба Фигаро", мое лекарство от черных мыслей.

Жизнь провела Владимира Николаевича через многие испытания: его преследовала и вынудила уехать из СССР коммунистическая власть, он прожил 10 лет в эмиграции, но никогда не терял своего главного дара – чувства юмора, присутствующего всегда в его сочинениях и воспоминаниях о пережитом.

Я вспоминаю его первый приезд после эмиграции в Москву и его выступление в ДК им. Горбунова. Войнович, говоря о своей жизни в Германии, процитировал тогда Меньшикова, который, очередной раз отличившись, на вопрос Петра Первого, чем его наградить, якобы сказал: "Ваше величество, сделайте меня немцем!"

Немцем Войнович не стал, но если не любовь, то уж уважение и симпатию к Германии испытывает и поныне. В Мюнхене, где Войнович прожил 10 лет, он продолжает бывать и сейчас, навещая друзей и дочку. Здесь я и записал с ним интервью.

Вскоре после того, как в "Новом мире" в 1961 году была напечатана первая повесть Владимира Войновича "Мы здесь живем", он приобрел всесоюзную известность "Песней космонавтов" на его стихи, особенно после того, как эта песня понравилась Хрущеву.

Еще одной популярной песней стала песня на стихи Войновича "Про футбольный мяч". С песен и начался наш разговор в мюнхенской квартире писателя.

– Вы очень любите футбол?

– Совершенно нет, абсолютно равнодушен. Я работал на радио, и там числился редактором, младшим редактором, должен был составлять программу передач "С добрым утром" и "Веселый спутник" – была такая передача. Я составил первые передачи очень неудачно, потому что я не понимал их юмора, честно говоря. Я тогда пришел туда в редакцию сатиры и юмора. Я не понимал этого юмора, но я должен был это делать. Там приходили все время авторы, которые приносили свои тексты. Какие-то тексты нашим редакторам казались смешными, они читали их и смеялись, а другие говорили, что это дрянь, их надо выбросить. Я наконец собрал передачу, но я не отличал одно от другого. Я собрал передачу, понес главному редактору, он посмотрел, говорит: "У тебя вообще чувство юмора есть?" Я говорю: "Я не знаю". Он: "Выброси это". Я выбросил. А я ведь был принят с испытательным сроком, так что мог и не удержаться там. Но потом я написал одну песню, и они когда увидели, что я могу песни писать, стали меня заставлять именно это и делать. Я был доволен, потому что я этим отделался –  написать песню мне было гораздо легче. Я писал на все темы для разных передач. Если речь шла о футболе, я писал о футболе, если бы шла речь о какой-нибудь кухне, я мог бы поварскую песню. Я штук сорок всего написал. Какие-то были проходные, например, у меня была песня о собаке или песня о милиционере, самые разные.

– Есть фотография, запечатлевшая вас в Москве с Генрихом Бёллем.

– Это было, по-моему, у Аксенова. У меня были и другие встречи с Бёллем. Я здесь, в Германии, с ним встречался один раз, но несколько раз встречался в Москве, потому что он дружил с художником Борисом Биргером, а я тоже с ним дружил. Я и познакомился с ним через Бориса Биргера. Но я с ним не очень-то общался, потому что, честно говоря, я был довольно застенчивый. Я думал: "Вот Бёлль, которого я читал" – и больше сидел и помалкивал. Биргер говорит, а я сижу и помалкиваю. Я встречался с ним в Москве, наверное, раза три-четыре, наиболее запомнившаяся встреча была в гостинице "Украина". Бёлль приехал по какому-то случаю, и в гостинице "Украина" было интервью с ним. Мы туда с Биргером, с Юлием Даниэлем, еще с кем-то поехали. За ним всегда следили, естественно. Один раз, когда он был у Биргера, мы пошли по улицам, гуляли, а за нами машина шла. Мы шли по тротуару, а за нами машина. Леша Биргер вспоминает, что я подошел и сказал им, что если они сейчас же не провалят, то будет плохо, и они уехали. Потом мы были на этом интервью, оно мне запомнились тем, что когда мы оттуда уезжали, мы едем, а к нам машина приближается, черная "Волга" с антеннами в бок – это была просто демонстрация, какие-то угрожающие движения. Ясно(смеется), что никаких заговоров мы выдавать не стали. Итак, эта "Волга" с антеннами в бок параллельно идет, и такие антенны я видел первый раз в жизни. За мной много следили, но такую технику я никогда раньше не видел. Тогда ко мне разные люди самые неожиданные валом валили. Я помню, как-то пришел ни с того ни с сего (я с ним не был знаком), моя жена открывает дверь – стоит Крамаров. Говорит, что тоже хочет уезжать и пришел за советами. А я тогда еще и не уезжал никуда, но за советом ко мне приходили. Потом приходили от Власовой, балерины, тоже. Какие-то самые неожиданные люди. Последняя встреча с Бёллем была в Кельне, совместная беседа на телевидении. Был Бёлль, был я, и был какой-то бразильский писатель. И Бёлль вдруг стал говорить, что Советский Союз не такое уж ужасное государство, потому что, например, в Турции политических заключенных гораздо больше, чем в Советском Союзе. Я с ним спорил, говорил, что дело не в количестве, а дело в том, что у нас в Советском Союзе относительно мало политических заключенных, потому что общество кастрированное, оно как стадо идет. Если взять молодых бычков не кастрированных, они будут в разные стороны разбегаться, а у нас наше стадо идет строем и ничего не делает. В Турции как раз активные политические заключенные, там были какие-то бунты, свержение, политические заговоры, людей сажали, люди сидели, но потом их выпускали, – все это была текучка. На самом деле по сравнению с тем, как обращались с политическими заключенными относительно немногими в Советском Союзе, это было несравнимо.

– Мы с вами как-то вспоминали историю про Глеба Павловского, который молодым человеком до вашей эмиграции приходил к вам, как вам казалось, от КГБ.

– Да, просто регулярно ходил.

– И потом, когда вы вернулись и столкнулись с ним как-то нос к носу, он практически отказался узнавать вас.

– Я ему напомнил, а он какую-то странную фразу сказал: "Да, были мы молодыми". Что-то такое странное пробурчал. Он странный человек, я не знаю, какую он роль играет, потому что одно время, кстати, в связи с украинскими событиями 2004 года он играл там какую-то активную роль, благодаря чему Россия проиграла всю эту игру тогда. Он же был советником у Путина. Но с тех пор, как его отстранили от Путина, он стал говорить интересные вещи. Я слушаю его "Особое мнение" по "Эхо Москвы", смотрю – стал интересно говорить. Бывает, что  близость к начальству человеку очень вредит.

– Кое-где пишут, что вас выслали из Советского Союза. Это соответствует действительности?

– Я на это отвечаю так: если вам приставили пистолет и говорят: "Отдайте кошелек", то вы его отдали добровольно или нет? Можете, конечно, сказать "не отдам", вас, может быть, убьют, может быть, нет. Меня долго выгоняли, выжимали. У меня был спор, может быть, попадался вам в "Гранях.ру", с Подрабинеком. Потому что Подрабинек сказал, что выслали только некоторых, и он перечислил несколько человек, а остальные, мол, уехали вполне добровольно. Я написал, что это ложь. Потому что, кроме буквально высланных, он не упоминает, скажем, Юрия Орлова, которого вывезли просто из тюрьмы, еще кого-то. Мне много раз угрожали, просто к 1980 году я уже устал. А я как раз написал письмо против высылки Сахарова, и ко мне явился человек, который сказал буквально: "Владимир Николаевич, моя фамилия Богданов, я из райкома КПСС. Я уполномочен вам сообщить, что терпение советской власти и народа кончены. Если вы не измените данную ситуацию, ваша жизнь здесь станет невыносимой". На что я ему сказал: "Моя жизнь здесь уже невыносима, поэтому, если речь идет о том, чтобы я уехал, я уеду". Как вы считаете, добровольно я уехал или нет?

– Когда вы вернулись и как? Вас пригласили в Россию вернуться?

Владимир Войнович и Сергей Довлатов. Фото Нины Аловерт

– Нет, меня не пригласили в Россию вернуться, мне просто вернули паспорт. Это тоже была длинная история. Потому что я хотел получить паспорт, я хотел, чтобы мне вернули гражданство. Ко мне даже подсылали каких-то людей, которые говорили: "Обратись, попроси, тебе вернут". Я говорил: "Нет. Я не просил никого, чтобы меня лишали гражданства, и не буду просить, чтобы вернули". Один такой говорит: "Ну тогда наивно думать, что тебе вернут". Я говорю: "Ну тогда наивно думать, что я вернусь". А потом вышел указ Горбачева, там 23 фамилии были, включая Солженицына, Ростроповича, и нам возвратили гражданство. Я был в это время в Америке, мне тут же позвонили из российского посольства и сказали об этом. Я вернулся в Германию, и мне сразу позвонил здешний консул, генеральный консул здесь был такой Обертышев, пригласил меня к себе, я пришел к нему, он поставил на стол бутылку коньяка и положил паспорт. Между прочим, когда мне давали немецкий паспорт в марте 1989 года, то тогдашний советский посол в Германии Юрий Клицинский позвонил министру внутренних дел Баварии Штойберу и просил не давать мне немецкий паспорт. Тот спросил почему. Он сказал: "Потому что он для нас очень ценный кадр, мы не хотим его терять". В это время я был все еще лишен советского гражданства (смеется).

– Если помните, была эта дискуссия, возбужденная Куняевым, кто русский, а кто русскоязычный писатель. Но были разные пишущие по-русски люди. Как, например, мой сын написал в графе "Национальность": смешанный. Все-таки это мешало в какой-то мере и вам? Все понимают, что есть крупный писатель Владимир Войнович, крупный писатель Фазиль Искандер, и, тем не менее, это остается фактором в России, мешающим признать писателя национальным достоянием, русским писателем. Что вы об этом думаете?

Я не считаю себя русским писателем, а я есть русский писатель

– Однажды в Америке, когда я приехал туда в первый раз, я сидел в доме историка Роберта Таккера, и там были какие-то его гости, и среди них был советолог Джон Дауэлл, американец, который много пишет о русской литературе, и его жена. Как выяснилось, она русско-татарского происхождения, они долго жили в Париже, поэтому дети по-русски ни слова, но по-английски, по-французски говорят. Мы разговариваем, она говорит хорошо по-русски и вдруг спрашивает меня: "А вы кто по национальности?" Я говорю: "Как это – русский". – "Как, чисто русский?" Я говорю: "А, вы вот до чего хотите докопаться? Тогда я вам скажу: мой папа был русский сербского происхождения, но все равно он считал себя русским. Потому что мой дедушка был сербского происхождения, да и дедушка уже считал себя русским, и я не уверен, что он знал сербский язык". Она говорит: "А бабушка?" А начал я с того, что мама у меня еврейка. Так вот она спрашивает: "А бабушка?" Я говорю: "Бабушка по отцу как раз русская". И тут она говорит: "А как же вы при таком происхождении можете считать себя русским писателем?" Я говорю: "Вы знаете, я не считаю себя русским писателем, а я есть русский писатель, независимо от того, что вы про это думаете". Я действительно без всяких сомнений называю себя русским писателем и даже, извините, просто русским себя считаю, хотя я смешанного происхождения. Я ощущениям своим больше верю, чем Галахе, потому что я никогда по-еврейски не говорил, не вникал в это дело. Русская культура, литература – все это мною впитано. Поэтому, что касается меня, я думаю, что этот вопрос ясен. Я считаю, хотя и с натяжкой, что есть, скажем, русские писатели, живущие в Израиле, которые пишут на еврейскую тему, сюжеты израильские, еврейская тема их интересует, – пожалуй, их можно назвать русскоязычными. Об Искандере у меня был спор с Сарновым. Я пишу о русских, я пишу на русском языке в основном о русских людях, а Искандер описывает Абхазию, абхазский быт, абхазские нравы. Но, конечно, с другой стороны, и он русский писатель. Так что где-то можно спорить. Что касается Горенштейна, я думаю, что он абсолютно русский писатель. Для него очень важная еврейская тема – это другое дело. У него русские характеры очень хорошо описаны. Кстати, у Искандера русских характеров почти нет, у него описываются соплеменники. Но все это всегда субъективно. Ахматов, например, нет, простите, Айтматов, оговорился…  Знаете, как Янукович вместо Ахматова сказал Ахметова: здесь, говорит, жила Анна Ахметова.

– Ему Ахметов был ближе.

– Так вот, Айтматов, я думаю, киргизский писатель, несмотря на переводы.

– Как возникла книга про Фигнер? Это был заказ?

– Это не совсем заказ. Дело в том, что где-то к концу 1960-х – началу 1970-х годов начиналось внутри общества некое брожение и особенно в литературной среде. И очевидно (мне никто так не говорил, но это моя концепция), советские партийные органы забеспокоились и решили отвлечь молодых писателей (или сравнительно молодых, фрондирующих) от актуальных тем, чтобы они не писали про сегодняшний день, и для этого решили угнать их куда-нибудь в историю. Поэтому тогда организовали серию "Пламенные революционеры". Меня тоже пригласили участвовать, и мне дали большой список этих пламенных революционеров на выбор, про кого я бы хотел написать. Я выбрал Фигнер, потому что про большевиков я писать не хотел, понятно почему. А Вера Фигнер мне показалась интересной фигурой. Кроме того, мне показалось, что тогдашние события, когда жила Вера Фигнер, перекликались с событиями того времени, в котором я писал, и что даже опыт этих народовольцев в некотором смысле поучителен, если его подать определенным образом. Поэтому я взялся, с трудом написал, потому что я не собирался писать ничего исторического, для меня это был такой новый опыт. Я писал, потом даже хотел отказаться от этого, а потом все же написал. Я и сейчас, кстати, считаю эту тему очень интересной. Просто я занят другим, а так я бы еще написал про народовольцев. Одно время я даже хотел написать такие параллельные биографии двух людей. Одного помещика – был такой Дмитрий Лизогуб – и Андрея Сахарова. Дмитрий Лизогуб сам не считал себя революционером, но помогал им, помогал деньгами. Он был очень богатый черниговский помещик, но все деньги отдавал на революцию. Например, у него был цилиндр, в котором он как богатый помещик должен был ходить в кабинеты губернаторов и так далее, складной такой цилиндр, он носил его так, чтобы не было видно, что у него цилиндр рваный. Такой самоотверженный человек. В конце концов, его арестовали и повесили.

– За что?

– За то, что он поддерживал революционеров. Он действительно все свое состояние отдал на революцию. И мне было бы интересно написать о  людях благополучных, которым лично вроде бы ничего не надо и которые пожертвовали в какой-то степени собой.

– Бабель любил в компании пробросить такую фразу вполголоса: "Интеллигентному человеку в жизни надо прочесть 10-12 книг". –  "Какие?" – спрашивали его. "Ну, для того, чтобы это определить для себя, каждому надо все-таки прочитать пару-тройку тысяч томов". Можете ли вы назвать свои 10-12 книг?

– Я начал свое книжное образование с Аркадия Гайдара. Относительно большая книга, которую я прочитал (я читал до того какие-то детские отдельные), первая большая книга – это была "Школа" Гайдара, которую я прочел, а потом перечитывал. Я жил на хуторе, занесенном снегом, без всякой связи с внешним миром. И это чтение было для меня окном в иную жизнь. Я прочел, потом прошло много времени, я стал взрослым, потом "очень взрослым". Когда я уезжал, мне было 48 лет, я отбирал книги, какие взять с собой, какие кому-то оставить, какие просто выкинуть. Я увидел Гайдара и взял эту книжку, думаю: мне сейчас не понравится. Открыл на всякий случай. Начал читать: "Городок наш Арзамас был тихий, весь в садах". И меня опять повело. Там много страниц, я ее все равно не дочитал, потому что было не до этого. Но опять увлекся, ведь все у меня с этой книги началось. Я, между прочим, Толстого читал тоже в довольно раннем детстве, мне было 9 лет, когда я начал читать, я многого не понимал, конечно. Меня вдруг какие-то вещи заинтересовали, военные тоже, но не только военные. Например, посвящение Пьера Безухова в масоны. Я не знаю, почему в детстве мне показалось это интересным. Я читал, конечно, первый раз выборочно, а потом уже прочел полностью. Стало быть, Толстой был важен для меня, особенно "Хаджи-Мурат". "Анну Каренину" недавно перечитывал, читал как первый раз. Меня в эту сторону не повело, я очень любил такие книги, как "Дон Кихот", как "Тиль Уленшпигель", "Швейк". Очень любил Гоголя, позже полюбил Чехова. Если из взрослых писателей, я думаю, что на меня больше всего оказали влияние Гоголь и Чехов.

– В романе "Москва 2042" персонажи сдают в горшках "вторичный продукт". Тема круговорота говна в природе у вас не один раз встречается, как она возникла? Она была и в других произведениях, кроме "Москвы" и "Чонкина"?

– Нет, в других не была. Объяснить могу. Во-первых, я очень много, как вы понимаете, размышлял над феноменом советской власти и социалистического хозяйства и обратил внимание вот на что: во-первых, тема говна в природе очень присутствует в этой жизни. Например, в Китае тоже социалистическом, маоцзэдуновском, когда они придумывали, как наладить жизнь, обогатить народ за счет экономии, то с воробьями, например, боролись. И Мао Цзэдун призывал сдавать говно. Он сказал, что желудок каждого китайца – это маленький завод по производству удобрений. То есть давно были всякие идеи, как это использовать. Когда говорили о далеких космических полетах, то тоже говорили, что все это, и говно, и моча, будут перерабатываться и опять употребляться в пищу. Кроме того, уже в брежневское время, когда Брежнев говорил, что экономика должна быть экономной, к концу 1970-х годов дошли до полного маразма, когда возник уже дефицит продуктов, дефицит всего, стали говорить по радио, что, например, хлеб заплесневевший нельзя выбрасывать. Войну вспоминали, блокаду, корили людей, которые выбрасывают. Говорили, что можно, между прочим, плесень отрезать, а из остального сухариков наделать. Потом больше того придумали, чтобы  пищевые отходы не пропадали, и поэтому обязали жителей Москвы, наверное, других городов тоже, чтобы они отходы не выбрасывали куда-то, а в специальные емкости, ведра специальные с крышками выставляли на лестничную площадку для дальнейшей утилизации. Поэтому это все навеяло на меня эти идеи. Я думаю, что в социалистической системе вообще очень свойственно думать о том, как это говно перерабатывать, чтобы ничего не пропадало.

– А знаете ли вы стихотворение Галича "Пейзаж" про говномер?

– Конечно, знаю. Я его не знаю наизусть, только помню: "И только гиря говномера слегка качала головой".

– Оно заканчивается замечательно:

 "Не все ужасно в этом мире,

хотя и грош ему цена,

покуда существуют гири

и виден уровень говна".

Вы были знакомы с Александром Аркадьевичем?

– Я с ним не просто был знаком. Во-первых, мы были просто соседями, мы были не самыми близкими друзьями, но приятелями. Я у него бывал, у нас был период, когда я у него бывал почти каждый день, и он у меня так же бывал, особенно последний период, незадолго до его отъезда.

– Вы слывете, и не без оснований, человеком, который пророчествует, и пророчества сбываются. В частности, в "Москве". Вы ощущаете в себе какой-то такой дар? Кто-то из психологов мне сказал: любые пророки остаются в истории и запоминаются, когда их пророчества сбылись, а про несбывшиеся, которых иногда больше, забывают.

Этот режим рухнет все равно, так же как рухнула советская власть. Я в сроках ошибся, но в принципе это будет, и вы до этого доживете

– Да, естественно, особенно черные пророчества сбываются. Те, какие сбылись, были основаны на том, что я внимательно наблюдал за тенденциями, которые были в то время, когда я писал роман, – это помогает. Например, я видел, что в Советском Союзе КГБ постепенно подменяет партию. Начиная с того, что наши руководители, Брежнев и другие, они были малообразованные люди, они кончили, как говорили, ЦПШ и ВПШ – церковно-приходскую школу и высшую партийную. Им для того, чтобы управлять такой большой страной, нужны были образованные помощники. Образованных помощников они брали откуда? Из КГБ, потому что те все-таки кагэбешное образование получали, оно было серьезное, там учили языки, какие-то люди ездили за границу, были весьма осведомлены. Которые внутри были, их заставляли изучать мнения людей, условия жизни и так далее. Они были в роли советников, и естественно, они стремились к тому, что если они могут советовать, зачем им советовать кому-то, когда они могут сами этим заниматься. И я был уверен, что КГБ займет лидирующее положение. Поэтому неслучайно оказалось, совпало, что бывший резидент советской разведки в Германии оказался руководителем. Потом слияние церкви и государства – это тоже была заметная тенденция. Потому что все больше и больше людей, в том числе и партийных, шли в церковь. В конце концов я был уверен, что когда-нибудь партия осознает, что церковь ей нужна, приблизит ее к себе и так далее. Я думаю, что просто нужно наблюдать. Но сначала никто не поверил в то, что я говорил. Сначала все сосредоточились на моем персонаже Сим Симыче Карнавалове, в котором все увидели Солженицына, и стали меня проклинать за то, что я священную корову лягнул. Потом стали говорить о моих предсказаниях. Вообще я понял, что когда человек что-то говорит, и ему не верят, то потом, когда все сбудется, о нем все равно будут говорить: "А, это тот, который всегда врал". Все равно репутация останется. У меня как-то произошло наоборот. Но и несбывшееся предсказание у меня есть. Несколько лет назад я говорил, что Путин еще года два продержится. Эти два года прошли, теперь мне напомнили однажды. Обычно многие не помнят, так что я могу сам не говорить. Но тут спросили: а как же? Я объясняю так, что условия, для того чтобы это ушло, этот режим не выдержал давления, – условия есть, они остаются. Да, время затягивается, но все равно это будет. Этот режим рухнет все равно, так же как рухнула советская власть. Я в сроках ошибся, но в принципе это будет, и вы до этого доживете.

– Была в начале 1990-х дискуссия на Свободе, в которой участвовал Мамардашвили. Там говорили о смерти Советского Союза. Он послушал, послушал и сказал: "Вы знаете, вы торопитесь говорить о смерти Советского Союза. Потому что смерть возможна у организма живого, который имеет все стадии развития". Советский Союз как образ общественного сознания, образ жизни – это абсолютно неживое тело, поэтому это не так просто, чтобы он умер, он не может умереть, его будет надо разрушить рано или поздно. Это, мол, какой-то дурацкий договор с населением, которое приняло эти условия. Но образование это не живое, и оно умереть не может. И вот, смотрите, сегодня Путин возрождает очень многие формы советской жизни и это принимается, как правило, на ура.

– Я то же самое говорил, но гораздо проще Мамардашвили, он ведь философ. Я говорил, что советская власть кончилась, но советский человек будет жить еще очень долго. Вот это я говорил.

– Не боитесь ли вы (боитесь – это не то слово, я понимаю, что вы не боитесь), что вот сегодня есть новый закон о запрете интерпретаций событий Великой Отечественной войны. И как вы думаете, могут ли по этому закону запретить в России ваш роман о Чонкине?

– Не знаю. Не думаю. Они, по-моему, поняли, советская власть боролась с литературой, тратила на это много сил и средств, а они поняли, что художественные произведения им ничем не грозят. И пока что они в это не вмешиваются. Они наблюдают за теми, кто пишет публицистику острую, но литературу пока не трогают. Поэтому я этого не боюсь. Кроме того, вы знаете, я был на одной конференции, там говорили: вот, книги мало читают, что надо делать, как популяризировать? Я говорю: очень просто – надо их запретить, и тогда люди будут читать. А моя книга уже пережила годы запрета, долгие годы, и ничего, существовала при этом.

– Вы упомянули одну организацию, которую мы все всю жизнь знали, как бы она ни называлась, и представители которой и сейчас здесь на Западе в некотором количестве появляется. Кажется ли вам удивительным, что много российских агентов находится в Европе, в Германии, в частности?

– Я встречался с какими-то. Когда я сотрудничал с Радио Свобода, я подозревал, что там много агентов, но один выявился – Туманов, оказалось, что правда. Я, кстати, о нем бы не подумал. Ни о ком конкретно не думал, но я просто был уверен, что такую организацию они не могли упустить из виду и не внедрить кого-нибудь, тем более что это было не так уж сложно. Потом, когда уже в новые времена в Москве был редактор Русской службы Кулистиков, а затем он оказался на НТВ. Наверняка он был и есть агент.

– Многие говорят, что есть подкупы немецких политиков, бизнесменов, средств массовой информации, что Россия очень активна здесь.

– Наверное. Я не могу утверждать, потому что для этого надо знать что-то. Но, конечно, естественно, российских агентов везде очень много. Потому что КГБ – это такая организация, что она старается не упускать ничего из виду. Сейчас в Украине, естественно.

– Тут в угаре пропаганды мой один друг сказал такую вещь: "Ты читал у Гумилева рассуждения на тему свой – чужой?" Я, кстати, не читал. Он: "Так вот я почувствовал, что я там свой". Он меня очень удивил, так как прожил здесь более 20 лет, назад, в Россию, собственно говоря, не ездил, но смотрел русское телевидение, и таких здесь много. Он совсем не глупый человек, и вот тоже говорит теперь: "Крым наш". У вас есть эти ощущения "свой – чужой"? Вы свой в России, или это вообще глупая постановка вопроса?

– Дело в том, что я и свой, и чужой. Если говорить о том, что 86% сейчас поддерживают Путина и по крымскому вопросу,  и по тому, что происходит на Донбассе, то я, который  против этих 86, значит, я среди них чужой. Но есть какая-то категория людей, среди которых я свой. Но я давно себя отделил от каких-то общих масс.

– Я хочу вас спросить про вашу пьесу "Трибунал", которую вы начинали писать довольно давно. Если я правильно понял, вы недавно ее по-новому закончили. Она была раньше когда-то закончена?

Презентация украинского перевода романа о Чонкине. Киев, 29 августа 2014

–  Была. Она была написана в 1985 году, в 1989 году была поставлена Театром сатиры и шла с большим успехом какое-то время. Потом  на спектакль пришла дочка Горбачева, а там один актер играл свою роль, пародируя Горбачева. Я когда я писал, вовсе  не имел в виду никакого Горбачева. И эта дочка решила, что пьеса направлена против Горбачева. Ушла, хлопнула дверью, потом сказала папе. Папа даже отозвался на последнем пленуме ЦК КПСС, он сказал, что Войнович пишет так, что при мне ничего не случилось. Я как раз так не думал. Плучек испугался и сразу сам закрыл свой спектакль. Так что там было 72 спектакля. Сейчас пришло время, я увидел, что тема не устарела. Вы представляете, что там в пьесе?

– Я не читал, но когда-то на вечере в Берлине вы читали большой отрывок.

– Там человек, семейная пара, они приходят в театр, там идет спектакль "Трибунал", они не понимают, что это такое. "Будет трибунал". – "А кого судить будут?" – "Вас, например". Вытаскивают его, начинают судить и, оказывается, он действительно во всем виноват. Тема совершенно не устарела. У меня были в основном характеры-функции, а здесь я привожу живой характер, судью, которого сын проклинает за то, что он делает, у него самого какие-то угрызения совести и страх перед властью и перед толпой. Осовременил сильно. Просто я пожалел тот свой замысел и осуществил в новом виде.

– Кто-нибудь заинтересовался из театров?

– Интересуются, но боятся.

– Когда вам дали госпремию, ее вручал Владимир Путин, есть фотография. А когда вам исполнилось 80 лет, родина никак не отмечала?

– Отмечала, как же. Президент Медведев мне прислал корзину цветов. Мне позвонили с дороги какие-то люди, сказали, что везут мне корзину цветов от президента Медведева, и я тогда сказал домработнице, что  спрячусь у себя в комнате. Говорю ей: "Скажите, что меня нет". Она приняла их, и они были очень недовольны, что домработница принимает. Сначала принесли букет, потом унесли, стали звонить в Кремль, что меня нет. Потом им велели отдать под расписку, она расписалась, что получила корзину цветов. И там была визитная карточка «Дмитрий Анатольевич и Светлана Медведевы». Так что высокая награда.

– Что такое для вас была эмиграция? Я знаю, что это непростая, естественно, история. Одним словом, как в вашем рассказе про инфаркт, где доктор-румын, думающий, что умеет говорить по-русски, спрашивает: "Имеете о чем пожалеть?" Дала ли что-нибудь вам эмиграция как опыт, или ничего особенного не дала?

– Дала, дала. Я очень не хотел эмигрировать, я не по желанию оказался здесь. Но потом я  стал думать, что, если бы я не пожил на Западе, мне бы этого опыта не хватало. Конечно, эмиграция дает. Кроме того, можно взглянуть со стороны, как у меня в песне поется, "на родную землю с стороны взглянуть". Так вот, был взгляд со стороны, как-то так. Я не могу сказать, что я как-то очень открыл для себя Запад. Потому что некоторые люди приезжали, очень удивлялись, что там магазины богатые, меня это почему-то не удивляло, я и до приезда думал, что так и есть. И я не обольщался, я понимал, что на Западе тоже есть разные люди. Но все-таки, конечно, я убедился, что жизнь на Западе, в любой из этих стран: и в Германии, и в Америке, и во Франции, – все-таки по-человечески устроена. Сколько бы в России ни говорили, что у нее свой путь, особый путь, некоторые говорят, что возьмем полезное, а неполезное отринем. Ничего они взять не могут на самом деле. Я считаю, что западное должно быть таким примером. Я надеюсь, что когда-нибудь в недалеком будущем Россия все равно придет сюда. Потому что иначе она не выживет.