Слово писателя. № 7, 2004. С. 82-85.
Публикуется с любезного разрешения автора.
Публикуется с любезного разрешения автора.
Алексей Сперанский-Маршак
"Мы жили лагерем - в палатке..."
"В 1911-м годy молодой петербургский поэт Самуил Маршак вместе со своим другом, поэтом Яковом Годиным, и группой еврейской молодежи совершил длительное путешествие по Ближнему Востоку: из Одессы они отплыли на корабле, направляясь в страны Восточного Средиземноморья - Турцию, Грецию, Сирию и Палестину. Маршак поехал туда корреспондентом петербургской "Всеобщей газеты" и "Синего журнала". Лирические стихотворения, навеянные этой поездкой, принадлежат к числу наиболее удачных в творчестве молодого Маршака ("Мы жили лагерем в палатке..." и другие).
В этой поездке Маршак познакомился со своей будущей женой, Софьей Михайловной Мильвидской, и вскоре по возвращении они поженились".
"Самуил Яковлевич Маршак". Вступительная статья В.В. Смирновой к книге "С.Я. Маршак. Стихотворения и поэмы". Советский писатель, 1973. Стр. 6.
 |
Яффские ворота в Иерусалиме1
|
Это путешествие, единственная в его жизни и судьбе встреча со Страной Израиля, страной, которая вызывала в нем такие сильные чувства и так волновала его поэтическое воображение, запечатлело себя в цикле лирических стихотворений, ярко и красочно передавших впечатления молодого поэта, силу его переживаний, чувств, его мысли, рожденные этой встречей с исторической родиной его многострадального народа, народа Израиля.
Сейчас мне хочется вместе с моими будущими читателями (я очень надеюсь быть прочитанным и услышанным) совершить небольшое путешествие по печатным страницам, запечатлевшим эти стихи, и услышать живой голос молодого Маршака, увидеть его глазами красоту этой страны, ее незабываемые пейзажи, ее людей, ее историческое прошлое...
Итак, мы пускаемся в путь... За мной, читатель!
Но сначала прочтем стихотворение, написанное поэтом еще в России, еще до его путешествия в Палестину. Стихотворение это замечательно той страстностью, той глубокой эмоциональной образностью, которые так характерны для его отношения к трагической еврейской Истории.
Вот оно:
Из Сионид
Снится мне: в родную землю
Мы войдем в огнях заката,
С запыленною одеждой,
Замедленною стопой...
И войдя в святые стены,
Подойдя к Ерусалиму,
Мы безмолвно на коленях
Этот день благословим...
Мы войдем в огнях заката,
С запыленною одеждой,
Замедленною стопой...
И войдя в святые стены,
Подойдя к Ерусалиму,
Мы безмолвно на коленях
Этот день благословим...
 |
Излучина Иордана
|
И с холмов окинем взглядом
Мы долину Иордана,
Над которой пролетели
Многоскорбные века...
И над павшими в пустыне,
Пред лицом тысячелетий,
В блеске желтого заката
Зарыдаем в тишине...
А назавтра, на рассвете
Выйдет с песней дочь народа
Собирать цветы в долине,
Где блуждала Суламифь...
Подойдет она к обрыву,
Поглядит с улыбкой в воду,
И знакомому виденью
Засмеется Иордан!
Мы долину Иордана,
Над которой пролетели
Многоскорбные века...
И над павшими в пустыне,
Пред лицом тысячелетий,
В блеске желтого заката
Зарыдаем в тишине...
А назавтра, на рассвете
Выйдет с песней дочь народа
Собирать цветы в долине,
Где блуждала Суламифь...
Подойдет она к обрыву,
Поглядит с улыбкой в воду,
И знакомому виденью
Засмеется Иордан!
Но вот мечта молодого Маршака стала явью. Путешествие началось...
И родились первые поэтические строки, воплотившие в себе первые впечатления поэта, с волнением вглядывавшегося в окружавшие корабль бескрайние морские просторы.
Чайки
Туманный полдень. Тень печали -
На корабле. Замедлен бег.
А за кормой над зыбью дали
Как бы кружится легкий снег.
Нет, это чайки. Странно дики
И нарушают смутный сон
Их нарастающие крики,
Короткий свист и скорбный стон.
Все ближе реют, обнимая
Седыми крыльями простор.
То с первым ветром отлетая.
То вновь скользя наперекор.
Поджаты трепетные лапки,
Наклонено одно крыло...
Нам скучен день, сырой и зябкий,
А им - привольно и светло…
Но вот взгляни: в тревожном гуле,
Как бы в глубокой тишине,
Они устали и заснули
И закачались на волне.
На корабле. Замедлен бег.
А за кормой над зыбью дали
Как бы кружится легкий снег.
Нет, это чайки. Странно дики
И нарушают смутный сон
Их нарастающие крики,
Короткий свист и скорбный стон.
Все ближе реют, обнимая
Седыми крыльями простор.
То с первым ветром отлетая.
То вновь скользя наперекор.
Поджаты трепетные лапки,
Наклонено одно крыло...
Нам скучен день, сырой и зябкий,
А им - привольно и светло…
Но вот взгляни: в тревожном гуле,
Как бы в глубокой тишине,
Они устали и заснули
И закачались на волне.
26 ноября 1911.
Салоники - Афон
Салоники - Афон
Впечатления от этого путешествия по морским просторам Черного, Мраморного и Средиземного морей воплотило и другое стихотворение поэта:
 |
Яффо
|
Давно скитаюсь, в пылкой радости
И в тихой скорби одинок.
Теперь узнал я полный сладости
И верный древности Восток.
И навсегда - в одном из плаваний -
Я у себя запечатлел,
Как бездна звезд мерцала в гавани
И полумесяц пламенел.
Мне нравилось от борта темного
К огням прибрежным плыть в челне,
В пустыне города огромного
Бродить всю ночь, как бы во сне.
У трапа лодочники властные,
Шумя, сдвигали челноки.
Мелькали греческие красные,
Как у пиратов, кушаки.
1911
Наконец, долгое плавание закончилось, и перед ним открылась земля Палестины. Новые яркие и красочные впечатления воплотились в новых стихах.
 |
Долина Иерусалима
|
Иду за первым караваном.
Поют бегущие звонки,
И золотистым океаном
Чуть слышно зыблются пески.
Полдневный путь в истоме зноя
Я вспоминаю, как во сне,
Но помню сладкий час покоя
И шелест листьев в тишине.
Бежит из камня ключ прохладный,
Журчит невинно, как в раю.
И пьет, склонившись, путник жадно
Его прозрачную струю.
И открывается нежданно
За пыльной зеленью оград
Лимонов сад благоуханный,
Растущий пышно виноград.
Поют бегущие звонки,
И золотистым океаном
Чуть слышно зыблются пески.
Полдневный путь в истоме зноя
Я вспоминаю, как во сне,
Но помню сладкий час покоя
И шелест листьев в тишине.
Бежит из камня ключ прохладный,
Журчит невинно, как в раю.
И пьет, склонившись, путник жадно
Его прозрачную струю.
И открывается нежданно
За пыльной зеленью оград
Лимонов сад благоуханный,
Растущий пышно виноград.
* * *
Мы жили лагерем - в палатке
Кольцом холмов окружены.
Кусты сухие, в беспорядке
Курились, зноем сожжены.
В прибытья час мой спутник старый
Мне указал на ближний склон
С селом арабским. Это - Цара.
Здесь жил в младенчестве Самсон.
Кольцом холмов окружены.
Кусты сухие, в беспорядке
Курились, зноем сожжены.
В прибытья час мой спутник старый
Мне указал на ближний склон
С селом арабским. Это - Цара.
Здесь жил в младенчестве Самсон.
 |
Стена плача. Иерусалим
|
Теперь там нужен труд Самсонов!
С утра до поздней темноты
Там гонят змей и скорпионов,
Сдвигают камни, жгут кусты.
Колодезь роют терпеливо,
Чтоб оживить заглохший дол...
И в тишине ревет тоскливо,
Весь день работая, осел.
Но веет вечера прохлада...
Горят венки закатных роз.
Легко бежит по склонам стадо
Прохладой оживленных коз.
Луна встает в молочном блеске,
Созвездья светлые зажглись,
Мы раздвигаем занавески
И, отдыхая, смотрим в высь.
Как тихий ключ, струится пенье:
В порыве сладостном застыв,
Араб, наш сторож, в отдаленье
Поет молитвенный мотив.
Стоит он белый, озаренный...
И в царстве сонной тишины
Напев простой и монотонный
Растет, как ясный блеск луны.
Душа светла и благодарна,
А ночь таинственно-нема...
И ждешь, что ангел светозарный
Слетит с небес на край холма.
Там он стоял во время оно,
Когда он землю посетил
И скромной матери Самсона
Рожденье сына возвестил...
С утра до поздней темноты
Там гонят змей и скорпионов,
Сдвигают камни, жгут кусты.
Колодезь роют терпеливо,
Чтоб оживить заглохший дол...
И в тишине ревет тоскливо,
Весь день работая, осел.
Но веет вечера прохлада...
Горят венки закатных роз.
Легко бежит по склонам стадо
Прохладой оживленных коз.
Луна встает в молочном блеске,
Созвездья светлые зажглись,
Мы раздвигаем занавески
И, отдыхая, смотрим в высь.
Как тихий ключ, струится пенье:
В порыве сладостном застыв,
Араб, наш сторож, в отдаленье
Поет молитвенный мотив.
Стоит он белый, озаренный...
И в царстве сонной тишины
Напев простой и монотонный
Растет, как ясный блеск луны.
Душа светла и благодарна,
А ночь таинственно-нема...
И ждешь, что ангел светозарный
Слетит с небес на край холма.
Там он стоял во время оно,
Когда он землю посетил
И скромной матери Самсона
Рожденье сына возвестил...
Может быть, самым ярким и волнующим впечатлением от этого путешествия по Стране Израиля явилась встреча с Иерусалимом, городом, ставшим в духовной и историко-культурной традиции еврейского народа символом былого величия и славы и свидетельством его вечной и нерасторжимой связи с Богом, воплощенной в великих нравственных заветах Торы Израиля. Это впечатление молодого Маршака запечатлело себя в строках стихотворения, посвященного этому бессмертному городу:
 |
Вид на Иерусалим с Елеонской (Масличной) горы
|
Иерусалим
По горной царственной дороге
Вхожу в родной Иерусалим
И на святом его пороге
Стою, смущен и недвижим.
Меня встречает гул знакомый:
На площадях обычный торг
Ведет толпа. Она здесь дома,
И чужд ей путника восторг.
Шумят открытые харчевни,
Звучат напевы дальних стран,
Идет, качаясь, в город древний
За караваном караван.
Но пусть виденья жизни бренной
Закрыли прошлое, как дым,
Тысячелетья неизменны
Твои холмы, Иерусалим!
И будут склоны и долины
Хранить здесь память старины,
Когда последние руины
Падут, веками сметены.
Во все века, в любой одежде,
Родной, святой Иерусалим
Пребудет тот же, что и прежде, -
Как твердь небесная над ним.
Вхожу в родной Иерусалим
И на святом его пороге
Стою, смущен и недвижим.
Меня встречает гул знакомый:
На площадях обычный торг
Ведет толпа. Она здесь дома,
И чужд ей путника восторг.
Шумят открытые харчевни,
Звучат напевы дальних стран,
Идет, качаясь, в город древний
За караваном караван.
Но пусть виденья жизни бренной
Закрыли прошлое, как дым,
Тысячелетья неизменны
Твои холмы, Иерусалим!
И будут склоны и долины
Хранить здесь память старины,
Когда последние руины
Падут, веками сметены.
Во все века, в любой одежде,
Родной, святой Иерусалим
Пребудет тот же, что и прежде, -
Как твердь небесная над ним.
Мне хочется сравнить это стихотворение с другим стихотворением, посвященным Иерусалиму, написанным в начале двадцатого века замечательным русским поэтом Иваном Алексеевичем Буниным, совершившим путешествие в Святую Землю, ярко и образно отразившееся в его творчестве. С.Я. Маршак хорошо знал и высоко ценил творчество И.А. Бунина, считал его одним из главных своих учителей поэтического мастерства, и, несомненно, был знаком с этим стихотворением, опубликованным впервые в журнале "Русская Мысль" (Москва, 1907, номер 9) за несколько лет до своей встречи с землей Палестины.
 |
Мертвое море
|
Иерусалим
В полдень был я на кровле.
Кругом подо мной
Тоже кровлей, - единой, сплошной, -
Желто-розовый, точно песок, возлежал
Древний город, и зноем дышал.
Одинокая пальма вставала над ним
На холме опахалом своим.
И мелькали, сверлили стрижи тишину,
И далеко я видел страну.
Морем серых холмов расстилалась она
В дымке сизого мглистого сна.
И я видел гористый Моав, а внизу -
Ленту Мертвой воды, бирюзу.
"От Галгала до Газы - сказал проводник, -
Край отцов ныне беден и дик.
Иудея в гробах. Бог раскинул по ней
Семя пепельно-серых камней".
Враг разрушил Сион.
Город тлел и сгорал -
И пророк Иеремия собрал
Теплый прах, прах золы
в погасавшем огне
И развеял его по стране".
"Да родит край отцов только камень и мак!
Да исчахнет в нем всяческий злак!
Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим
До прихода реченного Им!"
Кругом подо мной
Тоже кровлей, - единой, сплошной, -
Желто-розовый, точно песок, возлежал
Древний город, и зноем дышал.
Одинокая пальма вставала над ним
На холме опахалом своим.
И мелькали, сверлили стрижи тишину,
И далеко я видел страну.
Морем серых холмов расстилалась она
В дымке сизого мглистого сна.
И я видел гористый Моав, а внизу -
Ленту Мертвой воды, бирюзу.
"От Галгала до Газы - сказал проводник, -
Край отцов ныне беден и дик.
Иудея в гробах. Бог раскинул по ней
Семя пепельно-серых камней".
Враг разрушил Сион.
Город тлел и сгорал -
И пророк Иеремия собрал
Теплый прах, прах золы
в погасавшем огне
И развеял его по стране".
"Да родит край отцов только камень и мак!
Да исчахнет в нем всяческий злак!
Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим
До прихода реченного Им!"
Несомненно, что впечатление И.А. Бунина, полное библейских образов, обращенное к историческому прошлому Иерусалима, сильно отличается от того города, который увидел несколькими годами позже С.Я. Маршак. Взгляд молодого поэта, скорее, обращен к современному ему Иерусалиму, полному жизни, движения, он предугадывает грядущее возрождение Иерусалима, его будущее обновление.
Но стихи Маршака, родившиеся во время этого путешествия или вскоре после него, в поэтической форме запечатлели для нас и полные юмора и очарования молодости события и дни жизни той молодой компании, вместе с которой поэт путешествовал по Палестине. Вот одно из этих стихотворений:
 |
Хакель-Дама, Иерусалим
|
На верблюде (Реховот-Экрон)
Когда верблюд, качаясь, нес
Тебя песчаною дорогой
И ты на скат и на откос
Смотрела издали с тревогой.
Сверкал песок и солнце жгло.
И только небо ликовало.
А неуклюжее седло
Тебя толкало и бросало.
И был в глазах твоих туман,
И ты ждала: вот-вот и сбросит, -
Казалось, яростный шайтан
В пустыню пленницу уносит.
На тощий горб ее взвалив,
Шагает он в песчаном море,
А там - стремительный прилив -
Пески несутся на просторе...
Давно ль верблюд, качаясь, нес
Тебя пустынею убогой,
А я, как опытный матрос,
Тебя удерживал дорогой?
Тебя песчаною дорогой
И ты на скат и на откос
Смотрела издали с тревогой.
Сверкал песок и солнце жгло.
И только небо ликовало.
А неуклюжее седло
Тебя толкало и бросало.
И был в глазах твоих туман,
И ты ждала: вот-вот и сбросит, -
Казалось, яростный шайтан
В пустыню пленницу уносит.
На тощий горб ее взвалив,
Шагает он в песчаном море,
А там - стремительный прилив -
Пески несутся на просторе...
Давно ль верблюд, качаясь, нес
Тебя пустынею убогой,
А я, как опытный матрос,
Тебя удерживал дорогой?
21 августа 1912,
Оллила
Оллила
О том же:
 |
Долина Иосафата, Иерусалим
|
 |
Шилоах (Силоам), Иерусалим
|
* * *
Я был в английском легком шлеме
И в сетке, тонкой и сквозной,
А то бы мне и грудь и темя
Прожег палящий южный зной.
А ты была в легчайшей шляпке,
На бледный лоб бросавшей тень, -
На удивленье той арабке,
Что нам попалась в этот день.
Нас было много. Тут был целый
Веселый дружеский ферейн:
Ханани - малый загорелый
И оголтелый Айзенштейн.
Твоя сестра Алида с мужем...
Была Алида так томна!
А на верблюде неуклюжем
Совсем измучилась она!
Но погоди. Мы о верблюде
Еще расскажем в свой черед.
Мы шли, как опытные люди
Идут в томительный поход:
Не торопясь, спокойным шагом
Мы долго шли. Но вдруг без слов
Решили всем ареопагом
Найти верблюдов иль ослов.
Ханани, шедший с карабином,
Ханани, храбрый человек,
Дорогу неким бедуинам
И их верблюдам пересек.
"Эй, мархаба! - он рек. - Кив халик?" -
"Мархабатэн!" - "Мапсуд?"
- "Мапсуд!"
А тот взглянул на свой кинжалик
И на тугой, тяжелый жгут.
"Как поживаешь и откуда?
Я друг твой! Вот тебе рука.
Дай нам до Экрона верблюда
За целых три металика".
Казалось, будет перестрелка
И не уступит бедуин,
Но совершилась эта сделка
Довольно быстро - в миг один.
Верблюда дернули за повод,
Но он колена не склонил
И некий, очень веский довод
Нам по-английски изъяснил.
Он нам сказал: "Иисусе Христе!
Конфуций! Будда! Магомет!
Зачем вы дернули за кисти?
Какой неслыханный привет!
И разве можно джентльмена
Заставить вдруг и без причин
Склонить во прах свои колена
Пред группой дам... Да и мужчин!"
Дав волю тысяче укоров,
Он наконец умерил пыл.
Потом, без лишних разговоров,
Склонил колена и застыл.
И мы, сконфуженные люди,
Полезли робко по горбу...
Лишь восседая на верблюде
Его узнаешь худобу.
Да, было жестко, неудобно!
Но подошел другой верблюд.
Пробормотал он что-то злобно,
Но опустился - и капут.
Итак, мы сели. Боже, боже!
Какой сюрприз, какой испуг,
И сколько криков, сколько дрожи,
Когда верблюд поднялся вдруг.
О, как стремительно вознес он
Свой горб проклятый в вышину.
Он невоспитан, неотесан,
Но мы простим ему вину.
Потом мы двинулись неслышно
Вдоль по дороге - по пескам.
Как беспорядочно и пышно
Лежали платья наших дам!
Нам было весело сначала,
Хоть и качало нас чуть-чуть.
Но так потом нас закачало,
Что стал нам страшен дальний путь.
Мы на верблюде, как на дыбе,
Лежали мертвенно-бледны.
Недаром призрак мертвой зыби
Пугает утлые челны!
Но мы привыкли понемногу...
Пусть нас тошнило иногда,
Но всю дальнейшую дорогу
Мы совершили без труда.
Порой журчал нам ключ обильный,
Поя кувшины смуглых дев.
Темнел в оградах кактус пыльный,
Как запыленный барельеф.
И, ветви легкие раскинув,
Мелькали пальмы в высоте,
И в тихих рощах апельсинов
Прохладно было, как в мечте...
Вдали закат вставал, как чудо -
Пылали розы в синеве...
Когда спустились мы с верблюда,
Слегка кружилось в голове.
Потом в гостинице дорожной
Нам блюдо подали маслин,
И чай мы пили невозможный
В стране плодов и сладких вин...
И в сетке, тонкой и сквозной,
А то бы мне и грудь и темя
Прожег палящий южный зной.
А ты была в легчайшей шляпке,
На бледный лоб бросавшей тень, -
На удивленье той арабке,
Что нам попалась в этот день.
Нас было много. Тут был целый
Веселый дружеский ферейн:
Ханани - малый загорелый
И оголтелый Айзенштейн.
Твоя сестра Алида с мужем...
Была Алида так томна!
А на верблюде неуклюжем
Совсем измучилась она!
Но погоди. Мы о верблюде
Еще расскажем в свой черед.
Мы шли, как опытные люди
Идут в томительный поход:
Не торопясь, спокойным шагом
Мы долго шли. Но вдруг без слов
Решили всем ареопагом
Найти верблюдов иль ослов.
Ханани, шедший с карабином,
Ханани, храбрый человек,
Дорогу неким бедуинам
И их верблюдам пересек.
"Эй, мархаба! - он рек. - Кив халик?" -
"Мархабатэн!" - "Мапсуд?"
- "Мапсуд!"
А тот взглянул на свой кинжалик
И на тугой, тяжелый жгут.
"Как поживаешь и откуда?
Я друг твой! Вот тебе рука.
Дай нам до Экрона верблюда
За целых три металика".
Казалось, будет перестрелка
И не уступит бедуин,
Но совершилась эта сделка
Довольно быстро - в миг один.
Верблюда дернули за повод,
Но он колена не склонил
И некий, очень веский довод
Нам по-английски изъяснил.
Он нам сказал: "Иисусе Христе!
Конфуций! Будда! Магомет!
Зачем вы дернули за кисти?
Какой неслыханный привет!
И разве можно джентльмена
Заставить вдруг и без причин
Склонить во прах свои колена
Пред группой дам... Да и мужчин!"
Дав волю тысяче укоров,
Он наконец умерил пыл.
Потом, без лишних разговоров,
Склонил колена и застыл.
И мы, сконфуженные люди,
Полезли робко по горбу...
Лишь восседая на верблюде
Его узнаешь худобу.
Да, было жестко, неудобно!
Но подошел другой верблюд.
Пробормотал он что-то злобно,
Но опустился - и капут.
Итак, мы сели. Боже, боже!
Какой сюрприз, какой испуг,
И сколько криков, сколько дрожи,
Когда верблюд поднялся вдруг.
О, как стремительно вознес он
Свой горб проклятый в вышину.
Он невоспитан, неотесан,
Но мы простим ему вину.
Потом мы двинулись неслышно
Вдоль по дороге - по пескам.
Как беспорядочно и пышно
Лежали платья наших дам!
Нам было весело сначала,
Хоть и качало нас чуть-чуть.
Но так потом нас закачало,
Что стал нам страшен дальний путь.
Мы на верблюде, как на дыбе,
Лежали мертвенно-бледны.
Недаром призрак мертвой зыби
Пугает утлые челны!
Но мы привыкли понемногу...
Пусть нас тошнило иногда,
Но всю дальнейшую дорогу
Мы совершили без труда.
Порой журчал нам ключ обильный,
Поя кувшины смуглых дев.
Темнел в оградах кактус пыльный,
Как запыленный барельеф.
И, ветви легкие раскинув,
Мелькали пальмы в высоте,
И в тихих рощах апельсинов
Прохладно было, как в мечте...
Вдали закат вставал, как чудо -
Пылали розы в синеве...
Когда спустились мы с верблюда,
Слегка кружилось в голове.
Потом в гостинице дорожной
Нам блюдо подали маслин,
И чай мы пили невозможный
В стране плодов и сладких вин...
21 августа 1912,
Оллила
Оллила
Молодость, поэзия, любовь, волнующая встреча со страной отцов, пробудившая такие сильные и глубокие чувства в его сердце... Это было прекрасное, радостное и волнующее время в жизни молодого Маршака, когда его поэтическая сила достигла новых высот, когда перед ним открывались новые горизонты, когда в груди рождались новые замыслы. А впереди его ждала судьба Поэта в России, переживавшей самые тяжкие годы и десятилетия своей многострадальной истории: две мировые войны, гражданскую войну, сталинский террор, гитлеровский холокост, потеря близких, потеря многих друзей. И труд, постоянный напряженный литературный труд, мучительные поиски наиболее точного, меткого слова, образа, способного выразить его художественный замысел. И далекая Страна Отцов, всякая связь с которой становилась все более трудной и опасной в условиях господства идеологического догматизма и антисемитизма в советской политике, наверное, не раз и не два вставала перед ним, как одно из прекраснейших и самых дорогих воспоминаний его молодости.
Примечание авторов сайта
1. Иллюстрации добавлены нами с согласия автора статьи. В журнале "Слово писателя" статья публиковалась с семейными фотографиями С.Я. Маршака.
Мы использовали работы известного французского фотографа Феликса Бонфиса (Félix Bonfils) из альбома "Palestine and Egypt, March 1894". ↑
