На третий год идущей без особых успехов войны общественное недовольство нужно канализировать на внутреннего врага, а власть все острее нуждается в сакрализации и обосновании собственной легитимности. Но честнее всего на вопрос о том, зачем нужно призывать россиян рожать, отвечает православное духовенство: дети нужны не для того, чтобы жить, а чтобы умирать, «вставая за русский мир».
Не нужно быть психологом, чтобы знать, как действует манипулятор. В его предложении должно быть что-то, с чем ты согласишься, скажешь «да», — а потом прицепом идет всё остальное. «Ты же любишь меня? Тогда сделай то-то и то-то». Казалось бы, что плохого в «семейных ценностях» и в желании, чтобы детей рождалось больше, а не меньше, и чтобы рождаемость была выше смертности?
Прежде всего важно понять не только чтó говорится, а кто и зачем это говорит.
За путинские два десятилетия доля неполных семей в России выросла почти в два раза — с 21% в 2002 году до 38,5% в 2021 году, а каждый третий ребенок живет в неполной, или, по меткому выражению отца Андрея Кураева, однополой семье — с мамой и бабушкой. Московский священник объясняет, почему он не может донести до детей смысл притчи о блудном сыне: «Сейчас я прихожу в класс школы, и я понимаю, что почти все, кто там сидят, не живут с папами, — они не знают, что такое нормальный отец».
О семье самого Путина официально ничего не известно, кроме публичного развода. Можно сколько угодно критиковать американскую политическую систему, но президентом США никогда не может стать человек, о семейной жизни которого ничего не известно. Это возможно лишь там, где институт семьи предельно обесценен.
Рискну предположить, что на фоне унылой одинокой фигуры стареющего диктатора образ молодой и красивой семьи Алексея Навального был едва ли не опаснее его антикоррупционной деятельности. Семья Алексея — это и есть настоящие семейные ценности, и это не могло не раздражать. Каин убил Авеля из зависти.
Отмена истории
Когда я слышу разговоры о «традиционных ценностях», которые будто бы сохранились в России и не сохранились в Европе, у меня всегда возникает один и тот же вопрос: если продолжительность жизни в России ниже, а не выше, чем на Западе, то как называются те «традиционные ценности», из-за которых люди живут не дольше, а меньше? И почему у адептов «семейных ценностей» разводов больше, а не меньше?
Однако было бы упрощением считать, что «традиционные семейные ценности» — это способ закамуфлировать неудобную реальность и плохую статистику. За этим выражением стоит отрицание нравственности и реальности как таковой. Всем известное вопрошание «где вы были восемь лет» не апеллирует к человеческой логике — ведь нет сомнений в том, что те, кто придумал это выражение, и затеяли эти «восемь» лет с Крымом, Стрелковым, Сурковым и «русской весной». Этот вопрос — способ отключить эмпатию и сострадание, оправдать любое зло в любых масштабах, даже в планетарных.
Добро и зло отменены. Ситуация, когда государство платит за службу по контракту огромные по российским меркам деньги, которыми оно не оплачивает сознательный труд, а люди готовы за эти деньги убивать украинцев на украинской земле — это, конечно, не просто безденежье и безысходность, а нравственная деградация глубиной с Марианскую впадину.
Прежде чем отменить добро и зло, нужно отменить историю. Мы часто думаем, что есть разные исторические персонажи и события и можно по-разному к ним относиться. Сейчас мы имеем дело с чем-то совершенно другим — с отрицанием истории как таковой. Не было предвоенного пакета о разделе Польши, не было расстрелов Катыни, не было Голодомора — не было, и всё тут. Если окончательно закроется музей ГУЛАГа в Москве, то лишь потому, что и самого ГУЛАГа тоже, ясное дело, не было.
«Историк» Мединский сказал, что «история — это политика, обращенная в прошлое». Отрицание прошлого — это проекция отрицания настоящего. Поэтому невозможно было начать войну, не уничтожив «Мемориал». Отравления Навального в Томске не было, как не было и уголовного дела, не было и убийства в тюрьме, и записей с видеорегистраторов тоже не было. Войны с Украиной нет тоже, и слова «война» тоже нет.
«Мы на Украину не нападали», — говорит Лавров. «Российское военное руководство заверило, что гражданскому населению страны ничего не угрожает», — утверждает Интерфакс в дисклеймере о новостях про «СВО». Разрушенные города, миллионы беженцев — это не мы. «Кошелек, кошелек... Какой кошелек?» — спрашивает Кирпич в фильме «Место встречи изменить нельзя».
Отвечая на вопрос, кто эти жулики и зачем они прячут руки за спиной и пускают пыль в глаза разговорами про «семейные ценности», я бы назвал несколько причин.
Наши враги
На третий год войны перспектива убедительной победы России и выполнения заявленных целей остается крайне туманной. Это значит, что общественное недовольство нужно канализировать на внутреннего врага, который с тем же успехом может быть абсолютно вымышленным. Раз есть «семейные ценности», значит, у них есть противники: «идеология чайлдфри» (парадоксальным образом институционально оформленная именно в православной традиции в институте монашества), квадроберы (кто-то слышал раньше это слово?), ну и, конечно, гомосексуалы. Наверняка рост количества неполных семей — это их работа, которая координируется непосредственно из Пентагона. Ведь не Путин виноват в том, что за последние 25 лет рождаемость упала до минимума? Нужно найти других виновных.
«Наши враги хотят разрушить наши семьи и отнять традиционные ценности!» — заявил Константин Малофеев, один из основных архитекторов доктрины «русского мира» как хранителя «семейных ценностей». Какой враг разрушил его семью, заставив жениться на Марии Львовой-Беловой, супруге священника и матери 10 детей, он не сказал. Я не любитель комментировать чужую личную жизнь. Вступление в брак и выход из него — это свободное решение человека, но как тут не вспомнить анекдот о мальчике, который подглядывает за родителями в замочную скважину и думает: «И эти люди запрещают мне ковырять в носу!»
Никаких реальных последствий, кроме репрессивных, законодательные инициативы по повышению рождаемости иметь не могут. Невозможно законодательно принудить живых существ размножаться — особенно в неволе.
Тараканище
Наверное, самое циничное словосочетание, которое используют проповедники «семейных ценностей», — это «сбережение народа». Около миллиона человек покинули страну — в основном люди яркие, умные, талантливые. Гибнут российские граждане на приграничных (и украинских) территориях, гибнут профессиональные военные, контрактники, мобилизованные. О многих из них говорится открыто, что это «лишние люди». Сколько людей потеряно — тщательно скрывается, потому что эти цифры будут менее всего похожи на «сбережение народа» и больше всего похожи на «бабы еще нарожают». Политика «сбережения народа» привела к нехватке кладбищ и крематориев.
Тогда зачем им вообще дети?
Честнее всего на этот вопрос отвечает духовенство. Дети нужны не для того, чтобы жить, а чтобы умирать. Ведь героическая смерть — это лучшее, что может с ними произойти. По мнению московского священника, русские девушки должны рожать еще до совершеннолетия, потому что «ранние браки избавляют страну от ненужного огромного контингента с высшим образованием», а стране нужны солдаты, потому что, «во-первых, нас нигде не любят и никогда не полюбят. А во-вторых, никто с нами не будет воевать, ибо все нас безумно боятся». «Кто будет воевать, кто будет вообще вставать за наш мир русский, если не будет рождаемости?» — спрашивает второй батюшка. Чем больше детей, тем легче получать похоронки с фронта, говорит (вернее, говорил) третий.
«Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!» — говорит Тараканище у Корнея Чуковского. Тараканище крайне заинтересовано в высокой рождаемости и даже любит детей — в определенном смысле.
Время героев
Умберто Эко, описывая 14 маркеров фашистского сообщества, говорит о переносе стремления к власти на половую сферу. На этом в фашизме основан культ мужественности и беспощадное преследование любых нонконформистских сексуальных привычек: от целомудрия до гомосексуальности. О культе маскулинности, о «настоящем мужике» и о том, как война Путина связана с его представлениями о Боге, у меня был отдельный разговор.
Обратная сторона маскулинизации «наших» — это демаскулинизация «не наших». «У нас в плену до 7 тысяч укро-вояк. А что если поотрезать им все причиндалы в ноль и отправить эту армию кастратов домой?» — предложил протоиерей Андрей Ткачёв.
Борьба с врагами «семейных ценностей» и ее символ — образ «настоящего мужика», который пропагандирует среди прочих и отец Андрей, — это часть проекта по форматированию общества — самой масштабной путинской реформы, ставшей основной целью «СВО». Освобождая и вооружая людей, виновных в насильственных преступлениях, Путин открыл двери ада. Это сделано намеренно и почти необратимо. Те, к кому не рекомендуется подходить со спины, названы новой элитой, их зовут в школы, они учат детей жизни, а если попасться под руку, научат «Родину любить» и нас.
Священная война
При отсутствии реальной политической конкуренции утверждение власти о своей легитимности должно быть чем-то обосновано. Провозгласив себя хранительницей «русского мира» и «традиционных ценностей», ею же придуманных, власть заявляет о своей законности. Но этого мало. Власть должна быть представлена не просто как легитимная, а как священная.
«Традиционные ценности» — это вечные ценности, которые Богом заложены в саму природу человека, говорит патриарх Кирилл. При этом власть священна не как таковая, а только российская. А значит, через Путина действует Бог, и его война — не простая, а золотая, то есть священная: «Россия — это альтернативный взгляд на мир, на Бога, на человека. Он не укладывается в рамки той запрограммированной системы, которая исключает Бога из жизни людей. <…> И потому сегодня наша особая молитва — за власти наши, за воинство наше, за президента нашего». Вот такая нехитрая конструкция. Но когда наперстки были сложной игрой?
Может показаться, что православное духовенство занимается исключительно упрощением поставок для Тараканища продуктов питания первостепенной необходимости. Но это не так.
Действительно, и до войны в православных кругах можно было зачастую услышать, что «женщина спасается чадородием», «детей должно быть столько, сколько дает Бог», и так далее. Всё это, тем не менее — баг, а не фича, как принято говорить теперь, и отнюдь не православная доктрина. Дети в браке — это бесценный дар, но духовное измерение отношений в браке не характеризуется цифрами.
Еще в 2007 году замечательный пастырь — протоиерей Георгий Митрофанов — прочитал доклад, где сказал о том, что многодетная семья присуща архаичному, малоцивилизованному обществу, чему есть три причины. Во-первых, при высокой детской смертности многодетность обеспечивала выживаемость хотя бы кого-то из детей. Во-вторых, в архаичном обществе можно было не обременять себя мыслями о личной ответственности за будущее своих детей, создавая культурные, материальные и социальные условия для их жизни. В-третьих, в этом контексте половые отношения представляются одним из самых главных и сильных переживаний при отсутствии противозачаточных средств.
В 2016 году на портале Милосердие.ру было опубликовано интервью протоиерея Павла Великанова (кстати, отца четырех детей) «О многодетности надо говорить честно», где он среди прочего сказал: «Я убежден, что нельзя смотреть на семью как на чадородную машину».
Что тут началось! Оскорбили многодетные семьи! Волна поднялась так высоко, что интервью было снято с сайта на следующий день, а ведь это были еще вполне вегетарианские времена. Сегодня, когда уже озвучен «госзаказ» на многодетность, было бы легкомысленно ожидать подобных текстов в публичном пространстве, но если голосов здравого смысла не слышно, это не значит, что их нет.
Итак, если все разговоры о «традиционных семейных ценностях» — это дымовая завеса, то что на самом деле сегодня является ценностью?
Если бы меня спросили — что из того, что произошло за последние два с половиной года, является самым ярким, самым выразительным, что можно назвать главным символом новой эпохи «СВО», то я бы сказал: соль. 20 килограммов соли, которые патриотически настроенный гражданин передал в СИЗО педиатру Надежде Буяновой для того, чтобы исчерпать ее месячный лимит на передачу продуктовых посылок.
Соль — это выразительный евангельский образ. Мы — хранители «традиционных ценностей», соль земли, в очередной раз впереди планеты всей. Однако, по Евангелию, «если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям». Борис Гребенщиков доводит мысль до конца: «Когда соль теряет силу — она становится яд».
протоиерей
