ФОТО-УЖАСЫ

Фото, от которых у вас подогнутся колени)) (ФОТО) Смотреть →

ЧУЖИЕ рассказ

 В большой, израильской газете на иврите не нашлось ни одного сотрудника, способного выполнить срочное задание редакции. В одном из террористических актов безумный араб убил, среди прочих,  парня - славянина. Опознали жертву не без труда, а какому из славянских народов этот несчастный принадлежит и вовсе не стали уточнять. Его просто назвали «русским» по общему, бытующему во всех СМИ Израиля, правилу.

 Убитый не был гражданином Израиля, но газета решила опубликовать, как обычно, на первой полосе  фотографию убитого и дать краткую биографическую справку.

 Так вот, именно эту несложную, на первый взгляд, задачу не смог взять на себя ни один репортер газеты. Пришлось искать помощь на стороне. И тут секретарь главного редактора вспомнил, что сын его знакомого – ватика – прошел армию, учиться в университете и хочет стать журналистом.

 Времени было в обрез. Секретарь позвонил знакомому и спросил: знает ли студент русский язык. Знакомый ответил утвердительно и дал телефон Дана, так звали студента.

 Секретарь тут же соединился с парнем и вызвал его в редакцию. Дана подобный вызов обрадовал сверх меры. Он понимал, что не время испытывать подобные чувства, но к стыду своему не мог укротить сильное желание перелететь в редакцию знаменитой газеты на крыльях.

  Ровно через тридцать минут Дан стоял на пороге одного из небоскребов Тель-Авива. Его принял сотрудник газеты и на ходу, занимаясь почтой, объяснил характер задачи:

-          Ты должен получить информацию о семье пострадавшего, если таковая есть, и непосредственно о жертве. Фотография обязательна. Возьми в цвете, постарайся найти, а то у этих русских все, как в 19 веке. Понял?

 Дан молча кивнул.

 Сотрудник покосился на него с недоверием.

-          Слушай, русский, - сказал он. – Ты хоть понял, что я тебе сказал? Если понял, открой рот.

 Дан рот открыл и сказал, что его привезли в Израиль 18 лет назад, а всего ему 23 года.

 Сотрудник удивился отсутствию в речи  Дана акцента и сказал ему об этом. На непрошеном комплименте он счел разговор законченным, а на прощание предупредил студента, что завтра, в час ночи, его материал должен быть в редакции.

 Но тут появился еще один господин, ответственный, как потом выяснилось, за первую полосу завтрашнего выпуска.

-          Слушай, парень, - сказал он. – Вези, что погорячее. Нашему читателю плевать, где твоя Россия, кто и почему оттуда едет? Была мафия и шлюхи, теперь  появились жертвы террора. Твоя задача проще некуда. Вот адрес, нам его дали в полиции.

 В определенном возрасте люди не склонны усложнять жизнь излишними размышлениями. «Философствовать – это готовиться к смерти», - сказал кто-то из мудрецов. В юности человек готовится жить, а не умереть.

 Дану Шумахер, как уже отмечалось, исполнилось 23 года. Его самым серьезным, жизненным опытом была армии. Дан служил в специальных частях морского десанта «Саерэт 13». Рядом с ним в его подразделении были бойцы из разных стран СНГ: «украинцы», «русские», «армяне». Эти ребята выросли в Израиле, и по собственной инициативе пошли в боевые части. Они сами рвались в Ливан. Служили дисциплинированно, сознательно, понимая, что за спиной их дом, их страна. Они знали, что в случае ухода,  проблемы юга Ливана станут проблемами севера Израиля.

 Друг Дана  из Грузии погиб. Многие «русские» ребята были ранены. Тем не менее, все, в те годы, казалось студенту ясным, простым. И жертвы, он верил в это свято, не были напрасными. На войне, как на войне…

 Дан торопился, поднял руку остановил такси, назвал адрес.

  - Что ты там потерял? – вздохнул пожилой человек за рулем.

-          Я журналист. Задание редакции, - с гордостью сообщил Дан Шумахер.

-          Тогда другое дело, - усмехнулся шофер.

Он вел машину, не форсируя скорость, но ловко минуя пробки. Вскоре такси притормозило  на окраине одного из самых бедных районов центра страны. Здесь жили, по преимуществу, иностранные рабочие: африканцы, филиппинцы, румыны….

 Дан стоял перед домом, больше похожим не декорацию из старого черно-белого фильма о войне. Студент однажды видел такой советский фильм. И его, мальчишку, потрясло, что в таких развалинах могут жить люди.

 Ему нужно было подняться на второй этаж. Туда вела узкая, деревянная лестница. Другого пути наверх не было, но Дан не сразу решился ступить на прогнившие ступени.

 Тут появился грузный человек с могучим затылком. Человек этот нес перед собой на руках большой арбуз. Он не испугался лестницы. Привычно поднялся наверх, не касаясь перилл, вместе с арбузом.

 Тогда и Дан решил повторить этот трюк. Шаткая лестница вела на балкон, где сидели люди вокруг стола из пластика. Много людей, и сидели они молча. По атмосфере и по черным платкам женщин Дан сразу понял, что попал он туда, куда следовало.

 Грузный человек положил арбуз посреди стола и сразу же вонзил в него большой, кухонный нож.

 Трое других мужчин за столом казались братьями пришедшего. Те же покатые, могучие плечи, затылки в складку, широкие лица, бесцветные глаза, русые волосы. В огромной бутыли на столе плескалась мутная жидкость.

 На глазах у женщин в платках Дан заметил слезы. Женщины о чем-то живо разговаривали друг с другом. Дан не смог понять о чем. Их язык напоминал русский, но не был им.

 Студент стоял на балконе, перед столом, но никто не обращал внимания на Дана.

-          Здравствуйте, - сказал он. – Добрый день, - и смутился, вспомнив, что этот день никак нельзя набрать добрым.

 Один из мужчин поднял на студента мутные глаза.

-          Тю, - прохрипел он равнодушно, потянувшись к бутыли. – Жидок прийшов.

Дан прожил в России от рождения всего пять лет. Его ни разу в жизни не называли жидом. Он даже не сразу понял характер такого обращения. Он сказал:

-          Моя фамилия Шумахер, зовут Дан. Меня прислали из газеты такой-то. Я выражаю вам свои глубокие соболезнования в связи с гибелью Зинченко Николая. Газета хотела бы напечатать его фотографию и краткую биографическую справку.

 Все молча смотрели на Дана, будто не поняли его слова. Студент решил продолжить свою речь. Он сказал, что террор слеп, как циклоп, пораженный Одиссеем, и убивает всех на своем пути. Он сказал, что традиция государства Израиль состоит в поименной памяти о каждой жертве террора. Он сказал, что в данном случае трагедия чрезвычайна, потому что погибли молодые люди, а , значит, самоубийца-араб уничтожил вместе со своим будущим возможных потомков, целые  поколения своих жертв.

-          Та вин не тильки жид, так щей москаль, - сказал кто-то тихо. Дан был увлечен своей речью и не понял, кто это сказал.

-          На каком языке твоя газетка, парень? – спросила Дана молодая женщина.

-          Я же сказал, на иврите, - напомнил Дан.

Тут поднялся тот, кто принес арбуз.

-          Гроши принис? – спросил он у Дана.

-          Какие гроши, – не понял студент.

-          Тогда вали отсюда! – сказали ему. - Нам здесь ваш брат - израильтос не нужен.  

-          Тоди тикай видселя! – крикнул кто-то невидимый из глубины комнаты.

Дан обернулся. Дверь в жилище этих людей была распахнута, но жилищем то, что он увидел, назвать было трудно. Весь солон был уставлен ветхой, колченогой мебелью, завален тряпьем, одеждой, узлами. Студент заметил у самой двери кучу мусора: рваная газетная бумага, бутылки, объедки…

 Женщина вскочила, чуть не опрокинув стол.

 -   Вбылы Мыколу! – закричала она. – За що!? Це ваши разборки з арабами, нас чому? Людей приймаетэ, так треба ж их обороняты! Як працюваты на вас задарма, так можно. За гроши Миколу вбилы.

   Шумахер стоял оглушенный. Он догадывался о смысле сказанного, но не мог поверить до конца в то, что услышал.

-          Та вин не разумее, - сказал девичий, спокойный голос. -  Иди, хлопец, отседа. Ничего не получишь. Твой Израиль поганый нашего Миколу убил. А ты еще приперся. Что твоя газета может? Уходи! Та швидче, а то мужики тебе помогут спуститься.

 Тут случилось и вовсе неожиданное. Заскрипела деревянная лестница, и на балкон вышел грузный фоторепортер, сотрудник  другой, центральной газеты на иврите.

 Судя по всему, он не знал ни слова по - русски. Вежливо поздоровался, представился и обратился к присутствующим с той же просьбой, что и Дан. И тут же, не дожидаясь ответа, растянул молнию на сумке с фотоаппаратом.

 Студент не успел предупредить добродушного репортера. На газетчика вышел из-за стола, заметно покачиваясь, жилистый, небольшого роста, мужичок в шортах, майке, с массивной золотой цепью на груди.

 Мужичок этот прежде молчал. Судя по всему,  и теперь не был намерен открывать рот. В руке на отлете он держал арбузную корку с остатком мякоти. И мякоть эту  размазал по гладко бритому лицу, опешившего репортера.

 У студента появился серьезный повод для отступления. Дан схватил за руку фотографа, и вместе с ним скатился по прогнившим ступеням лестницы.

  Репортер пробовал сопротивляться, бормотал, что его не поняли, произошло недоразумение. Он уже посетил ни одну семью погибших. И везде его встречали, как обычно…. Потом он вдруг стал кричать, что нужно вызвать полицию.

-          Успокойся, какая полиция, - сказал Дан Шумахер.- У них сын и брат погиб. Люди в шоке. Страна чужая…. Понять не могут, что произошло.

-          Допустим, но нас-то они за что, почему? – спросил репортер, вытирая лицо влажной, остро пахнувшей, салфеткой.

Дан не ответил. Фотограф был человеком дисциплинированным. Он полез  в карман, достал записную книжку.

-          Так, эти с арбузом, из Запорожья, нелегалы… Мимо, значит… Пошли, хоть с соседями поговорим.

 Шумахеру совсем не хотелось знакомиться с соседями, но студент покорно поплелся за старшим товарищем. Обидно было уходить, не сделав ничего для такой большой и знаменитой газеты.

 Свет в подъезде не зажигался. Но сама лестница была в исправности. Стали подниматься на ощупь. Дан поскользнулся, ступив в какую-то вязкую лужу, чуть не упал. А фотограф уже стучал кулаком в первую, попавшуюся дверь….

 Двери газетчикам открывали африканцы, рабочие из Таиланда, румыны. Никто из них не говорил на иврите…. Наконец, им попался маленький старичок, еврей из Йемена. Он пригласил студента и репортера войти, предложил воду. Охотно рассказал, что погибший парень приехал на заработки года два назад. Был вежлив, улыбчив, всегда здоровался. Потом он каким-то образом перетащил в Израиль все свое семейство. Эти люди старичку никогда не нравились….Вот и вся информация. Репортер на всякий случай «щелкнул» «йеменца», и они распрощались.

 На улице фотограф смачно выругался. Он сказал, что десять лет ходит «по жертвам», а с такими людьми встречается в первый раз.

-          Раньше, наверно, не было таких людей, - сказал Дан.

Репортер только пожал плечами.

-          Тебя подвезти? – предложил он студенту, открыв дверцу старого «форда».

-          Спасибо, - согласился Шумахер. В этот момент ему совсем не хотелось оставаться одному.

 В газету Дан пришел задолго до часу ночи.

-          Молодец! – похвалил его выпускающий. –Давай, что принес.

-          У меня ничего нет, - сказал студент.

-          Не понял!? – уставился на него сотрудник газеты.

-          Эти люди отказались со мной разговаривать, - объяснил Дан. – И фотографию не дали. Вот и все.

-          Ты что, студент!? – отступил на шаг выпускающий. – Ты понимаешь, что говоришь. Есть порядок. Утром газета должна выйти с фотографиями жертв. Ты понял!? С фотографиями!

 В ответ Дан Шумахер стал что-то рассказывать о родственниках погибшего, о том, как его встретили. Он даже о фотографе конкурентов рассказал, о корке арбузной, размазанной по лицу репортера.

-          Мафия, - выдохнул сотрудник газеты.

-          Нет, - сказал Дан. – По – моему еще хуже.

-          Ну и черт с ними! – вдруг заорал выпускающий. – Тебе дали задание, должен был выполнить – и все.

 Вот тут Дан не выдержал. Он тоже закричал в лицо немолодому журналисту, что это цинизм так относится к делу, что погибли люди, ужасно погибли, а они здесь, в газете, ведут себя, как чиновники в похоронном бюро. И он, Дан, теперь презирает всю их циничную, лицемерную прессу и политику государства, пустившего в страну толпы чужих людей, ненавидящих Израиль и евреев.

 Сотрудник редакции не перебивал Дана Шумахера, но когда студент выдохся, сказал только:

-          Пошел вон! – и вернулся к своим делам, перестав слышать и замечать Дана.

 Домой студент вернулся поздно. Все спали. Он прошел в свою комнату, сбросил одежду, растянулся на диване во весь рост. Он подумал о том, что за всю службу в армии ему не было так трудно и горько, как сегодня. Потом Дан Шумахер почему-то вспомнил своего деда, умершего пять лет назад.

 Дан очень любил старика. И любви этой он был обязан тому, что не утратил русский язык. Дед говорил с внуком только на языке своей родины. Еще Дан вспомнил, что старик вечно ругал его за нежелание читать русские книги.

 - Данька, охламон! – шипел старик. – Да ты не понимаешь, что проходит мимо тебя!

 Вспомнив об этом, Дан поднялся, прошлепал босиком в салон, включил свет. В салоне, в углу, стоял большой шкаф, набитый книгами деда. Шкаф, похоже, не открывали со дня внезапной  смерти старика.

 Дан вытащил один из томов, не глядя на корешок. Прочел название тома: С.Н. Дубнов «Всеобщая история евреев»  Книга вторая, период талмудический и средневековый. Он наугад раскрыл том ближе к концу. Дан с трудом читал текст на кириллице. Ему мешало отсутствие практики и старая орфография текста. Книга в его руках была издана почти сто лет назад.

 И все-таки Дан прочел почти всю страницу, стоя босыми ногами на холодных, каменных плитках пола.

 « Убийства сопровождались варварскими истязаниями: сдирали с живых кожу, распиливали пополам, забивали до смерти палками, жарили на угольях, обливали кипятком; не было пощады и грудным младенцам. Самое ужасное остервенение выказывал народ к евреям: они осуждены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменою. Свитки закона были извлекаемы из синагог; казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них евреев и резали без милосердия; тысячи еврейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаемы землей…. Люди-звери нарочно не добивали своих жертв, чтобы они дольше мучились, обрубали им руки и ноги, разрывали детей «как рыбу», или жарили их в огне…»

 Вдруг книга показалась Дану Шумахеру невыносимо тяжелой. Он не смог больше читать. Он держал том историка на опущенных, вытянутых руках и по  щекам студента текли слезы.

 За годы службы в ЦАХАЛе Дан видел всякое. Но там, в Ливане, он не плакал ни разу. Он был солдатом спецназа и держал в руках автомат.

                                                       2001 г.

ЛАПИД ВЫСТРАИВАЕТ ПРИОРИТЕТЫ

"- В последнее время меня часто спрашивают, как я управляю Минфином, не будучи экономистом. Хочу сказать, что для того, чтобы быть главой министерства финансов не надо быть экономистом. Надо правильно выстраивать приоритеты и знать, как бороться за них бороться. Я все чаще слышу утверждения, что я учусь за счет народа. Не буду это отрицать, но за год я многое узнал и понял, а через год буду знать еще больше,- подчеркнул Яир Лапид".

Но прежде Лапид заявил, что для достижения мира с арабами, нужно ликвидировать примерно треть поселений и переселить оттуда 90 тысяч человек. Оказывается, для того, чтобы быть министром не обязательно быть даже умным человеком. Грустно все это.

40 ЗАКОНОМЕРНОСТЕЙ

40 жизненных закономерностей

1. Постулат Хорнера:  Опыт растет прямо пропорционально выведенному из строя оборудованию.     2. Аксиома Кана и Орбена: Если ничто другое не помогает, прочтите, наконец, инструкцию!     3. Закон Янга:  Все великие открытия делаются по ошибке.     4. Закон Мескимена:  Всегда не хватает времени, чтобы выполнить работу как надо, но на то, чтобы ее переделать, время находится.     5. Закон Хлейда:  Решение сложной задачи поручайте ленивому сотруднику – он найдет более легкий путь.     6. Первый закон работы в лаборатории:  Горячая колба выглядит точно так же, как и холодная.     7. Восьмое правило Фингейла:  Работа в команде очень важна. Она позволяет свалить вину на другого.     8. Следствие Лермана:  Вам всегда будет не хватать либо времени, либо денег.     9. Закон ошибок:  При любой последовательности вычислений ошибки начнут выявляться на том конце, который противостоит началу проверки.     10. Закон научных исследований Мэрфи:  В защиту своей теории всегда можно провести достаточное количество исследований.     11. Теория Эдингтона:  Число гипотез, объясняющих данное явление, обратно пропорционально объему знаний о нем.     12. Закон Холта:  Всякая работа легка человеку, который не должен ее делать.     13. Закон Дж. Б. Шоу: Кто может – делает. Кто не может – учит.  Дополнение студентов: Кто не может учить – учит как учить.     14. Армейская аксиома:  Любой приказ, который может быть неправильно понят, понимается неправильно.     15. Закон добровольного труда Зимерги:  Люди согласны сделать работу любой сложности, когда необходимость в этом уже отпала.     16. Закон Нейсдра:  Можно сделать защиту от дурака, но только от неизобретательного.     17. Наблюдение Этторе:  Соседняя очередь всегда движется быстрее.     18. Закон Уиттена:  Когда бы вы ни постригли ногти, спустя час они вам понадобятся.     19. Закон зоопарков и музеев Джоунса:  У самого интересного экспоната не бывает таблички с названием.     20. Восьмой закон Леви:  Ни один талант не может преодолеть пристрастия к деталям.     21. Закон Сегала:  Человек, имеющий одни часы, твердо знает, который час. Человек, имеющий несколько часов, ни в чем не уверен.     22. Правило взаимозависимости Ричарда:  То, что вы храните достаточно долго, можно выбросить. Как только вы что-то выбросите, оно вам понадобится.     23. Закон Буба:  Утерянное всегда находишь в последнем кармане.     24. Закон своенравия природы:  Нельзя заранее правильно определить, какую сторону бутерброда мазать маслом.     25. Колбасный принцип:  Тем, кто любит колбасу и уважает закон, не стоит видеть, как делается то и другое.     26. Уотергейгейтский принцип:  О коррупции в правительстве всегда сообщается в прошедшем времени.     27. Принцип Алинского:  Наиболее высоконравственны обычно те, кто дальше всех от решения задач.     28. Наблюдение Хонгрена: Среди экономистов реальный мир зачастую считается частным случаем.     29. Закон О’Брайена:  По разумным причинам ничего не делается.     30. Постулат Харриссона:  На каждое действие есть равная ему противодействующая критика.     31. Правило Роджерса:  Проект примут только когда никого из членов комиссии нельзя будет обвинить в случае провала, но зато при успехе все смогут претендовать на поощрение.     32. Закон профессиональной практики Дрю:  Кто платит меньше всех, больше всех жалуется.     33. Закон Хардина: Никогда не удается делать что-то одно.     34. Правило сроков выполнения проекта:  Первые 90% работы отнимают 10% времени, а последние 10% – оставшиеся 90% времени.     35. Закон Ван Роя: Небьющаяся игрушка полезна для того, чтобы разбивать ею другие.     36. Закон поиска:  Начинать поиски надо с самого неподходящего места.     37. Правило Марса:  Эксперт – любой человек не из нашего города.     38. Закон Мидера:  Что бы с вами ни случилось, все это уже случалось с кем-то из ваших знакомых, только было еще хуже.     39. Закон Флагга:  Пришла нужда постучать по дереву – обнаруживаешь, что мир состоит из алюминия и пластика.     40. Банановый принцип:  Если вы купили неспелые бананы, то к моменту созревания их уже не останется. Если вы их купили спелыми, бананы испортятся до того, как их успеют съесть.

ТРИ УДАРА СУДЬБЫ рассказ

                                  

 Яшка говорит, что я тогда совсем белый стал и глаза белые. Ору как сумасшедший, рву ремень автомата. Он меня еле успокоил. Мы с ним никогда даже руки друг другу не жали, а тут он меня обнял крепко и бормочет:

— Сашенька, не надо, Сашенька!

Тогда все люди в аэропорту «Бен-Гурион» будто пропали.  Я только отца видел и хотел его убить. Я бы убил его тогда,  если бы не Яшка…. Ладно, давай по порядку.

 Видишь, какой я? Совсем на еврея не похож: волосы русые, глаза голубые, нос прямой. Ариец — это моя кличка школьная. А Яшку Хейфеца звали Яхой, с ударением на последнем слоге. Мы его били до пятого класса, а потом бить перестали - он беситься начал. Мы лезем без особой охоты, а Яшка как бешеный — прямо убить мог. У нас в поселке  не было больше евреев, только Хейфец и его семья.  Мне всегда было интересно, как живут евреи, а они жили  обыкновенно, как все. Только машина была у отца Яшки,  но старая — ушастый «Запорожец».

 Раньше весь наш поселок работал на авиазаводе. Завод делал  военную технику, а потом закрылся. Нет, он не совсем закрылся. Там стали кастрюли лудить и всякую ерунду, но многие люди потеряли работу. Отец Яшки как-то устроился (он раньше в КБ чертил), а маму мою уволили.  Мы сначала жили на пенсию деда, а потом одна знакомая пристроила маму к торговле. Она стала работать на хозяина. Хозяин давал маме подержанные вещи, и она ими торговала на рынке. Так и жили последние годы.

 А дед мой, отец мамы, татарин. Он всегда читал Коран, но в мечеть не ходил, да и не было в округе мечетей. По-моему и татарин-то он был один в нашем поселке.

 Хейфецы жили неподалеку от нас, но я с Яхой тогда не дружил. С ним никто не дружил. Ему, я думаю, и не нужна была наша дружба. Брат был у Яшки, на год старше, и сестра в пятом классе. Когда наш отъезд случился, мы заканчивали восьмой.

В школу, правда, иной раз шли вместе. Встретимся, я ему так спокойно, вместо «здравствуй»:

— Яшка — жид, по веревочке бежит. 
 Он мне в ответ, и тоже без нерва:

— Нам, татарам, все равно, что повидло, что говно. 
Я на «татарина» не обижался. Я во всех документах числился русским. Он меня так дразнил из-за деда.

Ну вот, дело было весной. Встречаемся мы перед школой. Я и вспоминаю про веревочку, а он вместо обычного ответа вдруг встал столбом да как заорет:

— Все, Ариец! Гад ты! И больше никогда мне так не скажешь!

— Да ты чего? — говорю. — Умом тронулся?

А он все бормочет ерунду всякую, но дальше пошел. Отчалил, значит, от пристани и стал сразу выражаться внятно:

— Я, — говорит, — еду в государство Израиль на учебу. Там аттестат зрелости получу и рожу твою поганую больше никогда не увижу.

— Один, — спрашиваю, — едешь?

— Один, — говорит. — Мы решили, что Ленька школу должен здесь закончить, а потом видно будет.

Так все и закрутилось. Так я первый удар судьбы получил. Вечером рассказываю маме и деду о Яшке. Мама моя вообще-то человек не очень внимательный, а тут стала слушать как-то заинтересованно, потом ушла в свою комнату и вернулась с картонной папкой. В ней она документы хранила и фотографии старые.

— Раиса, не смей! — закричал дед. 
А она уже тесемки развязала.

— Папа, — говорит. — Оставь меня в покое.

Дед обозлился и ушел, хлопнув дверью.

— Вот, — сказала мама, — Я, Санечка, никогда тебе это не говорила, но бабушка твоя, Алла Борисовна Некрич, была чистокровная еврейка. Имеются метрики. Смотри. А потому ты имеешь полное право тоже уехать в Израиль на учебу, потому что по еврейским законам ты — еврей.

 Вот так. Жил человек нормально, ни о чем таком плохом не думал. Волосы имел русые и глаза голубые, а тут, оказывается в одночасье, что он — еврей. И бежит по веревочке вместе с Яшкой Хейфецем.

 Я обычно сразу засыпал как убитый, а тут долго заснуть не мог — к себе новому привыкал, что ли? А утром было воскресенье, и мы с мамой пошли к Хейфецам. Там нас хорошо приняли, напоили чаем и показали газету, где и было объявление об этой самой учебе в Израиле, по программе «Наале».

 Отец Яшки сказал, что это будет хорошо, если мы поедем вместе, и он меня возьмет за компанию в Москву на экзамен, а мама может не беспокоиться, и в деньгах получится экономия.

 Так мы с Яшкой улетели в Израиль вместе. Учиться стали в одном кибуце и дружить, потому что были из одного поселка и даже из одного класса. Но дело не только в этом. Оказалось, что друг он настоящий, без дураков. Мы с ним и в армию пошли вместе, и попали в одну часть. Правда, Янкель был к тому времени уже не один — все семейство его прибыло и поселилось в Хайфе, а мои не могли приехать. Дед был категорически против. И просил, чтобы ему дали умереть на родине. Мама навестила меня однажды, наскребла деньжат. Очень ей у нас понравилось. Ходила и приговаривала:

— Господи, рай-то какой, настоящий рай, — и глаза на мокром месте.

Теперь расскажу о втором ударе. Получаю как-то письмо от мамы. Толстое такое, даже странным показалось, что дошло, а в письме... Нет, сначала объясню. Мне мама всегда говорила, что мой отец плавал на буксире «Дон», но однажды не вернулся, утонул в реке, даже тела его не нашли. Мне тогда и года не было. Мама говорила, что внешне я вылитый отец, что был он веселый и красивый человек, только выпивал лишнее, а потому, наверно, и свалился ночью за борт... Я часто об отце думал и фотографию его рассматривал. Я, наверно, каждый день думал об отце. И представлял, как бы было здорово, если бы он не утонул, а жил с нами. Я мальчишкой всегда хотел быть моряком, как отец, и форма морская мне казалась самой красивой в мире... Ну, дело обычное... Так вот, мама писала, что отец мой — Чирсков Сергей Васильевич — жив и никогда не умирал. Он по пьяному делу угодил в тюрьму на два года за месяц до моего рождения, а из тюрьмы к маме не вернулся. Он имел на это право, потому что жениться на маме не успел, а только обещал ей зарегистрировать брак. Он тогда совсем пропал, и сохранилось только одно письмо отца из заключения, в котором он писал, что скоро освободится, но ждать его не советует по причинам личного свойства. Мама отца не искала из гордости, но замуж так и не вышла... Ну вот, а теперь мой отец объявился. Мама совершенно случайно встретила его в Нижнем. Хозяин отправил маму за товаром.  На складе она и встретила отца. Он стал очень состоятельным человеком, имел свое дело, большой дом за городом и три легковых автомобиля. Он женился, и у него была дочь, но с каким-то дефектом физического развития.

 Мама писала, что отец очень заинтересованно расспрашивал обо мне и даже просил извинить, что не оказывал маме поддержку в моем воспитании. Он помог маме быстро получить товар, взял наш адрес, дал свой и сказал, что имеет сильное желание меня навестить. Только необходимо приглашение. В конце письма были данные отца для этого приглашения. Но была и приписка. Санечка, писала мама, прости меня и его, если сможешь. Болею я что-то, и дед твой совсем стал плох. Хорошо, что отец нашелся. Все-таки родная душа.

 Опять я не мог заснуть. Всю ночь проворочался. Узнал, наконец, кто из ребят храпит, кто во сне стонет, а у кого одеяло на пол падает. Только с Яшкой ничего такого интересного ночью не случилось. Я ему про письмо сразу не сообщил, хотел сам все обдумать. Но так и не обдумал толком.

Утром, в столовой, рассказал Яшке об отце. Он обрадовался так, будто это не у меня, а у него близкий родственник нашелся.

 - Быстрей! — кричит. — Делай приглашение. Это же такое событие в жизни, как ты не понимаешь?

  В тот раз нам отпуск дали в одно время. Я снял квартиру пополам с одни человеком из Харькова, но домой не поехал, а отправился к Хейфецам. Они все тоже очень обрадовались, что у меня отец нашелся и хочет меня видеть. (Они сказали, что «новые русские» много зарабатывают, и я теперь могу рассчитывать на помощь в учебе).      Родители Хейфеца очень волновались, что мы с Яшкой одичаем в армии и не станем поступать в университет.

 Я потом наш будущий разговор с отцом «раскладывал по полочкам». Я тогда тоже подумал, что он меня станет уговаривать учиться и обязательно скажет, чтобы о деньгах  на это дело я не беспокоился. Он еще непременно спросит — есть ли у меня девушка? Я отвечу, что пока еще нет, но мне очень нравится сестра Янкеля — Ора. Это она здесь стала Орой, а раньше была Светой, В России я ее как-то не замечал, а потом будто увидел в первый раз и сразу влюбился. Мне кажется, я тоже Оре нравлюсь. Ей в армию через год.  Я, наверно, буду ждать, пока она отслужит, а том мы станем жить вместе... Вообще-то отцу многое можно рассказать такого, что другому человеку не скажешь... И поселится он в нашей квартире, места хватит. Мне положена неделя отпуска, И мы будем говорить с утра до вечера.  Нам столько нужно сказать друг другу.

 Приглашение я отправил сразу же. И вскоре получил ответ. Отец благодарил, сообщал, что скоро приедет, и писал, что мы легко узнаем друг друга, так как внешне, по утверждению мамы, очень похожи.

 Не решился отправиться на встречу с отцом в одиночку. Уговорил Янкеля, потом мы вместе уломали командира. В аэропорт прибыли прямо с базы: в форме и с оружием. Я даже доволен был, что так получилось. Пусть отец увидит, какой у него сын бравый вояка. И пусть ему станет по-настоящему стыдно, что он столько лет где-то прятался и не признавал нас с мамой.

 Теперь о третьем ударе. Мы стояли за барьером у фонтанчиков, и меня всего трясло. Меня никогда в жизни так не трясло. Сам себе говорю: «Не трясись», а ничего сделать не могу, бьет колотун — и все. Будто в зале прибытия минус горок градусов. Я отца сразу узнал. И тогда подумал, что это я иду — только постаревший лет на тридцать.   И он меня узнал тоже, Я к нему пошел и по дороге чуть не сшиб какую-то старушку с тележкой. Мы обнялись — и я сразу перестал дрожать.

— Вот ты какой, - сказал отец. — Прямо мужик настоящий.

Потом он стал смотреть по сторонам и вдруг закричал громко:

— Витек!

Этот Витек оказался человеком маленьким, скорченным каким-то и очень волосатым, а еще он был весь в золоте: зубы золотые, кольца и на шее цепь. Они с отцом долго жали друг другу руки, а потом пошли к выходу, не обращая на меня никакого внимания. Я плелся за ними. Потом еще какой-то человек встретил отца. Этот был совсем лысый, в джинсах и розовом пиджаке.

 Мы вышли следом за этой компанией на улицу я двинулись через дорогу к автостоянке.

— Симпатичный у тебя отец, — как-то осторожно начал Янкель.

Я ему ничего не ответил. Компания остановилась у могучего джипа. Этот, в золоте, открыл багажник и забросил туда чемодан отца. Я понял, что сейчас отец может уехать. Он, похоже, забыл обо мне. Я подошел ближе.

— А, Санек! — сказал отец. — Ты извини, дела... Я тебе звякну на мобильный, как-нибудь встретимся, поболтаем.

 Розовый услужливо распахнул перед гостем дверцу, и отец полез в салон джипа.

 Вот тогда я и стал хвататься за ремень автомата. Тогда и обнял меня Янкель. Он прижимал меня к груди и все бормотал:

— Сашенька, не надо, Сашенька. Все в порядке. Поедем ко мне. Там Светка ждет, Ора. Ты понимаешь, Ора... Мы же договорились.

 Он повторял без конца имя сестры, будто гипнотизировал меня именем этим, будто забыл все остальные слова, не мог, да и не хотел искать другие…

 Он добил меня этим словом. Я очнулся. Я смотрел, как джип ловко выбирался на дорогу. Я не видел за окнами отца, стекла были тонированными. Отец просто исчез, будто не прилетал вовсе.

 А мы с Янкелем двинулись к автобусу. Я уже думал, что забыл эту дурацкую дразнилку, но вдруг вспомнил.

— Нам, татарам, все равно, — сказал я, протолкнув ком в горле, — что повидло, что говно.

— Это при одном условии, — отозвался Янкель. — Когда кто-то по веревочке бежит. Помнишь?

— Нет, — сказал я. — Забыл.

                                                               1998 г.

ЮДЕЛЮ ПЕНУ - 160

Учителю Марка Шагала, живописцу еврейского быта, загадочно убитому Юделю Пэну - 160

 
 
 
 
 

5 июня 2014 в 13:17
TUT.BY

5 июня исполняется 160 лет со дня рождения белорусского художника, первого учителя рисунка Марка Шагала, который увидел работы мальчика и сказал: "В этом что-то есть". Живописец еврейского быта, мастер психологического портрета, открывший первую в Беларуси частную школу рисования, стал предтечей культурного всплеска в послереволюционном Витебске. Пэн был загадочно убит в своей квартире в возрасте 83 лет. Детективное расследование официально завершено, но в деле есть сомнительные факты. 

Фото с сайта delaemvmeste.by

Юдель Пэн (также Иегуда или Юрий (так он подписывался в документах) родился в многодетной еврейской семье 5 июня 1854 года в городе Новоалександровске (сейчас Зарасай в Литве). Отец семейства, бедный ремесленник, умер, когда мальчику было 4 года. Пэн начал рисовать после окончания начальной еврейской религиозной школы. Он юмористически изображал ребе в его различных эмоциональных состояниях, за что бывал наказан.





С 1867 года в течение восьми лет он работал подмастерьем маляра в нынешнем Даугавпилсе. Затем в 1879 он пересек черту еврейской оседлости и поехал в Петербург поступать в академию. Однако лишь через год его взяли в Императорскую академию художеств.

Через шесть лет Юдель Пэн уехал в Ригу, где познакомился с бароном Корфом, который пригласил его в свое имение в Витебске. В 1891 году (по другим данным - в 1897 году) Пэн поселился в Витебске, несмотря на то, что получил паспорт с правом постоянного проживания в Санкт-Петербурге. Весомыми аргументами в пользу Витебска были возможность основать школу, а также колоритный еврейский быт города, который писал Пэн. Спустя год он открыл в своей квартире первую в Беларуси частную школу рисования и живописи.

Учениками Юделя Пэна были художники Парижской школы Осип Цадкин, Марк Шагал иЗаир Азгур, а в целом около ста учеников, некоторые из которых стали известными живописцами и скульпторами. Школа просуществовала до 1918 года, переродившись затем в Народное художественное училище, организованное Марком Шагалом. Юделя Пэна пригласили туда преподавать в подготовительных классах. Эту школу называют предтечей культурного взрыва в Витебске после революции.



Витебский художник Петр Явич, ученик Пэна, вспоминает: "Когда мы учились у него, шестеро мальчиков, он обращался с нами, как с самыми любимыми родными сыновьями. Пэн был для нас всем - и искусством, и школой, и даже домом. Поражала его бесконечная открытость, простота и вместе с тем высокая культура. Я ни разу не слышал, чтобы он ругался. Все наставления делал мягко, без окриков, не повышая голоса. Не спрашивая, голодны мы или нет, Юрий Моисеевич грел для нас чай, варил картофель в мундире, ставил на стол кусковый сахар, масло, творог. И еще селедку "шотландку".

Марк Шагал в книге "Моя жизнь" писал о своем первом учителе рисования: "…в первый раз я узнал о существовании Пэна, когда ехал как-то на трамвае вниз к Соборной площади, и мне бросилась в глаза белая на синем фоне надпись: "Школа живописи Пэна". Ого! – подумал я. – Какой культурный город наш Витебск!" Однако их дружба, взаимоуважение и восхищение творчеством друг друга не означали, что между мастерами не было разногласий: "Искусство художника должно быть теплое, душевное, волнующее. То же, что ты делаешь, это ребус, загадка. Куда летят эти седобородые старики на зеленых лошадях?" - писал Пэн своему бывшему ученику, пытаясь вернуть его в стезю реализма.

Есть версии, что у Пэна был роман с молодой дочкой губернатора города. В общей сложности за несколько лет художник написал 12 портретов девушки. Затем в 1905 году девушка переехала в Париж.

В 1927 году Пэну присвоено звание заслуженного еврейского художника. Однако его классический реализм все же расходился с зарождавшимся тогда социалистическим и торжествовавшим духом революции.

В конце жизни живописца одолел пессимизм, и в то время он написал "Автопортрет с музой и смертью". На картине смерть играет на флейте, а муза – на арфе, художник сидит посередине, словно ожидая, чья мелодия победит. В описании его творчества появились формулировки "ярко выраженный еврейский шовинизм", хотя он никогда не был запрещенным советской властью, и на 40-летие творчества ему назначили пенсию.



Художник был зарублен топором у себя дома в Витебске вечером 28 февраля 1937 года в возрасте 83 лет. Хотя потом следствие установило, что причиной смерти стало ранение не от топора. Под подушкой нашли столовый нож в крови, но убийство было совершено не им. Орудие, которым могло быть совершено преступление, так и не нашли, а улики были уничтожены слишком быстро. Из тайника в печке были украдены деньги, при этом приличную сумму в незапертом столе оставили.

Родственники Пэна столкнулись вечером в дверях с художником в компании неизвестного, которого тот нехотя представил своим бывшим учеником. В то время расследование установило, что двоюродная сестра Пэна планировала завладеть имуществом художника и предлагала ему взять в жены свою дочь. После отказа посылала на квартиру Пэна своих детей, чтобы выяснить, где тот хранил деньги. Следствие установило, что на преступление их толкнуло желание художника завещать картины городу, а не семье. Арестовали всю семью из 9 человек, они умерли в лагерях.

Но минский следователь, который приехал освидетельствовать заключение, сомневался в их виновности. Он выяснил, что после убийства пропал портрет бывшего ученика Пэна и один обнаженный портрет. Есть версия, что на нем была изображена жена комиссара, что погубило бы его карьеру. По версии следователя, обвинение родственников было выгодно городу, так как в таком случае картины переходили в муниципальное владение, а не семье. Свое расследование он не завершил, его вызвали обратно в Минск, а через несколько дней нашли с простреленной головой своим же пистолетом. Загадочные обстоятельства смерти художника до сих пор не выяснены. Пэн похоронен в Витебске на Старо-Семеновском кладбище.


Творческое наследие мастера составляет около 800 работ. При жизни он почти их не продавал. Навещавшие его родственники свидетельствовали, что картинами были увешаны все стены от пола до потолка.

Сейчас большинство картин Пэна хранится в Витебском художественном музее и Национальном художественном музее Беларуси. После смерти Пэна в Витебске была создана его картинная галерея. Сотни картин, портретов, этюдов, эскизов изображают жизнь местечковых евреев, простых ремесленников с их радостями и горестями.

Он мастер психологического портрета, изображал быт евреев и религиозную сторону их жизни. В разные периоды творчества Пэн писал автопортреты, а также портреты своих учеников. Наиболее известный среди них – портрет Марка Шагала.

Портрет Марка Шагала

Автопортрет