Жила-была одна поповна. Звали её Таня. Жизнь её была короткой – всего 18 лет. Родилась она на Тамбовщине, после того как там было подавлено знаменитое крестьянское восстание. Командовал им Антонов, красный командир, который перешёл на сторону народа. А подавлял – то есть убивал русских крестьян, которым не нравились большевики-людоеды – как известно Тухачевский. Когда его арестовали и до момента расстрела, он, небось, часто вспоминал про то, как трудился палачом. И размышлял о том, есть ли там что-то и спросят ли с него на Страшном суде. Кстати, и люди, которые вели его на расстрел, скорей всего не могли не думать вот как раз об этом. Тема справедливости как-то витала над головой маршала, который перед казнью был предан поруганию.
Головорезы Тухачевского убили не всех, кому в Тамбовской губернии не нравилась советская власть.
Поп, отец Тани, уцелел, хотя немало его коллег полегло. Как странно про это вспоминать сегодня, когда чекисты стоят рядом с попами на службах и тщательно крестятся! Надо же… Я не призываю к сносу уцелевших и новых храмов, вовсе нет, но хоть тень последовательности и принципиальности можно было б отбросить на эту тему. Ну, например, чекисты могли б и не ходить в храмы. А пришли, так прежде выгнать оттуда телеоператоров. Запретить трансляцию.
Что касается той старой истории про Таню, то ей было шесть лет – дитя несмышлёное! – когда на отца донесли: что вот-де скрывается контрреволюционер, он не тот, за кого себя выдаёт! И это всё после антоновского восстания!
Про донос и про спасение известно точно. Кто стукнул? Поди знай. Народ у нас добрый. Но попа предупредили. Скорей всего, кто-то из прихожан спас батюшку и семью его с двумя малыми детьми. Спас от верной смерти – или в лагере, или в ссылке.
Они сбежали в Сибирь, – там такие просторы, прячься сколько хочешь! Казалось бы. Но и там как-то не сложилось. И вот они поехали прятаться в Москву, где легче было затеряться лишенцам. Товарищ поп всем рассказывал, что он был учителем и избачом, – помните про избы-читальни? И детям велел так про него рассказывать. Им же надо было как-то приспосабливаться к новой жизни.
Устроиться в Москве им помогла родственница, которая служила в Наркомпросе.
Несмотря на эти вот доносы со стороны добрых людей, и на метания по стране, чтоб спастись от чекистов, которые немало священников перестреляли – поп умер в своей постели! Слёг, операция на кишечнике, летальный исход. Всё ж на нервах. Небось, опять чекисты стали подбираться к классово чуждым, которые скрывали, что они не того происхождения, – да не скрыли. Спрятаться думали?!
Сирота-поповна горевала, но и адаптировалась к Совку. Она даже стала в школе комсоргом! Не в последнюю очередь потому, что она собиралась в литинститут. Нужна была хорошая характеристика. А на второй срок её не избрали. Вот почему? Скорей всего, всплыла правда о её происхождении. Ну и какой после этого литинститут? Спрашивается, зачем нужна советская писательница не рабоче-крестьянского происхождения?
Жизнь пошла наперекосяк, планы рухнули. Стало ясно, что мечты не сбудутся. Сильный удар, мощный стресс для ребёнка! Не удивительно, что поповна попала в психбольницу. Для начала – в детское отделение. А после не раз ложилась и во взрослое.
В последний раз она сдалась врачам весной 41-го. Какие диагнозы, какой анамнез? Точно не могу сказать. Историю болезни я не изучал. Версии были разные, одна из них – что девочка восстанавливалась после менингита. Это было для чужих, которые любопытствовали, а чего она в дурке лежит?
Ну а потом война. Настал октябрь 41-го. Много мемуаров написано про те месяцы. Как шли в ополчение студенты и профессора. Как бежали на восток бюрократы, нагрузив автомобили личным барахлом. Как грабили магазины. Кто-то готовил списки кого сдавать, когда придут немцы. Стучать, стучать! У нас это любят.
Поповна из Москвы не сбежала. Осталась. Дежурила на крышах, готовая тушить немецкие «зажигалки». Этого ей показалось мало. Таня, чистый человек, не хотела оставаться в стороне от войны. На фронт! Ладно, пошла б зенитчицей, радисткой, санитаркой, это почёт и геройство. Но нет! Она попросилась в диверсионную школу. Брали туда не всех. Надо было ещё пройти собеседование. Проводил его с добровольцами секретарь МГК комсомола Шелепин – тот самый, который позже стал председателем КГБ.
Таню взяли. Ну и что, что поповна? Её ж не в идеологический вуз – литинститут – отправляли, а на верную смерть. А куда ж ещё? Ребёнка, в фашистский тыл, осенью страшного 41-го? Когда самым реалистичным сценарием была сдача Москвы немцам? (Мавзолей даже эвакуировали.)
Сам тов. Шелепин, который посылал детей на смерть, остался в тылу. Впрочем, справедливости ради, надо отметить, что «железный Шурик», так его звали партийцы, обморозил ноги ещё на финской и воевать ему было не с руки. Мог только посылать детей к фашистам на мученическую смерть. (Хотел я сказать добрые слова – и не получилось, как всегда.)
Сама она не могла не понимать, на что шла. Да точно понимала! Все слова были ей знакомы с младых ногтей: долг, жертва, искупление. Поповна всё-таки. Думаете, её в комсомоле перевоспитали? Ага.
Возможно, она думала, что вот – идёт спасать и семью тоже. Смывать пятно «неправильного» происхождения. И в этом была логика: вот, отправляясь в самый ад, она идёт приносит себя в жертву, чтоб спасти других. И таки спасла! Её младший брат, Саша, был взят в офицеры! Поднялся на социальном лифте, прежде чем пасть в бою.
После трёхдневного обучения, быстро надо, война же – Таня была зачислена в отряд который назывался «партизанская часть 9903 штаба Западного фронта». И перед ноябрьскими её в составе группы забросили под Волоколамск. Чем они там занимались первые две недели – неизвестно; скорей всего просто устраивались, обживались, готовились умирать. А 17 ноября вышел известный приказ Сталина № 428, в котором в частности говорилось:
«…лишить германскую армию возможности располагаться в сёлах и городах, выгнать немецких захватчиков из всех населённых пунктов на холод в поле, выкурить их из всех помещений и тёплых убежищ и заставить мёрзнуть под открытым небом». Для этого следовало «разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40-60 км в глубину от переднего края и на 20-30 км вправо и влево от дорог».
Но ведь группа была заброшена в немецкий тыл до этого приказа? Ну и что. Диверсанты ж не сами по себе в лесу прятались, а на базе подготовленной НКВД перед сдачей территории. Рация уж точно была там.
И вот Таню в составе отряда диверсантов отправили на дело. Во исполнение Приказа товарища Сталина им поручили сжечь 10 деревень. Срок – неделя. Каждый боец, и Таня тоже, получил сухой паёк на 5 дней. И бутылку водки. Водка-то зачем? А как же, положено по 100 наркомовских в сутки, а раз положено, то вынь да положь.
И ещё каждому (каждой) выдали пять бутылок с коктейлем Молотова и наган.
Их было 20 человек. Они тронулись, но по пути попали под немецкий обстрел и были почти все перебиты. Выжила только группа Тани из трёх человек.
И вот эти трое в ночь с 26 на 27 ноября зашли в деревню и подожгли там три дома. Дальше диверсанты рассеялись. Один вернулся на базу, второй был пойман немцами. Осталась только Таня. Она вернулась в деревню дальше её жечь, приказа ж никто не отменял.
Тут надо понять, что если даже в тех трёх сожженных домах и стояли на постое немцы, законные жильцы никуда же не делись. Обычно они оставались в сарае или в подвале и как-то прислуживали постояльцам, получая за это какую-никакую плату хоть харчами, мы много таких историй слышали от стариков, кто остался жить. А уж какая была их судьба когда они стали погорельцами – история умалчивает. Может, были расстреляны, или в лучшем случае пошли с сумой Христа ради.
Клеветники Совка отмечали:
«Геббельс удачно использовал этот приказ в идеологической войне против СССР. На стенах домов в оккупированных городах появились миллионы плакатов, на которых Сталин с факелом в руке поджигал крестьянские избы».
Как на это реагировать?
Комиссарам было неприятно видеть этот плакат, но сделать они ничего не могли, немецкая пропаганда им не подчинялась.
В сети я наткнулся на комментарий некоего сталиниста, кстати, по поводу: «Жесток ли приказ об уничтожении мест возможной зимовки оккупантов? Вне всякого сомнения, как в той или иной мере жесток практически любой приказ военного времени. Но мы должны отдавать себе отчёт, что середина ноября 1941 года – самый критический период войны. Речь шла о физическом выживании целого народа, обречённого нацистами на уничтожение. И кто знает, как бы повернулся ход войны, получи немцы возможность зимовки в тёплых домах».
Ну, что тут скажешь – изящно, до такой степени что просто слов нет!
Не могу удержаться от цитирования вот ещё какой красоты:
«В случае непосредственной угрозы взятия Москвы немцами, сразу же после отбытия товарища Сталина на восток, НКВД планировал взрыв Химкинской плотины. В результате столица превратилась бы в огромное озеро. Москвичей можно было не жалеть: Сталин знал, что в городе, после бегства большинства евреев и номенклатуры, остались те, кто в целом спокойно, а то и с надеждой ждёт немцев».
Почему нет? Если жгли свои деревни, то отчего не затопить свой город? Сторонники этой версии уточняли, что после этот сталинский план стали приписывать фюреру. Вспоминается Катынь и многое другое, не к ночи будь сказано… Это был таки страшный мир.
* * *
И вот Таня пошла поджигать сарай крестьянина Свиридова. Приказ есть приказ, куда деваться, чего уж тут жалеть чужой сарай когда такая война! Сталин же приказал «сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск», и никакого исключения для Свиридова не было оговорено. Хозяин сарая, однако же, поймал поджигательницу и сдал властям, – на тот момент это была немецкая администрация. «Свиридов за это был награждён бутылкой водки», – уж не той ли самой, что изъяли у бедной Тани? Всю ночью немцы её мучили, а утром вывели к виселице, и привесили на грудь табличку: «Поджигатель домов». Сохранилось такое свидетельство: «Когда её подвели к виселице, одна из местных жительниц ударила её по ногам палкой, крикнув: «Кому ты навредила? Мой дом сожгла, а немцам ничего не сделала…».
Известно имя этой крестьянки, её потом поймали чекисты и судили, не помню, что с ней стало, как минимум в лагеря отправилась. Ну а что, пришли люди от НКВД жечь твой дом – молчи и радуйся. Лес рубят – щепки летят. Или горят. Наслаждайся величием момента и причастностью к большой истории. Или как?
Примечательно, что тема огня, пожара потом ещё поднималась. В 1945-м под Кёнигсбергом немцы подожгли самоходку Таниного брата Саши. Он тогда спасся, но вскоре в бою был смертельно ранен.
Дети погибли. Отец давно умер. Осталась в живых и ещё долго после войны жила мать, попадья. Она несла до конца жизни это своё страдание.
Господи, как мне жалко её, отважную красавицу-поповну. Сколько она натерпелась. Прежде чем принять мученическую смерть. Не хочется даже думать о том, что с ней делали фашисты в ту её последнюю ночь. Она – настоящий солдат, она – герой, она, может быть, даже святая. Я не могу бесстрастно про это думать. Это так неправильно, нехорошо и больно, что в тыл к фашистам на смерть засылали девочек. Это как в пронзительном кино «А зори здесь тихие», только страшней, ужасней.
Зачем приукрашивать то, что было? То, что героиня лежала в психиатрической клинике, разве что-то умаляет? Разве оскорбляет её память? Ни в коем случае. Просто оказалось, что страдания Зои Космодемьянской (фамилия, как видите, церковная, в честь святых братьев Космы и Дамиана) – понятно, что это всё про неё, а то про кого же – были ещё ужасней, чем нам могло показаться. А радостей в её жизни было ещё меньше, чем нам бы задним числом хотелось…
Да, мой друг Андрей Бильжо читал историю болезни Зои (Таня, все помнят, это была её партизанская кличка, или, как теперь говорят, позывной). И он же объяснил, что диагноз не умаляет её подвига. От этой новой правды о войне никому не стало хуже. А стало только страшней при мысли о том, как это легко – убивать и умирать, и посылать на смерть детей. Вот про это надо помнить. Война никогда не была весёлым лёгким приключением. Я вижу, как у вас на глаза наворачиваются слёзы, да.
А врач ни в чём не виноват.
Прекратите его травить.
Руки прочь от
Бильжо!
