суббота, 6 июля 2013 г.

СПЕШУ ПОДЕЛИТЬСЯ. АНЕКДОТ ДНЯ

АНЕКДОТ ДЛЯ ИЗРАИЛЬТЯН И НЕ ТОЛЬКО...

В израильском роддоме перепутали детей ультрарелигиозного еврея, палестинского араба, поселенца и жителя северного Тель-Авива, активиста левого движения "за мир".

Начали разбираться: сначала ультрарелигиозный - подошел к детям и начал читать Тору. Глядь - один ребёнок ручки тянет. Папа забирает его.

Дальше очередь араба, он кричит: - Смерть Израилю! Смотрит, ребёнок заулыбался. Забирает сына.

Далее поселенец подходит и, не слова не говоря, забирает одного из оставшихся детей.

Житель северного Тель- Авива: - А почему это ты забираешь его? Откуда ты знаешь что он твой?

Поселенец:

- А потому, что когда араб сказал "Смерть Израилю", мой кулачки сжал, а твой обосрался...

ХАСИДЫ ПРОЩАЮТСЯ ПО-СЛАВЯНСКИ

Еще одна история о том, как евреи доблестно работали на славу, честь и красоту русского народа.

http://vitki.org/2013/05/09/%D0%BC%D1%83%D0%B7%D1%8B%D0%BA%D0%B0-%D0%B4%D0%BD%D1%8F-%D0%BF%D0%BE%D0%B1%D0%B5%D0%B4%D1%8B/

УМНИКИ ХОТЯТ ВЫПИТЬ

Если деньги можно делать из воздуха, то почему нельзя заработать на винных порах. Читаем очередное, "научное" исследование:

Люди с высоким IQ более подвержены алкоголизму

Люди с высоким коэффициентом интеллекта чаще злоупотребляют алкоголем. Таковы выводы группы экспертов из США и Великобритании.

Четких объяснений такой закономерности ученые пока не находят, но уверены, что существует прямая зависимость между этими двумя явлениями.

Масштабное исследование предусматривало разделение добровольцев на 5 групп согласно уровню их IQ. Участники должны были сообщить о том, как часто и как много они употребляют алкоголь. Самые умные, как выяснилось, пьют спиртные напиткигораздо чаще и с удовольствием по сравнению с остальными. Тем временем у людей со средним интеллектуальным уровнем не отмечалось такой явной зависимости от алкоголя.

Исследователи также обнаружили, что люди с высоким уровнем IQ пьют не только чаще, но и больше, чем остальные.

Связь между количеством потребляемого алкоголя, как отмечают исследователи, и уровнем развития логического мышления еще не до конца изучена. Следовательно, алкоголизм не стоит оправдывать высоким интеллектуальным уровнем.

Не нужно быть экспертом - исследователем, а нужно быть просто выпивающим человеком, чтобы знать о приверженности к зелью любого потомка Адама и Евы, вне зависимости от интеллекта, но на таком открытии заработать практически невозможно. В то время как проблема взаимосвязи интеллекта c алкоголизмом требует дальнейших глубоких исследований. Сегодня обязательно выпью за успех ученых из США и Великобритании. Не хочу ходить в дураках.

ЗАКОН И ПРИКАЗ размышлизмы

Приведу отрывок из замечательной, на мой взгляд, статьи Ш. Х. Бергмана «Может ли преступление иметь агента». В этом отрывке Бергман пересказывает содержание пьесы Сола Левитта «Андерсонвильский процесс»: «Ваш командир не обладает абсолютной властью над вами…. Он не является вашим командиром в том, что касается вопросов морали…. Ни один человек не имеет власти над душой другого. Поскольку мы являемся людьми, мы сами хозяева нашей души, и в этом мы все равны как люди – будь то генерал или солдат…. Вы не находились в боевых условиях. Эти безоружные, беспомощные люди больше не были вашими врагами…. И поэтому я спрашиваю вас: “Почему – почему в глубине своей души – вы не решились на неподчинение?”»

Преступный приказ. Может ли он быть таковым, если основан на постановлениях правительства той или иной страны?

Попробуем разобраться. Насколько мне известно, социалисты Дании или Швеции весьма благосклонно относятся к изучению мировой истории, чего нельзя сказать об израильских социалистах. Видимо здесь сказывается не социалистическое наследие, а откровенно большевистское.

Знание истории всегда мешало невежеству, лжи и доктринерству. В нашем случае без истории никак не обойтись.

Итак, законно избранное правительство демократической Франции летом 1940 года отдало приказ своей армии (в то время одной из лучших в мире) о полной и безоговорочной капитуляции перед войсками гитлеровского рейха. По сути дела, мощнейшая армия сложила оружие без всякого сопротивления. Тем самым Франция спасла сама себя от излишних жертв и разрушения. Тем не менее приказ демократически избранного правительства Франции был не просто преступен, но и глубоко аморален в преддверии мировой войны, унесшей 50 миллионов жизней. Некогда славная империя спасла себя, но подставила под меч фашизма другие народы.

История судит строго, и здесь ничего не поделаешь.

Уверен, всякие сравнения внутренних проблем Израиля с практикой Холокоста далеко не всегда закономерны, а подчас попахивают невежеством и святотатством, а потому оставим в покое приказы фюрера и вспомним о нашем, советском прошлом.

Мне возразят, что приказы любого тоталитарного правительства сплошь и рядом преступны. Допустим, но никакой демократии и не снилась такая общенародная поддержка, на которую опирались Н. С. Хрущев и Л. И. Брежнев, утопив в крови восстание в Венгрии и Пражскую весну. Демократия – власть народа. Вспомним о жалкой кучке диссидентов, вышедших на Красную площадь с протестом, когда гусеницы советских танков раздавили робкую попытку чехов и словаков устроить у себя «социализм с человеческим лицом».

Страх перед репрессиями? Был и он, но главное – кардинальная «промывка мозгов» подвластного народа. У демократии есть в этой подлой операции некоторые ограничения, тоталитарная же власть действует здесь бесконтрольно.

Но суть дела не меняется. Преступные приказы способна отдавать любая власть, и никакими ссылками на демократические институты их явный аморализм скрыть невозможно.

Приведу еще один отрывок из статьи Бергмана: «Именно дистанция и конфликт между писаным законом и совестью стимулирует собой развитие закона. Писаный закон никогда не может быть высшим и абсолютным авторитетом для человеческих поступков. В конфликте между законом и совестью высшим авторитетом является сам человек. Только человек как индивидуум способен получить указание от своей совести».

История неразрывна с традициями народа. Не потому ли израильские социалисты-атеисты относятся к ней с такой неприязнью. В традицию народа еврейского входит откровенное недоверие к власти человека над человеком и убежденность, что обрести подлинную свободу можно, подчиняясь лишь силе особой, никакого отношения к земным «царям» не имеющей.

Есть еще одна тысячелетняя традиция в еврейской истории: никогда не спасай плоть свою, предавая душу. Многие народы считали иначе и тем самым приговорили себя к исчезновению. Евреи выжили, вопреки всему, но спасали они при этом не только себя.

Завершу эти короткие заметки еще одной цитатой из статьи Бергмана: « Сказано: “Праведником мир держится”. А это означает, что тот, кто поступает праведно, сдвигает стрелку весов в пользу всего мира и тем самым спасает его».

ЗАВЕЩАНИЕ повесть для кино

Не мог видеть, как взлетал тот самолет на близком аэродроме, но грохот форсированных двигателей прямо над крышей отцовской дачи услышал и проснулся. Сердце билось, словно от испуга. Потом я узнал, что как раз в этот момент отца не стало.

Попробовал вновь заснуть, но не смог…. Потянулся к выключателю торшера, зажег свет.

В камине все еще мерцали угли, на большом, круглом столе в центре комнаты высилась груда старых литературных журналов. Отец вдруг заговорил о них во время нашей последней встречи.

- Вырви лучшее из журналов, - сказал он. – Остальное сожги.

В ту ночь я сидел у стола и потрошил, внимательно проглядывая тексты, номера "Нового мира", "Москвы", "Октября". Достойных материалов было немного. Все остальное бросал в камин.

Бумага горит превосходно. Камин ожил яркой и шумной жизнью огня.

В ту ночь, на улице дачного поселка, не мог видеть машину секретаря отца – Веры Тарсис. И свою жену, Татьяну, не мог видеть, а она сидела в "Жигулях" рядом с Верой.

- Я не пойду, - говорила она. – Он там с бабой.

- Ерунда! – отвечала Вера. – Вечно ты….

- Зря ты здесь повернула, - сказала моя жена. – Там тупик.

- Проедем, - сказала Вера.

- Там тупик, я тебе говорю! – вдруг истерично закричала Татьяна.

Тогда секретарь отца остановила машина и даже выключила мотор. Одно из окон машины был приоткрыто, и они услышали шум падающей листвы и ленивый лай далекой собаки. Так успокаивающе звучала загородная тишина.

- Что с тобой? – спросила Вера.

Татьяна молчала. Тарсис вновь включила сцепление. Еще один поворот у старой водокачки – и женщины оказались у дачи отца.

- Он не спит, - сказала Татьяна, увидев свет в окне.

- Пошли, - сказала Тарсис.

- Нет, нет…. Я в машине, - отказалась моя жена.

Вера пожала плечами, распахнула дверцу. Худая, подвижная – она быстро шла к дому.

Татьяна осталась в машине одна. Достала пузатую, армейскую фляжку, дрожащими пальцами открутила крышку, сделала глоток.

Вера постучала в дверь.

- Открыто, - сказал я.

Она стояла на пороге.

- У тебя не работает телефон, - сказала Тарсис. – Что-то случилось…. Мы сразу стали звонить…. Не было связи.

- Все? – спросил я, хотя и так было ясно, почему она здесь в это время суток.

- Все, - сказала Вера. – Два часа назад.

Я все еще продолжал жить по инерции: вырвав приличный текст из журнала, остальное бросил в пламя камина.

Июль 1941 года. Сверху колючая проволока, внизу непролазная грязь. На одежде, на лицах, на теле грязь и кровь. Загнанные, измученные люди: трое молоденьких красноармейцев, капитан – танкист ( это видно по шлему), журналист – Петр Сажин и девушка – санинструктор. Винтовки только у красноармейцев.

В какой-то момент Сажин и девушка рядом. Пауза в движении.

- Не смотрите на меня так, - говорит санинструктор. – Я страшная.

- Ты красавица, - улыбается Сажин.

Обычное дело тех дней: выход из окружения. Раннее утро и путь эти люди держат на солнце, на восток. Грохот близкой канонады.

Березовая роща. Все шестеро голова к голове. У капитана в планшете карта. За рощей поле, за перелеском разбитый купол церквушки.

- Болота тут везде, по лесу, не пройдем, - хрипит он. – Только через поле.

- Мины, - бормочет кто-то.

- И черт с ними! - говорит капитан. – Прорвемся…. Первым пойду.… За мной, вслед…. Чуток передохнем – и вперед!

По стволу березы бежит, торопится муравей. За муравьем, с улыбкой, следит Сажин.

- Весело, лейтенант? – танкист вытягивается на траве рядом с ним.

- Да вот подумал, - говорит Сажин. – У людей, война, страшная война, а рядом природа ничего об этом не ведает. В природе всегда мир.

Антон Сажин (44 года) торопится, быстро идет по больничному коридору, почти бежит.

Навстречу Антону - врач.

- Он в коме, - говорит врач, потупившись. – Вот уже больше часа.

Антон будто не слышит человека в халате.

Реанимационная палата. На единственной койке отец Антона. Он без сознания, но сыну кажется, что отец просто спит. Он трогает отца за плечо.

- Папа!

- Он не слышит, - говорит дежурная медицинская сестра.

- Мне лучше знать слышит он или нет! – с криком поворачивается к ней сын умирающего. Он кричит еще и в тайной надежде, что отец проснется от внезапного шума.

Девушка молча пожимает плечами, отходит к своему посту у двери.

Антон садится на табурет у кровати, смотрит на отца…. Затем достает из кармана механическую бритву «Спутник», заводит ее пружину до упора и начинает брить человека без сознания.

Девушка молча следит за действиями Антона.

Бритва несовершенна. Сын причиняет боль отцу, судорога искажает небритую щеку. Отец все еще в этом мире, и он реагируют на боль…

Завод «Спутника» кончается. Сын собирается продолжить бритье, снова заводит бритву, но, подумав, прячет ее в карман пиджака, поднимается, уходит.

- Извините, - говорит он девушке, остановившись у столика. – Отец брился два раза в день: утром и вечером….

- Я понимаю, - кивает медицинская сестра.

- Позвоните мне сразу, - говорит Сажин.

- Конечно, - говорит девушка.

Антон не успевает уехать. Садится в машину, заводит мотор. Сидит так, не в силах двинуться с места. Стоянка расположена у корпуса больницы.

У ветрового стекла улыбающееся лицо немолодого человека.

- Простите, - говорит он. Без разрешения и все с той же улыбкой садится рядом с Антоном. - Моя фамилия Бяльский,- говорит он.- Игорь Иванович Бяльский, литератор…. Можете не представляться, я знаю, кто вы…

- Что вам нужно? – спрашивает Сажин.

- Мне? – смеется Бяльский. – Мне уже ничего не нужно. Вот узнаю только, что палач умер – и все, можно тоже «дать дуба», как говорили раньше.

- Какой палач? – косится на Бяльского Сажин.

- Ваш отец, - добродушно сообщает Игорь Иванович. – Скольких он казнил, прислуживая системе. Я писал свой роман пять лет…. Пять лет! Я вложил в его станицы всего себя. Это была настоящая работа…. Знаю точно – настоящая…. Только с устоями не все в порядке, а ваш отец хранил устои…

- Я знаю все это, - устало говорит Бяльскому Антон. – Мне нужно ехать.

- Он мог сказать мне добрые слова и отвергнуть рукопись, - продолжает улыбаться Бяльский,- но он вытер о мой текст, о мою душу ноги…. Я фронтовик, у меня был пистолет…. Я хотел застрелиться, а потом подумал, что должен дожить до смерти вашего отца. Понимаете, должен дожить. … Я стал жить ненавистью. Оказывается, можно жить и так, не только любовью.

Сажин поднимает глаза и видит в окне третьего этажа «перевернутое» лицо медсестры - красавицы.

Выскакивает из машины, бежит к больнице.

В самом корпусе Антон чуть не сбивает с ног санитара с пустой каталкой.

Лифт занят. Он не собирается ждать, бегом поднимается по лестнице….

Длинный коридор. Сажин распахивает дверь в реанимацию. У койки отца слишком много белых халатов. Знакомый врач не пускает Антона.

- Все, - говорит врач. – Он не приходил в сознание.

Кабинет отца. Большой письменный стол, стеллажи с книгами: много книг. На стене портрет молодого хозяина в военной форме. На портрете черная лента.

Идет что-то, вроде лихорадочного обыска. Ящики стола выдвинуты. Поиск ведет Антон и его дети: Кирилл и Евгения.

- Да, куда же они могли подеваться? – с досадой произносит Антон.

- Какая разница, - пожимает плечами дочь-красавица. – Документы на ордена-медали здесь, колодки мы нашли – и хватит.

- Ты – дура, - говорит Кирилл. – Положено на алых подушечках, на бархате.

- Сам дурак, - отзывается девушка.

- Перестаньте! – опускаясь в кресло отца, требует Антон.

Дети на этот раз послушны. Кирилл берется за гитару, перебирает струны.

- Может, запоешь? – сердится сестра.

- Могу, - отзывается Кирилл, поет негромко: - Идет бычок качается, вздыхает на ходу. Вот-вот доска кончается, сейчас я упаду, - семнадцатилетний парень наверняка думает, что он оригинален, но на самом деле просто не может расстаться с детством.

- Папа, скажи, чтобы он перестал, - требует Евгения.

- Не надо, Кирка, – бормочет Антон, думая о своем. И сын послушно откладывает гитару.

- Знаешь, - помедлив, говорит Кирилл. – Пока мы искали… Мне все время казалось, что дед вот-вот войдет и скажет: «Вы что тут делаете, черти?»

- Прямо не знаю, как быть? – говорит Антон.

- Пусть друзья деда дадут, - подсказывает сообразительная дочь. – Что им жалко, на время? У тети Карины есть звезда героя…. Точно есть.

- Как можно чужие награды, - спорит Кирилл.

Антон тянется к телефону, набирает номер.

- Здравствуй, - говорит он в трубку. – Да, это я .… Нет, ничего…. Завтра, в три часа…. Мы никак не можем найти награды отца…. Ты бы не могла дать нам на время звезду героя?… Да, конечно, – медленно опускает трубку на рычаг.

- Что она сказала? – спрашивает Евгения.

- Ей нужно позвонить в ЦК и спросить разрешения, - не сразу отвечает Антон.

- Трусы! Все старики трусы! – шумит дочь Антона. – Тени своей бояться!

Антон вновь поднимает трубку.

- Семен Петрович, здравствуйте, это Антон Сажин…. У вас, кажется, тоже есть звезда героя. Вы бы не могли дать ее нам, на время прощания…. Спасибо, я пришлю, - положив трубку, поворачивается к дочери. – Видишь, не все старики трусы.

- Исключение только подтверждает правило, - выворачивается Евгения.

- Дать бы тебе по шее, - говорит Кирилл.

Звонок в дверь. Евгения бежит открывать. Она все любит делать первой. Голос девушки из прихожей: « Папа, это тебя!».

Перед Антоном стоит человек со скорбным выражением лица. Он в черном костюме под расстегнутым плащом – болоньей, мокрую от дождя шляпу держит в руке.

- Прошу извинить, - говорит гость. – Моя фамилия Гуреев, заведую моргом….. Решил навестить лично из глубокого уважения к ушедшему от нас товарищу Сажину, - гость держит паузу.

Антон смотрит на него с немым вопросом.

- Дождь идет? – спрашивает у гостя Евгения.

- Можно сказать, ливень, - поворачивается к ней Гуреев, но сразу же возвращается к разговору с Антоном. - Товарищ Сажин был государственным человеком, - продолжает гость, - а потому вынужден просить вас засвидетельствовать и одобрить лично работу нашего гримера.

- Какого гримера? – не понимает Антон.

- Факт смерти далеко не всегда сказывается благотворно на облике усопшего, - помедлив, объясняет Гуреев.

- Не может быть! – восклицает Евгения.

- К прискорбию, - не смотрит на нее гость. – Предстоит массовое прощание с усопшим….Будет правительство…. И, должен сказать, родственники не всегда бывают довольны…. Так что, во избежании нареканий я бы просил….

- Нареканий не будет, - уверяет Гуреева Антон, распахивая перед гостем входную дверь.

Ордена на алых подушечках.

Гроб Сажина на постаменте в Доме литераторов. Негромкая музыка – военные песни. Одинаково скорбные лица членов правительства. Родственников шестеро: Антон, его жена (Татьяна) и дети, а также первая и последняя супруги Сажина. Первой (Елене Борисовне) за шестьдесят, второй (Наталье) не больше сорока лет. Стоят супруги рядом.

Произносятся речи: взволнованные, искренние речи.

Очень высокий, немолодой человек: «Имя народного поэта дать может только народ. Петр Сажин получил это имя в самые тяжелые годы для нашей страны. Владимир Маяковский мечтал, чтобы к штыку приравняли перо. Стихи Сажина были могучим оружием, с помощью которого фашизм был повержен Советской армией».

Полная женщина в строгом, черном платье: «Он жил во имя любви: любви к своей родине, к природе и к женщине. Он ненавидел силы разрушения и славил созидание….»

У гроба появляется фотограф, но сразу же рядом с ним возникает стройная фигура секретаря Сажина – Веры Тарсис.

- Уберите аппаратуру! – решительно требует она. – Петр Геннадиевич просил категорически: никаких фото на прощании с ним и на похоронах.

- Да, но, - пробует возразить фотограф.

- Я подниму скандал! – предупреждает Тарсис и фотограф ретируется.

Тем временем выступает оратор из правительственной делегации: «Товарищ Сажин был верным слугой народа СССР. Куда бы не направила его партия, Петр Геннадиевич, везде проявлял свои исключительные качества верного борца за построение коммунистического общества».

Негромкий разговор двух мужчин. Лицо одного (это Старков) в резких морщинах, другой лыс совершенно.

- На стеночку кремлевскую не потянет, - шепчет лысый. – Новодевичье, как думаешь?

Старков не отвечает, будто и не слышит сказанного соседом.

Вереница людей с улицы у гроба поэта….

Чьи-то губы шепчут, надо думать, стихи Сажина.

Чьи-то глаза в слезах.

- Господи, - тихо говорит Елена Борисовна. – Я забыла часы…. Который час?

- Пора бы знать, - раздраженно отзывается Наталья. – Я часы не ношу и никогда не носила…. Ненавижу!… Они тиктакают.

- Ты сумасшедшая, - совсем уж негромко диагностирует первая жена Сажина.

- Мама, не нужно, - наклоняется к ней Антон.

Оркестр уступает место аккордеону. Седой совершенно музыкант исполняет военную песню, склонив голову к инструменту.

Гроб исчезает в печи крематория. Тело Петра Сажина превращается в пепел.

Большая гостиная в квартире Сажина. Собрались все родственники и секретарь умершего поэта. Все напряжены, долгая пауза.

- А дед телевизор терпеть не мог, - вдруг говорит Евгения. – А кино ему нравилось, очень даже.

- Актрисы ему нравились, - бормочет Елена Борисовна.

- Когда мужчине нравятся красивые женщины – это нормально, - раздраженно реагирует вторая жена Сажина. – а когда не нравятся – это ненормально.

- Его уже нет с нами, - тихо произносит секретарь. – Зачем?… К чему это…. Нравились, не нравились…. Какая теперь разница?

Антон поднимается, становится тихо, все невольно смотрят в его сторону.

- Я намерен выполнить последнюю волю отца, - говорит Антон.

- Это безумие, - подает голос Елена Борисовна. – Это опасно, наконец…. Существует порядок…. И как к этому отнесутся там? – она поднимает вверх палец. - Петр был государственным человеком.

- Он мало о чем просил нас при жизни, - говорит Антон. – Как-то справлялся сам…. Наш долг выполнить волю отца.

- Это вам говорит выдающийся специалист по отдаче долгов, - желчно замечает Татьяна – жена Сажина.

Ее реплику, будто не слышат. Относятся к ней, как к обычному и привычному фону.

- Но где это поле? – раздраженно спрашивает мать Антона. – Ты знаешь адрес?…. Нет, я не понимаю…. Зачем?

- А дед был мужик что надо! – вдруг чуть ли не весело произносит Евгения. – Он мне сказал как-то: «Знаешь, Женька, жизнь – это счастливое приключение». Вот он и придумал себе еще одно приключение даже после смерти…. И еще, вот это в завещании: «Единственное, что может сделать ушедший для оставшихся, - это оставить как можно меньше вопросов». А тут их сколько сразу.

- Чтобы ты понимала! – сердится Кирилл. – Это, это…. В общем, папа, я с тобой…. Тоже мне « счастливое приключение»!

- Петя умер, - раздраженно говорит Елена Борисовна. – Счастье тут причем? Причем тут счастье? Женька, ты думай, о чем говоришь.

- Спорить тут не о чем, - подает голос вторая жена Сажина - Наталья. – Все должно быть так, как написано в завещании.

- Вы ничего не понимаете, - говорит, поднявшись, Елена Борисовна. – Это какое-то варварство…. Христианский обычай…

- Все поэты – еретики, - внятно произносит Татьяна. – Явные или, как Петр Сажин, - тайные.

- У Петра Геннадиевича Сажина был свой Бог, - это голос секретаря поэта ( Вера Тарсис скромно помещается в темном углу гостиной, но молчать она не намерена). – Он судил себя по его же законам и только в этого Бога и верил.

- Конечно, вы все знаете о моем муже, - раздраженно отзывается Наталья. – Все знаете лучше всех!

- Не все, но многое, - сухо отзывается Тарсис. – И знаю достаточно, чтобы категорически настаивать на исполнении воли поэта.

- Я тон ваш не понимаю, тон! – поднимается Елена Борисовна.

- А еще дед любил газированную воду с сиропом, только обязательно малиновым, - говорит Евгения. – Летом, на ВДНХ, он ее пил стакан за стаканом. Я ему говорю: «Дед, лопнешь!» А он…. – и девушка плачет.

Татьяна, жена Антона, стоит у большого окна, выходящего в парк. Антон подходит к ней.

- Стихотворцы любят осень, - говорит Татьяна. – И твой отец тоже любил…. Странно, что он умер осенью…. Поэты не должны умирать осенью.

- Перестань! – с неожиданным раздражением обрывает жену Антон. – Этот твой вечный пафос!

- И твой цинизм, - отзывается Татьяна.

Строго обставленный кабинет. На стене, как положено, портрет Феликса Джержинского. В кабинете хозяин – человек в генеральской форме и Старков.

- Ты знал Сажина? – спрашивает генерал, покинув свое место и устроившись напротив Старкова.

- Да, по фронту. … Он нам стихи читал, потом…

- Что потом?

- Пили вместе.

- А, понятно…. Понимаешь, кое - кому не очень нравится все, что происходит после его кончины…. Я, конечно, понимаю тут никакие приказы…. Но Сажин был не только знаменитым поэтом, но и государственным деятелем…. И память о нем…. А тут был крайне неприятный звонок наверх.

- Ты говори прямо, что от меня требуется? – спрашивает Сажин.

- Не нужны здесь сюрпризы…. Пусть все пройдет спокойно…. В правительственном сообщении сказано: « О дне захоронении праха на Новодевичьем кладбище будет объявлено особо». И должно быть объявлено.…. Ну, сам понимаешь…. Леонид Ильич очень любит творчество поэта Сажина.

- Ты меня что, ответственным за похороны назначаешь? – сухо интересуется Сажин.

- Что-то вроде того, - поднимается генерал и занимает свое место. – Понимаешь, дело крайне деликатное…. Это моя личная просьба.

- Просьба или приказ?

- Тебе решать, - поднимает глаза на подчиненного генерал.

Антон Сажин в квартире друга и биографа его отца – Бориса Кипко. Мы этого маленького, немолодого, но с густой шевелюрой человека видели во время прощания с поэтом. Необходимая деталь обстановки квартиры: две большие фотографии отца Сажина.

- Знаешь, что он мне сказал однажды? – почти шепотом сообщает Кипко. – Между нами, Борис, чем больше у меня чинов и званий, тем хуже пишу. Вот назначат генеральным секретарем, тогда совсем брошу рифмовать…. Вот что он мне сказал…. Это бывает, настоящий поэт сам себе выносит приговор.

- Вот и напишите об этом, - предлагает Антон.

- Ну, что ты, что ты, - машет руками Кипко. - Буду с тобой откровенен. Ты знаешь, я очень любил твоего отца. Но испытал и подлинную горечь утраты и в тоже время облегчение…. Будто он отпустил меня на волю…. Хотя, какая может быть воля в шестьдесят лет? Рабом родишься, рабом помрешь…. Впрочем, вот закончу еще одну книгу о Петре и займусь Пушкиным…. Знаешь, всю свою жизнь мечтаю о прогулке с этим гением.

- Отец не говорил вам, где находится Буйничское поле? – спрашивает Антон.

- Буйничское?… Нет, не помню, - Кипко будто отмахивается от вопроса, уводящего его в сторону. – Но ты должен знать: твой отец, несмотря ни на что, был великим поэтом.

- Несмотря на что? – поднимается Сажин.

- Ну, на его деятельность в Союзе, связи с правительством, разные письма, выступления в нужный момент…. Весь этот официоз… Даже Пушкин, Пушкин…. Об этом не принято говорить, но он сказал Жуковскому перед смертью о царе: «Был бы весь его»…. Тема поэт и власть бездонна.

- Может быть, - согласен Антон, но видно, что его эта тема совершенно не интересует.

Публичная библиотека, географический отдел, над тяжелым фолиантом сотрудник отдела и Антон Сажин.

- Как вы говорите? – склоняется над картой сотрудник.

- Трасса Могилев – Бобруйск – Буйничское поле.

- Нет, не вижу, помедлив, говорит сотрудник. – Здесь все на трассе, все самые малонаселенные поселки…. Такого поля нет…. Местное название, возможно…. Ничем не могу вам помочь…. Собственно, чем вызван ваш интерес?

- Отец в завещании…. Просил посетить…. Там, во время войны, - бормочет Антон.

- Возможно, есть более точное указание в его книгах? Не только в стихах. Он ведь и прозу писал, - подсказывает сотрудник.

- Да, я в курсе. Спасибо, - благодарит Антон.

- Вы все выясните на месте, - подсказывает сотрудник.

- Придется, - согласен Сажин.

- Война, - провожая Антона, говорит сотрудник. – Совсем неприметная точка на земном шаре может стать…. Ну, вы меня понимаете.

- Понимаю, - кивает Антон.

Дождь. У эстакады на выезде из Москвы стоит белая «Волга».

В машине Сажин, на заднем сидении его дети, рядом Елена Борисовна. Кирилл тянется за гитарой, берет аккорды, поет: «Мы едем, едем, едем в далекие края: хорошие соседи и добрые друзья….»

- Бард, - ворчит Евгения. – Менестрель, Окуджава, Высоцкий.

- Один любит болтать, другой – петь, - отзывается брат, перебирая струны. – Не знаю, что лучше…. Тра-та-та, тра-та-та, мы везем с собой кота.

- Кирилл, - поворачивается к внуку Еленам Борисовна. – Перестань! Ты что не понимаешь, куда мы едем и зачем?

- А деду нравилось, когда я пел, - говорит Кирилл, но гитару откладывает. – Он песню любил.

- Это песни? – возражает Евгения. – Детский сад. Слюнявчик одень и соску на веревочке.

- А по шее? – спрашивает Кирилл. – Папа, ну что она?!

- Вы можете помолчать хоть минуту? – спрашивает Антон, пробуя хоть что-то разглядеть за пеленой дождя.

- Я вообще не понимаю, зачем они увязались за нами, - раздраженно говорит Елена Борисовна. – К чему такая делегация? Ну, прямо демонстрация какая-то… Групповое действие….

- Ба, - успокаивает ее Кирилл. – Коллектив – это сила.

- И вообще, - сердится Елена Борисовна. – Я не понимаю, зачем этот автопробег? Вполне могли ехать на поезде.

- Не могли, - сухо отзывается Антон. – Нам это поле искать…

- Ну, хорошо…. И скажи, пожалуйста, - продолжает Елена Борисовна. – Почему твоя жена едет не с нами? Опять поссорились?

- Опять, - не спорит Антон.

Евгения закрывает глаза.

- Я сплю. В женском организме нехватка железа, а железо восстанавливается только во сне.

- У тебя девичий организм, - поправляет Кирилл.

- Папа, скажи, почему у умных родителей родятся глупые дети?

На заднем сидении начинается возня, тычки и неопределенные восклицания.

- Перестаньте! – требует Антон, смотрит на часы. – Ждем еще пять минут – и едем.

Окна машины закрывает плотная пелена дождя.

Антон включая «дворники». В образовавшемся просвете чуть дальше «Волги» останавливается первая модель «Жигулей».

- Ну, слава Богу, - говорит Елена Борисовна. – Едем!

За рулем «Жигулей» Вера Тарсис, рядом с ней Наталья Сажина, позади жена Антона – Татьяна. Женщины молчат. Вера нажимает кнопку радиоприемника. Голос диктора: « Преждевременная смерть Петра Сажина заставила скорбеть все население СССР. Тысячи друзей и почитателей его таланта почтили память поэта и писателя в Доме литераторов, похороны героя социалистического труда Петра Сажина состоятся на Новодевичьем….

- Да, выключите вы это! – истерично требует Наталья.

Вера переключает волну.

«Дождевой фронт накрыл все западную половину нашей страны, - слышат они метеосводку. – Тем не менее, ночи продолжают быть теплыми, напоминая нам о прошедшем лете.

Ту же информацию слышит в своей машине Старков, а видит он «Жигули» Веры Тарсис. Дистанция между двумя машинами метров пятьдесят, не больше.

- Грибов бывает много, когда ночи осенью теплые, - говорит Татьяна. – Скоро опята пойдут. Опята – дружные ребята.

- Будем читать стихи, - говорит Наталья. – Рифмовать будем…. Ну, кто первый?

- Умереть бы на бегу, в миг толчка, на самом взлете, - тихо читает Тарсис. – В атакующей пехоте, в окровавленном снегу….

- Вера, - говорит Наталья. – Скажите честно, это ОН вам подарил машину?

- Помог с очередью, - сдержанно отзывается Тарсис.

- А деньги, деньги откуда?

- Из тумбочки, - сухо отвечает секретарь Сажина.

- А где-то рядом есть мир, где автомобили и холодильники продаются в магазине, как хлеб и молоко, - говорит Татьяна. – Вот говорят «свободный мир» и не задумываются, что это такое, а это просто свобода покупать то, что тебе необходимо.

- Танька! Прекрати буржуазную пропаганду! – требует Наталья.

- Ненавижу плестись за кем-то! – сердится Вера. – Почему он так медленно едет?

– Свекровь не любит быстрой езды, - говорит Татьяна. - Антон слушается маму. Он всегда слушался маму и папу.

- Ваши проблемы – это ваши проблемы, - раздраженно отзывается Наталья. – Оставь нас в покое.

Антон Сажин останавливает «Волгу». По обе стороны дороги лес.

- Мальчики – налево, девочки – направо, – объявляет Евгения.

- Знаешь, твои бесконечные шуточки! – сердится бабушка, выбирается из машины, раскрывает зонтик и под зонтиком направляется к ближайшим кустам.

- Ба, тебе зонтик подержать? – кричит ей вслед Евгения.

Елена Борисовна только передергивает плечами.

Сцену эту видят из своей остановившейся машины Вера, Наталья и Татьяна.

- В таком темпе год будем ехать, - раздраженно говорит Татьяна.

- Да ладно тебе, - бормочет Наталья. – Знаешь…. Вот он умер, и мне стало казаться, что больше торопится нам всем некуда…. Совсем некуда…. Будто кончился завод пружины, а завести ее некому.

- Вот, вот, - бормочет Вера Тарсис. – Как тут не вспомнить языческий обычай. Вместе с властелином хоронят заживо его жен и слуг.

Татьяна, тем временем, достает из сумки фляжку, протягивает Наталье.

- Глотни…. армянский, пять звезд….

- Танька, ты бы это…. - бормочет Наталья.

- Никогда! Пьянство в СССР – есть форма дозволенной свободы, и помогает от грустных мыслей, - объясняет Татьяна. - Ну, как хочешь, - и Татьяна прикладывается к фляге.

Они едут. Осенний лес прекрасен. Прямая дорога кажется бесконечной.

Поет Кирилл под переборы гитары: «Дело было вечером, делать было нечего…»

- Мог бы и на стихи деда что-нибудь сочинить, - говорит Елена Борисовна.

- Пробовал, не получается, - откладывает гитару Кирилл. – Они у него грустные или про войну.

- А ты у нас веселый? – спрашивает Евгения.

- Я – веселый, - не спорит Кирилл.

Автозаправочная станция. Антон у окошка кассы. Ему терпеливо объясняют: « Повторяю, гражданин, нет у нас бензина. Привезут через два часа, не раньше.

- Сколько до ближайшей заправки?

- Двадцать километров, в Калаче.

- Не дотянуть.

Румяная тетка по ту сторону окошечка кассы только плечами пожимает.

К Антону подходит Вера Тарсис.

- У меня есть запасная канистра, могу поделиться.

- А дальше?…. Застрянем к ночи в лесу, тогда как?

Из «Жигуле й» наблюдают за происходящим Татьяна и Наталья.

- Нет бензина, - бормочет Татьяна. – Нет колготок, нет колбасы, нет совести.

- Будет колбаса, появится совесть? – спрашивает Наталья.

- Не знаю, - говорит Татьяна. – Не приставай, а то спрошу который час?

- Езжайте в этот Калач, - говорит Вере Антон, возвращаясь к машинам. – Сама знаешь, как с гостиницами, а нам там ночевать – это точно.

- Слушаюсь, Ваше Сиятельство! – берет под козырек Тарсис.

- Вера, не надо, - говорит Антон. – Хоть ты перестань валять дурака.

- Что случилось? – спрашивает в машине Елена Борисовна Антона.

- Нет бензина…. Будет через два часа…. Я послал Веру заказать гостиницу в райцентре.

- А ты назвал нашу фамилию?

- Кому?

- Этой даме в заправке.

- Ба, - сердится Евгения. – По-твоему наша фамилия – ключ от всех замков на свете.

- От большинства, - отзывается Елена Борисовна и тогда внучка выскакивает из машины и орет на весь свет диким голосом.

- Наша фамилия Сажины! Сажины! Сажины!! – потом садится в машину. – Все, папа, поехали!

- Женька, ты даешь! – восхищен сестрой Кирилл.

Сумерки. Провинциальный городок Калач, отмеченный одной лишь высокой колокольней церкви.

Холл гостиницы. Антона ждут. Судя по всему, ждут давно и терпеливо. Учительница ждет, белокурая красавица, и группа учеников старших классов.

- Товарищ Сажин! - поднимается навстречу Антону красавица. – Вся наша школа скорбит вместе с вами. Кончина вашего отца – это ужасный удар по отечественной словесности…. Муштакова!

Вперед выступает долговязая девица, в руках у нее текст речи: «Когда смертельные ветры войны задули над нашей родиной, Петр Сажин оказался в одном ряду с мужественными защитниками социалистического отечества….»

Антон на декламатора не смотрит и, похоже, не слышит девицу. Он смотрит на учительницу. Нравится ему учительница. И женщина сразу это чувствует.

В номере Антон и дети. Кирилл спит крепко, а Евгения никогда не упустит случай поболтать с отцом.

- Па, ты с мамой разведешься?

- Это еще почему? И тихо, Кирку разбудишь.

- Все разводятся…. Всем новенького хочется.

- Спи, не говори глупости.

- Тебе эта корова, училка, понравилась…. Я видела, как ты на нее смотрел.

- Ничего я не смотрел, - отворачивается к стене Антон.

- Смотрел, смотрел! – дочь садится у ног Антона. - Па, - шепчет она. – Я тут одно открытие сделала.

Молчит Сажин, но лежит с открытыми глазами.

- Старики – трусы, потому что у них есть опыт страха. У молодых его меньше, вот они и бояться меньше…. В общем, пуганая ворона куста боится.

- Все? – спрашивает Сажин.

- А наш дед тоже был трусом, да? – помолчав, и совсем тихо спрашивает дочь.

- Ну, чего ты мелешь?! – резко поворачивается к ней Антон. – Ты думай, что говоришь.

- Ну, один…. Там у нас…. Он говорит, что трус не может быть поэтом. Вот Бродский или Ахматова – поэты, а наш дед – государственный деятель.

- Как его зовут?

- Кого?

- Ну, критика этого.

- Как меня – Женькой.

- Он тебе нравится?

- Честно?

- Честно.

- Нравится, - Евгения, идет к своей койке, ложится….

- Я думаю, - говорит она. – Можно бояться просто страха…. Это самое страшное, когда человек не врага боится, не власти, не смерти, не ужасов всяких, а просто страха.

- Знаешь, как бы я твоему симпатичному ответил, - говорит Антон. – Я бы ему никак не ответил…. Дал бы по шее и все, потому что твой дед – это твой дед.

- Папка, я тебя люблю, - помолчав, отзывается Евгения. – Ты в курсе?

- В курсе, - говорит Сажин.

Женщинам достается номер на четверых. Елена Борисовна ко сну готовится, ворчит:

- Это не подушка, это черт знает что…. У меня давление…. Я не могу спать так низко.

Татьяна отдает свекрови свою худосочную подушку. Это одной рукой, а другой вновь достает из сумки фляжку с коньяком.

- Чокаться не будем, - говорит она.

- Татьяна, хватит! Ты опять? – реагирует на появление фляжки Елена Борисовна.

У графина стакан. Татьяна проверяет его на свет.

- В гостиницах почему-то никогда не бывает чистых стаканов, - говорит она. – Ну, мы его про-де-зин-фи-ци-руем, - протягивает стакан с порцией коньяка Наталье. – Давай! И пусть все часы в этой стране остановятся.

- Девушки, вы сошли с ума! – протестует Елена Борисовна.

- Ошибаетесь, - поворачивается к ней Татьяна. – Мы все давно уже не девушки.

- Что правда, то правда, - согласна Вера Тарсис, принимая флягу из рук Татьяны.

Утром они пробуют отправиться дальше. Тот же класс и та же учительница готовы их проводить. Школьники стоят молча, учительница – белокурая красавица - машет алым платочком.

- Дура, - оценивает ее поведение Татьяна.

В «Волге» Антон занят тем, что никак не может завести мотор. Сажин и Кирилл выходят из машины. Антон открывает капот. Стоит над двигателем в растерянности. Провожающие подходят ближе.

Старков решает, что пришел момент знакомства.

- Ночью заморозок был, - говорит он. – Свечи старые?

- Не знаю…. Может быть, - отзывается Антон.

- Сейчас, попробуем, - Старков садится за руль, со второго поворота ключа мотор заводится. Он выходит из машины. – Прошу, меня техника любит.

- Спасибо, - сдержанно благодарит Антон.

- Куда путь держите? – между прочим, спрашивает Старков.

- В Могилев.

- Попутчики…. Может, еще и встретимся, - и Старков направляется к своей машине.

Татьяна решительно покидает «Жигули» Тарсис. Распахнув дверцу «Волги», садится рядом с Кириллом.

Антон лишь молча косится в ее сторону.

- Я имею полное право быть со своими детьми, - говорит Татьяна.

- Если будете ругаться, я с Верой поеду, - предупреждает Евгения.

- Мы не будем ругаться, - успокаивает дочь Антон.

Привычная картина: пустынная дорога, следом за «Волгой» следуют «Жигули».

Наталья сидит рядом с Верой Тарсис.

- Слушай, - говорит Наталья. – Теперь, вроде, спросить можно: ты спала с Петром?

Вера молчит.

- Ну, скажи, продолжает Наталья. – Я еще молода, красива…. И не самая дура…. Ему нравилось мое тело…. Это точно…. Тогда почему, почему?

- Какая теперь разница? – негромко произносит Тарсис. – У него было много женщин…. Он был поэтом….

- Искал рифму? – раздраженно спрашивает Наталья.

- Может быть.

- Я его ненавижу…. Когда он жил, любила, теперь ненавижу…. Ненавижу мертвого.

Некоторое время они едут молча.

- Коньяк у Таньки хороший, - говорит Вера. – Я раньше любила только вина…. «Изабелла» – какой аромат!…. Мне раньше было плевать на градусы…. Старею, наверно….

- Ты старая, ты мерзкая, ты грязная, - говорит Наталья. – Почему он спал с тобой?

Вместо ответа Тарсис закрывает своей рукой руку Натальи. И последняя жена Петра Сажина руку не отдергивает. Жест этот можно счесть нежным, но длится он недолго. Вере приходится переключить скорость.

День. Время обеда. В те годы точки общепита встречались редко. Приходилось рассчитывать только на свои силы.

Путешественники устраивают пикник недалеко от дороги, на опушке березовой рощи. Погода отличная, солнышко светит.

У костра Кирилл с гитарой и Евгения. Остальная компания устраивается на брезентовом полотнище. Сухой паек, консервы, плюс печеная картошка.

Сестра занята картошкой. Брат ей помогает, наигрывая на гитаре, поет: « Скачет заяц бороздой, у него карман пустой. Женька к зайцу подошла, калача ему дала, подарила медный грошик, чтоб купил еды для крошек. А купил он табаку. Курит, лежа на боку. Этакий бездельник!»

- Вот ты и есть бездельник, - говорит Евгения, выгребая из углей картофелину.

- Самое полезное дело в мире – петь, - говорит Кирилл. – Если бы все люди пели, им бы некогда было делать разные гадости: подличать, воровать, убивать…. «Плывет, плывет кораблик. Кораблик золотой. Везет, везет подарки. Подарки нам с тобой….»

- Дико, - говорит Елена Борисовна, ни к кому особенно не обращаясь. – Никак не могу привыкнуть, что Петра нет с нами…. Мне все кажется, он вот-вот появится…. Он так любил все это…. На природе.

- В ресторанах тоже любил, - говорит Наталья.

- Уважаемая, Наталья Васильевна, - поворачивается к ней первая жена. - Есть один святой принцип: о мертвых или хорошо, или ничего. Вынуждена вам его напомнить.

- Нет ничего плохого в ресторанах, - роняет Наталья.

- Но ваш тон!

- Мам, передай консервный нож, - просит Антон, но нож передает ему Татьяна.

- Я тебя ненавижу! – походя, шепчет она мужу.

- За что? – спрашивает Сажин.

- За все.

- Зачем тогда пересела?

- Чтобы убедиться в ненависти.

- Ну и как?

- Убедилась.

Тем временем их дочери Евгении надоедает костер, она достает из багажника «Волги» коротковолновый приемник, вертит ручку настройки «Спидоллы». Быстро находит «вражеский голос»: « Как сообщает наш корреспондент Генри Каттнер, советские войска в Афганистане терпят большие потери в живой силе и технике….»

- Па, - приближается к основной группе Евгения. – Здорово слышно, здесь совсем не глушат.

Некоторое время все слушают радио «Свободная Европа». Первой приходит в себя Елена Борисовна.

- Женька, прекрати это! Это все ложь, ложь, ложь!

Татьяна демонстративно забирает у дочери приемник, отходит в сторону.

Вера Тарсис и Наталья рядом.

- Почему? – говорит Наталья. – Год нынче восьмидесятый, а не 37 –ой, нет Сталина, Ежова, Берии, а мы всего на свете боимся.

- Страх потерять благополучную жизнь может быть страшнее страха потерять саму жизнь, - помедлив, отзывается Тарсис.

- Верка, - говорит Наталья. – Ты не баба. Ты змий мудрый…. Ты это и о нем тоже, да?

Молчит Тарсис. Такая у нее манера: утвердительно отвечать на вопрос.

Кирил подносит на газете, измазанной сажей, последнюю порцию печеной картошки. Он поет: «Эх, картошка объеденья, пионеров идеал. Тот не знает наслажденья, денья – денья, кто картошку не едал».

На подъезде к Могилеву они вновь встречают Старкова. Тот голосует, стоя у своей машины. Долг платежом красен. Антон тормозит.

Позади «Волги» пристраивается и машины Веры Тарсис.

- Что у вас? – распахнув дверцу навстречу Старкову, спрашивает Сажин.

- Сцепление, гори оно огнем…. Старье…. До города не подбросите?

- Нет проблем, - говорит Сажин. – В «Жигулях» есть место…. Вера, подвезем товарища?

Тарсис кивает. Старков, прихватив дорожную сумку из своей машины, занимает место на заднем сидении рядом с Татьяной.

- Очень люблю одно замечательное выражение, - говорит он. – «Мир не без добрых людей».

- На радость злых, - отзывается Тарсис.

- Ну, это вы слишком, - улыбается Старков. – Не расстраивайтесь. Все будет хорошо.

- Будет …. Будет, - бормочет Татьяна. – Какой-то всеобщий будизм! И это в христианской стране.

- Вы верите в Бога? – спрашивает Старков.

- Верю! – чуть ли не с вызовом отвечает Татьяна.

- В коньяк ты веришь больше, - говорит Наталья.

- Не знаю, - задумывается Татьяна, грустит. – Может быть.

- Вечный дух бунтарства заложен в нашем народе, потому и пьем, - говорит Тарсис.

- Она все знает, - кивает на Веру Татьяна, достает свою фляжку, предлагает Старкову. – Хлебнуть хотите?… Как Вас?… Виктор….

- Степаныч, - напоминает Старков. – Не откажусь…. У меня тут и лимончик завалялся, - он копается в своей сумке и находит лимон.

Вновь моросит дождь. По пустой трассе мчатся на запад два легковых автомобиля.

Елена Борисовна устала. Она неважно себя чувствует. Отсюда и чрезмерная ворчливость.

- Женька, я не могу слышать этот жаргон! Что такое чувиха?

- Девушка, - невозмутимо отзывается внучка.

- Девушка – это девушка, а чувиха – это уголовная кличка подружки бандита.

- Ба, ты слишком, - говорит Кирилл.

- Не тебе меня учить, что слишком, а что нет…. Антон, останови сейчас же!

- Мама, что случилось?

- Останови сейчас же! Меня тошнит…. Я устала…. Останови.

Антон тормозит. Елена Борисовна выходит из машины, раскрывает зонтик. Она медленно идет под дождем по дороге.

«Жигули» тоже останавливаются.

- Капризы королевы, - объясняет ситуацию Татьяна. – До Могилева она, надо думать, пойдет пешком…. Марш-бросок любимой свекрови.

- Перестань издеваться над старухой, - говорит Вера Тарсис.

- Да, какая она старуха!…. Всех нас переживет, - ворчит Наталья.

- Не всех, я вижу, устраивает цель вашей поездки, - говорит Старков.

- Цель как цель, - косится на него Вера Тарсис. – Не в этом дело.

- Дело всегда в цели, - говорит Старков. – Все остальное – полная ерунда.

В чем дело пробует выяснить Антон. Он выбирается из машины, идет следом за матерью, захватив ее плащ.

- Ливень был настоящий, когда мы встретились…. Потоп…. – говорит Елена Борисовна. – Лето было дождливым…. Лило без конца, а он веселился. Он всегда веселился…. Его и любили за веселость, но я –то знала, что за всем этим было…. За улыбками и смехом.

- Тебе не холодно? – спрашивает Антон.

Елена Борисовна резко поворачивается к сыну.

- И женщины ему нужны были, чтобы уйти от тоски! – почти кричит она. – Разные бабы…. Все равно какие: бездарные или талантливые, умные или глупые…. Главное, чтобы их было много…. Но каждой он умел внушить, что она единственная.

Антон набрасывает на плечи матери плащ. Молча идет рядом с ней. Елена Борисовна останавливается.

- Знаешь, что он мне сказал однажды?… Уродов мужиков пруд – пруди, а женщины все красавицы. Ты слышишь – все красавицы!

Антон обнимает мать. Они стоят так некоторое время, потом медленно возвращаются к машине.

Без комментариев в «Жигулях» не обойтись. Вера Тарсис вновь следует за «Волгой».

- Утешил мамочку, - говорит Татьяна. – Всегда одно и тоже: актерство, истерика, поза, сопли и вопли.

- Здесь ничего не поделаешь, - отзывается Вера. – Она актриса.… Причем неплохая.

- Это верно, - согласен Старков. – Я ее помню в фильме «Буря», молоденькую совсем….. Скажите, а Антон Петрович кто по профессии?

- Архитектор, - отзывается Татьяна. – Коробки строит и называет их домами.

- А вы, собственно, кто? – резко поворачивается к пассажиру Тарсис. - Почему сидите в нашей машине и задаете разные вопросы?

- Военный пенсионер, - спокойно отзывается Старков. – Вот задумал навестить друга в Могилеве….

- В каком чине на пенсию вышли? – спрашивает Вера.

- Подполковник.

- Годится, – решает Тарсис.

- Что годится?

- Под полковником живется неплохо.

- Вера, - говорит Наталья. – Товарищ может о нас плохо подумать.

- Пенсия… Женаты? – продолжает допрос Вера.

- Вдовый.

- Девушки! – весело ставит точку Тарсис. – У нас тут жених готовый. У кого есть интерес.

Город Могилев. Вокзал. Обычная, невеселая сцена отправки новобранцев осеннего призыва. Военком города нервничает, слишком много слез, просьб и разных накладок, а тут еще и Антон Сажин с его странным вопросом.

- Ну, воевал я здесь! – раздраженно отзывается военком. – Но откуда мне знать все географические точки….

- Мой отец, - начинает Сажин.

- Что ваш отец! Я стихов не писал и никогда не читал. Я не любитель поэзии… Мне не до лирики…. Видите, что творится…. У всех только один вопрос: куда?!

Сажин поворачивается, уходит. Несколько женщин сразу же окружают военкома.

- Стойте! – окликает он Сажина. – У нас музей есть боевой славы…. Шмарук там директором, он все знает.

Музей боевой славы помещается в месте непрезентабельном: что-то вроде полуподвала. Шмарук пробует стащить по лестнице вниз большой, грубо сколоченный ящик. Посетителям, Антону и его детям, директор музея рад безмерно.

- Поможем, да? - говорит он Сажину. – Берись ребята.

Ящик совместными усилиями оказывается в одной из комнат музея.

- Актив-то есть, - ворчит Шмарук. – Только у одного радикулит, у другого грыжа, у третьему внука нужно в садик…. Да ну их…. Так, ящик сюда подвинем. Тут у нас партизанская землянка будет…. Я даже рацию достал довоенную…. Ящик вот вместо стола…. Сейчас я вам экскурсию…. Имеем три тысячи экспонатов. Есть бесценные.

- Моя фамилия Сажин, - говорит Антон. – Мы, собственно, к вам за справкой.

- Сажин! – отступает на шаг директор. – Петра Сажина сын! Да как я сразу не узнал! Идемте! – он тащит гостей за собой в соседнюю комнату.

Стенд там – весь посвященный военной биографии поэта. И не только военной.

- Почему Сажин? – поставленным голосом начинает Шмарук. – Родился он не в нашем городе, но в середине тридцатых работал корреспондентом местной газеты «Знамя труда». Потом написал свою знаменитую поэму «Люди земли», стал знаменит и перебрался в Москву…. Вот, кстати, номер газеты со статьей спецкора Сажина….

- Дед у нас был – фигура, - шепчет Евгения.

- А мы и не знали, - отзывается Кирилл.

- Что ты сказал? – поворачивается к нему Шмарук.

- Нет, мы так просто, - смущен Кирилл.

- Дважды военные пути Петра Сажина проходили через нашу область, - продолжает рассказывать директор. – Первый раз в скорбные месяцы 1941 года….

Пустой ресторан местной гостиницы. Могла бы и вместе поместиться наша компания, но Елена Борисовна сидит отдельно. Вера Тарсис, Татьяна и Наталья – за одним столом.

Пусто в ресторане. У столика женщин официантка – лицо каменное.

- А меню у вас есть? – спрашивает Татьяна.

- У нас сегодня рыбный день, - сухо отзывается официанка.

- В ресторане – рыбный? – удивлена Татьяна.

- По всему городу сегодня, - отвечает девушка.

- Но мы не русалки, - сердится Тарсис. – Мы мясо любим.

Официантка на подобные шутки не отвечает.

- Ну, что нести?

- А что есть? – спрашивает Наталья.

- Уха и треска с вареным картофелем.

- Несите, - разрешает Вера.

Официантка удаляется, не торопясь.

- Знаю, знаю все, что ты скажешь, - поворачивается к Татьяне Вера Тарсис. – Но в этом есть и своя прелесть…. Весь город сегодня хлебает уху и заедает треской. Все равны. Никакой зависти! Кто сказал, что равенство в бедности хуже конкуренции в богатстве.

- Это демагогия, - отмахивается Наталья. – Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным – вот тебе и вся философия нормального человека.

- Нормального мещанина, - говорит Вера. – Ладно, не сердись…. Интересно, как долго нам ждать эту уху?

- Только не спрашивай, который час? – отзывается Наталья. – Спросишь – убью.

Одна за столиком Елена Борисовна. Сидит в печали, пьет бледный чай, откусывая маленькие кусочки от засохшего ломтика черного хлеба, напевает еле слышно песенку внука: «Мы едем, едем, едем…»

- Мамочка в трауре, - отмечает, наблюдая за ней, Татьяна. – Изволим грустить и поститься.

- Не надо так, - тихо говорит Вера Тарсис. – Все мы в печали…. Я…. Вдруг подумала….. Кто мы все без него?… Умер Сажин – и пустота…. Внутри пустота, и вокруг ничего, вакуум…. Это нам только казалось, что все мы занимались делом и жили своей жизнью…. А жили мы только им, им одним, его поэзией, его славой, его значимостью…. И эта дикая поездка только затем, чтобы продлить время с ним рядом.

- Ты, Верка, жестокий человек, - говорит Наталья. – Ну, тебя к черту вместе с этой ухой! – последняя жена Сажина встает и уходит.

- Пить брошу, - вдруг заявляет Татьяна. – Курить брошу, мужа брошу…

На этот раз Вере Тарсис достается небольшой, но отдельный номер. Из сумки она достает необходимые вещи. Стук в дверь.

- Открыто!

Входит Старков.

- Можно, я к вам.

- Понятно, что не к Папе римскому.

- Можно сесть? – спрашивает Старков.

- Все, что хотите.

- Ну, мало ли что я хочу? – улыбается Старков. – Например, поцеловать вас?

- Целуйте, - невозмутимо отзывается Вера Тарсис.

В « партизанской землянке» у стола – ящика Шмарук и Сажин.

- Вы не думайте…. Я не сумасшедший, - говорит Антону директор музея. – Только я там остался, на войне. Вот 35 лет прошло, а я там…. Может, и музей этот потому…. Я там, и еще не знаю, что они Асю убили и детей…. Ну, вы понимаете?…. Мне всегда казалось, что и ваш отец тоже никак не мог вернуться с войны…. Это бывает. - Шмарук поднимается, отстранив плащ-палатку достает штоф с мутной жидкостью. – Не знаю, что с этим делать. Тут имитация самогона: взболтал обычную воду с содой. Правда, похоже?

- Похоже, - не спорит Сажин.

- Пили партизаны – это точно, но как я это поставлю, в открытую…. Не поймут…. Не всякая правда жизни нам нужна… Верно я говорю?

- Наверно, - не спорит Антон.

- Вы острожный человек, - усмехается Шмарук. – Это правильно…. Жить нужно осторожно…. Так, значит, где это поле?… Буйничское, Буйничское?… Что-то у меня с ним связано…. Погодите, - директор покидает «землянку».

Сажин невольно тянется к штофу, вытаскивает пробку, нюхает содержимое….

Шмарук возвращается, кладет на ящик стопку писем, перевязанную бечевкой, перебирает конверты, вытаскивает один. Из конверта извлекает письма, за ним старую фотографию.

- Вот, - говорит он. – Фронтовик прислал: Егор Фесенко…. На фото он с другом и надпись сзади: «Помни, Егор, Буйничское поле».

- А что в письме?

- Ничего особенного. Фесенко рассказывает о своем друге, который погиб под Будапештом. О том поле больше ничего.

- Есть обратный адрес.

- Да, конечно, - Шмарук читает адрес. – Могилевский район, деревня Судож…. Здесь недалеко, километров тридцать.

Вечер. У музея ждет отца Евгения.

- Ну, узнал? – спрашивает она.

- Есть зацепка, - отвечает Антон. – А где Кирилл?

- С мальчишками, в парке, поет им про дядю Степу.

Они идут мимо парка.

- Переночуем, а утром поедем искать то поле, - говорит Сажин.

- Па, - осторожно начинает Евгения. – У деда было четыре жены, а у тебя всего одна…

- Ну и что? – останавливается Сажин.

- Пусть одна и будет, - говорит девушка.

Сажин молча идет дальше.

- Я так думаю, - осторожно начинает Евгения. – Когда дети родятся, это как клятва в верности, а если потом…. Предательство, да?

- Женька! - останавливается Сажин. – Ну, тебя к черту! Умная дочь хуже землетрясения.

Трудно быть единственным мужчиной в такой компании.

Скупо освещенный холл гостиницы. В углу, в кресле, у торшера, под пальмой, ждет сына Елена Борисовна.

- Антон!

Сажин и Евгения останавливаются.

- Посидите со мной.

- Ба, я спать хочу, - говорит Евгения.

- Спи…. Все спите.

Антон садится рядом с матерью.

- Привет! – Евгения уходит.

- Спокойной ночи, - Елена Борисовна поворачивается к Антону. – Ты, наверно, тоже устал?…. Водить машину – тяжелая работа…. Впрочем, и сама жизнь – тяжелая работа…. Знаешь, о чем я еще думаю последнее время…. Вот роли…. Все, что я сыграла…. Это было совсем нетрудно. Гораздо трудней сыграть саму себя.

- Ма, - улыбнувшись, говорит Антон. – Неправильно у нас издают «Книгу мудрых мыслей». В конце просто необходимы пустые страница, и каждый…

- Ну, иди… спи, - машет рукой Елена Борисовна.

Но Сажин не уходит.

- Все будет хорошо, - помолчав, говорит он матери.

- Может быть, - усмехается Елена Борисовна. – Когда-нибудь, у кого-нибудь, где – нибудь….. У меня трудный характер, да?

- Есть немного, - не спорит Сажин.

- А ты никогда не думал почему? Молодой я была веселой и легкой…. А потом…. Твой отец сделал меня такой…. Он ушел, когда мне и тридцати не было, а я многим нравилась. Я была звездой, самой настоящей звездой…. Сто раз могла выйти замуж, но каждого мужчину невольно сравнивала с твоим отцом…. Вот и осталась одна.

- Я не в счет? – подает голос Сажин.

- Ты… Ты совсем другое дело, - отмахивается Елена Борисовна. – Ты думаешь, он меня наказал разводом, тем, что бросил…. Нет, он меня приговорил к одиночеству…. И нет наказания страшнее.

Звонит дорожный будильник. Вера Тарсис прижимает кнопку, рядом с ней Старков.

- Доброе утро, - говорит он.

- Привет!

- Снова в путь?

- Снова.

- И куда, если не секрет?

Вера набрасывает на плечи халат.

- Ты уже об этом спрашивал…. Три раза спрашивал… Одевайся и уходи, - говорит она.

- И это все? – удивлен Старков.

- Все! И как можно быстрей.

- Тебе… со мной…. тебе плохо было ночью?

- Нормально.

- Тогда почему?

- Ночь – это ночь, а день – это день, - поворачивается к Старкову Вера.

- Вот не знал, - с обидой отзывается Старков. – А утро – это утро, а вечер – это вечер? Так?

- И чего ты ждешь? – пристально смотрит на Старкова Вера. - Стонов и всхлипов, благодарных поцелуев от одинокой женщины. Сделал свое дело – и топай дальше!

- А пенсия моя как же? – спрашивает Старков.

- А никак, - говорит Вера, у двери в душ оборачивается. – Вернусь через пять минут в пустой номер. Ты понял?

Тридцать километров, осенью, по бездорожью – проблема. Первой застревает «Волга» Антона. Некоторое время он дергается, переключая передачи, но безуспешно. Машина застревает еще безнадежней, напрочь перекрывая узкую, лесную дорогу «Жигулям» Веры Тарсис.

Сажин предлагает пассажирам выйти, пробует двинуться вперед налегке, потом просит толкнуть машину….

Глинистый, скользкий грунт, нет упора, да сил у женщин немного, хотя только Елена Борисовна считает себя свободной от попыток вызволить тяжелый автомобиль.

По брюхо в грязи увязает «Волга».

Сажин достает из багажника трос, цепляет за крюк своей машины, тянет к «Жигулям»…

Вера упрямо пробует сдвинуть «Волгу» задним ходом, но сама сползает в кювет.

Остальная компания молча наблюдает за безуспешной спасательной операцией. Только у Татьяны начинается истерика.

- Ненавижу все это! – кричит она. Грязь, мерзость! Одна грязь и мерзость!… Ненавижу!

Антон подходит к жене, берет ее за руку, крепко берет. Татьяна пробует сопротивляться.

- Ненавижу!

Антон уводит жену прочь по направлению движения автомобилей. Татьяна постепенно успокаивается.

- Мне больно, - говорит она.

Сажин ослабляет хватку, останавливается.

Издалека наблюдает за ними остальная компания.

Один лишь Кирилл использует момент, достает гитару. Он поет очередную детскую песенку, сидя у распахнутой дверцы «Волги»: «Солдат заспорил с королем: кто старше, кто важней? Король сказал: - Давай пойдем и спросил у людей…»

- Деревня близко, - говорит Антон жене. – Мы с тобой сейчас пойдем туда, отыщем трактор и вытащим машину.

- Никуда я не пойду!

- Ты пойдешь со мной в деревню, - твердо повторяет Антон.

- Ты ничего не понимаешь, - говорит Татьяна. – Только он любил меня. А вы, вы…. Кем я была для вас? Ничем….. Только на не нем все держалось…. Имело смысл…. А теперь, теперь все кончено….

- Эта Судож – большая деревня, - говорит Антон. – Там должен быть трактор.

На этот раз все слушают песню Кирилла, даже Евгения помалкивает и смотрит на брата с нежностью, совсем ей несвойственной.

«Ну что ж, - ответил свинопас, - скажу я кто важней из вас. Из вас двоих важнее тот, кто без другого проживет! Ты проживешь без королей? Солдат сказал: - Изволь! – А ты без гвардии своей? - Ну нет! – сказал король».

Антон и Татьяна идут по луговой дороге в виду деревни. Первым Сажин, сразу за ним Татьяна. Некоторое время идут молча.

- Я устала, - наконец говорит Татьяна.

Сажин останавливается.

- Зачем ты меня увел?

- Им и так трудно, - говорит Сажин. – А тут еще ты со своей истерикой…. и пьянством.

- Вот это не трогай, - предупреждает Татьяна. – Это святое….

- Святое? Детей хоть пожалей.

- Деток он любит… Добрый папочка…. Гуманист ты наш! Ангел мира!

Антон молча поворачивается, идет дальше. Татьяна плетется следом, поет, подражая сыну: «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик. Тише, Танечка, не плачь. Не утонет в речке мяч».

Антон вновь останавливается. Татьяна прижимается к его спине, бормочет.

- Я люблю тебя…. Спаси меня…. Спаси, пожалуйста.

Антон поворачивается к жене, целует ее лоб, щеки, губы. Обняв, прижимает к себе крепко.

Трактор особых усилий вытаскивает из грязи «Волгу», следом за ней на тросе «Жигули». Движутся машины по лесной дороге следом за трактором, а за машинами идет вся наша компания странных путешественников.

В деревне Сажин пробует расплатиться с трактористом. Веселый парень от денег отказывается.

- Не надо. Все равно пропью.

- Ну, спасибо тебе, - говорит Антон. – Не скажешь, где Петр Фесенко живет?

- Живет? – удивленно смотрит на Сажина тракторист. – Помер Семеныч, этой весной и помер.

Вдова Фесенко, женщина еще не старая, работает на лесопилке, продольной пилой заведует. Гремят механизмы. Сажину кричать приходится.

- Ваш муж письмо прислал в музей, - кричит Сажин. – Там фото и надпись: «Помни, Егор, Буничское поле». Мы это поле ищем.

Женщина выключает рубильник, стаскивает рукавицы. Тихо на лесопилке.

- Добрый он был человек, мой то, - говорит женщина. – Ты мне скажи, почему добрые быстро помирают, а злые долго живут?

Молчит Сажин. Не знает он ответа на такие вопросы. Женщина пристально смотрит на Антона.

- Помню я ту фотку, старая карточка…. Только где то поле не знаю …. Может Егор?

- Да, да, конечно, - рад Сажин. – У вас есть адрес?

- Зачем адрес. Он в правлении, цифры пишет.

Стоят машины путешественников у совхозной конторы. Вокруг ходит народ, от дел свободный, понять старается, кто такие и зачем?

- Зачем на Марс летать, - говорит Вере Тарсис Наталья. – Вот тебе другая планета…. Смотри, инопланетянин на велосипеде едет в ватнике. Знаешь, я жизни боюсь, жизни вообще…. Пока Петр жил, как под колпаком….. Все размеренно, предрешено, все понятно….

- Рабы тоскуют по цепям, - бормочет Вера.

- Может быть, - отзывается Наталья. – Ну, ее к чертям свободу эту…. Я бы сейчас отдала пол жизни, чтобы Петра вернуть.

«Инопланетянин» в ватнике склоняется к окну машины, стучит. Вера опускает стекло.

- Баранцевич не с вами? – спрашивает «инопланетянин».

- Нет, - отвечает Вера. – Нет с нами Баранцевича.

- Вы не из области?

- Нет! – раздраженно отзывается Наталья. – Мы из Рио де Жанейро.

Егор, сурового вида мужчина, под крышей сидит и «пишет цифры», бухгалтером работает в совхозе. Рядом , за столом, любопытная девица перебирает какие-то бумажки, но с гостя глаз не сводит.

- Документы? – строго смотрит Егор на Антона.

Сажин, усмехнувшись, протягивает бухгалтеру паспорт. Тот внимательно изучает удостоверение личности гостя, затем продолжает допрос.

- Все правильно…. Только зачем вам это поле?… Может там какой сейчас секретный объект…. И всяким указывать место….

- Мой отец, известный поэт, воевал на этом поле, - сухо говорит Антон.

- Поэты не воюют, - бурчит Егор. – Поэты стихи пишут.

- Да ты что говоришь, дядя Егор! – возмущена девушка. – Это же знаменитый поэт и писатель Сажин. Его вся страна знает…. Еще кино было…

- Ты молчи, и дело свое делай, - ворчит бухгалтер. – Я поэтов не знаю. У них своя компания, у меня – своя.

Тем не менее, сидит Егор в машине рядом с Антоном. На заднем сидении дети и Татьяна.

- Удобная машина, - говорит бухгалтер, – просторная. На таких начальство ездит. Ты начальство?

- Архитектор, - отзывается Сажин.

- Папа дома строит, - говорит Евгения. – Жилым строительством занимается.

- Архитекторам, значит, «Волга» положена? – спрашивает Егор.

- Это отца, - говорит Сажин. – Он был начальством.

- Так как? – удивлен бухгалтер. – Ты ж говорил, что поэт знаменитый. Поэты начальством не бывают.

- Бывают, - говорит Антон.

- А командуют-то они над кем? – продолжает допрос бухгалтер. – Над поэтами.

- Скажите, Егор Палыч, в вашей деревне все такие любопытные? – спрашивает Татьяна.

- Все, - уверяет ее бухгалтер, но вопросов временно не задает. Он слушает песню Кирилла.

Младший Сажин струны перебирает и больше бормочет, чем поет: « На свете старушка спокойно жила, сухарики ела и кофе пила…»

- Сын? – спрашивает у Антона бухгалтер.

Сажин кивает.

- Это правильно, - серьезно одобряет Егор. – Дед стишки писал, внук песни поет….. Сейчас будет поворот к птицефабрике.

Машины стоят на краю поля под паром. Небольшого поля у дороги. С одной стороны невысокие строения, с другой, за перелеском, купол церкви….

- Буйничское поле, оно, - говорит бухгалтер. – Тут мы сразу после войны с Петром…. Бабы на себе пахали, а мы старый трактор отремонтировали, и на нем…. Вот был праздник.

Наши путешественники выходят из машин. Молча стоят, смотрят на Сажина. Антон открывает багажник, достает оттуда картонную коробку, из коробки извлекает урну с прахом отца. Он держит ее в руках, будто не знает, что делать дальше….

Тогда капитан – танкист шел первым через поле. Он сжимал в руке длинный шест, нащупывая им дорогу. Он шел медленно, а за ним плелись все остальные. Последним – Сажин.

Птица выпорхнула прямо из-под его ног, Сажин проводил ее взглядом, и в это время раздался взрыв мины. Сажин не увидел капитана, а следом за взрывом людей на поле стали обстреливать минометы….

Теперь он бежал, один, минуя открытое пространство, пока не наткнулся на девушку – санинструктора. Девушка попыталась встать, но не смогла.

Сажин склонился над ней.

- Держись! Ну, крепче.

Он нес девушку на спине. Он почти бежал сквозь взрывы. Потом руки санинструктора разжались, отпустили его шею.

Сажин склонился над девушкой. Губы ее шевельнулись.

- Что ты, что? - сказал девушке Сажин. – Тебя как зовут?

Девушка не ответила. Он разодрал гимнастерку на месте раны. Неподвижная грудь девушки была в крови, и он понял, что в перевязке уже не было смысла.

- Не умирай, - выдохнул Сажин. – Ты красивая, ты очень красивая.

Он нес тело девушки на руках к близкому перелеску, а минометы продолжали бить по Буйничскому полю.

Теперь по полю этому идет Антон Сажин. Идет как сеятель, разбрасывая пригоршнями страшные семена праха отца. Он идет медленно, идти трудно, ноги утопают в мягкой, пропитанной дождями земле.

За Антоном, шеренгой, идут его дети, мать, Наталья, Татьяна, Вера Тарсис. Елена Борисовна берет за руку Кирилла, Кирилл ищет руку сестры…. Так, постепенно, все они берутся за руки….

На дороге, у края поля, останавливается машина Старкова…. Он сразу понимает, что происходит, молча бежит, пытаясь догнать Антона.

На Старкова никто не обращает внимания.

- Так, значит, - он тяжело дышит, догнав ведущих.

- Помолчи, а, - советует ему Вера.

Старков молчит. Он и в самом деле не знает, что делать. Идет рядом…. Вера протягивает ему руку….

И теперь они идут все вместе, следом за Антоном, крепко взявшись за руки.

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.

Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..

суббота, 6 июля 2013 г.