Фото из семейного архива
Я давно не была в Эйн-Ходе – уникальном поселении на склоне горы Кармель, организованном художниками, скульпторами, артистами в далеком 1954 г. Эта деревня многие годы была одним из центров культурной жизни Израиля. Но в декабре 2010-го случилось несчастье – на горе Кармель четыре дня бушевал пожар. Сгорели не только леса, оливковые рощи, виноградники, но и колония художников… И, что самое горькое, сгорели произведения искусства. Нестерпимо больно было даже приблизиться к пепелищу. Увы, я не обладаю силой духа скульптора Валентины Брусиловской, которая, стоя перед руинами своего дома, сказала: «Этого уже нет… Значит, нужно двигаться дальше»…
С тех пор прошло много лет. Недавно я снова побывала в Эйн-Ходе. Деревня художников восстановилась. Над ней словно витает образ птицы Феникс – не в метафорическом, в самом прямом смысле. Лишь одно утрачено безвозвратно – произведения мастеров. В том числе картины всемирно известного художника Михаила Брусиловского. Но тут уж ничего не поделаешь. Разве только убеждать себя, что к непоправимому нужно относиться философски.
В тот вечер в новом красивом доме Валентины Брусиловской было много гостей. Среди них чета «свежих» репатриантов – музыкант и композитор Константин Купервейс с женой Наташей. О Купервeйсе я прежде слышала немало, но встретились мы впервые. Оказалось, израильское гражданство они с женой получили еще в 2016 г., но пока живут на два дома – лето проводят в Москве, поскольку Константин тяжело переносит жару. Но более всего тормозит окончательный переезд неуверенность: удастся ли музыканту найти в Израиле профессиональное применение? В Москве у него работа, гастроли, сложился творческий тендем с актрисой и певицей Ириной Мирошниченко. А что ждет в Израиле, неизвестно.
Я бы слукавила, если бы не призналась: мой интерес к Купервейсу подогревался дополнительным обстоятельством: Константин в течение почти 20 лет был мужем Людмилы Гурченко. Когда она умерла, российское телевидение и пресса атаковали Купервейса расспросами о скрытой от публики жизни актрисы, ее экстравагантных выходках, сложных отношениях с дочерью, о внуке, погибшем от передозировки наркотиков… При этом сам он всегда оставался «за кадром», словно состоять «при Гурченко» было его главным занятием в жизни.
«Как странно, – думала я, читая очередное интервью, – почему никого не интересует личность человека, которого любила такая яркая, талантливая, особенная женщина, какой была Людмила Гурченко? Разве судьба и творчество Купервейса не достойны самостоятельного внимания?» Сейчас, когда представился случай, мне захотелось перенести акцент с Людмилы Марковны на самого Константина, узнать побольше о его творчестве, о семье, об отце Тобяше Купервейсе, чью книгу «Исповедь старого еврея» он мне презентовал.
– У вашего отца редкое имя. Кажется, в ТАНАХе есть персонаж Тобиягу, это как-то связано?
– Видимо. Ведь папа вырос в ортодоксальной еврейской семье.
– Расскажите о нем.
– Папа был необыкновенным человеком, добрым, мудрым, талантливым пианистом. Родился он в Польше. В России оказался, когда часть Польши стала советской. Все его родные погибли в Треблинке, он остался жив чудом. Герой фильма Полански «Пианист» Владислав Шпильман и вся его история как будто списаны с папы. Когда вы прочтете книгу, многое поймете о моем отце. Он умер в преклонном возрасте несколько лет назад. О его кончине мы не решились рассказать маме, ей уже исполнилось сто лет… Мама тоже была пианисткой. Они с папой прожили долгую, сложную и, я считаю, счастливую жизнь. Мне их очень не хватает.
– Как пианист вы продолжили династию?
– Получается так. Хотя ощущение призвания появилось позже. Я отслужил в армии в танковых войсках. В 20 лет женился, вскоре развелся. Осознание того, что музыка для меня все, приходило постепенно. Я поступил в консерваторию, несколько раз становился победителем на музыкальных конкурсах. Переехал из Харькова, где мы жили, в Москву. Был принят в московский эстрадный оркестр под управлением Александра Горбатых. Его так и называли – «оркестр Горбатых». Когда в Союз приехал на гастроли испанский певец Рафаэль, аккомпанировал ему. Будущее обретало реальные очертания. Потом был джазовый оркестр «Товарищ кино», где я познакомился с Людмилой Гурченко.
Наша беседа потекла достаточно сумбурно: от прошлого мы перескакивали на современную Россию, на отношения московской интеллигенции с властью, сегодняшние музыкальные тенденции. И в том или ином контексте возникала Гурченко. Константин припоминал ее высказывания, эпизоды совместной жизни. Поначалу меня несколько смущало присутствие его жены Наташи: не уязвляют ли ее воспоминания о прошлом Константина? Улучив момент, я его об этом спросила. Он пожал плечами:
– Как это может ее уязвлять? Мы с женой уже 28 лет, вместе прошли огонь и воду. Наташа знает, что значит для меня. Она подарила мне настоящий дом, самого себя. Я ведь, как мой папа, по природе человек домашний, семьянин. Когда по утрам Наташа спрашивает: «Костя, что тебе приготовить на завтрак?», я не верю, что это происходит со мной. С Люсей подобное и вообразить было невозможно. Она была совершенно безбытной, одержима профессией, все остальное – дочь, маму, мужей – отодвигала на десятый план. Но Люся – почти двадцатилетний кусок жизни, который не вычеркнешь. Да я и не хочу ничего вычеркивать. В конце концов, это и моя жизнь.
– Простите, Константин, если мой вопрос покажется некорректным, но… как вам удалось столько лет прожить с актрисой, чья звездность не благоприобретенная, а заложенная в самой генетике, делала ее небожительницей? Для меня Гурченко кумир с подростковых лет, я считаю, что таких разнообразно одаренных синтетических актрис в мире раз-два и обчелся. Кроме Марлен Дитрих никто и в голову не приходит. Но семейная жизнь с Примадонной, думаю, тяжелое испытание…
– (Улыбается) Больше всех недоумевал по этому поводу Иосиф Кобзон. Мне передавали, что он постоянно удивлялся: как этот парень с ней уживается? Кобзон и Люся были абсолютными лидерами, их брак был нонсенсом. Надо сказать, Люся тоже вспоминала Кобзона без особого удовольствия. Его постоянные измены, думаю, наложили отпечаток на ее характер и отношение к мужчинам. Впрочем, она нелестно отзывалась и об остальных мужьях. До меня их было четверо.
– Вы общались с Кобзоном?
– Нет. Пересеклись один раз, пожали друг другу руки и разошлись. А его жена Неля шепнула мне: «Мы с вами собратья по несчастью…» Люся, конечно, была сложным человеком, но насчет ее «примадонности» – это заблуждение. Ни примадонной, ни барыней она не была. Легко переносила бытовые тяготы, никогда не привередничала в еде, не капризничала, не истерила.
Помню, как в начале нашего знакомства пригласил ее на свой день рождения. Пригласил и тут же испугался: как она отреагирует на убогую родительскую хрущевку в Люблино?! Я даже не знал толком, хочу ли, чтоб она пришла…
Люся появилась поздно, когда гости уже расходились. Она только что посмотрела фильм Лукино Висконти, была взволнована, делилась впечатлением, села за рояль, спела несколько песен. Наш «незвездный» быт даже не заметила. Она сама себе шила наряды, которые потом всех восхищали. Носила сережки, которые я бог знает из чего слепил. Жила с мамой и дочкой в двухкомнатной квартире. Когда я к ним пришел, мы стали жить вчетвером. Ни о каких хоромах Люся не мечтала.
– Ни домом, ни хозяйством она не занималась?
– Нет, конечно. Житейские заботы были на ее маме и в какой-то степени на мне. Если нужен был ремонт в квартире или Люсе вдруг приходило в голову оклеить двери, что-то подкрасить, это делал я. И еду нередко готовил. Люся обожала жареную картошку, могла проснуться среди ночи: хочу картошку! Я брал сковороду и жарил.
Мне смешно слышать, когда говорят – мол, Гурченко сидела на диетах, выматывала себя на тренажерах… Да она вообще не знала, что такое калории, для нее не существовало понятий «полезно – вредно», ела что придется. И ни о каком спорте речи не могло быть. Даже 100 метров пробежать не могла – уставала. Но если в кадре нужно бежать километр и звучала команда «Мотор!», летела и никакой усталости не ощущала.
– Было что-нибудь в профессии, что ей не давалось?
– Было: не смогла научиться курить. В фильме «20 дней без войны» есть кадр, в котором Никулин, игравший главного героя, и Люся курят. Режиссер – а это был не кто-нибудь, а Герман, – жестко требовавший от артистов полного правдоподобия, настаивал, чтоб Люся по-настоящему затянулась. Но она, сколько ни пыталась, не смогла. Люся и спиртное практически не употребляла. Ей достаточно было выпить бокал вина, и наутро она просыпалась с жуткими отеками под глазами.
– Костя, в каком году вы встретились с Гурченко?
– В 1973-м.
– То есть в 1956 г., когда на экран вышла «Карнавальная ночь», вы были детсадовского возраста. Вряд ли вы можете вообразить, каким событием стал дебют Гурченко в роли простодушной Леночки.
– Почему же, я не единожды смотрел фильм.
– Дело не только в фильме. Картина удивительно совпала со временем: прошло три года после смерти Сталина, в воздухе висело ожидание перемен, всем хотелось другой жизни. «Карнавальная ночь» – легкая, веселая, без удушающей идеологии и назиданий, – что называется, попала в нерв. А непохожая на привычных советских киногероинь Гурчено казалась жар-птицей, залетевшей из самого Голливуда. Впечатление было настолько сильным, что даже в годы, когда Гурченко не снимали или снимали в третьесортных картинах, она оставалась ряду самых обожаемых актрис. Ей подражало несколько поколений девочек. Но вы обо всем этом знали лишь понаслышке. Кем она была для вас? Кинолегендой из прошлого?
– Нет, конечно, не легендой. Я видел в ней большую актрису, к которой относился с огромным почтением. Кстати, наше знакомство совпало с новым этапом в жизни Люси: она как раз начала сниматься у Виктора Трегубовича в «Старых стенах». С тех пор у нее пошла долгая полоса везения. Вплоть до 1993 г., когда мы расстались.
– Позвольте еще один некорректный вопрос: как вы объясняете, почему она выбрала в спутники жизни именно вас, скромного музыканта, значительно моложе себя? Ведь Гурченко могла найти влиятельного мужчину, способного помочь в карьере? Так делали и делают многие актрисы…
– Нужно знать Люсю, чтобы вопрос о «влиятельном мужчине» даже не возник. Она была слишком чистой и самолюбивой, чтоб личную жизнь связывать с карьерными соображениями. Ни режиссеров, ни покровителей у нее никогда не было. Собственно, щепетильность Гурченко в этом смысле – причина ее многолетней опалы: она отказала в притязаниях чиновнику высокого ранга, а он оказался злобным и мстительным.
– У Гурченко были близкие подруги?
– Скорее, друзья-мужчины. В юности у нее была любимая подруга Мила Гитштейн. Они даже родились в один день. Вспоминая о ней, Люся всегда смеялась: папа, Марк Гаврилович, приговаривал о семье Милы: «Евреи, а хорошие люди». В свою очередь мама Милы высказывалась о нем: «Приличный человек, хоть и не еврей»…
– У самой Люси не было на этот счет предубеждений?
– Абсолютно! Она ценила еврейский юмор, тонкость, чувствительность.
– Как же случилось ваше сближение?
– В джазовом оркестре «Товарищ кино», необыкновенно тогда популярном, в котором участвовали самые известные киноактеры страны – Борис Андреев, Нонна Мордюкова, Алла Ларионова, Наталья Фатеева, Олег Анофриев, Иннокентий Смоктуновский. И, конечно, Гурченко. По сути, это было шоу, где пели, танцевали, читали стихи.
Первое наше пересечение произошло после очередной репетиции. Я еще сидел за роялем, когда Люся подошла и сказала: «Вы великолепный пианист». Это был, кажется, единственный комплимент, который я от нее услышал за все годы. Я дал Гурченко послушать кассету с рок-оперой «Иисус Христос – супезвезда». Через месяц на кинофестивале в Лужниках она вернула ее мне со словами: «У меня умер папа. За несколько дней до смерти он сидел в сатиновых трусах, слушал кассету и плакал. Между прочим, он тогда впервые узнал, что Иисус еврей. Думал, что это так, разговоры…»
В тот вечер Люся пригласила меня в пресс-бар гостиницы «Россия» – самое элитарное место в Москве. Попасть туда обычному человеку считалось нереальным. Гурченко была возбуждена, безумно щедра, платила за всех, знакомых и незнакомых. Думаю, это были своего рода поминки по папе.
По поводу же того, почему она выбрала меня, у нее имелось объяснение: «Там, наверху, забрали моего отца, но послали тебя. Ты мне дан „за папу“».
А жить мы стали вместе, когда через какое-то время она позвонила и пригласила на просмотр картины Ташкова «Дети Ванюшина». После просмотра я провожал ее домой. По дороге она сказала: «Давай, зайдем ко мне». Я зашел. И остался на 20 лет.
– У вас была свадьба?
– Нет, мы ведь не расписывались. Люся сразу поставила два условия: детей не будет и пятый штамп в паспорте ей не нужен. Зато у нас был незабываемый медовый месяц. В то лето я поехал отдыхать в Севастополь, жил у родственников. Вдруг получаю от Люси телеграмму: «Я к тебе приеду!»
Телеграмма привела меня в ужас: родня жила в фанерном домикe, без душа, с туалетом во дворе… Зря волновался, «звезде экрана» все очень понравилось. Мы много гуляли, загорали, бездельничали. Люся не красилась, носила черные очки, чтоб не узнавали. Нам было очень хорошо.
Как-то собрались в ресторан, она решила, что ей нужен новый наряд. Сбегала в магазин, купила ткань и за пару часов пошила себе элегантное платье. Это была чудесная неделя! Правда, закончилась она трагикомически. На пляже я имел неосторожность обратить внимание на девушку с красивыми длинными волосами. Я был молод, мне нравилось смотреть на женщин, я не находил в этом ничего предосудительного. Люся же, ни слова не говоря, собрала сумку и быстро ушла. Назавтра она улетела в Ленинград. Ничего не понимая, я помчался вслед за ней. Откуда мне было знать, что она до безумия ревнива. Впоследствии эта черта сильно осложнялa нашу жизнь.
– Вы давали поводы?
– В том-то и дело, что нет. Я был ей верен. Тем не менее доходило до смешного. Мы концертировали с Роксаной Бабаян. Люся знала, что с Роксаной мне легко и комфортно работать. И устроила сцену ревности. Ревновала к тому, что мне может быть интересно аккомпанировать кому-то, кроме нее. Пришлось отказаться от работы с Бабаян. При всем том мы хорошо жили, во всяком случае, лет пятнадцать. Каждый реализовывался в своей профессии: Люся постоянно снималась, я работал с ансамблем, был аккомпаниатором у Майи Кристалинской, однажды играл даже с Утесовым… Но где бы ни находился, если звала Люся, все бросал и мчался к ней. Я был не только ее аккомпаниатором и писал для нее песни, но также секретарем, финансовым директором, менеджером, продюсером. В этот период созданы лучшие Люсины программы, в том числе «Песни военных лет», «Любимые песни». Мы вместе готовили книгу «Мое взрослое детство»: Люся диктовала, я печатал на машинке.
– В написании книги Гурченко никто не помогал?
– Нет. Весь текст – ее. Она даже редакторские правки отвергала. Это было хорошее время. Мы общались с замечательно талантливыми людьми – Никитой Михалковым, Юрием Никулиным, Нонной Мордюковой, Ириной Купченко…
И дома было нормально. Я дружил с Люсиной мамой, ее дочка Маша называла меня папой, хотя была младше всего на десять лет. Девочка делилась со мной своими секретами, я ходил к ней в школу на родительские собрания. Чтоб выглядеть солиднее, отпустил бородку, бакенбарды…
– Мама не интересовалась дочкой?
– У них были непростые отношения. К тому же после «Старых стен» Люся беспрерывно снималась.
– А авторитарность Гурченко вас не угнетала?
– Конечно, были недоразумения, обиды. Например, когда Люся в своих выступлениях пела песни на мою музыку, она никогда не называла имени композитора. Если кто-то из близкого окружения спрашивал, отмахивалась: мол, Косте не нужна публичность. Людмила Марковна была настолько амбициозна, что беззастенчиво присваивать себе авторство не казалось ей некрасивым. Я написал музыку к фильму режиссера Анатолия Эйрамджана «Моя морячка». Гурченко потребовала, чтоб композитором в титрах значилась она. Режиссер удивился: «Но музыка ведь Кости?» – и Люся разозлилась. В итоге настояла на своем.
– Вы проглотили?
– Проглотил. Я многое глотал. Даже когда она препятствовала общению с моими родителями, я практически не сопротивлялся.
– Кстати, как родители относились к вашему союзу?
– Отец очень плохо. Он считал, что она испортила мне жизнь, карьеру, что из-за нее у них с мамой нет внуков.
– Вы так не считаете?
– Сложный вопрос. Наши отношения были далеки от традиционных ролей «муж – жена». Но я многим ей обязан. Она научила меня работать с полной отдачей, познакомила с видами искусства, о которых я имел слабое представление. Люся была великой актрисой и великой женщиной. Теперь, когда ее нет и все мелкое ушло, я точно знаю, что люблю память о ней. И потом… Судьба может повернуться так или этак, но в ней не бывает ничего случайного.
– Константин, вы, как говорится, забегали ей все дороги. Из-за чего случился разлад?
– Я все чаще стал проявлять самостоятельность. Люсю это раздражало. Любая моя инициатива воспринималась чуть ли не как предательство. Собственно, это и стало причиной разрыва.
– Вы, наконец, решились вырваться на волю?
– Я ничего специально не решал. Так вышло… Есть известная американская актриса Ширли Маклейн. Как и Люся, профессионал самого высокого класса, которой также было доступно все, от трагедии до мюзикла. Даже внешне они походили друг на друга. Люся не раз говорила, что не прочь была бы сняться с Ширли в одном фильме. Однажды, когда мы были на гастролях в Америке, наш американский продюсер Марина, тоже отмечавшая сходство между Люсей и Ширли, неожиданно сказала: «Наверное, было бы интересно попытаться объединить этих актрис в одном проекте. Подумай, Костя, в какой форме это можно подать». Мысль показалась мне заманчивой, и я набросал сюжет: во время Второй мировой войны две родные сестры потерялись, каждая прошла свой путь, обе стали актрисами и во время кинофестиваля оказались соперницами. Обе были так хороши, что жюри затруднялось, кому присудить первое место. В конце концов его разделили на двоих. Вскоре сестры узнают о своем родстве. Хеппи энд! Замысел продюсеру понравился. Мы улетели в Москву. Я уже забыл об этом случае, когда неожиданно врывается к нам домой взволнованная Марина: она зарегистрировала у адвоката заявку на сценарий по моей идее, уже есть деньги для постановки, можно приниматься за работу. И тут Люся говорит: «Нет!» Как нет? Почему нет?! Нет и все! Не будет она участвовать в проекте по моей идее! Уговоры были бесполезны.
– Но это же совершенно иррациональный поступок!
– Такой уж была Людмила Марковна. Рядом с ней мог быть только тот, кто оставался в ее тени. На этот раз я разозлился по-настоящему, что со мной не часто случалось. Хлопнул дверью и ушел. С одним паспортом. Взрыв должен был произойти рано или поздно, все к этому шло. Я подозревал, что у Люси уже идет какая-то своя, параллельная жизнь. Не то чтобы я думал, будто появился другой мужчина, она никогда не начинала новых отношений, пока не завершались прежние. Но что-то у нее происходило. В моей жизни тоже. Появилась Наташа… Собственно, знакомы мы были давно, но между нами ничего не было, кроме взаимной симпатии и приятного делового общения. Даже в последние годы, когда с Люсей все разлаживалось, я не считал себя свободным. А у Наташи росла дочь, муж занимал высокое положение, в общем, вроде была нормальная семья. И только когда я ушел из дома, что-то изменилось в наших с Наташей отношениях. Давняя дружба перерастала в более глубокое чувство. Вскоре Наташа оставила мужа… Мы уже жили вместе, когда Люся, где-то встретив меня, подошла и ласково сказала: «Костя, пойдем домой!»
– И вы вернулись?
– Да. И еще дважды возвращался. Мы пытались «начать все с чистого листа». Не получалось. Как-то Люся загорелась: «Поедем в Севастополь!» Этот город для нас был знаковым – 20 лет назад там все начиналось. Может быть, она надеялась, что эти далекие счастливые дни напитают нас новой энергией? Или хотела что-то закольцевать? Поездка превратилась в настоящий ад. Будучи тонким человеком, Люся чувствовала, что я изменился. Она спросила напрямую: «У тебя кто-то есть?» Я признался. Реакция была ужасной. На этом мы расстались окончательно. Потом многие годы мне снился кошмар: я нахожусь у Люси, а внизу меня ждет Наташа. Вероятно, я кричал во сне. Наташа будила: «Что, опять Гурченко приснилась?» А я думал: «Господи, как хорошо, что это был сон. И что рядом Наташа».
– Константин, и все же: почему после разрыва вы трижды возвращались? Так любили ее?
– Это было что-то другое… Я растворился в ней, превратился в зомби. К тому же нас крепко связывала музыка, в ней мы были как бы единым организмом. Люся практически не знала нот, но обладала такой музыкальностью и упорством, что при желании могла выучить и сыграть ноктюрн Шопена. Нам обоим совместная работа многое давала.
– Как начиналась ваша жизнь с Наташей?
– Наташа сразу стала родным человеком. С ней все становилось проще, чем было на самом деле. Но ей пришлось пройти со мной через трудный этап. Я тяжело переносил разрыв с Гурченко. Не сам разрыв – я о нем не жалел, переживал саму ситуацию: на дворе начало 1990-х, мне уже сорок с небольшим, я без работы, куча житейских проблем. К тому же физически плохо чувствовал себя, развинтились нервы. Наташа повела меня к психологу. Тот спросил: «Сколько лет вам было, когда вы сошлись с Гурченко?» – «23». – «А ей?» – «З8». – «Чего же вы хотите? Вы перескочили через 15 лет естественного мужского взросления. Ни юношей, ни молодым мужчиной быть позволить себе не могли. Нужно было постоянно догонять стареющую женщину, соответствовать ей. По сути, вы выпали из своего возраста. Чтобы войти в колею, потребуется какое-то время. Но все образуется».
– Образовалось?
– Безусловно. (Неожиданно у Константина подозрительно заблестели глаза…) Я уже сказал: Люся не хотела детей. К падчерицам – Маше и Лене – я относился очень тепло, они платили мне тем же. Но с возрастом все печальнее было сознавать, что у меня не только нет своих детей, но на мне обрывается род Купервейс. И вдруг дочь Наташи, взрослая семейная женщина, после 28 лет нашего с ее мамой брака сообщает, что взяла мою фамилию! И теперь она Елена Купервейс. Представляете?!
– У меня мороз по коже.
– И у меня.
Беседовала Инна СТЕССЕЛЬ
Судейкин Портрет жены 1930-е гг
