Боярыня Марина. Валерия Новодворская – о Марине Цветаевой
- 09.10.2012
- автор: Валерия Новодворская
Простые розвальни из жердинок, даже не телега, а чёрт знает что, тянутся по навозному снегу. Бежит сбоку немытый лысый юродивый, который не прошёл бы ни один дресс-код, пригорюнились бабы. Стражи не видно, а может, конвоя этого и вовсе нет. На дровнях сидит худая, очень злая на вид женщина в чёрном, почти монашеском убранстве. В её горящем взоре - исступление, в её жесте - фанатизм. Она показывает толпе (а заодно царю и патриарху и всей честной Руси) два перста. Она раскольница, она за двоеперстное крещение, она пойдёт за это на смерть. Её не сожгут в срубе, как её учителя Аввакума, её вместе с боярыней Урусовой уморят голодом в тюрьме. Перед смертью она будет просить у вертухая-стрельца калачика. Он не даст, только согласится выстирать сорочку. Стоила ли человеческая жизнь меньше пустого двоеперстного кукиша? У раскольников своя смета, они всегда - поперёк. А поэты - всегда немножечко раскольники. Особенно русские поэты. Марина Цветаева любила Пушкина, боготворила Блока; восхищалась Цветаева и Маяковским, и Ахматовой. Чувствовала их внутренний раскол, чуяла «своих». Они же все кололись сначала с властью, потом с реальностью, с окружением, со своими вчерашними взглядами.
Поэт всегда пристрастен, несправедлив, горяч и неразумен. Он преувеличивает, его заносит. И поэта, и русского. У Бодлера есть серия стихов «Проклятые поэты». У Мережковского в одном эссе доказано, что мы, русские, тоже такие: и поэты, и прОклятые, и раскольники. Русский поэт, русский бунтарь, русский раскольник Марина Цветаева должна была всё это вынести на своих хрупких плечиках вместе с нелёгкой женской долей, а была она к таковой доле абсолютно не готова, особенно в голодную и холодную осень трёх первых лет нашей Смуты. Кажется, что это была сплошная осень, разбавляемая лишь холодной голодной зимой. Какой-то мартобрь; какие-то февралистые октябри или декабрые январи. Такое это время: без дровинки, без сахара, без мяса, с мерзлыми картофелинками и морковным чаем со свёклой вприкуску. А конина считалась пищей богов. По воспоминаниям Ариадны Цветаевой, А. Грина (у него мемуары в виде новелл, например «Фанданго», «Крысолов»), по стихам Маяковского, рассказам Замятина и Платонова, по пастернаковскому «Живаго», по блоковским «Двенадцати», по новеллам А. Н. Толстого, по бунинским мемуарам, 1917-й с ноября, 1918-й, 1919-й, 1920-й, большая часть 1921-го - это какая-то сплошная блокада, мрак, холод, голод, исчезновение близких, ненависть, сожжение на идеологических кострах всей прежней, розовощёкой, сытой, легкомысленной, нарядной человеческой жизни. Поэты не любят пошлости, но когда исчезают пошлость, гламур, обыватели, исчезает и жизнь. Бедная маленькая Марина! Она ведь так и не выросла, она осталась ребёнком, храбрым, пылким, гениальным, наивным ребёнком. И вся эта лавина двигалась навстречу ей, её иллюзиям, её солипсизму. Она родилась в октябре 1892 г., и человеческой жизни оставалось 25 лет. Маринина семья была не просто элитой, а интеллектуальной сверхэлитой. Её знала вся Россия. Иван Владимирович, профессор - искусствовед, основал Музей изобразительных искусств на Волхонке, куда нас всех в детстве водили как к первому причастию. Встречал нас прекрасный Давид, и мы робко приникали к плитам Греческого дворика. Маринина мать, Мария Александровна Мейн, была музыкантшей, пианисткой, ученицей Рубинштейна. Но отец женился на ней вторым браком, уже в зрелом возрасте, и тайно продолжая любить покойную жену. Чуткие Марина и Ася это скоро поняли. Ася родилась в 1894 г. и стала верным марининым пажом и оруженосцем. Кажется, это положение при гениальной сестре не тяготило её. А были ещё дети от первого брака, Лера и Андрей. Лера жила в верхнем этаже, и в день её именин Мария Александровна посылала Асю наверх с подарком - золотой монетой.
Марина рано начинает читать серьёзные книги и писать романтические стихи. В 17 лет у неё уже что-то получается, слышен отдалённый гром грядущей поэтической грозы. «О, золотые времена, где взор смелей и сердце чище! О, золотые имена: Гек Финн, Том Сойер, Принц и Нищий!»Но Мария Александровна в 1902 г. заболевает чахоткой. Марине десять лет, но, поскольку семья уезжает за границу, маленькие Цветаевы меняют пансион за пансионом, гимназию за гимназией: Италия, Швейцария, Германия. В 1905 г. они едут в Крым, в Ялту. А там все бредят Шмидтом, революционным лейтенантом, там негодуют и проклинают адмирала Чухнина, громившего «Очаков». И кто тогда избежал обаяния этого образа? Куприн, Пастернак - все подпали под чары этой безумной, вредной и иррациональной романтики. Тогда и впредь. Вплоть до Шуры Балаганова и других сыновей героя. Но Ялта не помогла, и Цветаевы возвращаются в любимое маринино место на земле, в Тарусу, где они отдыхали летом. «Тихая и голубая плещет Ока». Дни в Тарусе Марина потом сравнит с «разноцветными бусами». Это её Земля обетованная. Она выберет её для последнего приюта. Но этому сбыться было не суждено. Однако просьбу Марины местные её почитатели выполнили: на большом камне высекли слова: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Время не пожалело Марину. Надеюсь, оно хотя бы сохранит эту плиту.
В 1906 г. мать Аси и Марины умрёт в любимой Тарусе. Марина была в таком шоке, что не могла жить в осиротевшем доме, в Трёхпрудном переулке. («В переулок сходи Трёхпрудный, в эту душу моей души».) Она принимает странное решение и поступает в интернат при московской гимназии. Марина - с детства максималистка, она сменила три гимназии из-за своей ранимости и конфликтности. Она рубит сплеча. Вот, скажем, история с переводом. Она перевела «Орлёнка» Ростана. Перевод был очень хорош, по словам Аси. Но когда Марина узнала, что «Орлёнок» уже переведён, она уничтожила свою версию. А сколько есть переводов Шекспира! А «Фауст»? Ни Лозинский, ни Пастернак своих версий не рвали. И Ростан, и Орлёнок - юный сын Наполеона, умерший в Австрии, - очень подходили Марине. «Если здесь аресты, я участник» - как это по-дворянски и как это по-цветаевски!
«Боярыня Марина» - это обязывает. У Марины была польская бабушка, от портрета которой за версту отдавало шляхтой, её гордыней, её стоицизмом. Недаром же Цветаева отождествляла себя с Мариной Мнишек! С Мариной, авантюристкой Мариной, которая посмела претендовать на царский престол. Цветаевой не надо было претензий, великие поэты - цари и даже превыше царей. Она скоро найдёт себе царевича, и он погубит её жизнь, как Дмитрий-Григорий погубил жизнь дочери польского пана. В 1908 г. Цветаева окончила гимназию. Летом 1909-го она едет в Париж, где слушает лекции по старофранцузской литературе в Сорбонне. Прекрасный и бесполезный для жизни предмет! И это тоже в маринином характере. Лишнее важнее необходимого. Марине не пришло в голову идти в университет. Она - гуманитарий и хочет быть поэтом. Всё-таки печатается с 16 лет.
Сергей Эфрон
В 1910 г. Марина издаёт за свой счёт сборник стихов «Вечерний альбом» тиражом в 500 экземпляров. Но до этого, если верить Асе, попытается покончить с собой. В 1909 г. Прямо цитата из её же стихов, молитва, мольба: «Ты дал мне детство - лучше сказки и дай мне смерть - в семнадцать лет!»И это тоже цветаевское, максималистское, поэтическое: умереть юной, чистой, бескомпромиссной, умереть, пока не убили душу, пока жизнь не стянула вниз за ноги с Парнаса. Стихи благосклонно замечены «взрослыми» поэтами. Добрый Максимилиан Волошин зовёт её в свою Элладу, в обитель Муз, в Коктебель. Он давно играет там роль Аполлона и даёт Музам, юношам и юницам, мастер-класс. И там возникает этот самый царевич: Сергей Яковлевич Эфрон. Он сирота, сын революционеров, совсем мальчик, на год моложе Марины. И он очень левый: цареубийцы, Брут, Кассий, лейтенант Шмидт, Учредилка. При этом он кадет Офицерской академии. Марина приезжает в Крым в 1911 г., тут же он знакомится с Мариной, в январе 1912 г. - уже свадьба. Ранние скоропалительные браки обычно распадаются, но этот, к сожалению, не распался. Великая жена выдумала своего вполне заурядного мужа, имени которого никто бы и не узнал, если бы он не был мужем Марины Цветаевой и не составил несчастье её жизни. Марина была очарованная душа, она дописывала, додумывала людей. Она привязывалась к ним со страстью и восторгом и нередко её отталкивали или не понимали. Чего стоит одна только Сонечка, хорошенькая девица, ничем, впрочем, не замечательная, которая получила от Марины повесть, кучу восторгов, море любви ни за что ни про что и даже не сумела это оценить, в конце концов сбежав от марининых восторгов! Марина была максималисткой во всём и перед любимыми поэтами буквально становилась на колени, как перед Блоком. («Опущусь на колени в снег и во имя твоё святое поцелую вечерний снег».) «Вседержитель моей души» - это очень большой перебор. Хотя, пожалуй, лучше, чем тому же несчастному Блоку не подавать руки. Я, кажется, понимаю, почему Рильке не ответил на страстные маринины письма. Испугался. Принял за ошалевшую поклонницу. Не разглядел гения. Ведь только у Марины, у Лорки да ещё у Моцарта была эта редкая смесь детскости и гениальности. Но Лорку хотя бы убили быстро, и он до последних минут не верил, что его могут расстрелять. Угрюмым фалангистам, которые везли его на казнь, он рассказывал, как в лагере создаст театр и какие спектакли будет ставить. А когда понял, повёл себя как испуганное дитя: плакал, его руки не могли оторвать от борта грузовика. Как фалангисты смогли, как у них поднялась рука, я не знаю... Веселый и доверчивый Моцарт тоже вполне бездумно выпил свой яд. Блаженство неведения... Хуже всех было Марине. Боярыне Морозовой, боярыне Цветаевой, бедной донне Анне Ахматовой, бедному апостолу Осипу Мандельштаму... Нам здесь, в России, всегда было хуже всех.
В том же 1912 г. выходит маринин сборник «Волшебный фонарь». И сразу же - ещё один, «Из двух книг». Рождается Ариадна, Аля, дитя-эльф с огромными глазами, которую нашли в стихах, как в капусте. В пять лет она декламировала стихи Блока, причём в стиле «фэнтези».
Иногда Марине сладко жить на свете, и она сочиняет оду Тверской, «колыбели полудетских сердец», где они гуляли с Асей и смотрели, как «возвышаясь над площадью серой розовеет Страстной монастырь». Тогда ей казалось, что «всё пройдём мы с любовью и верой». Иногда же (уже в 1913 г., в 21 год) она видела свою могилу и говорила из неё с прохожими. «Не думай, что здесь - могила, что я появлюсь, грозя... Я слишком сама любила смеяться, когда нельзя! ... Сорви себе стебель дикий и ягоду ему вслед, - кладбищенской земляники крупнее и слаще нет».
С дочерью Ариадной, 1916
Ещё ни один прохожий не отыскал в Елабуге могилу Марины Цветаевой, и ещё никто не видел плиты из этого стихотворения: «Прочти - слепоты куриной и маков набрав букет, что звали меня Мариной и сколько мне было лет». Здесь уже осадок горечи, предощущение ужаса. А повод появится скоро... Марина посвящает стихи Серёже, своему царевичу. Марина читает стихи в Феодосии, на фоне любимых волн. («Доверься морю! Не обманет. - Плыви, корабль-корабель! Я нянюшка - всех лучше - нянек, всем колыбелям колыбель. ... Не будет вольным володеньям твоим ни края, ни конца... Испей, сыночек двухнедельный, испей морского питьеца. Испей, испей его, испробуй! Утробу тощую согрей. Иди, иди ко мне в учёбу - к пенящейся груди моей!») Изменчивое, ласковое, смертельное море, вольное, неосёдланное, неукротимое - это маринина стихия. Морское имя, морские повадки сирены и русалки.
Но в августе 1913 г. умирает маринин отец, и это ужасно. У ребёнка не осталось родителей. Опоры больше не будет никогда. Марина со страстью обустраивает свой домик в Москве, они с Сергеем въедут туда в 1914 г. И Марина покинет его только вместе со страной, в 1922 г. Собачья площадка, Борисоглебский переулок, №6, второй этаж, кв. №3. Он стоит и поныне, а музея Цветаевой всё нет и нет.
В квартире было семь комнат, витражи, печи с цветными изразцами, красивая лепнина стен. Три года счастья и безмятежности ещё оставались у Марины. Она едет в Питер - и в 1915 г., и в 1916-м. Но не может встретиться со своими кумирами Ахматовой и Блоком.
В 1915 г., в том же Коктебеле, этой вечной кухне (начало ХХ века, 60-е, 70-е) русской интеллигенции и русской богемы, Марина знакомится с Мандельштамом. Два сиротства, две будущих трагедии встретились. В 1915-1916 гг. Марина много пишет: «Стихи о Москве» (и Москве она польстила!), «Стихи к Блоку», «Стенька Разин».
В апреле 1917 г. рождается Ирина, вторая дочка Марины. Осенью Марина с Сергеем опять едут в любимый Крым, а Катастрофа уже за спиной. 25 ноября Марина возвращается за детьми, чтобы забрать из кошмара, увезти к морю, пересидеть Смуту. Но обратно в Крым дороги нет. Пути отрезаны ножом Октября.
Марина ничего не понимала в политике (так же, как героически и сознательно погибший Гумилёв). Но инстинктом гения и человека Света она хорошо поняла большевиков, детей Тьмы. К тому же Сергей Эфрон в январе 1918 г. отбывает в армию Корнилова (единственный достойный поступок в его жизни). И здесь Марина становится не то что Ярославной, а Анкой-пулемётчицей, Валькирией, летающей над полем боя. Вот зимой 1918 г. она знакомится с Маяковским: он красный, она белая, но два поэта врагами не стали. В стране Поэзии нет гражданских войн и идеологических распрей. Тогда же Марина знакомится с Бальмонтом. Здесь и убеждения общие. Возникает долголетняя дружба. Понимает ли Марина, что происходит? Да. Завеса разорвалась, Дева Озера, Фея Моргана с Авалона резко попадает в реальность. Голод, холод, но прежде всего - подлость. Вот апрель 1918 г. «Андрей Шенье взошёл на эшафот. А я живу - и это страшный грех. Есть времена - железные - для всех. И не певец, кто в порохе - поёт. И не отец, кто с сына у ворот дрожа срывает воинский доспех. Есть времена, где солнце - смертный грех. Не человек - кто в наши дни - живёт».Марина довольно много сделала, чтобы не жить, и не её вина, что большевики стихи не читали, в отличие от фалангистов, которые Лорку убили за «Романс об испанской жандармерии», единственное политическо-поэтическое произведение в его жизни. Цветаева создаёт великое произведение, на все времена, на век вперёд, лучшую историю гражданской войны: «Лебединый стан» (1917-1921 гг.). Здесь нет житейской правды грязи и прозы, как у Булгакова (а он ведь правду написал в «Беге», «Днях Турбиных», «Белой гвардии»; было бы это ложью, не проиграло бы Белое движение). Но в маринином чёрно-белом мире белые - без пятен, без червоточины. Рыцари cвета. Боги и Асы. Лебеди. А побеждённым нужен миф; живя под красными, нонконформисты страстно любили белых. Эти стихи запретят. Когда до стихов дойдут руки, их прочтут в Самиздате, их будут переписывать от руки. Они выйдут из подполья только в перестройку. «Белая гвардия, путь твой высок: чёрному дулу - грудь и висок. ... Не лебедей это в небе стая: белогвардейская рать святая ... Старого мира - последний сон: молодость - доблесть - Вандея - Дон».
Для создания мифов нужны гениальные дети, не видящие изнанки и теней. Здесь Цветаева была в самый раз. «Кто уцелел - умрёт, кто мёртв - воспрянет. И вот потомки, вспомнив старину: - Где были вы? - Вопрос как громом грянет, ответ как громом грянет: - На Дону! - Что делали? - Да принимали муки, потом устали и легли на сон. И в словаре задумчивые внуки за словом: долг напишут слово: Дон».
И ведь у Марины был свой персональный лебедь, свой декабрист. Она любила Сергея вдвойне, он был не просто муж, а герой, рыцарь, ангел. «Где лебеди? - А лебеди ушли. - А вОроны? - А вОроны - остались. - Куда ушли? - Куда и журавли. - Зачем ушли? - Чтоб крылья не достались».
Сергей Эфрон, Марина Цветаева с Георгием (Муром) и Ариадна Эфрон
Журавли возвращаются каждый раз, а вот лебеди из тёплых краёв не вернулись. (Маринин лебедь вернулся, но для этого ему пришлось стать вОроном.) Почему Марина уцелела? Почему с неё за такие стихи не сняли светловолосую голову? Её спасло не только литературное невежество первых чекистов, её спасло одиночество. Она не тусовалась ни с кем, не пила чай с недовольными и не вела контрреволюционные разговоры. А для заговора нужна компания, даже для вымышленного заговора надо потусоваться в среде диссидентов. Марину спас её «джентльменский» набор предпочтений. Она ведь всегда говорила, что любит природу, музыку, стихи и одиночество. Одиночество её и спасло. До такой степени большевики её не вычислили, что даже пустили поработать в Наркомнац на полгодика (1918 г.)И ушла она оттуда сама, зарекаясь «служить» где бы то ни было.
Со стихами дело обстояло хорошо, они лились потоком, но надо было ещё и выживать в холодной и голодной Москве. А Марина оказалась совершенно к этому не приспособлена: прокормиться самой, прокормить детей. Она читает свои стихи в красноармейских чайных и клубах, она выступает перед красными офицерами. На «бис» они всегда требуют прочесть «Песню красного офицера». На самом деле это замечательное стихотворение было посвящено белому офицеру, но оно замечательно амбивалентно и его можно было зачитывать в любой компании. «А зорю заслышу - отец ты мой родный! Хоть райские - штурмом - врата! Как будто нарочно для сумки походной - раскинутых плеч широта. ... И так моё сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром скрежещет - корми - не корми! - как будто сама я была офицером в Октябрьские смертные дни». За выступления давали паёк. Но как Марину ни корми, она всё равно смотрела в лес. Пайка не хватало, и какой-то идиот советует Марине отдать девочек в Кунцевский приют. Мол, там детей кормят, они спасутся. Марине, видно, казалось, что приют времён военного коммунизма - это что-то вроде её гимназических и иностранных пансионов. Там не крадут, прививают детям хорошие манеры... Аля успела заболеть, Марина забрала её и выходила. Пока она спасала Алю, трёхлетняя Ирина умирает в этом проклятом приюте от голода и тоски. (Марина не приехала, не проверила, не проведала. В 1920 г., в феврале, человеческая жизнь легко обрывалась, особенно детская жизнь. А поэты имеют дело с гранитной, мраморной вечностью...) Зато в том же 1920 г. Марина пишет поэму «Царь-Девица». Такой она сама хотела быть: на коне, победоносной. «Царь-Буря...» Для которой замужество - падение, предательство, погибель. Марина угадала свою судьбу... И в мае 1920 г. Марина, наконец, видит своего кумира - Блока - во время чтения стихов. Поговорить не посмела. И уже не удастся поговорить: 14 июля 1921 г. Марина получает «благую весть». Первое за четыре с половиною года разлуки письмо Сергея Эфрона «из глубины заграничных руд». Марина - декабристка, она не будет хуже Волконской и Трубецкой. Она едет следом за Сергеем. 11 мая 1922 г. один друг везёт её на Виндавский вокзал. Никто их с Алей не держит, не провожает. Большевики не раскусили Марину до конца. Её выпустили.
С сыном Георгием, 1935
В Берлине они не задержались. Они с Сергеем и Алей едут в Прагу. Сережа учится в университете и получает стипендию, а Марине чешское правительство дает помощь, «литературное» пособие для писателей-эмигрантов. Чехословакия была добра к нашим изгнанникам. Марина назовет ее «родиной всех, кто без страны». Денежки еще капают от журнала «Воля России». На скромную жизнь хватает. Марина много работает, она пишет великую пьесу «Ариадна» (1924 г.), гениальную поэму «Крысолов» (1925 г.), где она воспевает смерть так вкусно, что тут же хочется бежать топиться. «Одно ледяное! Одно голубое!» Цветаевская флейта звучит громче флейты Крысолова. «Поминай, друзья и родичи! Подступает к подбородочку...»
А в «Ариадне» и в «Сивилле», потом в «Федре» Марина находит то, что роднит ее с эллинами: отсутствие сожалений о несбывшемся, ослепительное солнце, наготу вещей, немыслимую красоту, мир без теней, детскую цельность, детскую жестокость, детское доверие. Эллада - детство человечества, а Марина - профессиональный ребенок. И здесь мы узнаем все про ее поэзию и про Цветаеву-поэта, а маринина поэзия была эталонной в смысле бесшабашности, драйва, силы и полного отсутствия рацио.
В «Ариадне» Вакх говорит: «О, ни до у меня, ни дальше! Ни сетей на меня, ни уз! Ненасытен - и глада алчу: только жаждою утолюсь».Тот, кто дерзает стать Творцом или хотя бы его со-трудником, должен выбирать: «между страстью, калечащей, и бессмертной мечтой, между частью и вечностью выбирай, - выбор твой!»Понятно, что выбрала Марина. Она не взвешивала и не мерила. «Что же мне делать, ребром и промыслом певчей! - как провод! загар! Сибирь! По наважденьям своим - как по мосту! С их невесомостью в мире гирь. Что же мне делать, певцу и первенцу, в мире, где наичернейший - сер! Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью в мире мер?!»Здесь у Марины такая же история, как у Пиросмани. Как-то он взялся объяснять соседу, что такое искусство. «Понимаешь, - говорит он, - едешь ты на подводе. И вдруг - кони понесли!» «Так это же несчастный случай!» - возразил сосед. «Искусство - всегда несчастный случай!» - заключил Пиросмани. Вот и у Марины было так же. В 1925 г. у них с Сергеем родился долгожданный сын Георгий, или Мур, Мурлыга. Его Марина обожала, как всех поэтов вместе взятых. Но стипендия Сергея кончилась, и Цветаевы перебрались в Париж. Что ж, путь торный. В эту Мекку эмигрантов русские художники попадали все, рано или поздно. Марина проживет в Париже 14 лет. Она съездит в Лондон (1926 г.), в Брюссель (1936 г.), увидит Бретань, Савойю, Нормандию, Средиземное море. Денег у Цветаевых мало, живут на гроши. Но так живут все - и Бунины, и Мережковские, и Куприн. Но это все-таки человеческая жизнь, это свобода, творчество, красота Европы. Уехать - естественное решение («чтоб крылья не достались»). К тому же Цветаеву жалеют литературные и окололитературные дамы (муж - не добытчик, двое детей). Они собирают ей в эмигрантских кругах пособие. А Марина, гений и дитя, бесцеремонна, может напомнить об этом «пособии» (по сути дела, милостыне). Зато почти каждый год, ну раз в два года, она может возить детей на море, в скромные отели и пансионы. В феврале 1926 г. Марина читает свои стихи в парижском клубе. Триумф! В 1927 г. она пишет свою гениальную «Федру». Рок, родовое, наследственное горе, месть богов. «Храбрецу недолго жить. Сам - намеченная дичь. Не к высокопарным умыслам, - божество влечется - к юности».Но Марина - раскольница, она всегда за меньшинство. Поэтому она и не смыслит ничего в политике. Еще в России у нее было: «Царь и Бог! Жестокой казнию не казните Стеньку Разина!»(Меньшинство, бандиты всегда меньшинство.) А потом просила Россию сохранить «царскосельского ягненка - Алексия» (когда в меньшинстве оказались Романовы). Так ведь или одно, или другое. Не добили с помощью Корнилова Стенек Разиных, и этим был предопределен расстрел царевича Алексея, всей семьи царя, и еще 40 миллионов несчастных погибли в застенках и ГУЛАГе. Марина этого не понимала, нарочно в 1928 г. вела вечер приехавшего посланца Советской России Маяковского, «ломового архангела». Да, она одна его поняла, раскусила, оценила. Но она бросила политический вызов всей эмиграции, встала на сторону Совдепии. Маяковский был не только поэтом, а представителем советского истеблишмента. Почти вся русская эмиграция порвала с Цветаевой, а в 1931 г. Сергей Эфрон начинает тосковать и метаться: в Париже он никому не нужен, и он так и не поймет, что никому никогда не был нужен. Кроме Марины, выдумавшей его. Этот «белый лебедь» записывается в вОроны, то есть в просоветскую организацию «Союз возвращения на родину». На родину возвращаются по-разному. Некоторые приползают на коленях и лижут руки. И все равно их бьют. Он не только просит советского гражданства, этот Сергей Эфрон. Он еще и становится советским разведчиком, идет на союз с дьяволом, с НКВД. Он решает вернуться в СССР «хоть тушкой, хоть чучелком». Но дьявола не обманешь, он сам отец Лжи. От Сергея потребуют не клятв, а расписки кровью. Чужой кровью. Здесь Марине и надо было с ним порвать. Но великий поэт в этом смысле оказался простой русской бабой: муж всегда прав, не прекословь, подчиняйся. Вначале идея возврата в СССР ужасает Марину, но потом в ее стихах появляются новые, чужие нотки. Тянется роковая цепочка: тоска по родине, принятие политического режима родины - восхваление родины - ненависть к Европе и США - отъезд - попадание под советское ярмо - унижение - капитуляция. И часто еще и гибель. Началось с этого: «До Эйфелевой - рукою подать! Подавай и лезь. Но каждый из нас - такое зрел, зрит, говорю, и днесь, что скушным и некрасивым нам кажется <ваш> Париж. “Россия моя, Россия, зачем так ярко горишь?”»Дети и поэты редко отличают пламя домашнего очага от пожара. И вот в 1935 г. Марина на антифашистском писательском съезде встретится с Борисом Пастернаком. Они не поймут друг друга. Переписка получалась у них лучше. Маринина восторженность претила многим.
Родители идут на сближение с СССР, и это пагубно отразится на детях. Ариадна становится заядлой коммунисткой, в 1935 г. уходит на какое-то время из дома. Ей только 23 года, но она хочет в СССР, делать революцию. И 15 марта 1937 г. она, бросив семью, считая мать обывательницей, едет в Москву. Время самое подходящее, ничего не скажешь. Осенью 1937 г. Сергей Эфрон оказывается замешан в скверном деле, в деле просто подлом: в убийстве бывшего советского агента Игнатия Рейсcа, эдакого аналога Литвиненко, «выбравшего свободу». Надо бежать от французской полиции, а куда бежать агенту НКВД? Только в Москву. Осенью 1937 г. едет в СССР и Сергей Эфрон. Марина в шоке, она не знала ничего. Ее допрашивают в полиции, но она еще держится - ради Мура. А в стихах уже совсем ужасные вещи: «Сегодня - смеюсь! Сегодня - да здравствует Советский Союз! За вас каждым мускулом держусь - и горжусь: челюскинцы - русские!» Это еще 1934 г. Дальше - хуже. Появляются строчки: «Назад в СССР». Слабые и демагогические стихи. Посвящение Муру, что он не будет ни золотым, ни медным королем в Штатах (кто бы его туда звал; бедная Марина в своем стихийном антиамериканизме всерьез полагает, что в США золото и медь валяются под ногами, а профессия «миллионер» - самая распространенная). И «спортсмедным» он тоже не должен был стать, как будто в занятиях спортом есть что-то предосудительное. Словом, Мур не должен был стать «отбросом страны своей». Роковой рейс из Гавра все ближе. А тут еще Мюнхен, Гитлер, Чехословакия - такая родная, так преданная. В «Стихах к Чехии» Марина хорошо приложила нацистскую Германию и солидаризовалась с Чехословакией: «Полкарты прикарманила, астральная душа! Встарь - сказками туманила, днесь - танками пошла. Пред чешскою крестьянкою - не опускаешь вежд, прокатываясь танками по ржи ее надежд?»В Европе растет фашизм, в Европе - Муссолини и Гитлер. Европейская наивная интеллигенция с надеждой смотрит в сторону Москвы, которая не предавала Чехословакию в Мюнхене. А про пакт Молотова-Риббентропа узнают не скоро. Марина разделяет общие заблуждения. 12 июня 1939 г. Марина Цветаева с Муром отплывают «домой». А Ася Цветаева уже арестована (от Марины это скрыли). Клетка распахивается, принимает колибри и захлопывается навсегда. 18 июня Марина приехала в Москву. 27 августа взяли Ариадну (она провела в лагерях и ссылках около 17 лет). А в ноябре этого же года арестовали Сергея. Гордая царь-девица превращается в испуганную маленькую девочку, которая верит, что взрослые дяди и тети обязательно разберутся и помогут. Марина носит передачи мужу и дочери. Дважды бедная женщина пишет Берии письма с просьбой «разобраться» и помочь. Самый добрый людоед на свете, конечно, на такую глупость даже не ответил. Марина встречается в июне 1941 г. с Ахматовой, но та ей, похоже, ничего не объяснила. Марина не напишет свой «Реквием», она не проклянет публично Сталина, СССР, коммунизм, как можно было ожидать. Сразу кончаются все позы, весь раскол, весь нонконформизм. Она будет их просить и умолять до конца! Ради сына, дочери, мужа, сестры. В ГУЛАГ загремит вся семья. Античная трагедия стала явью, и ерундой оказались все проблемы Федры и Ариадны. Но Марина Цветаева не смогла бросить вызов местным советским богам, хотя бы так, как это сделали А. Ахматова и О. Мандельштам. И эта страшная дистанция между величием стихов и тщетой человека - главная драма её жизни, куда ужаснее петли.
Марина пишет жалкое письмо в ЦК, просит жильё, работу, рассказывает о своём бедственном положении. В ответ для Гослитиздата в 1940 г. готовится сборник марининых стихов. Но после выхода рецензии Корнелия Зелинского его зарубают. Это 1940 г., а в апреле 1941 г. Цветаеву даже приняли в профком литераторов при Гослитиздате. Она занимается переводами, это вроде дозволено. Их с Муром кормят в столовой, кидают какие-то крохи. Но начинается война, и не остаётся даже крох. Вообще Марина без помощи Пастернака и Асеевых даже передачи на троих собрать бы не смогла. Марина не успеет узнать, что Сергей Эфрон был расстрелян в 1941 г., и слава Богу. Она бы сошла с ума, если бы узнала про мужа, про Алю и про гибель Мура в 1944 г. где-то в Витебской области. Его успели призвать. Марина привезла его Сталину на пушечное мясо. Впрочем, Муру едва ли хотелось жить: отец сгинул в ГУЛАГе, мать повесилась. Нет милосердия, смысла и катарсиса в последнем акте этой драмы. Август 1941 г. Марина с сыном едут на пароходе в эвакуацию. Едут в Елабугу. Там холодно, голодно, каждый кусок не лишний. Литераторы бесчеловечно отнеслись к Марине (эмигрантка, жила на свободе в сытости, приехала во всём парижском и зарится на наши жалкие ресурсы). Асеевы не такие, они знают Марине цену. Нет ни денег, ни работы, ни еды. Марина едет в Чистополь и оставляет там в Литфонде заявление насчёт места судомойки в столовой (откроют её только осенью). Безумие как последняя стадия отчаяния. Через три дня после этого Марина Цветаева повесилась в сенях своего жалкого домика. Можно себе представить реакцию Мура на всё это, когда он в 16 лет читал безумную записку матери, что она ничего больше не понимает, что её смерть поможет выжить ему. Сделать сына чистым и незапятнанным перед советской властью? Это означало банкротство. Банкрот стреляется в надежде, что кредиторы пожалеют его семью. Пожалуй, это самый главный урок жизни и творчества Марины Цветаевой: не верить, не бояться, не просить. (Всё равно ведь убьют, так лучше без глумления, как Гумилёва.) И не возвращаться в СССР. Не отрекаться. Привязанность к семье не отменяет факта вращения Земли вокруг Солнца. Марининых сил не хватило даже на то, чтобы или восстать, или вырастить Мура и поддерживать своих репрессированных близких. Через два года она бросила свой крест. Дети и гении не умеют терпеть. Всё - или ничего. Школу Марина создать не могла. В страны Алисиных и Марининых чудес нет входа взрослым.
Тупой бронепоезд советской эпохи переехал маринину жизнь и жизни всех членов её семьи. Всё по её стихам о рельсах.
Растекись напрасною зарёю
Красное, напрасное пятно!
...Молодые женщины порою
Льстятся на такое полотно.
Опубликовано в журнале “Медведь» №113, 2007
ЛИРИКА И РЕАЛИЗМ
Стихи Марины Цветаевой разных лет
Подборка Валерии Новодворской
***
Настанет день, - печальный, говорят! -
Отцарствуют, отплачут, отгорят, -
Остужены чужими пятаками, -
Мои глаза, подвижные как пламя.
И - двойника нащупавший двойник -
Сквозь легкое лицо проступит - лик.
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали - завижу ли и вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу - впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня Пасха.
По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредете - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
11 апреля 1916
***
Пало прениже волн
Бремя дневное.
Тихо взошли на холм
Вечные - двое.
Тесно - плечо с плечом -
Встали в молчанье.
Два - под одним плащом -
Ходят дыханья.
Завтрашних спящих войн
Вождь - и вчерашних,
Молча стоят двойной
Черною башней.
Змия мудрей стоят,
Голубя кротче.
- Отче, возьми в назад,
В жизнь свою, отче!
Через все небо - дым
Воинств Господних.
Борется плащ, двойным
Вздохом приподнят.
Ревностью взор разъят,
Молит и ропщет...
- Отче, возьми в закат,
В ночь свою, отче!
Празднуя ночи вход,
Дышат пустыни.
Тяжко - как спелый плод -
Падает: - Сыне!
Смолкло в своем хлеву
Стадо людское.
На золотом холму
Двое - в покое…
19 апреля 1921
Бремя дневное.
Тихо взошли на холм
Вечные - двое.
Тесно - плечо с плечом -
Встали в молчанье.
Два - под одним плащом -
Ходят дыханья.
Завтрашних спящих войн
Вождь - и вчерашних,
Молча стоят двойной
Черною башней.
Змия мудрей стоят,
Голубя кротче.
- Отче, возьми в назад,
В жизнь свою, отче!
Через все небо - дым
Воинств Господних.
Борется плащ, двойным
Вздохом приподнят.
Ревностью взор разъят,
Молит и ропщет...
- Отче, возьми в закат,
В ночь свою, отче!
Празднуя ночи вход,
Дышат пустыни.
Тяжко - как спелый плод -
Падает: - Сыне!
Смолкло в своем хлеву
Стадо людское.
На золотом холму
Двое - в покое…
19 апреля 1921
ОРФЕЙ
Так плыли: голова и лира,
Вниз, в отступающую даль.
И лира уверяла: - мира!
А губы повторяли: - жаль!
Крово-серебряный, серебро-
Кровавый след двойной лия,
Вдоль обмирающего Гебра -
Брат нежный мой! сестра моя!
Порой, в тоске неутолимой,
Ход замедлялся головы.
Но лира уверяла: - мимо!
А губы ей вослед: - увы!
Вдаль-зыблющимся изголовьем
Сдвигаемые как венцом, -
Не лира ль истекает кровью?
Не волосы ли - серебром?
Так, лестницею нисходящей
Речною - в колыбель зыбей,
Так, к острову тому, где слаще,
Чем где-либо - лжет соловей...
Где осиянные останки?
Волна соленая, - ответь!
Простоволосой лесбиянки
Быть может, вытянула сеть?
1 декабря 1921
ЭВРИДИКА - ОРФЕЮ
Для тех, отженивших последние клочья
Покрова (ни уст, ни ланит!...)
О, не превышение ли полномочий
Орфей, нисходящий в Аид?
Для тех, отрешивших последние звенья
Земного... На ложе из лож
Сложившим великую ложь лицезренья,
Внутрь зрящим - свидание нож.
Уплочено же - всеми розами крови
За этот просторный покрой
Бессмертья...
До самых летейских верховий
Любивший - мне нужен покой
Беспамятности... Ибо в призрачном доме
Сем - призрак ты, сущий, а явь -
Я, мертвая... Что же скажу тебе, кроме:
«Ты это забудь и оставь!»
Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!
Ни рук ведь! Ни уст, чтоб припасть
Устами! - С бессмертья змеиным укусом
Кончается женская страсть.
Уплочено же - вспомяни мои крики! -
За этот последний простор.
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестер.
23 марта 1923
РЕЛЬСЫ
В некой разлинованности нотной
Нежась наподобие простынь -
Железнодорожные полотна,
Рельсовая режущая синь!
Пушкинское: сколько их, куда их
Гонит! (Миновало - не поют!)
Это уезжают-покидают,
Это остывают-отстают.
Это - остаются. Боль как нота
Высящаяся... Поверх любви
Высящаяся... Женою Лота
Насыпью застывшие столбы...
Час, когда отчаяньем, как свахой
Простыни разостланы. - Твоя! -
И обезголосившая Сафо
Плачет, как последняя швея.
Плач безропотности! Плач болотной
Цапли… Водоросли - плач! Глубок
Железнодорожные полотна
Ножницами режущий гудок.
Растекись напрасною зарею,
Красное, напрасное пятно!
...Молодые женщины порою
Льстятся на такое полотно.
10 июля 1923
***
И падает шелковый пояс
К ногам его - райской змеей...
А мне говорят - успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.
Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то - гитаны - гитары -
И юноши в черном плаще.
И кто-то, под маскою кроясь:
- Узнайте! - Не знаю. - Узнай! -
И падает шелковый пояс
На площади - круглой, как рай.
14 мая 1917
Фото: cvetaeva.ru
