КУРИШЬ? ПСИХ.

«Курение - признак психического заболевания? У трети курильщиков зафиксировано расстройство психики. Эксперты утверждают, что курение может быть признаком психического заболевания, пишет корреспондент Independent Джереми Лоренс. Об этом говорится в докладе "Курение и психическое здоровье", опубликованном на этой неделе Королевским колледжем врачей и Королевским колледжем психиатров. В этой связи Британский фонд борьбы с заболеваниями легких (British Lung Foundation) порекомендовал врачам направлять курящих пациентов на обследование к психиатру».

 Получается, до 42 лет я был кандидатом в психи, так как курил по пачке «Беломора» в день. С тех пор я вне подозрений. И меня наша бдительная, израильская медицина на обследование к психиатру не отправит. Господи! С каким бы удовольствием я бы вернулся в годы возможного психического расстройства, но, увы – физическое здоровье не позволяет. В любом случае, наступление на курящую публику продолжается и переходит в решающую атаку. Одно дело, когда потребитель никотина, рискует заболеть раком легких. Другое – он всегда готов тронуться умом и нанести вред окружающим. Либеральный фашизм жить не сможет без единообразия во всем. Скоро, глядишь, возникнут тайные общества курильщиков, преследуемые полицией. Готовится, судя по всему, очередная глупая компания, вроде истерики по поводу «всемирного потепления» или «озоновых дыр». Курение – зло бесспорное, но еще большее зло – попытки сделать весь мир людей некурящим, хотя бы потому, что ничего в этом мире не изменится: дымим мы, сокращая свои дни, или не отравляем организм никотином. Адольф Гитлер никогда не курил. Альберт Эйнштейн был заядлым курильщиком.

КАК СТОЯТЬ ИОСИФУ БРОДСКОМУ?

  

   

 В статье И. Спивака, опубликованной на сайте Sem40, нахожу:

   "Известный поэт Иосиф Бродский в беседе с польским писателем А.Михником среди прочего сказал: "Если говорить о религии, то, формируя для себя понятие Верховного Существа, я бы сказал, что Бог есть насилие. Ведь именно таков Бог Ветхого Завета (т.е. Бог евреев - И.С.). А свое упоение поэт нашел в католицизме, о котором американский философ ХVIII века Колден писал: "Если бы к этому времени (т.е. к ХVI веку - И.С.) не началась реформация в религии и некоторые народы не избавились бы от власти (римских) пап, наука и знание были бы в наш век подавлены в зародыше и мы по сей день пребывали бы в варварском невежестве".

   Насчет роли католицизма спорить не буду. Не наше это еврейское дело разбираться в тонкостях христианства, не стану касаться и всей статьи И. Спивака - спорной и неточной по своей сути. Остановлюсь лишь на этой цитате, вырванной из контекста. Полностью она звучит так: "Я еврей, - говорил Михнику Иосиф Бродский, - Стопроцентный. Нельзя быть большим евреем, чем я. Но я думаю, не только потому я еврей. Я знаю, что в моих взглядах присутствует некий абсолютизм. Что до религии, то если бы я для себя сформулировал понятие Наивысшего существа, то сказал бы, что Бог - это насилие. А именно таков Бог Ветхого Завета. Я это чувствую довольно сильно. Именно чувствую, без всяких тому доказательств".

   Итак, Иосиф Бродский считал себя евреем не только по папе и маме, но и по ВЕРЕ. Здесь не место доказывать И. Спиваку, что под словом "насилие" далеко не всегда нужно понимать зло... И все же скажу несколько слов. Насилие над рабством в душах человеческих, над языческими предрассудками, над злыми и порочными страстями потомков Иакова - разве это не Бог Ветхого Завета. Разве не насилие сотворил Всевышний над праведником и страдальцем Иовом, да и над всем еврейским народом, сделав его народом "отдельным", "избранным" и тем самым обрушив на него тяжкие испытания. Да и вопрос самой веры в иудаизме - вопрос сложнейший, в котором нельзя разобраться по схемам и догмам иных религий, чем, как будто, и занимается автор статьи.

   И никогда не искал поэт "упоение в католичестве". Здесь кто-то обманул И. Спивака. Бродский был мудрым, глубоким философом, знал все религии мира, но "церковным" человеком так и не стал и был похоронен на протестантском участке кладбище Сан-Микеле в Венеции, как пишет об этом друг и биограф поэта Лев Лосев: "...поскольку на католическом и православном не разрешается хоронить людей без вероисповедания". Нет над могилой поэта креста и шестиконечной звезды, есть только имя, но, уверен, этого имени достаточно, чтобы глубоко уважать похороненного в ней человека, и гордится тем, что он был рожден евреем. Иосиф Бродский, и это надо бы знать И. Спиваку, не просто "известный поэт", а лауреат Нобелевской премии, поэт и эссеист высочайшего дарования, гениальность которого признается многими и не без оснований.

   Сложность его творчества и мировоззрения не поддается примитивным правилам сложения и вычитания. И суждение о нем И. Спивака мне напомнили судилище над поэтом, обвиненным в тунеядстве, в ходе которого судья кричала на Иосифа Бродского: "Никаких, "я полагаю", Стойте, как следует! Не прислоняйтесь к стенам. Смотрите на суд! Отвечайте суду!"

   Вот уже прошло десять лет со дня смерти Бродского, а требования "стоять, как следует!" слышны по-прежнему. Грустно все это.

 Часто обвиняют поэта в том, что он, еврей, без раздумий выбрал эмиграцию на Запад, а не репатриацию в Израиль. Представим себе, что Иосиф Бродский выбрал бы Еврейского государство для постоянного места жительства, а не США. Ну, конечно, встретили бы его по высшему разряду. Все-таки борец с тоталитарным режимом, первоклассный поэт, мировая знаменитость. Но на фанфарах при первой встрече, убежден в этом, все бы и кончилось. Наша лево-либеральная серость, издавна заправляющая в идеологии, сразу бы почуяла носом, что Бродский далек от социалистических и либеральных идей, что блеющим барашком в общем стаде он быть не собирается. Тут бы и началось. Все эти "прогрессивные" поэты и писатели, как их именовали в СССР, начали бы незамедлительно компанию интриг и травли. В этом они большие мастера. Какая нобелевская премия, какая кафедра в университете? В лучшем случае, Иосиф Бродский потерял бы еще годы и без того недлинной жизни, а приобрел комнатушку в хостеле и жалкое пособие по безработице. Судьба в Израиле таких больших талантов, как Михаил Калик и Герц Франк – прямое тому доказательство.

   Смог бы научить Бродского уму-разуму автор предисловия к первому собранию сочинений поэта - Михаил Хейфец, схлопотавший за этот героический поступок солидный тюремный срок? Не думаю. Крепким орешком был поэт. Ну, а сам Хейфец быстро сообразил, что выжить в Израиле можно лишь согласно слегка модернизированной пословице: "С волками жить - по заячьи пищать". Ну и выжил. Дай ему Бог и дальше здоровья.

   Левый террор в идеологии вытравил из страны не один талант, не одно отважное, любящее родину предков сердце. Левый террор обрек Израиль на опаснейшее, боюсь, фатальное, поражение в пропагандистской войне. Своре "партийных" бездарей, захвативших все места у жалкой кормушки, никогда не нужны были такие евреи, как Иосиф Бродский. Думаю, и об этом не догадывается его новоявленный хулитель - И. Спивак

АЛЕКСАНДР ПУШКИН И ФУТБОЛ ЗИМОЙ

Читаю: «1 апреля в Израиле началась сильная пылевая буря - ветер приносит песок с территории Египта. Министерство экологии сообщило, что по всей стране отмечена высокая степень загрязненности воздуха».  Даже на улицу не советуют выходить пожилым людям и сердечникам. Замечательный кинорежиссер Эльдар Рязанов советовал относиться к капризам природы спокойно:

«У природы нет плохой погоды -
Каждая погода благодать.
Дождь ли снег - любое время года
Надо благодарно принимать…»

 А куда деваться? Здесь с Эльдаром Александровичем Рязановым не поспоришь, хотя о хамсине он ничего не пишет. Но вот недавно узнал, что за благодарностью насчет жары, снега, холода, метели, дождей и прочего должна, в обязательном порядке, следовать любовь к этим проявлениям климата.

 Я футбольный болельщик. Вот уже больше полувека болею за Питерский «Зенит». Смотрю по телевизору очередной матч его конкурентов в марте: холод собачий, метель, поле в ямах и сугробах. Бедные футболисты откровенно мучаются, мечтая о тишине, тепле и глотке горячего чая.

 Но тут комментатор с утешением: « Мы живем в России. Такой у нас климат. Мы должны его любить, какой он есть!»

 И подумалось: не скрываются за этой случайной репликой все беды великой северной державы.  Мне трудно себе представить, что кто-то в Израиле будет призывать меня любить хамсин и летнюю жару с жестокой засухой. Мне и зябкая зима без парового отопления не кажется благодатью Божьей.  Любой климат  к  патриотизму отношения не имеет. Злой климат, пожалуй, полезней ненавидеть. Без этой ненависти не было бы крыши над головой, печей, кондиционеров и так далее. Без этой ненависти не появился бы и костер в пещере неандертальца.

А вот в результате рабской покорности и любви к климату появляются идиотские календари с зимним футболом, при этом не строятся особые стадионы под крышей, и нет жалости к бедным мастерам из всех стран мира, пробивающим по мерзлой грязи болота путь к воротам противника.

 Комментатору той игры надо бы добавить, согласно местной ментальности: «Пусть мучаются. За то  деньги получают. И немалые». Но мучаются и зрители на трибунах, оплатившие это скорбное зрелище. Я сижу далеко, в тепле у телевизора, – и то оплакиваю чужие беды и каторжный, дурной труд на поле.

 Выходит, как это ни парадоксально, любовь к любому климату ведет к разрухе в той же самой природе и в головах. Мне ближе и понятней Александр Сергеевич Пушкин. Ему-то и в голову не приходило благословлять или любить дурной климат:

«Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ты, все душевные способности губя,

Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;

Лишь как бы напоить, да освежить себя…»

Великий поэт, уж точно, проклял бы наш Хамсин, несмотря на африканское происхождение. Да и футбол зимний, в извращенном виде, он бы никогда не одобрил.

МОЯ ЖЕНА РОЗА рассказ

Она стояла на площадке трамвая и плакала навзрыд. Такая красивая! Я тогда никак не мог пройти мимо красивой девушки.

Вот и к этой подошел, нежно взял за руку свою будущую жену Розу.

– Тебя кто обидел?

– Эдик.

– Мы этому Эдику вломим, – обещал я.

– Обязательно, – сказала она.

И мы вышли вместе на конечной остановке трамвая.

– Ну, где этот Эдик? – спросил я.

– Сейчас увидишь, – сказала Роза.

Сто шагов, и мы увидели этого Эдика в самом конце улицы Котовского, за большими мусорными баками. Он стоял в компании ребят неслабых и был на полголовы меня выше. В разных мы были весах, но я тогда ходил в школу бокса к Фиме Рудерману, а у Фимы был любимый способ тренировки: ставить тяжеловеса против малявки. Вот я этого Эдика и не испугался.

– Нехорошо девушек обижать, – сказал я верзиле.

– Моя девушка, – сказал Эдик. – Что хочу, то с ней и делаю.

– Нет, – сказал я. – Теперь она моя. И обижать ее ты больше не будешь.

– Чего? – заорал Эдик и попробовал меня ударить.

Он попробовал, а я ударил: прямым слева в челюсть. Эдик упал так, будто я ему в лоб выстрелил. Тут я понял, какой он мерзкий тип, потому что никто из дружков не встал на его защиту. Парни эти даже с каким-то интересом смотрели на лежащего Эдика.

– Нокаут, – сказал кто-то без всякого сожаления.

– Так ему и надо, – сказала Роза.

Тут Эдик зашевелился, а потом сел, мало что понимая.

– Эта девушка моя, – сказал я малохольному Эдику. – Ты понял?

Он ничего не ответил. Совсем не хотел спорить со мной в таком положении, и это понятно.

Тогда я взял за руку мою будущую жену Розу, и мы пошли оттуда с чувством выполненного долга.

– Хорошо, что ты его не убил, – сказала Роза. – Я бы никогда не смогла полюбить убийцу.

Мне очень тогда понравилось, что она такая добрая и готова меня полюбить. Мы гуляли вместе с месяц и решили пожениться. Тогда все евреи из нашего города надумали подняться на крыло и лететь в Израиль. Всем тогда казалось, что жизни на Украине больше не будет никакой.

Мы с Розой все-таки решили отправиться в дальние края мужем и женой, а потому брак свой зарегистрировали и устроили свадьбу на сто душ в кафе «Арктика». Свадьба прошла замечательно. Только в самом конце, когда уже гости стали расходиться и уносить тех, кто не мог ходить, увидел я в сквере неподалеку того самого Эдика. Он стоял рядом с облупленным бюстом Карла Маркса, но совсем не был похож на Энгельса. Он был похож на побитую собаку.

Он стоял и смотрел на нашу свадьбу. И совсем меня не испугался. Эдик тогда был трезвый, а я пьяный и счастливый.

– Теперь видишь, что нельзя обижать красивых девушек? – спросил я.

– Вижу, – сказал он. – Только еще не вечер.

– Точно! – заорал я. – Уже ночь! Моя ночь, не твоя!

Он на мой крик развернулся и потопал к набережной.

Через месяц после свадьбы мы с Розой и родней многочисленной прибыли в Израиль. Если честно, моя жена хотела в Америку ехать, но мы опоздали. Янки сговорились с Шамиром и развернули толпу беженцев на юг, отрезав путь на запад.

Тогда у нас первая размолвка с Розой вышла. Мы опоздали всего на две недели, и по моей вине. Я тогда сказал, что хочу дождаться своего друга. Он на сейнере ходил, ловил рыбу под Херсоном. Я дождался друга. Мы обнялись, попрощались, но в результате оказались в Израиле.

– Черт меня дернул выйти замуж за неудачника, – сказала тогда Роза.

Но я эту глупость пропустил мимо ушей, потому что ходил гордый до невозможности: Роза была на втором месяце беременности. И беременность эта сделала мою жену такой красавицей, что не было в городе Хайфе ни одного нормального мужика, способного не проводить мою Розу жадным или хотя бы любопытным взглядом.

В ульпан мы ходили вместе. Кое-как одолели ивритскую мову, и через шесть месяцев я уже вкалывал грузчиком в порту. Зарабатывать стал прилично. Мы перебрались из каравана в неплохую квартирку недалеко от места моей работы и стали ждать, когда у нас родятся дети. Я не оговорился: Розе на шестом месяце сказали, что ждать нам нужно двойню.

Вот тогда я второй раз увидел свою жену плачущей.

– Ты что? – удивился я.

– Что мы делать будем с двумя сразу? – спросила она, всхлипывая.

– Знаешь, – сказал я, – у женщин две груди. Значит, двое детишек за раз – самое нормальное дело.

Тут она как заверещит:

– Дурак! Кретин ненормальный! Идиот!

Но я снова не обиделся. Повторю, я тогда был такой счастливый, что самая красивая женщина в мире скоро родит мне сынов. Счастливее меня не было человека на свете.

Гриня и Пиня родились в положенный срок, и жить я стал только тем моментом, когда, вернувшись домой, мог обнять своих наследников. Все свое свободное время я был с ними. Ночью первым поднимался к больным ребятам (а болели они, как правило, вместе). Да и кормил их с первого дня всякими смесями. У Розы были проблемы с молоком.

Я, как и раньше, и не думал на жену обижаться, хотя счастливой нашу жизнь после рождения близнецов назвать было никак нельзя. Увидев меня, Роза начинала ворчать по любому поводу: то ботинки не сразу снял, то двери не сразу закрыл (сквозняк), то здороваюсь слишком громко – «пугаю соседей» и так далее.

Надо признаться, человек я не очень аккуратный, а Роза – чистюля, каких поискать. Вот на этой почве случались у нас постоянные стычки. Да почему же «у нас»? Я жене никогда не отвечал. Сразу бежал к детям. Голодный – вытаскивал из холодильника, что было, не требовал от Розы никакой заботы о муже.

Ночью, правда, иной раз ладили. На том, как будто, и держался наш брак.

Так и жили. Через пять лет купили квартиру. На работе меня сделали бригадиром, но мне командовать людьми не понравилось, окончил курсы крановщиков, забрался на высоту. Вот так и понял, что здесь мое место.

Сижу над городом: с одной стороны горы, с другой – море бескрайнее. Ворочаю рычагами и думаю, как открою дверь, а навстречу мне хлопцы побегут: «Папа пришел!» Что еще человеку нужно для счастья?

Тут Роза стала упрямо ворчать по одному поводу: плохо я, мол, зарабатываю. Вот на Украине теперь такие возможности для бизнеса, а здесь, в Израиле, один потогонный труд.

Каждый день разговор затевала на эту тему. Да что там день – и ночью пошли разговоры о том же. Однажды Роза говорит:

– Я думала, что вышла за самого сильного мужчину в мире, а ты слабак и простой работяга.

Тогда я в первый раз обиделся. Встал, натянул брюки и до самого утра гулял по городу. Все думал, как жить дальше с женщиной, для которой я всего лишь «слабак и простой работяга»?

А тут пришло Розе моей письмо из нашего города от какой-то подруги, мне раньше незнакомой. Подруга эта приглашала мою жену в гости, писала, что за две тысячи долларов она поможет Розе раскрутить одно «серьезное дельце» и прибыль обещает скорую в 300 процентов.

Близнецам нашим как раз десять лет стукнуло. Мы их день рождения отпраздновали, а через два дня проводили Розу в аэропорт имени Бен-Гуриона.

Она совсем не ворчала в тот день. Детей обнимала, целовала без конца. Даже меня поцеловала на прощание как-то ласково и сказала, что скоро вернется с большими деньгами, чтобы я не беспокоился. Только одна фраза мне не понравилась, хотя Роза произнесла ее без всякого занудства, вполне спокойно:

– Ну, кто-то из нас двоих должен думать о будущем детей, правда?

Роза улетела. Она звонила нам часто, чуть ли не ежедневно. И каждый раз говорила, что дело движется успешно и она ждет какую-то партию товара из Архангельска. Потом не было звонков целую неделю, и мои попытки связаться с ней ни к чему не привели.

И тут ранним утром в шабат – звонок. Я сначала даже не узнал голос Розы:

– Милый, прости меня. Они требуют 30 тысяч долларов, иначе меня убьют. Две недели дают сроку. Продай квартиру, делай, что хочешь, но спаси меня! Через неделю жди звонка.

Потом мужской голос грубо сказал: «Хватит!» – и все.

Сразу понял, что ждать, искать деньги не смогу. Снял в банке все, что у нас было: пятнадцать тысяч шекелей, поменял на доллары. Визу и билет мне сделали за сутки. Гриню и Пиню пристроил у соседей, ребят отличных и многодетных. Мы с этим семейством всегда дружно жили.

– Извини, Соня, – сказал я. – Но такое дело, беда. Нужно срочно.

– Да чего там, – махнула рукой. – Где четверо, там и еще двое.

Вот лечу я и думаю, что лечу в никуда. Как эти бандиты со мной свяжутся? Как я узнаю, где они жену мою прячут? А потом решил, что обязательно найду своего друга Костю, из-за которого мы в Америку опоздали, и он мне поможет. Друг этот мой работать стал в милиции. Надоело ему рыбачить. Мы с ним все эти годы переписывались по-доброму, по-людски.

Я к Косте сразу заявился, на ночь глядя. Все и выложил чуть ли не с порога. Друг меня принял, как родного, но по делу говорить почему-то не хотел. Все спрашивал, как мы там, в Израиле, живем, с террором как справляемся, и всякое такое, обычное спрашивал.

– Кость! – заорал я. – У человека жену убить могут, а ты меня мытаришь, что такое кошер? Совесть у тебя есть?

Дело было за полночь. Сидим мы с ним на кухоньке. Все семейство Кости спит за стенкой, а теща зловредная даже стала в эту стенку стучать: тихо, мол.

– Не шуми, – сказал Костя. – Твою Розу видели в городе, и не раз, в компании с Пилипко Эдуардом. Есть у нас такая темная личность. Себя он бизнесменом называет, но, по-моему, жулье обычное… Я бы тебе об этом никогда писать не стал. Но раз уж ты приехал и такие дела – должен был сказать.

Тут я все понял. Будто раньше совсем слепой был и вдруг прозрел.

Костя меня просил дождаться утра, но я не хотел ждать ни минуты. Дежурный в районном отделении выдал нам адрес так быстро, будто знал его на память.

Костя сказал, что он меня одного не отпустит. Натянул брюки, и мы пошли к этому Эдику. Город у нас небольшой. Идти долго не пришлось.

Вот жать на кнопку звонка пришлось минуты три. Но наконец услышал я шаги, потом мужской голос:

– Что надо?

– Эдик, – сказал я. – Открой, дело срочное.

Он с замками долго возился. Потом щель образовалась. Я как увидел знакомого верзилу, ногой эту дверь выбил, цепочку вырвал с корнем. Рванулся на этого типа, но Костя меня сзади скрутил. А силы в друге моем было на роту солдат.

Эдик – морда эта малохольная, в одних трусах до колен, прижался спиной к стенке, стоит бледный, весь трясется. А я ору:

– Где Роза?!

– Нет тут никакой Розы, – бормотал Эдик. – Никого нет. Только посмей меня ударить. Я жаловаться буду в милицию.

– Жалуйся, – сказал Костя. – Вот я перед тобой, только в штатском.

Тут и вышла в прихожую жена моя любимая Роза, в одной коротенькой ночной рубашонке. Такая красивая! И все силы во мне сразу кончились. Даже Костя перестал меня держать. И сморозил я опять дикую глупость.

– Вот, – говорю. – Слава Богу, все в порядке. Завтра домой полетим.

– Никуда мы не полетим, – тихо так, но решительно, говорит моя Роза. – Я Эдика люблю, и всегда его одного любила.

– А дети? – спросил я - кретин несчастный.

– Гриню можешь мне прислать, – говорит Роза. – Гриня может с нами жить. Правда, Эдик?

И так она произнесла эти слова: «правда, Эдик», – с таким теплом и лаской, что понял я: никаким ударом, даже прямым в челюсть, жизнь мою больше не поправить.

Деньги мне почему-то стали жечь карман. Вытащил эти несчастные четыре тысячи зеленых, швырнул на пол.

– Вот, – говорю, – вам за Гриню. Близнецов резать не дам.

Ответа не стал ждать. Вышли мы с Костей из этой проклятой квартиры, о лифте даже забыли, спускаемся по лестнице.

– Только одного понять не могу, – сказал Костя. – Вы с арабами свинину не едите, народы одного корня, как мы с москалями, а враги. Мы с тобой разной нации. Я без отбивных жить не могу, а дружим… Сложная штука жизнь.

Я тогда впереди Кости топал по ступеням, молча спускался и не хотел, чтобы он лицо мое видел.

Что сегодня? Живем с Пиней и Гриней в Хайфе. Живем, как и раньше жили. Развод оформили. Роза к нам приезжает часто, по несколько раз в год. Все-таки гражданка нашего Еврейского государства. Приезжает Роза не одна, а, как правило, с этим Эдиком. Живут в гостинице, у моря. Дела какие-то проворачивают.

Обычно моя бывшая жена звонит, просит прислать к ней детей.

– Милый, мы будем свободны завтра от четырех до пяти. Скажи Грине и Пине, что мама привезла им подарки.

Вот и все.

                                                         Из книги "Рассказы о русском Израиле".