ДИЛЕТАНТЫ ЗА РАБОТОЙ

27.07.16

Мирон Я. Амусья,

профессор физики

Дилетанты за работой

(Несколько примеров «компетенции» некомпетентных)

Беда, коль пироги начнёт печи сапожник,

А сапоги тачать пирожник.

А. Н. Крылов

Не в свои сани не садись

Народ

Один дурак может задать столько вопросов, что на них не ответит и сотня мудрецов.

Народ

          Для научного работника крайне важно – установить свой «потолок», т.е. понять тот уровень сложности задачи, решить которую он способен, а выше – нет. Этот потолок часто поднимается со временем, но никогда не исчезает. Работая заметно ниже своего потолка, ты по сути зря теряешь время и силы, поскольку мог бы сделать много больше. Погнавшись за модной темой или проблемой явно не по силам, ты обрекаешь себя на незавидную участь того, кого коллеги по цеху именуют «вечным двигателем», т.е. всё время обещающим, но ничего не достигающим.

          Проведя столько лет в науке, имея от этого огромное удовольствие, я должен признаться, что даже отдалённо не представлял, сколько усилий требует этот род занятий. Оно и естественно – за все удовольствия приходится в нашем мире платить.

          Но есть совсем немало людей, вовсе не околонаучных жуликов, которые твёрдо верят, что одного их мозгового усилия, вовсе без глубоких знаний, труднейших измерений и возни с непонятными формулами, достаточно, чтобы прямиком вскочить на вершину, решить сложнейшую проблему, мгновенно разобраться в том, что к чему в этом мире.

          Современная техника связи придала этим людям, назовём их здесь мягко – «дилетантами», огромную силу – клик мышки, и сотни, а то и тысячи людей получают «новую теорию», знакомятся с «недостатками старья», получают вопрос, на который, якобы, ни у кого нет ответа. Обычно дилетант требует от адресата, если он профессионал, ответа на свою «теорию», доказательства её неверности, или, того лучше, признания верности. Как профессионал, сам получаю множество таких писем. Всегда удивляет уверенность отправителей в том, что твои собственные дела гораздо менее значительны, чем их.

          Сразу оговорюсь – я не сторонник запрета публикации тех материалов, в первую очередь результатов опытов, которые непонятны или просто не находят объяснения в рамках принятых сегодня представлений. Сами эти представления всё время меняются, развиваясь и совершенствуясь. Но, скажу банальность, судить о том, что есть очередной «вечный двигатель», а что, с очень малой вероятностью, но чревато прорывом, приходится с большой осторожностью, всё время опасаясь пропустить жемчужное зерно вместе со всей навозной кучей.

          Эти «дилетанты» обычно быстро находят друг друга и организуют какое-нибудь общество, как правило именуемое академией чего-то, приглашают в неё несколько известных людей, при этом ровно ничего от них не прося. На самом деле, ничего, кроме имени, которое иногда очень многого стоит. Нередко, правда, можно обойтись и совсем без знаменитостей, если звучности названия хватает. Ничего, кроме небольшой фантазии сейчас не требуется – как сочинить картинку бланка организации, как сделать сайтик – и готово: кто был никем, тот становится чем-то.

          Идея конструирования названия иногда до смешного проста. Есть старые и известные национальные академии наук, иногда – наук и искусств. Так давайте создадим «европейскую академию», пригласим туда пару известных, которые обычно не будут долго разбираться что-почём, поскольку от них ничего, кроме «да» не требуется. А заодно наполним список собою и ребятками, которые никогда ни в какую приличную академию бы не попали. Идей «международной», «всемирной» и «вселенской « академий наук не предлагать – уже забиты.

          Несколько лет назад я обнаружил, что существует еврейская академия наук, дотоле мне абсолютно неизвестная. Среди прочих, я нашёл там имя крупнейшего израильского физика-теоретика, ныне покойного, Я. Бекенштайна. Однако, на одно его яркое имя приходилось множество никто, а организовал академию авантюрист, ставший позднее даже иностранным членом российской академии наук. Наверное, мне следовало рассказать Бекенштайну, человеку достойнейшему и порядочнейшему, куда он по некоей халатности угодил. Но так и не решился, а, наверное, зря.

          Недавно, в очередном массовом присыле электронной почты получаю письмо от одного из «открывателей законов вселенной», вслед за подписью которого идут слова – член философско-космической академии. Что это за зверь такой, мне сообщает всюду проникающий интернет. Оказывается, там в основном философская братия, специалистов по астрофизике или физике космоса не то, что крупных, просто никаких нет. Больше того, среди философско-космических академиков есть и «наше будущее» - аспирант, и «вечный двигатель» вообще без степени. Конечно, обрати на это внимание членов всевозможных «Рогов и копыт», и они тебе в два счёта объяснят, что наличие степени «ни о чём не говорит», как и место работы, журнал, где публикуешь труды, да и другие характеристики нормального научного работника. Ведь на то они и пара-нормальны, чтобы со всем этим не считаться. Что ж, имеют на это своё полное демократическое право.

          В 2010 я прочитал несколько статей, касавшихся датировки, с помощью анализа ДНК, важных событий в истории евреев. Меня поразила сама возможность определять принадлежность к определённой этнической группе с помощью ДНК. Эту тему нередко обсуждал один известный в России генетик. Стиль его статей, грубый и безапелляционный, вызывал у меня определённые подозрения. Например, бросалось в глаза самоцитирование, со ссылками на некую «академию наук ДНК генеалогии», и её Вестник, многие статьи в которой написаны самим этим генетиком.

          Лёгкая прогулка по сети показала, что по составу своих членов данная академия не может считаться научным учреждением в заявляемой ею области. Это видно из прочтения кратких биографий её членов, явно к изучению ДНК не относящихся. Сказанное оказалось легко переносимо и на её публикационный орган – Вестник АН ДНК генеалогии. В редколлегии этого вестника был всё тот же генетик, а остальные – стандартный набор «непричастных интеллектуалов». Но английский язык сборника был хорош, авторы энергично цитировали друг друга, а всё это после машинной обработки рейтинговыми агентствами превращалось в большой «фактор влияния» журнала и высокий «индекс цитирования» его авторов – важные формальные критерии оценки научной работы. Явно, не оскудевает родник народной инициативы!

          Будущее может изменить ситуацию, но по этой, сегодняшней, причине, критику того или иного генетического утверждения на основании статьи, опубликованной в этом Вестнике, считать научной просто невозможно – профессиональные навыки, пусть и в другой области, просто не позволяют

          Вредны ли такие квазинаучные организации? Казалось бы, чем бы дитя ни тешилось… Но они нередко используют звучание имени для не всегда благих дел. Получаю как-то письмо-протест против каких-то политических действий властей Грузии, ни к евреям, ни к науке отношения не имеющим. А тут – осуждающее решение Учёного совета (!) Израильской Академии наук. Подпись и телефон учёного секретаря позволили установить, что энергичные ребята-олимы, не теряя времени на конкуренцию с аборигенами – Национальной академией наук Израиля, имеющей международную известность, быстренько и втихаря склепали свою. Так, едва приехав, сделались местными академиками. Так этот «учёный секретарь», в ответ на мои замечания об их уж совсем ненаучной деятельности и странно секретном происхождении, даже спросил: «А что, разве в Израиле есть своя академия наук?».

          Толпы дилетантов-любителей сбегаются на многолюдные международные конференции. Помню, в декабре 1988 я читал лекции в Имперском колледже Лондона. Во время одной из лекций в приоткрытую дверь всовывается голова С. П. Капицы, и говорит: «Мирон, подождите меня после лекции». Когда встретились, он рассказал, что неподалеку, насколько помню, в музее Альберта и Виктории, проходит международная конференция с названием вроде «Остановить гонку вооружений!». Основной темой была борьба за ядерное разоружение. Сергей Петрович был главой советской делегации на ней и решил меня в делегацию кооптировать. Он пообещал пару дней очень хорошего питания, банкет и неплохое общество. С. П. был там совсем свой, и, взяв надо мной шефство, знакомил с разными знаменитостями, включая бывшего министра обороны США, финансиста, а на обсуждаемый момент и видного борца за мир - Р. Макнамару.

          СССР в то время горой стоял за ядерное разоружение, которое, при тогдашнем соотношении обычных вооружённых сил оставляло Западную Европу просто беззащитной перед СССР и его союзниками. Были ли люди типа и калибра Макнамары просто «полезными идиотами», или предвидели скорое исчезновение СССР, я не знаю. Не помню, кто ещё входил в делегацию СССР, кроме Р. Сагдеева, который с Макнамарой образовали отличный противоядерный дуэт. Помню лишь, как, председательствуя, Макнамара умудрялся уточнять перевод доклада Сагдеева в «правильную» сторону.

          Моё отношение к ядерному оружию было, признаюсь, противоположным. Я видел в нём решающий фактор сдерживания, единственное, что не позволяло двум могущественным лагерям схлестнуться в «третьей мировой». По наивности я думал, что все со мной согласятся, стоит лишь им услышать мои простые, ясные и, как мне казалось, неопровержимые доводы. В своей ошибке я очень скоро убедился.

          Мы ели за большими, человек на 10-12, столами. И, воспользовавшись первой же паузой, я сказал соседям своё слово по обсуждаемой на конференции проблеме. Нет, на меня не обрушились убедительнейшие контрдоводы. Реакция была такая, будто я совершил за столом громкую непристойность. Когда время и еда сняли неприятные впечатления, мы начали знакомиться, и выяснилось, что мои соседи – литератор, архитектор, философ, юрист – все, кто угодно, кроме специалистов по ядерным взрывам или военной стратегии.

          Впечатление своей чужеродности усилилось, когда мы беседовали с сэром Рудольфом Эрнстом (Р. Э. Пайерлсом). Один из видных британских участников Манхэттенского ядерного проекта, подключивший, кстати, к нему и атомного шпиона Клауса Фукса, он души не чаял в теоретиках из ленинградского Физико-Технического института. Причина была, в основном, ностальгическая. Он какое-то время работал там в 30^е годы и «увёл» себе в жёны, оттеснив позднее ставших великими конкурентов, самую красивую, по их тогдашнему общему мнению, девушку. И сейчас (т.е. тогда) он расспрашивал меня в основном о своих когдатошних друзьях.

          К нам подкатились люди из БиБиСи, и попросили интервью. Пайерлс, вероятно, ясно понимая о чём пойдёт речь, отказался, а я, не понимая, рассудил просто – болтать не работать, и согласился. Мой приведенный выше ответ на первый вопрос телеведущего «Как вы относитесь к ядерному разоружению?», оказался последним. Погасли лампы, и вся группа ВВС покинула нас.

          Довелось мне и пару раз публично поучаствовать в борьбе с «глобальным потеплением». Дело было в 2012 на огромной, 4500 участников, конференции «Открытый форум европейской науки». «Глобальному потеплению» было посвящено пленарное и несколько секционных заседаний, в одном из которых я также участвовал. Пленарный докладчик М. Робинсон, бывший президент Ирландии и председатель комиссии по правам человека ООН, отличавшаяся, кстати, рьяным антиизраилизмом, говорила о «неэтичности» испускания СО₂ в атмосферу. Она рассказывала о своей экспедиции в Африку, где местные старики сообщили ей, что «подобной жары, как сейчас, не припомнят». Я спросил её публично, а потом и в личной беседе, есть ли у неё какие-либо научные доводы в пользу гипотезы о разрушающем влиянии человеческой деятельности на климат. Разумеется, весьма далёкая от науки, она такими знаниями не обладала. Так причём тут, спрашивается, «этика» в применение к чисто научному вопросу?

          На секционном заседании участники заседания играли в парламент страны, который должен был выработать законы для защиты климата от вторжения людей. Я оказался в комиссии, которой надлежало посоветовать, как избавляться от лишнего СО₂. Предлагалось сменить топливо, перейти к электроэнергии, не уточняя, откуда её взять и т.п. Моё замечание, что природа сама всё, что надо сделает, было проигнорировано, как незрелое. Большинство из юристов, журналиста, литератора, музыканта, философа и архитектора постановляло. Специалистов, хоть как-то знакомых с предметом, ни в нашей, ни в соседних (мы с ними переговаривались) группах не оказалось. Процесс принятия решений шёл шустро…

          На той же конференции шло «междисциплинарное» обсуждение «квантовой механики, в котором, наряду с экспертом – лауреатом Нобелевской премии по физике, были одни «непричастные», включая писательницу, которая призналась, что в предмете ничего не понимает, но от участия в дискуссии не отказалась…

          Примеров, аналогичным приведенным, очень много. Ведь «движение дилетантов» явно не кончается, оно, особенно в предгрозовые периоды международных отношений, когда во многих странах режимы – авторитарны, лишь приобретает всё больший и больший размах. И лишь на первый взгляд оно просто невинная забава. В действительности, оно есть важнейшая питательная среда квази- и псевдонауки.

Санкт - Петербург

ХАМАС. ЕСТЬ ЦЕМЕНТ - ЕСТЬ ТУННЕЛИ.

хамас ежемесячно прокладывает 10 км туннелей в сторону Израиля

Высокопоставленный армейский источник сообщил, что ежемесячно боевики террористической группировки ХАМАС прокладывают около десяти километров туннелей только в направлении Израиля. Этот показатель выдерживается, несмотря на обрушения туннелей.

– Реакция канцелярии премьер-министра: «Утверждение о том, что Израиль не готов к тоннельной угрозе, не соответствует действительности»

Источник в правительстве отметил, что не существует идеального решения проблемы туннелей. По его словам, не только Израиль, но и другие страны пока не разработали технологии, способные помешать их прокладке.

Напомним, что в последние месяцы в туннелях, которые роют террористы, постоянно происходят обрушения. Израиль избегает брать за них ответственность, однако в секторе уверены, что это – результат применения новейшего израильского оружия.

Глава правительства Биньямин Нетаниягу отверг утверждения министра просвещения Нафтали Беннета, по словам которого, два года назад в ходе операции «Литой свинец» Узкий кабинет по вопросам безопасности не уделял должного внимания проблеме туннелей.

По словам премьер-министра, это вопрос был одним из основных на повестке дня кабинета. Однако лидер «Еш Атид» Яир Лапид, также входивший в кабинет два года назад, поддержал главу минпроса.

Источник: newsru.co.i

МОИ ЛЮБИМЫЕ ЕВРЕИ

 Мои дорогие и любимые евреи в Царицыно. Красота! Увы, костюмчики снять придется, а жаль. Так бы в них до аэропорта Бен-Гурион и домой с узлами и чемоданами. Соседи были бы в шоке, так как до Пурима еще долго.

ПРИДУМАЛ НОВЫЙ ТЕСТ

Придумал тест на искренность, честность и справедливость т.н. "мирового сообщества", "цивилизованного человечества": на одном из заседаний ООН - главным законом существования этой организации объявляется НЕРУШИМОСТЬ, НЕЗЫБЛЕМОСТЬ СУЩЕСТВУЮЩИХ ГРАНИЦ. Всякие действия, направленные на пересмотр любых границ между странами и народами объявляются строго наказуемым (включая военное вмешательство) преступлением против этого самого "цивилизованного человечества" . Все разборки и распри должны быть отныне забыты. Страны и народы, при неподчинению этому, ГЛАВНОМУ закону, должны стать изгоями, объектом всеобщего бойкота. Отмечу, не должно иметь значение как, каким образом эти границы сложились. 

 Убежден, такой закон будет принят. Не хочется верить, что сообщество людей - это собрание  завистливых, злобных, лживых негодяев, вечно озабоченных только прибылью, грабежом и пролитием крови.

ИЗРАИЛЬ. "СЛЕПАЯ ПОСАДКА"

Израильская система «слепой посадки» - европейским самолетам

Юваль Крайский

 

Самый опасный этап полета – посадка самолета. Здесь летчика ожидает множество различных опасных ситуаций, которые, тем не менее, можно предсказать.

На решение проблемы надежной инструментальной посадки ориентирована работа многих систем и устройств, однако до сих пор не все возникающие ситуации обеспечены надежными инструментами.
В тени бурных политических событий и процессов в Европе незамеченным осталось сообщение – европейские самолеты оснастят израильскими системами «посадки в сложных условиях», называемых системами «слепой посадки».
Европейская авиастроительная компания ATR подписала контракт с израильским концерном Elbit Systems на установку на свои новые самолеты ATR-72 и ATR-74-600 систем ClearVision EFVS и SkyLens.
Израильские системы обеспечивают пилотам получение необходимой для посадки информации на одном экране – это очень важно при посадке в сложных условиях или при отсутствии в аэропортах вспомогательных радиотехнических средств.
У пилотов боевых самолетов, информация, необходимая для ведения боевых действий и посадки, выводится на экран специального шлема.
Если в районе аэропорта низкая облачность, пилот может использовать систему Skylens - очки израильской компании Elbit, получившие престижную премию за «Лучшую инновацию в области гражданской авиации» от исследовательского института Frost&Sullivan.
Приз присуждается раз в год и только инновационным продуктам будущего, созданным с применением революционных технологий.
Skylens — удобные и легкие очки летчика с экраном с высоким разрешением, на который выводится панель приборов.
Это существенно упрощает для пилота процесс управления самолетом, повышая надежность полетов в ночное время, при плохой видимости, в любую погоду, в том числе - в туман.
Skylens уменьшает зависимость летчика от оборудования аэропорта при взлете и посадке, что при плохой видимости особенно важно.
Очки Elbit позволяют пилоту не отвлекаться на просмотр панели приборов – все необходимые данные в компактном и концентрированном виде представлены прямо в поле зрения пилота. Управление данными – с помощью поворота головы.
Elbit известна своими посадочными системами – компания, в частности, создала шлем для единственного в мире американского истребителя-невидимки V поколения F-35 Lightning II компании Lockheed Martin, в котором высокотехнологичные очки – один из важнейших элементов.
Их роль в шлеме выполняет переднее стекло – и именно на него выводится вся панель приборов, важнейший элемент для военных летчиков.
Но оказалось, что их аналог Skylens – идеально подходят для летчиков и гражданской авиации.
Планируется, что поставки Skylens начнутся в 2016 году.
Европейская авиастроительная компания ATR - франко-итальянский производитель авиационной техники.
ATR cсоздана в 1981 году «материнскими компаниями» Aerospatiale (ныне EADS) и Aeritalia (ныне Alenia Aeronautica) с долями по 50%.

ОТНОШЕНИЕ К ГЕЙ-ПАРАДАМ

Ольга Яковлева

Чаще всего обсуждается о т н о ш е н и е  к гейпараду, а не смысл и цель гейпарада. Но это важно: что именно хотят публично продемонстрировать участники? что донести до массового сознания? Что они совокупляются? Спасибо, в курсе. Гетеросексуалы тоже совокупляются, но об этом ЭТИКА и МОРАЛЬ не позволяют публично объявлять на улицах. Так чаще всего поступают отмороженные гетеросексуалы, когда как следует напьются. Стоят, уперевшись пошире ногами, чтоб не рухнуть в пьяном угаре, и орут на всю улицу про совокупление. Такого рода заявления считаются административным правонарушением. Совокупление - это интимная часть жизни, о которой тысячелетняя традиция рассказывает посредством искусства, табуирования, придания двусмысленности, загадочности ( все же это связано с тайной продолжения жизни на земле). Но чтобы выходить на улицы с декларацией "мы совокупляемся"... Спасибо, кэб, совокупляйтесь на здоровье, но избавьте нас, ради бога, от этого навязчивого приставания. Не приставайте со своей радостью "мы совокупляемся", хотите, чтобы мы радовались вместе с вами? Но мы тоже совокупляемся, вы в курсе? Ну так заткнитесь, имейте хоть немного человеческого достоинства молчать об интимной стороне своей жизни.

 

ЛГБТ - это опасный вирус, передающийся путем навязывания и пропаганды, а главная опасность со стороны этих больных - это вовлечение несовершеннолетних в свои ряды!!! Так давайте организуем еще и парад гордости туберкулезников или парад гордости вируса эболы ...что там мелочится?! Главное то, что начало уже положено...

• Ольга Яковлева

  0

  По статистике средний гетеросексуал имеет восемь половых партнеров в жизни. Гомосексуал - сотню(сотни). Тогда становится понятен смысл гей-пропаганды: они нуждаются в притоке новых партнеров! Как вампиры в притоке свежей крови. Статистика показывает, что прочные гомосексуальные связи фактически исключение. Геи несчастны и одиноки чаще гетеросексуалов. Так что они пытаются самих себя убедить в своей партнерской состоятельности, но не качеством, а количеством связей.

КЛИНТОН ВРЕТ ПО ОБЫКНОВЕНИЮ

"Официальный кандидат от Демократической партии Хилари Клинтон намерена защитить Израиль, заняв пост президента США, о чем она заявила во время своего выступления на съезде демократов. «Я буду президентом для демократов, республиканцев, независимых, для борющихся, для ищущих успеха и для успешных, для тех, кто голосовал за меня, и тех, кто не голосовал», — заявила экс-госсекретарь. «Мы остановили ядерную программу Ирана без единого выстрела. То, что нам осталось сделать — поддерживать этот режим и обеспечивать безопасность Израиля», — пообещала Клинтон.

Источник: IsraInfo израильские новости на русском языке".

А.К. В детали эта дама не вдавалась, а  дьявол, как известно, кроется именно там.Безопасный Израиль она видит при возвращении к границам 1967 г., защитить безопасность которых невозможно по определению. Плюс раздел столицы Еврейского Государства - Иерусалима, а раздел этот - удар прямо в сердце страны. Но главное! Только эта мадам знает, как можно соединить в одно целое поддержку Ирана с обеспечением безопасности Израиля. Не могу поверить, что кандидатша в президенты США вдруг забыла, что главная, стратегическая цель Исламского Государства - уничтожение еврейского.

ПОЖЕЛАНИЕ ЗДРАВСТВОВАТЬ

В ночь на 29 июля Шимону Пересу стало плохо с сердцем

время публикации: 11:33 | последнее обновление: 11:35  

В ночь на 29 июля бывший президент Израиля Шимон Перес почувствовал себя плохо. К нему домой были вызваны врачи, сообщил утром в пятницу Второй канал ИТВ.

Медики диагностировали у Переса мерцательную аритмию сердца. Госпитализация не потребовалась, лечение на дому оказал кардиолог из больницы "Шиба".

На следующей неделе Шимону Пересу исполнится 93 года.

А.К. Думаю, почти все граждане Израиля встретят это сообщение с ожиданием и тревогой: неужели Еврейское Государство лишится такого защитника на мировой арене, члена Социнтерна, убежденного социалиста, чьи друзья по всему миру, вроде премьеров Франции, Норвегии, Швеции, Бельгии и пр. - всегда стояли на стороне Израиля в его борьбе с террором "палестинцев", всегда голсовали за неделимость страны евреев, и стали существенной помощью в строительстве поселений в Иудее и Самарии.... Пожелаем скорейшего выздоровления Шимону Пересу и всем его друзьям.

ТАЙНЫЙ ХАСИД - ЗИНОВИЙ КАРАГОДСКИЙ

ТАТЬЯНА ЗОЛОТНИЦКАЯ

Зиновию Карагодскому сегодня могло исполниться 90 лет

ЗИНОВИЙ КОРОГОДСКИЙ: «ТЕАТР — МОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ, МОЯ ВЕРА, МОЯ ЖИЗНЬ…»

З.Я.Корогодский 25 лет возглавлял Ленинградский ТЮЗ, изменив все представления о детском театре. Он видел целью не «воспитание подрастающего поколения», а воспитывал эти поколения искусством театра: «забавляя, обучал». Ленинградский ТЮЗ стал лидером международного движения детских театров, во многом влиял на театральную культуру 1960 — 1970-х годов, собирал элитную публику в своем зале. Понятие «школа Корогодского» давно обрело самостоятельность. Ее ученики «обеспечены школой» на всю жизнь.

В 1985 году Корогодского грубо вынудили уйти из созданного им театра.

Последние годы народный артист России профессор З.Я.Корогодский заведует кафедрой режиссуры и актерского искусства в Гуманитарном университете профсоюзов, он — художественный руководитель творческого центра «Семья» и «Театра поколений». «Семья» — школа зрителей. Их учат любить театр, приобщают к театру. А «Театр поколений» — творческое ядро. Актеры и режиссеры театра (ученики Корогодского) ведут педагогические занятия в «Семье». Кафедра — театр — центр — единый организм, единая команда.

Ученик Б.В.Зона и М.О.Кнебель (учеников К.С.Станиславского), Корогодский продолжает их традиции в своих спектаклях, в своих актерах, культивируя театральность, игровое начало.

Он беспощаден к себе, беспощаден к другим. Человек фантастической работоспособности, он успевает невероятно много: педагогика, театр, центр; его книга «Начало» (СПб, 1996) посвящена первому году обучения актеров и режиссеров. Корогодский раскрывает в ней секреты своей театральной школы, наблюдения, опыт.

Предисловие к книге режиссер Олег Ефремов завершил так: «Он не устал трудиться, он не устал воспитывать новых актеров, он не разуверился в театре живого человека». Помня об этом, мы и начали наш разговор.

Татьяна Золотницкая. Зиновий Яковлевич, в интервью последних лет вы упорно повторяете: не хочу возвращаться к прошлому, думаю о будущем… И все же давайте вернемся к началу. Для нескольких поколений тюзовских зрителей, для ваших актеров и прямых учеников вы были и остались Учителем. А каким вы сами были в детстве, юности, в какой семье вы росли?

Зиновий Корогодский. Я сибиряк.

Т.З. Как?!

З.К. Да, представьте себе. Родился в Томске, потом жил в Новосибирске. Семья была огромная — инженерная и ремесленная: сапожники, печники. К искусству никто отношения не имел, но все были одарены если не театральным даром, то буйным жизнелюбием, хотя я вырос печальным оптимистом. Мою страсть к театру воспринимали с удивлением — ведь я еще до школы организовывал представления. Обо всем этом я написал в книге «Эхо памяти». Хочу верить, что она тоже будет издана Университетом профсоюзов. Это не мемуары в прямом смысле, а размышления о том, как прожитое отзывается эхом во всем, что человек делает. По существу, я рассказываю там не о себе, а о зрителе: ребенке, подростке, юноше. Жизнь каждого из нас разнится только обстоятельствами и колоритными оттенками, но корень, из которого произрастает ребенок, подросток, юноша, есть в каждом, и от того, на каких впечатлениях он воспитывался, зависит многое в его будущем. В книге я размышляю о себе через своего зрителя, которому был предан душой, через театр, охватывающий всю мою жизнь. То есть это биография, воплощенная в моем пристрастии к театру.

Т.З. А как вы пришли в театр? Как рано поняли, что театр — главное?

З.К. Понял, наверное, с рождения — ничего другого и не помню. Увлечение театром началось сразу, с первых впечатлений, а ими были цирк, цыгане, базар и церковь. Все располагалось около нашего дома. Роскошный белокаменный Спасский собор был напротив. Я буквально вырос на его паперти. Он спасал меня от одиночества, которое я рано узнал. Я, конечно, не понимал ни смысла, ни содержания церковного ритуала, но он мне очень нравился. Если мама, возвращаясь с работы, не находила меня дома, значит, я был на вечерней службе. Она проталкивалась между прихожанами и вытаскивала меня почти с амвона перед самым причастием, а получить его всегда было моей мечтой. И только обещание сшить мне костюм, как у архимандрита, несколько утешало.

Т.З. Это же богохульство…

З.К. Нет. Я неверующий человек, но и не атеист. Я с уважением отношусь к любой вере. Просто я не свободен от пристрастия ко всему, что связано с церковной службой, с ее ритуалом. Так что именно в этом безумном смешении Спасского собора, цирка Шапито, базара с невероятно декоративными цыганами, в шальной родне (что-то от нее есть во мне до сих пор) — мой театральный вирус, мое начало театра. Я очень благодарен детству и отрочеству. Ведь Томск — роскошный город: университетский, с дивной архитектурой (одна деревянная кружевная резьба чего стоит!). Сейчас моя благодарная память видит Томск какой-то театральной средой.

З.Я.Корогодский. Фото из архива ТЮЗа

Т.З. А во что вы играли в детстве?

З.К. Играли в городки, бабки, набеги, стенка на стенку, улица на улицу. Я не был ни героем, ни победителем — слишком хлипок на фоне могутной родни, которая любовно обзывала меня «сураз» — от несуразный. Но когда я приезжал из института убедительным юношей, родные очень удивлялись: откуда что взялось. Они не понимали, что значит — режиссер, но понятие «артист» почиталось. Я даже стал третейским судьей в семейных передрягах. Детство, отрочество и юность закалили меня, подготовили к борьбе, какой оказалась моя последующая жизнь до нынешнего дня. Мне помогал энтузиазм, в котором я вырос и который, надеюсь, сохранил.

Т.З. Как рано вы стали осознавать действительность?

З.К. Пожалуй, в возрасте самого пристрастного отношения к жизни, в тринадцать-пятнадцать лет. При абсолютной незрелости социального чувства я начал ощущать странность окружающего: толстые газеты с бесконечными списками «врагов народа». Я не мог понять, откуда их так много… Их было жаль, нежелание взрослых говорить об этом усиливало непонимание и тревогу. Только в институте я стал понимать, что вся страна живет двойной, тройной и т. п. слоеной жизнью. Сегодня я без всяких следов ностальгии вспоминаю прошлое: то, что было разрушено оттепелью и перестройкой, повернуло меня к себе, отрезвило. Сейчас я всеми чувствами предан тому, чтобы жизнь менялась к лучшему. Несмотря на пережитые горести, взлеты и падения, мне сейчас легче, потому что я свободен. Долгие годы даже в театре я не был свободен, так как жил в постоянных тисках распорядителей моей судьбы, моего дела, которое я возглавлял воодушевленно и пристрастно. Но именно эти качества — воодушевление и пристрастность — делали меня «не вписывающимся». Я был «на подозрении», ходил в «антисоветчиках». У меня нет гневных чувств в адрес прошлого. Я оцениваю его с печалью, но боль моя не о прошлом, а о будущем: будем ли мы жить по-человечески, действительно свободно… Сегодня, освободившись от слежки, контроля и бесконечных вызовов «на ковер» к начальству, где указывали, каким должен быть театр, мы пришли к другой несвободе, которую вернее назвать вольницей: никто никому не указ, большинство ценностей разрушено или деформировано до «все на продажу». Хотя все равно это борьба за высший уровень свободы. По-настоящему страсть к искусству или к чему-то еще можно реализовать, если ты свободен. Свободен не от житейского расчета, который всегда с нами, а свободен внутренне. Томас Манн писал, что «искусство — страсть; способность передать эту страсть другому — талант». Но таланту не прозвучать без свободы.

Т.З. Как вы оказались в Ленинграде? Как поступили на курс великого театрального педагога Зона?

З.К. Во время войны ленинградский Театральный институт был в Новосибирске. Я уже там со всеми перезнакомился, вошел в студенческую компанию, обрел друзей. Это вообще странное дело: любя театр, мечтая о нем, я вполне сознавал, что не имею достаточных оснований для поступления в Театральный институт — не хватает образования, культуры, да и моя картавость — непреодолимая преграда. Но ленинградские студенты меня поддерживали, тянули в театр. Я тогда работал на патронном заводе и учился в школе рабочей молодежи, потом в авиационном техникуме осваивал моторостроение. Мы все стремились в полет: «Всё выше, и выше, и выше…» Закончив школу, послал документы в Театральный институт (он уже вернулся из эвакуации), но ответа не получил. Тогда я поступил в Ленинградский оптико-механический институт, который тоже был в эвакуации в Новосибирске, и вместе с ним приехал в Ленинград — просто так меня бы тогда не пустили. Проучился я там полгода, но все свое время, конечно, проводил на Моховой. В ноябре друзья устроили мне свидание с Зоном. Я пришел в телогрейке, пимах, шапке-ушанке, тощий, картавый и без всяких режиссерских разработок. Не знаю уж, какие Борис Вульфович, при его-то взыскательности, обнаружил во мне достоинства. Он, конечно, был щедр, добр, но и очень строг. Строгость и требовательность я от него унаследовал, а доброту — от него, мамы и Сибири. Профессор наш разрешил походить на занятия до зимней сессии. Этюда я придумать не мог — был зажат, напряжен. Меня спасло любимое учителем экзаменационное упражнение: цирк. Там я вроде бы был убедителен в двух номерах — иллюзиониста и наездника. На курсе учились Ремез, Владимиров, Белинский — они знали Петербург, все музеи, даже музей Арктики. Я отличался от этой респектабельной, эрудированной и смелой компании. Но в итоге, как ни странно, я закончил институт и даже успешно. Зон потом был мной доволен.

Т.З. Между институтом и ТЮЗом вы ведь работали в провинции?

З.К.Меня распределили очередным в Калугу, а потом в Калининград — в двадцать восемь лет я стал главным режиссером. В 1959 году Товстоногов пригласил меня в БДТ на постановку пьесы В.С.Розова «Неравный бой». Не считаю этот спектакль своей удачей по многим причинам. Тем не менее Товстоногов продолжал относиться ко мне с доверием и поручил мне занятия в труппе по методу действенного анализа. Мои педагогические пристрастия определились очень давно — я даже окончил заочно педагогический институт, пока работал в Калининграде. В ТЮЗе мой второй диплом пришелся весьма кстати. Но я был туда назначен только благодаря Георгию Александровичу. 23 февраля 1962 года, в день рождения театра, меня представили труппе, и я сразу попал в переделку… Театр меня не хотел: «какой-то Зяма»… Долгие годы я преодолевал подпольные и открытые баррикады против себя, хотя общее признание пришло быстро. Мой приход совпал с переездом театра с Моховой на Пионерскую площадь, в новое здание.

Т.З. ТЮЗ ведь переживал тогда не лучшие свои дни. Вы как-то сразу все в нем перевернули (такое было впечатление) и не просто возродили интерес к театру — он стал чуть ли не самым популярным в городе, причем для всех поколений. Как это удалось? У вас была программа? Вы знали какой-то секрет?

З.К. Я просто понял основную проблему театра — он потерял старшего зрителя. Парадокс детского театра в том, что он должен иметь полный спектр зрителей, а главный его зритель, как ни странно, — старший, потому что он может дать оценку, он может «вести» театр. Первым своим спектаклем «Коллеги» по повести Василия Аксенова я вернул в театр старшеклассников, вторым, «Олеко Дундич», — подростков. Это был верный тактический ход. Если театр не знает, кто у него в зале, он не может быть нужным. А детский театр в особенности обязан быть нужным. Вот так и начались двадцать пять успешных, трудных, горьких и счастливых лет в ТЮЗе.

Т.З. Вы создали фундаментальную театральную школу. Ваших учеников легко отличить. Как вы собрали такую труппу индивидуальностей? Как воспитывали? Как удерживали, хотя многие и уходили?

З.К. Главное — всем было интересно. Я про каждого постоянно думал и каждого взращивал, как цветок в горшочке, — с любовью, хотя и строго. Думал о возможностях их поворота, развития, движения. Они могли и не знать об этом. Я не один делал театр — мы все вместе его создавали. Театр — организм, его здоровье определяет полноценное функционирование всех органов. Мы вместе строили театр.

Т.З. Как же вы себя определяете в этом контексте?

З.К. Я — хозяин дома, который строит вся семья. Я — отец. Когда они перестали строить, они перестали быть театром. Но это не их вина — так уж случилось. Успешный спектакль еще не признак успешного театра — организм должен быть здоров. У театра есть право на успех и неуспех, но есть и обязанность беречь здоровье. А уходят из театров ведь по разным причинам. У ТЮЗов всегда есть некий оттенок второзначности, а актерам свойственно порываться в «большое» искусство. Да и всякие бывают обстоятельства — личные, семейные. Это неизбежно.

Т.З. О вашем руководстве театром было много толков. Стиль руководства называли жестким, диктаторским, деспотичным…

З.К. Это эпитеты, крайние оценки. Знаю, про меня говорят: заносчив, замкнут, высокомерен. Но театр не может существовать с двумя главными режиссерами — нет такой модели. Должен быть один лидер, а рядом — люди, понимающие и принимающие свою содействующую роль. Это вполне демократично и гуманно. Наш театр вызывал зависть по климату, а определял его все-таки я. Климат был добросердечный, человечный — иначе не возник бы ансамбль людей, преданных дому. Тиранство противопоказано руководителю театра. Нужна власть, строгость, требовательность. Я добрый человек. Я участвовал во всех судьбах, в проблемах каждого, всегда бросался на помощь, до сих пор в прекрасных отношениях с большинством из тех, с кем работал в ТЮЗе. Я не тусовщик, непьющий человек, но моя привязанность к людям театра и сегодня такая же. Я — прежде всего отец, который и ремень может взять в руки: не по злобе, а по болевой причастности. Я всегда старался и сейчас стараюсь быть им близким по-человечески. И мне доверяли то, чего не доверяют кюре или аббату. Я знал, чувствовал их. У моей любимой Кнебель есть прекрасная книга «Поэзия педагогики», но надо бы написать «Поэзию ученичества»: это более трудная обязанность, или дар, — быть учеником. Я пытаюсь сейчас про это написать. Может быть, успею. Я не прямой ученик Марии Осиповны, но я ее «нашел» в 1955 году, не терял и признан ею как ученик. Зон, Кнебель и Товстоногов — три составных моего профессионального и человеческого способа жить в театре.

Т.З. Что вы можете сказать о воспитании режиссеров? Ведь среди ваших учеников много не только актеров?

З.К. Я не делю школу на актерскую и режиссерскую — это едино.

Т.З. Правда, что для вас самым тягостным был день закрытия сезона?

З.К. Да. Я не умею отдыхать. Выходной день для меня катастрофа, а уж отпуск… Я всегда работал с фанатическим удовольствием. Мне надо постоянно репетировать, сочинять, смотреть спектакль — то есть дело делать, как капитану, у которого в руках штурвал. Иначе день, месяц, год, жизнь теряют смысл.

Т.З. В лучшие тюзовские годы жизнь там кипела. Параллельно с вами ставили спектакли Шифферс и Додин. В числе авторов были Окуджава, Рощин, Петрушевская, Вампилов, Злотников, Слепакова, Погодин…

З.К. У нас дебютировали больше двадцати драматургов. Каждого приходилось завлекать, прельщать (это выражение Брянцева) театром, его аурой. Театр дышит или добрыми флюидами, или миазмами. В нашем было обаяние дома, команды, компании. Это позволяло «совращать» людей, и не помышлявших о драматургии, — даже Окуджаву. Если мы теряли драматургов, то по обстоятельствам не творческим, а политическим — сколько запрещали пьес, спектаклей… За благополучным фасадом театра скрывалась очень трудная жизнь. Меня все время вызывали в верха, говорили, что я «не туда веду театр». У этих начальников были сплошь совковские предрассудки о детском театре. Они полагали, что ТЮЗ — театр только для детей, я же считал, что это театр семьи. Нельзя доставить удовольствие ребенку, отрывая его от взрослого: спектакль должен быть общим переживанием, общим впечатлением. Такая позиция вызывала гнев и раздражение инстанций. Мне все время спускали «комиссаров» — дам-директоров, приближенных к Смольному. Если бы мы тогда оказались в нынешних безнадзорных условиях, сами за себя отвечали, мне кажется, мы многое могли бы сделать. Но бесконечные идеологические рекомендации ясно давали понять, что пришла пора менять рулевого. Меня обвинили в неверном (антисоветском) курсе театра, в его гермитизации, изолированности от театральной общественности. Бред. В итоге была подстроена ситуация, из-за которой я потерял театр. Результат? Погубили театр, погубили судьбы многих людей. Меня не погубили исключительно в силу моей сибирской закваски и счастливого характера. Похороны не состоялись, хотя было тяжело. Сейчас многие пытаются делать вид, что ничего не было, все в порядке. Но поезд ушел. Я не помню зла, так как всегда склонен искать причину в себе. В беде действительно познаются друзья. Как изменился их круг… Я был средь шумного бала и вдруг оказался один на танцплощадке… Меня спасла Америка: я был приглашен ставить спектакль.

Т.З. У вас есть близкие друзья?

З.К. Моя любовь — Анатолий Эфрос. Мы были в добрых, приятельских отношениях, общались семьями, наши сыновья дружат до сих пор. Хотя мы не были близки. Видимо, во мне есть что-то, что мешает закадычным, самозабвенным отношениям. Но я до сих пор дружу со многими тюзовцами, дружу с театральной молодежью, студентами, и они почтительно ко мне относятся. Это делает больше чести, чем дружба сверстников. Помню библейское: «Идущие за нами лучше нас».

Т.З. Что такое театр? Что такое театр для вас?

З.К. Театр — модель мира. В нем есть все, что свойственно человечеству. Он держится на раздавленных самолюбиях, укрощенных амбициях. Нужны огромные силы, чтобы подчинить себя кому-то, чтобы «мое» соединить с «нашим». Но счастлив тот, кому это удается. А для меня театр — способ жизни. Я ни о чем другом не думаю, ничем не увлекаюсь, не имею хобби, засыпаю и просыпаюсь с мыслями о театре, это проявляется и в репетициях, и в том, что пишу, и в общении. Полагаю, впрочем, что такая односторонность меня не обедняет — в свои семьдесят два существую совершенно наполненно. Наверное, живу в сравнительно замкнутом пространстве, многого не умею и, возможно, многого не знаю, но ведь театр — окно в мир. Через театр можно познать даже квантовую механику, а уж жизнь человеческого духа… Я много читаю — боюсь отстать. Всегда преследовал страх не успеть, потому жил нервно и торопливо — так до сих пор. Если пропущу какие-то книги, журналы, спектакли, могу отстать от студентов, от процесса. Может быть, это и генерирует меня, мое беспокойство и любопытство. Эта боязнь отстать — не комплекс неполноценности, не самоуничижение, а стремление быть адекватным всему, чем наполнено время.

Т.З. Что такое театральный характер?

З.К. Эпицентр творческой души, главное в театральной профессии. Иметь театральный характер — значит уметь жить со всеми, не теряя себя. Уметь брать и давать. Быть благодарным и способным радоваться за другого. Театральный характер — зерно творческой личности. Сильный, крутой, агрессивный — не творческие, а бытовые черты, перенесенные в профессию. Замечательно сказал Станиславский: «Научись думать о другом — другие будут думать о тебе». Театральный характер предполагает парадоксальное сочетание воли, естественного эгоизма и альтруизма. Когда все это есть, человек способен защитить свою театральную судьбу. Театральный характер может быть дан природой, но он и воспитывается в годы учебы — это очень важно в педагогике. Для меня образец театрального характера — Ефим Копелян. Он не участвовал ни в сварах, ни в склоках, никому не врал, был доброжелателен, мягок и строг. Но это серьезный вопрос — тема для отдельного интервью.

Т.З. Скажите, театральная критика что-нибудь значила для вас?

З.К. На глазах меняется даже стиль рецензирования спектаклей. Когда-то это было неторопливое описание, анализ. Сейчас читаю уважаемого мной критика и попадаю в интеллектуально-метафорическую игру, но за этим подозрительно тонким чувством и изысканным письмом не вижу позиции, оценки… Может, оно и хорошо, но по мне все же было бы недурно сочетать эту тонкость с простотой. Я наблюдаю, как усложняется критический анализ, много подтекстов, игры слов, лексических находок, но в итоге ощущаю, что солирует критик, а не спектакль. Хотя этот процесс нервной состязательности среди пишущей братии сам по себе мне тоже интересен.

Т.З. Как вы воспринимаете критику, касающуюся вас, ваших спектаклей?

З.К.Б. Я вибрирую в ответ на похвалы и огорчаюсь замечаниям. Я обращаю внимание на критику — она не проходит мимо меня. Но ведь про меня, как и про мой театр, как и про мою педагогику, до сих пор ничего толком не написано. Мою деятельность в целом всегда оценивали позитивно, а художественный процесс всерьез никто не анализировал.

Т.З. А вам нужна критика?

З.К. Меня интересовало то, что писали о театре, но не могу сказать, чтобы я нуждался в критике, — была самодостаточность. «Я знаю мощь свою — с меня довольно сего сознанья». Я человек направления, человек определенной методологической концепции. Если кто-то их понимал или корректировал — я был рад. Но чего-то по-настоящему содержательного я, пожалуй, от критики не получал. Вот и теперь я уже восемь лет руковожу «Театром поколений» и творческим центром «Семья», но нет ни одной статьи, ни одной рецензии — мы как бы за кадром процесса. Рождение «Театра поколений» — может быть, более серьезный творческий подвиг, чем мои победы в ТЮЗе. Там все было дано, а здесь все приходится создавать из ничего. Правда, сейчас я не успеваю давать интервью — их просят больше, чем когда я в полную меру дышал и действовал. Меня как бы вспомнили и вернули в театральный круг. Может быть, это связано с тем, что я уже являю собой «уходящую натуру», которая все же что-то значила. Я не пытаюсь это анализировать или скорбно оценивать. Мое сибирское здоровье — не физическое, а психологическое — не позволяет мне оглядываться на прошлое, печалиться о потерянном, заставляя жить тем, что будет завтра. Это мне куда интереснее. Во всяком случае, моя вера в завтрашний день не убита ни молчанием и забвением на долгое время, ни кличкой «маргинал». Другое дело, что нам не дано себя объективно оценить — приходится считаться с тем, как тебя видят со стороны.

Т.З. Для вас это важно?

З.К. Да, небезразлично.

Т.З. На что вам жалко тратить время?

З.К. На все, что не связано с театром. Но с ним связано все: литературные новинки, поток драматургии — огромный, несмотря ни на что, встречи, уроки, новые спектакли, выставки — все надо успеть. Завтра улетаю в Саратов на 80-летие саратовского ТЮЗа, потом семинары, «Золотая маска» в Москве, «Золотой софит» в Петербурге — множество событий и обязанностей. Я живу аскетично. Рыбалка или спорт мне никогда не были нужны. Отдыхаю на работе. Это как в любви — ведь у нее нет выходных и отгулов. Жизнь пестра и, в общем, хороша. Для меня она — не хождение по мукам, а хождение по канату над пропастью, когда дух замирает. Так каждый день, уже пятьдесят лет. Мое начало со мной, оно никуда не исчезает. Театр — мое заблуждение, моя вера, вся моя жизнь.

Декабрь 1998