Ему было 18 лет, когда он впервые попытался сбежать из послевоенной Москвы в Израиль. Арестовали, дали 10 лет лагерей, из которых он вышел ещё большим сионистом. В итоге Мнасе Маргулис курировал весь московский самиздат и, рискуя свободой, переправлял-таки евреев в Израиль. В начале 70-х он перебрался наконец и сам.
Родился Мнасе Маргулис в 1930 году в Москве, и все вокруг звали его Мишей. Отец был обувщиком и зарабатывал на благополучие семьи как мог. У Миши была настоящая еврейская мама – с большим сердцем, кулинарными талантами и способностью сводить концы с концами. Она умерла в 1952 году, через год после ареста Миши, а во время войны потеряла старшего сына. Миша хорошо учился в школе, был членом ВЛКСМ и пионервожатым. Послевоенная жизнь не баловала, но давала надежду. От благостных мыслей о будущем отвлекал подвыпивший сосед, оравший на кухне в их коммуналке: «Жиды, мало вас передушили во время войны!»
Но у Миши были друзья и еврейский театр на Малой Бронной. Первый раз он попал туда весной 1945 года. Занавес, расписанный картинами из жизни местечек, распахнулся, и жизнь на сцене поглотила его – шёл спектакль «Цвей кунелемл». Он помнил, что между вторым и третьим актами в тот вечер на сцену вышел невысокого роста человек и произнес: «Брудер ун швестер! Унзере Ройте Армей хот бефрайт ди штодт Кенигсберг!» («Братья и сестры! Наша Красная армия освободила город Кенигсберг!») Это был Соломон Михоэлс.
В последних классах школы у него появился друг Рома Брахтман. Он занимался боксом и катался на коньках, а Миша помогал ему по русскому, но сблизило их единство взглядов на извечный еврейский вопрос. Роман впервые показал ему Еврейскую энциклопедию, 16 томов которой перешли к нему по наследству от деда и были бережно хранимы. Появился ещё один друг со схожими интересами, Виля. Говорили о происхождении Маркса, знакомились с биографией Спинозы и Мендельсона, зачитывались Шолом-Алейхемом и остальными еврейскими авторами – в общем, гордились соплеменниками.
В мае 1948 года газеты сообщили о создании Государства Израиль – для многих переживших Вторую мировую войну евреев тогда осуществилась самая выстраданная мечта. Советская пресса изначально печатала благостные комментарии к событиям, а в далёкой Палестине небольшая армия еврейских солдат держала арабский натиск, переходя в наступление. Зазвучали первые имена Израиля – Хаим Вейцман, Бен-Гурион, Моше Шарет, Голда Меир и другие. Ребята неотрывно следили за событиями и задавались вопросами: кем они, русские евреи, приходятся тем людям в Палестине? Как могут им помочь? Что нужно сделать?
Жизнь тем временем текла своим чередом. Мальчишки хорошо закончили школу, пошли учиться дальше. Миша поступил на кафедру международного права в МГУ, но с огромным трудом. Получившего высшие баллы по русской литературе, истории и иностранному, его завалил на географии лично декан Кожевников, которого он в своих воспоминаниях называл «отчаянным юдофобом». Полгода Миша добивался зачисления через Министерство высшего образования – получилось. Борьба с космополитизмом, обнаруженная на факультете, его неприятно изумила: «Почти все евреи, профессора факультета, обвинялись в этом “грехе”: Гурвич, Тайнин, Флейшиц, Левин, – писал он. – Я оказался в мире мелочных доносов стукачей, злобы и брюзжания старичков-сталинистов на студентов-юнцов». Из лекций интересно было на римском и международном праве и латинском языке. Остальные предметы были пережёвыванием коммунистических догматов, не терпящих возражений и кормящих скуку. Шёл 1949 год, уже убили Михоэлса, сворачивали ЕАК, арестовывали писателей-евреев, фамилии безродных космополитов полоскали в прессе. Студент международного права воспринимал всё это как погром, только кровь лилась не по улице, а где-то за стенами и заборами.
Решение ехать в Эрец-Исраэль, чтобы помогать евреям строить своё государство, укрепилось само. Сначала думали ехать втроём, но отец Вили, сотрудник МГБ, насторожился и движения сына ограничил – в июне 1949 года Роман и Миша отправились в путь вдвоём. Собирались ехать через Батум, письма для родителей оставили у Вили – он должен был передать их, если дело у ребят сладится. И пока они, перебираясь из Сочи в Батум, убеждались в невозможности бегства, Вилю несколько раз допрашивали в КГБ. Он не выдал планов друзей, однако по возвращении к ним приставили сексота. Некого Головчинера, который задушевно общался с ребятами почти год и «стучал» в КГБ. В конце мая следующего года арестовали Рому. Мишу взяли в июле на армейских сборах в Калинине. За Вилей пришли 31 октября. Каждый получил по 10 лет ИТЛ, но в 1955 году они были освобождены.
На Лубянке Мишу Маргулиса определили в камеру № 53, где за десять месяцев следствия перед его глазами прошли 37 человек, 20 из которых были евреями. Израиль Ганапольский, Зурабов-Швейцер, Астров, оказавшийся в итоге стукачом, – до тюрьмы они были действительными противниками режима. В отличие от Иосифа Хавина, начальника финансового отдела Министерства авиационной промышленности, который совершенно не понимал, как и почему попал сюда. Сокамерники сначала определили его как «кролика» – обречённого, слабого человека, который вскоре начнет сотрудничать со следствием. Хавин прошёл «конвейерные допросы», одиночный карцер и каменный мешок, похудел до 50 килограммов, но всё равно шипел: «Ничего не подпишу».
Или, например, сокамерник по фамилии Лис-Барон – хотел уехать в Израиль, но никогда ни с кем этим желанием не делился, просто преподавал английский язык. Измученный несколькими месяцами «конвейера», на одном из перекрёстных допросов он сказал следователям: «Даже если я бы хотел уехать, что с того? Зачем я вам здесь нужен? Вы что, без меня не сумеете выполнить пятилетку в четыре года и построить Волго-Донской канал?!» Следователей развеселил его монолог, рассказывал он сокамерникам. Лис-Барона перестали мучить и отправили на стройку значительно северней Волго-Донского канала. Или вот ещё – преподаватель французского, обвинённый в еврейском национализме. Он знал четыре европейских языка, но был из семьи ассимилированных евреев, потому не владел ни идишем, ни ивритом. Разные люди были, но процентное соотношение евреев к неевреям убеждало Маргулиса в существовании государственного антисемитизма и все твёрже настраивало против людей, которые его отрицают.
Осознав бессмысленность юридической науки в СССР, в 1956 году Миша стал студентом отделения искусств исторического факультета МГУ. Желание уехать в Израиль не исчезло, и способы искать он не перестал. Летом 1957 года он попытался сбежать через Польшу – там евреям разрешали репатриацию. Миша фиктивно женился на польской еврейке, но разрешения на выезд все равно не получил. Из университета его тем временем отчислили за неявку на экзамены. Отец устроил его учеником фотографа Григория Наумовича Генкина в лучшую фотостудию Москвы. Много позже он всё-таки закончил МГУ, журфак.
В 1958 году Маргулис был на концерте Нехамы Лифшайце. В зале собрались в числе прочих и бывшие сидельцы, и жёны расстрелянных с детьми или родителями. Удивительным переливчатым голосом, обволакивая идишкайтом зал, Нехама пела «Ди кранке шнайдерл» и «Катерина-молодица». На концерте он познакомился с Ревеккой Боярской, музыка которой для песни «Колыбельная» стала своеобразным Реквиемом для тысяч евреев, уничтоженных в Киеве. Боярская после познакомила его с Овсеем Любомирским – тот научил Мишу ивритскому алфавиту и помог прочитать первый раздел Торы. Любомирский привёл Мишу к Эзру Моргулису – фамилии у них расходились в одну букву.
Для русских соседей Эзра был Сергеем Сергеевичем, а для посвящённых евреев – организатором первого в Москве кружка еврейской молодежи и интеллигенции. На полках в его шкафу стояли книги еврейских писателей, на столе лежали вырезки газетных материалов об Израиле. Он говорил, что не боится КГБ и – в случае нужды – понесёт перед государством ответ самостоятельно. Хотя Эзра считал свою деятельность просветительской. В лагерях он отмотал два срока – в общей сложности 17 лет – и никаких иллюзий насчёт правосудия в СССР не имел. После второго срока стал убеждённым сионистом, написал двухтомный труд «Обзор жизни еврейских общин» и монографию «Государство Израиль», которая теперь хранится в библиотеке Центра исследований и документации восточно-европейского еврейства в Иерусалимском университете.
В кружке Эзры состояли Соломон Дольник и Майрим Бергман, переводчик романа Леона Уриса «Экзодус», то есть «Исход», на русский язык. Машинописные страницы истории о возвращении в Израиль разошлись огромным самодельным тиражом по всему Советскому Союзу. Шофёром кружка был человек по имени Михаил Ревзин – старый колымский сиделец, которого приговорили к расстрелу за попытку перехода на американскую территорию Западного Берлина в конце войны, а в 1947-м заменили расстрел 25 годами социалистической стройки. Сам Маргулис тоже переводил и издавал: репортаж о разгроме египетской армии и авиации во время Шестидневной войны, опубликованный в газете «Санди Таймс», фотоэкземпляры «Истории еврейского народа», двухтомника Семёна Дубнова. В конце 60-х годов Дольник передал ему первый экземпляр карты городов Израиля, и Маргулис был долгое время основным её распространителем. За отказ от советского гражданства власти брали своеобразный налог – 800 рублей на одного отъезжающего. Потому в мае 1970 года был создан нелегальный фонд поддержки уезжающих евреев, которым Маргулис руководил совместно с сионистом-лагерником Михаилом Гурвичем.
Ещё в 1965 году Маргулис снова засобирался в Израиль. На сей раз ничто не должно было помешать, но последние годы перед выездом все равно прошли нервно. В возрасте 66 лет арестовали Дольника, он не справился с собой и стал сотрудничать со следствием. Но на Маргулиса ничего толком накопать все равно не смогли – второго ареста ему удалось избежать. Последний напряженный случай произошел за полгода до отъезда. Он захотел передать часть накопленного архива киевским еврейским активистам. Уже забрал чемодан на одной из «архивных квартир», спустился вниз, но тут что-то остановило. Оставил чемодан в подъезде, вышел – а там серая «Волга» с двумя пассажирами, «читающими» газету. В общем, вернулся и чемодан вернул. Выйдя налегке, доехал до дома с сопровождением все той же «Волги». Но обошлось. Поблагодарил Маргулис свой лагерный опыт, приучивший к осторожности, и стал собираться в Израиль дальше. Он репатриировался в 1971 году.
