11 декабря 2014 г. Григорий Канович стал лоуреатом Национальной премии Литвы.
Связь времен
Не хотел бы напрямую писать о новой, замечательной книге Григория Кановича «Облако под названием Литва». Книга, изданная «Библиотекой «Иерусалимского журнала», как это обычно бывает с работами писателя, - умна, талантлива, красива и в рецензиях не нуждается. Я бы хотел поделиться теми мыслями, которые возникли в ходе чтения этого сборника рассказов.
Писатель Канович всегда занимался делом святым и мистическим: он возвращал нам образы и души евреев Местечка. Великие и обычные, святые и грешные души. Известно, что жертвы произвола могил не имеют. У шести миллионов евреев, погибших в огне Холокоста, есть одна – братская могила. Писатель Канович делает попытку назвать имя каждой жертвы зла. Попытку успешную, просто потому, что люди эти оживают под его талантливым пером. Канович не сочиняет мартиролог. Он, оставшийся чудом в живых, отдает долг ушедшим. Он воскрешает своих родных, друзей, соседей, разрывая круг одиночества в ином месте и в ином времени.
Герои рассказов Кановича незримо собираются вместе и заселяют удивительное пространство Местечка. Писатель напоминает нам о том, некогда исчезнувшем мире, в котором жили наши отцы, деды и прадеды. О нашем мире, который был подло отнят у наших же предков, точно так же, как некогда был отнят мир Иерусалима, как были неоднократно отняты у гонимых потомков Иакова миры Испании, Англии, Германии, России…. Каждый из этих, оставленных поневоле миров, был обжит, облагорожен евреями. В каждом они старались жить по Законам Божьим, вопреки постоянной юдофобии и злой воли властей. В каждом они поднимались до высот созидания, вопреки вечным наветам и злой молве. И об этом напоминает нам Григорий Канович своей книгой.
Фюрер добился своего в том, что касалось евреев Европы: «Распалась связь времен». Без этой связи нет народа, нет его истории. Я, рожденный после войны, не знал своих стариков. Я рос без их веры, опыта, знаний. Я был точно такой же жертвой Холокоста, как и моя бабка и дед, убитые нацизмом под местечком в Белоруссии. Мало кто из моих сверстников знал и помнил своих дедов и прадедов. Советская власть тоже была озабочена разрывом времен. В каждом своем рассказе Григорий Канович пытается восстановить эту связь. Он делает эта так талантливо, что я начинаю верить в свое, личное родство с героями его прозы. Вот этот Шимон Дудак вполне мог оказаться моим дедом, а Бедный Ротшильд – беднейший и несчастнейший из местечковых евреев - моим дядей. Канович, связывая распавшееся время, дарил меня чувством родства, обретением утраченного.
Евреи Израиля, да и не только Израиля, часто не хотят помнить о мире Местечка, из которого вышла большая часть граждан Еврейского государства. Мир этот был уничтожен, он не был способен оказать сопротивление нацизму, а потому есть обычный соблазн обвинить самих жертв зла в победе гитлеровского геноцида. Подлейшая эта точка зрения, основана на гордыне и глупости. «Нам не нужна история, лучше забыть наше позорное, гибельное прошлое» - не раз декларировали сионисты-социалисты, забывая о банальной истине: народ без прошлого, каким бы не было это прошлое, - это народ без будущего. Я всегда читал книги Кановича не только, как произведение литературы, но и как главы из истории моего народа - теплые и живые главы.
Григорий Канович словно ставит позади нас зеркало, просит обернуться и увидеть себя же в героях его прозы. «Мы все одной крови», - будто говорит он, и эта кровь, безвинно пролитая однажды, основа нашего народного гения, нашего долголетия, нашей победы. Мы торопимся, мы бежим, само время заставляет нас мчаться вперед, не разбирая дороги. Писатель всем своим творчеством заклинает бегущих в никуда: «Остановитесь хоть на мгновение, оглянитесь, без этого взгляда назад и путь вперед станет опасным».
«Человек, движущийся вперед с лицом, обращенным назад, - ключевой образ в искусстве Марка Шагала», - пишет в предисловии к мемуарной книге художника Н. Апчинская. Такого человека я вижу в романах, повестях и рассказах Григория Кановича. Мир, оставленный нашими отцами и дедами, не был Содомом и Гоморрой. Он был грешен, как и любое место на Земле, но и свят и светел настолько, что смог вызвать испепеляющий гнев дьявольских сил.
Сальвадор Дали не любил живопись Марка Шагала и называл этого великого художника «старьевщиком». Но мне всегда казалось, что оба эти мастера очень похожи друг на друга. Только Шагал черпал энергию вдохновения из фантазий о прошлом, а Дали - из фантазий о будущем. Думаю, и новая книга Кановича полна фантазий о прошлом. Но только подобный талант способен отмыть бытие от «мышиной возни жизни», поднять его на высоту доброй памяти и приблизить к дням нашим, так не похожим на жизнь Местечка, полную мистики и подлинной веры.
В книге «Моя жизнь» Шагал пишет: «В один прекрасный день (а других и не бывает на свете), когда мама сажала в печку хлеб на длинной лопате, я подошел, тронул ее за перепачканный мукой локоть и сказал: «Мама, я хочу быть художником».
Рай счастливого детства (мама и хлеб) – это и стало содержанием живописи Шагала. Детство - домашний хлеб – живопись – звенья одной цепи. Дали – совсем другое дело. Прожитое, прошлое он и в грош не ставил. Читаю в заметках «О себе и обо всем прочем»: «Обычно мемуары пишут к концу, к старости, когда жизнь прожита. Мне же в силу порочной привычки все делать не так, как прочие люди, взбрело на ум, что куда разумнее сначала написать воспоминания о своей жизни, а после ее прожить». Эти воспоминания о своей, и человечества будущей жизни Дали и писал на холсте всю свою жизнь. Собственно, какая разница, из какого «сора» творили эти двое свои шедевры. Главное, что они есть, нам подарены. Местечко погибло, превратилось в пепел, но не может погибнуть мечта человека о райских кущах детства. Рукописи, увы, горят. Вот детство наше никогда не сгорает. Вот и в рассказах Григория Кановича я увидел не «облако под названием Литва», а облако под названием детство. Немолодой писатель живет «связью времен». Он не способен отказаться ни от одного часа своей богатой событиями жизни - особенно от той, ушедшей с прошлым веком, когда можно было коснуться локтя мамы. О том, прекрасном времени, когда, как пишет Канович в рассказе «Кармен с третьего этажа»: «В родном местечке никакого театра не было. Бесплатным театром была сама жизнь, а ее подмостками попеременно становились улицы, базарная площадь, просторная баня на берегу легкоструйной Вилии, кирпичная синагога и заросший чертополохом стадион, на котором в ожесточенном футбольном поединке сходились две команды – пекари и столяры из «Маккаби» с одной стороны и унтер-офицеры из литовского спортивного клуба армии - с другой».
Собственно, все рассказы Кановича из этой книги написаны даже не о прошлой жизни, не о бытие погибшего Местечка, а о жизни настоящей, которая была когда-то до изобретения телевизора и поп-
