ЭХО ТЕРАКТА БРЕЙВИКА

 Вполне возможно, нынешний президент Украины - воплощение зла, но то, что поднялось против этого политика, силами добра назвать никак не могу. В первых рядах оппозиции появились убийцы. Они всегда были наготове в Украине: и во время Богдана Хмельницкого, и в годы Гражданской войны и в лихолетье оккупации этой страны нацистами. Здесь просыпается "талант" народный.  Здесь начинаются кровавые пляски Сатаны. Зло никогда не побеждает зло. О этом и написана моя прошлогодняя заметка о Брейвике.

Уверен, что массовое истребление безоружных людей, кем бы они  не были – есть тяжелейшее преступление. Повторяю, кем бы они  не были: осетинами в Беслане, гражданами США в Нью-Йорке, чеченцами в горном ауле, евреями в синагоге Буэнос-Айреса, русскими в Домодедово…. Мне казалось, что однозначное осуждение подобного террора в любой ипостаси – аксиома. Мне не казалось, я был уверен в том, что любой подобный террористический акт чреват чудовищными катаклизмами. За «благородными рыцарями» Народной воли, за террором эсеров последовал Гулаг,  выстрел Гаврилы Принципа – стал провокацией чудовищной мясорубки ХХ века…. Ни  одни теракт в мире не помог «униженным и оскорбленным», не смог низвергнуть власть зла, просто по той причине, что он и есть зло.

 Нетерпение – вот что всегда лежало в корне вспышек гражданского насилия. Нетерпение - в лучшем случае. В худшем извечное: «Червь я или право имею». Достоевский оправдал верой в Христа убийцу двух старушек. Его знаменитый роман стал предвестником череды подобных пагубных оправданий в ХХ веке. На самом деле за каждым массовым убийством всегда стояло чувство мести и ненависть. В конечном счете, страсти языческие, на уровне подсознания.

 Пишу это, потому что меня поразила реакция некоторых русскоязычных израильтян на мою небольшую реплику по поводу трагедии на острове в Норвегии. За откликами, сплошь и рядом, звучало: так им и надо, правильно поступил славный викинг, Брейвика объявили, чуть ли не героем. Прочел я все эти отклики на нескольких сайтах, перепечатавших мою реплику, и подумал, что степень одичания рода человеческого достигла пределов ужасающих. Молодой, здоровый мужик расстреливает в упор безоружных подростков, а мне стараются внушить, что он большой молодец, так как эти подростки чеченцы, арабы, норвежцы  другие отморозки, были заняты в своем лагере антиизраильской пропагандой, навязанной им властями Норвегии. Я сам был пионером, в красном галстуке ходил, в лагеря пионерские ездил. Какой совковой трухой забивали нам головы власти. Так что же теперь – и меня той поры – на казнь. И потом – в Норвегии, значит, можно стрелять по несмышленышам, а в Израиле? В самом Еврейском государстве целые группы населения вот уже многие годы заняты тем же, строят такие же лагеря, клевещут, доносят на свою армию, устраивают преступные соглашения с врагом, причем тоже не стесняются собирать митинги и марши. Как прекратить это? Пальбой по «миротворцам», взрывами бомб, прямым насилием, развязыванием гражданской войны в конечном итоге? Нет, нам здесь, В Израиле, хватает ума и терпимости не опускаться до национального суицида и хаоса самосуда, Мы называем вещи своими именами. Мы голосуем за те партии, которые нам кажутся достойными нашего голоса. Мы живем в русле демократии, прекрасно осознавая все ее пороки. Мы страшимся кровавого хаоса, способного разрушить любое государство. Самосуд террора – и есть провокатор такого хаоса.

Мировоззрение Брейвика легально, понятно и допустимо до тех пор, пока он не взялся за штурмовую винтовку. С  момента убийства он начал служить силам зла, уподобившись этим силам. Брейвик не смог стать активным и властным представителем своей оппозиционной партии. Он все сделал, чтобы дискредитировать ее в глазах будущих избирателей. Тихий сытый мещанин в Норвегии, при всех его антипатиях к исламистам, сто раз подумает, прежде чем проголосовать за партию, взрастившую такого буйного члена, как Брейвик. Вместо железного занавеса на пути арабской экспансии это государство получит новые, трусливые законы социалистов - юдофобов, потакающие засилью исламистов в этой стране.

 Я писал о том, что русский фашист и исламист Максим Шевченко сразу нашел виновника катастрофы на острове Утойя. Израильским защитникам Брейвика невдомек, что этого человека русские нацисты уже назвали агентом Моссада и, в конце концов, юдофобы всего мира превратят природного арийца в сиониста, друга Израиля. Понимаю, что и без Брейвика, у антисемитов хватает зловонного корма для своей агитации, но «норвежский стрелок» подбросит в топку юдофобии новую, изрядную порцию горючего материала. Не в таких актах должно быть сопротивление исламской экспансии, а в продуманной, национальной политике государств Запада и Израиля, к сожалению отравленной ядом фальшивого либерализма.

 Еврейским поклонникам Брейвика почему-то невдомек и то, что своим актом он сделал легитимным террор арабский. «Если им, цивилизованным европейцам, гордым своим прогрессом, дозволено такое, то нет у них права отказывать нам в праве на «партизанскую войну», на войну против «оккупантов-сионистов» и врагов ислама. Мало того, жертв Брейвика обязательно объявят мучениками, шахидами, жертвами «коварных крестоносцев», готовых снова унизить и поработить мир ислама.

 Повторяю, зло всегда порождает зло. Я не стал приводить цитаты из откликов читателей той моей заметки. Они, как правило, анонимны. Я не думаю, что большинство моего народа испытывает удовольствие при виде человеческих трупов, кому бы они не принадлежали. Я уверен, что многотысячелетняя дрессура Законами иудаизма принесла свои плоды. Я горд тем, что даже к своим врагам и убийца, нет в нашем сердце той ненависти, которые они заслуживают. 
                                                                          2013

ОШИБКА рассказ

Прежде стены  жилья Ильи были обильно| украшены разной хорошей живописью. Друзья-художники  дарили ему свои работы, а нечто древнее, в старинных рамах, досталось Илье от родителей.  Картины он оставил в Петербурге. Картины и библиотеку. Ему тогда казалось, что оставить в России нужно все, чтобы смело начать новую жизнь с нуля. Так, он полагал, будет проще и легче.

И вот теперь Илья смотрел на голые, белые стены своей съемной квартиры и думал, что нельзя жить в чужом и временном, а нужно хоть как-то приблизить к себе новый, ни на что не похожий, мир.

С этой здравой мыслью он отправился как-то по делу в одну из контор, а по дороге вдруг увидел в глубине одной из лавчонок седого старика, склонившегося над книгой. (старик этот торговал разного рода живописной продукцией) .

 Прямо на входе в лавку стояли приличные оттиски с картин Леонардо, Коро и Мурильо, но в самом магазине виднелось что-то совершенно случайное. Тем не менее, он переступил порог лавки, испытывая странное убеждение, что именно здесь найдет что-то необычное и необходимое, способное очеловечить чужие стены его квартиры.

Старик живо поднялся ему навстречу. Судя по всему, покупатели заглядывали сюда не часто и хозяин, не меш­кая, стал предлагать Илье лучшие экспонаты своей гале­реи. Плавным, но каким-то вычурным жестом он указал на двух лиловых кошечек перед букетом белых роз, а еще на пруд, обрамленный буйной растительностью, с замком вдали, на холме.

Он сказал на звучном и ясном иврите, что это замеча­тельные картины и продает он их совсем недорого... Ну, прямо даром отдает — за цену стекла или рамы. Он заме­тил снисходительную усмешку на лице покупателя, реши­тельно отмел показанное прежде и обратил его внимание на картинки, изображавшие людей и разные бытовые сю­жеты.

Илья мнил себя знатоком живописи. Вкус Ильи сфор­мировался в залах Эрмитажа, и он считал свое знание жи­вописи образцовым. Он понимал также, что не в музее на­ходится, а в магазине ходового товара, а потому без око­личностей заявил на своем скверном иврите, что показан­ный товар ему совсем не нравится.

И странно, хозяину его несговорчивость пришлась по сердцу. Он зажег на своем смуглом лице белозубую улыбку и увлек покупателя в дальний, и совсем уже скверно осве­щенный, закуток своей лавочки, где в полумраке висела настоящая живопись, как это показалось Илье. Нет, здесь не было особых шедевров, но все, выставленное здесь, не раздражало очевидной и кричащей пошлостью. Картины в этом закутке не вопили о себе, не предлагали себя клиен­ту, а существовали отдельно, в своем скромном, но самодостаточном мире, в котором только и могла, по разуме­нию Ильи, существовать настоящая живопись, и он сразу увидел родное и желанное — небольшой этюд, сотканный из света и тени. На акварели был лес. Тот северный лес, который он любил больше всего в жизни, потому что на родине только в лесу мог дышать полной грудью, много двигаться  в радости и думать о своем будущем без омерзения  и страха.

 На этюде был  лес рассветный, пронизанный первы­ми лучами теплого и тихого солнца. Это был лес, встречающий гостя нежным прикосновением своим и добротой.

— Вот это, — сказал Илья. — Это я беру... Сколько стоит?

В ответ старик (он был на голову ниже Ильи) как-то странно дернулся и поцеловал гостя в плечо, потом он, бормоча что-то, бросился снимать акварель. Для того что­бы сделать это, хозяину лавки пришлось стать на стул. Удалось ему это ни сразу. Илья предложил по­мочь, но старик решительно отказался. Он даже руку покупателя не заметил, будто от самостоятельности этого простого физического упражнения много зависело.

 На стуле старика качнуло, но он нашел точку равновесия и снял этюд. Он протянул его Илье сразу, не слезая со стула, а спускаясь на пол, чуть не упал, но и здесь отказался от опоры на плечо гостя.

— Сколько я вам должен? — спросил Илья, любуясь этюдом на вытянутых руках.

— Подарок. — Старик повернулся к нему всем телом. — Денег не надо.

 Илье это не понравилось. Он считал себя человеком порядка и был уверен, что всё вокруг имеет свою цену. Ему вовсе не хотелось унести драгоценную свою находку просто так.

— Нет, — сказал Илья. — Сколько это стоит?

— Подарок, — упрямо повторил старик. — Не надо денег.

— Так не пойдет, - сказал Илья и демонстративно до­стал кошелек.

 Старик ответил на его действие просто. Он забрал у Ильи этюд и, снова придвинув стул к стене, вознамерился пове­сить «лес» на место.

— Хорошо, — сказал Илья, — один шекель.

 Старик обрадовался найденному выходу и, не отдавая акварель Илье, отошел к рабочему столу в центре своего магазина. Он аккуратно вымерил линейкой середину верхней планки рамы и ловко, двумя точными уларами, при­бил жестяной уголок для гвоздя в неизвестной ему стене квартиры Ильи. Затем старик положил картину в пакет и торжественно протянул покупку гостю.

Илье вся эта «ритуальная» возня вокруг покупки  понравилась чрезвычайно. В отличном настроении он двинулся в контору, думая с радостью о своем новом и таком неожиданном богатстве. Он даже присел специально на скамейку у автобусной остановки, достал этюд из пакета и убедился, что лес за стеклом не исчез в мире пальм, а по-прежнему тихо живет, пронизанный лучами солнца. Рядом с ним горячо обсуждали какие-то проблемы две немолодые женщины. Женщин этюд Ильи совершенно не заинтересовал, и он почувствовал внезапный приступ злости и досады на этих равнодушных к искусству сплетниц. Он подумал, что люди в этом мире вечно заняты пустыми хлопотами и совершенно не умеют наслаждаться жизнью и радоваться подлинным шедеврам живописи.

Илье в тот момент показалось, что приобретенный им этюд и есть неоцененный прежде шедевр, случайно обнаруженный в заштатной лавке. Шедевр давно забытый, но полный ожидания встречи с ним лично, с человеком, способным понять и оценить настоящее произведение искусства.

А еще Илья подумал, что теперь оживут чужие стены его квартиры, так как появится в них окно в чудную северную природу, в мир, оставленный им, но любимый всем сердцем...

Контора оказалась закрытой по причине очередной и внезапной забастовки, но это совсем не огорчило Илью. Он сразу же решил, что это к добру, что он еще раз заглянет на эту улицу, посетит лавку старика и обязательно найдет еще один шедевр... И вообще, странная эта лавчонка станет его храмом, пристанищем в минуту тревоги, а старик, хозяин лавки, другом, понимающим и принимающим его душу, где за усталым скепсисом все еще живет вера в чудо и волшебную, животворную силу природы искусства.

Дома он вбил в бетонную стену специальный гвоздь, не способный, конечно, выдержать серьезную тяжесть. Но купленный им этюд почти ничего не весил. Изображенное акварелью только казалось глубоким и большим, но на этюде был всего лишь призрак увиденного когда-то художником. Призрак бесплотный.

Родные Ильи тоже обрадовались картине. Хотя, и это более вероятно, они обрадовались в большей мере его радости, как это и положено в семье любящих друг друга людей. Сам лес на рассвете не заставил их испытать какие-либо особые чувства. Родные Ильи жили трудной, напряженной жизнью. Они много работали и на чувства ностальгические им просто не хватало сил.

Дня через два Илья вновь направился в контору. Он шел, волнуясь в предвкушении визита, в ту странную лавчонку, где торгуют только мусором, а настоящую живопись — дарят. По дороге он сделал вывод, что так и должно быть в идеале, потому что все настоящее в нашем мире не имеет цены — оно бесценно.

В овощной лавке на углу Илья купил коробку с клубникой, чтобы угостить ягодами старика. Его недавно умерший отец очень любил клубнику, он всегда ел ее с жадностью, и по этой причине Илье казалось, что все пожилые люди должны непременно любить эти красные, сладкие и сочные ягоды. Илья считал мерзким зрелищем пожирателей мяса или, к примеру, макарон, а вот едоками клубники любовался.

На месте старика сидел бритый наголо парень с лицом капризного младенца. В первый момент Илья даже решил, что перепутал и заглянул не в ту лавку, но потом увидел на стене котят с розами, замок — и спросил у парня, куда подевался хозяин магазина.

 — Отец заболел, — ответил юноша, лениво и без всякого интереса остановив на Илье масляные, чуть навыкате, глаза. — Давай квитанцию. Заказ выдам.

— Я ничего не заказывал, — сказал Илья. — Я на днях купил здесь картину и хотел бы приобрести еще одну.   Зевнув, парень передернул плечами, как от озноба, и  сделал ленивый жест короткопалой рукой. Пожалуйста, мол,  можешь выбирать.

 Илья сразу же направился в закуток. Все там было без  изменений, но он удивился своим недавним восторгам. Живопись на стенах висела тусклая, скучная, будто за эти два дня померкла по неизвестной причине, будто злая фея прикоснулась к роскошному, бальному платью Золушки и платье это превратилось в жалкие лохмотья служанки.

— Что с отцом? — спросил у парня Илья.

— Лег на операцию, — ответил бритый наголо, глядя мимо гостя... Похоже, ему совсем не нравилось дело отца. Он сидел здесь по необходимости, по принуждению и, видимо, тихо ненавидел весь этот бесполезный хлам, наполняющий лавку.

Илья не знал, что делать с клубникой. Наконец он решился и сказал парню, что ягоды куплены для его отца. Пусть он отнесет клубнику к нему в больницу. Парень вновь передернул плечами, но тут же отвлекся, ушел в себя, по обыкновению, и стал теребить серьгу в большом и хрящеватом ухе.

Илья ушел с пустым сердцем, но сердце его ожило от болезненного укола, когда он невольно повернулся к лавке уже на улице, за стеклом витрины, и увидел, как парень захватывает сочные ягоды короткими пальцами и отправляет их в пухлогубый рот. Впервые в жизни Илье не понравилось, как человек ест клубнику.

К счастью, контора работала. Он сделал свое неотложное дело и вернулся домой тоже пешком, но по дороге, на этот раз более длинной и трудной, потому что мысли Ильи были тяжелы и горьки. Он думал о том, как действительность разрушает любую чудную сказку, как легко полет души нашей сменяется пошлым падением и в жизни, как на бессмертном полотне Брейгеля, остается не Икар, а измученный пахарь, поднимающий плугом ниву.

И все же Илья был рад, что остался на его стене окном в прошлое северный лес на рассвете. Он не желал забывать то чувство упоительного возвращения в былое, когда лес этот, сотканный из нежной зелени и золота, вдруг возник перед ним.

Вечером того же дня к Илье заглянул его старинный приятель, тоже знаток и большой любитель живописи, Илья позвал знакомого специально, чтобы поделиться с ним радостью приобретения, но прежде он рассказал знатоку по телефону о чудном подарке за шекель в лавчонке старика; и о самой лавке, где в темном закутке висят странные картины, имеющие обыкновение кардинально меняться под воздействием настроения человека,

- Где ты взял эту дурацкую картинку, из журнала «Огонек»? — приглядевшись к «лесу», процедил сквозь зубы приятель. — Сними ее сейчас же, не позорься!

— Это летний лес на рассвете, классная работа, — попробовал робко возразить Илья, в глубине души догадываясь, что приятель его не ошибается.

  Гость вновь повторил сказанное, в еще более грубой форме. Он брезгливо сдернул картинку со стены, приблизил к толстым линзам очков в тяжелой оправе и крякнул удовлетворенно, убедившись в своей правоте.

 На приятеля Илья обиделся. На его эгоизм, черствость и глухоту сердца. На невольную жестокость торжествующего знатока, на снисходительную силу ниспровергателя и разоблачителя всяческих мифов и сказочных чудес.  Илья понял, что все это он придумал сам: и загадочную лавочку, и странного седого старика с белозубой улыбкой, и внезапные шедевры в полумраке закутка. Ему нужно было это в то утро — и все желаемое страстно появилось.

А потом он простил сам себя за невольную слабость. И подумал, что единственно возможный путь к пониманию и принятию нашего жестокого, безумного мира — прощение всех и каждого, в том числе и себя....

А потом он снял картинку из журнала «Огонек» и повесил ее на кухне неподалеку от газовой плиты.

В. НОВОДВОРСКАЯ. ВЕК,УНЕСЕННЫЙ ЗЛЫМ ВЕТРОМ.

 

Мы дошли до самого края Серебряного века, закончившегося для России в 1917 г., холодной и злой осенью, когда окончательно облетели все вишневые сады и черная невская вода смыла все следы теплой, обыденной, человеческой жизни.

 Последний европеец

Но еще долго, не меньше десяти лет, отблеск ярких огней праздничной вселенной, оставшейся за западными границами, карнавальный шум Венеции и Парижа были видны и слышны в мрачной России, где погасли камины, свечи, лампочки и очаги. У Джека Лондона в Северной глуши царило Белое Безмолвие. Здесь, под созвездиями Зимы, под Полярной звездой, под заснеженным боком Большой Медведицы, было другое Безмолвие – Красное, наползавшее с 1928-го и затмившее небо окончательно к 1934 г.

Илья Эренбург был одним из последних гастролеров, вывозивших в холодную и голодную Москву звенящий и сверкающий праздник Парижа. Безумно талантливый юноша, угрюмый муж с солнечными всплесками несоветского, дооктябрьского дара, желчный старик, мудрец и пророк, сумевший определить и назвать оттепель и донесший до ее весеннего берега вопль и стон Большого террора - это все он, бывший парижский Пьеро для советских буден.

На нем лежал отпечаток беспокойного гения еврейского народа. В 1922 г. он предсказал Холокост. И тогда же нарисовал основные черты сталинизма как добровольного целования наручников. У него не было ни рожек, ни хвоста, его не убили за сапоги бандиты в холодном и голодном СССР 20-х годов, но это, конечно, был он: Учитель, великий провокатор, только не Хулио Хуренито и не из Мексики. 

Он мог бы считаться вторым Шолом-Алейхемом, но ему был внятен весь широкий мир, а не только Касриловка (и в Вене, и в Нью-Йорке – все она); он познал не только евреев, и не только их мессидж он транслировал, но и мессидж русских, немцев, французов, американцев, испанцев, европейцев… И он был не так добродушен, как Шолом-Алейхем, он был желчен и злопамятен, он умел ненавидеть. Он скажет в 1922 г. в ответ на будущие гетто и газовые камеры: «Запомни только: сын Давидов, филистимлян я не прощу, скорей свои цимбалы выдам, но не разящую пращу». 

Так Илья Эренбург за 26 лет предсказал создание Государства Израиль и его непреклонные победы, победы мстителей, которые добровольно в газовые камеры не пойдут. Наконец, этот мощный прозаик был мощным поэтом, хотя у него не так много стихов. Сквозь современность в нем проглядывали и Книга Иова, и Книга Экклезиаста, и Книга Бытия, и Песня Песней, и библейские псалмы. Он был последним европейцем Советской России: небрежным, раскованным, блестящим, ироничным. За ним опускается занавес, прямо за его спиной. На много лет. На десятилетия. До 1991 г. Железный занавес. И нам уже не быть завсегдатаями кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас.

Родился Илюша, Илья Григорьевич Эренбург, в приличной семье купца второй гильдии, в Киеве, в январе 1891 г. Впрочем, вторая гильдия – это было так, наследственное. К моменту рождения Илюшечки отец уже был инженером. Семья была, конечно, абсолютно светская, так что свои немалые познания о хасидах, Иерусалиме, молитвах и иудейских праздниках мальчик почерпнул не дома. Илюша был пылким, хотя и культурным ребенком. Нежным и отчаянным. Мальчишки с улицы и потом, в гимназии, не смели его дразнить и бить. Он кидался один на пятерых, и это пугало. Он был очень похож на Илюшечку, сына отставного штабс-капитана из «Братьев Карамазовых». Сильный дух в слабом теле. Агрессивный и застенчивый идеалист. Но он не умер от чахотки.

Когда ему исполнилось пять лет, семья перебралась в Москву. Отец получил должность директора Хамовнического пивоваренного завода. Илья учился в 1-й московской гимназии. Конечно, он со своим характером тут же впутался в революционные дела. В 1905 г. этому крошке было 14 лет, а он уже стал членом революционного кружка, который вели начинающие эсдеки Коля Бухарин и будущий отец твердого червонца Гриша Сокольников. Из той же гимназии, но из старших классов. Так что из гимназии его выперли. Из шестого класса. Но мальчику было мало, мальчик пустился во все тяжкие. В 1908 г. его арестовали (в 17 лет!), но выпустили до суда под надзор полиции. Ему грозили и ссылкой, и каторгой. 

При его манере выражаться парадоксами можно было и на каторгу загреметь. Однако полиция не жаждала детской крови. С ней всегда можно было договориться полюбовно. Мальчику разрешили выехать за границу, якобы для лечения, под денежный залог, выплаченный отцом. С глаз долой – из сердца вон. В 18 лет, с 1909 г., Илья оказывается за границей. И вот Париж, и наш поэт – в чашечке этого гигантского цветка, как Дюймовочка. А в Париже живут Ленин, Каменев, Зиновьев, Троцкий. Молодому революционеру следовало бы поступить под их начало. Хотя бы к Луначарскому. Он и пытается поработать с Троцким в Вене. Но вся эта публика юноше очень не понравилась. «Талмудисты», начетчики, фанатики. Тоска зеленая. Тем паче мечтают о казарме. Илья бросил их всех (юноша был очень умен) и засел за стихи. 

Тут он встретил свою Прекрасную Даму. Она была парижанка, хрупкая, изящная, как колибри. И она была русская, знала литературу, умела восхищаться стихами и поэтами. Ее звали Екатерина Шмидт. Они жили в гражданском браке, это было модно. У них родилась дочь Ирина. Илья дал ей свое имя. Ирина Эренбург, впоследствии писательница и переводчица, вся в отца. Ранний ребенок, она родилась в 1911 г., папе было 20 лет. Ирина доживет до 1997 г. и увидит все папины собрания сочинений, посмертную славу и шестидесятников - почитателей, считавших его своим патроном.

Но статус girlfriend Екатерине Шмидт быстро надоест, и она выйдет замуж за друга мужа – писателя Т. И. Сорокина. А Илюша пишет стихи то в «Клозери де лиля», в этом знаменитом «Сиреневом кафе», то в «Ротонде». Мир переживал последние годы беспечного и безоблачного счастья. А с какими людьми сошелся Илюша! С Модильяни, с Пикассо, с Аполлинером! «Русские обормоты» в парижских кафе котировались. Илюша всегда мог даже выпить за счет щедрого Пикассо. Жили эти дети гармонии бедно, но весело. Эту обстановочку, шарм, дух времени братья Познеры сохранили в своем ресторане «Жеральдин» на Остоженке. 

Тот, кто хочет выпить и закусить по-парижски, но недорого и в стиле ретро, чокаясь с Эренбургом, Хэмом и Пикассо, может это сделать даже сейчас. В 1910 г. Эренбург издает сборник стихов за свой счет. Но потом ему уже платят, и он издает по сборнику в год. Его читает российская богема, блестящие постмодернисты последних дней российских Помпей: Мандельштам, Волошин, Брюсов, Гумилев, Ходасевич. Вот его компания, его аудитория.

Но залязгало ржавое железо Первой мировой войны, и все изменилось. Поблекли краски, потускнел Париж. Пылкий Илюша попытался вступить во французскую армию, но был признан негодным по состоянию здоровья. Армии не нужны были хилые российские интеллигенты.

Тогда Илья становится военным корреспондентом «Утра России» и «Биржевых ведомостей». Но в его статьях слишком мало красот, ура-патриотизма и милитаризма и слишком много «чернухи». Эренбурга беспощадно кромсает цензура; ему надоела война, ура-патриотичный Париж, где надо ненавидеть бошей. На всю жизнь Илья становится противником войны, пошлости, позы и фразы. Он едет спасаться домой аккурат в 1917 г. Сначала он застает хаос безумного Февраля (это он опишет потом в «Хулио Хуренито»: митинг воров, митинг министров настоящих, прошедших и будущих и митинг проституток. Первый митинг требовал отменить замки, третий - увеличить тарифы). Потом настанет якобинский Октябрь, по-идиотски серьезный, невыносимо пафосный, мрачный и голодный.

 В Эренбурге не было ни капли романтизма, и он принял в штыки (то есть в злоязычные перья) и Февраль, и Октябрь. Мудрый ироничный еврей, частичка цивилизации, видевшей Всемирный потоп, на дух не переносил революций. Это в юности он писал с сарказмом о «сдобных и белых булочках», предпочитая им неистовство революционного ветра (юношеская трагедия «Ветер»: «Я отдал все, я нищ и светел. Бери, бери меня, ветер!»). Сейчас ему очень хотелось съесть такую булочку, но где было ее взять? Илюша пошел в атаку: писал в эсеровских газетах издевательские стихи и статьи почище Аверченко. Но Аверченко писал в белом Крыму, а Эренбург – в красном Петрограде и малиновой Москве! 

Конечно, за ним пришли. Еле-еле он успел спастись от ареста и расстрела. В 27 лет Эренбург был очень храбр. И от этой не рассуждающей храбрости его не излечит даже Большой террор. Сбежал Илюша в Киев, который брали все кому не лень, по очереди, в алфавитном порядке: белые, красные, петлюровцы. И они были настолько заняты друг другом, что не замечали, к счастью, желчного поэта.

В Киеве Эренбург нашел себе жену, надежного друга, товарища на всю жизнь – художницу Любовь Козинцеву, сестру будущего режиссера Козинцева. Был ли он влюблен? Эренбург не очень любил реальных женщин, он искал идеала – прекрасных финикиянок, француженок, певчих птичек с Монмартра. По-настоящему он был влюблен в Мадо, идеальную героиню Парижа и Сопротивления, свой персонаж из романа «Буря». Но с женой они жили хорошо, по-человечески, хотя и без детей. Люба никогда не жаловалась и очень ценила великого писателя, которого подарила ей судьба. Все они терпели, ценили и делили и невзгоды, и нужду, и страх. 

Любить великого человека - все равно что в горящую избу войти. Были женщины в русских селеньях: кормили, лечили, ободряли, были и сиделками, и переписчицами. Жены Волошина, Эренбурга; жена и любовница Пастернака, Зинаида и Ольга; жена Грина. Было и страшнее: Надежда Яковлевна Мандельштам делила и ссылку, и голод, а Ольга Ивинская пошла за Пастернака в тюрьму. Жену Грина посадили уже после его смерти. Любовь Козинцева была из таких, ей нипочем было остановить на скаку не коня – Историю. В 1919 г. Эренбурги едут в Коктебель к Волошину, подальше от ВЧК и Гражданской войны. Но Илья непоседлив, и в 1920 г. его несет в Москву (через еще независимую Грузию). И вот они в Москве, и, конечно, Эренбург первым делом загремел в ВЧК. 

Он не боролся, он не противостоял, он не отрицал наличие советской власти - оно было очевидно. Но он издевался и не верил - и это бросалось в глаза. Однако на выручку подоспел старый знакомый, научный руководитель гимназического кружка юных большевиков Николай Бухарин, человек веселый и добрый. Он был в чести, он был на коне. Он выручил Эренбурга и даже трудоустроил его к Мейерхольду, в детскую секцию театрального отдела Наркомпроса. Однако в Москве было холодно, голодно и неуютно. И у Эренбурга рождается гениальный план: сохранить советский паспорт, а жить в Париже; писать о парижских делах в СССР, а о российских – для европейцев левого толка, но так, чтобы печатали и в СССР и платили деньги. Работать, жить и зарабатывать деньги в Париже, а получать их в СССР и тратить опять-таки во Франции. Великий комбинатор Остап Бендер одобрил бы этот план. И ведь удалось поначалу! Эренбурги едут в Париж, но там уже поселилась злая и голодная эмиграция, считавшая советский паспорт Ильи Каиновой печатью. На него донесли как на советского агента. И из любимого Парижа супругов выставили в Бельгию. 

В отеле «Курзал» приморского городка Ла-Панн был написан в 1922 г. великий роман «Хулио Хуренито», написан всего за 28 дней. Роман об Учителе, немного Дьяволе, немного провокаторе, и о таскавшихся за ним учениках: немце, французе, негре, американце и еврее. Роман о великом слове «нет», главном слове человеческой истории, пароле вечно бунтующего еврейского народа. Роман не предлагал свергать советскую власть. Хуже – он над ней издевался. Правда, издевался Эренбург надо всем. Над войной, над «буржуазной действительностью». В 31 год он одним прыжком достиг зенита, акме, зрелости дара. Лучше «Хуренито» он уже ничего не напишет. С 1922 г. начинаются также его самые лучшие, алмазные стихи, режущие по сердцу и разуму. Потом он научится врать в статьях и очерках, даже в романах и эссе. Но в стихах не будет врать никогда. Даже чтобы выжить.

Свой среди чужих, чужой среди своих

А с «Хуренито» был чистый цирк. Сначала его издал г-н Вишняк в своем «Геликоне» тиражом в 3 тысячи экземпляров. Тираж разошелся в Берлине, а в Россию попали две или три штуки. На них записывались в очередь, брали на ночь. Эренбург сразу стал знаменит. Бухарин был в восторге. Правда, он-то все понял. И где-то сказал, что роман, конечно, замечательный, но товарищу Эренбургу не сильно нравится коммунизм. И он не шибко хочет его победы. Каменев прочел с удовольствием. Ленину понравилось: во-первых, его изобразили Великим Инквизитором, и Хулио Хуренито его поцеловал; во-вторых, уж очень лихо и негативно была подана «империалистическая бойня». 

Времена были еще вегетарианские: главное – мочить «буржуазную действительность», а антикоммунистическую фронду прощали. Не прощали серьезного стремления бороться, хотя бы только на словах, что погубило Гумилева. А Эренбург, мудрый еврей, знал, что плетью обуха не перешибешь, и решил выжить при любой власти (но только подальше от нее, в холодке, в «Ротонде»). Словом, в 1923 г. Эренбург получил тираж «Хуренито» на родине, с предисловием Бухарина, в 15 тысяч экземпляров. Это было много по тем временам. И прибыльно. Скормив большевикам свою антисоветчину, Эренбург бросился писать дальше и до 1927 г. накропал 7 романов, 4 сборника рассказов, 4 сборника эссе и 5 сборников стихов. Хотя очень талантливых вещей было немного: «Трест Д.Е.» (1923), «Тринадцать трубок» (1923) и, пожалуй, роман «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». 

Но это уже 1928 г. «Люди, годы, жизнь» (1961–1965) и роман «Буря» (1947). Все остальное осталось на дне времени, и читают это только студенты-филологи и литературоведы. «Трест Д.Е.» – это анти утопия, одна из первых. Жутковатый роман о гибели Европы. Кончается роман так. Сплошные леса, руины, сквозь которые растут кустарники. И – «Перед порталом бывшей биржи сидел большой медведь и, глядя вдаль лазоревыми бездумными глазами, тщательно облизывал свои мозолистые, трудовые лапы». И это ведь предвидел Эренбург!

Правда, так, скорее, кончит не Европа, а Евразия. Были бы медведи, а остальное все приложится.

Вначале писателю везло. До 1924 г. они с женой жили в Берлине, но когда к власти во Франции пришел «левый блок», Эренбург получил разрешение жить в своей любимой стране и обосновался в Париже. Но роман о еврее Лазике Ройтшванеце, который не может выжить нигде, тем паче в СССР, где столько вранья и показухи, где доносы и идеология (причем глупая), который ухитряется умереть на Святой земле, уже не прошел в печать. У Бухарина была тяжба со Сталиным, и он отрекся от этих двух евреев – и от Ильи, и от Лазика. Роман пойдет в печать только в 1989 г., после смерти автора, пролежав «в столе» более 60 лет. В мире и в СССР темнело, волны фашизма и сталинизма захлестывали и богему.

КОМУ НУЖНА ТАКАЯ ДЕМОКРАТИЯ?

Год назад написано, а будто...
Удивительное  дело: не было в Израиле нового правительства почти месяц – и ничего в нашей жизни не изменилось. Как и прежде работали банки, полиция ловила жуликов, армия была готова победить любого врага, общественный транспорт вертел колеса, магазины торговали, покупатели покупали, больницы лечили, учителя учили, а дети шалили. В общем за эти дни ничего экстремального не произошло. Спрашивается, зачем была нужна вся эта история с выборами, истерика оппозиции, торговля министерскими постами и, наконец, частичная смена караула. Мне говорят: «Новое правительство должно обеспечить прогресс нашей экономической жизни. «Новая метла» просто обязана лучше мести. Вот, мол, не получился в свое время их Амира Переца министр обороны, а теперь он обязательно наведет порядок в экологии. Журналист писатель, драматург Лапид становится не министром культуры, а почему-то министром финансов. При этом с финансами в Израиле, как будто, полный порядок. Страна без заметных потерь миновала кризис. Денег ни у кого, в отличии от Греции, Испании, Кипра не клянчим. От чудовищной безработицы, как многие страны Запада, не страдаем. А произошло это в результате неизбежного затягивания поясов: пересмотра ипотеки и жесткого контроля над социалкой. Кто в этом виноват Нетаниягу или Фишер – не так важно. Важно, что только этими непопулярными мерами удалось Израилю устоять на краю пропасти кризиса.

 А тут выборы. Без популизма и демагогии здесь никак. Ну и - « сегодня Лапид и Бенет требуют от премьер-министра прежде всего принятия срочной программы по снижению цен на жилье, сокращению дороговизны жизни, необходимости изменения бюджетных приоритетов в социальной сфере, а также провести серьезные реформы в министерстве просвещения».

 Со школой, согласен, что-то нужно делать. Все остальное – пустые хлопоты. Продолжится наступление кризиса – Лапиду и Бенету придется еще туже «затягивать пояса». Станет потише -правительство «ослабит вожжи».  А не подчинятся наши новые министры здравому смыслу и международной конъюнктуре  во имя разгула социалки и произвольного снижения цен – и быстро окажется Израиль там, где теперь мается какой-нибудь Кипр. Верю, что этого не случится, как и верю в полную бессмыслицу очередных выборов. И в то, что эта дорогостоящая игра нужна самим «людям власти», а не нам с вами – простым избирателям.  Проще говоря, с нынешней нашей демократией что-то нужно делать и гораздо быстрей, чем с ценами на жилье или молоко.

ПЕРЕС ПОЖИЗНЕННО

По поводу всенародных голосований

19ФЕВ

Ну вот! Наконец-то! По сообщению армейского радио «Галей ЦАХАЛ» наш премьер намеревается срочно провести закон, позволяющий одноразово удлинить каденцию нынешнего президента еще на один год.

Что стоит за этим? Нежелание до патологии властолюбивого, девяностаоднолетнего Шимона Переса уйти, наконец, на давным-давно заслуженный отдых? Неудовлетворенность высших сфер складывающимся списком претендентов на президентский особняк? Или весомость символической фигуры Переса как заложника для продления еще на годик, до «победного конца» войны Обамы с Израилем, именуемой «переговорным процессом»? Или какими-то личными стратегическими комбинами Биби? Или понемногу тем, другим, третьим…

Во всяком случае, в сообщении заявляется, что неожиданно сваливающийся на Переса дополнительный год президентских трудов должен быть использован для полной реконструкции Закона о президенте Государства, с тем, чтобы следующий президент был избран и трудился по-новому.

Менее всего мне кажется, что именно Биби – инициатор этого действа. Просто, в силу своего формального положения в государстве и обществе, он вынужден заниматься разными вопросами и автоматически наделен правом присвоения авторства. Вроде, как средневековый феодал – правом на невинность юной сюзеренки. Ведь, ничто не мешает выбрать президента по-старому, за год-другой-третий, без авралов, провести новый закон или кардинально изменить старый, а затем устроить выборы по новым правилам. Откуда, вдруг такая горячка?

Ведь, согласно действующему положению, должность президента Израиля чисто церемониальна. Исторически, говорят, она  в таком виде возникла из-за соперничества Хаима Вейцмана, много сделавшего для создания существующего до наших дней международного права, где заложены основы Государства, и Давидом Бен-Гурионом, прагматиком-строителем этого Государства, работавшим не вполне по лекалам международного права, а то и лихо, по-партизански форсируя овраги, что забыли на бумаге…

Соперничество отцов-основателей было компромиссно разрешено принятием одного из первых законов Государства, отдавшего реальную власть в руки Главы правительства, коим стал в тот момент Бен-Гурион, эту власть, де-факто, предержавший. Что касается президента, то ему досталась почетная церемониальная синекура, при официальном, по существу, безвластии. Х.Вейцман, рассказывают, горько посмеивался, что ему разрешено совать нос лишь в собственный платок.

Не знаю, как другие президенты, но из трех, чьим согражданином мне довелось быть, Перес резко выделяется своим политическим активизмом, говоря по-простому, командирствует, направляя те или иные действия правительства, особенно, на международной арене.

Для сравнения, первый «мой» президент, Э.Вейцман, племянник Х. Вейцмана, генерал авиации и в прошлом, один из создателей ВВС Израиля, по характеру — человек, я бы сказал, «заводной», не из скромников, попробовал было, вопреки своему дяде, чуть «высунуть нос от платка», как на него быстро нашелся компромат, и он был вынужден досрочно уйти в отставку.

Следующий президент, М. Кацав, вообще удовлетворял понятию «чисто церемониальная фигура», никуда особо не лез, кроме, как под юбки своих сотрудниц, причем это — задолго до президентства, тем не менее, оно его и сгубило…

Так, может, лучше ликвидировать должность президента? А прием верительных грамот у послов, курирование формирования коалиции и еще что-то, чем по рангу сегодня президент занимается, просто распределить между соответствующими чиновниками и комиссиями (коллегиями). Вот, содержание нынешнего президента только по статьям: зарплата, резиденция, кухня обходится налогоплательщику примерно в 100-120 тыс. шекелей в месяц. И это не считая «аппарата», содержания резиденции, заграничных поездок, что увеличивает расходы в несколько раз… Ну, ладно – нынешний президент (до 120 ему!) личность неординарная, нобелевский солауреат мира. Так ни до него, ни в списке очередников больше таких не было и нет.

Правда, опросы показывают, что мое мнение принадлежит меньшинству. По их данным, около двух третей народа жаждут иметь президента! Что мы, хуже Италии или Германии, где деятельность президентов тоже церемониальная?

Ну, если насчет большинства — правда, то пусть тогда президент будет! Прокормим как-нибудь. Главное, чтобы выполнял завет Х.Вейцмана – не совал нос куда не надо. Но тогда, чем плоха нынешняя система выборов президента Кнессетом, которую, судя по сообщениям, хочет отменить Биби? Чем проще, чем малозатратнее, тем, мне кажется, лучше. Если президент ничего не решает? Лишь бы был человек импозантный, контактный да приятный во всех отношениях! Что еще надо?

Опять же, по сообщениям, Биби намеревается ввести всенародные выборы президента. А это зачем? Одно дело – президенты США, Франции или России, по конституциям этих стран, обладающие большими исполнительными (а то и – законодательными) полномочиями. А другое – некий символ государства. Я бы понял изменение избирательного принципа лишь в упряжке с изменением и функции президента как главы исполнительной власти. Но это мы уже проходили. Правда, общенародно выбранный лидер назывался тогда главой правительства. Хорошо было так работать или нет, надо спрашивать у Биби и Барака, которые через это прошли. Шарону, помнится, не понравилось, и он, будучи всенародно выбранным, постарался вскоре отменить эту систему… Так что, зачем это Биби понадобилось, не понимаю?

К тому же, пока я писал, пришло сообщение, что Перес, вроде бы, категорически против продления своего президентства. Я его понимаю, помню, как сам дни считал до пенсии… А ведь он мне в отцы годится.

Вообще, со всенародными голосованиями – масса иллюзий и просто белиберды. То правительство намеревается проводить референдумы на тему: отдавать или не отдавать под суверенитет арабов ту или иную территорию?  Или пенсионер из больших спецслужбистов предлагает этим методом решать вопрос: вдарить ли по Ирану?

Правительство я еще понимаю – ему охота сбросить с плеч груз ответственности. Вот, мол, наши уполномоченные представители с противной стороной договорились, мы договоренность через министров, как это ни было трудно, протащили, в Кнессете, кому надо, руки повыкручивали и приняли, а ты, народ утверждай! И далее предлагается ответить простые «ДА» или «НЕТ» на каверзный вопрос, состоящий из сложно-сочиненно-подчиненного предложения с множеством прилагательных. (Так, по крайней мере, было в 1991 г. на референдуме о целостности СССР).  А можно, наоборот, упростить до уровня: Что я выбираю: «ДА» или «НЕТ» (Без излишних подробностей)?

И потом у власти (а вопрос, естественно, будет сформулирован так, что народ проголосует, как надо!) будет закон и будет отговорка: «Сам ты, дурак, народ, голосовал, ты и виноват!»

Что же касается деятелей, которые предлагают стратегические военные проблемы решать путем всенародных референдумов, то хоть я и не доктор, полагаю, что случай клинический и необходима госпитализация.

Мне уже доводилось писать о том, что зря прогрессивное человечество отвергает теории заговоров. Ибо эти теории, часть их, по крайней мере, описывает реальные механизмы действия реальных государственно-общественных систем. И эти механизмы абсолютно не таковы, как описываются в классических трудах заумных философов, и имеют к ним примерно такое же отношение как деятельность по продлению рода человеческого к сказкам о детоприносящих аистах или капустах.

Широко распространенные в наше время парламентские государственные системы (ошибочно называемые демократиями), а тем более, системы более авторитарные, управляются импульсами, исходящими от отдельных групп тех или иных интересантов-единомышлеников. Интересанты, так или иначе, формируют системы требований своей группы и с тем или иным успехом, мобилизуя менее активных единомышленников, а то и просто пассивные массы и даже противников, добиваются своих целей. Обычно такие группы принято называть партиями. Нередко в этом качестве выступают редколлегии СМИ.

Партии, как правило, и создаются самыми настоящими заговорщиками. Вплоть до того, что, не знаю, как в других странах, но у нас существует даже банк законсервированных, но готовых к быстрому применению партий! Разумеется, эти консервы не всегда питательны (вспомните случай со «спонтанно возникшей» партией Д.Кона на последних выборах), но и отрава ими некоторой части чужого электората может оказаться кому-то выгодной!

Еще одним мифом, причем, как мне кажется, очевидным для всех, является, говоря по-совковому, «сознательность» электората. То есть, в хорошем обществе принято считаеть, что любой избиратель, придя к урне голосования, понимает, за что он голосует. На самом деле, это почти всегда не так. Отсюда, как результат, широко распространенные сетования на обман избирателей. Предлагали, мол, одно, а политика, что проводят, совершенно иная. Избирателю трудно понять, что его профессионально оболванили заговорщики, то бишь, партийцы и купленные ими СМИ!

Посему, понимая, что средневзвешенный избиратель не более, чем игрушка в руках заговорщиков (партийцев), я бы предложил нашему премьеру, прежде всего, изменить избирательное законодательство, введя ограничительные цензы, с целью поднятия среднего уровня сознательности избирателей. Наподобие тех цензов, что уже существуют, вроде минимального возрастного. Скажем, ввести и максимальный. Как на право голосовать, так и на право быть избранным. Я бы, скажем, установил его на уровне пенсионного возраста (мужского), плюс года два-четыре. Допустим, сегодня – 70 лет.

- Как, — возопят борцы за права человека, — Вы хотите лишить пенсионеров права голоса? Вы хотите лишить их возможности выражать свои чаяния, бороться за свои права? — Что им ответить? – Но ведь вас не волнует, что грудные младенцы и подростки тоже не имеют права голоса? Для их защиты на уровне общества существуют общественные организации (т.е. специфические группы заговорщиков!), которые занимаются этими вопросами. Почему бы не сделать это и с верхневозрастной, извините меня, уже не вполне разумной и адекватной группой?

И я бы исключил из электората также и чистых иждивенцев, не имеющих иных доходов, кроме пособий по бедности от государства. Ведь, если работающие и имущие кормят неимущих иждивенцев, они и должны самостоятельно определять, чем и как.

А из голосований, относящихся к судьбам Эрец Исраэль, я бы исключил, как минимум, неевреев, которые не члены еврейских семей.

И вот что. Право голосования новым репатриантам я бы дал не ранее, чем через пару лет после алии.

И еще один вопрос государственно-правового строительства Израиля, на мой взгляд, гораздо более важный, чем президентство, в его нынешнем виде – это реорганизация судебной системы. Суд, по определению, должен быть исполнителем законов, может быть их критиком, но никогда – генератором. Для этого есть законодательная власть. И такой подход должен стать законом. Политическую ангажированность и судебный активизм суда, даже если он имени Аарона Барака, необходимо изжить, и в короткие сроки!

Автор — Реувен МИЛЛЕР

Иерусалим, 19.02.2014