СЕКСУАЛЬНЫЕ МЕНЬШИНСТВА В ЗАКОНЕ "семь строк"

«Нижняя палата парламента Франции 23 апреля в окончательном чтении одобрила закон, разрешающий однополые браки. Поправки поддержал 331 депутат, против проголосовали 225 парламентариев. Об этом сообщает Agence France-Presse. Поправки также разрешили французским геям и лесбиянкам усыновлять детей». Из СМИ

 В Ашдоде, и не только, целые кварталы заселяются евреями из Франции. Гонит в Израиль этих людей агрессия юдофобов, развязанная там, как правило, слугами Аллаха.  В прошлом веке, тамошних социалистов-атеистов и либералов мало тревожила нацистская чума. Вот и сегодня они обеспокоены не правами беженцев из Франции, а правами сексуальных меньшинств. Скоро, надо думать, в том же парламенте будет введена обязательная квота: столько-то мест для геев, столько-то для лесбиянок. Да,  как бы не забыть бисексуалов.  А там, кто знает, возможно, и любители скотоложства добьются в этом странном государстве равноправия. В общем, французы решительно собрались исправить катастрофическое положение с рождаемостью коренных жителей. Еще пару десятков лет власти тамошних социалистов – и великая французская нация останется только в книгах Рабле, Бальзака, Флобера и Дюма.

НОВАЯ ТАКТИКА ТЕРРОРА

«Палестинская террористическая организация ХАМАС заявила, что намерена добиваться своего исключения из "черного списка" Европейского союза, сообщило 21 апреля информационное агентство "Маан". Один из высокопоставленных лидеров ХАМАС Ахмад Юсуф  сказал, что, по мнению лидеров исламистов, США не пойдут на такой шаг, но вот европейские правительства могут и согласиться. По его словам, ЕС требовал от ХАМАС прекратить теракты-самоубийства в Израиле. Юсуф утверждает, что с 2004 года ХАМАС не совершал подобных действий». Из СМИ

 Получается, что «катюши» из Газы, падающие на головы гражданского населения Израиля – это не террор, а законная «борьба палестинского народа за свою свободу и независимость». Потомки Робеспьера и Марата должны понять и заключить «мужественных партизан» в свои объятья. И заключат, а потом добьются, чтобы ООН подарила бандитам статус государства-наблюдателя, чем они хуже хитреца Абу Мазена, а там и ХЕЗБАЛЛА, тоже перенявшая тактику своих южных собратьев, потребует свое государство в Ливане. Джихад стал действовать иными, более хитрыми, но не менее коварными и опасными методами. История ЮАР научила бандитов с Ближнего Востока многому. Им не по силам в одиночку, без помощи европейских и американских «полезных идиотов», придушить Израиль – вот и весь секрет нынешнего миролюбия ХАМАСа.

ТЕСТ НА РУССКОСТЬ "семь строк"

 

Вот настоящий тест на русскость.

Показал двум американским славистам, которые прекрасно

владеют русским, и они не поняли.

Показываю любому русскому - и сразу все понятно... 

 

Страна. где мы родились, приковывает нас к себе невидимыми цепями: хотим мы того или нет. Получил этот тест и еще раз убедился в этом. 

Думаю, и мои читатели в этом убедятся. Послал своему другу в Австралию. Он большую часть жизни провел вдали от родины. И все хвалился, что "соскреб  себя совок", но прочитал  он сразу - и очень огорчился.

ПЕРЕХОД В ИСЛАМ РАДИ ДЖАСТИНА БИБЕРА ""семь строк"

Правящие либеральные фашисты в Норвегии давно занимаются растлением малолетних и немудрено, что именно в этой стране появился такой противник подобного воспитания, как убийца Брейвик. Читаю: «В ходе телешоу Анне-Кат, идущего на норвежском канале, несколько участниц передачи публично перешли в ислам с тем, чтобы иметь возможность выиграть билеты на концерт канадского певца Джастина Бибера – кумира молодежи и подростков». Из СМИ

 Не удивлюсь, если все население этой северной страны перейдет  в ислам за бесплатные завтраки в «Макдональдс»… Нет, завтраками эту сытую публику не купишь, но было бы желание продаться, а покупатель всегда найдется.   Эти же девочки сходят на концерт сладкого мальчика, а потом, если понадобится, вернуться в атеизм, в социализм,  в христианство, в буддизм, в сатанизм – какая разница куда, просто потому, что единственный бог этих подростков – попса. Массовая культура пошлости, полного отсутствия мысли и гуманизма. Очередной кумир истеричек – Джастин Бибер – шоу бой, вырезанный из мертвого пластика, как некогда из живого полена папа Карло сотворил Буратино, но у Буратино была умная и добрая головенка, потому что за ним стоял талант Алексея Толстого, а за Бибером – пустота массового искусства. Но социалистам Запада именно такой кумир нужен, чтобы подчинить молодежь своим пагубным схемам единообразного мира, в котором и подрастающее поколение превратиться в штамповок из пластика, вроде тех же, вдруг потерявших лицо, девиц в чадре.

  

КОШЕЛЕК рассказ солдата

                               

Сплю я крепко, но тут проснулся среди ночи. Слышу — всхлипывает кто-то и громко всхлипывает. Ясно кто — Нафтали. Он мой сосед по комнате. Слушайте, если здоровый мужик по ночам слезы льет — это, я считаю, событие. Тут надо разобраться.

Но прежде о Нафтали. Парень — мой дружок хороший, но вырос в теплице. Нет, он как раз не киббуцник, а городской, но родился в семье богатого промышленника, сестер-братьев никогда не имел, и вырос не то что балованным парнем, но каким-то не от мира сего. Его, видать, от всякой пакости берегли, охраняли. Отца его видел — нормальный мужик, а как иначе бизнесом заниматься. Матушка Нафтали — это совсем другое дело. Такое нежное создание с тихой улыбкой. Думаю, это он от матери набрался оранжерейного воспитания.

Нафтали, похоже, и в школу-то не ходил, — дома учился. И сразу, из домашнего уюта, попал в боевые части. Но ничего, все выдерживал, даже как-то весело тянул солдатскую лямку. Тиранут прошел отлично. Помню, весь ночной кросс по пустыне тащил за спиной пуд ленточного пулемета «МАГ». 52 километра тащил по бездорожью. Все, в общем, нормально было, только на каждую обычную черноту-негатив реагировал Нафтали так, будто до того и не знал, что этот негатив в мире — дело обычное.

Доходило до полной ерунды. Вот, например, отдают ему приказ вполне нормальным тоном, а он и говорит офицеру:

— Не надо на меня кричать, убедительно тебя прошу.
Один раз пошли мы на дискотеку, а там он одной девчонке понравился очень. Ее Риной звали. Так мне потом эта Рина и говорит:

— Твой приятель, он что — сумасшедший?

— Это, — спрашиваю, — почему ты так решила?

— А он мне сказал, что поцеловать меня не может, потому что не испытывает ко мне чувства любви.
Помню, в Ливане он, в плечо раненный, рану скрыл и в вертолет забрался последним, да еще другим помогал. Я тогда удивился и спросил, чего это он скромничает, а Нафтали ответил, что он и раненый — сильнее многих здоровых. Это было правдой. Таким он был силачом, при всем своем тепличном воспитании. Я таких редко встречал.
В общем, лежит этот амбал, не спит, а рыдает, как девочка.

— Ты чего? — спрашиваю.
Сразу замолчал, только, помолчав, вздохнул тяжко. Тогда я вылез из мешка спального. Холодина была, дождь на улице хлестал. Очень, помню, не хотелось вылезать. Прошлепал к лежанке Нафтали, сел рядом.

— Болит чего? — спрашиваю.

— Нет... Иди спать, — отвечает.

— А чего плакал?

— Тебе показалось.

Ну, не хочет человек откровенничать — его право. Я встал, но тут Нафтали и говорит:

— У меня кошелек украли.

— С документами? — спрашиваю.

— Там все было.

— И деньги?

— Пятьдесят шекелей.

— Ладно, переживешь, — говорю. — Только в полицию сообщить надо и в банк.

— Ты ничего не понимаешь, — снова всхлипывает Нафтали. — Не в деньгах дело и документах.

— А в чем еще?

— Я его подвез. Он тоже солдат. Такой парень хороший. Так говорил хорошо. Мы с ним за час подружились. Он вышел на перекрестке, а я потом ищу кошелек — и нет его. Он между нами лежал. Он всегда там лежит. Дело в том, что у Нафтали своя роскошная машина. Он на ней домой ездит, в Тель-Авив. Всех всегда возит, и на обратном пути таких же, как он, солдатиков подсаживает.

— Ты проверял, — говорю я. — Может, кошелек дома забыл?

— Все перерыли, — Нафтали даже из мешка вылез до пояса и сел. — Понимаешь, такое у того парнишки лицо хорошее было и улыбка. Он мне сказал, что у него сестра есть — красавица, и он хочет свою сестру со мной познакомить, потому что я ему тоже очень и сразу понравился.

— А как зовут, сказал?

— Кого, сестру?

— Да нет, этого, с тремпа?

— Нет... Погоди, он сказал, что в школе у него была кличка — Груша. И правда, что-то у него в лице было от груши: нижняя часть шире верхней...

— С документами, — говорю, — возни будет много.

— Да не в этом дело! — прямо-таки сердится на меня Нафтали. — Как же он мог? Ты мне скажи, как он мог? Документы ему мои ни к чему, а деньги я бы и так ему дал, если бы попросил. Как можно брать чужое?

— Наф, — говорю я. — Ты спи сейчас, а утром разберемся. Ночью нельзя горевать, потому что темно, холодно и дождь, а утром будет солнце — и мы разберемся обязательно, а люди разные бывают.

— И воры такие? — тихо спрашивает этот чертов ангел.
Тут я не выдержал, да как заору:

— И воры, и бандиты, и шлюхи, и насильники, и такие придурки, как ты! Перестань реветь! И спи! Завтра разберемся.

Нафтали, похоже, моего крика испугался. Залез в мешок и затих.
Утром мне в увольнительную. Я уже размечтался, как мы с моей девушкой... Нет, зря размечтался. Уже ночью понял, что с сексом придется подождать.

Было нетрудно вычислить, у какой базы Нафтали высадил того воришку. Подкатил на перекресток тремпом, потом пешком протопал километра три. База, как база.

Лейтенанта по кадрам нашел в офисе. Эта публика всегда важничает, и тот офицер сначала сделал вид, что занят, но на самом деле не знал этот толстяк лысый, куда время девать. Он мне чем-то понравился. Так понравился, что все лейтенанту и рассказал про нашего ненормального Нафтали. Хорошо вышло, потому что кадровик о нашем силаче слышал всякие добрые слова. Потом я ему описал эту самую «грушу». Лейтенант долго не слушал.

— Есть такой, — сразу сказал этот командир над кадрами. — Он мог. Вызвать полицию? Сделаем обыск.

— Не надо, — сказал я. — Сами разберемся. Где его найти?
Груша на складе тюки таскал с новым барахлом для новобранцев. Лейтенант сразу ушел, так что мы вдвоем остались в ангаре. Я подонку этому сначала помог сгрузить тюки на тележку. Груша все принял, как должное, даже как-то сразу от дела отстранился и покрикивать на меня стал. Хорош гусь, а?

— Перекур, — сказал я, сел на тюки и достал сигарету.
Этого негодяя тоже пришлось угостить. Потом я сказал:

— Знаешь, парень, есть люди, которых нельзя обижать, — большой это грех. Это как малого ребенка кровно обидеть. Ты меня понимаешь?
Тут он насторожился.

— Ты кто? — спрашивает.

— Сержант Кранц, — говорю. — Друг Нафтали — человека, у которого ты кошелек спер.

Он встал так резко, что руку обжег окурком, кистью стал трясти и дуть на пальцы. А потом просто и молча двинулся к выходу со склада.

Ты видишь — роста во мне немного, но всегда этим мучился и наращивал мышечную массу. Меня в родном городе Ташкенте сызмала обижали за этот самый рост и не ту национальность. Потом обижать перестали. Так что такую «грушу» отрясти — дел на минуту.

Ворюга этот стал орать, будто я его не только «отряс», но и сожрать вознамерился.
Тут сразу лейтенант-кадровик появился. Глянул он на нас безучастно — и вышел, плотно прикрыв за собой тяжелые ворота.

Тогда негодяю этому говорю:

— Слышь, друг, я тебя сейчас долго буду мучить, делать больно. Я это люблю с детства. Причем умею делать это без всяких следов.

Груша попробовал вырваться, даже ткнул мне в нос вялым кулачком, но почти сразу понял, что дергаться бесполезно — и затих.

Я, сидя на нем сверху, так сказал:

— Хотел же миром, без полиции и обыска. Сошлись — разойдемся — и все дела. Что ж ты такой несмышленый оказался?

Тогда этот сукин сын говорит:

— Деньги я потратил... И слезь с меня.

Я слез. Потом мы отправились в его берлогу. Груша кошель не сразу нашел. Копался долго под койкой, что-то передвигал, кряхтел, потом еще вздохнул, там ползая и себя жалея:

— Вот дурак, что сразу не выбросил. Кожа хорошая, надо было выбросить.
Он вылез с бумажником. Тут я не выдержал и оставил-таки след на его физиономии. Потом сказал: если услышу о каком воровстве при тремпе, сразу к нему приду — разбираться.
Что дальше? Да ничего особенного. Вернулся я на нашу базу в обед. Нафтали в комнате не было. Я и засунул его кошелек за тумбочку, только предварительно положил туда свои пятьдесят шекелей. И сам отправился обедать.

Нафтали удивился.

— Я думал, — говорит, — что ты уже дома.

— Вернулся, — говорю. — Слушай, а ты не мог в затмении кошелек свой из машины забрать и куда-то его... Ну, понимаешь?

— Нет, не мог, — твердо отвечает Нафтали.

— И все-таки, — настаиваю. — В комнате нашей надо пошуровать, на всякий случай.

Долго пришлось Нафтали уговаривать, еле он согласился. Кошелек свой за тумбочкой нашел сразу и вопить стал, будто миллион в лото выиграл.

— Да как же я мог, как же я забыл?! — причитает. — Нет, быть того не может!
Стал он в кошельке копаться и вдруг насторожился.

— Слушай, — говорит. — Деньги здесь, но одной бумажкой, а у меня была пара двадцаток и десять шекелей — монетой. Я точно помню... Ничего не понимаю.

— Плохо у тебя стало с памятью, Нафтали, — говорю. — К врачу надо. Ты же помнил, к примеру, что кошель у тебя в машине лежал, а он здесь оказался.

Сидит Нафтали, сгорбившись, «закрыв» себя могучими плечами, кошелек раскрытый на коленях, головой покачивает, как старик на молитве. И в голосе снова слеза.

— Как же я мог, — говорит. — На такого хорошего человека подумал, что он — вор. А он еще хотел меня с сестрой своей познакомить. Надо его найти и извиниться, обязательно это сделаю.
Вот это, думаю, фишки!

— За что, — спрашиваю, — извиняться? Этот парень ни сном, ни духом, что ты о нем так плохо подумал. Он себе живет-служит тихо, спокойно, а ты его только расстроишь своей ошибкой и подозрением.

— Верно, — сразу же соглашается со мной этот ненормальный и тут, распрямившись, поворачивает ко мне сияющее свое личико: — А ты говорил, что все люди — бандиты, насильники, шлюхи и воры. Получается, что не все. А я совсем не придурок, как ты ты сказал. Бери свои слова обратно!
Хотел я этого ненормального опять послать подальше, но потом передумал. Если человека в теплице вырастили, нельзя его сразу в открытый грунт пересаживать. Опасно это — завянет такой росточек, хоть и роста в нем под два метра и кулачища дай дай Бог каждому.

                                                                                             1997 г.

из книги "Рассказы о русском Израиле"