вторник, 23 марта 2021 г.
США отказались от предложения о разговоре Путина и Байдена
Маск заявил, что высадка на Марсе случится задолго до 2030
23.03 19:11 MIGnews.com
Маск заявил, что высадка на Марсе случится задолго до 2030
Колорадский стрелок, убивший 10 человек, – Ахмед Аль-Исса, у которого "не все дома"
Колорадский стрелок, убивший 10 человек, – Ахмед Аль-Исса, у которого "не все дома"
Мужчина, застреливший десятерых людей в супермаркете в американском городе Боулдере (штат Колорадо) минувшим вечером, – Ахмед Аль-Исса из близлежащего городка Арвадо.
Ахмеду Аль-Иссе 21 год, мотивы его поступка неизвестны. Вчера (в понедельник) около десяти часов вечера по израильскому времени и около часа дня по местному он открыл стрельбу по людям из автомата АР-15 ("гражданская" версия М-16).
Он начал стрелять на стоянке, затем зашел в магазин King Soopers и продолжил стрельбу там. Прибывшие на место происшествия полицейские схватили его, ранив в ногу.
Вот список 10 убитых Ахмедом Аль-Иссой: Денни Стронг (20 лет), Невен Стояничек (23 года), Рикки Олдс (25 лет), Тралона Бартковяк (49 лет), Терри Лейкре (51 год), Сюзанна Фонтейн (59 лет), полицейский Эрик Тейли (51 год), Кевин Махауни (61 год), Линн Мюррей (62 года), Джоди Вотерс (65 лет).
Губернатор штата Колорадо Джаред Полис объявил сегодня на пресс-конференции, что "это настоящий ужас и террор для всех нас". Вместе с тем в ФБР не установили мотив убийства и не квалифицируют это происшествие как теракт.
На снимках с места происшествия видно, как полицейские выводят из магазина убийцу с простреленной ногой.
После первых снимков американские социалисты стали публиковать посты о том, что стрелком, как они и ожидали, был "белый мужчина и наверняка сторонник Трампа".
Потом, когда выяснилось, что "белый мужчина" – Ахмед аль-Исса родом из Сирии, ненавидящий Дональда Трампа, эстафета язвительных уколов перешла к консерваторам.
Брат убийцы, Али Альауи, рассказал журналистам, что у Ахмеда "не все дома": еще в школе тому казалось, что его кто-то постоянно преследует и следит за ним. Как-то раз, завтракая с сестрой в кафе, он пожаловался ей, что на парковке много людей и все на него смотрят. Сестра выглянула наружу, но там никого не было. "Мы не знаем, что творится у него в голове. Я думаю, что он психически ненормальный", – сказал брат "сирийского стрелка".
Новейшие данные ЦИК: проголосовали только 51,5%
Новейшие данные ЦИК: проголосовали только 51,5%
Журналист 7 канала спрашивал у прохожих на рынке Махане Иегуда (Иерусалим), за кого они голосуют?
Этим вечером, 23 марта, были получены новейшие данные, опубликованные Центральной избирательной комиссией, согласно которым, на 18:00, только 51,5% избирателей, имеющих право голоса, выразили своё отношение к партиям, стремящимся попасть в 24-й Кнессет
Этот показатель на 4,8% ниже, чем соответствующий, зафиксированный на последних выборах, состоявшихся в марте 2020 года, и продолжает тенденцию, отмеченную израильскими политологами с полудня.
Также сообщалось, что из примерно 6.700 подтвержденных пациентов с коронавирусом, имеющих право голоса, 1 200 сделали это посредством компании Bon-Tor, запланированы еще 250 поездок на избирательные участки.
Кроме того, из 22.000 человек, находящихся в изоляции от коронавируса и имеющих право голоса, 1.012 сделали это через компанию Get Taxi, которая управляет 100 «шаттлами».
Часть избирателей приехали голосовать на своих личных автомобилях или в автомобилях, которыми управляют члены семьи.
Наконец, в аэропорту им. Бен-Гуриона проголосовали 200 израильтян, вернувшихся из-за границы.
Этим же вечером, журналист 7 канала спрашивал у прохожих, пришедших за покупками на рынок Махане Иегуда (Иерусалим), за кого они голосуют?
С видео с места событий можно ознакомиться, перейдя по этой ссылке.
Что делать если власти заблокировали один из моих любимых сайтов
Что делать если власти заблокировали один из моих любимых сайтов
Но даже к заблокированному сайту можно получить доступ.
Прокси-серверы, VPN и TOR
Самый простой способ продолжать читать заблокированный сайт – через зеркало: копию сайта, которую создают специально на другом, незаблокированном адресе. Однако зеркала тоже рано или поздно попадают под блокировку. Более надежный способ – зайти на сайт через сервер-посредник (прокси).
Обычно эти серверы находятся в других странах, где нужный вам сайт доступен всем желающим. То есть с помощью прокси вы подключаетесь к интернету не из своей страны, а из-за границы. К прокси-серверам можно подключиться через специальные приложения для телефона или компьютера. А в приложении Настоящего Времени, например, функция прокси включена по умолчанию. То есть, в случае блокировки сайта в вашей стране, вы все равно можете читать и смотреть через приложение благодаря встроенному прокси.
Похожим способом блокировки сайтов обходят VPN-сервисы. Но, в отличие от прокси, они еще и защищают ваши данные и анонимность в интернете. Что такое VPN и почему он нужен каждому, мы уже рассказывали. Пожалуй, платный или персональный VPN является лучшим решением.
Еще один вариант – даже более безопасный, чем VPN, но чуть более сложный в использовании – анонимный браузер TOR.
RSS
У многих сайтов, в особенности новостных, есть RSS-ленты: экспорт статей на независимые платформы. По RSS материалы сайта будут доступны в специальном ридере или на сторонних сервисах.
Соцсети
Наконец, большинство изданий и сервисов публикуют контент не только на своих сайтах, но и в соцсетях. Плюс, иногда соцсети предлагают собственные функции для обхода некоторых видов блокировок – например, Instant Articles в фейсбуке.
Если вы переживаете, что ваш любимый сайт могут заблокировать, начните фолловить его во всевозможных соцсетях, чтобы ничего не пропустить.
Сергей Юрский: антисемитизм — проблема мистическая
Сергей Юрский: антисемитизм — проблема мистическая
- Mar. 22nd, 2021 at 12:00 PM
Это интервью было взято четверть века назад у Сергея Юрского в его крохотной гримерке в Театре им. Моссовета. Он был давно знаменит, но очень прост и при этом невероятно глубок, являя собой тип актера-интеллектуала. Пусть та беседа станет данью памяти великому Актеру и Человеку…
— Сергей Юрьевич, ваша внешность у многих не оставляет никаких сомнений в происхождении.
— Боюсь вас разочаровать, поскольку я рос в русской семье. И я на самом деле не Юрский, а Жихарев — это фамилия моего отца. Фамилию эту он скрывал от меня, потому что за неё пострадал, так как был из священнического сана. Мать моя — еврейка по фамилии Романова. Вырос я в абсолютно русской среде, русской культуре, надеюсь, хорошего качества. А русская культура хорошего качества для меня всегда включает еврейскую проблему, проблему антисемитизма в России, проблему этих двух религий вообще — отцовской и сыновней, их преемственности, их противостояния, их жестокого, я бы сказал, эдипового комплекса по отношению друг к другу. Проблемы эти крайне волновали моего отца, как человека из священнической семьи, хотя сам он был неверующим. В конце 1920-х он создал театр, где они с мамой и познакомились. Темой одного из его спектаклей была проблема антисемитизма.
— Насколько я знаю, проблема эта в не меньшей степени волнует и вас?
— Безусловно. Чувство еврейства, своей половинчатости я испытывал на протяжении всей жизни, и только сейчас осмеливаюсь об этом говорить. Я никогда не болтал на эти темы, я от них страдал, ощущая все это лично, в связи с моей внешностью. Кстати, похож я совсем не на маму, а именно на отца.
Лет восемь назад я поехал искать следы семьи. Дома, их имения — ничего не нашлось. Но нашлись старухи, узнавшие меня. Было очень страшно, когда женщина подняла глаза от книги, которую читала с увеличительным стеклом, и крикнула страшным голосом: «Юра!» Это еще одно доказательство, что я похож на отца. Потом, разговаривая с этой женщиной, я услышал от неё: «Вы знаете, что меня мучает — я похожа на еврейку». Видимо, край такой... Рассказываю это не для добавления случаев, а опять же для понимания той самой проблемы — почему быть похожим на еврея — это плохо. Что нужно в себе преодолеть, чтобы это перестало быть твоей проблемой, твоим комплексом? Стать евреем и отречься от всего остального? Или отречься от еврейства, что тоже делало немало людей, и стать таким вполне благородным, но несколько акцентированным антисемитом? Как избавиться от этого? Думаю, что избавиться от этого нельзя. Это мистическая проблема. Уже позднее, читая Розанова, видя его истерическое отношение и к иудаизму, и к Ветхому Завету, и к евреям, и к России, и к Евангелию, я понимал, что все это не случайно. Читая Достоевского, я ощущал это. Я писал об этом — моя повесть «Чернов», по которой я снял фильм, отчасти выражает мои ощущения на эту тему.
— Вы для многих олицетворяете тип русско-еврейского интеллигента. Как в вас сочетаются эти два начала?
— Во мне, несомненно, больше русского. Но я слишком долго, как уже сказал, лично страдал от проявлений антисемитизма, чтобы отрекаться от всего, что с этим связано. Насколько слово «интеллигент» в России связано со словом «еврей»? А оно связано. Независимо от национальности. Связано опять-таки каким-то мистическим образом. Почти все диссиденты в глазах властей были либо евреями, либо еврееватыми. Когда во многих русских великих людях обнаруживались какие-то еврейские корни, один из корней, одна часть одного корня — это всегда носило сенсационный характер, тогда как обнаружение любых других корней — татарских, арабских, африканских, кавказских — не производило такого впечатления. Это почему-то имеет катастрофически принципиальное значение. И здесь опять всплывает чудовище антисемитизма — причем не в виде стороннего монстра, а распыленным в душах всех, населяющих эту гигантскую территорию, а может, планету.
— Два таких разных образа, как Остап Бендер и беззащитный интеллигент в картине «Место встречи изменить нельзя». Находите что-то общее для себя и в том, и в другом?
— Несомненно. Но Груздев — это жизненный образ. Я легко представляю себе такого человека. Я, может быть, несколько утрировал его страхи, его интеллигентность, но мне это было важно.
— Как русский актер, что думаете о еврейском влиянии на русскую культуру?
— Еврейскую культуру я знаю понаслышке. С очень давних лет моим ближайшим другом был и остаётся Симон Маркиш. Его отец — знаменитый Перец Маркиш, но сам Симон языка не знал, он знал одно — трагедию отца, трагедию Еврейского антифашистского комитета, гонения, ссылку — вот тогда мы с ним и познакомились — после ссылки. Симон постепенно входил в осознание культуры, которую он называл своей. Сейчас он — один из выдающихся знатоков русско-еврейской культуры, живет в Швейцарии — профессор Женевского университета. Но преподавая там русскую стилистику, русскую литературу, он параллельно читает курсы по русско-еврейской литературе и, думаю, является крупнейшим специалистом в этом вопросе.
Поскольку он мой ближайший друг, то эти проблемы всегда занимали нас в разговорах. Его замечательная книга о романе Гроссмана, его статьи об Эренбурге, о Бабеле — все это мне известно. Но именно под влиянием Маркиша я могу сказать, что все эти люди, конечно, не представители еврейской культуры — ни Бабель, ни Эренбург, ни Гроссман, ни Мандельштам. Это русские писатели еврейской национальности. Я уже не говорю о Пастернаке, которого обожаю. Это все — культура нашей интеллигенции, в которую вклад евреев невероятен. Да она пронизана этим, но пусть это будет восьмым вопросом, двадцать пятым пунктом, но не пятым, и уж никак не первым.
— А с еврейской культурой в собственном смысле этого слова приходилось сталкиваться?
— Это произошло недавно — в 1991 году в Париже, где мне предложили поработать в театре «Бобиньи» и играть в пьесе Ан-ского «Дибук». И хотя «Дибук» имеет два оригинала — на идише и на русском — мы играли по-французски, и я был единственным представителем русской культуры в пьесе, которая пришла отсюда. Я играл чудотворного раввина Азриэля. Ставил спектакль Моше Лейзер вместе со своим другом Патрисом Корьи. Моше был переводчиком пьесы с иврита на французский — его родной язык.
Тогда и произошло мое первое прикосновение к молитвам на иврите, а начало спектакля шло на иврите, хотя Моше мне постоянно говорил: «Ты по-русски, по-русски говори».
Я все не понимал, почему для него это так важно. Потом у нас был серьезный разговор. Моше родился в Бельгии, он франкофон, но по отцу — из Польши. Он музыкант, очень крупный музыкант, постановщик многих опер. Он полагает, что еврейство — это то, что исчезло. Израиль — это другая страна, очень интересная, он много там работал. Еврейство — это то, чего он никогда не видел. Это там — в России, в Польше. Там мелодия, там песня. И русский язык ему нравится, хотя он ничего не понимает. Вот эти репетиции и пятьдесят спектаклей, которые мы сыграли в Париже и Брюсселе, были для меня прикосновением к этой очень далекой чужой культуре. Я чувствовал барьеры внутри себя, говорю с вами совершенно откровенно, барьеры, через которые мне было очень трудно перешагивать. У меня возникали конфликты с коллегами, для которых этих барьеров нет, поскольку они западные люди — кто-то еврей, кто-то нет, но они перешагивали через это с легкостью. А я — нет. А мы — нет.
— А потом вы были в Израиле. Это для вас просто заграница или нечто большее?
— А потом я был в Израиле на гастролях. Когда я, наконец, первый раз в жизни оказался в синагоге — это была синагога у Стены Плача, — мне предложили надеть кипу. По спектаклю мне было уже все это знакомо, но кипы у меня не было, а была кепка. И я стоял и видел те самые поклоны, так трудно дававшиеся мне во время спектакля. Теперь я видел это в натуре, я видел людей в коротких штанах и белых чулках — в том самом костюме, в котором играл, к которому так трудно привыкал. А они стояли здесь рядом, и один все поглядывал на меня — хасид, судя по внешности. Я поглядывал на него, а он на меня, несколько раз мы встретились взглядами и, наконец, он, наклонившись ко мне, спросил: «Давно эмигрировали, Сергей Юрьевич?» «Я не эмигрировал, я на концерте», — ответил я. «Я вас по кепке узнал, — сказал хасид. — Она, как у Маргулиса во «Время, вперёд!», а вообще я вас знаю, потому что я в массовке снимался в «Золотом теленке» в Одессе».
Мы вышли. Моя жена присоединилась к нам. Он сказал: «Я вам сейчас покажу некоторые закоулки Иерусалима, зайдем ко мне домой, выпьем водки». И, конечно же, по дороге задал тот самый вопрос, с которого вы начали: «Но вы же еврей?»
Что для меня Израиль? Там много идейных людей. Это редкость. В других странах я с этим не сталкивался. Бывают люди интересные, но люди идеи… И потом — Иерусалим. Несравненное и незабываемое впечатление от приближения к этому городу. Я возвращался в Иерусалим в разное время суток — и утром, и днем, и вечером, и ночью. Каждый раз это было непередаваемо, ни на что не похоже…
— Какое имя в еврейской культуре вам хотелось бы выделить?
— Скажу о личности, которую считаю одной из главных фигур уходящего века. Это Жаботинский. Владимир Жаботинский, несомненно — великий писатель. Одно из потрясений моей жизни — роман «Пятеро». Это потрясающий русский язык, использующий и тот одесский говор, которым пользуется Бабель, но Жаботинский умеет отойти от этого акцента и перейти в хрустальный петербургский русский язык, рассказывая о том, что его волновало. Трагически необыкновенно. А стихи Жаботинского, которые сейчас мало знают... Писал он на восьми языках, но русский был все-таки его первым языком, хотя он выбрал свое еврейство и сказал: «Я — еврейский писатель».
— Многих друзей потеряли с началом последней эмиграционной волны?
— Друзей у меня всегда было немного. С одним из близких — Симоном Маркишем — нам удалось не потерять друг друга. Из моих дорогих, очень близких друзей я назову немногих. Это Михаил Данилов — артист БДТ. Сейчас он тяжело болен, лечится в США. Мы очень многим связаны. Мой друг — Олег Басилашвили, с которым мы видимся очень нечасто. Жизнь разводит, и Москва-разлучница. Но все-таки наше с ним сидение в одной гримерной в течение многих лет — самых главных лет становления в театре — соединило нас навсегда. И мой друг Михаил Агранович — кинооператор, более всего прославившийся фильмом «Покаяние». Я снимался в нескольких его фильмах, а потом, когда стал режиссером и делал фильм «Чернов», снова работал с Аграновичем. Вот этих четырех людей я назову как самых близких.
— Если можно, одно из ваших любимых стихотворений.
Настоящее будет потом. Вот пройдёт
этот суетный, мелочный, маятный год,
и мы выйдем на волю из мучившей клети.
Вот окончится только тысячелетье…
Ну, потерпим, потрудимся,
близко уже…
В нашей несуществующей, сонной душе
Всё заснувшее всхлипнет и с криком проснётся.
Вот окончится жизнь… И тогда уж начнётся*.
*Лишь позже я узнал, что это стихотворение самого Сергея Юрьевича, написанное им в 1977 году…
Беседовал Михаил Гольд, Москва, 1994
http://hadashot.kiev.ua/content/sergey-yurskiy-antisemitizm-problema-misticheskaya
За сегодня израильтяне потратили 1,09 млрд шекелей
23.03 19:45 MIGnews.com
За сегодня израильтяне потратили 1,09 млрд шекелей
John Lennon Plastic Ono Band: как полвека назад Джон Леннон вывернул душу наизнанку и создал исповедальный рок Видео
John Lennon Plastic Ono Band: как полвека назад Джон Леннон вывернул душу наизнанку и создал исповедальный рок Видео | ||
Категория: Очерки. Истории. Воспоминания Пятьдесят лет тому назад, 11 декабря 1970 года, в свет вышел альбом John Lennon Plastic Ono Band. Полвека спустя эти 11 песен, уложившиеся менее чем в 40 минут музыки, справедливо считаются не только лучшим сольным альбомом Леннона, не только лучшим альбомом из всех вышедших после распада великой группы сольных битловских работ, но и одним из лучших и самых значимых альбомов в истории мировой рок-музыки. Обложка альбома John Lennon Plastic Ono Band Еще в "Битлз" Леннон - чем дальше, тем больше - погружался в глубины своего подсознания, двигаясь по пути выражения в песнях своих личных переживаний, сомнений, фрустраций. В POB (будем так, для краткости, обозначать громоздкое название альбома) он достиг предельной, невиданной до тех пор в рок-музыке откровенности. Эти песни стали для него способом преодоления собственных затаенных и укорененных в глубинах личности страхов, сомнений и мучительных переживаний. Положенные на предельно аскетичное, но в то же время невероятно экспрессивное музыкальное сопровождение, они не только отважно открыли миру сложный, болезненный внутренний мир и без того широко известного артиста, но и заложили основы так называемого "исповедального рока", показав многочисленным последователям Джона Леннона путь искреннего, отбросившего музыкальные и поэтические завитушки поп-музыки настоящего рок-искусства.
Контекст1970 год был для Джона Леннона очень непростым. Весь предыдущий, 1969-й, он тяготился пребыванием в группе, главенствующее положение в которой - во многом благодаря его, Леннона, собственному отчуждению и равнодушию - все более явственно занимал Пол Маккартни. Его мысли и время были полностью переключены на жизнь и самую разнообразную активность с Йоко Оно. Активность эта варьировалась от свадьбы в марте и последовавшего за ней медового месяца в виде кампании за мир в постели амстердамского и монреальского отелей до усиленного совместного потребления героина, от вновь образованного и поначалу по большей части виртуального музыкального проекта Plastic Ono Band до судебной тяжбы с первым мужем Йоко за их общую дочь Кёко и психологической травмы, которую оба они перенесли после случившегося у Йоко в ноябре 1968 года первого выкидыша, за которым последовали еще две неудачные беременности, последняя уже в 1970 году. В сентябре 1969-го, сразу после завершения работы над Abbey Road, проект Plastic Ono Band, до тех пор отметившийся только выпуском сингла "Give Peace a Chance", обрел сценическое воплощение. Получив приглашение посетить в качестве гостя проходивший в Торонто однодневный фестиваль Rock and Roll Revival, Леннон не только согласился, но и к неописуемой радости организаторов сам предложил им свое выступление, наспех собрав группу, в которой к нему с Йоко присоединились Эрик Клэптон на гитаре (Джордж Харрисон отказался), старый, еще по Гамбургу, битловский друг Клаус Форман на басу и ошарашенный внезапным предложением от битла (настолько, что поначалу звонок Леннона он принял за розыгрыш) молодой малоизвестный барабанщик Алан Уайт (год спустя он принял участие в записи "Imagine", а в 1972 году начал работать с группой Yes). Успех в Торонто укрепил давно созревшее желание Леннона покинуть "Битлз", и по возвращении в Лондон, 20 сентября, он заявил на всеобщем собрании с участием Джорджа Мартина, что уходит из группы. До выхода Abbey Road оставались считанные дни, и Леннона уговорили в преддверии важного релиза не создавать группе негативное паблисити. В марте-апреле 1970-го ситуация повторилась уже в зеркальном отражении. В преддверии выхода Let It Be уже Маккартни решил покинуть группу, но, в отличие от Леннона, уговоры на него не подействовали. Леннон, хотя сам инициировал распад "Битлз", был в ярости. Он чувствовал себя элементарно одураченным, не говоря уже об ударе по его извечно гипертрофированному самолюбию. "Я эту группу создал, я и должен был с нею покончить", - говорил он. "Первичный крик"Именно в этот кризисный момент, в ставшем апогеем растянувшегося на годы психологического кризиса апреле 1970 года, Леннону по почте, самотеком, приходит книга "Первичный крик" с подзаголовком "Первичная терапия: лечение неврозов". Автор книги, собственно и отправивший ее Леннону, - американский психолог и психотерапевт Артур Янов. Основанная на фрейдизме и неофрейдизме теория Янова заключалась в том, что неврозы человека - суть продолжение полученных им в детстве психических и психологических травм и что лечить их нужно, позволив пациенту пережить боль своего рождения, как младенцу, выплескивать свои эмоции и свои фрустрации в несдерживаемом никакими условностями и приличиями крике - "первичном крике", который, собственно, и дал название теории и книге Янова. Леннон проглотил книгу за один присест. В ней он нашел подтверждение своих собственных, слабо осознаваемых ощущений: корни его психологических проблем - от подавленности и депрессий до эмоциональных всплесков, нередко проявляющихся во взрывах агрессии, - таятся в полученных в детстве травмах. Обе были связаны с родителями: сначала пятилетнего ребенка поставили перед выбором между отцом и матерью, и отец уехал, покинув сына практически навсегда; затем 17-летним юношей Леннон пережил страшный шок от гибели в автокатастрофе матери, с которой он, росший в семье тети, только-только восстановил нормальные отношения. Йоко, вдохновленная реакцией мужа, тут же вызвала Янова в Британию. Несколько сеансов, проведенных в недостроенной студии в ленноновском загородном поместье Титтенхёрст-Парк, прошли довольно хаотично. "Боль, которую он испытывал, казалась совершенно невероятной, - вспоминал Янов. - Он был почти не в состоянии функционировать. Он не мог выйти из дому, практически не покидал своей комнаты. Человек, которым восхищается весь мир, а я видел, что несмотря на славу, богатство и всеобщее обожание, передо мной - просто одинокий ребенок". Янов решил перенести сессии в Лондон, разместив Джона и Йоко в двух разных отелях, но и здесь результат его не устраивал, и в конечном счете он настоял, чтобы они приехали к нему в клинику в Лос-Анджелес, где они провели в общей сложности четыре месяца, каждую неделю проходя через две изнурительные психотерапевтические сессии. "Тебя постепенно подводят к такому состоянию, когда ты начинаешь кричать. Тебя сознательно и целенаправленно к этому ведут, и крик становится для тебя физическим, умственным, космическим прорывом. Вряд ли что-нибудь еще могло бы подействовать на меня таким же образом. Терапия позволила нам постоянно ощущать свои чувства, и чувства эти вызывали слезы. До этого я не мог по-настоящему чувствовать, внутри меня стоял какой-то блок. Теперь же он был прорван, и ты плачешь", - рассказывал Леннон в интервью журналу Playboy в декабре 1970 года, уже после выхода POB. Янов впоследствии рассказывал, что Леннон делился с ним своими детскими ощущениями изоляции и несчастья от осознания ненужности своим родителям. "Битлз" при этом, по его словам, в этих разговорах почти не упоминались. В тот момент целительный эффект от сессий с Яновым казался Леннону настолько значительным, а его отторжение "Битлз" было настолько велико, что он без обиняков заявлял, что терапия эта для него "важнее, чем "Битлз". Именно написанные в эти четыре лос-анджелесских месяца песни, ставшие для Леннона музыкально-поэтическим эквивалентом "первичного крика", и составили большую часть POB. Боль через песниНеизбывная трагическая тоска по так по-настоящему и не обретенным в детстве родителям, в первую очередь матери, стала сквозной, проходящей через весь альбом темой. Посвященные матери песни "Mother" и "My Mummy's Dead" открывают и закрывают альбом. "Он не переставал говорить о матери, глубоко сожалея, что она так и не увидела его успеха", - говорила Йоко Оно. "Mother" - наиболее адекватное воплощение яновского "первичного крика", крик, переходящий к концу в истеричный отчаянный рев взрослого, 30-летнего мужчины, находящегося на вершине мировой славы и успеха, но так и не сумевшего изжить в себе детский ужас: "Мама, у тебя был я. Но у меня тебя никогда не было. Ты была нужна мне, но я не был нужен тебе. Папа, ты бросил меня. Но я никогда не бросал тебя. Ты был нужен мне, но я не был нужен тебе. Мама, не уходи! Папа, вернись!" Пропустить контент из YouTube, 1 Контент из YouTube окончен, 1 "Его эмоции были настолько сильны, что передать их он мог только вот таким ревом", - говорил о записи песни бас-гитарист Клаус Форман. Завершающая альбом "My Mummy's Dead" - полная противоположность открывающей его "Mother". Если там - истерика и отчаяние, то здесь - усталость и смирение, короткая, меньше минуты, поминальная песня. Боль не прошла, но не остается ничего иного, как принять и пытаться сдерживать ее: "Моя мама мертва. В голове это у меня не укладывается, хотя прошло уже столько лет. Моя мама мертва. Я не могу это объяснить. Столько боли. Я не могу ее показывать. Моя мама мертва". "Эти песни сами вышли из меня. Я не садился за стол с решением: "Напишу-ка я песню о матери". Они просто появились сами, как появляются лучшие вещи у любого автора", - говорил в том же интервью Леннон. Детский опыт - травматичный, тяжелый, пусть уже напрямую и не связанный с родителями, - в основе "Remember": "Помнишь, когда ты был молодым, героя никогда не могли поймать. Помнишь, когда ты был маленьким, взрослые казались высокими и делали, что хотели. Не жалей о том, как все получилось, и не волнуйся о том, что ты сделал. Просто помни". А в "Working Class Hero" этот детский опыт выходит уже на уровень социально-политического обобщения почти марксистского толка: "Тебя обижают дома и унижают в школе/Тебя ненавидят, если ты умный, и презирают дурака/Пока ты не сойдешь с ума и уже не сможешь следовать их правилам/Тебя мучают и терзают двадцать лет/А потом от тебя ожидают успешной карьеры/Когда ты уже выжат до дна и в тебе остался только страх/Тебя пичкают религией, сексом и ТВ/Ты думаешь, что ты умен, бесклассов и свободен/Но все вы по-прежнему - гребаные крестьяне/Тебя заверяют, что наверху для тебя найдется местечко/Но ты должен научиться улыбаться, когда убиваешь/Если хочешь быть таким же, как те наверху". Пропустить контент из YouTube, 2 Контент из YouTube окончен, 2 На рубеже 60-х и 70-х, в те годы, когда записывался POB, Леннон активно реагировал на проходившие вокруг него политические бури ("Revolution", "Give Peace a Chance", "Power to the People"). И в этом своем максимально личном альбоме он не мог обойтись без революционной песни: "Это революционная песня, революционная по своей концепции", - говорил он о "Working Class Hero". В отличие от других ленноновских "революционных" песен, здесь нет ни лозунгов, ни призывов. Здесь есть горькая ирония, в том числе и по отношению к самому себе: "Герой рабочего класса должен кем-то стать/Если хочешь быть героем, следуй за мной". Конечно же, в ставшем неприкрытым, неприукрашенным отражением ленноновского внутреннего мира альбоме не могла не отразиться и превратившаяся для него практически в одержимость эмоциональная, интеллектуальная и духовная сосредоточенность на жене. В "Isolation" изоляция, о которой он поет, - это изоляция, которую Джон и Йоко ощущают в чуждом для себя, не понимающем, а зачастую и отвергающем их мире. Стоит вспомнить, с какой откровенной враждебностью британская пресса относилась к странной, непонятной японке, разбившей слывший национальной гордостью ансамбль и испортившей его основателя: "Говорят, что мы добились всего. Разве они не понимают, что мы просто боимся? Изоляции. Мы боимся быть одни. У каждого должен быть дом. Изоляция. Мы всего лишь мальчик и девочка, которые пытаются изменить весь мир. Мир - маленький городок, где все стремятся нас принизить. Я и не рассчитываю, что вы поймете. После всей той боли, которую вы нам причинили. Но как можно вас винить? Вы всего лишь люди. Жертвы безумия". Пропустить контент из YouTube, 3 Контент из YouTube окончен, 3 Но в "Hold On" Йоко для него - источник оптимизма и веры. "Держись, Джон, все будет хорошо. Ты победишь. Держись, Йоко. Йоко, держись. Все будет хорошо, ты полетишь. Держись, мир. Мир, держись. Все будет хорошо, и мы увидим свет". Ну а "Love" - и вовсе образец чистейшей, незамутненной и идеальной в своей простоте и по мелодии, и по тексту лирики. Пропустить контент из YouTube, 4 Контент из YouTube окончен, 4 Но все равно, главным в POB остается боль. Боль утраты. И утраты не только близких людей, как в "Mother", но утраты прежних идеалов, прежней веры. Об этом "I Found Out", пронизанная разочарованием в прежних идеалах и в тех, кто им слепо следует: от бездумных проповедников, стучащих в двери, до Харе Кришны, которым увлекся его товарищ Джордж Харрисон, до Иисуса и еще одного товарища - Пола, ставшего идолом для битлопоклонников. "Как человек увлекающийся, он в своей жизни не раз хватался то за одну какую-то универсальную, способную спасти мир теорию, то за другую. Но в этот момент он был пропитан злостью, цинизмом и скепсисом, ему хотелось отбросить всю ерунду и мишуру", - говорил о Ленноне той поры Артур Янов. "Если меня пытаются обратить в свою веру - будь-то Махариши или Янов, то рано или поздно я понимаю, что король-то голый. Так что, если кто-то считает, что меня можно одурачить, то для меня это просто оскорбление", - говорил, комментируя I Found Out, сам Леннон. Но главный разоблачительный пафос - это "God". Если "Mother" - эмоциональный центр альбома, то "God" - его центр интеллектуальный и духовный. В своих бесконечных многодневных разговорах Леннон и Янов не могли обойти тему религии, тему Бога. "Он спросил: "А как насчет Бога?", - вспоминал много лет спустя Янов. - Я стал рассказывать ему, что люди, остро ощущающие душевную боль, обычно становятся пылкими верующими. "То есть ты хочешь сказать, что Бог - это понятие, по которому мы мерим нашу боль?" - тут же парировал он. Джон мог взять любую глубокую философскую концепцию и облечь ее в простые слова". Этими простыми словами: "God is a concept by which we measure our pain" - и открывается песня. Леннон не развивает эту концепцию дальше, а в свойственной ему лаконичной, лозунговой манере, категорически провозглашая "Я не верю…", отвергает одно за другим, отбрасывает свою веру в целый сонм мифологизированных понятий и имен, которые на протяжении столетий заменяли людям и ему самому божественное. Тут магия и китайская Книга перемен "И Цзин", Библия и карты таро, Гитлер и Иисус Христос, Кеннеди и Будда, мантры и Бхагавадгита, йога и короли, Элвис и Дилан. И в заключение: "Я не верю в "Битлз". Миллионы и миллионы поклонников "Битлз" по всему миру еще с трудом приходили в себя от шока, в который повергла их всего лишь несколькими месяцами раньше новость о распаде группы. И тут такое из уст самого основателя… И взамен религиозной веры - утверждение себя, избавившегося от битловского мифа и обретшего реальность и человеческую любовь Джона: "Я верю только в себя/В Йоко и в себя/И это реальность/С мечтой покончено/Что я могу сказать?/ Вчера я плел мечты, теперь я переродился/Я был Морж, теперь я Джон/И вам, дорогие друзья, придется жить дальше/С мечтой покончено". Пропустить контент из YouTube, 5 Контент из YouTube окончен, 5 ЗаписьЗапись в студии Abbey Road началась 26 сентября 1970 года - через два дня после возвращения Джона и Йоко из Лос-Анджелеса. Обнаженная открытость тематического материала инстинктивно привела Леннона к суровой аскетичности его музыкального воплощения, казавшегося шокирующе скупым после полной неистощимой изобретательности и инструментально-аранжировочной роскоши таких ленноновских шедевров позднебитловской поры, как "Tomorrow Never Knows", "Strawberry Fields Forever", "I'm the Walrus". Продюсером Леннон позвал Фила Спектора - с учетом сложившейся концепции записи выбор, мягко говоря, странный. Легендарный создатель "стены звука" был славен именно плотнейшим, насыщенным звучанием, которое никак не соответствовало простоте, к которой стремился Леннон. Тем более что буквально годом ранее его работа над Let It Be привела к спорным результатам. Маккартни был в ярости от пышно-слащавых струнных аранжировок, которыми Спектор разукрасил собственно "Let It Be" и "Long and Winding Road". Настолько в ярости, что много лет спустя счел нужным переиздать альбом без этих архитектурных излишеств под новым названием Let It Be Naked - "Обнаженный Let It Be". По счастью, однако, капризный продюсер куда-то исчез - настолько, что в самый разгар записи Леннон был вынужден поместить в журнале Billboard платное объявление на всю страницу: "Фил! Джон готов работать в этот уикенд". "Я совершенно не помню, чтобы Фил как-то продюсировал запись, - вспоминал Старр, - он время от времени появлялся, но никакого продюсирования с его стороны не было. Звукорежиссер записывал то, что мы играли, а Джон потом сводил запись". Практически весь альбом записан трио - сам Леннон на гитаре и фортепиано, Клаус Форман на бас-гитаре и Ринго Старр на барабанах. На пластинке нет никаких инструментальных соло, все сыграно предельно просто, даже аскетично. "Задача состояла в том, чтобы люди слышали текст и проникались чувствами и ощущениями Джона", - говорил Форман. "На этой записи я просто держал ритм, у меня не было никаких брейков - именно такого звучания хотел Джон" - вторит ему Ринго Старр. Лишь в двух песнях появляются другие пианисты - в "Love" сам Спектор подыграл акустической гитаре Леннона, а для "God" Джон пригласил Билли Престона, уже хорошо зарекомендовавшего себя на записи Let It Be. "На фортепиано я играю еще хуже, чем на гитаре", - признавался Леннон. "Давай, Билли, добавь-ка нам немного своего госпел-фортепиано, песня-то о Боге", - вспоминает Форман слова, которыми Леннон наставлял Престона. Престон на самом деле еще с детства играл на органе в баптистских церквях. А чтобы чуть-чуть сбить пафос глубоко верующего Престона, сам Леннон уселся за специально расстроенное пианино, чтобы придать фортепианной партии слегка легкомысленный оттенок хонки-тонка. Все было подчинено одной задаче - высветить голос Леннона. "Простота, с которой мы с Клаусом играли, дала ему прекрасную возможность впервые по-настоящему использовать свой голос и через него выплеснуть свои эмоции", - говорил Старр. "Его голосу не нужно ничего, его голос - это все. Он все мог передать через голос", - говорила Йоко. Совершенно очевидно при этом - и сам Леннон это признавал, - что его вокал на POB формировался под сильным влиянием Йоко. "Свобода пения развивалась под влиянием пения Йоко. Она не сдерживает свой голос, поет полным горлом", - говорил он. Это пение "полным горлом" давалось непросто. Звукорежиссер записи Фил Макдональд вспоминает, что рев в заключительной части "Mother" потребовал множества дублей и записывали их в течение нескольких дней, поздно вечером, в самом конце смены - горло напрягалось так, что после этого петь в тот день уже ничего больше было невозможно. Роль Йоко в записи POB заслуживает отдельного разговора. На обложке пластинки в числе участников записи наряду с тремя основными была указана Йоко Оно, а "инструмент", на котором она "играет", был обозначен словом "wind". Когда пластинка вышла, многие, и я в том числе, ломали голову над тем, что это за загадочный "ветер". Слово "wind" имеет и музыкальное значение - в сочетании wind instruments - духовые инструменты. Но никаких духовых на альбоме нет. Лишь со временем, в интервью Джона и Йоко, загадка стала постепенно раскрываться. "У нее музыкальный слух, и она может меня продюсировать, - говорил Леннон, - Не то чтобы она делала что-то конкретное, но она создавала атмосферу". "Я была ветер, - с усмешкой рассказывала сама Йоко. - Если Джон чувствовал, что я что-то замечаю, он мне говорил: "Шепни мне на ухо". Так что у нас в там студии было очень много шепота". "Влияние Йоко на Джона на всех уровнях их отношений, особенно музыкальных, совершенно очевидно на всех без исключения песнях этого альбома", - считает Эллиот Минц, близкий друг Джона и Йоко, выполнявший в 1970-е годы роль их пресс-секретаря. Параллельно в студии Abbey Road был записан еще один альбом - Yoko Ono Plastic Ono Band, с экстремальным экстатическим вокалом Йоко и с по большей части авангардно-джемовым инструментальным сопровождением трио Леннон-Форман-Старр. Поначалу Леннон, подчеркивая общность двух пластинок, хотел назвать свой альбом Primal, а альбом Йоко - Scream. Общность выразилась и в оформлении. На обложку двух пластинок пошли две почти идентичные фотографии, сделанные под деревом в саду ленноновского дома Титтенхёрст-Парк. На одной Джон сидит, упираясь спиной о дерево, а Йоко головой у него на коленях. На другой - то же дерево, те же позы, только они поменялись местами. Наследие"Я думаю, это лучшее, что я сделал в своей жизни, - говорил о POB Джон Леннон. - Это реальность, и это отвечает тому, как я развивался в течение многих лет. Я люблю музыку от первого лица, но из-за своих комплексов и каких-то других ограничений я лишь изредка имел возможность в полной мере выразить себя. Здесь я писал только о себе. И это мне нравится. Это я и больше никто". Эмоциональная мощь и вывернутая наизнанку душа художника произвели шокирующее впечатление на современников. "Он прислал мне альбом, и я проиграл его полностью во время своего очередного сеанса терапии. Все 50 человек плакали - настолько он их потряс", - рассказывал Артур Янов. Рок-музыка никогда не знала ничего подобного тому откровенному выплеску эмоций, который Леннон явил в "Mother", такого проникновенного, основанного на собственном опыте анализа, каким стал "Working Class Hero", и такого грандиозного концептуального осмысления, в какое выросло его расставание с прошлым в "God". Из этой откровенности выросло целое направление "исповедального рока", к которому можно отнести лучшие записи Роберта Уайатта, Ника Дрейка и даже великолепные поздние альбомы Джонни Кэша. Таким же болезненно обнаженным криком души стал предсмертный, записанный безнадежно больным Дэвидом Боуи альбом Blackstar. Взрывная энергия I Found Out и Well, Well, Well стала предтечей яростного, экспрессивного панка, уже в середине 1970-х захлестнувшего Британию. И самое важное. При всем пронизывающем альбом скепсисе и даже местами цинизме, с мечтой - несмотря на утверждения Джона Леннона - вовсе не было покончено. Он доказал это сам, всего лишь год спустя написав "Imagine".
|