Светлане Алхазашвили, режисеру и автору фильма ДВОРЯНСКИЕ ДЕНЬГИ, при просмотре которого возникло (помимо многого прочего) понимание того, что Россия Романовых жила по Остапу Бендеру, с уважением посвящается
Предисловие. С 17 по 19 марта 2020 по каналу Культура был показан замечательный состоявший из трех частей фильм ДВОРЯНСКИЕ ДЕНЬГИ. В котором в кадре и за кадром появлялись выдающиеся культурологи, искусствоведы, историки с прекрасными и молодыми, интеллигентными и честными лицами. История России, в том виде, в каком она на основе документальных свидетельств появляется в фильме, предстаёт существенно отличающейся от канонической. Заинтересовавшись и просмотрев все серии трижды, я начал по мере возможности проверять сказанное, и всякий раз оно оказывалось верным, хотя и замалчиваемым.
Прилагаемая заметка является второй из “трипрозия”, навеянного этим уникальным произведением. По форме документально кинематографичным, по сути монографией и конференцией.
===================
Каждому москвичу известна больница скорой помощи имени Склифософского на Сухаревке. Название которой было увековечено Высоцким в строках обреченной на бессмертие песни: “НАЛЕТЕЛ НА САМОСВАЛ – В СКЛИФОСОФСКОГО ПОПАЛ, НАВЕСТИТЬ МЕНЯ ТЫ ДАЖЕ НЕ ПРИШЛА”. А вот история этой больницы, равно как и то, откуда взялось её роскошное здание, похожее на дворец больше, чем на лечебницу, известна далеко не каждому. А жаль. Потому что бытописание того, что в этой больнице происходило, достойно увековечения не меньше, чем история Кремля. История Московского Университета. А также история здания на Лубянке, в котором располагается ФСБ с её правопредшественником КГБ с его бесправопредшественником НКВД иже с ней. Потому что история клиники Склифософского и происходившего в ней является не менее сюрреальной для понимания сущности истории Российского Государства, чем комедия ГОРЕ ОТ УМА Грибоедова, ИСТОРИЯ ГОРОДА ГЛУПОВА Салтыкова сами понимаете Щедрина, и поэма МЁРТВЫЕ ДУШИ, которую Николай Васильевич Гоголь написал прозой.
История больницы на Сухаревке начинается с романтичной женитьбы одного и богатейших, гуманнейших и просвещеннейших российских дворян графа Николая Петровича Шереметева на своей крепостной Прасковье Жемчуговой. Которая (с младенчества будучи совершенно необыкновенным ребенком) в семь лет была взята в имение Кусково княгиней Марфой Михайловной Долгорукой, где ее обучили игре на фортепиано, великосветским манерам, народным и бальным танцам, а также итальянскому и французскому языкам. Уникально музыкально и артистически одаренная девочка, от природы наделенная также завораживающей красотой, с ранней юности (появляясь на сцене начиная с 12 лет!) стала звездой крепостного театра графа Шереметева. Который не только влюбился в принадлежащую ему "душу", но также (будучи человеком суперпередовых взглядов) в 1801 году женился на ней!! Перед церемонией заключения брака дав невесте, а также её родителям, вольную.
История этой уникальной женитьбы описана Прасковьей Ива́новной Жемчуговой, вознесенной в Графини из крепостной девки, которую иначе как парашкой не называли, в популярной в XIX-ом веке песне.
Вечор поздно из лесочка,
Я коров домой гнала.
Вниз спустилась к ручеечку,
Близ зеленого лужка.
Слышу, вижу — едет барин
С поля на буланой лошади,
Две собачки впереди,
Да два лакея позади.
Со мной барин поравнялся,
Бросил взгляд свой на меня,
Бросил взгляд свой на меня,
Да стал расспрашивать меня:
Ты скажи, моя красотка,
Из которого селами".
Вашей милости крестьянка, —
Отвечала ему я.
Отвечала я ему,
Да, господину своему.
"Не тебя ль, моя красотка,
Не к тому ты рождена!
Ты со вечера — крестьянка,
Завтра — будешь госпожа".
Как в Успенском во соборе
В большой колокол звонят, —
Нашу бедную крестьянку
Венчать с барином хотят.
Ну и что же тут гоголевского? – спросит изумленный читатель. – что здесь от Кафки, Салтыкова Щедрина или Сальвадора Дали?
Пока ничего. Пока это трогательная история порядочности и любви, достойная лучших в мире романов. Однако же не спешите, поспешные. Прочтите о том, что происходило в дальнейшем, и Вы поймете, как плавно русская жизнь из одного литературного жанра переходит в ну абсолютно другой!
При Павле граф Шереметев, владелец 150-ю тысячами душ не считая земельных владений, суммарная площадь которых превысила площадь некоторых европейских стран, поместий, усадьб и гиперроскошных дворцов, разорительная постройка которых при царствованиях Елизаветы и Екатерины являлась практически обязательной, сделал головокружительную карьеру. В 1797 году император пожаловал графу звание обер-гофмаршала, а в следующем году обер-камергерское звание, повысив в табели о сами понимаете рангах до действительного тайного советника и сенатора. При этом потребовав (что было совершенно естественно) присутствия Николая Петровича в Петербурге. Куда Шереметев и переехал вместе с семьей и крепостным театром. Без которого жить не мог.
Выбор Павлом I просвещенного, гуманного, и великодушного графа в качестве одного из первых лиц государства – заметим к слову – ставит под вопрос карикатурный образ “русского Гамлета”, созданный его убийцами. Который столь же далек от императора Павла Петровича, каким он в реальности был, как и идиотический образ его отца, внука Петра Великого Петра III, написанный историками под диктовку убившей мужа Екатерины “Великой”.
После переезда в построенную на болотах Столицу России у Прасковьи Ивановны обострился туберкулёз, пропал голос, и она была вынуждена оставить сцену.
Несмотря на болезнь удивительной женщины, 6 ноября 1801 года, через восемь месяцев после убийства Павла, обергофмаршал Николай Петрович Шереметев (по одним сведениям с дозволения нового Императора, по другим не получив оного) женился на 33-летней возлюбленной, переставшей быть его крепостной получив от жениха вольную незадолго до этого.
В 1803 году, через два года после убийства Павла и восшествия на престол сына его Александра I, в Москве был открыт Странноприимный Дворец на 100 человек обоего пола и бесплатной больницы на 50 коек – в масштабах страны и в сравнении с затраченными на постройку дворца-приюта для убогих и сирых громадными деньгами, не очень-то много.
Однако приют Шереметева на приют не был похож. Это было роскошный дворец, построенный по образу и подобию Дома Инвалидов (Hôtel des Invalides) в Париже, существовавшего к этому времени более ста лет.
На постройку Российского Дворца для инвалидов войн и стариков, состарившихся не служа в армии, Шереметев затратил 500 тысяч рублей – сумма по тогдашнему курсу рубля воображение сотрясающая. С мрамором и расписным куполом церкви. С статуями и фресками, фронтоном и колоннадой. Мастера и материалы самые дорогие. Работой крепостных рабочих, которых для возведения дворца-больницы Шереметеву требовалось очень недешево обучать, дистанционно из Петербурга руководил великий русский архитектор итальянского происхождения Кваренги. На возведение Странноприимного Храма, обучение лекарей и строителей, которым до этого ничего кроме изб строить не доводилось, а также на оплату самого модного архитектора, Н.П.Шереметев затратил более 500 000 рублей – сумма по тем временем баснословно громадная, грозившая обанкротить романтика. Однако патриотичное начинание графа неожиданно получило августейшую поддержку. Екатерина II, восхитившаяся идеей утереть нос Парижу, в котором со времен Луи XIV фунационировал Дом Инвалидов (в французском оригинале Hôtel des Invalides, что правильнее перевести как обитель или дворец), добавила 2 000 000 рублей на постройку Дворца Призрения (не путать с презрением). После чего пожертвования на строительства идеологически полезного стране здания полились рекой и не прекращались при следующих императорах. К концу восемнадцатого века пожертвований на приют для сирых и убогих было так много, что еще до завершения стройки Опекунский Совет странноприимного дома (еще не открытого и не построенного) начинает выдавать кредиты под залог имений дворян, которые, продолжая расточительно жить в соответствии с требованиями императриц Елизаветы и Екатерины, не заложив имения разорились бы. В результате не прошло и десяти лет, как строительство Странноприимного дома, в переводе на современный нам с Вами русский богадельни с больницей, закипела!
Первыми обитателями лучшей в мире больницы&богадельни на Сухаревке стали отставные офицеры, старенькие торговцы, дышавшие на ладан священники и чиновники (последние неясно с чего). А также раненые в боях.
Начиная с последних лет царствования Екатерины и вплоть чуть ли не до Великого Октября заклад имений являлся почти единственным способом для оказавшихся в трудном материальном положении помещиков и аристократов поправить финансовые дела. Для всего этого времени незаложенная недвижимость имений в России громадная редкость. После освобождения крестьян процесс закладывания дворцов и усадеб не уменьшился, а возрос, поскольку аристократы с дворянами вести какой-либо бизнес наследственно не умели, относясь к купцам и промышленникам свысока. В этой реальности парадоксальным образом главным ростовщиком Империи, выдававшим ссуды под залог дворянских имений, стал опекунский совет Странноприимного дома на Сухаревке!
При Александре I и Николае I дворянам казалось, что их дедушки и отцы возводили дворцы, чтобы их детям и внукам было что заложить в опекунский совет, для того, чтобы они могли продолжать вести расточительно-бездумную жизнь. Которая для дворянства была единственно прилична – убеждение, сложившееся с времен царствований Елизаветы Петровны и Екатерины якобы Алексеевны. Результат: к моменту освобождения крестьян незаложенных имений в России осталось совсем немного.
Примеров сколько угодно. Приведем наиболее яркий поскольку в нем фигурирует всем известное имя. Оказавшийся на грани банкротства друг Пушкина князь Петр Андреевич Вяземский, принадлежавший к древнему княжескому роду Вяземских, на заложение родового имения просил соизволения у Императора. Получив Высочайшее, а затем (под императорскую гарантию или без оной неведомо) также и ссуду от Опекунского Совета Странноприимного Дома, продолжил пышную жизнь с пирушками, обедами, ужинами, дамами и балами.
А вот и другой пример. Один из князей Голицыных, заложив имение, за короткое время прокутил 40 тысяч крестьян – в итоге оказавшись в старости бедным родственником, которому скромную пенсию выплачивали племянники.
И таких примеров заклада родовых имений помещиками было многие тысячи.
Таким образом в раскинувшейся от Тихого Океана до Вислы стране сложилась сюрреалистическая ситуация. Поощряемые сначала императрицей, а затем императорами, поиздержавшиеся от карточных игр и безудержных трат дворяне закладывали имения в опекунский совет дома убогих и сирых. Который в случае неуплаты, имея поддержку и покровительство на Самом Верху, имения безжалостно отбирал. Превратившись в главного кредитора-проценщика Российской Империи, который за неуплату имел право отправить не только в долговую тюрьму, описанную Диккенсом в Записках Пиквикского Клуба примерно в это же время, но также в яму. Яму не фигуральную, а натуральную. Не всех конечно – но угроза была абсолютно реальна и действенна.
По сообщению историков создателей фильма ДВОРЯНСКИЕ ДЕНЬГИ, в 1833 году помещики заложили в Опекунский Совет 4 500 000 крепостных душ, число которых через через сорок лет выросло до семи миллионов, на общую сумму полученной за них ссуды 425 миллионов рублей. Таким образом Богодельня для сирых и убогих на Сухаревской Площади Москвы стала крупнейшим помещиком Российской Империи. Которому были заложены крепостные крестьяне, число которых превышает население Дании, Финляндии, Словакии, Норвегии, Хорватии, Литвы, Латвии, Эстонии, Молдавии, Черногории, Исландии и еще девяти европейских стран!
К моменту обретения Александром II императорской власти, удельных крестьян, которыми владели члены императорской семьи, было три с половиной миллионов душ обоего пола. Цифра, которую предпочитают не обнародовать ввиду ее жутковатости. Но если сравнить с числом заложенных работавшим под прикрытием Богодельни на Сухаревке заимодавцам, имена которых Совет Попечителей не разглашал, то неожиданно обнаруживается, что суммарное число крепостных всех членов императорской семьи количеству заложенных попечительскому совету странноприимного дома душ уступало по численности вдвое!
Представьте себе умилительную картину. Иностранцам, а также жервовавшим капиталы на странноприимный дом, показывали сирых и убогих в количестве ста, и инвалидов в количестве вдвое меньшим. А те, кто хотел заложит дом чтобы не превратиться в бедного родственника или же побирушу, приходили просителями в роскошные кабинеты не знавшего жалости Опекунского Совета странноприимного дома, находящиеся в том же здании, в котором калеки, которых показывали иностранцам как показательно-образцовых, оканчивали свою жизнь. Сделки по сдаче в залог земель и имений, суммарно приблизившиеся к годовому бюджету страны, совершались под той же крышей, под которой в не столь роскошных покоях ютились сирые и убогие.
Не кафкианская ли картина перед воображением предстает?!
Добавим для полноты сюрреалистичной картины.
“Большинство крепостного населения принадлежало крупным землевладельцам, которых в России насчитывалось около 14 тысяч, в их руках было сосредоточено 8 миллионов душ мужского пола. Крепостное помещичье хозяйство, основанное на подневольном труде, постепенно приходило в упадок. Чтобы как-то поддержать их, помещики переводили крестьян с оброка на барщину (а не с барщины на оброк, как принято думать следуя авторитету гениального Пушкина. Примечание Ю.М.), более выгодную для помещика. Но несмотря на это, помещичьи хозяйства разорялись. С 1859 года состояло в залогах более тысяч имений с 7 млн ревизских душ.”
“Крестьяне находились в худшем положении, чем другие классы. Особенным бедствием для крепостных крестьян была отдача их в работники на фабрики.”
А,Е.Соколов РОССИЯ ИЗ ГЛУБИН ВЕКОВ И СЕГОДНЯ. Политическое и духовное становление.
Ну как? Не суперсюрреализм ли? Чичиков, скупавший мертвые души, в сравнении с Опекунским Советом Странноприимного Дома какой-то микроскопичный шустрила, которого под лупой не разглядеть. Размеры (в денежном выражении) афёры с сирыми и убогими при царях-батюшках можно сравнить только с получением РПЦ права беспошлинной продажи импортных алкоголя и сигарет. То есть Высшее Богоугодное Заведение Русской Православной Церкви, с одобрения Главы Государства, спаивало паству и обкуривало (а стало быть убивало) верующих начиная с 90ых годов XX века в обмен на баснословные деньги! – так же, как при Царях Батюшках с одобрения Императоров другое богоугодное заведение обирало дворян.
Будучи прекрасно осведомлен о ситуации с закладыванием имений и желая сохранить после смерти свое благородное начинание функционирующим, обер-гофмаршал подписал составленный лучшими юристами документ, согласно которому ни один из его потомков не имеет права закладывать странноприимный дом или проигрывать в карты (!). В результате наследники Николая Петровича вынуждены были в течение пяти лет закрывать займы и кредиты, взятые Шереметевым для странноприимного дома. Казалось бы, граф Шереметев сделал все возможное для того, чтобы лучшая богодельня Европы функционировала в соответствии с его замыслом. Однако гуманнейшему русскому дворянину в страшном сне не могло привидеться, во что превратит его благородное начинание Опекунский Совет!
Допустим все сказанное и верно – процедит просвещенный читатель. Но это ведь старозаветная старина. Которая даже в разделе ЭТО ИНТЕРЕСНО не прохиляет. К сегодняшней жизни Российской Родины не имеющая ни малейшего отношения.
Позволю себе не согласиться с этой довольно очевидной уверенностью. В качестве доказательства раскрыв ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ Ильфа и Петрова, которые в течение четырех поколений заменяли Советским Людям запрещенную для чтения Библию. В главе 16 романа, озаглавленной СОЮЗ МЕЧА И ОРАЛА, читаем:
— Граждане! — сказал Остап, открывая заседание. — Жизнь диктует свои законы, свои жестокие законы. Я не стану говорить вам о цели нашего собрания — она вам известна. Цель святая. Отовсюду мы слышим стоны. Со всех концов нашей обширной страны взывают о помощи. Мы должны протянуть руку помощи, и мы ее протянем. Одни из вас служат и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим промыслом и едят бутерброды с икрой. И те и другие спят в своих постелях и укрываются теплыми одеялами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные, находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как выражаются пролетарии умственного труда, цветы на асфальте, заслуживают лучшей участи. Мы, господа присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, господа присяжные заседатели, им поможем.
Речь великого комбинатора вызвала среди слушателей различные чувства.
Полесов не понял своего нового друга — молодого гвардейца.
«Какие дети? — подумал он. — Почему дети?»
Владелец «Быстроупака» был чрезвычайно доволен.
«Красиво составлено, — решил он, — под таким соусом и деньги дать можно. В случае удачи — почет! Не вышло — мое дело шестнадцатое. Помогал детям, и дело с концом».
Кислярский был на седьмом небе.
«Золотая голова», — думал он. Ему казалось, что он еще никогда так сильно не любил беспризорных детей, как в этот момент.
— Товарищи! — продолжал Остап. — Нужна немедленная помощь! Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы вырвем их оттуда! Поможем детям! Будем помнить, что дети — цветы жизни. Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь детям. Только детям, и никому другому. Вы меня понимаете?
Совпадение с мотивировкой пожертвований в Странноприимный дом, находившийся под покровительством Императоров, стопроцентное.
А теперь прочтем отрывок из 10 главы того же романа, названной ГОЛУБОЙ ВОРИШКА.
“Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с задачами социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич — двоюродным племянником Александры Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых был 32-летний Паша Эмильевич, не считали свою жизнь в доме собеса чем-либо ненормальным. Они жили в доме на старушечьих правах, у них тоже были казенные постели с одеялами, на которых было написано «Ноги», облачены они были, как и старухи, в мышиный туальденор, но благодаря молодости и силе они питались лучше воспитанниц. Они крали в доме все, что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич мог слопать в один присест 5 фунтов тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь дом без обеда.”
Ежели заменить застенчивого ворюгу завхоза 2-го дома Старсобеса Альхена Яковлевича Попечительским Советом Дворца для сирых с убогими времен Государь-Императоров - сходство один-в-один. С точностью – а точнее неточностью – до масштабов присвоенного.
Сказанное составляет лишь один из столпов, на которых Российская Империя, казалось, неколебимо стояла. Но если под зданием прогнила или подтрестула хотя бы одна из опор фундамента, неважно какая, оно обречено быть разрушенным. Последствия коего катастрофического разрушения громады, раскинувшейся по Евразии от Варшавы, находившейся на границе с Европой, до Берингова Пролива на границе с Америкой, имеем наслаждение лицезреть
