Он говорил, что думает
Александра Мирского, баяниста с консерваторским образованием (таких не так уж много), проживающего в Германии с 1987 года, знаю по Москве. Он обладает редким качеством, я бы сказал, редчайшим — говорит, что думает. При этом не считается с условностями, не просчитывает последствий или реакцию окружающих. Так, например, Мирский со студенческих времён, проживая в стране "развитого социализма", не скрывал от знакомых и приятелей, не говоря уже о друзьях и близких, что "социализмом сыт по горло". Слава богу на дворе был уже не 37-ой и лагеря Гулага ушли в прошлое. Что при первом же выезде за рубеж в, как он выражался, "приличную страну", непременно попросит политического убежища. Повторял об этом направо и налево. Тем не менее, выехал. И остался. Потрясающе для тех лет. То ли он необыкновенный везунчик. То ли среди приятелей не нашлось стукачей. То ли, действительно, наступали другие времена…
Кое с чем из того, что Александр говорил, я был согласен. Но не решался публично в этом признаться. Помню, какое возмущение вызвал он в Москве, в компании интеллектуалов, постоянно пытающихся подчеркнуть свои элитные художественные вкусы, когда сказал, что "Чёрный квадрат" Малевича, как и большинство абстрактной живописи, бред и бессмыслица. Или банальный розыгрыш. — Уверен, — заявил он тогда, - Малевич, оставшись наедине, веселился и хохотал, что розыгрыш удался…
Одна из любимых тем его откровений — богохульство. — Все, кто говорят, что верят в Б-га, — рассыпал Саша быстрым говорком, глядя в глаза и, как бы ожидая возражений, — может быть, за исключением зомбированных фанатиков, верят не потому, что поверили, а как бы, на всякий случай — а вдруг и правда Б-г есть. Тем более, что никто не может доказать — есть Всевышний или нет. Поэтому люди, которые сделали религию профессией, лжецы.
Они должны, такая уж у них профессия, преподносить людям, как истину в последней инстанции, то, в чём нельзя, невозможно быть уверенным до конца.
Мирский, мне кажется, сам того не желая, постоянно становился возмутителем спокойствия. Вызывал шок у окружающих. Как-то я приехал к нему погостить, пошёл с ним в еврейскую общину и стал свидетелем очередного скандала. В тот день (город не буду называть) праздновали День Независимости Израиля. Пели песни на иврите, идиш, русском. Говорили слова в поддержку борьбы Израиля с терроризмом. Один из выступавших, пожилой (83), невысокого роста, выступал особенно горячо и эмоционально:
— Это наша земля. Завещанная евреям Б-гом. Мы никому её не отдадим. Если потребуется, мы готовы встать на её защиту и сражаться до последней капли крови. Как во время Великой Отечественной… — И дальше в таком духе довольно долго. Ему шумно аплодировали. Тут поднялся Мирский. Я предчувствовал, что что-то назревает неладное, и попытался его остановить, но бесполезно.
— Я, конечно, уважаю Михаила Исааковича, — сказал Мирский в напряжённом молчании зала, — и не сомневаюсь в его мужестве и благородных намерениях сражаться за Израиль. Но давайте называть вещи своими именами. Его прекрасные слова, так же как и наши шумные аплодисменты, звучат двусмысленно и нелепо. Мы все и я, разумеется, в том числе, предали свою историческую родину. Именно предали. Другого слова не могу найти. Потому что вместо Земли Обетованной, которой мы нужны, которая ждала нас, которая создана для нас, мы приехали в Германию. Не надо сотрясать воздух и фарисействовать. Скажем правду, хотя бы самим себе. Мы приехали в Германию, потому что испугались. Потому что в Израиле иногда стреляют, а в Германии спокойно и безопасно. И комфортно. Более комфортно, чем на нашей исторической Родине. И пособие социальное здесь побольше. Так что не будем, повторяю, смешными и нелепыми. Не будем строить из себя патриотов и храбрецов больших, чем израильтяне. Больших роялистов, чем король…
Господи. Мамочка родная. Что тут началось. Стук по столу, шум, крики: "Безобразие!", "Выведите его!". Кто-то Мирского материл. Кто-то ему аплодировал. Михаилу Исааковичу даже стало плохо с сердцем и вызвали скорую помощь. Мы с Сашей вышли на улицу. — Санёк, ты даёшь! В своём репертуаре. Ну кто тебя тянул за язык? Что тебе больше всех надо?
— А что? Разве я не прав? Разве ты думаешь не так же, как я? Зачем размахивать руками и сотрясать воздух?
— Ну, может, в чём-то ты и прав. Но зачем лезть со своей правотой? Портить людям праздник. Бить по больному месту. Зачем заниматься самоедством? Что это изменит? Мы приехали, живём здесь. И ничего плохого в этом нет. Да и пожилого человека зря обидел.
— Лёва, не надо. Я знаю твою манеру пытаться примирить всех и вся. Это не всегда получается и не всегда уместно. И обидел я, если разобраться, не Михаила Исааковича, а аплодирующих ему. Тех, кто, как страус, спрятали голову в песок и не видят, не хотят видеть, что происходит кругом. Ты, я думаю, не хуже меня понимаешь, как глупо они выглядят со стороны.
— Но неужели ты, Саша, думаешь, что твоя скандальная реплика что-то изменит. В конце концов, каждый делает свой выбор и живёт там, где ему нравится. Я ещё понимаю, если бы с твоими обличительными словами выступил израильтянин. А ты, который сделал такой же выбор, как и все мы. Кроме того, никакие религиозные правила иудаизма не запрещают еврею жить там, где он хочет.
— Ты, конечно, прав. Это так. Но я против того, чтобы евреи, проживая в Германии, размахивали кулаками и сотрясали воздух всякими патриотическими словами. Это лицемерие, лицемерие и ещё раз лицемерие…
Да, Саша. Ты не умеешь притворяться и всегда говоришь то, что думаешь. Это твоё большое достоинство и, одновременно (к сожалению, бывает и так) большой недостаток. Подумай сам. Всегда ли это уместно рубить в лицо правду-матку? Что было бы, если бы все так рубили? Если бы на Земле не было дипломатов, которые говорят одно, а думают другое? Которые тем самым делают работу очень нужную людям, потому что определённая доза лицемерия в общении людей — это нормально? Более того. Все без исключения люди в той или иной степени лицемеры. Если бы все говорили то, что думают, если бы мы всегда рубили в лицо правду-матку, жизнь на планете давно бы уже провалилась в тартарары. Ты умный человек и должен понимать, что так устроен наш мир.
Мы замолчали. Сменили тему разговора. Стали вспоминать какие-то забавные случаи из московской жизни. Однако чуть заметный холодок висел в воздухе и не исчезал. Я собирался погостить ещё пару дней, но, сославшись на новые обстоятельства, уехал в тот же вечер. С тех пор вот уже довольно давно не звоню Саше. И он не звонит. Хотя, если задуматься, что он такого сказал? Ничего он такого особенно не сказал.
Источник: "МАСТЕРСКАЯ"
