СВЕЖИЙ ХЛЕБ И ГНИЛЫЕ ЗРЕЛИЩА в защиту потребителя

                        
Мне говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.
      Николай Глазков

 Большой зал Московского Дома кино полон. На улице – 3О  жары, в зале все 35 градусов. Кондиционер работает плохо. Духота чудовищная, но зритель не уходит. Он забывает обмахиваться программкой. Он смотрит фильм, в котором нет погонь и стрельбы, жестокости и динамичного развития сюжета. Он смотрит киноленту, в которой нет ничего, кроме доброй, хорошо рассказанной истории. Кончился фильм, прошли титры, а зритель не торопится покинуть липкую духоту зала, будто ждет продолжения. Он готов терпеть и не это, только бы предложенная ему духовная пища не отдавала гнилью давно испорченного продукта.

Все это, на том же фильме,  повторилось в Тель-Авиве, Лондоне, Цюрихе, Нью-Йорке….

 Зрителю дали возможность вспомнить о том, что он человек. Он свободен. Он не раб навязанных массовой культурой стереотипов. Это был глоток свободы, напоминание о том, что не все еще потеряно, что жив, несмотря ни на что, человек в человеке.

 Еще совсем недавно автор, его талант, личность диктовали потребителю свои законы, свои правила игры. Они были диктаторами вкуса: Рабле и Сервантес, Рембрандт и Левитан, Моцарт и Мусоргский…

 Трудно, да что там невозможно себе представить, что Лев Толстой писал первые, «французские» страницы «Войны и мира» в желании потрафить массовому потребителю. При всей своей тяге к «опрощению» и поздние вещи великого старика, такие как «Крейцерова соната» или «Хаджи Мурат», не были рассчитаны на запросы рынка. Художники прошлого жили в своем, особом мире и даже понятная забота о деньгах и потребителе не могла подчинить их творчество каким-то общим, нивелирующим само творчество  требованиям.

 Нет, массовая культура существовала всегда, но в прежние века человек был всецело занят производительным трудом и редкие часы и минуты досуга были, скорее, исключением в его жизни, чем правилом.

 Нынче все изменилось. Так называемые, цивилизованные страны не знают, чем занять население своих государств. Технический прогресс освободил человека от тяжкого, многочасового труда и одновременно загрузил его свободное время множеством видов разнообразных зрелищ.  Всеобщая грамотность создала необходимость интеллектуальных утех.

 Когда-то массовая культура носила, по большей части, любительский, доморощенный характер. Сегодня ее продукт выпускают конвейерным, фабричным способом. За этим нет злого умысла «растлителей душ». Нет никакого заговора «темных сил», а есть обычные законы экономики, бизнеса, которые, увы, сплошь и рядом противоречат тому лучшему, что есть в человеке.

 Проще говоря, массовая культура неосознанно преступна. Она вынуждена не «сеять доброе, вечное», а исподволь разрушать основы людского бытия. Иной раз мне кажется, что вся она превратилась в сплошные "Окна ТАСС". Впрочем, Маяковский даже в халтуре своей был талантлив, а здесь эти "окна" малюют и пишут бездари. Причины такого положения вещей просты. Массовое производство не может основываться на авторском начале. Людей одаренных или просто профессионально состоятельных не хватило бы и на тысячную долю «сетки вещания». Кадровая политика менеджеров от культуры, не по своей воле, ориентируется не на штучное производство, а на поточные штампы, сделанные людьми далекими от подлинного творчества.

 Халтура, пошлость, обращение к зверю в человеке возникли в массовой культуре не потому, что людям необходим именно этот корм, а другой они отвергают по определению. Нет, просто эти приемы работы единственно доступны «армии пролетариев» - делателей этой культуры. Для обращения к лучшему в человеке нужен дар, нужен высокий профессионализм. Для обращения к злу в потомках Адама можно обойтись без этих качеств. Достаточно знания  ряда штампованных приемов, куда обязательно входит секс на уровне порнографии, жестокость, безликость и пошлость. В общем, ряд банальных приемов, чья эффективность доказана опытом.

 В результате происходит, своего рода, зомбирование пользователя. Годами он получает одну и  ту же низкопробную пищу и начинает считать ее нормой. Он плачет, когда у него выжимают  слезу. Он смеется, вторя указанному смеху за кадром. Он не видит ничего, кроме серой, однообразной продукции и начинает походить на собаку Павлова, реагируя лишь на внешние, хорошо рассчитанные раздражители.

 Он начинает следить за погоней, забывая, кто за кем гонится. Он напряжен на уровне животных рефлексов. Он погружен в грязный мир сплетен. Как малое дите он получает удовольствие от банальных страшилок. Его увлекают выстрелы и кровь, как таковые, безотносительно к тому минимуму морали, которая бывает заложена в продукцию подобных книг, фильмов или телевизионных сериалов.

 Здесь  неуместны споры по поводу вкусов, национальных особенностей зрителей, традиций подлинной культуры. Культура массовая вывела особую, общую породу потребителя, способного реагировать только на стандартный набор раздражителей.

 Так называемый, рейтинг, которым так  гордится деятели от массовой культуры, чаще всего основан на тех же Павловских рефлексах, создаваемых тотальной рекламой. Это ложь, что зритель готов потреблять только второсортную продукцию. Просто другая  не по силам тем, кто занят круглосуточной загрузкой эфира, газетных полос, телевизионного экрана, да и Интернета, который давно уже стал зеркалом цивилизации рода людского.

 Ситуация тупиковая. Миру угрожает не выдуманное спекулянтами от политики глобальное потепление, а глобальное зомбирование человечества с помощью массовой культуры.

 «Мой зритель умер», - говорил Федерико Феллини. Классик кинематографа ошибался. Его зрителя убили. Убил поп-корн. То, что низвело произведения искусства до уровня жвачки, шашлыков или йогурта. Потребителя заставляют забыть, что  искусство – не пища для желудка и примитивных инстинктов. Искусство – это труд сострадания, сопереживания, соучастия.

  Обычная жалоба: «Мы хотим отдохнуть, а вы нас мечтаете загрузить очередной работой».  Потребитель не может, не хочет понять, что нервы его, психику, как раз,  «грузят» «творцы» масс – медиа, только делают это исподволь, ловко дозируя наркотик своего продукта.

 Утверждаю, что смотреть изо дня в день «мыльные оперы» - тяжкий изнурительный труд и для тела, и для души. Убежден, что фильмы ужасов во всей их разновидности атакуют, и без того ослабленную стрессами, нервную систему человека. Уверен, что массовая книжная продукция лишает человека памяти, способности логически и творчески мыслить.

 Беда еще и в том, что религиозные институты перерождаются согласно моде. Политики от религии опошляют веру. Они же, как мы видим это в случае фанатичного ислама,  приспосабливают ее для массового сознания, идут по легкому пути, то есть ищут зверя в человеке, а не человека в нем же.

 Мне говорят: рынок решает все. Были когда-то заказы на разных Бахов и Пушкиных – гении появлялись. Теперь на рынке и без них весело. Нет нужды привлекать таланты к обслуживанию населения. Цинизм? Не думаю. Во всем виноват сам характер духовной деятельности человека. Плохой хирург умертвит одного, другого пациента – и потеряет работу на всю жизнь. Бездарный автолюбитель рискует очень быстро переселиться в мир теней. Плохой сапожник незамедлительно лишиться клиентов. Массовая культура снимает вопрос «табели о рангах», ее недоброкачественный продукт попадает на прилавок без какого-либо контроля «санитарных служб». И не рискует остаться без внимания потребителя.

 Повторю, понимаю, что в создавшейся ситуации не найдешь виновников. И я вовсе не думаю метать громы и молнии в людей, занятых «отгрузкой» упомянутого товара. Алчность ныне правит миром нашим. Сам грешен, сам в минуты безденежной тоски позволял себе пачкать руки. Беда, как раз, в том и состоит, что прямых виновников в основных бедах человеческого рода найти практически невозможно.

 Преследовать, менять, загонять в угол дельцов от наркокультуры  - дело безнадежное. На место одного ловчилы придет другой. Больше всего  пугает потеря ориентиров: полное нивелирования понятий, насаждаемое этими дельцами. Их понятное стремление выдать черное за белое, их попытки свалить все на низменные вкусы зрителя. Короче, меня пугает человеческий фактор во всей этой прискорбной истории с догматом Массовой культуры. Пугает то, что  мы сами же заводим себя в топкое, гнилое, вонючее болото, но при этом стараемся себя же убедить, что стоим под хрустальными струями водопада.

    Когда-нибудь, лет через тысячу, историки культуры станут внимательно расследовать феномен нашего времени, когда гипноз технократии сделал попытку умертвить Богодуховную сущность человеческих существ. Материала для исследований у них будет предостаточно. Ничего не поделаешь, решат исследователи, был и такой прискорбный период в истории рода людского. После Великой катастрофы люди, наконец, одумались, поняли сущность и причины этого глобального события. Повторюсь, под Великой катастрофой я имею в виду не таяние льдов Арктики и Антарктиды.

 К этому напечатанному тексту добавлю то, что обнародовать трудно решиться.

 Творчество (подлинное) предельно эгоистично. Настоящему художнику плевать на потребителя. Он живет, чувствуя на шкуре жар ада. Творчеством он спасает себя от кошмара бытия. По Фрейду снами и творчеством человек спасает свою психику от угрозы безумия. И это справедливо. Томаса Манна спросили как-то: с какой целью он написал свой последний роман. Он ответил просто: «Ради удовольствия». Проблема потребителя возникает тогда, когда искусство перестает искусством быть. В норме потребитель выполняет роль кормильца художника, но никак не судьи и диктатора моды. В НОРМЕ, повторяю. Когда толпа, масса, охлос выходят на первое место – искусство исчезает, а появляется то, о чем написана статья. ХХ век перечеркнул либеральные бредни о величии народа, как положительной величины. Народ – миф. Толпа, причем безумная от жестокости, глупости и пошлости, – вот реальность.

 Художник, в любой сфере искусств, работает на себя, ради себя, но его талант неизбежно вербует единомышленников. Тогда и возникает обратная связь, как побочное явление, но необязательное. Система защиты художника, придуманная им для самого себя, становится годной для кого-то еще. Мир, в котором он лично может выжить, становится прибежищем еще для кого-то. В этом нет гордыни, нет высокомерия, а есть одна МЕДИЦИНА.

 Подлинный художник вообще не думает о потребителе, за этим всегда стоит тщеславие, а в одной мудрой хасидской притче сказано: «Вы можете сотворить много добрых дел, но если в вашей голове появилась хоть одна тщеславная мысль, можете запрятать все ваши добрые дела в ящик и забросить его в ад». Я сейчас копаюсь в Пастернаке. С возрастом он стал писать «Д.Ж.», повторяя без конца, что его поэзия – ерунда, а этой вещью он чуть ли не обеспечит свое бессмертие, откроет людям все тайны времени и сделает его гений общемировым. Эти тщеславные мысли и превратили его «добрые дела» в пустые хлопоты. Пушкин, когда писал свою прозу, замечал в письмах, что только таким образом он может выразить то, что хочет. Даже сожалел, что «искусству рифмы не все доступно». Вот почему Пушкин стал ВСЕМ, а Пастернак всего лишь отличным поэтом и переводчиком, хотя и прожил на 33 года больше.

 Понимаю, что многие рассуждения стоят на видимости простоты разных искусств, но это не так. Загадки подлинного искусства не менее сложны, чем задачи химии, физики или математики. Я бы даже сказал, что и здесь за тайной тайна, как и в любой науке. Но профессионал на то и профессионал в любой области, что знает хотя бы пути к возможной разгадке.  Профессионализм в искусстве существует точно так же, как в кибернетике, психологии, футболе и.д.

ТАБЛ-ТАБЛ рассказ медицинский и фантастический

  

Он был так похож на моего хорошего друга Семена Палиевского. Странно, под этим именем и фамилией гость и представился. Но Сеня Палиевский умер семь лет назад от рака печени. Я был на похоронах и выпил за упокой замечательного человека не одну рюмку водки.

 Удивительное совпадение. Тем не менее, был рад незваному гостю. Он же сразу приступил к делу: демонстрации странного фильма.

- Нет ничего омерзительней человека жрущего, - комментировал изображение гость. - Вы только посмотрите, какая гадость: челюсти ходят, кадык дергается, глотает, как удав, слюны полон рот, а то еще и мимо рта. Это миф, что можно есть красиво…. Мерзость, - повторил гость, выключил телевизор и скрестил руки на груди. – Но мы спасем мир не только от уродства пожирания, но и от трагедии войн, нищеты, голода. Спасем эту цивилизацию от неминуемого краха.

 - Похвально, - сказал я. – Не вы первый и не вы последний. Спасителей было много. Только после каждой очередной попытки становилось еще хуже.

 - Ваша правда, - кивнул он. – Идеи были посланы замечательные, но без таблетки. Одни слова без единства  с  техническим прогрессом. Мы признаем, что была допущена серия пагубных ошибок, но на этот раз предлагается  уникальный симбиоз новой философии и технократического прорыва. Вот почему наше изобретение станет последним и решающим шагом,  - Семен Палиевский и достал из кармана стальную капсулу и тут же вытряхнул на ладонь ее содержимое: розовые таблетки - каждая величиной с ноготь большого пальца.

 - Вы давно завтракали? – спросил гость.

 - Давно, - признался я. – Пора обедать.

 - Обедать не будем! – торжественно объявил Палиевский. – Вы проглотите одну, всего одну таблетку – и целый день сытости я вам гарантирую.

 И тут я заметил некоторую странность в облике моего гостя: необычные уши. Собственно сами раковины не представляли ничего особенного – вот только мочки как-то странно разворачивались вокруг вертикальной оси, словно именно они, мочки, прислушивались к моим репликам.

 И вот этот обладатель странных ушей уже стоит передо мной со стаканом воды.

 - Ну! Не станем медлить!

 - За что это вы меня так? – спросил я. – Что я вам сделал?

Вместо ответа гость решительно отправил в рот одну из таблеток и запил ее глотком воды.

 - Вот, - сказал он. – Умрем вместе…. Шучу, шучу! Жить будем сто двадцать лет, не меньше. Так говорят у вас – евреев?

 - Простите, – удивился я. – А вы кто?

 - Неважно, - отмахнулся гость. – Ну, будем жить?

 - Не собираюсь так много, - мне совсем не хотелось глотать совершенно незнакомый, подозрительного вида, розовый катыш.

 - Придется, - утешил меня гость. – Ну, сколько ждать?

-  Хотелось бы…. Ну, в общих чертах – состав?

- Военная тай на, - усмехнулся гость. – Одно могу сказать: никаких белков, жиров и углеводов. Не будет больше сеятелей и пахарей. Конец тяжкому и унизительному труду. Животноводов тоже не будет. На свалку весь молочный продукт.

- И йогурты? - вздохнул я.

- Перестаньте! – только отмахнулся Семен Палиевский. – Поймите, мы ставим точку на всей этой гнусной культуре кулинарии. Время – вот что по-настоящему дорого! Только представьте, сколько теперь появится свободных часов и минут? Никакой          кухни, никаких обедов, завтраков, ужинов!

 - Буренок не будет, - вздохнул я. – Овечек, баранов, коз…. Слушайте, ¸даже петухов и кур?

 - Только в зоопарке! – отрезал гость. – Ну, вперед!

 - На мышах испытывали? – спросил я.

 - На лошадях исключительно.

 - И как лошади? Живы?

 - Эффект потрясающий!

 - В каком смысле?

 - Овсом отборным брезговали три дня, а две наши кобылы на дерби первыми пришли.

 - У кобыл сильный организм…. Послушайте, - оживился я. – Вам бы с этим к ученой публике, к политикам…. Политики любят жить долго, если при власти. Зарядку делают, теннис, гольф…. Вы бы им эту таблеточку.

 - Опасно, - не сразу отозвался гость. – Такое начнется. Поймите, эта розовая таблетка - смертельный приговор сельскому хозяйству и не только…. В мире без конфликтов и кризисов и они, политики, не будут нужны…. Нет. К политикам не пойду. Они меня, вместе с моим изобретением под сукно…. А то и сгноят на корню или шлепнут сразу.

 - Ну, а ученые? – напомнил я. – Нобелевку могут дать. Тут, как раз, ООН бьет тревогу насчет продовольственного кризиса. Дадут, это точно.

 - Дадут, жди, - усмехнулся гость. – Догонят и еще дадут. Зависть, уважаемый, правит вашим миром. Зависть!... Вот вы не опасны. Напишите несколько строк о нашей встрече – этого достаточно. Глядишь, кто-то, когда-нибудь и подхватит идею. Было бы семя брошено – прорастет.

 Тут я попробовал для отвода глаз устроить спор философский, даже прикрыл на всякий случай капсулу с  таблетками, и Семен Палиевский сдался.

 - Хорошо, - сказал он, спрятав свое сокровище в карман. – Сегодня состоится заседание нашего клуба ТАБЛ-ТАБЛ. Я уполномочен официально вас пригласить, - и он протянул мне бумажку тоже розового цвета, на которой значился адрес этого клуба и время заседания.

Взявшись за ручку двери, он резко обернулся.

 - А зубы!? Сколько муки, сколько боли. Сколько безумных затрат на лечение-протезирование. Грядет счастливая эра беззубого человечества!

 И все – дверь за Семеном Палиевским захлопнулась.

 Большой ангар в промышленной зоне был практически пуст, если не считать полусотни суровых мужиков у трибуны. Причем одеты эти мужики были совершенно одинаково: в черные комбинезоны. Мне даже показалось, что похожи все они друг на друга, как две капли воды. Выступал мой знакомый враг вкусной и здоровой пищи.

 - Табл-табл! – кричал он. – Новый мир близок. Новый мир свободы и равенства. Табл-табл!

 И все присутствующие дружно подняли над головой кулак и поддержали Палиевского дружным воплем: «Табл-Табл!»

 - Конец обжорству и голоду! Конец зависти голодных к сытым. Конец мукам бедности, когда мать не знала, чем накормить своего ребенка. Конец эре всеобщего, звериного пожирания. Табл-табл!

 - Табл-Табл! - все тем же образом поддержали оратора собравшиеся.

 - А что, - подумал я, - есть в этой идее рациональное зерно. Чем, собственно, человек отличается от скотины, если тоже озабочен только одним: как бы набить брюхо, а тут никаких проблем. Где-то производятся эти самые таблетки, проглотил одну – и ты сыт, и доволен: не надо бегать по магазинам, жечь газ и электричество на кухне, тратиться в ресторанах.

 - Поэты, художники, писатели, музыканты, философы и актеры! – кричал Палиевский. – Наступит ваша эра! Духовная пища станет главной и единственной в жизни человечества. Люди перестанут отвлекаться на тупое и гнусное заполнение желудка. Грянет светлая эра подлинных искусств, духовного пробуждения. Табл-Табл!

 - Табл-Табл! – хором заорали собравшиеся.

 - Табл – Табл, - невольно повторил я вслед за всеми.

 - Нет более порочного наслаждения, чем наслаждение вкусом пищи?! – продолжал оратор. – Что за этим? Кровь, охота на живые существа, жестокость, мучительство! Кто был на бойнях, хорошо знает, как омерзительно это все выглядит. Мы отказываемся пожирать живые существа, как волки и акулы! Не будем больше глотать траву, как кролики, ослы или мулы! Мы разумные существа, венцы природы! Табл-Табл!

 - Табл-Табл! – в очередной раз подняло кулаки собрание.

 - Нет больше проблемы ожирения! Нет вислых животов! Нет тысячи болезней, связанных с потреблением яда привычной пищи! Табл-табл!

 - Табл-Табл!

 Я, на этот раз, тоже заорал вместе со всеми, пожалев, что отказался попробовать розовую таблетку. В общем, оформил я членство в этом клубе и получил дюжину розовых таблеток.

 Одиннадцать дней я ничего не ел, не было в том нужды, и тратил время на интеллектуальные забавы и подсчеты сэкономленных средств. Двенадцатую таблетку отдал в университет на химическую экспертизу. Ответ пришел незамедлительно:

 «Уважаемый г-н. Красильщиков! Присланная вами субстанция подвергнута анализу быть не может, так как ее состав современной науке неизвестен. Убедительная просьба сообщить нам, где и при каких обстоятельствах присланный вами материал был получен?»

 Ну, рассказал я ученым о визите странного типа, а что толку? Сам-то визитер исчез, будто сквозь землю провалился. Не раз я побывал в том ангаре – пусто, только сквозняк метет по бетонному полу легкий мусор. Пропал спаситель мира нашего – Семен Палиевский, пропали его мужики в одинаковых комбинезонах, пропали странные мочки ушей, способные поворачиваться вокруг своей вертикальной оси.

 Теперь я питаюсь все тем же скучным способом, как и все земляне. И жалею только об одном: зря пожертвовал последней таблеткой, а то бы еще целый день (24 часа) не думал о тяжкой и глупой необходимости жевать и глотать, набивая постылым кормом ненасытную утробу желудка.

ГУРМАНАМ НА ЗАКУСКУ

Мы существуем в эпоху ускоренного технического прогресса. Это верно, но есть также и мнение, что мы живем одновременно в эпоху человеческого регресса. Читая замечательную прозу С.Т. Аксакова, прозу совершенно забытую, как жертву особой гражданской войны в России между почвенниками и либералами, я сумел еще раз убедиться, что регресс этот существует. Вы только послушайте!

 « Стол ломился под кушаньями, и блюда не умещались на нем, а тогда было обыкновенье все блюда ставить на стол предварительно. История началась с холодных кушаний: с окорока ветчины и с буженины, прошпигованной чесноком; затем следовали горячие: зеленые щи и раковый суп, сопровождаемые подовыми пирожками и слоеным паштетом; непосредственно затем подавалась ботвинья со льдом, с свежепросольной осетриной, с уральским балыком и целою горою чищеных раковых шеек на блюде; соусов было только два: с солеными перепелками на капусте и с фаршированными утками под какой-то красной слизью с изюмом, черносливом, шепталой и урюком. Соусы были уступка моде. Степан Михайлыч их не любил и называл болтушками. Потом показались чудовищной величины жирнейший индюк и задняя телячья нога, напутствуемые солеными арбузами, дынями, мочеными яблоками, солеными груздями и опенками в уксусе; обед заключился кольцами с вареньем и битым или дутым яблочным пирогом с густыми сливками. Все это запивалось наливками, домашним мартовским пивом, квасом со льдом и кипучим медом. И всё это кушали, не пропуская ни одного блюда, и всё благополучно переносили гомерические желудки наших дедов и бабок! Кушали не торопясь, и потому обед продолжался долго. Кроме того, что блюд было много, и блюд, как мы видели, основательных, капитальных, лакеи, как свои, так и гостиные (то есть приехавшие с гостями), служить не умели, только суетились и толкались друг о друга, угрожая беспрестанно облить кого-нибудь соусом или соком из-под буженины….

После обеда перешли в гостиную, где два стола были уставлены сластями. На одном столе стоял круглый, китайского фарфора, конфетный прибор на круглом же железном подносе, раззолоченном и раскрашенном яркими цветами; прибор состоял из каких-то продолговатых ящичков с крышками, плотно вставляющихся в фарфоровые же перегородки; в каждом ящичке было варенье: малинное, клубничное, вишенное, смородинное трех сортов и костяничное, а в середине прибора, в круглом, как бы небольшом соуснике, помещался сухой розовый цвет. Этот конфетный сервиз, который теперь считался бы драгоценной редкостью, прислал в подарок свояку Николай Федорыч Зубин. Другой стол был уставлен тарелочками с белым и черным кишмишем, урюком, шепталой, финиками, винными ягодами и с разными орехами: кедровыми, грецкими, рогатыми, фисташками и миндалем в скорлупе».

 Разные всхлипы насчет свининки и прочий некошер исключим категорически, но в остальном - музыка, симфония, сказка! Давно забытая, утраченная радость бытия. Ну, а лакеи - они всегда лакеи. Там  прогрессов, регрессов разных не бывает.Кто-то скажет: "Какой ужас! Теперь понятно, почему те люди жили совсем недолго". Что правда, то правда, как правда и то, что смартфон и планшетка, как закуска, заметно уступают фаршированной утке или яблочному пирогу с густыми сливками.