Книга Эстер в талмудической традиции

• 

Недавно патриарх еврейского русскоязычного книгоиздательства Михаил Львович Гринберг выпустил книгу Сеймура Эпштейна “Свиток Эстер: истинный авторский замысел”. К празднику Пурим предлагаем читателям небольшок отрывок из этой книги.

Se non e vero e bene trovato (Если и не верно, то хорошо придумано). С. Тальмон использовал это итальянское изречение в статье Wisdom in the Book of Esther («Мудрость в книге Эстер»), чтобы охарактеризовать художественный вымысел свитка Эстер. Я мог бы с не меньшими основаниями описать с помощью этого выражения переделку книги, авторами которой стали исследователи раввинистического периода, талмудисты и мидрашисты. Поговорка переводится как «Если это и не правда, то это хорошая история». Но тот смысл, который они вложили в историю – это, конечно же, правда – с точки зрения реалий раввинистического периода еврейской истории.

Мудрецы хотели сделать три вещи:

1. Им надо было поместить историю Эстер в библейский канон, жестко привязав ее ко всей остальной Библии.

2. Им надо было реинтерпретировать книгу Эстер, сделав из нее четкий и ясный рассказ о еврейской победе.

3. Наконец, им надо было превратить праздник персидских евреев, описанный в девятой главе, в общееврейский праздник Пурим.

ЭСТЕР КАК БИБЛЕЙСКАЯ КНИГА

ВТ Хулин, 139б задает вопрос: «Где в Торе говорится об Эстер?» В качестве ответа приводится неполная цитата из Дварим, 31:18: «Я же совершенно сокрою Мое лицо…» Так или иначе, нам имеет смысл обратить внимание на более широкий контекст этой цитаты (стихи 16–18):

Господь сказал Моше: «Как только ты упокоишься со своими праотцами, этот народ станет блудить с чужими богами, [с богами] той страны, в которую он вступает. Они оставят Меня, нарушат союз со Мною, [союз,] который Я заключил с ними. В тот день возгорится на них Мой гнев – Я оставлю их, сокрою от них Мое лицо, и [враги] поглотят их. Постигнут их многие беды и несчастья, и воскликнут они в тот день: “Не потому ли, что нет с нами нашего Бога, постигли нас эти беды?!” Я же совершенно сокрою Мое лицо в тот день – за все зло, которое они совершили, когда обратились к другим богам».

Как уже отмечалось выше, мудрецы обыгрывали корень глагола ס-ת-ר– «прятать» и толковали имя Эстер как символ того, что лицо Бога скрыто, как это было предсказано в Дварим. Таким образом, она выполняет волю Бога, на что намекает более ранний и авторитетный текст Торы. Весьма интересно, даже несмотря на то, что эта интерпретация жестко привязывает текст к канону, что цитата из Дварим, если не вырывать ее из контекста, возвращает к оригинальному замыслу автора Эстер, который был в том, чтобы изобразить оставленное Богом общество ассимилированных евреев. Трактат Хулин находит место в Торе и для Мордехая, цитируя кусочек из Шмот, звучание которого отдаленно напоминает его языческое имя.

В ВТ Мегила, 10б мы находим полный список подходящих цитат из разных книг Библии, которые трактуются как связанные с первым предложением книги Эстер: «Это случилось во времена Ахашвероша…»  В этом заключена еще одна попытка библеизировать историю Эстер, что повлияло на дальнейшее отдаление трактовки мудрецов от того смысла, который изначально вкладывал в нее автор. Если он писал текст с аллюзиями к библейским книгам, чтобы подчеркнуть разрыв между библейскими ценностями и ценностями чужеземной культуры, то мудрецы использовали эти же самые ссылки с тем, чтобы указать на священность этого текста как принадлежащего Библии.

Затем в Мегила, 19б мудрецы наделили себя полномочиями интерпретировать книгу Эстер как священный текст, который подлежит ритуальной читке: «Святой, Благословен Он, показал Моше то новое, что должно быть введено мудрецами. И что же это? Чтение свитка».

В понимании мудрецов, о ритуальной читке свитка, которая не заповедана Торой, было известно уже Моше. Эстер как книга и Пурим как праздник стали частью предписанных Торой элементов еврейской жизни.

ЭСТЕР  КАК ИСТОРИЯ О ЕВРЕЙСКОЙ ПОБЕДЕ В СТРАНЕ РАССЕЯНИЯ

Мудрецы превращали трагедию еврейской ассимиляции в победу в основном за счет веселого празднования Пурима и установления заповедей этого праздника. Так или иначе, необходимо было также сделать героев из Мордехая и Эстер, которыми они не были в оригинальном сатирическом тексте. На множестве примеров видно, как благодаря раввинистической интерпретации текста и вставкам эти два в крайней степени ассимилированных гражданина Персии превращаются в евреев, которые служат образцами правильной жизни в рассеянии.

Один из лучших примеров такого перевертыша сам в себе заключает сатиру. Согласно одному мидрашу, Мордехай не только воспитал свою двоюродную сестру, Эстер, но и женился на ней. Это сильно утяжеляет ее грех – то, что она спала с царем и стала его женой, выиграв конкурс. В трактате Мегила, 13б мы находим разрешение этой проблемы в виде сообщения о том, что Эстер шла в объятия Мордехая из объятий Ахашвероша с остановкой в микве, где она совершила ритуальное очищение.

Теодор Шассерио, Туалет Эстер

Другой такой пример – трижды повторяющееся указание на то, что евреи, убив 75 000 персов, не взяли себе никакой добычи (9:10, 15, 16), даже несмотря на то, что в ст. 8:11 ими было получено четкое царское разрешение на это. Тогда как мудрецы рассматривали данный факт как нечто похвальное и как один из признаков того, что жизнь еврейской общины была основана на ценностях, и что этим они заслужили свою победу, автор имел в виду совсем не это. Мудрецы не увидели, точнее не могли увидеть шутку. Извращенное правосознание, с точки зрения которого такая массовая бойня была необходима ради того, чтобы предотвратить исполнение царского указа, – это гиперболическая шутка в этом сатирическом произведении, но то, что  евреи участвуют в убийствах – это естественная часть критики жизни в рассеянии. Для автора сам этот подвиг отказа от мародерства – грустная шутка по поводу их морального замешательства. С точки зрения мудрецов, это, напротив, похвала в контексте истории победы.

Любопытно, что современные комментаторы тоже по-разному смотрят на качество еврейской жизни в экзотическом персидском царстве. Герман Коѓен в одном из своих прекрасных эссе отметил, что библеисты конца XIX – начала XX века легко скатывались в критику евреев из книги Эстер за жестокое массовое убийство и безбожное поведение. Но ведь и сам Коѓен легко скатывается в раввинистическую апологетику, защищая поведение евреев. Впрочем, как Коѓен, так и исследователи, которым он оппонирует, отталкиваются от традиционного прочтения книги. Некоторые из ученых, которых он цитирует, были антисемитами и желали обосновать точку зрения, согласно которой эти евреи не заслужили победы. Коѓен твердо убежден в том, что это были богобоязненные иудеи, которые свою справедливую победу заслужили. А согласно моей интерпретации, основанной на подробном анализе, автор считал, что они были продуктом трагической ассимиляции с чужеродной культурой, которая была несовместима с библейскими ценностями. В его изображении они отстояли свои тела, но проиграли при этом битву за души.

ПУРИМ КАК ОБЩЕЕВРЕЙСКИЙ ПРАЗДНИК

Введение Пурима как общееврейского праздника стало третьим элементом раввинистической адаптации рассказа об Эстер. В тексте книги нет указаний на празднование за пределами вымышленного царства, но мудрецы хотели навсегда распространить празднование на весь еврейский народ.

Зеев Вайсман хорошо сформулировал это в работе «Политическая сатира в Библии» (Political Satire in the Bible):

Соединение истории об Эстер и Мордехае с праздником, известным своей легкомысленностью и, в общем-то, языческой распущенностью, в полную противоположность другим еврейским праздникам, было жизненно необходимым для еврейской диаспоры с ее тяжелой исторической борьбой за выживание в мире, полном несчастий, в котором чудеса и парадоксы стали обычным делом. Только эта необходимость выживать в чужом мире может объяснить распространение праздника и чудесной истории такого рода за пределы Персидской империи того времени и превращение их в освященную традицию ежегодного празднования во всем еврейском мире.

Мудрецы заявили о своей задаче в ВТ Мегила, 6б – 7a, где они используют ст. 9:29 книги Эстер, чтобы превратить региональный Пурим, связанный с конкретной историей, в общий Пурим для всех. Второе письмо из 29-го стиха, объявляющее о праздновании Пурима, было, по мнению мудрецов, знаком того, что «в начале они (Мордехай и Эстер) предписали праздновать Пурим лишь в Сузах, а теперь – по всему миру».

Работа Элиаса Биккермана «Четыре странных книги Библии» объясняет исторический фон этого изменения характера празднования. Он утверждает, что «триумф хасмонеев сделал книгу Эстер особенно притягательной для евреев рассеяния…», а также что «текст был переведен на греческий в маккавейском Иерусалиме для всех евреев рассеяния». Само собой, этот «перевод» многое добавил к оригиналу, что сильно способствовало переделыванию Эстер в историю о еврейской победе. Особенно яркой вставкой были молитвы Мордехая и Эстер в четвертой главе, как уже отмечалось выше. Эти добавленные в текст молитвы превращают обоих в молящихся евреев, что противоречит тому, какими автор хотел их изобразить.

Арент де Гельдер, Мордехай и Эстер

Коѓен в цитированной выше работе сравнивает исследователей, писавших после Холокоста с учеными, жившими до него, которых он критикует, и обнаруживает, что они гораздо больше сочувствуют положению евреев Персии и лучше понимают их поведение. И это еще одна иллюстрация того, что текст переосмысляется. Современные исследователи, так же, как и древние толкователи талмудической эпохи, интерпретируют текст, исходя из реалий своего времени. Холокост, феминистские настроения, озабоченность проблемами экологии влияют на современных ученых, а  древних толкователей беспокоили совсем другие проблемы, которые они и вчитывали в тексты, которые имелись в их распоряжении.

Итак, перед нами трагедия жизни в рассеянии, которую Пурим превращает в победу. Мы видим абсолютный пессимизм евреев, которые живут в рассеянии под властью инородцев, выливающийся в борьбу, в которой иногда были свои победы. Эта переделка текста, полная и неясная, имеет свои изъяны, дает течь: сатирический смысл оригинального текста выплескивается наружу. У мудрецов в этой переделке были моменты сомнений и противоречия, о которых будет рассказано в следующей главе.

Kнигу Сеймура Эпштейна “Свиток Эстер: истинный авторский замысел” можно заказать на складе московского издательства Книжники.

ПИСТОЛЕТ ГАСТОНА ГЛОКА

Австриец Гастон Глок полжизни не брал в руки огнестрельного оружия. Работал инженером, создавал садовые щетки и совки, делал ножи. Когда ему было уже за 50, услышал, что армия объявила конкурс на новый пистолет. До самого конца 1970–х австрийские офицеры были вооружены старым "Вальтером Р38" – с ним еще фашисты воевали.

Гастон купил несколько пистолетов (итальянскую Beretta 92F, швейцарский Sig Sauer 220, чешский CZ 75 и упомянутый "Вальтер P38"), научился их разбирать и собирать. И решил, что создаст ствол гораздо круче.

И всего за год он создал пистолет, который победил в конкурсе. Пистолет получился потрясающий: легкий, мощный, точный, удобный и при этом недорогой. Состоял всего из 33 деталей. Не переставал стрелять после того, как его изваляли в грязи, утопили в воде, заморозили до минус 50 и разогрели до плюс 50.

Интересно, что когда Глок тестировал прототип в своем гараже, то боялся, что пистолет разрушится при выстреле, поэтому, будучи правшой, стрелял с левой руки. Если руку изувечит, то пусть хоть не правую. Тогда он сможет продолжить разработку и испытание новой конструкции правой рукой.

589 Views

Оставить комментарий

Предательство, покушение, тотальное недоверие – один день поменял взгляды на мир успешного оружейного барона Гастона Глока. И, по его признанию, это лучшее, что с ним произошло.

Гастон Глок – 90-летний австрийский инженер и основатель компании по производству холодного и огнестрельного оружия «Glock GmbH». Успех к предпринимателю пришел не сразу, до 52 лет Глок вообще не занимался конструированием пистолетов, максимум – он производил ножи для австрийской армии. Но в 1980 году Гастон собрал вокруг себя сплоченный коллектив, который смог создать уникальный пистолет Glock 17. С этого момента началась история всемирно известной компании Glock – одного из лидеров по производству оружия.

Как это часто бывает, к золотой жиле начинают тянуться не самые благочестивые персонажи. Так и царство Глока было окутано змеями. Деловой партнер австрийского инженера Чарльз Эверт оказался в роли Брута в оружейной империи Глока. Между двумя партнерами были очень тесные отношения, без которых «Glock GmbH» не смогла бы добиться такого огромного успеха. Прямо сейчас оружие под брендом Glock не уступает по популярности автоматам Калашникова.

Источник: Tim Boyle/Bloomberg

Все изменилось в один день в 1999 году. Глоку позвонил сотрудник женевского отделения компании, которого уволил Эверт. Он утверждал, что Чарльз перехватил корпоративные средства, чтобы купить дом в Швейцарии и намекнул на другие подозрительные действия со стороны босса. Глок отмахнулся от этой информации, но ради собственного спокойствия решил назначить встречу с Эвертом и все разъяснить.

Чарльз почувствовал что-то неладное и понял, что надо предпринимать какие-то действия. Встреча была назначена в Люксембурге в гараже Эверта под простым предлогом – Чарльз якобы хотел показать Гастону свою спортивную машину.

Глок пришел на место назначения и вдруг сзади на него выскочил массивный человек в маске. Он начал бить австрийца резиновым молотком по голове. Эверт в то время прятался на лестничной клетке. Киллер наносил один удар за другим и Глок уже начал терять сознание, но он понял, что надо бороться за свою жизнь. Гастон вскочил на ноги, замахнулся кулаком и со всей силы врезал между глаз нападающему. Злоумышленник не ожидал такого выпада со стороны жертвы, пошатнулся, а Глок продолжал ему мстить, выбивая зубы окровавленному киллеру. Потенциальный убийца не выдержал натиска и рухнул на землю с распростертыми руками. Драка продолжалась более десяти минут.

Источник: https://pikdo.biz/p/dallaramarcus/

Чуть позже Глок очутился в больнице. 80-летний предприниматель потерял литр крови и получил семь ранений головы. Но Гастону некогда было думать о травмах, первым делом он вызвал личных банкиров в больницу, чтобы разобраться со счетами, к которым имеет доступ Эверт. Из 70 миллионов Глок смог перевести 40 на швейцарский счет, оставшиеся 30 были заблокированы его партнером.

Во время лечения Гастон всё не мог поверить, как доверял не тому человеку. Это оставило на нем глубокую психологическую травму.

Нападающим оказался бывшим французским военнослужащим под именем Жак Пешё, и покушался он с подачи Эверта, который нанял киллера своему деловому партнеру. Чарльз быстро сообразил, что Глок не с проста хочет с ним встретиться. И в порыве страха он решил пойти на крайние меры. 67-летний Пешё был пойман на месте преступления и убежать от наказания у него никак бы не получилось. Наёмник, чтобы облегчить свою участь, принял решение пойти на встречу следствию и ничего не скрывал от правоохранителей. 

https://www.wort.lu/de/lokales/

Судебное разбирательство длилось три недели. По итогам заседаний Пешё получил 17 лет заключения, в то время как Эверт 20 – для того времени это было максимальное доступное наказание. Чарльз, обычно живой и общительный, был неподвижен и сидел будто в апатии, когда зачитывался приговор. Эверт признавал, что поступил как трус. Пешё, узнав свою участь, грустно опустил голову и вздохнул. Глок, несклонный к проявлениям эмоций, в этот день был очень доволен, но все же не смог удержаться от зловещей фразы в адрес своих злоумышленников: «Это один шаг в войне», — сказал Гастон, зная о намерениях Эверта и Пешё подать апелляцию.

После выздоровления Глок обнаружил, что его бывший деловой партнер создал десятки офшорных компаний. Адвокаты Гастона утверждают, что Эверт украл 100 миллионов долларов из бюджета «Glock GmbH», которые были превращены в компании, подконтрольные Чарльзу.

ПОЖИЗНЕННЫЙ ПРЕЗИДЕНТ ПУТИН

Президент до смерти. Путин узурпирует власть в России

Владимир Путин не собирается покидать пост президента России. Ради этого вносятся изменения в Конституцию Российской Федерации

Ян Голд, 10/03/20 19:13

Share

Владимир Путин

צילום: רויטרס

Во вторник, 10 марта, российский парламент – Государственная Дума подавляющим большинством голосов (380 – «за» при 44 – «против») проголосовала за поправку в Конституцию про обнуление президентских сроков.

До сих пор президент Российской Федерации мог избираться на два непрерывных срока. В результате чего Владимир Путин отбыл один раз два четырехлетних президентских срока – с 2000 по 2008 гг. Затем, сдав на четыре года пост Дмитрию Медведеву, стал в 2012 году снова президентом России - теперь уже на два шестилетних срока.

Но в 2024-м году Путин, на совести которого, в частности, десятки тысяч убитых в Украине в ходе развязанной войны, не собирается уходить, а намерен узурпировать власть.

После сегодняшнего принятия Госдумой поправки про обнуление президентских сроков, теперь официальное заключение, что такая поправка не противоречит основным положениям Конституции, должен дать еще конституционный суд Российской Федерации. Впрочем, совершенно очевидно, каким окажется ответ.

О СТАНИСЛАВЕ ЛЕМЕ

О СТАНИСЛАВЕ ЛЕМЕ

Опубликовано в журнале: 

«НЛО» 2006, №82

Майя Каганская 

Пан Станислав

Светлого будущего у нас не вышло. Зато мы обзавелись светлым прошлым. Оно называется “шестидесятые годы” и охватывает краткий приступ тепла между двумя ледниковыми периодами — сталинским и послехрущевским.

Последние века Европы отмечены странным и регулярным несовпадением истории и хронологии: XIX в. начался на 11 лет раньше — в 1789 г., ХХ — на 14 лет позже, в 1914-м, а XXI, перемигнувшись с XVIII, опять наступил раньше на целых 9 лет, с концом коммунистической империи.

В такой вот просак попали и 60-е. Они прорезались где-то между 54-м и 55-м годами и истекли к середине 60-х.

Впрочем, у каждого, кому посчастливилось вызревать в ту прекрасную эпоху, имелись и свои, приватные 60-е, тоже не совпадавшие с боем часов кремлевской башни.

Мои, к примеру, наступили в 1957 г., когда я впервые надела туфли на шпильках, и начали агонизировать в 1968-м. Агонизировали целых три месяца, от появления студенческих баррикад на улицах Парижа и до советских танков на улицах Праги.

Парижский май ошарашил больше, чем пражский август. От русских я ничего другого не ожидала, но вот французы… Такой удар со стороны классицистов! Ведь парижские студенты взбунтовались против той именно традиции европейской образованности, к которой пражские студенты мечтали вернуться.

После 1968 г. я потеряла интерес к Лему. Не окончательно (я все еще его читала), но бесповоротно. Проблема человеческого поведения в пространстве человеческой же истории сильно потеснила интерес к нечеловеческим формам разума. А ведь как был любим совсем недавно! Да что там я… Ему поклонялось целое поколение и еще два примкнувших. Те, что постарше, молодели вместе с нами от неслыханной новизны лемовских тем и сюжетов; те, что моложе, получили его в дар и наследство. Дар приняли с благодарностью. Один и тот же виноград освежал язык отцов и детей.

Каждый новый роман Лема был — откровение, каждый сборник рассказов — очарование.

На садовой дорожке лапчатая тень каштана. На скамейке он и она. Она: прическа “бабетта”, укороченная юбка, удлиненные глаза; он: зауженные брюки, очки, книга. Она слушает, он — читает. Что-нибудь смешное и одновременно глубокомысленное, на манер “Вторжения с Альдебарана” или “Эволюции стиральных машин”. Это молодые люди 60-х завоевывают благосклонность своих избранниц.

Уже слово “сепульки” и его производные из “Звездных дневников Ийона Тихого” уверенно приземлились в обиходной интеллигентской речи, где пока что — в предчувствии Булгакова — безраздельно царят Ильф с Петровым.

(Характерно, однако, что межзвездный юмор Лема, даже не дожидаясь смены поколений, из языка вымело начисто, меж тем как Ильф—Петров все еще держится…)

Соперников у Лема не было. Неподнятая целина советской фантастики, хотя бы и с учетом “Туманности Андромеды” и первых, совсем не робких вылазок братьев Стругацких, в счет не шла. Но и Запад проигрывал: даже виртуозный Шекли и обаятельный Бредбери меркли в темных лучах Соляриса. Конечно, Лем был гений, но и гению требуется, чтоб ему свезло. Везением Лема была Польша.

Ее называли “самым веселым бараком в соцлагере”. Как и другие восточноевропейские провинции, официоз именовал ее “братской”. Но советская интеллигенция любила братскую Польшу так, как 40 тысяч братьев любить не могут. Польша была неотразима и обольстительна, как Марина Мнишек. Каждая встреча с ней, будь то кино, литература, философия, журнал “Польша”, превращалась в сцену у фонтана. Только более любовную, ведь тень Грозного слиняла, а пред гордою полячкой мы не унижались, мы ее обожали.

То, что русская армия наблюдала разгром и гибель Варшавского восстания в окуляры цейсов, язвило души, надрывало сердца, как воспоминание о личной подлости и предательстве. Во искупление даже вершительницу наших судеб, русскую поэзию, и ту поверяли Польшей:

Я истины не знаю большей,

Чем русский стих сравнить с поляком,

Поэзию родную — с Польшей!..

Так распинал себя Борис Слуцкий в 1962 г., а в 1963-м перевели “Солярис”.

Польша для нас располагалась западнее Запада, даже такого крайнего, как Франция. Мрожек завораживал сильнее, чем его западные подельники по абсурду — Ионеско и Беккет. Итальянский неореализм торопливо сменила французская “новая волна”, но пенный гребень польского кино не спадал два десятилетия — с начала 50-х по самые 70-е. Вайда забивал Де Сику с Висконти. А уж Збигнев Цибульский в неснимаемых темных очках… Он истекал кровью от пули польских чекистов, запутавшись в простынях, вывешенных на каком-то пустыре над помойкой, как белые флаги капитуляции. Он смывал ее позор своею кровью, превратив белую простыню в красно-белый национальный стяг Польши. Одним движением умирающей руки Цибульский смахнул с экрана тогдашних кумиров — элегантно стареющего Жана Маре и так никогда не постаревшего Жерара Филипа.

(И до сих пор, в любое время дня и года, я ношу темные очки, а на неизбежный вопрос непосвященных: “Почему?” — отвечаю, как герой Цибульского: “В знак неразделенной любви к родине”.)

Но и более широкие слои населения не были так уж страшно далеки от переживаний интеллигенции. Заполучив в роли Эдит Пиаф ее двойника — Эдиту Пьеху, и массы уразумели, что, если есть Польша, Запад отменяется (полячка Пьеха, как всем было известно, родилась во Франции, а ее карьера в СССР началась в 1956 г., когда на молодежном балу она спела песенку по-польски).

Что с того, что Эдит Пиаф озвучила французский экзистенциализм? Эдита Пьеха стала соловьем “оттепели”!

Конечно, Пьеха не Пиаф, оттепель не весна, да и Польша — не заграница, что впоследствии и выяснилось…

В фильме “Ирония судьбы, или С легким паром” ирония вовсе не в том, что некто перепутал город, улицу, дом и барышню… Это всего лишь комедия ошибок, а тут — ирония! Да и как ей не быть, если на роль русской учительницы русского языка приглашают польскую актрису, за которую по-русски изъясняется русская же актриса, а негордая полячка, голосом Аллы Пугачевой, поет стихи Марины Цветаевой?! И никто не понял — почему? А это самый чуткий и четкий из “шестидесятников”, Эльдар Рязанов, устроил прощание с общим польским прошлым. В 1956 г. он закрыл старую эру и с точностью до пяти минут открыл новую. И тоже в новогоднюю ночь.

“Старый год уже не властен!” — пела “Карнавальная ночь” с неосторожной надеждой.

“У нее прекрасное имя — Надежда!” — поясняет про героиню “Легкого пара” герой. На что незамедлительно следует ехидная реплика: “Да, прекрасное… Главное — редкое!”

И впрямь, надежда — не редкость. Вопрос: на что? В 1975 г. надеяться было не на что. Но он когда еще будет, а пока…

А пока интеллигенты набрасываются на изучение польского языка с бескорыстной страстью, ведь польский, в отличие от нынешнего английского, никаких практических целей не обслуживал.

Я сама за две недели наловчилась бегло читать польские тексты любой сложности, благо настоящий украинский, которым владела в совершенстве, намного роднее польскому, чем русскому. За польский я взялась ради Норвида по подсказке Цибульского — он его цитировал в “Пепле и алмазе”. Прочитала. Не разочаровалась. Прочитала и многое другое, в частности лемовский “Солярис” на языке оригинала. Конечно, Лем был частью той Великой Польши!

Когда проходит любовь, в памяти остается ее драматургия: сюжет, явления, лица… Даже чувство, которого больше не испытываешь, можно припомнить. Хотя и с удивлением. Но вот что решительно не в компетенции памяти, так это мотивы: почему это, а не то? Почему то, а не другое? Почему, ну почему Польша? Потому ли, что в коллективной подкорке сохранилось воспоминание о том, что она числилась в подданных империи? И эта поздняя любовь не что иное, как подспудное влечение имперского тела к своей утраченной части? Любовь тем более неотступная, что с надрывом?.. А тут история еще раз распорядилась так, что мы опять вроде бы идем вместе, под одним и тем же невыносимым тоталитарным гнетом… И уж если так выпало, что свободы не видать, значит, ни вашей, ни нашей!

Наиболее легко разгадываемая вещь Лема — “Эдем”: антитоталитарная антиутопия. Вот только я что-то не припомню, чтобы “Эдем” ходил в таких же любимцах, как “Солярис” или Ийон Тихий…

Правда, польская несвобода выглядела разительно иначе. У нас, к примеру, о религии или ничего, или плохо. А у них — “Мать Иоанна от ангелов”! Стало быть, и при социализме можно отвоевать творческую вольнощь (гневный укор в сторону родного правительства).

Иными словами, Польшу любили за то, что видели в ней чаемых себя или, говоря современным языком, себя с ней идентифицировали?

Да ничего подобного! Ничто в польском образе Польши не соответствовало русско-советскому строю души и мыслей.

Даже Фанфан-Тюльпан или девушки с площади Испании — и те были ближе, понятней, теплее.

Теперь, с этого берега времени и жизни, я ясно вижу, что страсть к Польше была ревнивой и завистливой. То была зависть к польской трагедии, не исторической и не социальной, но к тотальной эстетике тотального трагизма. Полякам удалось то, чего так хотели и в чем абсолютно не преуспели шестидесятники: поднять крушение и катастрофу собственной истории на уровень мировой трагедии.

А ведь какие были возможности, какой материал в руках!.. Не далось и не удалось!

Трагедия перехлестывает исторические и социальные драмы, она уходит в тайны и глубины бытия, в его, как выразился Лем, “ужасные чудеса”. Такой она и была у поляков, и здесь Космос Лема сливается с “Каналом” Вайды.

В 1972 г., когда волна польских страстей окончательно схлынула, а подвести итог хотелось, появился фильм “Солярис”, этот знак безнадежного провала, тотального непонимания. Лема просто-напросто прописали у Достоевского: заселили моральными истериками и нравственными скандалами. Ведь Достоевский был и остался высшим напряжением трагизма, какой русские могут представить себе и предъявить миру.

На заре 60-х в Киевском университете студенты физического факультета, коему я принадлежала на правах вольнослушательницы, задиристо распевали:

Только физики — соль,

Остальные все ноль,

А филологи просто дубины…

И это еще скромно сказано! Математик, кибернетик, физик-теоретик… Каждый из них о ту пору представлялся не солью земли, но сошедшим с небес богом. А если ему бывало трудно в этой должности, то лишь в силу непомерных упований, возложенных на него прогрессивной общественностью.

По ее наказу наука была призвана сокрушить общего заклятого врага — религию. О! — вовсе не христианскую со всеми ее подразделениями и ископаемыми институтами. Кто об этом помнил?! Досаждала совсем другая религия, которая, мало сказать, была рядом — она была везде и всюду: ведь советское общество — это общество на вере. Его воинствующий атеизм фантомно и пародийно, как это удавалось только Солярису, воспроизводил доктрины средневековой воинствующей церкви — гносеологическую и антропологическую. Надрывно оптимистическая вера в человеческий разум, для которого нет ничего принципиально непознаваемого, а есть только еще не опознанное, — это вовсе не научное мировоззрение, это средневековый схоластический принцип adequatio rei et intellectus, соответствие реальности и интеллекта, то есть та же идея: в мире нет ничего принципиально непознаваемого.

Того же происхождения возвышенный советский антропоцентризм. Почему из всего разнообразия палеоантропологических концепций Советы выбрали именно моногенез — утверждение единого человекоподобного венца творения в качестве общего и единственного предка человечества? А потому моногенез, что монотеизм: происхождение образа и подобия от одной-единственной незадачливой пары!

Человек оккупировал все горизонты бытия, от него было некуда деться, он лез из ушей, костью стоял в горле… И добро бы просто человек, человек вообще, — так ведь нет: советский человек, новый homo sapiens.

А потому годилась любая альтернатива: робот, дельфин, даже разумная плесень и та лучше!

Не угоди “Солярис” в самый центр этой богоборческой бури, не сработала бы никакая Польша, не помогла бы никакая литературная одаренность пана Станислава в жанре фантастических выдумок. Дело было не в том, что Лем фантаст, а в том, что научный. И это главное.

Не учли только одного: пан Станислав советским человеком не был, он был родом из других мест и других традиций. Об этом в Советском Союзе так радикально забыли, что не побоялись перевести одну из самых выдающихся Лемовских неудач — скучную и невнятную “Summa technologiae”. И впрямь, кому бы тогда пришло в голову заглянуть в невысохший ее источник: “Summa theologiae” Аквината?!

Богом, Богом был озабочен Станислав Лем, а вовсе не тем, чтобы еще раз побольнее наступить на ахиллесову мозоль советской идеологии. И в том было роковое недоразумение. Роковое для шестидесятников-диссидентов. Им не хватило воображения, чтобы выглянуть по ту сторону своего опыта, туда, где мир продолжается без советской власти.

Последний раз с текстом Лема я встретилась в его письме редактору израильского русскоязычного журнала Рафаилу Нудельману, физику по образованию, научному фантасту по призванию и лучшему переводчику Лема. А было в том письме и кое-что обо мне — я опубликовала в журнале свою обширную вариацию на темы двух повестей братьев Стругацких, “Жук в муравейнике” и “Волны гасят ветер”, где математически и неопровержимо доказала: тема повестей — еврейский вопрос в России 70— 80-х годов прошлого века. Мои изыскания Станислав Лем сурово не одобрил. Он попенял мне, что, будучи свободной гражданкой свободного государства, я не приняла в расчет цензурные обстоятельства братьев и тем их подставила. А кроме того, научная фантастика есть прежде всего художественная литература, и обращаться с ней следует соответственно. Ну и, вскользь, — в-третьих: еврейская тема не есть центральная проблема мироздания.

По всем трем пунктам я с ним не согласилась. А потом… А потом стало теперь. Пана Станислава Лема не стало.

Умер Великий Пан.

---

---

© 1996 - 2017 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: zhz@russ.ru 

По всем вопросам обращаться к Сергею Костырко | О проекте

... УБЬЁТ НАС ВСЕХ!

1999/2000: 2000 год убьет нас всех (проблема программирования 2000 года).
2001: инфекция сибирской язвы убьет нас всех.
2002: Вирус Западного Нила убьет нас всех.
2003: SARS убьет нас всех (тяжелый острый респираторный синдром).
2005: птичий грипп убьет нас всех.
2006: E.Coli собирается убить нас всех.
2008: плохая экономика убьет нас всех.
2009: Свиной грипп убьет нас всех.
2010: BP Oil собирается убить нас всех.
2011: Obamacare собирается убить нас всех.
2012: "Конец света", предсказанный Майя убьет нас всех.
2013: Северная Корея убьет нас всех.
2014: Эбола убьет нас всех.
2015: Диснейская Корь и ИГИЛ убьют нас всех.
2016: Зика убьет нас всех.
2017: Фальшивые новости убьют нас всех.
2018: Караваны мигрантов в Мексике убьют нас всех.
2019: Корь убьет нас всех.
2020: Коронавирус убьет нас всех.

*Один из худших дней для Коронавируса был 10 февраля.*

В тот день *108* человек в Китае умерли от коронавируса.

НО, в тот же день ...
 *26 283* человека умерли от рака
 *24 641* человек умерли от болезней сердца
 *4300* человек умерли от диабета, и в этот день,
к сожалению, самоубийство унесло больше жизней, чем вирус, в *28 раз.*
Более того, комары убивают *2740* человек каждый день,
ЛЮДИ убивают *1300* человек каждый день и
змеи убивают *137* человек каждый день.
Сделайте глубокий вдох и вымойте руки.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ДЕЛУ КАСТНЕРА

Возвращение к делу Кастнера

Петр Люкимсон

Высший суд справедливости (БАГАЦ) дал спецслужбе ШАБАК 50 дней на более убедительное обоснование отказа предоставить историку, полковнику в отставке Надаву Каплану архивные документы, связанные с делом о смерти Исраэля (Рудольфа) Кастнера

Ранее директор архива ШАБАКа (под псевдонимом «Рони») отклонил это требование на том основании, что "у архива нет времени и достаточного количества кадров, чтобы выполнить эту просьбу". А между тем, речь идет об одной из самой большой загадке истории Израиля первых десятилетий его существования.

Кастнер, родившийся в 1906 г., в 1943-1945 гг. был одним из руководителей Венгерской сионистской организации. После войны Кастнер занялся политикой и стал видным деятелем партии МАПАЙ, работал начальником отдела министерства промышленности и торговли.

В 1953 году журналист Малхиэль Грюнвальд, сам чудом выживший в Катастрофе, обвинил Кастнера в том, что тот в обмен на выезд группы зажиточных евреев взялся обеспечить отказ евреев от сопротивления, скрывая известную ему информацию о намерении нацистов уничтожить сотни тысяч венгерских евреев. Партия МАПАЙ в ответ подала иск, обвинив Грюнвальда в клевете, и в ходе судебного процесса, который длился 18 месяцев, судья пришел к выводу, что обвинения Грюнвальда были обоснованными. Более того — во время судебных заседаний выяснилось, что на Нюрнбергском процессе Кастнер свидетельствовал под присягой в пользу нацистских преступников Курта Бехера, Ганца Ютнера, Германа Крумея и Дитера Вислицени, что в итоге позволило им уйти от суда. По мнению судьи, самим фактом такого свидетельства Кастнер доказал, что "продал душу Дьяволу".

В приговоре суда подчеркивалось, что немцам удалось депортировать венгерских евреев благодаря прежде всего Кастнеру, который не предупредил людей об уготованной им участи, фактически оказал Эйхману поддержку, а "поезд Кастнера" стал щедрой наградой за преступное сотрудничество.

Кастнер категорически отверг все обвинения и подал апелляцию на данное решение в Верховный суд. Но прежде, чем тот вынес окончательный вердикт, 3 марта 1957 года Кастнер был тяжело ранен в ходе покушения на него трех молодых людей, однако ранение оказалось несмертельным. Кастнер был госпитализирован, прооперирован, пошел на поправку, а затем… вдруг скончался в больнице при крайне таинственных обстоятельствах.

Все трое покушавшихся — Зеэв Экштейн, Йосеф Менкес и Дан Шемер — вскоре были арестованы, приговорены к пожизненному заключению, но в 1963 году вышли на свободу по личному указанию Бен-Гуриона. 17 января 1958 года Верховный суд тремя голосами против двух признал Малхиэля Грюнвальда виновным в клевете, а Кастнера — оправданным.

Надо заметить, что сразу же после покушения на Кастнера по Израилю поползли слухи, что оно было совершено по указанию "тайной полиции" (существование ШАБАКа было еще засекречено, но в народе догадывались, что такая спецслужба имеется). Ну, а после амнистии Экштейна, Менкеса и Шемера эти разговоры только усилились. Среди прочего выдвигалась версия, согласно которой на самом деле Кастнер был связан с нацистским режимом даже более тесно, чем предполагалось. Были и другие версии, по которым Кастнер поддерживал постоянную связь с Иерусалимом, и что руководство МАПАЙ опасалось разоблачения своих контактов с нацистами.

Историк Надав Каплан решил докопаться до истины - кто именно стоял за убийством Рудольфа Кастнера и какая из этих версий соответствует действительности.

Для начала Каплан провел скрупулезное историческое расследование, буквально по крупицам собирая детали произошедшего. Его любопытство многократно усилилось, когда ему удалось достать историю болезни Кастнера из архива больницы "Адасса" на улице Бальфура в Тель-Авиве — именно там он скончался через двенадцать дней после покушения. Кроме того, Каплан сумел найти бывшего лаборанта, который работал в хирургическом отделении, куда поместили Кастнера, когда он пошел на поправку.

По мнению Каплана, которое на данный момент пока не подтверждено другими источниками, медсестра обнаружила Кастнера мертвым в койке с подушкой на лице, что не исключает вероятность насильственной смерти. Более того, проверка истории болезни Кастнера, по словам Каплана, также вызывает сомнение в ее достоверности, позволяя предположить, что ее попросту переписали.

На следующем этапе своего расследования Каплан обратился в архив ШАБАКа за документами, связанными с делом Кастнера, и поначалу думал, что это не будет связано с какими-либо особыми трудностями – как-никак прошло 63 года, а гриф секретности по таким делам обычно действует 50 лет.

Каково же было его удивление, когда начальник архива отказал ему в выдаче документов, заявив, что гриф "совершенно секретно" на всех бумагах, связанных с этим делом, сохраняется, так как их публикация угрожает… интересам национальной безопасности.

После этого Надав Каплан и обратился в БАГАЦ (Высший суд справедливости,  - ред.), который, как принято, запросил у ШАБАКа объяснений. Но, как уже было сказано, вместо объяснений последовала фактически отписка: дескать, у архивариусов попросту нет времени и сил, чтобы просмотреть весь массив документов и решить, что из них уже можно публиковать, а что еще нет.

И в связи с этим ответом возникает, в свою очередь, целый ряд новых вопросов.

В первую очередь, разумеется, это вопрос о том, каким образом публикация всех материалов "дела Кастнера" может угрожать национальной безопасности — ведь речь вроде бы идет о сугубо внутреннем деле, которое никак не затрагивает международные интересы Израиля и не должно содержать никаких дипломатических тайн. Во-вторых, почему это дело насчитывает столь огромное количество документов, что их разбор может надолго парализовать работу архива ШАБАКа? И, наконец, третий вопрос. Он возникает после заявления представителя ШАБАКа в БАГАЦе, который выразил готовность представить судьям часть документов, "но только при закрытых дверях, без присутствия историка".

Само поведение главного архивариуса ШАБАКа, по мнению Надава Каплана, стало косвенным доказательством того, что государству есть, что скрывать, и что эта спецслужба и в самом деле причастна к убийству Кастнера.

При этом Каплан отклоняет предположение, согласно которому публикация документов может скомпрометировать имена фигурирующих в них оперативников "Шин-Бет".

"Во-первых, "Шин-бет" может публиковать документы, предварительно удалив имена тех сотрудников, кто до сих пор жив, — говорит Каплан. — В конце концов, не так уж важны сами имена, как факт того, что случилось на самом деле.

Во-вторых, я хочу найти ответ на самый сложный вопрос: может ли быть, что премьер-министр и директор "Шин-бет", исходя из собственных соображений, решили послать кого-то, чтобы устранить Кастнера, а когда покушение не удалось, отправили убийц в больницу, чтобы "исправить ошибку"? Может быть, они сказали: этого человека надо заставить замолчать?", — сказал Каплан в интервью газете "Гаарец".

К этому мнению присоединилась и адвокат Яара Винклер-Шалит, которая тоже работает над этим делом. По ее словам, в современном мире существует тенденция "ставить общественный интерес над соображениями безопасности для получения нужной информации". Так, недавно в США были опубликованы тысячи документов об участии правительства в событиях Афганистане в нулевых, а не в 1950-х годах.

"Мир изменился, и старые концепции безопасности сменились новыми, которые соответствуют реальности, где все документируется, цифруется и передается всему миру за секунды", — отметила адвокат, добавив, что подобного рода информацию, которая столь важна, нельзя скрывать от общественности".

Вместе с тем ряд израильских историков и публицистов считает, что вопрос в данном случае отнюдь не в самом "деле Кастнера" как таковом. Публикация документов, по их мнению, может вызвать вопросы о деятельности ШАБАКа в целом и таким образом открыть ящик Пандоры: на повестке дня снова окажутся вопросы о деятельности Авишая Равива и других агентов, "наследивших" по прочим громким делам, которые до сих пор у всех на слуху.

Так что, как мы можем еще раз убедиться, история — не такая уж безобидная наука, как некоторым иногда кажется.

Источник: http://www.isrageo.com/