|
воскресенье, 4 мая 2014 г.
ПИСЬМО М,ГАЛЕСНИКА В,ПУТИНУ
РАЗГОВОР С ФЕЛИКСОМ КРИВИНЫМ
Феликсу Кривину 85. Дай ему Бог до 120!
У хороших писателей
нет необходимости брать интервью. Мало того, есть в этом обычае журналистском
что-то неприличное, спекулятивное, лживое. Настоящий писатель – весь в книгах
своих, а все остальное от лукавого. Во всем остальном он, как правило, обычен и
неинтересен. /
Звоню Феликсу
Кривину и прошу разрешения на игру заочную: я ему задаю вопрос, в он отвечает
текстом из своей книги, вышедшей недавно в издательстве «Иврус». Кривин
согласился. И вот этот разговор перед вами. /
-
Вы – настоящий русский писатель,
причем известный. Правда, писали по-русски, жили на Украине, а дух в себе
носили, бесспорно, еврейский – вместе с национальностью в паспорте, но вы
сделали выбор в пользу родины предков. Что вас потянуло в дорогу? /
-
Лес возникает оттого, что дерево
тянется к дереву. Оттого, что дом тянется к дому, возникают на земле города. /
А если никто ни к кому не будет тянуться…/
Если никто ни к кому не будет тянуться,
опустеет наша земля. И не будет в ней городов, и не будет лесов и садов, -
ничего не останется на земле, если никто ни к кому не будет тянуться. /
-
Вы говорили в СССР на языке Эзопа. Вы не видели иной возможности
сказать то, что думали или подобный стиль – ваша органика? /
-
Проводники, проводники … Каждый проводит
свою линию. Одним надо где-то светить, другим – чего-то там двигать… Тоже
двигатели нашлись, осветители. И ведь сколько ихнего брата на этом горит, а все
туде же тянутся. Мир хотят изменить –
знаем, не в первый раз! Перемена
постоянно тока, постоянство переменного… Изолировать надо таких – чтоб другим
неповадно. /
-
Притчу « Изолятор» вы написали в
шестидесятых годах, после процессов Бродского, Даниэля, Синявского …Вам ничего
не угрожало. Шуту позволено говорить все, что угодно. Он может отбыть свой
номер без изоляции от общества. Но времена изменились. Можно говорить все
начистоту. Маска не нужна. Свобода, но и это оказалось не в радость. Почему?/
-
Прекрасная вещь – неволя! На воле,
правда, больше простора, но для Мышовки воля чересчур велика, ей нужна
маленькая, спокойная неволя, благоустроенная неволя, потому что воля никогда не
бывает благоустроенной. /
-
Это верно, но ваша Мышовка,
почувствовав свободу, в подпол не ушла, а легко и быстро превратилась в гнусную
и алчную крысу. /
-
Пришли бандиты к власти, а
разбойники ушли в оппозицию. То есть стали следить со стороны, что бандиты
делают неправильно, и критиковать их за эти неправильные действия … А
благородные разбойники начинают отнимать у богатых, чтобы потом, конечно,
бедным раздать, но у богатых богатство в таких местах, что его не отнимешь, -
надежно спрятано. Приходится отнимать у бедных. У этих добро на виду … Не
поймешь, кто грабит, кто возмущается. Ясно только, что все с народом, все за
народ. Грабители и ограбленные – едины. /
-
А еще короче, в стихах, например?/
-
Несовершенство государства /
Пускай не ставят нам в вину. /
Мы строили его по Марксу,/
Построили – по Щедрину./
-
Но все-таки появился шанс сказать
напрямую то, что думаешь. Разве не так? /
-
- « Нам нужна вся правда!» -
говорит полуправда./
« Нам нужна полуправда!» – говорит
четвертьправда. /
А что говорит вся правда?/
Она молчит. /
Ей опять не дают слова. /
-
Банкротство, да? Полное
банкротство?/
-
Есть уточненный Светлов. Мы ехали
шагом, мы мчались в боях и яблочко- песню держали в зубах … А что сегодня у нас
в зубах? Ни песни, ни яблочка. /
-
Но вы выбрали для жительства тоже
не самую благополучную страну мира?/
-
Ничего не поделаешь … За столько
веков Амур испробовал все виды оружия. Стрелы. Ружья. Пушки. Бомбы разных
систем. И все это для того, чтоб люди полюбили друг друга. /
-
Но почему именно нас «любят»
больше других. Почему вечно – и стрелы, и ружья, и бомбы – все в нашу сторону?
/
-
Известно, что гений – это
терпение,/
Об этом написано много книг./
Не потому ли в истории гении/
Всегда терпели больше других./
И вообще, только в
тюрьме чувствуешь себя, как за каменной стеной. /
-
Ну, конечно: мы народ свободный.
Но секрет не только в этом, правда? /
-
Поразить потомков своей
наследственностью, а предков своей изменчивостью – в этом суть приспособления к
окружающей среде. /
-
И это верно, но не менее важны
наши удивительные отношения во времени, и со временем. Как там у вас в новелле
«Такси»? /
-
Водитель таксомотора времени
требовал плату в оба конца, ссылаясь на то, что в прошлом не сможет взять
пассажиров. /
«Там много пассажиров, - уверяла
его Клер, - «я каждую субботу езжу к прапрапра…» -разговор затягивался, и Клер
поспешила договорить: - «… бабушке». /
«Платите за оба конца», -
настаивал невозмутимый водитель. /
«И что у вас за порядки? Из
будущего в прошлое» – плати за оба конца, из прошлого в будущее – «плати за оба
конца…»/
Старый водитель покачал головой: /
«Ничего не поделаешь, приходится
платить. И за прошлое платить и за будущее». /
-
Вы всегда писали с огромным
уважением к читателю. Никогда не играли с ним в поддавки. Вы считали его не
просто разумным, а мудрым существом. Выходит, другие, не слишком умные
читатели, вам были не нужны? Но вы же сами писали: «… мудрые мысли погребены в
толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах. /
-
Ну, все верно … Умный умничать не
будет. Он и без того умен. А дурак стремится людям показать, что умный он.
Дураку живется тяжко, У него на сердце мрак. Как дурачиться бедняжке. Если он и
так дурак. /
-
Да, если мои догадки верны, вам в
этой жизни ничего не нужно, кроме этого «дурачества», шутовского колпака с
бубенчиками. Жизнь – карнавал. А вы на ярмарочной площади тешите публику в
балагане. Вот и все? /
-
А что? Вполне достаточно. Счастье
– в самих желаниях, а не в удовлетворении желаний. Требуя у жизни
удовлетворения, мы вызываем собственную жизнь на дуэль. А там уж как повезет:
либо мы ее прикончим , либо она нас ухлопает. /
-
Знаете, я вам почему-то верю.
Всю-то свою литературную жизнь вы прятались в провинции, вне писательской
тусовки, без премий, наград и званий. Вы так и проходили в несерьезных писаках,
а на самом деле ухитрились остаться собой и писателем настоящим. Все-таки, как
вам это удалось? /
-
Александра Македонского, который
варился у Данте в аду, Рабле наказал еще и тем, что заставил чинить штаны
Диогена. /
Там, в аду, у Диогена появились штаны. Хоть и
дырявые, но все же штаны… Плохо только, что из-за них его поместили в ад –
поближе к месту новой работы Александра. /
Видно, правильно говаривал философ: лучше
ничего не иметь. Стоило появиться штанам, как начались неприятности. /
-
Давайте поговорим о литературе.
Меня всегда удивляла ваша способность сочинить роман в несколько строк. С
завязкой, кульминацией и эпилогом – развязкой. Ваш пример? /
-
Человек рождается, и его утешают:
/
« Агу!» /
Он растет, подрастает, и его поощряют: /
« А ну!»/
Он стареет, и молодость новая свищет: /
« Ату!»
И уходит он так далеко, что его не
отыщешь./
« Ау!»./
-
Вы не боитесь, что всю свою литературную
жизнь провели вне моды. Поймут ли нас наши дети? Для них способность быть
«современным» превыше всего./
-
Среди многих загадок на свете/
Есть загадка семи мудрецов:/
Почему нас не слушают дети?/
Почему они против отцов?/
И ответов найдется немало,/
Вот один, подходящий как раз:/
Как бы зеркало нас отражало. /
Если бы не было против нас?/
-
Юмор. В каждой вашей притче, в
каждой стихотворной строке – улыбка. Как правило, не очень веселая, но все-таки
– улыбка. /
-
… почему смеется птица Кукабарра?
Потому что вокруг больше страшного, чем смешного, но если посмеяться, если
хорошо посмеяться, то вокруг станет больше смешного, чем страшного. /
-
А если подробней?/
-
Природа не создает ничего лишнего.
И что же она имела в виду, когда наделила человека чувством юмора. Курицу не
наделила. Быка не наделила. Не говоря о насекомых и вообще одноклеточных ( хотя
им бы он пригодился больше других)./
Когда природа чем-то наделяет,
она делает это, чтобы облегчить выживание. Либо в трудных погодных условиях,
либо в трудных голодных условиях, либо в условиях враждебного окружения, либо
просто для продолжения рода. /
-
Ваш мир так далек от нормальных,
обычных связей. Вы живете в придуманном мире, но он принадлежит только вам, как
когда-то принадлежали Андерсену все эти оловянные солдатики, дюймовочки, и
собаки с глазами, величиной в мельничные колеса. Вы, по сути, сказочник. Мало
того, будто убеждены, что только и
сказка стоит того, чтобы ее рассказать. /
-
Ври, Мюнхгаузен! Выдумывай, барон!
Выдавай за чистую монету! Не стесняйся, старый пустозвон, - все равно на свете
правды нету./
-
А что есть? Писатель Кривин, вам
это известно? /
-
Что осталось вам на свете? Только
опыт. Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск – дух
сомненья. И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера – это
небо. Что космические искры – это звезды …Нам остались наши мысли – свет и
воздух. /
-
Да, и юмор и пафос в одной
упряжке. Вы очень еврейский писатель, сочиняющий на безукоризненном русском
языке. Знаете, когда я до конца понял
это? После …/
-
Знаю … А тритон любит жизнь. Не
эту – громкую, поднебесную и степную, а тихую, незаметную, земноводную жизнь …
И когда в нем все высыхает, когда в нем все вымерзает, так что, кажется, ничего
больше нет, в нем остается, живет твердое убеждение, что любые условия – это
прежде всего условия жизни. /
-
Как вам живется в своей Беэр –
Шеве. Все-таки вы решили перебраться в Израиль в возрасте достаточно зрелом? /
-
Жизнь – это бег с препятствиями. /
Потом шаг с препятствиями. /
Потом медленный шаг с препятствиями…
Меняется темп движения, но
препятствия остаются.
Дай Бог Феликсу
Кривину как можно меньше препятствий на нашей земле. Впрочем, без барьеров
разных тоже скучно, даже в том случае, когда преодолевать их приходиться не бегом, не шагом, а совсем уж без сил –
ползком. /
И вот еще что
хотелось бы отметить. Обычно, после интервью, я долго не стираю диктофонную
запись. Часто сам опрошенный сомневается в своих словах. Приходится доказывать,
что слова эти не я придумал. А тут все просто. Каждый волен открыть новый
сборник Феликса Кривина и убедиться, что ничего я не наврал. Все в этом
разговоре чистая правда. Впрочем, дурацкое сравнение, так как грязная правда –
это уже не правда, а ложь.
Читал Ф.
Кривина А. Красильщиков.
1999 г.
СИЛЬНЕЕ СТРАХА рассказ
Законы, даже самые мудрые и справедливые, пишутся не для всех и каждого. В этом и заключается несовершенство любых правил, придуманных человеком.
13 января 1953года семья Коганов: папа, мама и дочь Наташа, девица юная и красивая, сидела молча и скорбно за столом, под розовым, матерчатым абажуром с кистями. В молчании скорбном девушка уронила слезу на свежий номер газеты «Правда». Ее недавний ухажер, некто Иванов Сергей, спросил, в чем причина такого горя?
Наташа вскочила, хотела было унести газету прочь, но передумала и отдала ее Иванову. Сергей присел к столу и внимательно прочел статью: «Убийцы в белых халатах», в которой много нехорошего писалось о народе, к которому принадлежала его невеста.
- Теперь нас всех убьют, - сказала мама Наташи.
- Перестань! – крикнул папа. – Здесь есть и русские фамилии.
- Уходи, - сказала жениху Наташа.
Сергей Иванов не стал с ней спорить. Он молча покинул комнату, где поселилась печаль, но на следующий день, то есть 14 января, поступил весьма странным образом. Ни одному русскому человеку в тот год подобное не могло прийти в голову, а вот Сергею Иванову пришло.
Заявление он писал в общежитии института, где учился. Писал рано утром, на подоконнике. От окна, плохо заклеенного бумагой, дуло, и ледяные узоры на стекле сказочно преображали свет уличного фонаря.
« Заявление, - писал студент. – Я, Иванов Сергей Иванович, 1932 года рождения, русский, проживающий по адресу г. Тула, ул. Ворошилова, дом 2, прошу изменить в паспорте мою национальность на еврейскую».
Он поставил число и красиво расписался. Какие секреты в общаге? Плечи Иванов имел широкие, но они не могли закрыть текст заявления от глаз любопытных. Сосед , подкравшись на цыпочках, прочел написанное, вырвал лист из рук Сергея, и дико завопил, разбудив остальных студентов, крепко и сладко спавших в этой комнате общежития.
- Мужики! – орал он. – Тронулся Серега! Ну, совсем спятил!
Потом он, увернувшись от Иванова, вскочил на свою койку, прижался к грязной стене и прочел громко, для всех, заявление своего товарища.
Тихо стало. Друзья смотрели на Сергея - нормального парня, комсомольца и хорошего товарища, ничего не понимая. А потом все присутствующие почувствовали страх, непонятно почему и откуда взявшийся, будто это они все, коллективно, написали прошение о переводе в другую, еврейскую, национальность. У двоих ребят сразу возникла потребность посетить туалет.
- Шютка, да? – спросил оставшийся казах Сакен Наримбетов.
- Это он из-за той статьи, - сообразил отличник, умница и очкарик Гаврилов Николай.
- Сколько дали? – спросил похититель документа, спрыгнув на пол. - Эти гады все купить могут. Вот и Серегу нашего купили.
Иванов спорить не стал, но характер проявил. Он боксом занимался с детства, а потому, как на тренировке, спокойно уложил Гаврилова на пол хуком справа, в челюсть. У лежащего забрал свое заявление, влез в рукава худой шинели, напялил на макушку заячий треух, и вышел на свежий воздух.
Паспортный стол милиции был еще закрыт. Неподалеку от отделения находилось железнодорожное депо. Там Сергей и решил отогреться в обществе своего земляка – вохровца – Баштаева Трофима Денисовича - болезненного человека средних лет.
В тесной сторожке продохнуть нельзя было от папиросного дыма. Хозяин потянулся и открыл перекошенную, на одной петле, форточку. В помещение струей ворвался холодный воздух, и Сергей Иванов стал под эту струю, чтобы очнуться в прежней решимости совершить то, что он надумал сделать.
Стрелок охраны и Сергей относились друг к другу душевно. Отец Иванова погиб на недавней войне, а Баштаев был комиссован по состоянию здоровья. Семьи у вохровца не имелось, а потому он относился к студенту с особой заинтересованностью и теплом.
Тем не менее, Иванов не стал рассказывать о своей затее. Спор у земляков случился по обычному поводу. Никак не могли они прийти к согласию, какая из городских команд лучше играет в футбол.
Потом Иванов прикорнул на железной кровати в сторожке Баштаева. Сергей почти всю ночь сочинял свое заявление, а потому сразу же заснул на полуслове. Трофим Денисович укрыл земляка, но при этом из кармана шинели выпало заявление студента. Вохровец документ прочел, будить Иванова не стал, но бумагу спрятал в карман, и, напялив тулуп, ( пришло время обхода) вышел из сторожки, закрыв за собой двери на висячий замок.
Примерно через час студент проснулся и сразу же сделал два открытия: во-первых, его обращение в паспортный стол милиции исчезло, а во-вторых, он никак не мог покинуть сторожку, даже через окно, забранное крепкой решеткой.
Стук и крики не помогли Иванову, но вскоре вернулся его земляк.
- Ты чего, зачем? Отдай! – закричал студент.
Баштаев грел руки, прижав их к гофрированному железу печурки. Нагнулся, открыл дверцу и бросил в тлеющие угли заявление Иванова. Бумага охотно и радостно вспыхнула.
- Давай перекусим, - сказал Трофим Денисович, закашлявшись и снимая с плиты облупленный чайник. – Не сердись, Серый, что запер. Лучше у меня посидеть, чем на зоне.
- За что? – возмутился Сергей.
- За глупость, - невозмутимо объяснил Баштаев. – А за что люди сидят? … Гляди, у меня леденцы есть. Вон – целая коробка. А ты чего занятия-то, прогуливаешь?
- Лекция в час, – хмуро отозвался Иванов. – Я пойду.
Он вышел на мороз с ясным пониманием, что земляк прав совершенно и только собственная глупость могла заставить его написать то, злополучное, заявление. Он даже протопал бодро мимо отделения милиции, но тут что-то заставило Иванова остановиться. Он сам себя обозвал предателем, громко и четко обозвал, выдохнув пар изо рта. Студент сделал это совершенно неожиданно, будто кто-то невидимый подсказал ему это обидное слово.
В паспортном столе ему дали бумагу, ручку с железным пером и чернильницу – непроливайку. Перо было скверным, чернила и того хуже. Иванов испортил три листа бумаги. Девушка – лейтенант только из симпатии к молодому и симпатичному студенту не выгнала его прочь за такую непозволительную трату казенного имущества.
Наконец, она прочла заявление Иванова, и сразу глаза лейтенанта милиции утратили прежнюю, добрую и зовущую влажность, а высохли до стального блеска. Девушка поднялась, не глядя на Иванова, и молча спрятала заявление в сейф.
- Когда зайти? – спросил студент.
- Вам сообщат, - сухо ответила девушка в синей форме и показала на дверь.
Вечером, сразу после лекций, Иванов был у Коганов.
- Я думала, ты уже никогда не придешь, - сказала Наташа.
- Это почему? – спросил Сергей.
- Ну, мы теперь вроде как прокаженные, - сказала Наташа Коган. – С нами опасно.
- Я тебя люблю, - сказал Сергей Иванов. И обрадовался, потому что прежде, так непринужденно и легко, он не мог выговорить эту простую фразу.
А на следующий день за Ивановым пришли прямо в общежитие. Всего один человек за ним пришел, с виду совсем не страшный, но при оружии. Никто этому не удивился и Сергей Иванов тоже.
На первом допросе у студента спросили: « Ты что, сука, шутишь так?»
- Нет, - ответил Сергей. – В тяжелую минуту для еврейского народа я бы хотел быть в его рядах.
- Бабу поимел, небось, жидовку? – резонно поинтересовался следователь.
- Нет, - ответил Сергей, и не солгал, потому что с Наташей своей не был в половой близости.
Иванова направили на экспертизу в местную лечебницу для душевнобольных. Психиатр, тихий, седенький старичок, долго разговаривал с ним на разные, сторонние темы, а потом вдруг спросил напрямик: « Куда тебя, парень, на излечение или в лагерь?»
- Лучше в лагерь, - сказал Иванов.
Но до суда выдержал он дюжину допросов с побоями. Следователи решили сшить с его помощью целое дело. Соседей по общежитию допрашивали, но те и в самом деле не знали с кем из «агентов Джойнта» их бывший друг был связан.
Суд состоялся в середине февраля. Сергей Иванов получил по 58 – ой статье обычный срок – 10 лет лагерей, но с правом переписки. Отсидел студент всего два года. Был освобожден «по полной», за отсутствием состава преступления.
Как раз, перед выходом на свободу, встретился Иванову человек умный и, как показалось Сергею, не злой. Только этому человеку он и поведал свою историю. Друг по несчастью внимательно выслушал длинный рассказ, а потом сказал всего одну красивую фразу, забыть которую не может Иванов по сей день.
Он сказал: « Я и раньше так думал. Страх правит миром. Но любовь сильнее страха».
В институте Иванова восстановили на прежнем курсе. Защитил Иванов диплом летом 1957 года, а осенью, получив назначение на машиностроительный завод в городе Челябинске, зарегистрировал свой брак с Наташей Коган. Жили они вполне счастливо, родили троих детей и дождались внуков. Сорок лет проработал Сергей на одном месте и ушел на пенсии с должности заместителя начальника инструментального цеха.
А теперь расскажу о развязке этой истории, благодаря которой я и узнал ее в подробностях от самого Иванова Сергея Петровича. Недавно его семья в полном составе перебралась в Израиль на постоянное место жительства.
В нашем «паспортном столе» Иванов спросил, может ли он, наконец, изменить свою национальность, стать евреем. Он даже сделал попытку рассказать русскоязычной чиновнице свою давнюю историю. Та улыбнулась словоохотливому, наивному старику и сказала, что законы государства Израиль не позволяют это сделать без прохождения гиюра.
Сергей Петрович спросил, что это такое? Ему терпеливо объяснили.
- Нет, - подумав, сказал Иванов. – Не потянуть. Годы не те.
Новоприбывшего искренне расстроила очередная невозможность стать евреем. Сергею Петровичу, если честно, было все равно, кем дожить свой век. Опечалился он по другому поводу. Знал Иванов: отойдут они с Наташей в другой мир, а лежать рядом на кладбище не смогут.
Из книги "Рассказы о русском Израиле".
КУДА КАТИТСЯ РОССИЯ?
Наивные люди думают, что Россия, вслед за Крымом, катится дальше на восток, юг Украины и далее везде. На самом деле, все не так весело, бодро и патриотично.
БЕЗ РАБОТЫ две истории
Перед вами две
историю о безработных. Оба эти случая совсем не похожи друг на друга, хотя
глаза людей в несчастье всегда поражали меня каким-то одинаковым выражением.
Я не знаю цифр о
процентах безработных среди старожилов и новоприбывших, но уверен, что большая
часть тяжести экономического кризиса легла на самые слабые плечи.
ПЕВЕЦ.
Это он поет –
Антонио: « Когда в кармане пусто, нервы обнажены».
Чудный голос у этого человека, выразительный,
мягкий, умный. Теперь такие голоса редко встречаются.
Поет Антонию
по-английски, на испанском языке, несколько песен освоил на иврите. Одет он
скромно и просто, скромны и просты его песни
Поет Антонию,
повернувшись к морю, будто не посетители этого кафе под открытым небом должны
его слушать, а ветер и пена волн у волнореза.
Голосом своим он
будто организует праздничный, залитый солнцем пейзаж вокруг. Вот одиночный,
зимний пловец гордо выходит на берег под песню Антонию, вот бежит по кромке пляжа гончий пес, тоже
под музыку певца, вот статная девица-красавица подбрасывает вверх пузатого
малыша в рубашонке, но без штанов. И здесь музыка Антонию всесильна.
Хозяин кафе говорит,
что пришел к нему певец этот через день
после прилета в Израиль из Аргентины, сказал, что есть у него запись
сопровождения, а петь будет он сам и совершенно бесплатно.
Еще он сказал, что
прежде был известным певцом у себя на родине, но понимает, что у публики в
Израиле вкусы и запросы другие. Вот он и хочет понять, как и о чем ему следует
петь.
Утром Антонию
посещает ульпан, учит иврит, а днем приходит на этот пляж в Бат-Яме, налаживает
свою аппаратуру, и начинает петь, ни мало не беспокоясь, заняты столики под
тентами или нет.
Это он не из
гордости так делает, а просто потому, что очень любит море.
-
Иногда мне кажется, что я дома,
никуда не улетал, - говорит Антонию, присев к нашему столику, наверно потому,
что за другими нет никого.
-
Вы хорошо слушали, – говорит
Антонию. - Спасибо.
-
А вы хорошо пели, - говорю я. –
Это вас мы должны благодарить.
И он, немолодой уже человек,
смущенно улыбается.
-
Я не знаю, как петь в Израиле, -
говорит Антонию. – Здесь совсем другие песни. Вот вы тоже откуда-то приехали. Я
это вижу и слышу по - вашему английскому. Вам
мои песни нравятся, а вот другим почему-то не очень. Хозяин пускает меня
сюда только днем, а вечером, когда здесь много народа, крутят записи.
-
Ерунда, - говорю я. – Не обращайте
внимание. Вы поете замечательно, а на остальное плевать. Музыка не бывает
модной или не модной. Она может быть плохой или хорошей. Вы видели, как вон тот
человек на лестнице вас внимательно слушал и даже похлопал один раз.
-
Это был мой брат, - улыбается
Антонию. – Я все-таки думаю, что вы не правы. Пока приучу публику к моей
музыке, с голоду околею. А у меня семья. Жена молодая и дочери всего пятнадцать
лет. Я так понял, что тяжелые времена
настали не только у нас, в Аргентине. В Израиле тоже большая
безработица…. А мне, как видите, не тридцать и даже не сорок. Такой старик, как
я ….
Тут я сказал, что на старика Антонию совсем не
похож.
Он только отмахнулся.
-
Ерунда. Я крашу волосы и пиджак ношу, чтобы скрыть дефекты фигуры….
Ладно, спасибо за добрые слова. Сегодня для вас я буду петь то, что пою всегда.
Он снова запел ту песню о нервах и пустом
кармане. Сначала он пел и улыбался нам, но потом снова отвернулся к морю. Час
был не поздний. Солнце стояло высоко и
припекало крепко, совсем не по - зимнему.
Антонию пел, а я думал, что все мы,
новоприбывшие, удивительно похожи друг на друга. Мы приезжаем в мир другой
моды, другой музыки, других слов.
Молодым ребятам нетрудно затянуть песни вместе
с хором, а как это сделать тем, кто привык к своему голосу, и к голосам на
своей родине.
И вдруг случилось чудо. Я не сразу узнал
мелодию, но скоро понял, что Антонию запел «Кол Нидрей» Бруха. Запел без
всякого музыкального сопровождения. Никогда не думал, что передать эту
удивительную музыку способен одинокий голос человека, а не только голос скрипки
и оркестра.
Мне вдруг показалось, что пляжный мир вокруг
замер, но не от восторга и счастья узнавания, а от изумления. И не сразу я
понял, что поет Антонио на совсем незнакомом мне языке, на ладино, жаргоне
испанских евреев.
Он пел, отвернувшись к морю, будто молил этот
прекрасный, радостный, но чужой мир принять его душу артиста такой, какой она
дана была Антонио от рождения, от предков, от той земли, где он вырос.
Он как-то неожиданно оборвал себе, резко
отвернулся к своей проигрывающей аппаратуре, снова включил ее. Зазвучала
музыка, но петь больше этот репатриант из Аргентины не смог.
Он держал микрофон в безжизненно повисшей
руке, сгорбился, опустив плечи, и тогда стало понятным, что далеко не всегда
пиджак способен скрыть недостатки фигуры Антонио.
РАССКАЗ БЫВШЕЙ МИЛЛИОНЕРШИ.
Был знаком с этой сильной и талантливой
женщиной еще в Москве. Работала она заведующей хирургическим отделением в градской больнице, и, как профессор и доктор
наук, читала лекции в Медицинском институте.
Делом своим тяжким была увлечена до полного
самозабвения и фанатичной отдачи. Бралась за самые сложные, иногда совершенно
безнадежные, операции.
Фира Семеновна, так ее звали, была счастливо замужем и родила
близнецов-мальчишек. Познакомился я с ней тогда, когда ее ребята только пошли в
школу.. Был и дома у Фиры Семеновны. Жила она скромно: потертой мебели было не
меньше 15-20 лет, зато стеллажи с книгами занимали все стены самой большой
комнаты.
Я и раньше знал, что Фира Семеновна живет на
две свои внушительные зарплаты, премного этим довольна, и денег от больных и их
родственников не берет, но очень любит получать в подарок цветы и кремовые
торты.
То мое посещение квартиры этой замечательной
женщины – хирурга было единственным. Мы не встречались потом лет десять. И вот
совсем недавно встретил я Фиру Семеновну на улице Холона.
Пожилая женщина, с серым, «опрокинутым» лицом с трудом поднялась по
крутым ступеням в автобус.
Выглядела моя старая знакомая так скверно, что я и узнал ее не сразу, и
не решился Фиру Семеновну окликнуть. Через несколько остановок она поднялась,
чтобы выйти из автобуса. Совесть во мне шевельнулась, и я выскочил на улицу
следом за ней. Окликнул. И тут случилось неожиданное: никогда не был близок с
этой женщиной, знакомство наше было шапочным, но она бросилась ко мне, обняла
крепко и даже расцеловала в обе щеки.
А потом мы сидели в маленьком кафе, и я слушал
ее рассказ, совершенно удивительный, но в тоже время обыденный и горький.
« Это Гриша меня сорвал, – начала свой рассказ
Фира Семеновна с имени мужа. – «Знаешь, он всегда считал себя в нашей семье
вторым номером: обычным инженером под боком у сильной и знаменитой жены. Сам
понимаешь, что не было в этом моей вины, и я всегда старалась «поднять» Гришу,
что ли, и скрыть по мере сил свои успехи.
Но тут, когда поднялась большая волна алии, он
решил, что в Израиле мы начнем новую жизнь, и роли наши в семье изменяться.
Я пробовала с ним спорить, но вскоре поняла,
что дело не в нем и во мне, а в наших детях. Нашим мальчикам предстояло идти в
армию, а это, ты сам знаешь, в России равноценно каторге, пытками, прямым
риском для здоровья, и унижением человеческого достоинства.
Так мы оказались в Израиле. Случилось это в
1991 году. Ну, сам понимаешь, что первые несколько лет были очень трудными. Я
все сделала, чтобы вернуться в медицину, но задача эта для 52 – летней женщины
оказалась практически непосильной, а тут еще и иврит у меня не пошел
совершенно. Никогда не отличалась способностью к языкам.
Гриша тоже пробавлялся случайными заработками.
В общем, он добился своего. Мы с ним оба стали неудачниками. Так сказать,
уравнялись в правах. Успехи детей радовали. Они отслужили в армии, закончили
компьютерный колледж, сразу же нашли работу и симпатичных невест. Теперь они
живут отдельно, а я трижды бабушка.
Да, но с 1995 года пошла в нашем семействе
белая полоса. Представляешь, мы выиграли в лотерею трехкомнатную квартиру в
Ашдоде. Не успели перебраться под новую крышу, как я нахожу отличную работу в
серьезной фирме. Руководил этой фирмой мой студент, и мне он доверил всю
административную, организационную работу в своем бизнесе.
У нас были отличные связи со всем миром. Я
стала ездить за границу и зарабатывать в среднем до пяти тысяч долларов в месяц
чистыми деньгами. И ты не поверишь, к деньгам деньги, мы снова выигрываем в
лотерею джип-ландровер….
И тут со мной что-то произошло. Я будто и не
жила раньше, не видела, сколько в мире соблазнов. Ты же помнишь, никогда не
гонялась за материальными благами, жила работой, книгами, театром,
консерваторией….
Наверно, все это было случайным, напускным. Мы
стали жить на широкую ногу. Продали квартиру, взяли большую ссуду и купили
виллу в районе Лода.
Гриша примерился с тем, что мое главенство в
семье восстановлено, но тут я заметила, что стал он выпивать. Причем, не только
в компании, но и в одиночку. Часто стал ездить в Россию, ссылаясь на то, что в
Москве могилы его родителей и друзья. Какая-то ожесточенность в нем появилась.
Он мог молчать целыми днями. Ходит по нашей огромной квартире тенью и молчит.
Но я будто ничего не замечала. Постоянно была
занята работой и тем, как потратить заработанное. Покупала новую мебель,
сантехнику по последней моде и самую дорогую, на нашем участке разбила сад,
даже садовника наняла по уходу за ним.
Я так хотела, чтобы дети и их семьи остались с
нами, но из этого ничего не вышло. Наши мальчики решили жить отдельно. Так я и
Гриша остались вдвоем в восьми комнатах. Комнаты эти, правда, убирала прислуга,
она и еду готовила, но я уже тогда, впервые, почувствовала тревогу, стала
догадываться, что мы живем какой-то не своей, случайной жизнью.
И все-таки длинный и зловещий минус в банке
меня по-прежнему не волновал, положение фирмы моего ученика казалось
стабильным. Иной раз я выкраивала время для
внуков. Осыпала их подарками и, глядя на этих ангелов, набиралась
энергии и оптимизма.
И вдруг, больше года назад, фирма наша
разорилась. Вчистую разорилась и жутко. Мой ученик влез в какую-то рискованную
операцию и потерял практически все, что у него было.
50 человек оказались на улице. Гриша давно не
работал. Сейчас он устроился дворником, но, боюсь, это ненадолго. Он продолжает
пить, здоровье сдает, да и возраст, нам с ним уже за шестьдесят.
Вилла моя стоит 8 тысяч шекелей в месяц. Это
текущие платежи и долги по ссуде. А что у меня? Жалкое пособие по старости.
Чудом устроилась в парикмахерскую, мести волосы и стирать простыни и полотенца.
Недавно и с этой работы поперли.
В прошлом месяце рассталась с последними драгоценностями. Ну, а тряпки,
мебель – кому это все нужно? Две наши машины продала, минус в банке погасила.
Хотела отделаться от виллы, но за последние годы совсем рядом с нами возникло
огромное, нищее и жуткой арабское поселение. После двух случаев попыток грабежа
пришлось обнести наш участок двухметровым забором.
Мы стали жить, как в осажденной крепости. Ну,
кому эту крепость продашь? Отдавать ее за гроши тем же арабам совсем не
хочется, но, видимо, придется.
Дети, спасибо им, как-то помогают, но через
месяц они отправятся в Австралию. Там им предлагают выгодные условия по работе.
Вот и вся моя невеселая история. Знаешь, виню
за все только себя. Во-первых, предала дело всей своей жизни. А потом …. Ну, не
имела я право поверить в удачу, отдаться банкам, влезать в долги, изображать из
себя миллионершу.
Наверху хорошо, но сверху больно падать. А
эмиграция – это всегда эмиграция. Здесь чудес не бывает».
ГЕНИАЛЬНО !
Окно Джозефа Овертона
Тот, кто не прочитает эту гениальную статью, лишит себя понимания того, как создаются социальные и политические проблемы в современном кафкианском мире. После Орвелла не появлялось ничего равного.
"Окно Овертона" можно спроецировать на любую проблему. Например, на еврейский вопрос. Сначала предлагается эвфемизм. Нет больше антисемитизма. Есть антисионизм. А это якобы совсем другое. Потом и он уступает место "легитимной критике Израиля". Это уже совсем - совсем другое. Затем критика Израиля заменяется правом палестинцев на создание собственного государства в границах 1967 года и на возвращение 4 млн беженцев на территорию Израиля. Об уничтожении Израиля не говорится ни слова, хотя именно это является главной целью.
После этого проблема переходит в область "актуальной политики". Ну не будет Израиля. Ну и что? В прошлом государства исчезали не раз. Ничего страшного. Даже в новейшей истории это случалось. Вспомним Южную Африку. После перечисления нескольких рутинных прецедентов идея переходит в область "рационального" (по Овертону). Все это детище либерального фашизма.
Читайте!
|
БАНДИТИЗМ В УКРАИНЕ
Марк Галеотти | Foreign Policy
Бандитская война Украины
Местные гангстеры превращают подпольное могущество в открытую власть
Москва использует на Украине новую модель асимметричного конфликта. Она заключается в использовании множества тайных, сторонних агентов, от которых легко откреститься. К ним, в частности, относятся мелкие и могущественные местные бандиты, которые могут предоставить как политических союзников на местах, так и уличных бойцов. "При этом Москва демонстрирует возможности оргпреступности как политического и военного инструмента", - отмечает в статье для Foreign Policyэксперт по службам безопасности и преступному миру Марк Галеотти.
По словам Галеотти, некоторые представители нового поколения украинских полевых командиров, по всей видимости, - бандиты, которые увидели возможность превратить подпольное могущество в открытую власть. Так, пресловутый российский подполковник, который появился в Горловке в середине апреля, чтобы представить местной милиции нового командира, был впоследствии идентифицирован как местный преступник.
"Это во многом отражает повальную криминализацию украинского государства при нескольких президентах подряд, - говорится в статье. - Как и Россия, Украина пережила в 1990-е массовый всплеск организованной преступности, когда в эпоху катастрофически слабого государственного контроля создавались новые политические и экономические системы. Открытый уличный бандитизм сопровождался восхождением новой элиты, которая зачастую сочетала политическую, экономическую и преступную деятельность. Однако, в отличие от России, за этим не последовало восстановления верховенства государства, которое не столько ликвидировало оргпреступность, сколько приручило ее, вновь подчинив политической элите".
"В результате Украина вошла в текущий кризис уже ослабленной и пронизанной преступными структурами, тесно связанными с группами коррумпированных чиновников и олигархов. Однако особую проблему представляет степень связанности многих местных банд - причем не только на русскоязычном востоке - с российскими ОПГ", - пишет эксперт.
Так, источники в российских правоохранительных органах рассказали автору, что Солнцевская ОПГ, крупнейшая преступная группа России, имеет тесные связи с украинским "Донецким кланом". Однако подобное "сотрудничество" не ограничивается востоком Украины: черноморский порт Одесса - узел российских контрабандистов, через который в Европу идет поставляемый через Кавказ афганский героин. Преступные группировки Западной Украины также зависят от российских бандитов, поскольку участвуют в контрабанде наркотиков, контрафактных сигарет и торговле людьми.
Пока еще слишком рано говорить, реализуются ли хоть какие-то чаяния Евромайдана, однако те, кто извлекал выгоду при предыдущем порядке, вряд ли смогут ужиться с его идеалами. "Некоторые, такие как олигарх и фаворит президентской предвыборной гонки Петр Порошенко, сумели присоединиться к новой Украине. Однако будет гораздо труднее найти роль для местных "крестных отцов", чей бизнес слишком "грязен", связи слишком подозрительны, а лояльность слишком сомнительна для того, чтобы они были способны на такой переход", - полагает автор.
Некоторые видят выход в союзе с украинскими крайне правыми. В конце концов, лидер "Правого сектора" Сашко Музычко тоже разыскивался за участие в ОПГ. "Однако есть опасение, что появится еще больше бандитов, даже из западных регионов страны, которые почувствуют, что единственная возможность сохранить богатство, власть и свободу - это заключить союз с русскими или хотя бы сделать все, что в их силах, чтобы новое правительство в Киеве стремилось или было способно навести порядок в стране не сильнее, чем предыдущие", - заключает Галеотти.
Источник: Foreign Policy
Подписаться на:
Сообщения (Atom)
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..