«Сообщения о том, что мы приняли или рассматриваем новые уступки Ирану в рамках возобновления ядерной сделки 2015 года, являются категорически ложными», — заявила пресс-секретарь Совета национальной безопасности Эдриенн Уотсон
Белый дом опроверг сообщения в четверг о том, что США пошли на новые уступки Ирану в переговорах о возобновлении ядерной сделки 2015 года.
Лондонская компания Iran International ранее опубликовала список заявленных уступок, на которые согласилась администрация Байдена, чтобы заставить Иран вернуться к полному соблюдению соглашения, также известного как Совместный всеобъемлющий план действий (СВПД).
Администрация Байдена в течение нескольких месяцев неоднократно заявляла о своей уверенности в том, что возобновление сделки будет лучшим способом помешать Ирану получить ядерное оружие, до чего, по словам официальных лиц США, осталось «недели».
«Сообщения о том, что мы приняли или рассматриваем новые уступки Ирану в рамках возобновления ядерной сделки 2015 года, являются категорически ложными», — заявила пресс-секретарь Совета национальной безопасности Эдриенн Уотсон в заявлении для Al Arabiya English.
Издание заявило, что получило перечень уступок, на которые согласились США, включая отмену санкций в отношении 17 банков, немедленное освобождение иранских активов на сумму 7 миллиардов долларов, замороженных в Южной Корее, и отмену нескольких указов, подписанных бывшим президентом США Дональдом Трампом.
Другие уступки, о которых сообщила Iran International, включают снятие санкций с более чем 100 учреждений и гарантированную продажу 50 миллионов баррелей иранской нефти в течение 120 дней.
В случае, если США снова откажутся от сделки, что весьма вероятно при будущей республиканской администрации, по сообщению Iran International, в рамках новых уступок иностранные компании будут освобождены от санкций США.
Официальный представитель Белого дома сообщил Al Arabiya English, что США с самого начала заняли «преднамеренный и принципиальный подход к этим переговорам», добавив, что если Иран был готов соблюдать соглашение 2015 года, то и США были готовы сделать то же самое.
Что касается комментариев Ирана по предложенному ЕС окончательному тексту, представитель Белого дома сказал, что они все еще изучают их.
«Наше общение с ЕС носит частный характер. Мы регулярно связывались с ними на протяжении всего процесса», — сказал чиновник Al Arabiya English.
В четверг также сообщалось, что сделка будет включать обмен заключенными. По меньшей мере четверо американцев задержаны в Иране.
Тем временем премьер-министр Израиля Яир Лапид заявил, что пришло время «уйти из-за стола [переговоров]».
Израильский источник проинформировал журналистов в Израиле о встрече Лапида с конгрессменом США Тедом Дойчем и послом США в Израиле. «Все остальное посылает Ирану сигнал о слабости», — как сообщается, сказал израильский премьер.
Сообщается также, что Лапид также сказал Дойчу и послу США Томасу Найдсу, что предложение ЕС добавило больше уступок для Ирана, чем соглашение, заключенное в 2015 году.
Комментарии Лапида прозвучали после того, как Государственный департамент заявил, что страны, которые «не были в восторге» от сделки в 2015 году, включая Израиль и несколько стран Персидского залива, «с годами изменили свое отношение к СВПД».
Отвечая на вопрос Al Arabiya English во вторник, официальный представитель Госдепартамента Нед Прайс заявил, что официальные заявления партнеров по Персидскому заливу свидетельствуют о поддержке усилий США по достижению совместного возвращения к соблюдению СВПД.
В частности, об Израиле Прайс сказал: «Мы видели, как высокопоставленные чиновники в Израиле, в том числе его органы безопасности, приводили очень похожий аргумент, что это было катастрофическим решением со стороны последней администрации отказаться от СВПД и доказать, что СВПД сейчас является лучшей альтернативой призраку иранского ядерного оружия».
Прайс имел в виду сотрудников службы безопасности, бывших и нынешних, которые выразили свою уверенность в том, что СВПД был хорошим шагом, чтобы гарантировать, что Иран не обзаведется ядерным оружием.
Но заявления Лапида, сделанные в четверг, говорят об обратном.
В послевоенные годы в американской издательской индустрии было так много евреев, что некоторые писатели говорили о них как о «литературной мафии», рассказывает журналист JTA Эндрю Лапин.
Говорившие о «мафии» полагали, что она тайно обеспечивала публикацию еврейских книг и авторов в крупных издательствах, освещение в СМИ и поддержку в научных учреждениях за счет других, нееврейских писателей или даже «неправильных» еврейских писателей. Подобное убеждение, вызванное порой антисемитизмом, а порой чувством литературного вытеснения и разочарования в карьере, разделялось даже такими фигурами, как Трумэн Капоте и Фланнери О’Коннор, описывавшими наблюдения за своими еврейскими сверстниками – Филипом Ротом, Солом Беллоу и Синтией Озик. В текстах того времени некоторые известные авторы высказывали предположение, что причиной неудач в их карьере стали влиятельные предприниматели-евреи. Выражение «литературная мафия» сознательно использовали и многие выдающиеся евреи, работавшие в литературной сфере – от издательств до литературных журналов и академических кругов. Эти евреи шутили о том, сколько других евреев они встретили в своей отрасли, или выражали разочарование, что не оказались в их «внутреннем круге».
Джош Ламберт
Директор программы еврейских исследований в колледже Уэллсли (США) Джош Ламберт исследует этот любопытный феномен в своей книге «Литературная мафия: евреи, публикации и послевоенная американская литература», выпущенной недавно издательством Yale University Press.
Опираясь на переписку видных еврейских авторов, редакторов, издателей и ученых того времени, в том числе редактора Knopf Гарольда Штрауса, редактора Esquire Гордона Лиша, профессора Колумбийского университета Лайонела Триллинга и писательницы Энн Бирштейн, книга развеивает миф о «литературной мафии».
Ламберт говорит: «Не было той еврейской литературной мафии, о которой думал Трумэн Капоте, когда утверждал: «О, эти люди плетут интриги и заговоры». И не было даже той еврейской литературной мафии, о которой думал еврейский же писатель Мейер Левин, когда считал, что люди собирались на вечеринках и говорили: «Мы никогда не будем говорить о его книге!» Этого всего не было. Мне кажется более существенным вопрос, почему вообще серьезные люди об этом говорили. Почему эта идея – этот мем или троп – просуществовали 20 или 30 лет. И ответ для любого, кто работает в журналистике или индустрии культуры, на самом деле прост.
Если вы поработали в какой-то отрасли хотя бы пять минут, вы сразу можете сказать, что есть люди, которым легче, у которых всегда более гладкий путь. Им помогали, у них были преимущества, их предложения принимались быстрее. И даже помимо этого: у кого-то, допустим, есть некие отношения с людьми, влияющими на того, кто дает возможность что-то делать или помогать… Легко представить, почему кто-либо, находящийся не на той стороне, в отдельные моменты чувствует, что это несправедливо. Итак, штамп о «литературной мафии» — просто выражение эмоций по поводу несправедливого использования власти в случае с той или иной книгой в издательской индустрии».
Но Ламберт также утверждает, что евреи, находящиеся на руководящих постах, могут быть склонны помогать другим евреям, потому что их личные и профессиональные сети состоят из евреев. Автор книги показывает, как профессиональные и личные отношения влияли на то, что он называет «предоставлением избирательных прав евреям в литературе», и как некие «сети влияния» сохраняются в современную эпоху. Ламберт отмечает: «Я искал подходящее выражение, и «предоставление избирательных прав» мне понравилось, потому что оно не говорит вам, что именно человек собирается делать, а говорит о том, что у него есть новая возможность и новый способ ее использования.
Что именно было тут причиной – до сих пор трудно вычленить из целого ряда социально-экономических изменений, происходивших с евреями. Мы знаем, что в послевоенный период у евреев дела пошли лучше в экономическом плане. Стало больше политической поддержки. И успех в издательской индустрии связан со всем этим, но также связан и с ростом компаний, основанных евреями в 1910-х и 1920-х годах, которые добивались бешеного успеха и которые просто не дискриминировали еврейских сотрудников… На самом деле трудно уместить в голове, как выглядело «лишение избирательных прав»: это не означало, что ни один еврей никогда не публиковал что-либо или ни один еврей не мог что-то предпринять. Это означало, что в целом евреи не занимали руководящих должностей. Тогда как в послевоенный период стало обычным наличие евреев на этих постах». «Вы подумаете: а что меняется, если сначала не было человека из этого конкретно меньшинства, а теперь он выполняет функцию «привратника» в своей отрасли? – спрашивает Ламберт и сам же отвечает: – Для редактора принадлежавшего евреям издательства Knopf Гарольда Штрауса ответ заключался в следующем: когда люди из меньшинства оказываются в подобном положении, они проецируют собственные идеи об идентичности своей группы на принятие решений. Целая куча редакторов-евреев получает возможность сформировать издательскую программу и рассказать, что именно эти книги люди захотят прочитать. И я думаю, получается такой «смешанный кейс»… Knopf проделал замечательную работу по публикации переводов с идиша. Почему это получилось? Потому что им очень нравилась престижная европейская литература, а некоторые тексты на идише они смогли представить не как проходную литературу, а как Достоевского или Толстого. В то же время, часть того, с чем Knopf было удобнее работать, чем другим издателям, именно потому что это было еврейское издательство, оказалось материалом, посмотрев который, большинство из нас назвало бы… антисемитским. Например, Г. Л. Менкен, написавший пару фрагментов о евреях как о «худшей группе людей на планете»… Из-за того, что они осознавали свою принадлежность к евреям, они считали себя вправе публиковать некоторые из антисемитских текстов, дабы отвести подозрения в причастности к «литературной мафии»».
Ламберт при этом протестует против кумовства: «Как родитель я знаю, что я люблю своих детей. И не то чтобы я хотел, чтобы мои дети не преуспели. Но я не хочу создавать систему, в которой дети самых привилегированных людей будут самыми привилегированными в любом случае».
Говоря о будущем и возможном появлении в издательствах множества представителей чернокожих или других маргинализированных групп, Ламберт заявляет: «Если мы признаем, что евреи играли – и до сих пор играют – огромную роль в издательской индустрии, то одна из вещей, которая из этого следует: если некая группа обладает непропорциональной властью, это нормально. Идея разнообразия означает, что ваша доля в отрасли должна соотноситься с долей в населении. Я не думаю, что промышленность так работает, а власть нет. То, что мы хотели бы, — так это не символического подхода к разнообразию, когда берут пару человек и ставят их на руководящие должности. А настоящего сдвига, при котором может возникнуть ощущение, что их никогда не бывает слишком много… И я думаю, это происходит в издательском деле прямо сейчас. После убийства Джорджа Флойда в американской культуре появилось новое движение, пристальное внимание к превосходству белых. Издательская индустрия наняла несколько афроамериканских редакторов на видные должности. Я думаю, это здорово. И я действительно надеюсь, что после того, как они наняли этих людей на видные должности, они должны нанять еще 400 человек…»
В детстве в 1980‑х — росла я в окрестностях Форт‑Лодердейла — я слышала разговоры на идише, но сызмальства понимала: этот язык не мой. На идише мои дедушки и бабушки говорили между собой и с друзьями, в основном когда хотели скрыть от других, о чем толкуют. Это был язык для перешептываний, для тем, не предназначенных для моих ушей, — не для кинд . Дедушки и бабушки не нашли времени на то, чтобы научить меня языку своего детства — да и моих родителей ему не научили. Идиш, этот язык стран и эпох, столь далеких от моей страны и эпохи, наделял их некой тайной властью, как мне представлялось. Наделял их тайнами, к которым я не могла приобщиться. Идиш никогда не входил в круг вещей, которые я считала своими. Во всяком случае, так я думала .
«Бабулечка, о чем вы разговариваете?» — умоляя ответить, дергала я бабушку за синтетический халат. «Кыш отсюда, бубеле , иди поиграй», — отвечала она. Мои прадед и прабабка, иммигранты из Восточной Европы (они умерли до моего рождения) говорили на идише — это был их мамелошн (родной язык). Подростком я расспрашивала бабушку о ее родителях. Она сказала мне, что в начале 1900‑х они жили в Нью‑Йорке в многоквартирных домах для бедняков и без устали вгрызались в английский, чтобы лучше вписаться в американскую жизнь. Моя мама — а она застала своих деда и бабку в живых — говорит, что даже когда они говорили по‑английски, акцент выдавал их иммигрантское прошлое.
Моя мама, хоть и не изучала идиш целенаправленно, нахваталась многочисленных слов и выражений (в основном междометий и ласкательных обращений), просто путаясь под ногами у родителей. Мой отец умер, когда я была совсем маленькой, но мама, по‑моему, употребляет больше идишских слов и выражений, чем евреи обычно. Ребенком в бруклинском районе Брайтон‑Бич она частенько слышала идишскую речь — и в своем квартале, и в местных еврейских нош‑спотах — таких, как «У Натана» на набережной на Кони‑Айленде. Но она никогда не учила идиш толком, а потому толком не передала его своему потомству. Я, как и моя мама, могла только вылавливать что‑то из подслушанных разговоров.
Нижний Ист‑Сайд, Нью‑Йорк 1899Фото: The College of Charleston Libraries
Дедушка, бабушка и я постоянно ходили в кулинарию «Вольфи» в Майами‑Бич; я припоминаю разговоры — в том числе на идише — и шум. Помню татуировки на руках нескольких друзей моих дедушки и бабушки. Помню, как не могла отвести от них глаз, не понимая, почему. Помню все, что видела и слышала, ничего не понимая, помню, как снедало меня детское любопытство, покамест мы уплетали огромные кнейдлы из еще более огромных мисок с супом, и бабушка называла меня «Эмила», а дедушка щипал за щеки и говорил: «Ах ты, моя зискайт (сладость)».
Помню целое поколение «зейдес» и «бубес» : все они сидели у затейливой формы бассейна в своем огромном пенсионерском поселке, наслаждаясь солнцем и идишем. Помню, как кто‑то звал меня «бубеле». А еще помню возгласы: «Ой вэй!», «Ой гевалт!», «Ай‑яй‑яй!» и «Гезундэрейт!» В моем детстве и отрочестве «гезундэрейт» слышалось то и дело, в основном здоровья желала бабушка (я до сих пор вспоминаю ее, когда чихаю).
Подростком я принялась углублять свои знания о мире, который оставили позади мои прадед и прабабка, приехав в Америку. Когда я узнавала больше об уникальной истории своей семьи, а также о новейшей истории евреев, в голове порой всплывали идишские разговоры дедушки и бабушки — в форме теряющегося вдали, огорчительно смутного воспоминания, неотделимого от дедушкиных и бабушкиных объятий, их морщинистых загорелых теплых рук.
В 1990‑х в средней школе в Англии я стала учить немецкий, а, отправившись на неделю в Берлин, побывала в еврейском квартале бывшего Восточного Берлина. Мы оказались там спустя всего несколько лет после падения Берлинской стены, и город все еще пребывал в переходном состоянии. Выбирая иностранный язык, я на каком‑то уровне — возможно, подсознательно — остановилась на немецком, поскольку он отчасти прокладывал путь к тому, что раньше было для меня совершенно недосягаемо, — к языку прошлого моей семьи. Стоит освоить азы немецкого, как идиш становится менее загадочным.
В то лето, когда мне исполнилось девятнадцать, мои двоюродные бабушки Ида и Мириам — тогда обеим было за семьдесят — устроили мне пешую экскурсию по «своему» Нижнему Ист‑Сайду на Манхэттене. Мы ели блюда из моего детства, блюда с идишскими названиями: бейглы, биали и блинце, ругелах, бабку и кныши. Вот тогда‑то — без пяти минут взрослая — я впервые взглянула на идиш новыми глазами. Для меня идиш, осознала я, — ориентир, с которым я сверяюсь, якорь, который утверждает меня в море богатой еврейской культуры. И так было всегда. Для меня, секулярной еврейки, идиш неотделимо переплетался с моим воспитанием. В названиях блюд или в ласкательных прозвищах — он всегда был рядом и на самом деле всегда был моим. Когда сидишь за столиком в «У Йоны Шиммеля» и ешь каша‑кныши вместе с любимыми двоюродными бабушками, идиш уже не кажется таким уж таинственным.
Ида и Мириам привели меня в нью‑йоркский Музей многоквартирных домов, и он меня по‑настоящему потряс. Помню, прочла там на табличке, что до Второй мировой войны около 12 млн человек в мире говорили на идише. К 1990‑м их стало гораздо меньше — приблизительно 1,5 млн, а теперь их всего 500 тыс. Язык, как мне показалось, стремительно умирал, и это так удручило и ошеломило меня, что я почувствовала ностальгию по прошлому, которого не застала.
Нижний Ист‑Сайд, Нью‑Йорк. 1986Фото: Аллан Танненбаум / Getty Images
Похоже, мои двоюродные бабушки получали удовольствие, обучая меня идишским словам и выражениям, — такое же удовольствие они получали и когда водили меня в Нью‑Йорке по местам, много значившим для нас как еврейской семьи. Когда я вернулась домой в Великобританию, мама сказала мне, как ее радует, что я стараюсь усвоить все, чему Ида и Мириам могут научить меня об языке, о нашей культуре и истории нашей семьи; на ее взгляд, об этом они знали гораздо больше нее, и ей (как и мне) было очень приятно, что я так привязалась к этим ученым матриархам.
В двадцать лет с хвостиком я узнала из первых рук идишские оскорбления: шмук , шнорер . Целый комплект оскорблений всплывает в голове, когда я вспоминаю, как мои двоюродные бабушки нарочито выказывали презрение к кое‑кому из моих возлюбленных — да и к некоторым друзьям. Как‑то раз я дожидалась, когда же возлюбленный наконец позвонит насчет отпуска, который мы собирались провести вместе, и Ида сказала: «Нит кайн энтфер из ойх ан энтфер» — «Раз ответа нет — это тоже ответ», и этими ее словами я руководствовалась все годы, пока не вышла замуж.
Ида была мудрая женщина.
В двадцать пять я переехала в Бруклин; прожила там полдесятка лет. Сделавшись бруклинской обитательницей, видела идиш в меню и слышала в метро. Стала чаще, чем прежде, вставлять в свою речь идиш; воспринимала идиш как часть некого нью‑йоркского языка. Там все — хоть евреи, хоть неевреи — не «ездят на метро», а «шлеп по сабвею» . При вылазках от случая к случаю в ультраортодоксальные кварталы я видела, что язык до сих пор живет — наверно, так он жил среди моих родственников в Европе. Чем дольше я жила в Нью‑Йорке, тем менее загадочным казался идиш. Я читала книги о штетлах былых времен и больше узнавала о краях, откуда приехали мои предки.
Расставшись с Нью‑Йорком и возвратясь в Лондон, я употребляю идиш примерно, как в Нью‑Йорке: пользуюсь так называемым лудик идиш, чаще всего в кругу родных. «Лудик» — значит «шаловливый», «спонтанный», «озорной». Идиш вносит в мой английский колоритность и легкую ностальгию, и мне это по душе. Как написал в «Новых радостях идиша» Лео Ростен: «Идиш отражает разнообразие и кипучую энергию жизни, особую культуру евреев, отличительный стиль мышления — и уже сделал лучше тот английский, на котором мы говорим и пишем сегодня. Он пропитан чувствами; он пронизан сарказмом. Он обожает размышления, так как зиждится на горестном прошлом».
На протяжении всех этих лет я время от времени всерьез подумывала пойти на курсы идиша. Однако работа учительницы на полную ставку и двое маленьких детей означают: курсы подождут до тех времен, когда у меня поубавится забот.
Летом 2018 года в сувенирной лавке Еврейского музея на Манхэттене я перелистывала детскую книжку‑картинку «Пять маленьких гефилте». И тогда меня вновь осенило: до той минуты я не сознавала, насколько мне важно сделать идиш частью нового этапа моей жизни, такой же, как на предыдущих этапах. В то время я была невестой прекрасного человека — настоящего менча — и вот‑вот должна была стать второй матерью для его ребенка — вот когда я впервые увидела эту книгу и, недолго думая, решила, что ее непременно нужно купить для моей будущей падчерицы, которой тогда было всего три года. Идишские слова из этой тоненькой книжки, поэтичные и задорные, запали мне в душу. Они вызвали у меня улыбку.
Я взяла с прилавка «Пять маленьких гефилте», а заодно «Новые радости идиша» и направилась к кассе. Эта непритязательная детская книжка дала мне возможность разделить мою любовь к идишским словам и выражениям с младшим членом моей новой семьи. Я и не подозревала, что ищу такую книгу, пока она не нашла меня сама в тот летний день в Верхнем Ист‑Сайде. Теперь, когда я стала мамой и для Руби, и для моего сына Макса (он сейчас учится говорить), мое желание вводить идиш в мой дом только окрепло. Я не меньше пяти раз на дню называю Макса «мой бубеле» или «мой бойчик» (это слово я узнала от мужа). Руби просит суп с кнейдлами, а на днях стала вслух размышлять: «А ругелах — это вообще что?» Думаю, мои бабушка и дедушка стали бы квел от счастья, если бы узнали, как часто я вкрапляю идишские слова в обыденную речь.
Мне нравится, что Руби задает вопросы об идишских словах, которые слышит. Я чувствую, что важно иметь какую‑то взаимосвязь — пусть даже с несколькими словами там‑сям, как было у меня. Путешествуя, мы всей семьей ходим на экскурсии по историческим синагогам, и в каждом городе, где бы мы ни оказались, посещаем еврейский музей. Я хочу поощрять в моих детях интерес к нашему еврейскому происхождению и культуре и, конечно, к идишу.
Употребляя ласкательные слова, междометия и даже оскорбления, слышанные в юные годы, я чувствую, что бабушка и дедушка вновь со мной. Употреблять идишские слова дома стало для меня чем‑то вроде письма им с объяснением в любви. Надеюсь, Руби и Макс однажды припомнят идишские слова из своего детства, и эти воспоминания разбередят их чувства и вызовут у них желание тоже заговорить на идише в своих семьях.
29 июня 1942 года газета Chicago Daily Tribune посвятила «окончательному решению» один маленький абзац на шестой полосе, пишет журналист The Times of Israel Мэтт Лейбовиц. «По оценкам британской секции Всемирного еврейского конгресса, на сегодня более 1 млн. евреев были убиты или умерли в результате жестокого обращения в странах, где доминирует Германия», — говорилось в сообщении Associated Press. Как и другие американские газеты тем летом, Daily Tribune выделила минимум места на сообщение об уничтожении евреев в Европе. Буквально маскируя эти истории, ежедневные газеты размещали новости о бойне подальше от первых полос и смешивали их с другими сводками новостей.
Бабий Яр, октябрь 1941 года
«Если в июне 1942 года новость об уничтожении 1 млн. евреев считалась достаточно достоверной, то было бы логично, чтобы в соответствии с редакционными стандартами ее рассматривали как новость для первой полосы или чего-то в этом роде», — заявляет Рафаэль Медофф, автор недавно вышедшей книги «Америка и Холокост: документальная история». Как и Chicago Daily Tribune, The Los Angeles Times в конце июня 1942 года опубликовала сводку Associated Press: «Убит 1 миллион». Она была помещена на третьей странице – под статьей о британских солдатах, взятых в плен Германией…
К этому моменту Американский объединенный распределительный комитет уже опубликовал отчет, основанный на местных источниках, о массовых убийствах в Бабьем Яре под Киевом. В отчете подробно описывалось, как земля двигалась в течение нескольких дней после казни, несмотря на то, что братская могила 33 771 жертвы была покрыта слоем песка больше метра… «Весной 1942 года, когда количество сообщений о массовых убийствах увеличилось и многие дополнительные подробности были переданы в свободный мир из надежных источников, начала вырисовываться очень тревожная картина», — пишет Медофф, являющийся руководителем Института изучения Холокоста Дэвида С. Ваймана. «Однако вместо того, чтобы задавать вопросы чиновникам администрации Рузвельта о надвигающемся геноциде, журналисты вообще избегали этой темы», — говорит он и добавляет, что многие считали сообщения об убийствах преувеличенными.
В сентябре PBS International покажет документальный сериал режиссера Кена Бернса «США и Холокост», состоящий из трех частей. Среди актеров, читающих закадровый текст, Хоуп Дэвис, Вернер Херцог и Мерил Стрип. Помимо тогдашнего президента Франклина Делано Рузвельта, в сериале будет изображена радиоведущая Дороти Томпсон, бывшая «белой вороной» среди журналистов американских СМИ, освещавших ситуацию в нацистской Германии. «Мало кто из американских журналистов расспрашивал президента Рузвельта или его помощников о политике запрета на спасение евреев во время Холокоста, — замечает Медофф. — Это было и отказом от ответственности журналиста, и моральной трагедией».
Сообщения о том, что ныне историки называют «Холокостом от пуль», — начальной фазе геноцида, бойне под открытым небом, — впервые появились в New York Times 26 октября 1941 года. В короткой заметке на шестой полосе сообщалось, что десятки тысяч евреев уничтожены немецкими частями в городе Каменец-Подольский. По словам Медоффа, в промежутке между этой статьей в октябре 1941 года и концом 1943 года Холокост представлялся в американской прессе как серия не связанных друг с другом массовых убийств, хотя в реальности речь шла о четком плане Германии по уничтожению евреев. В течение того же двухлетнего периода Германия и ее пособники убили большую часть из 6 млн. жертв Холокоста.
«Непрерывный двухнедельный погром»
В то время как американские газеты продолжали сообщать о «не связанных между собой убийствах евреев», Германия построила шесть лагерей смерти в оккупированной Польше, чтобы «индустриализировать» так называемое «окончательное решение». В отличие от ежедневных американских газет, еврейские СМИ регулярно писали о происходящей в Европе бойне на первых полосах. Однако, к сожалению, большинство лидеров еврейских общин не начали решительных действий на основании этих сообщений, говорит Медофф.
Литовские евреи в Понарах роют рвы на месте будущих казнейYad Vashem
17 июня 1942 года JTA сообщило о «массовой резне, не имеющей себе равных в еврейской истории», в Литве. Очевидец наблюдал «непрерывный поток грузовиков, которые курсировали взад и вперед, перевозя более 60 тыс. евреев всех возрастов к месту казни» в Понарский лес недалеко от Вильнюса. Под заголовком «60 000 евреев казнены в Вильне в прошлом месяце в результате непрерывного двухнедельного погрома» свидетель рассказал, как евреев расстреливали из пулемета после того, как сняли с них одежду.
Согласно статье JTA, «очевидно, что приказ убить всех евреев исходил из Берлина». Расстрелы в Понарах продолжалась более трех лет, в результате чего из довоенной общины в 80 тыс. человек в живых осталось 7 тыс. евреев. На последнем этапе геноцида заключенных-евреев заставляли эксгумировать и сжигать трупы жертв… «Еврейские лидеры медлили»
Хотя еврейские СМИ в США пытались привлечь внимание к происходящему в Европе, самый влиятельный раввин в стране, лидер нескольких еврейских организаций Стивен С. Уайз порой воздерживался от распространения новостей о массовых убийствах, утверждает Медофф. Начиная с 1942 года Уайз, который был известен как доверенное лицо Рузвельта, получал буквально потоком секретные телеграммы и отчеты. Чтобы «продемонстрировать свою лояльность президенту Рузвельту», замечает Медофф, «Уайз согласился на попытки администрации преуменьшить значение этих новостей об убийствах». В так называемой «телеграмме Ригнера», отправленной Уайзу из Швейцарии в августе 1942 года, говорилось о немецком плане систематического уничтожения миллионов евреев. Государственный департамент попросил Уайза скрыть эту новость до тех пор, пока она не будет проверена. Он согласился на это, говорит Медофф: «При этом обещание Уайза администрации Рузвельта временно скрыть эту телеграмму от общественности не требовало от него не говорить публично о том, что он знал о массовых убийствах из других источников». Другой секретный отчет, названный «телеграммой Штернбуха», был передан Уайзу и другим лидерам через консульство Польши в Нью-Йорке в сентябре 1942 года. Как и в случае с «телеграммой Ригнера», Уайз воздержался от побуждения американских евреев к протесту. «Поразительно, как мало внимания он уделял массовым убийствам даже в сентябре, октябре и большей части ноября 1942 года, как сильно он погряз в обыденных делах, таких как соперничество еврейских организаций, местная политика и другие менее чем срочные обстоятельства», — замечает Медофф.
Стивен С. Уайз
По оценке исследователя, многие американские еврейские лидеры — наряду с журналистами — не хотели слишком громко высказываться против массовых убийств, опасаясь антисемитской реакции в самих Соединенных Штатах. «И тем не менее трудно понять, какова была польза от медлительности еврейских лидеров, — говорит Медофф. — Те, кто осмеливается говорить от имени еврейского народа и руководить им, обязаны распознать чрезвычайную ситуацию и действовать соответственно. Когда в Европе каждый день убивали тысячи евреев, на счету была каждая минута». К концу 1943 года ежедневные газеты начали признавать систематический характер Холокоста, в том числе Уайз и другие еврейские лидеры. Однако чиновники администрации Рузвельта продолжали преуменьшать, а иногда и скрывать сообщения о Холокосте, продолжает Медофф: «По мере того, как в 1943 году все больше информации доходило до внешнего мира, включая сообщения очевидцев о массовых убийствах, американские еврейские лидеры стали высказываться более последовательно. Но администрация Рузвельта регулярно скрывала информацию, опасаясь, что огласка усилит общественное давление с целью открыть двери Америки для беженцев».
В 1897 году в Швейцарии, в Базеле, состоялся Первый сионистский конгресс, положивший начало формированию и воплощению идей еврейской государственности. Идеологом и организатором конгресса стал журналист и писатель Теодор Герцль (1860–1904).
Теодор Герцль — студент. 1876
Исторический контекст
Сам термин «сионизм» — производное от названия иерусалимской горы Сион — символа этого города, а для всего еврейского народа в рассеянии — и символа утраченной родины. Термин впервые появился в 1890 году у писателя и философа Н. Бирнбаума в журнале Selbstidentifikation. Но широко стал известен позже, именно в 1897 году, после проведения Первого сионистского конгресса.
В ту же пору в еврейской среде и в международных кругах получило известность имя Герцля. Он пришел как в еврейскую, так и в общественную жизнь многих стран не в качестве аутсайдера и совершенно не посторонним, подобно некоторым его коллегам по сионистскому движению.
Герцль родился в 1860 году в Австро‑Венгерской империи, в Будапеште, — в то время и в том месте, где положение евреев стало лучше, чем это было в течение тысячелетий. За год до его появления на свет будапештское еврейство завершило строительство большой красивой синагоги. Она располагалась рядом с домом его семьи. Этот архитектурный шедевр имел и символическое значение. Евреи как бы говорили самим себе и окружающим: мы здесь дома. Герцль был частью этого мира: он не стыдился своего происхождения, но его самосознание ничем не отличалось от самосознания любого европейского космополита‑интеллектуала конца XIX века.
Дом, где родился Теодор Герцль. Рядом с ним — здание Большой синагоги. Будапешт. Конец XIX века
В 1890 году он стал работать в Париже в качестве корреспондента либеральной австрийской газеты Neue Freie Presse и оказался свидетелем многих политических событий. Рост антисемитских тенденций во Франции заставил Герцля углубиться в суть еврейской проблемы и задуматься о способах ее решения.
Политическая нестабильность во Франции и других европейских странах не могла не повлиять на распространение антисемитизма. В России ненависть к евреям обретала формы физического насилия. После убийства народовольцами царя Александра II 1 марта 1881 года по стране прокатилась волна еврейских погромов. В 1891–1892 годах власти организовали массовое изгнание евреев из Москвы и других крупных городов Российской империи. За период с 1882 по 1889 год в различных городах Германии было проведено четыре международных антисемитских конгресса. На «Первом международном антисемитическом конгрессе» в Дрездене в 1882 году присутствовало до 300 делегатов и гостей, был обнародован манифест с призывом к правительствам и народам христианских стран «объединиться для борьбы с еврейской опасностью». Одним из центров «борьбы с еврейским засильем» стала и Франция.
Автор книги «Еврейская Франция» Э. Дрюмон указывал, что «международное еврейство» ответственно за упадок Франции, призывал ограничить эмансипацию и экспроприировать еврейский капитал. Офицера генерального штаба еврея А. Дрейфуса в декабре 1894 года суд признал виновным в шпионаже. В воплях черни: «Смерть! Смерть евреям!» — «предательство» Дрейфуса объяснялось именно его происхождением. Герцль писал, что в ошибке республиканского правосудия «отразилось желание огромного большинства французов проклясть в лице этого одного еврея всех евреев в целом». Увы, это происходило спустя сто лет после принятия во Франции Декларации прав человека. Герцль приходил к выводу: «Эдикт Великой революции аннулирован».
Памятник А. Дрейфусу в Париже. Современное фотоПредоставлено: А. Локшин
Возможно, «дела Дрейфуса» оказалось все же недостаточно для завершения идейной эволюции Герцля, но в мае 1895 года он стал также свидетелем запросов в парламент по вопросу о законодательном запрете на еврейское «проникновение» во Францию. В немалой степени эти запросы оказались тождественны законопроекту, ограничивающему права евреев в Австрии, предложенному пангерманским лидером антисемитов Г. фон Шёнерером. А вскоре вождь австрийских антисемитов К. Люгер стал бургомистром Вены. Впоследствии Гитлер признавался, что в молодости именно Люгер послужил для него примером антисемита…
В 1895 году трансформация Герцля как человека и политика окончательно завершилась. Из поборника ассимиляции он становится идеологом «нового исхода». В своем дневнике Герцль пишет о будущей стране, «в которой мы сможем жить, как свободные люди на своей земле <…> пользоваться уважением за великие и добрые дела, где мы будем жить в мире со всем миром».
«Еврейское государство»
В феврале 1896 года Герцль издал книгу Der Judenstaat («Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса»). 14 февраля он записал в своем дневнике: «Сегодня вечером пришли мои 500 экземпляров; когда я ввез эту кипу к себе в комнату, то испытал настоящее потрясение. Эта стопка памфлетов — решение его (еврейского вопроса. — А. Л.) в осязаемой форме. Теперь моя жизнь может принять новый оборот». И продолжил на следующий день: «…памфлет появился на книжных полках. Для меня жребий брошен». Через несколько месяцев книга вышла в переводе на древнееврейский, английский и идиш. В 1896 году в Петербурге, в типографии М. Стасюлевича, эта монография Герцля вышла и в переводе на русский язык.
Книга «Еврейское государство» стала идейной платформой еврейского национального движения — политического сионизма. Главная задача, считал Герцль, состоит в том, чтобы получить от международного сообщества гарантии права на заселение Палестины или, в крайнем случае, какой‑либо иной территории, как и на создание собственного государства. Только после появления таких гарантий со стороны мирового сообщества или, по меньшей мере, от великих держав сможет начаться организованное переселение еврейского народа в еврейское государство. Это государство должно быть создано на принципах демократии, равенства и социальной справедливости. Между тем еще до Герцля ряд важных идей политического сионизма был изложен в брошюре «Автоэмансипация. Призыв русского еврея к соплеменникам», изданной в 1882 году. Ее автором был живший в Одессе врач и общественный деятель Лейб Пинскер (1821–1891). Ведущей мыслью этого сочинения стало само ее название — «автоэмансипация», то есть самоосвобождение, а не эмансипация как дар, ниспосланный властями свыше. Герцль услышал имя Пинскера и ознакомился с содержанием его книги уже после того, как написал собственную.
Книга Герцля вызвала различную реакцию в еврейских кругах разных стран — от неприятия, прежде всего в Западной Европе, до поддержки со стороны заметной части еврейства Восточной Европы и России. Немало религиозных ортодоксов осудили Герцля за «вмешательство в Б‑жественный промысел», а реформисты усмотрели в его идеях отказ от заповедного пути — «жить среди других народов и нести им идеи монотеизма». Либеральные «просвещенные» евреи опасались, что под сомнением окажется их политическая лояльность. Герцля обвинили и в том, что «Еврейское государство» станет новым оправданием антисемитизма, а желание организовать исход евреев может вызвать новые преследования. Некоторые критики сочли Герцля городским сумасшедшим. Он сам представил подобные настроения на страницах романа Altneuland (в русском переводе «Возрожденная древняя страна»):
На обеде, на котором собрались состоятельные евреи Вены, пожилой господин говорил: «У нас в Моравии положение евреев не лучше. А в маленьких городах евреи прямо в опасности… Бедняки начинают выселяться, но не знают, куда им ехать». Мориц громко произнесла в это время: «Хочу послезавтра в Бургтеатр!» — «Оставь меня в покое, — небрежно ответил муж. — Д‑р Вайс рассказывает нам, как там у них в Моравии… фи, как это нехорошо!» Самуил Вейнберг <…> присоединился к разговору: «Вы как раввин, доктор Вайс, смотрите на все слишком мрачно…» Д‑р Вайс, бедный раввин из небольшого моравского городка, не знавший, в какое общество он попал, нерешительно заметил: «Уже несколько лет существует движение — его называют сионистским. Еврейский вопрос решается путем грандиозного переселения. Все те евреи, которые не могут больше вынести настоящего положения, должны направиться в Эрец‑Исраэль, нашу старую родину». Он говорил совершенно серьезно и не заметил, что на лицах, окружавших его, стала играть улыбка <…> при слове «Эрец‑Исраэль» раздался дружный хохот… Дамы хихикали, мужчины гоготали… Грюн крикнул: «Я буду послом [нового еврейского государства] в Вене». Новый взрыв хохота…
Герцль встретился с писателем и известным психиатром Максом Нордау, который присутствовал на процессе Дрейфуса, как и Герцль, и тоже пережил шок. По завершении беседы с Нордау Герцль поинтересовался его мнением о своем психическом здоровье. Нордау протянул ему обе руки со словами: «Возможно, ты и сумасшедший, но если это так, то и я такой же безумец, как ты». Вскоре он стал ближайшим единомышленником и соратником Герцля.
Первый сионистский конгресс
Сама идея необходимости созыва конгресса сионистов из разных стран возникла в кругах национально мыслящей еврейской интеллигенции за несколько лет до инициативы Герцля. В Берлине в 1895 году группа евреев‑студентов, выходцев из России, организовала «Еврейское русское научное общество». Его участники — молодые люди, ставшие впоследствии видными деятелями сионистского движения: Лео Моцкин, Шмарьяу Левин, Хаим Вейцман, Нахман Сыркин. На своих собраниях члены этого общества обсуждали важные вопросы, установили отношения с сионистами Вены, Галиции и других мест. Часто обсуждалась и идея созыва конгресса. Активный и темпераментный Сыркин не без иронии позднее вспоминал: «Публика, как водится среди еврейских интеллигентов, была и за, и против, пока не встал д‑р Натан Бирнбаум и не озадачил всех важнейшим национально‑экономическим ребусом: “Други, откуда взять деньги на почтовые расходы?” — после чего план конгресса разом испустил дух. Герцлю повезло с конгрессом прежде всего потому, что у него хватило денег на почтовые марки и даже более чем на это. Если бы Герцль, — продолжал Сыркин, — нуждался в благодеяниях еврейской публики и ее финансовой помощи, кусать бы ему губы в горьком разочаровании, а идея конгресса испарилась бы в статьях на страницах еврейской публицистики».
Первый сионистский конгресс открылся 29 августа 1897 года в Швейцарии, в Базеле, в помещении казино. В нем участвовало около 200 делегатов, в их числе 44 человека, приехавших из России. Три дня, с утра и до вечера присутствовавшие, как писал литератор и идеолог национального возрождения Ахад а‑Ам, «публично, перед всеми нациями, обсуждали вопросы, касавшиеся создания надежного дома для еврейского народа на земле его отцов».
Теодор Герцль. 1897
31 августа, после бурных споров и принятия важных решений, конгресс завершил работу. В центре внимания делегатов — которых, впрочем, никто не избирал и не направлял, ибо еще не существовало сионистских организаций, — были вступительное слово Герцля и доклад Нордау. Эти ораторы сформулировали основы идеологии еврейского национально‑освободительного движения, получившего известность как политический сионизм. В своей речи Герцль отметил, что «сионизм — это возврат к еврейству еще до возвращения в страну евреев… Спасение нации только в ее собственных руках, и если она на это не способна, ей невозможно помочь…»
Нордау говорил, что повсюду, где имеется достаточное число евреев, присутствует и еврейское горе, от которого они были бы избавлены, не будь они евреями. «Еврейское горе, — заявлял он, — может быть видимым, но может [быть] и нравственным, глубоко сокрытым. В Восточной Европе, Северной Африке и Западной Азии, где проживает почти девять десятых всего мирового еврейства, горе это осязаемое: там приходится вести отчаянную борьбу за самое свое физическое существование в прямом смысле этого слова… Западную Европу снова охватила извечная юдофобия <…> и еврей, дитя века эмансипации <…> от своей еврейской сущности отказался, а другой — как объясняют ему неевреи — он не приобрел… Страна его рождения отказывается быть ему родиной… Он живет в ощущении отверженности… Это и есть нравственное еврейское горе, и оно горше горя физического… Лучшие среди евреев Западной Европы задыхаются в этой атмосфере и ищут спасения <…> уже потеряли они надежду на приход Мессии <…> пытаются спастись бегством от иудейства. Однако расистский антисемитизм <…> делает и этот путь достаточно безнадежным».
«Он выступил великолепно. Речь его — памятник нашей эпохи» — так в своем дневнике по окончании конгресса о докладе Нордау отозвался Герцль.
Пригласительный билет на Первый сионистский конгресс
На Первом конгрессе была учреждена Всемирная сионистская организация. Ее президентом избрали Герцля. Была принята разработанная Нордау программа, в которой провозглашалась основная задача движения: «Сионизм стремится создать охраняемое публичным правом убежище для еврейского народа». Было решено, что для достижения этой цели необходимо осуществить заселение Палестины евреями‑земледельцами, ремесленниками и промышленниками, а также укрепить еврейское национальное сознание. Большинство участников конгресса пришли к выводу, что решение еврейской проблемы может быть осуществимо лишь при условии согласия международного сообщества и при наличии политической поддержки правительств разных стран.
Была принята резолюция в поддержку осуществления плана профессора Гейдельбергского университета раввина Г. Шапира об учреждении Еврейского национального фонда. Его цель заключалась в приобретении земель в Палестине в собственность еврейского народа. Фонд был создан спустя несколько лет, в 1901 году, на Пятом конгрессе. Обсуждался на Первом конгрессе и вопрос об основании в Стране Израиля высшего учебного заведения. Эта задача была осуществлена значительно позже, в 1925 году, когда в Иерусалиме, на горе Скопус состоялось открытие Еврейского университета.
На созыв и проведение конгресса Герцль расходовал свои личные средства. Многие из участников съезда, особенно из России, были плохо одеты и по меркам добропорядочного Базеля представляли собой толпу оборванцев. На собственные деньги Герцль закупил для них одежду. Так что делегаты на фотографиях Первого конгресса выглядят чинно и благообразно.
На заключительном заседании профессор из Киева М. Мандельштам заявил: «Уверен, что выполню желание многочисленных моих соотечественников и всех участников конгресса, выразив нашу глубокую благодарность господам, которые вели предварительные и текущие обсуждения с полной отдачей и напряжением всех физических и нравственных сил». Он отметил большой вклад Герцля и Нордау в успешную работу конгресса. Свое выступление Мандельштам закончил словами: «Да здравствует президент Первого сионистского конгресса доктор Теодор Герцль!» В ответ прозвучало громогласное: «Да здравствует!»
Теодор Герцль на Первом сионистском конгрессе. 25 августа 1897WIKIMEDIA COMMONS / ISRAEL NATIONAL PHOTO COLLECTION
Участник конгресса поэт и сионистский деятель Л. Яффе спустя десятилетия вспоминал: «…В Базеле мы (делегаты из России. — А. Л.) впервые встретились с Герцлем <…> и тотчас были покорены обаянием его личности… Для нас он был не только избранником народа, не только вождем дела всей нашей жизни, не только творцом возрождения народных надежд — он победил нас цельностью своей личности… Сионизм был для него не печальной необходимостью, а возвышенным идеалом…»
Подобные же чувства испытывал публицист и сионистский деятель Н. Соколов: «На Первом сионистском конгрессе в 1897 году я увидел вершину еврейского энтузиазма в ярчайшем накале. Никогда не забыть мне этого зрелища… Герцль — времен Первого конгресса [это] и есть подлинный Герцль — человек эпохи, пропитанный своими свободолюбивыми идеями… Он совершил все, о чем мы мечтали. Он создал из конгресса еврейскую трибуну. Он объединил всех евреев, сохранивших верность национальному чувству».
На Первом конгрессе были сформированы руководящие органы Всемирной сионистской организации. Высшим законодательным органом стал конгресс, исполнительным органом — малый исполнительный комитет, а большой исполнительный комитет назначен совещательным контрольным органом. В России члены Большого исполкома назывались «уполномоченными». Это были раввин Ш. Могилевер, Я. Ясиновский, Я. Бернштейн‑Коган и М. Мандельштам. Перед ними была поставлена задача создания в стране сионистской организации.
На Первом конгрессе Герцль впервые встретился с русскими евреями. «Для меня появление на конгрессе евреев из России, — отмечал он, — стало крупнейшим событием <…> и мы, без сомнения, можем утверждать, что они выражают мысли и чувства пяти с половиной миллионов русских евреев». Герцль осознавал причины скромного поведения делегатов из России, не желавших давать повод для обвинения в том, что они плетут заговор против России и существовавшего в ней порядка. «Хотя наши русские сионисты, — писал Герцль, — в публичных прениях приняли лишь скромное участие, мы познакомились с ними в частных беседах и научились ценить их. Если впечатление это, чрезвычайно сильное, сформулировать в одной фразе, я бы сказал, что они обладают той внутренней цельностью, которая утрачена большинством европейских евреев… В их облике нам открылась история наша во всей полноте своего единства».
Теодор Герцль и Макс Мандельштам (слева)Центральный сионистский архив, Иерусалим
Вернувшись с конгресса в Вену, Герцль записал в дневнике: «Если коротко подытожить Базельский конгресс <…> вот он вывод: в Базеле я основал еврейское государство. Если бы я громко заявил об этом сегодня, ответом мне был бы общий смех. Но через пять и уже, во всяком случае, через пятьдесят лет это признают все».
Запись оказалась пророческой. 29 ноября 1947 года Генеральная ассамблея ООН приняла резолюцию о разделе Палестины и создании на ее территории двух государств — еврейского и арабского.
Отклики на конгресс в России и в мире
Конгресс вызвал многочисленные отклики в российской и мировой печати. Ежемесячный научно‑популярный журнал «Мир Божий» в статье «Национальное движение среди евреев (По поводу конгресса сионистов)» в ярких красках изобразил праздничную атмосферу, царившую во время съезда, благожелательное отношение к делегатам местного населения. Особое внимание, сообщал корреспондент, привлекал один из вождей движения — «молодой красивый брюнет д‑р Герцль, европеец в полном смысле слова, блестящий талантливый журналист».
«Остается непостижимым, — отмечалось в статье, — что привело его к занятию еврейским вопросом и к проповеди переселения в обетованную землю…» Основную причину возникновения сионистского движения редакция журнала видела в реакции на усиление антисемитизма, который есть «не более чем детское заблуждение, полагающее причину существующего зла там, где его отнюдь не следует искать». Но и сионизм, отмечалось в статье, не более чем «большая иллюзия, хотя и полная благородного негодования, которому предстоит раствориться в единственном разумном и прогрессивном течении современности, ведущем всех к братскому слиянию».
С решительным неприятием сионизма выступил либерально‑народнический журнал «Русское богатство». Публицист и социолог С. Южаков в своих статьях в этом издании указывал на опасность сионизма, который может нанести духовный и материальный ущерб как России, так и самим евреям. Он писал, что таким путем еврейский вопрос не может быть решен. Коснувшись речи Нордау, Южаков писал, что тот обошел вниманием деятельность «просвещенных и позитивных движений, которые и могут дать справедливое и прогрессивное решение еврейскому вопросу». Публицист опасался, что объединение русских, немецких и французских евреев может привести их к разъединению с окружающими народами. Палестинский проект, утверждал Южаков, явно не осуществим по целому ряду факторов: перенаселенность, османское господство, наличие мусульманских и христианских святынь. И в последующих публикациях он обращался к той же теме, неизменно указывая, что для евреев выход не в скитаниях, а «в приобретении признания своих человеческих прав, приобретении отечества, не химерической обетованной земли, а реального отечества в тесном единении со всеми культурными элементами страны». В подцензурном издании Южаков призывал евреев активнее участвовать в делах страны и присоединиться к освободительному движению.
Единственное выходившее в ту пору еврейское издание в России, еженедельник «Восход», представило подробный обзор прений, состоявшихся на Первом конгрессе, и отметило, что «сионистский конгресс вызвал общую симпатию». Вместе с тем редакция не посчитала возможным принять взгляды сионистов, их «глубокий пессимизм» и утверждение о безнадежном положении евреев в Европе.
Сразу после начала работы конгресса о нем сообщила и основанная несколькими месяцами ранее в Нью‑Йорке американская еврейская социалистическая газета на идише «Форвертс». Газета сообщала, что конгресс созван в Базеле, в Швейцарии, и назвала Т. Герцля «новым Моисеем». Однако, принимая во внимание отношение Оттоманской империи к армянам и славянам, «Форвертс» выразила недоверие к надеждам на то, что турки будут приветствовать возвращение евреев на их древнюю родину. В статье отмечалось, что вождь будущего государства исходит из того, что оно будет «явно не социалистическим». «Форвертс» не раскрывал подробностей плана по созданию еврейского государства. Тем не менее газета советовала своим читателям не восторгаться этим проектом.
Отношение властей Российской империи к сионизму
На новое явление в общественной жизни самодержавной России — возникновение среди евреев, по убеждению властей, самого нелояльного элемента империи, сионистского движения, — пристальное внимание обратили и власти. Охранительно‑карательный орган Российской империи — Департамент полиции Министерства внутренних дел — начал сбор информации о сионизме из различных источников. Это была беспрецедентная по масштабам и продолжительности кампания по выяснению целей и задач сионизма. Имперские власти стремились понять, представляет ли движение и его идеология реальную опасность для государства. Департамент полиции собирал донесения с мест о сионистских кружках, их руководителях, отношении к ним местной администрации. Причем Министерство внутренних дел не ограничивалось информацией, исходившей от чинов своего ведомства. Были получены разъяснения и от лидеров сионистского движения в России. Не обошлось и без обычной практики — перлюстрации писем лиц, привлекших внимание полиции. По настоянию Министерства внутренних дел к сбору информации подключилось и Министерство иностранных дел. К министру иностранных дел В. Ламсдорфу с просьбой о сборе сведений о деятельности сионистских организаций в различных европейских странах обратился министр внутренних дел И. Горемыкин. По указанию последнего со второй половины 1899 года в Санкт‑Петербург стали поступать сведения, собранные российскими посольствами и миссиями, об отношении правительств европейских стран к деятельности сионистских сообществ.
В большинстве донесений отмечались серьезность и авторитетность сионистских лидеров и достаточно благожелательное отношение к новому движению со стороны местных политиков и прессы. Но в некоторых письмах было выражено беспокойство в связи с тем, что сионизм, по мнению некоторых российских дипломатических представителей, может представлять опасность для России. Глава российской миссии в Гамбурге А. Вейман отмечал: «Сионисты устремили свои усилия на те государства, где еврейское население, будучи более многочисленным, находится в гораздо более трудном, почти бедственном положении. В этом отношении сионизм нашел благодатную почву в России и Австрии (Галиция), где крайне бедное еврейское население (5,5 млн в России и свыше 1 млн в Австрии) представляет гораздо более сплоченную национальную массу, чем западные евреи… Становится все более очевидным, что сионизм в последнее время сделал важный шаг вперед только благодаря русским и австрийским евреям».
В свою очередь, российский посланник в Дрездене с нескрываемым беспокойством писал: «Немецкие евреи, переселенные на новую почву (в Палестину. — А. Л.), станут германскими культуртрегерами и опорою германского влияния на Ближнем Востоке».
Российский посланник в Берне А. Ионин — автор двух обширных записок о сионизме, сам предложивший свои услуги Ламсдорфу — «следовать и за дальнейшим развитием этого вопроса», — замечал, что «вся деятельность сионистов, вся тяжесть их капиталов находится на Западе и ускользает от нашего наблюдения». «Объектом эксплуатации» Герцля, заявлял Ионин, «являются русские евреи — подданные русского царя». В своем трактате о сионизме он характеризовал его цель как «несбыточную и мечтательную фантасмагорию», а Первый сионистский конгресс представлялся ему «скорее одной из тех международных сходок, столь часто повторяющихся в Европе и особенно в Швейцарии с целью <…> весело поговорить, пообедать или выпить пива по поводу более или менее возвышенных вопросов; сходок, оканчивающихся платоническими резолюциями, а главное, провозглашением urbi et orbi маленьких имен пройдох <…> по большей части из числа fruits secs журналистики и литературы… Как и следовало ожидать от всякого еврейского предприятия, будь оно основано на самой отвлеченной и мистической идее, сионизм представляется в настоящем виде гешефтом, и данником этого гешефта, которым пользоваться будут главным образом жиды Европы, и притом самые неблагонадежные, является русское жидовское население».
И все же имперский посланник оставлял как «жидам», так и юдофобам некоторый шанс и надежду. Он писал: «Кто знает, странные вещи осуществляются на свете, особенно в наши дни, fin de сièclе , а иметь хотя бы в перспективе надежду освободиться от части своего жидовского населения все‑таки приятно».
В другой записке о сионизме, составленной вслед за окончанием работы Третьего конгресса, Ионин вынужден был признать тот факт, что ставшие регулярными сионистские конгрессы превратились в «парламент еврейского народа», несмотря на то что сионистская идея, «казалось бы, должна вызвать гомерический смех, особенно среди таких практических эксплуататоров, какими являются евреи».
Титульный лист стенографического протокола заседания Третьего сионистского конгресса в Базеле. Wien: Verlag des Vereines «Erez Israel», 1899
Вместе c тем показательно, что именно оценка сионизма как «жидовского гешефта» попала в текст записки о сионизме, вышедшей из недр Департамента полиции в 1900 году. В одном из перлюстрированных писем, в которых шла речь о сионистском движении, некто Барсов писал, адресуясь к одному из идеологов позднего славянофильства, решительному стороннику монархизма, литератору С. Шарапову: «Сионистское движение — тать, наступающий на все человечество, в ночи современной цивилизации тать, против которого нужно действовать смело и открыто, честно и решительно, уничтожить нахальство и издевательство еврейства».
Впрочем, кроме этой информации, охранное отделение стремилось получить сведения из самых что ни на есть первых рук. В мае 1899 года сотрудник русской секретной службы в Вене встретился с самим Герцлем «касательно программы и задач сионизма». В том же году, непосредственно во время заседаний Третьего сионистского конгресса, были «добыты агентурным путем» фотографии 43 делегатов из России. В их числе такие известные еврейские общественные деятели, как М. Мандельштам, Ш. Могилевер, Я. Коган‑Бернштейн, М. Усышкин, Ахад а‑Ам, Бен‑Ами и другие.
Открытка, на которой изображено казино. В этом здании происходило заседание Третьего сионистского конгресса. Базель. 1899Центральный сионистский архив, Иерусалим
Департамент полиции потребовал от руководителей сионистского движения в России М. Мандельштама и И. Членова представить разъяснения о целях и задачах сионистского движения. Ответ Мандельштама был дан в крайне осторожных выражениях: «Сионизм рассчитывает на сочувствие тех правительств, которые по тем или иным причинам не находят целесообразным или своевременным быть инициаторами в изменении горькой участи еврейского населения». Автор записки попытался заинтересовать российские власти и поддержать еврейскую эмиграцию тем обстоятельством, что «заселение Палестины евреями может служить службу всем, в особенности же самой России, которая лучше других может воспользоваться евреями как создателями новых азиатских рынков для промышленности».
Вслед за получением письма от директора Департамента полиции С. Зволянского Членов обратился к Герцлю. Он спрашивал: «Как я себя должен держать, что выдвинуть, о чем меньше говорить или совсем молчать?» Герцль ответил незамедлительно: «Обращение Департамента полиции убеждает меня в том, что шаги, которые предприняты в целях приобретения благоприятного настроения в тамошних правительственных кругах, остались не совсем без результата». Герцль рекомендовал Членову составить свой ответ в Департамент полиции в тех же выражениях, что и Мандельштам, но содержание «облечь в другую форму»: «Вы должны ни в одном пункте не отдалиться от того, что профессор Мандельштам, по согласованию со мной, выставил как чистую и полную истину».
Йехиэль (Ефим) Членов
Записка, составленная Членовым, как и советовал Герцль, была по духу близка ответу его единомышленника: «Ничто так же не желательно сионистам, как именно возможно полное выяснение их желаний и действий, ибо от этого выяснения они ждут сочувствия, и может быть, и содействия, в которых они сильно нуждаются… Народы толкают их (евреев. — А. Л.) на этот путь, жизнь сама поучает их, что вышедшие из Палестины должны вернуться в Палестину. И они надеются, что те, которые толкают, помогут и дойти до цели».
После некоторых колебаний, для осознания «подлинных задач и целей сионистов», власти в Петербурге приходят к следующему соломонову решению: «Господин министр внутренних дел, не признавая официально разрешить съезд евреев‑сионистов в Минске, нашел, однако, возможным допустить таковой и отнестись к нему с терпимостью до тех пор, пока обсуждаемые на съезде вопросы не выйдут из строго определенных рамок задач так называемого сионизма».
В августе 1902 года в Минске состоялась Первая конференция сионистов России, в которой приняли участие свыше 600 человек.
«Идти всё вперед и нести его наследие»
Герцль скончался 3 июля 1904 года в возрасте 44 лет. Хотя было известно, что у него не все в порядке со здоровьем, лишь близкие друзья знали, насколько положение серьезно. Весть о его смерти стала громом среди ясного неба. Немало людей в России и других странах собирались в синагогах, участвовали в траурных митингах, были опубликованы статьи и некрологи. Журнал «Еврейская жизнь» открывался некрологом, написанным публицистом и историком Ю. Бруцкусом: «Умер величайший и преданнейший сын еврейского народа. Погиб безвременно, в расцвете жизни и разгаре работы… Он умер с верою в усталом сердце и со словами любви к Сиону на устах. Он завещал нам идти всё вперед и нести его наследие по указанному пути к великой цели».
Со времени разрушения Иерусалима Герцль стал первым еврейским государственным деятелем, который стремился выразить интересы не только какой‑либо общины, например русских или французских евреев, но дело всей нации в целом — с общим прошлым и стремлением к общему будущему. Программа политического сионизма и созданная им Всемирная сионистская организация стали катализатором сил, приведших к рождению Государства Израиль.
125 лет прошло с тех пор, как увидела свет самая известная работа Теодора Герцля, была создана Всемирная сионистская организация, родились идеи политического сионизма. С точки зрения сегодняшнего дня вполне возможно критически отнестись к деятельности Герцля и не возводить его в ранг великих политических мыслителей. Но его идея о необходимости создания еврейского государства, как и идея о том, что исход в Страну Израиля — единственное решение для еврейского народа, способствовали росту национального самосознания у многих евреев. Заслуга Герцля и в том, что всего за несколько лет он превратил высказанные в его книге идеи в развернутую идеологию политического сионизма, получившего международное признание как движение, выражающее интересы еврейского народа.
В своем завещании Герцль просил похоронить его на еврейском кладбище в Вене, пока еврейский народ не перенесет его бренные останки в Эрец‑Исраэль. Вскоре после создания еврейского государства, 14 августа 1949 года, последняя воля Теодора Герцля была исполнена. Его прах покоится ныне на Горе Герцля в Иерусалиме.
Могила Теодора ГерцляПредоставлено: А. Локшин
Личность Герцля, сочетавшего в себе черты пророка и политического лидера, мечтателя и практика, как и поставленные им цели, по сей день остаются предметом исследований и дискуссий для историков, политологов, политических и общественных деятелей.
Памятный знак на Горе Герцля в ИерусалимеПредоставлено: А. Локшин
В статье использованы документы из Архива внешней политики Российской империи (АВПРИ МИД РФ), Государственного архива РФ (ГА РФ) и Национального исторического архива Республики Беларусь (НИА РБ). В статье опубликованы фотографии автора, а также из книг: А. Локшин. Евреи в отечественной истории. Очерки по истории и культуре евреев в Российской империи, Советском Союзе и Российской Федерации. Конец XVIII — начало XXI века. Ч. 1, 2. М., 2021; K. Frojimovics, G. Komoroczy, V. Pusztai, А. Stribik. Jewish Budapest. Monuments, Rites, History. Budapest, 1999.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..
