ДУБИНА ОПАСНЕЙ БОМБЫ

«Иранские власти приговорили четверых христиан к 80 ударам палкой за употребление спиртного - вина, которое они пили во время обряда причастия, сообщил 25 октября сайт телеканала Fox News. Приговор был вынесен еще 6 октября. Сведения о приведении его в исполнение не поступали. Fox News отмечает, что христиан арестовали в "домашней церкви".»

Какая разница – обогащают в Иране уран до нужной до ядерной бомбы кондиции или нет. Дубина – вот извечное оружие зла. Этим инструментом другие фанатики в Камбодже умертвили, чуть ли не половину населения страны. Фанатизм: исламский, большевицкий, нацистский, либеральный - превращает жизнь человека в кошмар. Это он – самое опасное оружие в мире, а ядерная бомба – всего лишь опасная деталь в общей картине. Фанаты любой идеологии и без обогащения урана найдут способ массовых убийств. Иран, пока там у власти фанатики религиозные, всегда будет смертельно опасен, а нынешнее кокетливое заигрывание аятолл с Обамой разительно напоминают заигрывание фюрера с Западом накануне Второй мировой войны.

ВЛАДИМИР ЕФРЕМОВ. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Сенсационные откровения физика Владимира Ефремова, чудом вернувшегося с того света

Ведущий конструктор ОКБ «Импульс» Владимир Ефремов умер внезапно. Зашелся в кашле, опустился на диван и затих. Родственники поначалу не поняли, что случилось ужасное. Подумали, что присел отдохнуть. Наталья первой вышла из оцепенения. Тронула брата за плечо: Володя, что с тобой?Ефремов бессильно завалился на бок. Наталья попыталась нащупать пульс. Сердце не билось! Она стала делать искусственное дыхание, но брат не дышал.  Наталья, сама медик, знала, что шансы на спасение уменьшаются с каждой минутой. Пыталась «завести» сердце, массируя грудь. Заканчивалась восьмая минута, когда ее ладони ощутили слабый ответный толчок. Сердце включилось. Владимир Григорьевич задышал сам. - Живой! – обняла его сестра. – Мы думали, что ты умер. Что уже все, конец! - Конца нет, – прошептал Владимир Григорьевич. – Там тоже жизнь. Но другая. Лучше… Владимир Григорьевич записал пережитое во время клинической смерти во всех подробностях. Его свидетельства бесценны. Это первое научное исследование загробной жизни ученым, который сам пережил смерть. Свои наблюдения Владимир Григорьевич опубликовал в журнале «Научно-технические ведомости Санкт-Петербургского государственного технического университета», а затем рассказал о них на научном конгрессе. Его доклад о загробной жизни стал сенсацией. - Придумать такое невозможно! – заявил профессор Анатолий Смирнов, глава Международного клуба ученых.Репутация Владимира Ефремова в научных кругах безупречна.     Он крупный специалист в области искусственного интеллекта, долгое время работал в ОКБ «Импульс». Участвовал в запуске Гагарина, внес вклад в разработку новейших ракетных систем. Четырежды его научный коллектив получал Государственную премию. - До своей клинической смерти считал себя абсолютным атеистом, – рассказывает Владимир Григорьевич. – Доверял только фактам. Все рассуждения о загробной жизни считал религиозным дурманом. Честно говоря, о смерти тогда не думал. Дел на службе было столько, что и за десять жизней не расхлебать. Даже лечиться было некогда – сердце шалило, хронический бронхит замучил, прочие хвори досаждали. 12 марта в доме сестры, Натальи Григорьевны, у меня случился приступ кашля. Почувствовал, что задыхаюсь. Легкие не слушались меня, пытался сделать вдох – и не мог! Тело стало ватным, сердце остановилось. Из легких с хрипом и пеной вышел последний воздух. В мозгу промелькнула мысль, что это последняя секунда моей жизни. Но сознание почему-то не отключилось. Вдруг появилось ощущение необычайной легкости. У меня уже ничего не болело – ни горло, ни сердце, ни желудок. Так комфортно чувствовал себя только в детстве. Не ощущал своего тела и не видел его. Но со мной были все мои чувства и воспоминания. Я летел куда-то по гигантской трубе. Ощущения полета оказались знакомыми – подобное случалось прежде во сне. Мысленно попытался замедлить полет, поменять его направление. Получилось! Ужаса и страха не было. Только блаженство. Попытался проанализировать происходящее. Выводы пришли мгновенно. Мир, в который попал, существует. Я мыслю, следовательно, тоже существую. И мое мышление обладает свойством причинности, раз оно может менять направление и скорость моего полета. Труба - Все было свежо, ярко и интересно, – продолжает свой рассказ Владимир Григорьевич. – Мое сознание работало совершенно иначе, чем прежде. Оно охватывало все сразу одновременно, для него не существовало ни времени, ни расстояний. Я любовался окружающим миром. Он был словно свернут в трубу. Солнца не видел, всюду ровный свет, не отбрасывающий теней. На стенках трубы видны какие-то неоднородные структуры, напоминающие рельеф. Нельзя было определить, где верх, а где низ. Попытался запоминать местность, над которой пролетал. Это было похоже на какие-то горы. Ландшафт запоминался безо всякого труда, объем моей памяти был поистине бездонным. Попробовал вернуться в то место, над которым уже пролетел, мысленно представив его. Все вышло! Это было похоже на телепортацию. Телевизор - Пришла шальная мысль, – продолжает свое повествование Ефремов. – До какой степени можно влиять на окружающий мир? И нельзя ли вернуться в свою прошлую жизнь? Мысленно представил старый сломанный телевизор из своей квартиры. И увидел его сразу со всех сторон. Я откуда-то знал о нем все. Как и где он был сконструирован. Знал, где была добыта руда, из которой выплавили металлы, которые использованы в конструкции. Знал, какой сталевар это делал. Знал, что он женат, что у него проблемы с тещей. Видел все связанное с этим телевизором глобально, осознавая каждую мелочь. И точно знал, какая деталь неисправна. Потом, когда меня реанимировали, поменял тот транзистор Т-350 и телевизор заработал… Было ощущение всесильности мысли. Наше КБ два года билось над решением сложнейшей задачи, связанной с крылатыми ракетами. И я вдруг, представив эту конструкцию, увидел проблему во всей многогранности. И алгоритм решения возник сам собой. Потом я записал его и внедрил. Бог Осознание того, что он не один на том свете, пришло к Ефремову постепенно. - Мое информационное взаимодействие с окружающей обстановкой постепенно утрачивало односторонний характер, – рассказывает Владимир Григорьевич. – На сформулированный вопрос в моем сознании появлялся ответ. Поначалу такие ответы воспринимались как естественный результат размышлений. Но поступающая ко мне информация стала выходить за пределы тех знаний, которыми обладал при жизни. Знания, полученные в этой трубе, многократно превышали мой прежний багаж! Я осознал, что меня ведет Некто вездесущий, не имеющий границ. И Он обладает неограниченными возможностями, всесилен и полон любви. Этот невидимый, но осязаемый всем моим существом субъект делал все, чтобы не напугать меня. Я понял, что это Он показывал мне явления и проблемы во всей причинно-следственной связи. Я не видел Его, но чувствовал остро-остро. И знал, что это Бог… Вдруг я заметил, что мне что-то мешает. Меня тащили наружу, как морковку из грядки. Не хотелось возвращаться, все было хорошо. Все замелькало, и я увидел свою сестру. Она была испуганной, а я сиял от восторга… Сравнение Ефремов в своих научных работах описал загробный мир при помощи математических и физических терминов. В этой статье мы решили попытаться обойтись без сложных понятий и формул. - Владимир Григорьевич, с чем можно сравнить мир, в который вы попали после смерти? - Любое сравнение будет неверным. Процессы там протекают не линейно, как у нас, они не растянуты во времени. Они идут одновременно и во все стороны. Объекты «на том свете» представлены в виде информационных блоков, содержание которых определяет их местонахождение и свойства. Все и вся находится друг с другом в причинно-следственной связи. Объекты и свойства заключены в единую глобальную информационную структуру, в которой все идет по заданным ведущим субъектом – то есть Богом – законам. Ему подвластно появление, изменение или удаление любых объектов, свойств, процессов, в том числе хода времени. - Насколько свободен там в своих поступках человек, его сознание, душа? - Человек, как источник информации, тоже может влиять на объекты в доступной ему сфере. По моей воле менялся рельеф «трубы», возникали земные объекты. - Похоже на фильмы «Солярис» и «Матрица»… - И на гигантскую компьютерную игру. Но оба мира, наш и загробный, реальны. Они постоянно взаимодействуют друг с другом, хоть и обособлены один от другого, и образуют в совокупности с управляющим субъектом -Богом – глобальную интеллектуальную систему. Наш мир более прост для осмысления, он имеет жесткий каркас констант, обеспечивающих незыблемость законов природы, связующим события началом выступает время. В загробном мире констант либо нет вообще, либо их значительно меньше, чем в нашем, и они могут меняться. Основу построения того мира составляют информационные образования, содержащие всю совокупность известных и еще неизвестных свойств материальных объектов при полном отсутствии самих объектов. Так, как на Земле это бывает в условиях моделирования на ЭВМ. Я понял – человек видит там то, что хочет видеть. Поэтому описания загробного мира людьми, пережившими смерть, отличаются друг от друга. Праведник видит рай, грешник – ад… Для меня смерть была ничем не передаваемой радостью, не сопоставимой ни с чем на Земле. Даже любовь к женщине по сравнению с пережитым там – ничто…. Библия Священное Писание Владимир Григорьевич прочел уже после своего воскресения. И нашел подтверждение своему посмертному опыту и своим мыслям об информационной сущности мира. - В Библии сказано, что «в начале было Слово, – цитирует Библию Ефремов. – И Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было вначале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть». Не это ли намек на то, что в Писании под «словом» имеется в виду некая глобальная информационная суть, включающая в себя всеобъемлющее содержание всего? Свой посмертный опыт Ефремов применил на практике. Ключ ко многим сложным задачам, которые приходится решать в земной жизни, он принес оттуда.- Мышление всех людей обладает свойством причинности, -говорит Владимир Григорьевич. – Но мало кто догадывается об этом. Чтобы не причинить зла себе и другим, нужно следовать религиозным нормам жизни. Святые книги продиктованы Творцом, это техника безопасности человечества…   - Владимир Ефремов: «Смерть для меня сейчас не страшна. Я знаю, что это дверь в другой мир»

ИСПОВЕДЬ ЕВГЕНИЯ ЕВТУШЕНКО

Третья серия неожиданного сериала "Соломон Волков диалоги с Евгением Евтушенко" посвящена почти полностью сложным отношениям между Евтушенко и Иосифом Бродским

Не смею бросить в сторону Евгения Александровича даже камешек. В конце концов, «Бабий Яр» написал и напечатал  он, а не Иосиф Бродский, но смотрел очередную серию «Диалогов» и все время вспоминал один короткий рассказ Сергея Довлатова: «Гранин сказал:    - Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть -. Я набрался храбрости и сказал:     - Мне кажется, рядом с этой щелью волчий капкан установлен….Наступила тягостная пауза. Я попрощался и вышел».

 Видимо, сам  размер таланта, год рождения и характер поэтической школы позволил Евтушенко в эту  щель протиснуться. Бродский в «волчий капкан» так и не попал. Вот, видимо, и вся разница между поэтами. Разница огромная и мне кажется, что это прекрасно понимает Евгений Александрович. Но – мог бы человек, не попавший в этот проклятый капкан, осмелиться написать, я уж не говорю о публикации, тот же «Бабий Яр». Как же все сложно и запутанно в мире искусств, когда эти бедные искусства корчатся под пятой тоталитарных режимов.

ШЛОМО ЗАНД И СЕНСАЦИЯ АРХЕОЛОГОВ

«Как сообщает газета "Гаарец", внимание ученых привлек период с 1250 по 1100 год до новой эры. Изучение грунта показало, что в этот период в регионе произошло значительное потепление, приведшее к длительным засухам, голоду и массовой миграции населения.

В этот промежуток времени в восточной части Средиземноморья наблюдается падение древних царств и гибель многих культур. Это касается и района Ханаана, в котором пали такие города, как Меггидо, Лахиш, Бейт-Шеан, Хацор и Афек. Приблизительно тогда же в регион приходят еврейские племена и филистимляне.

Завершение климатического кризиса в 1100 году до новой эры позволило пришельцам осесть на завоеванной территории и основать на ней новые царства».

Ничего не могу понять. Совсем недавно профессор Тель – Авивского университета, гражданин Израиля и еврей Шломо Знд издал книгу, в которой «доказал», что никакого древнего Еврейского царства не было. Тора написана в Средние века и такого народа, как еврейский, вообще не существует.

 Книга Занда была встречена восторгом всей юдофобской рати, переведена на все основные языки мира и даже получила во Франции престижную премию. Судя по всему, этот «ученый» - марксист и неонацист заработал на своей дешевой лжи немалые деньги. Но вот появилось еще одно, неопровержимое доказательство Исхода и возможности завоевания евреями Ханаана, о чем и сообщает даже такая левая газета, как «Гаарец».

 Возникает, в связи с этим, законный вопрос: имеет ли право ловкий лжец, невежда и враг Израиля преподавать в престижном университете Еврейского государства? Не приведет ли подобная терпимость к идеологическому кризису в стране, где подобные «ученые» из года в год занимаются очевидным растлением молодежи по рецептам Сталина и Гитлера? Но, вполне возможно, «поезд ушел» , и я слишком поздно задался этим вопросом.

КРЕМЕНЬ рассказ

 Это история о том, как затейливы, непредсказуемы, часто случайны, наши тропинки, ведущие от березок к пальмам. Как трудно протаптываются они и как, порой, фантастичны судьбы тех, кого мы уводим за собой в страну предков.

 Из дневника Ильи Шрайбера.

« Пусть твоя цель неверна. Иди к ней, не сворачивая».   Было ему лет 17, когда он записал это откровение.

 Еще одна строчка в дневнике двадцатилетнего Ильи:

-         Будь суров, молчалив, неподкупен – и жизнь пощадит тебя».

 Ну, кремень, а не человек!

 В тридцать лет Шрайбер перестал заполнять своими афоризмами толстую общую тетрадь.

В тридцать лет он стал доктором технических наук. Следовательно, пришел к цели, и она оказалась верной.

 Научный талант Шрайбера и его очевидную  способность к организационной работе отметили сразу. Илье, несмотря на его еврейство, доверили руководство большой лабораторией в научно-исследовательском институте химического машиностроения.

 Изделие, над которым со студенческих лет работал Шрайбер, могло значительно продвинуть вперед промышленность СССР.

 Но не продвинуло. Начались смутные времена. Резко упали ассигнования в науку, да и сама цель оказалась не столь очевидной, как всем казалось на старте разработок.

 Наконец, лабораторию пришлось распустить. Илья Шрайбер вспомнил о своем еврействе , решил перебраться в Израиль и там , по мере сил и возможностей, продолжить свои исследования. Были у него кое-какие связи в Тель-Авивском университете и реальные надежды на работу по специальности в Еврейском государстве.

 Теперь я должен рассказать о клубке проблем личного свойства, возникших в связи с решением Шрайбера эмигрировать.

 Женился он в год получения докторской степени на дочери своего научного руководителя – Ханне. Не было в его окружении более тихого, скромного и покорного обстоятельствам существа.

 Через год у Ильи и Ханны родилась дочь Тамара. Девочка росла настоящей красавицей. На большеглазого, курчавого ребенка все обращали восторженное внимания. Мать, как положено, баловала единственное чадо, а Шрайбер был  занят своей наукой всецело. И мало значения придавал рождению и росту своего единственного чада.

 Порядок жизни требовал секса, семьи, детей. Он подчинился этому порядку, но в главном был не намерен следовать за обычными, для всех смертных, приоритетами . Он, не без оснований, считал себя жрецом науки, а все остальное расценивал, как помощь или помеху в своих исследованиях.

  Дочь Шрайберов родилась с некоторой странностью во взгляде. Странность эта стала очевидной лет с тринадцати. Взаимоотношения полов заинтересовали Тамару  с силой всепоглощающей. Самого настоящего выродка получили тихая Ханна и пуританин Илья.

 В кого родилась дочь, было непонятно, но она родилась и выросла, будто в насмешку над добропорядочностью родителей.

 С большим трудом Тамаре удалось закончить школу. Дни ее были полны гульбищем разного рода: романами, интригами, побегами, абортами и прочим чадом, неизбежным в жизни слишком любвеобильных натур.

 Тамара влюблялась  часто и отчаянно. Вся романтика ее любовных похождений рано или поздно заканчивалась грязной прозой денежных требований. Для бедной Ханны стало истинной мукой просить у мужа очередной кредит, чтобы выручить дочь из очередной беды.

 Шрайбер не сразу понял, какой наследницей наградил его Бог, а когда понял, решил для себя твердо, что детей у него нет, и не было.

 Он перестал давать деньги. И приключения Тамары приобрели несколько иной характер. Дочь Шрайберов стала пропадать надолго, а однажды позвонила родителям из дальнего, провинциального города и сказала, что влюбилась по-настоящему в шофера грузовика и выходит за него замуж. Тамара пригласила родителей на свадьбу.

 Илья Шрайбер сказал так:

-         В этой жизни мне только не хватало зятя – шофера грузовика. Дочь – шлюха у меня уже есть.

  Ханна не смогла, как обычно, настоять на своем и навестить молодоженов. На этом связь Шрайберов с дочерью прервалась. Было еще один  телефонный звонок. Тамара сообщила им, что родила ребенка – мальчика, а спустя десять лет они совершенно случайно узнали, что дочь их много месяцев назад погибла в автокатастрофе. Узнали они это, как раз в тот момент, когда Шрайбер решил покинуть Россию.

-         Там остался ребенок, наш внук, - тихо сказала Ханна. – Один без матери. Я должна ….  Я никуда не поеду, пока не увижу внука.

 Шрайбер понял, что на этот раз ему нечего рассчитывать на безропотное подчинение. Ханна, впрочем, пошла на компромисс: Илья один поедет за ребенком, но обязательно привезет его.

  До провинциального городка, где погибла единственная дочь Шрайбера, было не меньше трехсот километров. Илья провел за рулем своей «Вольво» пять часов. Он не сразу предпринял  поиски зятя. Ночь провел в лучшей гостинице городка, привел себя в порядок и ранним утром отправился по адресу, записанному женой в его телефонной книжке.

 Дощатую дверь квартиры на четвертом этаже панельного дома ему открыла пухлая, заспанная до полной складчатости лица, особа.

-         Чего надо? – добродушно зевнула заспанная дама.

Шрайбер назвал имя зятя.

 -     Федь! –  женщина еще раз сладко зевнула и ушла, оставив Илью на пороге.

Громадный мужик выполз из ванной, обтирая могучий загорелый торс маленьким, белым, вафельным полотенцем. Шрайбер ожидал  встретить человека молодого, но Феде этому было далеко за сорок.

-         Я отец Тамары, - сказал Илья. – Хотел бы увидеть внука.

-         Папаша, значит, - хмыкнул Федор. – Явился, значит, не запылился. –  И вдруг заговорил он совсем иначе: слащаво - слезливо. – Потеряли мы нашу Томочку безвременно, при трагических обстоятельствах. Живем в неутешном горе.

-         Гуляла-то доченька ваша от живого мужа, - сообщила Шрайберу из кухни женщина, открывшая Илье дверь. – Разбилась по пьяни с полюбовником.

-         Чего уж теперь, - примирительно бросил Федор.

-         Я бы хотел увидеть внука, - повторил Шрайбер.

-         Петенька наш у мамаши моей пребывает, - сообщил бывший зять, приблизившись вплотную к гостю, и обдав его запахом дешевого мыла. -  В деревне Кузино. Там вольготно, воздух свежий и молоко козье. Пацану забота нужна женская, а я весь день каторжный, баранку кручу.

-         Хоть бы платили за то, - подала голос из кухни женщина. – Жилы на барабан мотают, а пользы – ноль.

-         Бабы они и есть бабы, - добродушно сообщил Илье хозяин квартиры. – Им, что не дай, все мало.

 В деревню Кузино Шрайбер добирался по грунтовой дороге через сосновый лес. Ехал он медленно: песок, лужи, ухабы. Наконец, выбрался  к речушке. Еще медленней миновал скрипучий, деревянный мост ….

-         Спросишь там бабу Таисью,- напутствовал Шрайбера на прощание отец его внука.

-      Баба Таисья, где живет? – спросил Шрайбер у мальчишек, сбежавшихся поглазеть на невиданную машину.

Ему обещали показать, где живет эта самая Таисья, но при этом все провожатые бесцеремонно забрались в салон «Вольво».

 По деревне  пришлось ехать еще медленней, чем прежде. Провожатые, блаженствовали и сидели тихо. В зеркале заднего вида вдруг наткнулся Илья на глаза одного из   мальчишек, слишком живые глаза, под спутанными пружинами черных кудрей.

-         А тебе зачем баба Тася? – спросил у Шрайбера кудрявый. – Это я с ней живу. 

 Илье не было нужды поворачиваться. Внука он по-прежнему видел в зеркале. Он только остановил машину перед огромной лужей.

-         Ты едь, не боись, - сказал внук. – Тут не глыбоко. 

 Баба Тася, добрая душа,  сразу стала хлопотать, убежденная, что Шрайбер умирает с голоду.

-         Счас я, картохи.

Он пошел за ней. Хотел было сам спуститься в погреб, но хозяйка остановила Илью.

-         Стой уж, замажешься.  Вон какой чистый. Работаешь, поди, в конторе?

-         В конторе, - не стал спорить Шрайбер.

Изба бабы Таисьи держалась на честном слове. Все шаталось в ее доме, наполненном скрипами, шорохами и сквозняками. Шрайбер давно забыл, да, пожалуй, и не знал прежде, что на свете бывает такая бедность.

 Перед отъездом из райцентра он зашел в магазин, купил большую коробку с шоколадными конфетами и батон копченной колбасы.

 Теперь Шрайбер сидел за столом у оконца, заклеенного, несмотря на лето, полосками газетной бумаги, ел вкусную, жареную картошку и смотрел, как внук отправляет в рот одну за другой привезенные им конфеты .

-         Хва, Петюна, - сказала баба Тася, закрыла коробку и унесла ее куда-то.

-         А вкусные, - благодарно улыбнулся Илье внук, а потом он вдруг стал серьезен и спросил, нахмурившись: - Ты чего еще привез?

-         Еще колбасу копченную, - сказал Шрайбер, запивая картошку молоком непривычного вкуса.

-         Парное? – спросил он мальчика.

-         От Клизьмы, - ответил внук. – Ето так козу нашу кличут.

-         Странное имя, - сказал Илья.

-         Че странного? – удивился внук. – Клизьма – она и есть Клизьма.

Вернулась баба Тася. Шрайбер никогда в жизни не встречал таких людей, как эта старуха. И такие руки у женщины он видел впервые: напрочь сработанные руки.

-         Можно я поживу у вас несколько дней, - сказал неожиданно для самого себя Илья. – Деньги у меня есть.

-         Какие у нас деньги? – улыбнулась всеми морщинами старуха. – Живи так, сколько надо. Дед все-таки. Выходит, мы с тобой родня.

  Таким оказался характер  у бабы Таси, и так Илье понравился внук, что уже на второй день он почувствовал себя, как дома. Прежде, Шрайбер постоянно мучился неловкой чуждостью везде , кроме своей лаборатории в институте. Теперь же, в развалившейся избенке на окраине затерянной в лесу деревушки, ему было хорошо и спокойно.

 Почты в деревне не оказалось. С нарочным передал Илья телеграмму жене, где сообщал, что внука он встретил, намерен побыть с ним несколько дней, а потом привезет Петю в столицу. Нарочный был сильно под хмельком, но баба Тася уверила гостя, что «Павлищев завсегда до городу доедет».

  Наутро внук увел его в лес, грибы собирать.

-         Ты ,дед, слепак, - сказал Петя, после двух часов блужданий по чаще. – Вона пустой кузов-то.

-         Не приходилось грибы собирать, - сказал Шрайбер. – Ты прав, не умею.

-         Ну, рыбу-то ловил? – поинтересовался внук.

-         Нет. Тоже не было как-то времени, - сказал Илья.

-         С тобой с голодухи помрешь, - вздохнул Петя. – Слышь, ты заправду мой дед?

-         Заправду, - сказал Шрайбер, подумав, что этот ребенок с «вивихнутым» языком внешне -вылитая копия его детских фотографий.

 Потом он узнал, что жил внук у бабы Таси уже давно. Отца и мать видел редко. В школу ходил пешком, если не было оказии, за пять километров, вниз по реке, в рабочий поселок Нелидово. Об этом Шрайберу рассказала баба Тася.

-         Такой маленький, зимой, пешком? – удивился Шрайбер словам старухи.

-         Так не один же, - утешила Илью хозяйка. – Компания у них.

 Деревня  Кузино умирала. Еще летом копошился там кое-какой народец. А в зиму оставалось дымных труб десятка два, не больше. Магазин деревенский давно закрылся. За продуктами народ ходил в соседний поселок, но иногда, в хорошую погоду, приезжала в деревню автолавка с залежалым товаром.

 На третий день Шрайбер сказал бабе Тасе, что он обещал показать внука Ханне, его второй бабушке.

-         Это надо, - чуть подумав, кивнула старуха. – Это непорядок. Надо казать непременно.

 Потом Илья затеял осторожный разговор с внуком по поводу близкого отъезда.

-         А баба? – спросил внук напрямик, быстро во всем разобравшись.

-         У твоей бабушки хозяйство большое, - сказал Шрайбер. – Коза, ее доить надо. 

-         Без бабы едь один, - потупившись, сказал внук.

  Шрайбер сразу понял, что этот мальчишка похож на него не только по фотографиям и слову своему он не изменит. Илья даже не стал его уговаривать.

-         Баба Тася, - сказал он старухе за ужином. –  У меня есть квартира в Москве, но живем мы с женой в большом доме за городом. Даже зимой живем. Там все удобства. Комнат много. Отдохнете у нас вместе с Петей, а потом, если не понравится, я вас отвезу обратно.

-         Курей Шурка возьмет, - подумав, сказала старуха. – А Клизьму Павлищевым отдам. Дом-то поможешь заколотить?

-         Баб! Это мы мигом! – вскочил Петя.

 Так они стали жить в Подмосковье все вместе: Шрайбер, Ханна,  баба Тася и внук. Илья ездил в близкий город, читал лекции в Университете, но мысль об отъезде в Израиль его не покидала ни на минуту.

 Ему казалось, что мир вокруг стал похож на деревню Кузино, где все рушилось, и умирало. Но на самом деле, основная причина его настроений лежала не вне, а внутри. Потерял Илья любимую работу, а преподавательской жилки в нем не было.

 В первых числах сентября он посетил Сохнут и выяснил, что бабу Тасю ему придется оставить в России.

-         Почему так? -  удивился Шрайбер. – Она – бабушка моего внука. Выходит, разъединение, а не соединение семей.

-         Возможно, - согласились с ним. – Но таков закон. Был бы другим, в Израиль переселилась бы половина России, а страна-то у евреев совсем маленькая. Вы, наверно, в курсе?

-         В курсе, - кивнул, поднявшись, Шрайбер.

 Вечером он сидел в кресле у камина, листал научный журнал, и краем глаза следил, как Ханна, и баба Тася играли в карты. Наверху дико орала какая-то компьютерная игра. Там Илья устроил комнату для внука.

-         Баба Тася? – вдруг спросил Шрайбер, отложив журнал. – Поедешь с нами в Израиль?

-         Это куда? – повернулась к нему старуха.

-         Страна есть такая. – сказал Илья. – Там евреи живут. Мы тоже евреи и хотим жить с евреями.

-         Это правильно, - сказала баба Тася. –  Поедем, чего там. Куда я теперь без вас?

 Шрайбер взялся за решение задачи решительно, целеустремленно, с разработкой плана тактических мероприятий. Он по - научному подошел к  проблеме «умыкания» бабы Таси.

 Илье потребовалось всего две ходки в синагогу. Он объяснил коллективу задачу. Его сразу поняли, и вскоре Шрайбер познакомился с шустрым дедом лет девяноста, не меньше. Старик  согласился за небольшое вознаграждение взять в жены бабу Тасю и отправиться вместе с ней и Шрайберами в Израиль. Разрешительная бумага от отца внука обошлась Илье еще дешевле.

  Так они все и оказались в городе Петах-Тиква, но живут отдельно. Баба Тася наотрез отказалась поселиться со Шрайберами, и не собирается покидать своего законного супруга. И тот очень доволен создавшимся положением.

-         Раз брак твой настоящим оказался, - шутит Шрайбер. – Отдай деньги.

-         Фигушки, - говорит старик по имени Фима. – Накося – выкуси!

Это он уже набрался словечек разных от бабы Таси.

 О чем еще надо вспомнить? Конечно, не нашел Шрайбер работу по профессии. Первое время тянул на стипендию фонда Шапиро, потом устроился  в лабораторию химического завода. Моет пока пробирки и реторты, но, со временем, надеется на повышение.

 Впрочем, у него теперь другая цель в жизни: воспитать любимого внука. И Шрайбер убежден, что на это раз цель его совершенно верна. Есть, правда, проблемы. Внук бегло разговаривает  на иврите, а Илье язык предков плохо дается. Но он надеется, что вскоре внук одолеет английский, и  они начнут объясняться не только на сленге замечательной деревни Кузино, но  и на языке Шекспира. 

ПРОПАЛИ ЕВРЕИ рассказ

Много лет подряд Петр Петрович Пропанов, главный редактор газеты «Завтрак», просыпался с одной и той же песней, но в это утро он с ужасом обнаружил, что забыл мотив привычной побудки. Слова еще как-то помнились, а сама музыка песни выветрилась из памяти совершенно.

 - Что-то неладное со мной, - подумал Пропанов. – И не пил вроде, вчера, а вот не могу вспомнить – и все тут…. Странно.

 Жена и дети почему-то отсутствовали, и пожаловаться на внезапный пробел в памяти было некому. Петр Петрович сделал еще несколько безуспешных попыток вспомнить нехитрый мотив в ванной, за легким завтраком, в машине, но ….

 Тут случилось и вовсе неожиданное. Пробок не было, и Театральную площадь Пропанов проскочил на полной скорости, но, видимо, по этой причине не увидел на привычном месте памятник Карлу Марксу. Петр Петрович был так заинтригован этим исчезновением, что, развернувшись, вернулся к месту, где должен был быть могучий торс основоположника….  Нет, скорость здесь явно была не причем – внушительная голова автора «Капитала» исчезла.

 - Снесли-таки дерьмократы, - с привычным раздражением подумал Петр Петрович, но потом успокоился, вспомнив свою давнюю заметку, в которой, как бы в шутку,  отмечался уникальный характер русской столицы, в центре которой стоит памятник внуку раввина, отображенный в камне внуком кантора при синагоге. И все это на площади Янкеля Свердлова.

 И все-таки исчезновение Маркса несколько взволновало Пропанова, хотя бы по той причине, что на эту тему не было полемики на радио, в газетах и телевидении. А полемика должна была состояться обязательно. Здесь Петр Петрович отметил и очевидный прокол в своей родной газеты. И не только отметил, но сразу же стал сочинять гневный текст статьи по поводу «подлого сноса  отца великой мечты угнетенных народов всего мира о светлом будущем».

 В творческом порыве время течет быстро. Петр Петрович не заметил, как оказался в своем кабинете, где его ждал на столе очередной, сигнальный выпуск газеты «Завтрак». По давней и понятной привычке Пропанов сразу же обратил внимание на передовицу и был огорчен безмерно, обнаружив на месте зубастой статьи, разоблачающей          происки «мировой закулисы» какие-то странные размышления о роли планктона в жизни китов.

 Тут, как раз, и появился заместитель Пропанова – Федор Кнутовицин.

 - Что это? – спросил Петр Петрович, тыча пальцем в передовицу.

- Ваша статья, - невозмутимо ответил   заместитель.

- Моя!? – заорал Пропанов , но в ответ ему был показан текст китовой ахинеи, под которым стояла его собственная подпись с категорическим указанием красными чернилами: «В номер, срочно!»

 Вот тут главному редактору стало совсем уж не по себе. Кнутовицин все еще торчал у  стола и скалился, в обычной своей идиотской улыбке, но тут Петр Петрович вдруг вспомнил о забытой песне.

 - Слушай, Федя, - сказал он. – Как там… Мотив, в общем…. Расцветали яблони и груши. Поплыли туманы над рекой…. «

 - Хорошие слова, - все еще скалясь, одобрил Кнутовицин. – Сами сочинили?

- Да это ж из песни! – заорал главный редактор. – Ты чего, совсем уже!

 Тут Кнутовицин улыбаться перестал и произнес сдержанно,  с  достоинством:

 - Я, Петр Петрович, такой песни не знаю. Извините, много работы. Я могу идти?

 - Нет, не можешь! – не унимался Пропанов. – Ты в курсе, что памятник бородатому жидку снесли на Театральной, бывшей Свердлова?

 - Кому памятник? – поднял брови заместитель.

 - Карлу Марксу! – все еще драл горло Петр Петрович.

 - Кто это? – на голубом глазу спросил Кнутовицин. – А этот – Свердлов -  кто?

 Тут Петру Петровичу стало совсем страшно, будто он застыл на краю бездны, и сыпучий грунт под ногами настолько ненадежен, что он вот-вот рухнет в пропасть.

 Главред уже не помнил, как оказался вне родной редакции, в сквере, на скамейке рядом с пожилым, седоусым субъектом коренной национальности.  Обычно Пропанов не лез к посторонним людям с досужими разговорами, но здесь не выдержал.

 - Задушат они Россию, - сказал Петр Петрович. – Рано или поздно всем  нам каюк.

- Это кто? - испуганно покосился на соседа седоусый.

- Так евреи, сионисты, жиды, - уточнил Петр Петрович.

- Это кто такие, евгеи эти, симонисты? – спросил седоусый.

- Народ такой! – снова заорал Пропанов. – Нация зловредная. Ты что, дед, с луны свалился?

 Старик не стал уточнять, откуда он родом, а поднялся и, хромая, но в ускоренном темпе, покинул Петра Петровича. Отбежав на изрядное расстояние, он повернулся к главному редактору и, ехидно зажмурив левый глаз, покрутил указательными пальцем у правого виска.

 Матерное слово сорвалось с губ Петра Петровича, и это отметил голубоглазый, бритый наголо парень в черной кожанке.

 - Нехорошо ругаться, – сказала он, насупившись. – Чистота языка – это чистота самого народа, нашего русского народа.

 - Я больше не буду, - сказал Пропанов парню. – Только ты не уходи…. Понимаешь, этот вредный дед сделал вид, что не знает, кто такие жиды.

 - А кто это? – искренне удивился бритоголовый.

 И стало Петру Петровичу совсем плохо. Он с ужасом подумал, что из этого мира каким-то удивительным образом исчезли люди, разоблачение которых было смыслом всей его жизни. Пропанов стал лихорадочно вспоминать фамилии исчезнувших.

 - Чубайса тоже не знаешь? – дрогнувшим голосом спросил он. – Ну, который Россию погубил.

 - Нет, - честно признался парень.

 - А этого…. Маршака Самуила, Райкина Аркашку, Бабеля Исачка?

 - Смешные фамилии, - улыбнулся парень, – а кто это?

 Тут уж Пропанов не выдержал и сорвался с места…. Дальше все было отрывочно, пунктиром. Какой-то девчонке, с бантом, он пробовал напомнить детские стишки: «Наша Таня громко плачет», про бычка, который качался, потом  про муху-цекотуху-позолоченное брюхо и мойдодыра. Девочке стихи понравились, но она призналась, что первый раз их слышит.

 Затем Петр Петрович оказался в большом зале Публичной библиотеки, и там, сидя под зеленой лампой, устроил шепчущий допрос бородатому, очкастому господину, обложенному со всех сторон толстыми томами ученых книг. Тем не менее, господин этот признался, что, такие фамилии, как Эйнштейн, Норштейн или Эйзенштейн ему совершенно незнакомы, но вот фамилию Троцкий он как-то встречал на семинаре по робототехнике. Вот здесь Пропанов подумал, что он разгадал тайну высунутого языка великого ученого.

 - Еще одна такая встреча – и я сойду с ума, - с ужасом подумал главный редактор, но еще с большим ужасом предположил, что безумие уже овладело его несчастным мозгом.  

 Пропанов в Бога не верил, а потому он крайне удивился, обнаружив себя в храме, перед иконой Спасителя в терновом венце.

 - Господи! – радостно взмолился Петр Петрович. – Спасибо! Хоть ты на месте! Верни, прошу тебя, народ этот. Пусть живут и в прошлом, и сегодня, и в будущем, вовеки. Прости меня – грешного. Не буду их поносить больше, мало того - восславлю! – все это произнес Пропанов, потупившись и склонив седеющие лохмы, но, когда поднял голову, не обнаружил перед собой никакой иконы, но лишь голую, покрашенную несвежей зеленой краской, стену.

 - А-а-а-а! – дико взвыл Петр Петрович – и проснулся.

 - Ты чего орал? – спросила Пропанова супруга. – Приснилось что?

 Пропанов обрел голос не сразу, медленно выплывая из ужаса тяжелого сна, но вдруг, очнувшись, вместо ответа запел в полный голос: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша. На высокий берег, на крутой».

 Жена только отмахнулась досадливо, а Петр Петрович, утихнув, спросил не без опаски:

 - Композитор Матвей Блантер, был такой?

- Ну, был, - вздохнув, ответила культурная супруга главного редактора. – Он еще этот… «Футбольный марш» сочинил…. Совсем  ты, Петя, того…. Завтракать будешь?

 - Обязательно! – радостно вскинулся Пропанов. – Буду! Назло всем жидам!