Когда Рудольф Нуреев, всемирно известный танцор, а впоследствии хореограф, умер в 1993 году в Париже, после него, кроме антиквариата, осталась собака по имени Обломов. Это был, как легко догадаются начитанные люди по его, разумеется, не без умысла данному имени, крайне ленивый пёс. Он таскал на своих довольно коротких и очень широких лапах тяжёлое тело грязно-белой окраски с пятнами бежевого и облезлого чёрного цвета, глаза его слезились, крепкие когти были слишком длинными и царапали паркетный пол, уши печально висели вдоль грустной морды. Насколько элегантен, гибок и тренирован был Рудольф Нуреев даже в последние годы и в начале своей болезни, настолько неэлегантен, тяжёл и неповоротлив был Обломов, его пёс.
Известно, что особенно красивые и интересные люди инстинктивно окружают себя невзрачными друзьями, чтобы не повредить собственному блеску. Так, видимо, и Нуреев, чемпион мира по невесомости, выбрал именно эту страдающую одышкой, неуклюжую собаку, которая преданно шаркала рядом, в то время как её хозяин летал, танцевал и скользил по жизни.
Обломов покидал квартиру своего хозяина с дорогими, мягкими коврами весьма неохотно, тем не менее, он сопровождал Нуреева повсюду, и прежде всего на ежедневные занятия в балетном зале с огромными зеркалами, гладким полом и bаrrе.
Рядом с фортепьяно лежало мягкое одеяло, и когда месье Валентин играл, а Рудольф Нуреев гнулся и вращался у станка, либо разучивал новые танцевальные движения со своими учениками или с кордебалетом Парижской оперы, Обломов дремал на своей подстилке возле фортепьяно, поглядывая сквозь почти закрытые глаза на репетиции, и иногда глубоко вздыхал. Он разбирался, между тем, неплохо в танцах, хотя и не совсем понимал, зачем живые существа подвергают себя мучениям, чтобы оторваться обеими ногами от пола, лететь в воздухе и при этом ещё грациозно вытягивать вверх руки,ailes de pigeon, en avant et en arrière, как крылья голубя, вперёд и назад. Зачем всё это?
Пол слегка дрожал, Обломов следил за ритмом фортепьяно и танцующих ног и начинал довольно бурчать себе под нос. Un, deux, trois, allez! Нуреев прыгнул вверх, прямые ноги тесно прижаты одна к другой, руки вытянуты, assemblé soutenu, партнёрша летела ему навстречу в grande jetée tournant, правая нога на пальцах, левая вытянута назад на 90 градусов, руки подобны крыльям, и Обломов чувствовал своим нутром под трёхцветной шерстью, что такое страдание, романтика и красота. Это делало его счастливым. По ночам ему снились иногда восемь балерин в пачках абрикосового цвета, которые танцевали рas еmboités, серию сложных, чередующихся шагов, с переходом всякий раз в пятую позицию. О да, Обломов знал толк в этом, он уже многое видел и мог вполне отличить епtгесhatquatre от entrechat six, когда выпрямленные ноги перекрещиваются во время прыжка в воздухе не два, а три раза.
Всё это нравилось ему необычайно, но больше всего он любил наблюдать за Нуреевым, даже когда его прыжки были уже не так высоки, как в былые годы. Обломов, который своё равновесие достигал только благодаря крайней медлительности, мог без конца смотреть на мощные прыжки Нуреева, невесомость которого казалась ему чудом, а когда его хозяин принимал позицию есагté de face, повернувшись к Обломову, сидящему в углу возле пианино, тогда сердце его трепетало от любви и глаза увлажнялись.
Когда Рудольф Нуреев стал совсем больным и слабым, собака не отходила от его постели. Друзья кормили Обломова, поскольку, несмотря на горе, аппетит его не уменьшился, но выходил он из дома только по крайней нужде. А когда Нуреев умер, Обломова нашли безутешным, с лапами, прижатыми к воспалённым глазам, словно он плакал, лёжа на восточном ковре возле кровати с множеством шёлковых подушек.
Нуреев, конечно, попрощался со своим любимцем, прежде чем его положили в Американский госпиталь, где он умер в январе 1993 года. Он, разумеется, позаботился о собаке и нашёл человека, который мог бы после его смерти ухаживать за животным. Этим человеком была Ольга Пирожкова, балерина, которая никогда не исполняла главные партии, но всю жизнь была предана балету и танцевала сначала в Ленинграде, а затем в Парижской опере и поклонялась Нурееву, восхищалась им, а когда он был болен, варила ему каждый день крепкие, наваристые супы и приносила в серебристо-голубом термосе.
Она кормила его с чайной ложки говяжьим или куриным бульоном, мясо доставалось Обломову, а когда обессиленный Нуреев засыпал, Пирожкова закутывалась в большой чёрный бархатный шарф с длинными кистями и в тёмно-красное шерстяное пальто и гуляла вместе с Обломовым вдоль засаженной каштанами аллеи, держа его на поводке, потому что он вновь стремился к дому хозяина, на свой мягкий коврик. Итак, умирающий Нуреев умолял Пирожкову позаботиться о собаке, а в своём завещании написал, что старинный сервант с ценными бокалами в стиле Бидермайер, а также два узбекских, очень дорогих ковра, собрание редких пластинок и большая сумма денег должны быть переданы в собственность Пирожковой, с ответным обязательством с любовью ухаживать за Обломовым до его последнего вздоха.
Пирожкова приняла наследство с благодарностью. Она добилась, чтобы Обломову разрешено было присутствовать на траурной церемонии, и он лежал смирно, иногда тяжело вздыхая, у её ног и никому не мешал. Напротив, многие со всего мира приехавшие танцоры, режиссёры, дирижёры, артисты, хореографы и журналисты, почитатели, поклонники и друзья Нуреева гладили Обломова по большой голове и говорили тихо: "Ах ты, бедный пёс!" или "Ну, теперь ты совсем один".
Но Обломов был отнюдь не бедной собакой и был совсем не одинок, ведь у него была Пирожкова, в квартиру которой возле Булонского леса он переселился. Его отороченные красным бархатом одеяла, чёрная таиландская плетёная кроватка, мягкий ошейник из телячьей кожи, его миски из лучшего севрского фарфора с ярким цветочным орнаментом Фальконе - всё это было взято с собой и в его глубокой печали напоминало ему о родном доме. Ольга Пирожкова любила Обломова так же, как любила Нуреева. Она заботливо ухаживала за ним, разрешала ему спать рядом со своей кроватью, а когда проигрывала замечательные старые пластинки с дивертисментами Рамо, Глюка или Гуно, под которые Рудольф Нуреев так часто танцевал, то у обоих появлялись слёзы на глазах.
Иногда Ольга ходила в репетиционный зал оперы заниматься с ученицами, и тогда Обломов вновь лежал у фортепьяно возле месье Валентина, смотрел и слушал, чувствовал, как дрожит пол, и иногда невыразимая тоска проникала в его грудь и вырывалась из него коротким, пронзительным воем. Тогда месье Валентин останавливался, убирал свои длинные белые руки с клавишей, склонялся, чесал Обломова за ушами и говорил: “Аh, mon pauvre petitchien, il n’est pas disparu, il est toujours entre nous”, - Ах, ты бедняга, он ведь не исчез совсем, он всегда здесь, с нами, - и Обломов чувствовал, что, наверно, это в самом деле так.
Пирожкова жила уединённо. Ей было за 60, её лучшие годы были давно позади, она и прежде не жила никогда так бурно, не устраивала роскошных празднеств, не давала банкетов, не угощала щедро друзей, как было принято у Рудольфа Нуреева. Её жизнь была скромной, подчинена дисциплине, словно простой ритуал, и Обломов с течением лет тоже чувствовал себя здесь, если быть откровенным, лучше, чем тогда, во время шумных, диких пиршеств в квартире Нуреева, когда молодые красивые мужчины наливали ему в миску шампанское и кормили его бутербродами с икрой. Ему хотелось покоя, и он обрёл его у Пирожковой, которая в постель ложилась вовремя. Тогда ночи стали казаться ему порой слишком длинными, и он пробирался в половине третьего через слегка приоткрытую дверь на небольшой балкон и смотрел сквозь решётку веранды вниз на тихую улицу возле Булонского леса.
Однажды ночью Обломов, к собственному удивлению, поймал себя на том, что он неожиданно изящно скрестил передние лапы и отважился на невысокий прыжок - почти гévoltade, крайне сложную комбинацию толчковой и работающей ногами. Он сильно сопел. Медленно поднял он заднюю часть тела и встал на носки задних лап - ему удалось почти идеальный геlevé, и он добавил ещё одно па, совсем маленький, едва заметный frаррé, лёгкий удар пятками, работающей ногой по опорной. Тогда он замер в удивлении и прислушался к себе.
Что это было? Неужели он сможет танцевать, даже если захочет, в его возрасте и при его весе? Была ли причиной тому тоска по хозяину, воспоминания, или же у него были свои эстетические потребности? Он не знал этого. Ясно было одно -его тянет попробовать то, что он так часто видел наяву и во сне. Jeté! Рlié! Обломов проделал то, что он тысячу раз наблюдал, как делают танцоры -короткую сериюdemi pliés, чтобы расслабить мышцы и держать равновесие, и потом рискнул встать в первую позицию: ступни повернуты наружу, пятки вместе так, что образовалась прямая линия. Обломову удалась она прекрасно. Вторая позиция - обе ступни по прямой линии с расстоянием в один шаг между пятками - получилась без всякого труда. Его сердце билось, он был очень взволнован и жалел, что раньше не испробовал какие-либо танцевальные па.
Но он уже слегка запыхался и решил не перенапрягаться и другие позиции попробовать следующей ночью. Обломов постоял, глубоко вдыхая ароматный ночной воздух, и отправился опять на свою подстилку, свалился на неё и погрузился в сон, в котором чешские девушки исполняли эротические танцы под музыку Дворжака.
На следующий день Ольга Пирожкова была удивлена тем, что пёс казался усталым и в то же время нервным. Он тяжело пыхтел, поднимаясь по лестнице, не хотел гулять, но беспокойно сновал взад и вперёд по квартире, и ей казалось, что он ставил лапы иначе - не так широко их расставляя, как обычно, а изящнее, будто это грузное животное пыталось ступать легче, и Ольга была очень обеспокоена и вместе с тем растрогана.
Она решила не спускать с Обломова глаз. В ту ночь он вновь поднялся со своей подстилки и пошёл на балкон. Пирожкова, которая обыкновенно спала чутко, была к тому же слегка озабочена, потому что пригласила в Париж группу танцоров из южной Индии и не была уверена, окупится ли вся эта затея и захотят ли на самом деле в Париже смотреть религиозные танцевальные представления брахманов. Она проснулась и увидела, что Обломов прокрался на балкон. Как же она была удивлена, когда пёс неожиданно прижал голову к решётке для поддержания равновесия, поставил обе передние лапы в третью позицию - ступни параллельно, носки смотрят в противоположные стороны, пятки прижаты друг к другу.
Конечно, это могло быть случайностью - причудливая поза, принятая невзначай, но четвёртая позиция совпадала тоже, а затем сложная пятая, из которой собака вдруг с совершенно неожиданной лёгкостью прыгнула ввысь и попыталась сделать аssemblé simple. Потом Обломов остановился, и Ольга Пирожкова, затаив дыхание, слышала его тяжёлое сопение. Он долго смотрел вниз на улицу, потом попытался встать на задние лапы, держа передние en haut над головой грациозно, как только мог, но выдержал недолго и быстро встал снова на все четыре лапы. Для Пирожковой не оставалось никаких сомнений: собака Нуреева тайно разучивает танцевальные па, она едва могла в это поверить. Как же ей себя вести?
Похвалить животное, показать, что она знает его тайну, или же тихо наслаждаться зрелищем и не подавать виду, что она о чём-то догадывается? Ольга выбрала пока последнее, но долго не могла заснуть от волнения. Она не могла сдержаться и будто невзначай протянула с постели руку и погладила Обломова по голове нежно, поощрительно, когда тяжело дышащий пёс давно уже лежал на своём одеяле перед её постелью и видел во сне, как одетые в красивые национальные костюмы мужчины стремительно танцевали украинский гопак в 2/4 такта.
Пирожкова всё чаще наблюдала, как Обломов пытается проделать изящные танцевальные движения. Он делал успехи. Она охотно иногда вмешалась бы и немного помогла ему, исправила, научила бы и поддержала, но остерегалась делать это, опасаясь, что пёс испугается и не будет вообще танцевать, если будет чувствовать, что он раскрыт и за ним наблюдают. Ей, конечно же, не терпелось поделиться, рассказать о своём неслыханном открытии: Собака Нуреева танцует! Какая сенсация! Она
подумывала даже продать фотографии танцующего Обломова во все большие газеты, да и рассказ для первых страниц журналов по балету был бы весьма ценен. И она могла запросить высокую плату- слишком большим счёт Пирожковой не был, и деньги Нуреева тоже постепенно таяли. Все свои доходы она обязательно делила с Обломовым, купила ему новое кашемировое одеяло, варила для него хорошее мясо, давала на гарнир рис басмати, а не обычный американский. И всё-таки Ольга не стала говорить об этом ни с кем.
Однако она пригласила на ужин журналистку, с которой была дружна, и попросила её взять с собой фотоаппарат - возможно будет сюрприз. Журналистка пришла, они ели и пили, слушали Мийо „L’homme et son désir“ и провели вдвоём чудесный вечер. Над Булонским лесом светила луна, а на балконе лежал Обломов, прижав морду к решётке, и смотрел на оживлённую по-вечернему улицу или же дремал. "А что же с сюрпризом?" -спросила Мадлен Корбо перед уходом. Ольга Пирожкова подняла, извиняясь, свои красивые руки, улыбнулась и сказала: "К сожалению, он не получился. Может быть, в другой раз, но заранее я ничего не могу тебе сказать". Женщины поцеловались на прощанье, и пока Ольга Пирожкова в своей маленькой кухне мыла и убирала рюмки, тарелки и пустую бутылку, она всё время поглядывала на Обломова, который лежал на балконе и дремал. Был тёплый летний вечер. Ольга вывела собаку ещё раз на улицу, потом они оба легли спать.
В эту ночь ничего не произошло, а на следующую возле подушки Ольги Пирожковой лежал маленький фотоаппарат. Если Обломов будет вновь танцевать, она попытается его сфотографировать. И действительно, около четырёх часов, когда начало светать и защебетали ранние птицы, крупный уродливый пёс стоял у балконной решётки и разучивал небольшую аrаbеsquе с вытянутой далеко назад левой лапой. Ольга Пирожкова взяла осторожно фотоаппарат и поднесла его к лицу.
В этот момент Обломов повернулся и посмотрел на неё с таким печальным выражением лица, что она почувствовала, будто предала его, как Орфей свою Эвридику, когда он освободил её из подземного мира, а потом потерял навсегда из-за своего любопытства. Пёс стоял и смотрел на неё, она опустила фотоаппарат, прошептала “Рагdon, mon,cher!”, и Обломов, тяжело ступая, прошёл в комнату и лёг далеко от её кровати, на маленький узбекский коврик под секретером. В эту ночь оба спали плохо. Пирожковой снился полный провал индийской танцевальной группы, которая на самом деле две недели спустя имела большой успех и принесла Пирожковой кое-какие деньги, а Обломов видел во сне мужчин с кинжалами, которые в диком 6/8 темпе танцевали дагестанскую лезгинку.
В следующие дни стареющая балерина и собака всемирно известного умершего танцора старательно обходили друг друга.. Она не знала, надо ли ей заговаривать о ночном происшествии, он не знал, действительно ли она его подстерегла и наблюдала за ним. Несколько дней он не танцевал совсем или же только когда был твёрдо уверен, что Ольга Пирожкова глубоко спит, он слышал это по её дыханию. Тогда он разучивал трудные прыжки и прелестные маленькие пируэты, но приземлялся всегда неловко на все четыре лапы, а не на две или даже на одну.
17 марта 1998 года Рудольфу Хаметовичу Нурееву исполнилось бы 60 лет. Обломов уже пять лет жил у Ольги Пирожковой и чувствовал себя порой старым и усталым. Но иногда он всё ещё разучивал танцевальные па, и у него было ощущение, что именно поэтому его суставы оставались крепкими, а сердце молодым. В тот весенний день, а было уже тепло и цвели форзиции, Пирожкова и Обломов незаметно пробирались на русское кладбище Сен-Женевьев де Буа к могиле Нуреева, куда собакам вход был, конечно, запрещён.
Она принесла большой букет белых роз и положила его на могилу. Долго стояла она молча, со сложенными руками, а Обломов лежал рядом, опустив тяжёлую голову на лапы. Он смотрел на могилу и был в задумчивости.
Тогда Пирожкова наклонилась к нему, вокруг не было видно ни души. Она погладила его ласково и прошептала: "Обломов, мой дорогой - один раз. Только для него."
Нос Обломова задрожал, его бока заколыхались. Он понял, что она ждала от него. Он должен раскрыть свою тайну, поделиться с ней, один раз станцевать для Нуреева, своего бывшего хозяина, который лежал здесь и которого они оба любили.
Пёс медленно поднялся, отряхнулся, застыл неподвижно, потом поднял голову и посмотрел на Ольгу Пирожкову, которая ему ласково улыбалась. Она не предаст его, он знал это. Тогда Обломов - тяжёлый двенадцатилетний пёс знаменитого танцора Рудольфа Нуреева, отошёл немного назад, взял небольшой разбег и сделал прекрасный саbrioleс сомкнутыми задними лапами и вытянутыми вверх передними, полёт над могилой с безупречным приземлением на дрожащую опорную ногу. Он приземлился посреди белых роз.
Пирожкова смотрела
на него и в глазах её были слёзы, она прошептала: "Une саbriole, merveilleuse,как горд был бы он за тебя, mon chег."
Потом они шли домой, окрылённые, счастливые, тесно связанные друг с другом, и на ступеньках перед дверью в их квартиру Обломов выполнил совершенно неожиданный soubresaut, сложный вертикальный прыжок из пятой позиции с безукоризненным приземлением. После этого до конца своей собачьей жизни он никогда не танцевал, и Пирожкова ни разу не проронила ни слова об их тайне.
* Элькен Хайденрайх. Рассказ “Nurejews Hund” опубликован в книге ElkeHeidenreich, Bernd Schroeder “Rudernde Hunde”, Carl Hanserferlag, München Wien, 2002.
