КИТАЙЦЫ В ИЗРАИЛЕ

                                   ЛИ - КАШИН

Самый богатый человек Азии гонконгский бизнесмен Ли-Кашин влюблен в хайфский Технион. По крайней мере именно этот израильский ВУЗ избран богатейшим китайцем в качестве платформы для создания технического университета в провинции Гуандун, на юге Китая.

Как пишет ведущее экономическое издание Израиля «Глобс», на первом этапе Ли-Кашин инвестирует в Технион 130 млн долларов, дабы развить потенциал, который он видит в израильском ВУЗе. Деньги пойдут на развитие тех областей знаний, которые Ли-Кашин хотел бы видеть процветающими в новом китайском университете. На втором этапе в Китае будет создан «Технологический Институт Технион-Гуандун» (TGIT). В это дело Ли-Кашин вложит 147 млн долларов.

29 сентября 2013 года войдет в историю как день начала создания израильско-китайского Технологического Института. Сегодня в Тель-Авиве проходит церемония подписания договора, в которой участвует сам Ли-Кашин.

Технион и Фонд Ли-Кашина планируют свое сотрудничество на 20 лет вперед: пока в городе Шаньтоу (где жил отец великого финансиста до переезда в Гонконг) пять лет будут строить студенческий городок, в Хайфе начнут учёбу 150 китайских студентов и особо отличившиеся докторанты и пост-докторанты. Именно они составят костяк высшего преподавательского состава нового китайского университета.

Некоторые курсы в Шаньтоу будут читать израильские профессора, но их переезд на постоянное жительство в Китай не планируется. «Бегства мозгов опасаться не следует», - успокаивают организаторы.

В новеньких корпусах TGIT будет четыре основных факультета: гражданского строительства, компьютеры, отделение обработки данных для биологических наук, и позднее откроется еще один факультет в области точных наук.

Со временем вокруг университета возникнет парк хай-тека и израильские компании смогут открыть там свои отделения при щедрой поддержке Ли-Кашина.

«Город Шаньтоу находится всего в часе езды на поезде от Шеньчжэнь, столицы китайского хай-тека, и компании, которые пожелают там работать, будут чувствовать себя как дома», - заверяет президент Техниона проф. Перец Лави.

По состоянию на 2012 год Ли-Кашин являлся самым богатым человеком Гонконга и Азии и занимал девятое место среди богатейших людей мира (по оценке журнала Forbes капитал Ли Кашина составлял 25,5 млрд долларов).

В настоящее время он является председателем правления компаний Cheung Kong Group и Hutchison Whampoa, капитализация которых составляет около 15% гонконгского фондового рынка.

 Китайцы скоро начнут строить "железку" в Эйлат. Китайские руки и еврейская голова - как вам такой Союз?

БЕСЦЕННЫЙ ПОДАРОК

Большевики в России разорвали ложью «связь времен». Опошлив, оболгав истории, они даже семейные драмы поставили под надзор цензуры. Сама семья, как защита от бреда строителей «светлого будущего» свелась к росписи в амбарной книге. Родословное древо было подрублено под корень. Люди уходили из жизни, не успевая состариться. Молчание о предках было нормой. Лучше так, чем внезапная опасная или неудобная правда. Я не знал своих дедов и бабок. Я не видел их лица, не слышал их голоса. Я не знал даже их имен. Вот написал рассказ, чтобы хоть как-то восстановить утраченное. Подлинных событий в нем немного… И вот после того, как этот рассказ бы напечатан, получил я замечательную книгу Якова Карасина «Евреи города Тукумс» и нашел в ней фамилию и имя моего прадеда и деда. Всего одна строчка из этой книги, а какой бесценный подарок:

ПРОВИЗОРЫ – БЕРМАН ГАБИ, БЕРМАН ЛЕО

МОЙ ПРАДЕД

Как интересно то, что ты не видел и не слышал, да и не мог видеть и слышать.

Но, тем не менее все это «невиданное и неслыханное» в тебе, в твоих детях и, даст Бог, во внуках и правнуках..

В истории нашего рода переплетены две ветви российс­кого еврейства: северная (прибалтийская) и западная (бе­лорусская).

Мама — родом из Латвии. Ее отец владел единствен­ным, но неоспоримым богатством — честностью, а потому богат не был никогда, но большую свою семью все-таки кормил исправно.

Помню любимый рассказ мамы о СЕЛЕДКЕ. На обед варилась картошка в чугуне и густо посыпалась укропом с малым добавлением мелко нарезанного чеснока. Затем дед мой в торжественной тишине резал СЕЛЕДКУ на девять частей...

— СЕЛЕДКА была большая? — спрашивал я.

— Как можно разрезать маленькую на девять кусков? — вопросом на вопрос отвечала мама.

— Картошки было много?

— Ну, я не помню, каждый ел, сколько хотел.

— А хлеб, хлеб-то у вас был?

— Как же без хлеба? Сами пекли — кошер.

Вот они сидят за большим столом: мой дедушка и ба­бушка, их дети-погодки. Всего — шестеро детей. Девятую часть СЕЛЕДКИ обязательному гостю.

— Мой папа, твой дедушка, был очень похож на своего отца — твоего прадеда. Оба ходили во всем черном и черных широкополых шляпах, и оба любили читать Тору. К нам приходили белобородые старики и спорили с папой насчет прочитанного до хрипоты. Они так спорили, что забывали о времени, и тогда приходила твоя бабушка и говорила, что пора делать дело.

— О чем они спорили, мама?

— Не помню точно, о Боге, наверно.

— Разве о Боге можно спорить? Бога нет.

— Это теперь Его нет, — нахмурившись, говорила мама. — А тогда Он был.

Значит, так, они приходили и спорили о Боге, который тогда БЫЛ. Дом моего деда стоял в лесу. Лес принадлежал барону, а деду был доверен присмотр за угодьями. Он не ходил с ружьем и не выслеживал браконьеров, но был кем-то вроде лесника.

Дети росли, и детей одного за другим отправляли в город Тукум к дедушке на учебу. У моего прадеда была своя аптека.

Мама рассказывала так:

— Фрида и я одни и очень долго шли пешком через лес, но по прямой дороге. Пришли в город и спросили у первого встречного еврея, где аптека? Нам показали. Мы вошли, Над дверью зазвонил колокольчик. Твой прадед стоял за конторкой и читал толстую книгу. Наших шагов — вниз, по трем истертым ступенькам — и звона колокольчика он будто и не слышал, только страницу перевернул.

Мы сказали громко и весело, что пришли.

— Ну, пришли и пришли, — забормотал дедушка, не отрываясь от книги.

1913 год. В тихом городке Тукуме стоит за конторкой собственной аптеки белобородый старик и читает Тору. Порошки, пилюли, микстура — все это для полдержания бренного тела и движется обычным путем латыни: слева направо.

Книгу старик читает на иврите: справа налево — это для здоровья души. Звенит колокольчик. На сбитом камне порога розовощекие девчонки в длинных черных платьях с подолом, заляпанным грязью, в высоких ботинках на шнурках.

(Моя дочь почти через столетие носит точно такие же)... Позади девчонок долгая лесная дорога. Девочки пришли учиться. Они счастливы, что прибыли благополучно, не встретив в чаще волка или дракона огнедышащего.

Но деда внучки мало интересуют. Он занят более важным делом — Книгой.... Собственно, чему тут радоваться? Прав старик: «пришли и пришли»...

Что было дальше, мама не помнила. Равнодушие, холод родной души детское сознание потрясли. Бабушкины поцелуи, восторги и угощения были нормой.

— Что за человек?! — кричала тогда маленькая старушка, поправляя сползающий парик. — Ты хоть на минуту оставь Бога и посмотри на твоих внучек. Какие красавицы!

— Успею насмотреться, — бормотал старик на идише, продолжая читать Тору на иврите...

— Мама, о чем он читал?

     — Откуда мне знать? Все подряд, наверно... Погоди, он очень любил историю Иова... Жил такой праведник — богатый и счастливый. А потом он стал совсем несчастным, одиноким и больным. Иов честно сказал Богу, что это несправедливо и так не должно быть. Бог с ним согласился — и вернул все, что забрал: семью, здоровье и богатство.

— Так не бывает, — сказал я.

— Так должно быть, — ответила мама.

Мне и тогда, много лет назад, хотелось попасть в Тукум начала века; увидеть отважных девчонок: тетку мою и маму, обнять прабабку, заглянуть через плечо прадеда в Книгу, увидеть то, что я не видел и не мог увидеть, — родной дом  в последние тихие дни безумного века.

— Эля! — радостно закричит моя прабабка, стаскивая надоевший парик. — Смотри же, кто пришел?! Твой правнук!

— Правнук так правнук, — пожмет узкими плечами старик и перевернет очередную страницу. — Что из того?

— Так посмотри же на него.

— Еще успею.

Он не успеет. В Гражданскую старика порешат лихие всаднички Петлюры, а может, и не они вовсе, а красный разъезд или просто бандиты. В те годы по лесным просекам уже не ходили дети и старики.

Прадеда нашли в придорожной канаве с разрубленной шеей. Разорванный молитвенник валялся рядом с ним в мокрой траве. Нет, рано я хороню старика. Машина времени доступна каждому. Самое нехитрое изобретение эта машина: повернул ключ в замке зажигания воображения — и никаких проблем.

Снова заглядываю через плечо старика...Губы мои шевелятся... Я читаю вместе с прадедом Книгу:

— «Был человек в земле Уц, имя его Иов, и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла...»

В конце августа 1913 года я читаю эти строчки, вдыхая сладкий дух аптеки прадеда.

Я читаю эти строки, на языке мне недоступном по сей день. Но некогда вспоминать об этом — нужно спешить.

Через год начнется война, и всех иудеев Прибалтики загонят в гетто черты. Было неопровержимо установлено, что все евреи поголовно, включая женщин, детей и стариков, потенциальные или действующие шпионы кайзера Вильгельма, враги России и самодержавия.

Сотни тысяч людей подняли со своих мест и погнали за тысячи верст... Нет, слава Богу, не в Сибирь, как через сорок лет татар или чеченцев, а всего лишь на Украину.

Евреи Прибалтики агентами Вильгельма себя не считали и не хотели ехать в гетто, но врагов никто не спрашивает, где они хотят жить. Врагам предписывается местожительство.

Мамины братья обиделись на такой произвол. Им нравилось в тихом лесу под Тукумом. Они не желали покидать родину. Дорога по чужой воле — это всегда путь в рабство. Братьям и это не понравилось. В неволе погромы — дело обычное, как нищета и бесправие. Братья обиделись на царя и пошли в революцию, решив, что во всех бедах виноват император, помещики и капиталисты. Юдофобы без устали внушали им, что евреи всегда и привычно — первые в очереди на казнь, а тут выяснилось, что первые не они, а  «эксплуататоры трудового народа».

Дядья мои успешно нашли врага вне себя и лихо влезли на кровавую карусель смуты.

Прадеду ЭТО не понравилось. Ему не могло ЭТО понравиться. Он внимательно читал историю Иова. Он знал, что было и что будет, а потому хорошо разбирался в том, что есть.

Старик совершенно перестал обращать внимание на своих детей и внуков, как и на спятивший окончательно мир. В черте он жил без своего дома и своей аптеки. Только книги остались у старика.

Однажды, в дождь и слякоть, он взял с собой молитвенник, обернул тощую шею шарфом и ушел по лесной дороге в неизвестном направлении. Прадед сделал это в такую рань, что никто не заметил исчезновения старика.

Он вовремя остановил свой маятник. Войны и революции разогнали XX век до смертельных скоростей. Вращение Земли ускорилось. Вспыхнула эпидемия страха и ненависти, Начался век генеральной репетиции КОНЦА. Век успешной подготовки к всеобщему самоубийству. Век побед глупости и безумия.

В глубине времен художник в белой свободной рубахе, надвинув на глаза соломенную шляпу, пишет пейзаж маслом, мой прадед, сутулясь, шевелит сморщенными губами над мраморным столом — он растирает порошки в фарфоровой ступке, старик в лаптях и домотканой рубахе косит росную траву на опушке березовой рощи...

Чудовищный взрыв! Наши предки бросают работу. Внимательно смотрят на коллапс мира из прошлого. Ничего не могут понять. Только глаза их слезятся от яркого, неестественного света. Старики не узнают в несчастных глухонемых слепцах своих внуков и правнуков,

Так ли все будет — нам знать не дано... Лучше не думать об этом. Ну и не думай. Просто найди тело прадеда своего на обочине лесной дороги. Он все еще лежит там с разрубленной шеей. Холодный, осенний ветер швыряет на узкую спину старика мокрые, желтые листья и ворошит в беспорядке страницы разорванного молитвенника. Читай же, Текст напечатан крупным шрифтом и не подвластен времени:

«Бог мой! Душа, которую ты дал мне, чиста она! Ты сотворил ее, Ты образовал ее. Ты вдохнул ее в меня, и Ты хранишь ее во мне, и Тебе же предстоит забрать ее у меня и вернуть ее мне в будущем, что наступит...

В БУДУЩЕМ, ЧТО НАСТУПИТ...

ПЕТЛЯ ДЛЯ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ. Сценарий документ. фильма

  Поле, испещренное словами, буквами, хаос слов и букв.

 «За этот ад,

 За этот бред,

 Пошли мне сад,

 На старость лет»

 У кого просила сад Марина Цветаева. У судьбы. В бога она не верила. Всю свою короткую жизнь молилась Марина  всемогуществу и красоте слова. А может быть все-таки надеялась на библейское: «Вначале было слово и это слово было Бог».

 Фотографии начала 20-го века. Детские фотографии. Вот они передо мной: мальчик на велосипеде (велосипед с огромным передним колесом без шины), девочка в одеждах, похожих на взбитые сливки, большеглазый малыш в матроске, близнецы, плывущие в никуда на лодке, вырезанной из фанеры. Портрет русоволосой малышки, сидящей на тумбе, украшенной цветами. Никто из этих детей не улыбается. Понимаю, все дело в долготе выдержки, но может быть и в том, что предчувствовали те малыши, в каком жестоком веке им предстоит жить.

 Хроника времен «военного коммунизма»: голодающие дети. Здесь уже просто не было сил на улыбку.

  На Рождество 1920 года дочь Цветаевой и Эфрона умерла в приюте, голодной смертью. Из записных книжек Марины: «Иринина смерть для меня так же ирреальна, как ее жизнь. Не знаю болезни, не видела ее больной, не присутствовала при ее смерти, не видела ее мертвой, не знаю, где ее могила».

  Хроника гражданской войны: чудовищный быт населения и военные действия. На каждый взрыв, на каждого убитого – голод и нищета, на каждый парадный выплеск армейской доблести – разруха и кровь.

 Из записных книжек Марины, неотправленное письмо мужу: «Не пишу вам подробно о смерти Ирины. Это была СТРАШНАЯ зима. То, что Аля уцелела – чудо. Я вырывала ее у смерти, а я была совершенно безоружна! Не горюйте об Ирине. Вы ее совсем не знали, подумайте, что это Вам приснилось, не вините в бессердечии, я просто не хочу Вашей боли, - всю беру на себя!

 У нас будет сын, я знаю, что это будет, - чудесный, героический сын, ибо мы оба герои. О, как я выросла, Сереженька, и как я сейчас достойна Вас!»

 

 Не было никакой расстрельной команды. Измученных пытками людей поставили у кирпичной стены, изъеденной оспинами от пуль. Один единственный автоматчик выпил полстакана водки, а вместо закуски поднял с земли автомат и дал очередь, исполняя свою работу.

Так погиб Сергей Эфрон и никто не знает, где могила этого человека.

 Из письма Марины Цветаевой мужу - Сергею Эфрону: «Ведь было же 5-ое мая 1911 года – солнечный день – когда  впервые на скамейке у моря увидела вас. Вы сидели рядом с Лилей, в белой рубашке. Я, взглянув, обмерла: - Ну, можно ли быть таким прекрасным?! Когда взглянешь на такого – стыдно ходить по земле».

  

Море, скамья на пляже. Двое со спины: женщина и мужчина. Волны нужны для романтического настроя и закат. Нужен момент неосознанного счастья, который сам по себе толкает людей в объятия друг к другу.

 Фотография Сергея Эфрона в шляпе. Седые виски, большие глаза, крупный нос, полные, чуть улыбающиеся губы. Пламя коробит фотографию, она сгорает дотла.

 Там было много мертвых: целый кузов грузовика безжизненных тел. И все они сваливались в яму на краю кладбища. Одно тело – тело женщины привезли на телеге, укрытое рогожей, и сбросили вниз в забвение братской могилы.

 Так похоронили великого поэта. Из записных книжек Марины Цветаевой: « Я, конечно, кончу самоубийством, ибо все мое желание любви – желание смерти. Это гораздо сложнее, чем «хочу» и «не хочу». И может быть, я умру не оттого, что здесь плохо, а оттого, что «там хорошо»».

 Она не искала смерти на Земле. Она стремилась к отсутствию в той жизни, где было слишком много обид, непонимания, горя утрат, голода и нищеты.

 Никто не знает, как  погиб  и где похоронен  сын Эфрона и Цветаевой?

Пуля  сразила Георгия - Мура или осколок снаряда? Известно, что вокруг были болота. Пусть он бредет по колено в мутной жиже, с трудом выдирая ноги из топи, а потом упадет навзничь, и топь поглотит его, проглотит, спрячет, спасет от муки жизни.

 «Жертвы произвола могил не имеют».

Одна из фотографий молодой Цветаевой. Ее голос:

 «Мальчиков нужно баловать. Им, может быть, на войну придется идти».

 

 Вновь кровавая гниль болота и гигантский, воздушный пузырь, вырвавшийся из бездны.

 Сюжет старого романа: от рождения до свадьбы. Эта трагическая история исключает свадебные колокола. Георгий Эфрон (Мур) не хотел появляться на свет, не хотел идти на войну, но он родился, и его убили, не позволив прожить и двух десятков лет.

 От рождения…

 Мать Мура, Марина Цветаева, мы ее видим со спины (мы не должны видеть ее лица), курит папиросы, глубоко затягиваясь. Женщина измучена родами.

 - Почему он не кричит? – спрашивает почти криком Цветаева, не вынимая папиросу изо рта. – Почему он не кричит? Он дышит? Почему он не кричит?

 Доктор не отвечает. Ему некогда отвечать. Он занят новорожденным. Он возвращает его к жизни.

Из воспоминаний доктора Альтшуллера: «…ребенок родился с пуповиной, обмотанной вокруг шеи так плотно, что едва мог дышать. Он был весь синий…. Я отчаянно пытался восстановить дыхание младенца, и наконец он начал дышать и из синего превратился в розового…. В это время Марина курила и не сводила глаз с ребенка….» 

Огонь на полу, вспыхивает лужа спирта, вместе с ней вата, бумажки, вода из кувшина выплеском на весь этот огонь.

 Из письма Цветаевой Борису Пастернаку: «В самую секунду его рождения – на полу, возле кровати загорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени. А на улице бушевала метель, Борис, снежный вихрь, с ног валило. Единственная метель за зиму и именно в  е г о  ч а с».

 Хроника: женщины, кормящие детей грудью. Одна, вторая, третья… Разные женщины, разные груди и удивительно похожие друг на друга младенцы.

 Из письма Ариадны Эфрон, старшей сестры Мура: «Брат мой толстый (тьфу, тьфу, не сглазить), совсем не красный, с большими темными глазами. Я удивляюсь, как из такого маленького может вырасти большой! Он счастливый, так как родился в воскресенье, в полдень, и всю жизнь будет понимать язык зверей и птиц, и находить клады».

Она слышит первый крик новорожденного, а над ее изголовьем висит портрет  Бориса Пастернака.

 Из письма Пастернаку: «Борисом он был девять месяцев во мне и десять дней на свете, но желание Сережи (не требованье!) было назвать его Георгием – и я уступила. И после этого – облегчение».

 Может быть, пантомима на арене цирка. Высокий ее класс. Енгибаров, Марсо…. Кто-то из ныне живущих и действующих. Должен быть, рассказ о любви, о невозможности и тщете признания, о споре солнечного луча с тенью… Во все этом искренность и неприкрытый фарс, и правда чувства без слов и неизбежность лжи слова….

 Из письма Бориса Пастернака Марине Цветаевой: «Наконец-то я с тобой…. Я люблю тебя так сильно, так вполне, что становлюсь вещью в этом чувстве, как купающийся в бурю, и мне надо, чтобы оно подмывало меня, клало на бок, подвешивало за ноги вниз головой, - я им спеленут, я становлюсь ребенком…»

Хроника первого знакомства отцов с новорожденным: городская, деревенская. Много этой старой черно-белой хроники. Тогда, чуть ли не единственной радостью и надеждой на лучшее будущее казалась женская, неутомимая, героическая способность, несмотря ни что, пополнять род людской.

Из воспоминаний Романа Гуля: « Помню, в одном из писем Марина Ивановна писала, что у нее родился сын Мур, и, что этот Мур родился от Пастернака, которого Марина не видела, но это не важно.

 Хроника, на которой мы видим Бориса Пастернака на похоронах Маяковского.  Далее на 1-ом съезде писателей.

Гуль ошибся. Марина Цветаева виделась с Пастернаком до рождения сына, но мимолетно, в Москве, на людях, среди бела дня и после рождения Мура в Париже. Впрочем, это неважно. Дети у большого поэта могут рождаться только от равновеликих мастеров стиха. Так считала Марина. Они должны быть особыми – эти дети, посланцами небес, а земное, плотское  отцовство не имело значения.

Цветаева вновь курит. Курит, улыбаясь, потому что слышит крик ребенка. Течение времени становится замедленным и выдыхаемый курильщицей дым приобретает характер природной аномалии.

 Из воспоминаний Николая Еленева: « По сей день я не могу понять, как могла позволить себе Марина выдыхать табачный дым через ноздри. Вместо портсигара у нее была старая жестяная коробка от дорогих папирос, деревянный мундштук был прожжен. Если она не докуривала папиросы, она вкладывала ее остаток обратно в коробку. Пережитая нищета, навыки неряшества?»

Человеческие руки. Берутся отпечатки пальцев. Валик с черной краской, разграфленная бумага. Один палец за другим…

«Ее пальцы со следами никотина были довольно коротки, пластически образующей была не длина кисти, но ее ширина. Было ясно, что Марина не ухаживала за своими руками и ногтями. Что обусловливает форму руки? Раса, наследственно передаваемая профессия? На этот вопрос ответить трудно…. Такие руки с ненавистью сжигали не только помещичьи усадьбы, но и старый мир».

 Этот мир пляжный светел и радостен. Толстый малыш делает свои первые шаги по песку пляжа.

 Из письма Борису Пастернаку: «Мур ходит, но оцени! Только по пляжу!»

 Рассказ Веры Трайл: «Я сказала: «Мур, отойди, ты мне заслоняешь солнце. И раздался голос Марины, глубоко возмущенный, никак не в шутку: - Как можно сказать это такому солнечному созданию».

 Вновь пляж. Малыша Мура подбрасывают вверх сильные руки матери. Он серьезен – сын Цветаевой. Взлетая к солнцу, он верит в свою солнечную природу.

 Из письма Марины Цветаевой: «Не могу разбивать художественного и живого единства…. Пусть лучше лежит до другого, более счастливого случая, либо идет – в посмертное, т.е  в наследство тому же Муру (он будет богат ВСЕЙ МОЕЙ НИЩЕТОЙ И   СВОБОДЕН ВСЕЙ МОЕЙ НЕВОЛЕЙ».

Твердый песок у кромки воды. По песку этому бежит Мур, бежит изо всех сил, навстречу рукам матери.

 Из письма Цветаевой: «Вчера целый день ходила. Разгон еще медонский – дохаживала. Мур сопровождал с полуоткрытым ртом. – «Мур, что это ты?» - «Пью ветер!»

 Теперь не пляж – лес. Лес глазами ребенка. «Джунгли» папоротников, сосны фантастической вышины, шатры дубов. Огромная бабочка, огромные муравьи, огромная белка, и цветы, заполняющие все пространство….

  Из воспоминаний Анастасии Цветаевой: «Мы прошли городком и вышли в горячий и влажный лес. Пахло, как в России, грибами, лесной     сыростью. Мур рвал маленькие синеватые цветы, похожие на фиалки. Похожие на его глаза. Когда он подымал их на мать – взглядом доверия медвежонка к медведице, казалось, что на земле – счастье.

 Чудом сохранившиеся кадры немого фильма, на которых Сергей Эфрон в роли приговоренного к смерти заключенного.

  Из письма Марины Цветаевой: «Сергей Яковлевич теряет последнее здоровье. Заработок с 5 утра до семи вечера: игра в кинематографе фигурантом за 40 франков в день, из которых пять франков уходят на дорогу и 7 франков на обед. – итого 28 франков в день. И таких дней – много – если два в неделю».

Замызганный, сырой подвал. Павильон киностудии. Виселица. Петли под перекладиной. Перед виселицей груда повешенных – манекены. На первый взгляд они очень похожи на трупы. Только приглядевшись, можно понять, что это не так.

Малыш - Мур на руках Цветаевой.

Рабочие пристраиваивают манекены в петле. Ассистент режиссера командует «казнью».

-         Этого левее, - громко говорит он, жестикулируя, – толстяка в центр.

Манекены висят рядом: все с высунутыми языками. Зрелище  жуткое.

Цветаева не хочет, что малыш это видел. Она уносит Мура.

Эфрон стоит в группе актеров массовки. Он не рад жене и сыну, он смущен, но все-таки приветствует их, подняв руку.

  К группе фигурантов подходит все тот же ассистент режиссера. Он внимательно всматривается в лица. Сразу же отмечает Эфрона.

-         Ты, тощий, иди сюда!

Эфрон подбегает к ассистенту.

-         Пошли, - говорит тот, объясняя на ходу задачу. – Ты – приговорен к смерти. Ждешь казни в камере.  Тебя скоро повесят. Страх сможешь изобразить?

-         Смогу.

В те давние годы немые фильмы снимали быстро.

И вот доброволец, офицер Белой армии в узком и грязном пенале камеры, скорчившись в углу за койкой, изображает отчаяние, услышав шаги палачей….

 Экран кинотеатра. На экране фильм Козинцева и Трауберга «Одна». Когда начинает звучать знаменитая песня, зрители (это мужчины офицерской выправки) поднимаются и поют вместе с героями фильма.

 Нас утро встречает прохладой,

 Нас ветром встречает река….

 Среди зрителей трое: Марина, Сергей и Мур. Мы видим их со спины,

 Но затем перед нами семилетний Мур. Он поет с воодушевлением, сжимая руку отца.

 Из письма Марины Цветаевой: «Ехать в Россию? Там этого же Мура у меня окончательно отобьют, а во благо ли ему – не знаю. И там мне не только заткнут рот непечатанием моих вещей – там мне их писать не дадут.

 Хроника. Париж тридцатых годов.

Потом, за воротами студии, «приговоренного»  ждут сын и жена.

-         Мне дали роль! – радостно докладывает Эфрон.

И получает неловкий поцелуй в награду.

-         А те на виселице, - говорит малыш каким-то неестественным, взрослым голосом, да еще по-французски. – Как живые, ужас как живые.

-         Привыкай, - говорит Эфрон. – Это кино. Здесь живые, как мертвые, а мертвые, как живые.

Из распахнутых ворот соседней фабрики, - строем выходит толпа рабочих: знамена, лозунги, поднятые кулаки. Эфрон, Цветаева и Мур невольно оказываются в этой толпе демонстрантов.

Марина в ужасе. Она старается выбраться на свободное пространство. Ей плохо, душно в толпе.

Эфрон естественно, охотно, даже с радостью, подчиняется отлаженному ритму демонстрации. Он вместе со всеми, и ему совсем не важно с кем.  Фигурант не  одинок в толпе фигурантов, он покорен воле большинства на этой площади. В конце концов, ему нужен вожак.

 Цветаева кричит, зовет мужа.

Он не слышал ее. Он слышит  только биение сердец и шаги рабочих, идущих рядом с ним в одном строю.

 Мур вырывается из рук матери. Он бежит к отцу. И вот они шагают рядом, взявшись за руки.

 Другие марширующие колонны: коммунисты во Франции, Германии, России; фашисты в Италии, Германии, Япония на марше…. Это было время марширующих колонн и грома барабанов.

 Стихи Цветаевой: «О, черная гора.

                                      Затмившая весь свет!

                                      Пора-пора-пора

                                      Творцу вернуть билет.

                                      Отказываюсь – быть

                                      В бедламе нелюдей

                                      Отказываюсь – жить

                                      С волками площадей.

                                      Отказываюсь – выть

                                      С акулами равнин

                                      Отказываюсь плыть –

                                      Вниз – по течению спин.

                                      Не надо мне ни дыр

                                      Ушных, ни вещих глаз.

                                      На твой безумный мир

                                      Ответ один – отказ».

 Хроника, на которой лауреат Иосифу Бродскому вручают Нобелевскую премию. Фраки, торжество церемониала, речи… 

  Из «Диалогов Соломона Волкова с Иосифом Бродским»: «Я думаю, что случай с Эфроном – классическая катастрофа личности. В молодости амбиции, надежды, пятое, десятое, а потом все кончается тем, что играешь в Праге в каком-то любительском театре…».

 Здесь театральная черно-белая хроника: кич тех времен, страсти-мордасти, немые вопли и воздевание дланей к небесам. Но главное – суфлер. Вот он в своей будке - личность колоритнейшая - подсказывает актерам текст.

«Дальше что делать? Либо руки на себя накладывать, либо на службу куда-нибудь идти. Почему именно в ГПУ?.... Идея государственного коммунизма. «Державность»! Не говоря уже о том, что в шпионах-то легче, чем у конвейера на каком-нибудь «Рено» уродоваться….»

 Здесь редка возможность юмора: поместим разного рода шпионские кадры из черно-белых фильмов в параллель с тяжкими трудами на заводах и фабриках.

 « Да и вообще, быть мужем великой поэтессы не слишком сладко! Негодяй Эфрон или ничтожество – не знаю. Скорее последнее, хотя в прикладном отношении, - конечно, негодяй. Но коли Марина его любила, то не мне его судить. Ежели он дал ей кое-что, то не больше ведь, чем взял».

 Хроника довоенного Парижа, конец тридцатых годов.

Большой холл лицея, где Мур учился. В холле пусто: холодные плитки пола, на стенах портреты классиков французской литературы.

 К Цветаевой выходит тощий господин с брезгливой миной на лице. Это директор лицея. Директор, закашлявшись, отходит в сторону, закрывает губы платком. Возвращается  еще более раздраженным.

-         Мадам, мы отчисляем вашего сына за пропаганду большевизма, не допустимую в стенах нашего учебного заведения.

-         Какой большой и красивый зал, - говорит Марина. – Здесь можно устраивать балы…. Свечи, духовой оркестр…

-         Причем здесь оркестр? - строго смотрит на нее директор.

-         Так, просто, - будто очнувшись, говорит она. – Чем обязана?

Жалобы одноклассников, -  продолжает директор. – Вот еще это, - он достает из кармана сюртука тетрадь. – Сочинение вашего сына, извольте выслушать : «Что такое родина? Это страна, куда влечет тебя твое сердце. Страна – народа, победившего произвол. Страна надежд и светлого будущего.  Мне сниться Россия, родина моя, даже по ночам»… Мадам, в Париже много лицеев, где ваш сын сможет продолжить образование, - директор складывает тетрадь. – Обратитесь в бухгалтерию. Вам вернут выплаченные деньги за второе полугодие…. А также…. – директор пятится, Марина наступает на него, словно хочет ударить.

 Узкий переулок. Они уходят по этому переулку молча.

Из записных книжек Марины Цветаевой: «Я для Мура – защищая его – способна на преступление. Прав он или нет – чтобы никто его не тронул. Не могу вынести его обиды и видеть его слез…. Ненавижу, когда дразнят детей и говорят им глупости».

 Париж 1935 года, Антифашистский конгресс. Вновь Леонид Пастернак, теперь уже на этом конгрессе. Впрочем, большая часть хроники того года должна носить безумный, «смещенный» характер, как в фильме Виго « По поводу Ниццы».

 Из письма Марины Цветаевой: «Борис Пастернак, на которого я годы подряд – через сотни верст – оборачивалась, как на второго себя, мне на Писательском съезде шепотом сказал: - Я не посмел не поехать, ко мне приехал секретарь Сталина, я – испугался».

 Нетрудно будет подобрать «сталинскую» хронику, на которой генералиссимус такой добрый, семейный, заботливый, ласковый. Сталин мифа.

 И страна мифа: богатство, довольство, по меркам тридцатых годов. Смех и улыбки, море улыбок.

 Борис Пастернак из очерка: «Люди и положения»: « Летом 1935 года я, сам не свой и на грани душевного заболевания от почти годовой бессонницы, попал в Париж, на антифашистский конгресс. Там я познакомился с сыном, дочерью и мужем Цветаевой…. Члены семьи Цветаевой настаивали на ее возвращении в Россию. Частью в них говорила тоска по родине и симпатии к коммунизму и Советскому Союзу, частью же соображения, что Цветаевой не житье в Париже, и она там пропадет в пустоте, без отклика читателей.

 Цветаева спрашивала, что я думаю по этому поводу. У меня на это счет не было определенного мнения. Я не знал, что ей посоветовать, и слишком боялся, что ей и ее замечательному семейству будет у нас трудно и неспокойно. Общая трагедия семьи неизмеримо превзошла мои опасения.

 Пароход, свинец балтийских волн.

 Из воспоминаний Елены Федотовой: «Мне невольно вспоминаются слова Пастернака, им сказанные Цветаевой шепотом во время чествования советских писателей в Париже: «Марина не езжай в Россию, там холодно, сплошной сквозняк».

Марина и Мур – подросток рядом у борта корабля.

На палубе беженцы-испанцы. Они танцуют, почти также, как сербы в фильме Феллини «И корабль плывет». 

  Из записных книжек Марины Цветаевой: «Испанцы еще до отхода парохода танцевали…. Мура, который весь первый день бегал и качался на носу, на 2-ой укачало, не мог есть…. Испанок укачало всех и половину испанцев. Они все будут есть ( сказала бывалая горничная): есть и рвать – и потом танцевать – и опять рвать».

 Палуба. Мур пляшет, ведомый  смуглой испанкой. В танце этом, полном страсти, подростка словно  невинности лишают.

  Из дневника Георгия Эфрона: «… есть вещи, в которых я абсолютно уверен: это, что настанут доля меня когда-нибудь хорошие денечки и что у меня будут женщины… больше, чем у других. Это- здорово, и я в этом абсолютно убежден».

 Цветаева уходит по пустому коридору. Навстречу матрос. Его почему-то пугает эта встреча, прижимается к стене, пропуская Марину.

 Из  записных книжек Цветаевой: «Вечером, каждый вечер на пароходе танцы и песни. Мур блаженствует, я не хожу, не хочу ему мешать и – не знаю, мне лучше одной. Женщины – испанки низколобые и с очень громкими голосами. Дети и мужчины похожи на цыган».

 Лицо Цветаевой. Может быть, много лиц. Одно накладывается на другое, и свет по-разному освещает эти лица.

 «Вчера, 15-го, дивный закат, с огромной тучей – горой. Пена волн была малиновая, а на небе, в зеленоватом озере, стояли золотые письмена, я долго старалась разобрать, что написано? Потому что – было написано – мне. Я страшно тосковала, что Мур этого не видит. Мур прибежал, сказал: - Да, очень хорошо, очень красиво – и опять убежал.

Развалины, сносят дома. Чугунный снаряд на цепи бьет по стене. Это хроника.

Снаряд взламывает стену церкви, за которой в хаосе междоусобицы герои фильма Федерико Феллини «Репетиция оркестра». Вторжение грубой действительности заставляют оркестрантов подчиниться дирижеру и вспомнить о гармонии и красоте музыки.

 Рок неумолим. Жизнь безжалостна. Безжалостна и жестока. Искусство прекрасно и беззащитно.

 Хроника: пылает дворец, рушатся стены.

 Кадры из фильма Феллини «Рим». Отравленный воздух цивилизации проникает в катакомбы Древнего Рима и на глазах у зрителей убивает, стирает красоту древних фресок.

 Мы дышим этим воздухом, не замечая, что он отравлен. И ни один анализ не найдет в нем смертельного яда, готового уничтожить все живое, но застывшее в звуках, в слове, в краске….

 Еще один фильм Феллини « И корабль плывет»: Фанатик творчества знаменитой певицы смотрит на стене своей каюты фильм, запечатлевший его кумира. Корабль, на котором плывет меломан вот-вот пойдет ко дну. Фанатик смотрит фильм по пояс в воде. Он погибнет, утонет в море, по которому развеян прах его кумира.

Федерико Феллини снимал фильмы о гибели искусства вообще и своего в том числе. Он не видел возможности сопротивления времени, так как даже сыгранный оркестр смолкнет, похороненный под обломками стен.

 История гибели семьи Марины Цветаевой - трагическая история неспособности сопротивляться гибели родством тел и душ – реквием по великому искусству, рожденному Ренессансом и убитого кровавой резней ХХ века.

Хроника атакующих войск. Белорусский фронт, осень 1944 года: небо, закрытое тучами самолетов, массы танков, дивизии, поднятые в атаке.

 Мур один. Он всегда был в одиночестве. Вот и теперь он идет через болото, с автоматом наизготовку.

 Из письма Георгия Эфрона: «В последнее время мы только и делаем, что движемся, движемся, почти безостановочно идем на запад. За два дня мы прошли свыше 130 километров! И на привалах лишь спим, чтобы смочь идти дальше….»

 Пуля  сразила Мура или осколок снаряда? Известно, что вокруг были болота. Пусть он бредет по колено в мутной жиже, с трудом выдирая ноги из топи, а потом упадет навзничь, и топь поглотит его, проглотит, спрячет, спасет от муки жизни.

 Из письма Георгия Эфрона: «…. Мертвых я видел первый раз в жизни: до сих пор я отказывался смотреть на покойников, включая и М. И., теперь столкнулся со смертью вплотную. Она страшна, безобразна; опасность повсюду, но каждый надеется, что его не убьют…. Предстоят тяжелые бои, так как немцы очень зловредны, хитры и упорны. Но я полагаю, что смерть меня минует, а что ранят, так это очень возможно…»

 И как эхо голос Марины: «У нас будет сын, я знаю, что это будет, - чудесный героический сын, ибо мы оба герои».

Соберем самые счастливые фотографии этой семьи: Коктебель, Марина и Сергей Эфрон рядом, вот они у дома Максимилиана Волошина,  Марина с гитарой и Сергей, дочери Цветаевой: Ирина и Ариадна, Цветаева во Франции, на курорте Понтайяк: Марина, Аля, Мур, Марина с сыном трех лет, семи, десяти, пятнадцати…. Ни на одном лице нет и тени улыбки.

 Марина Цветаева не видела мертвыми дочь, сына, мужа, но и они не видели ее бездыханного тела. Вот единственная милость, которую оказал этой семье жестокий ХХ век.

 Жалкий погост в Елабуге. Надпись: «В этой стороне кладбища похоронена Марина Цветаева».

 За этот ад,

 За этот бред,

 Пошли мне сад,

 На старость лет.  

ПРОГРЕСС И ДЕТИ. Несерьезные заметки

  О нынешнем кризисе давним - давно предупреждали разного рода умники, вроде членов «Римского клуба».  Вот их выводы в самом сжатом виде:     "Прогресс"  должен  перестать  считаться  желанной характеристикой общества. "Бесконечность  прогресса" есть  бредовая мифология.  Должна осуществляться  не  "экономика  постоянного  развития", но экономика постоянного уровня,  стабильная.  ЭКОНОМИЧЕСКИЙ  РОСТ  НЕ  ТОЛЬКО  НЕ НУЖЕН,  НО  ГУБИТЕЛЕН. Надо ставить  задачу  не   увеличения  народных богатств,  а  лишь  сохранения  их.  Надо   срочно   отказаться   от современной   технологии   гигантизма   -  и  в  промышленности,  и  в сельском   хозяйстве,  и  в   расселении  (нынешние   города – раковые опухоли). Главная цель техники становится сейчас:  устранить плачевные результаты   предшествующей техники».

 Заманчиво, слов нет, но как остановить прогресс, как заставить человека гордого не двигаться вперед, а скромно довольствоваться достигнутым? И правильно ли мы понимаем саму роль прогресса? Согласен с его крайне опасными последствиями, но в наших ли, человеческих, силах регулировать процесс? Может быть, сама природа, сама скорость и направление людских исканий продиктованы свыше? Может быть, мы – дети гордыни – всего лишь некое орудие регулировки бытия.

  Может быть, сама природа мироздания крайне озабочена демографической опасностью, исходящей от человеческого рода. Слишком уж два взрыва, два рывка вперед взаимосвязаны: стремительный взлет технического  прогресса и взрыв демографический на нашей, не столь уж большой планете.

 Строго, внимательно регулирует живая природа  необходимое ей количество муравьев, мух, оленей, волков и прочей живности. Возможно, с помощью прогресса она пытается спасти Землю от  лишних представителей хомо сапиес. Кто знает.

 Людям только кажется, что главные войны идут между народами и государствами, на самом деле  человечество ведет основной поединок с живым миром земли, с самой природой. Поединок за саму землю. Ведет оно это сражение точно также как и внутривидовые войны: бездарно и жестоко, на грани суицида.

 Но что делать? Каждому новорожденного нужен свой земельный надел без змей и тарантулов, цветов и бабочек, без всего того, что не Я.

 От дубины до  ружья прошли тысячелетия. От ружья до оружия массового уничтожения - всего лишь несколько столетий. Спешка очевидна, но дело не только в прямой попытке природы избавится от излишнего людского материала с помощью самого человека. Налицо попытки косвенные. Прогресс подсовывает людям множество забав, отвлекающих мужчин и женщин от сексуальных связей, ведущих к продлению рода.

 Телевидение, кино, Интернет, индустрия азартных игр, да и само электричество не сводят людей в любовной страсти, а разъединяют Адама и Еву, подсовывая им тысячи отвлекающих от секса моментов. Даже презренное порно стремится стать виртуальным заменителем естественных потребностей людей к продолжению рода.

 Вот она, в чем я убежден, подлинная причина прогресса и нынешнего мирового кризиса. Кризис в банковской сфере – прямое тому доказательство. Любая ипотека грузит людей тяжкой проблемой долга.  Берешь-то деньги чужие, а отдавать нужно свои. Должник работает все больше, устает, ищет доступные допинги. В конечном итоге, ему не до любви и потомков. Главное в его судьбе – всеми силами поддерживать прибыльное существование банков.

 Нездоровые эти отношения между заимодателями и клиентами и привели к нынешнему краху ряда крупных банков. Потребитель надорвался, потребляя. Он был не в силах видеть разницу между желаемым и возможным, а в итоге сам стал банкротом.

 Один мой знакомый говорил так: «Дети – самое неблагодарное помещение капитала». Он помещал свой капитал в антиквариат и недвижимость, так и умер холостяком в роскошной вилле, окруженный всеми доступными достижениями прогресса.

 Проще говоря, прогресс этот научил его получать радость от плазменного телевизора и космической связи, а не от своего потомства. Прогресс и общество потребления – понятия неразрывные.   

 Набор разных «игрушек» ныне становится таким разнообразным и привлекательным, что человек и в самом деле начинает считать самым замечательным достижением прогресса противозачаточные средства.

 Это дикарю во мраке пещеры не чем было заняться, кроме секса и обеспечением деторождения.  Ладно, оставим в покое неандертальцев и синантропов. Совсем недавно гений Александра Сергеевича Пушкина считал, что «из наслаждений жизни одной любви музыка уступает». Любил он свою Натали при первой возможности и родил, в итоге, четвверых детей. И плодовитость такая не была чем-то исключительным. Проживи Александр Сергеевич подольше, он бы увидел, вполне возможно, дюжину своих потомков.

 Вспомним, что первая железная дорога появилась в России в год гибели поэта. Любить ему, и всем прочим, не мешало пародышащее чудовище. Электрический свет и телевидение не отвлекали по ночам. Только зыбкий свет свечи и вдохновение таланта отвлекали от супружеских обязанностей.

 Давно отмечено, чем меньше технического прогресса, тем активней род людской размножается. Почему так стремительно прирастает население в странах третьего мира – бедность, нищета. Многодетность – единственный способ достижения видимости богатства и силы.

 Нынешняя «война цивилизаций» - явление насквозь противоречивое: с одной стороны страны   третьего мира  не могут победить «врага» без технического прогресса. Но с другой стороны сам этот прогресс ставит преграду на пути их основного оружия в сражении с цивилизацией Запада – плодовитостью.