воскресенье, 24 апреля 2016 г.

ДИКИЕ КОШКИ

http://davydov-index.livejournal.com/2429778.html

davydov-index.livejournal.com

Кто не любит котиков? Даже если это дикие разновидности, которые скорее откусят человеку палец, чем дадут себя погладить. В качестве домашних любимцев таких…

ПОСМЕРТНАЯ ОДИССЕЯ НИККОЛО ПАГАНИНИ...-

ПОСМЕРТНАЯ ОДИССЕЯ НИККОЛО ПАГАНИНИ

Четверг, 21 Апреля 2016 г.

Никколо Паганини, рожденный 27-го октября 1782 года, не был обласканным

родителями и обществом вундеркиндом, и его музыкальное дарование раскрылось

в относительно позднем возрасте.
Ему исполнилось уже сорок шесть лет, когда он впервые покинул Италию, чтобы

отправиться на завоевание мировой славы. И действительно, он привел Европу в

настоящий экстаз. Его выдающееся дарование и таинственная личность

гипнотизировали публику и задавали экспертам загадки, которые и сегодня

остаются необъяснимыми..

Видимо, часть ответа на загадку Паганини содержится в необычной анатомии его

тела, конструкция которого идеально подходила для игры на скрипке. Все врачи,

обследовавшие скрипача, подтверждали его уникальную анатомическую

предрасположенность к игре на этом инструменте.

Он имел аномальные плечи, никак не соответствовавшие его хилому туловищу.

Левая сторона груди была шире правой и впалой в верхней части; левое плечо —

намного выше правого, так что, когда он опускал руки, одна из них казалась

короче другой; паукообразные кисти и пальцы рук приобрели такую гибкость,

что позволяли совершать ему самые немыслимые движения и комбинации.

Левое ухо скрипача слышало гораздо обостреннее правого, а барабанная перепонка была

такой чувствительной, что он испытывал сильную боль, если рядом громко

разговаривали. В то же время он был способен уловить самые тихие звуки на

огромном расстоянии.

Но помимо анатомической предрасположенности,

Паганини обладал, безусловно, и врожденной музыкальной гениальностью.

Кроме этого, многое указывает и на то, что Паганини владел совершенно новой

техникой игры, которую он так никогда никому и не раскрыл.

Неоднократно случалось, что любопытные скрипачи из оркестра пытались сыграть на скрипке

Паганини. И с немалым удивлением обнаруживали, что она совершенно расстроена,

и на ней невозможно играть.
Предполагают, что скрипач изобрел свою собственную настройку струн, которая

давала ему возможность с легкостью играть труднейшие последовательности

аккордов, неисполнимые при обычном натяжении струн.

По этому поводу многие утверждали, что маэстро мог одним махом перестроить струны своего инструмента

во время игры.

Власть его игры над публикой была поистине демонической. Ведь

недаром уже на его первом концерте в Вене один присутствовавший там

музыкальный критик совершенно серьезно утверждал, что во время ведьминских

вариаций он видел живого дьявола, стоящего рядом со скрипачом на подиуме.

Даже Генрих Гейне после посещения одного из концертов Паганини писал:

«Может быть, в конце игры он уже не живой человек, а поднявшийся из гроба

вампир, своей игрой высасывающий кровь из наших сердец?»

Ференц Лист был так потрясен дьявольским гением из Генуи, что после одного из концертов Паганини

его охватила нервная лихорадка, и он был убежден, что маг со скрипкой — сам

демон. Он даже верил в то, что Паганини убил свою любовницу и за это многие

годы томился в темном подземелье, где смастерил себе скрипку с одной

единственной струной и таким образом овладел волшебным искусством игры на

струне «соль». Более того, Лист даже утверждал, что эту струну Паганини сделал

из кишки задушенной им девушки.

Впрочем, не один Лист верил в это. Время от времени возникал слух о том, что

Паганини многие годы провел в тюрьме за то, что лишил жизни свою

возлюбленную: то ли убил, то ли отравил, то ли зарезал.

Многие, продававшиеся по всей Европе, литографии представляли гениального скрипача в темнице в

момент убийства.
Безусловно, Паганини очень страдал от этих слухов и испробовал все, чтобы

развеять их.

Например, в Вене он даже уговорил одного итальянского посла

открыто заявить о том, что тот уже более двадцати лет знает Паганини как

благородного человека.

А в Париже обратился в открытом письме к профессору

Фетису, издателю «Ревью музикаль», где сделал попытку свести слух о тюрьме к

смехотворному недоразумению.

Но люди не верили ему. И даже находили, вроде

бы, веские аргументы для этого. Так, о промежутке в шесть лет, то есть том

периоде, когда он сбежал из родительского дома и был принятием на постоянную

службу при дворе в Люкке, почти ничего не известно.

Хотя остальные годы жизни скрипача расписаны почти по дням.

Где провел Паганини эти шесть лет? —

неизвестно.

И еще: когда он снова появился в свете, его игра действительно

достигла совершенства, недоступного простым смертным. На письмо Паганини в

«Ревью музикаль» 3-го мая 1831 года в том же журнале ответил музыковед и

библиотекарь Г.Е. Андре. «Желаете, чтобы скверные слухи о вас затихли, — писал

он, — и каждый приличный человек испытывал отвращение к этим разговорам, как

к жалкой клевете, попробуйте самое легкое и действенное средство: осветите

темноту этих лет и вырвите почву из-под сплетен!»

На этот вызов Паганини не стал отвечать. И, естественно, его молчание было воспринято как признание вины.

А людская молва не переставала гласить, что Паганини продал душу дьяволу.

Ничем другим не могли его современники объяснить виртуозное владение маэстро

скрипкой.

А многие добавляли: «И после смерти ему не найти успокоения!»

Вот эти оказались абсолютно правы: гроб с телом великого музыканта более десяти

раз закапывали и вновь вырывали.

Посмертное странствие продолжалось...пятьдесят семь лет — почти столько, сколько Никколо Паганини прожил на

земле...

Знаменитый скрипач скончался от чахотки в Ницце в мае 1840 года в

возрасте пятидесяти восьми лет.

Его тело было забальзамировано, выставлено для прощания, и тысячи людей приходили

проститься с гениальным музыкантом.

Предполагались грандиозные похороны, но неожиданно для всех епископ Ниццы

запретил хоронить еретика Паганини на местном кладбище, о чем и сообщил

убитому горем сыну музыканта Акилле.

Пришлось срочно искать место для захоронения. Решили доставить тело музыканта в его родной город — Геную.

Роскошный ореховый гроб тайно погрузили на корабль и доставили в генуэзский

порт. Но местный губернатор отказался даже впустить судно в гавань — черная

неблагодарность со стороны сограждан Паганини, которым он, между прочим,

завещал свою удивительную скрипку.

Как бы то ни было, судно простояло на генуэзском рейде три месяца.

Команда утверждала, что из трюма, где находился

гроб, постоянно доносились звуки скрипки и горестные вздохи.

В конце концов, влиятельным друзьям скрипача удалось добиться разрешения на перенос останков

в подвал одного замка.

Но и там гроб простоял недолго: слуги один за другим

стали требовать расчета, утверждая, что он мерцает в темноте дьявольским светом,

и из него несутся странные и жуткие звуки.

Пришлось отправить гроб в морг местного лазарета. Но и там ко всему вроде бы привыкшие служащие взбунтовались:

тело Паганини наводило на них непередаваемый ужас, а из гроба по-прежнему

неслись вздохи и звуки странной музыки.

Лишь в 1842 году тело скрипача удалось, наконец, предать земле — правда, не на кладбище,

а на пустынном мысе у подножия старинной башни.

Но два года спустя останки вновь откопали и перевезли

в Ниццу, рассчитывая все-таки похоронить их на кладбище.

И опять ничего н вышло — пришлось поставить гроб в подвале загородной виллы одного из друзей

Паганини.

Простоял он там до 1876 года (благо, на вилле никто не жил), и лишь

тогда удалось добиться разрешения на захоронение по-христиански на местном

кладбище.

Увы, посмертные странствия маэстро на этом не закончились. В 1893 году

гроб вновь откопали, так как пошли слухи, что из-под земли доносятся странные

звуки. Эксгумацию производили в присутствии внука Паганини, чешского скрипача

Франтишека Ондржичека. Тело музыканта практически истлело, но голова

таинственным и непостижимым образом великолепно сохранилась. Гроб закрыли

и... четыре года спустя вырыли еще раз, чтобы захоронить на каком-то

малоизвестном кладбище.

И только тогда, в 1897 году, «посмертная одиссея»

Никколо Паганини завершилась.

Мерзость

22.04.2016

18 апреля 1943 года начался последний этап героического восстания евреев в Варшавском гетто. Загнанные в гетто евреи Польши, преданные всем миром, почти безоружные, поднялись на защиту своего поруганного человеческого достоинства. У них не было своей армии. У них не было своего государства.

19 апреля 2016 года на площади Рабина в Тель-Авиве состоялась демонстрация евреев против осуждения солдата Армии обороны Израиля, Эльора Азарии, застрелившего в Хевроне арабского террориста, пришедшего с ножом убивать евреев.

Надо сказать, что это была не первая демонстрация в защиту преданного правительством и военным руководством страны солдата, ибо граждане Израиля были возмущены таким откровенным предательством.

Мерзость произошедшего была не только в том, с какой трусливой, лакейской поспешностью премьер-министр Б. Нетаниягу, министр обороны Моше Яалон и начальник Генштаба, Г.Айзенкот пошли на поводу антиизраильской организации «Бецелем»,заснявшей и поместившей в интернете ролик с убийством террориста. Мерзость еще и в том, с каким фанатичным рвением все СМИ Израиля, большинство политиков и многие левые, так называемые «деятели культуры», подхватил это осуждение. Те самые леваки, которые всегда нападают на Нетаниягу и «правое правительство», теперь заголосили о «высоком моральном кодексе израильской армии, который грубо нарушен нашим солдатом». И вся эта левая сволочь в лице предательницы идеалов «Ликуда», Ципи Ливни, потребовала от граждан страны не выходить на митинг в поддержку Эльора Азарии.

Тем не менее, народ Израиля на площадь вышел. Заметим также, что, в отличие от миротворческих левацких шабашей, на этот раз людей никто не организовывал, автобусов для подвозки никто не оплачивал и СМИ заранее о митинге не объявляли. Наоборот, во всех СМИ распространялась вонь о провокационности данного митинга, об экстремизме его участников и даже «о попытке свалить правительство» (!).

На площади Рабина я не видел ни одного экстремистского лозунга, граждане страны вышли, чтобы поддержать не только осужденного сержанта Азарию, но и всю Армию обороны Израиля, потому что там служат наши дети и внуки, и любой из них теперь, после «хевронского инцидента», может оказаться на скамье подсудимых за то, что убил террориста.

Вдумайтесь, какая же это мерзость – осудить солдата за убийство террориста! Тот факт, что сержанта Азарию вообще судили – это (вспомним Талейрана!) даже не преступление, это гораздо хуже, ибо это политическая ошибка! У Израиля нет права на такие ошибки.

Наш премьер-министр и вся военная верхушка страны продемонстрировали всему миру, что а) израильское руководство стоит на позициях «Бецелем»,»Шоврим штика» и прочих пропалестинских организаций, б) что с этого момента израильское правительство не защищает своих солдат, сражающихся с террористами, а готово их судить, в) израильское правительство не защищает больше свой народ, т.к. на месте Э. Азарии может завтра оказаться любой израильтянин, убивший террориста.

Я хочу напомнить всем тем, кто из «гуманных соображений» подвывает миротворческой мрази, что у нас в стране вот уже 7 месяцев идет террористическая война с исламом и наши мальчики, такие как Азария, защищают наши жизни и нашу свободу. На войне, в горячке боя, возможно все. Уничтожение раненого врага может быть тактической ошибкой, но не может квалифицироваться, как «убийство».

Такие организации, как «Бецелем» и «Шоврим штика», ведут с Израилем и его армией психологическую и идеологическую войну. Чего они добиваются? Они добиваются того, чтобы наша армия капитулировала перед арабским террором, чтобы солдаты АОИ давали зарезать себя без сопротивления, чтобы наша армия и полиция не могли больше защищать граждан страны от арабского беспредела. У нас идет война за выживание Израиля, а «Бецелем» и ему подобные проарабские шайки всеми силами стараются лишить нас инстинкта самосохранения – права на самооборону.

Но самое опасное то, что этим сегодня занимается наше правительство и военное руководство. Судебная вакханалия вокруг Э. Азарии и позорный приговор «до 9 лет лишения свободы» за убийство бандита-ножевика могут разделить не только израильское общество, но и историю страны на «до приговора» и «после приговора».

Мировое антисемитское сообщество руками багацев и бецелемов вновь загоняет нас в гетто и делает это весьма успешно. Нашу армию лишают права на защиту граждан страны, наши юридические органы занимают все более проарабскую позицию. Гнусное поведение израильского истеблишмента и СМИ в истории с осуждением солдата, отвратительное заявление Моше (Буги) Яалона, уравнявшее солдата Азарию с исламскими головорезами, политическая импотенция премьера Нетаниягу – все это возвращает нас во времена Холокоста.

Я не случайно начал статью воспоминанием о восстании в Варшавском гетто. Нас, евреев независимого государства Израиль, вновь хотят превратить в бессловесное стадо, покорно идущее к печам и рвам с поднятыми руками. Наше правительство и Генштаб перестали адекватно воспринимать ближневосточные реалии и превращаются в «юденрат» времен Второй мировой войны.

Бесхребетное, трусливое поведение правительства и армейского руководства уже дали свои плоды. Лидеры и политики Европы и США уже вновь заговорили об отдаче Израилем Сирии Голанских высот. Голаны уже более 30 лет, как аннексированы Израилем и вопрос был окончательно снят с началом гражданской войны в Сирии, фактически развалившей эту страну. Но постоянные уступки арабам ПА и извинения израильских правительств перед кем угодно и за что угодно, позорно проигранная война с ХАМАС летом 2014 года, и бессилие перед бушующим полгода в Израиле арабским террором, убедили весь мир, что дни Израиля сочтены. И вот последняя капля – израильское правительство уже судит своих солдат за расстрел террориста! А это уже почти победа. Осталось лишь окончательно разоружить израильскую армию воплями о «высоком моральном кодексе», отобрать Голаны, загнать ненавистных евреев в новое гетто – границы 67-го года, и предоставить их на «милость» исламских бандформирований (ИГИЛ, «Фронт ан-Нусра»,»Хизбаллы» и ХАМАС ).

Мне могут возразить, что это невозможный в данной ситуации сценарий. Нет, господа, все это вполне возможно, когда страной и армией управляет юденрат, готовый не только к любым уступкам, но и судилищу над собственными солдатами. Главное для них – это сохранить власть. Помяните мое слово, эти политические коммивояжеры еще освободят Маруана Баргути, осужденного пожизненно за убийство израильтян. Ведь того уже выдвинули на Нобелевскую премию мира, и в ПА его уже прочат на должность «раиса» вместо Абу Мазена. Вспомните историю с Арафатом, «бандитом номер один», которому Рабин и Перес жали руки и подписали позорное «соглашение Осло». Чем Нетаниягу хуже Рабина?

Главная задача граждан Израиля сегодня – не поддаваться на красивые слова руководства «юденрата» и не верить лжи, распространяемой левыми СМИ. Если мы не хотим вновь очутиться в гетто и стать рабами чужой милости, если мы просто хотим выжить, мы должны защищать наших солдат так, как мы защищаем сержанта Азарию. Мы должны выходить на улицы наших городов при малейшей попытке правительства и генералитета задушить наш инстинкт самосохранения и лишить солдат АОИ права на убийство террориста.

Александр ШОЙХЕТ

ЦЕНА БРАКА С СЕРГЕЕМ ПРОКОФЬЕВЫМ

Лина Любера, Прокофьева

Восемь лет лагерей — такой оказалась цена брака и развода с великим композитором Сергеем Прокофьевым.

В Великобритании опубликована книга американского музыковеда, профессора Принстонского университета Саймона Моррисона «Любовь и войны Лины Прокофьевой» (The Love and Wars of Lina Prokofiev), в которой рассказывается о трагической судьбе жены великого композитора, которая провела восемь лет в сталинском ГУЛАГе. Книга приоткрывает завесу над малоизвестной частью жизни Сергея Прокофьева и испанской певицы Лины Кодина, ставшей после переезда в СССР в 1936 году Линой Ивановной Прокофьевой. Моррисону удалось получить доступ к архиву зарубежного Фонда Сергея Прокофьева, где хранится, в частности, неопубликованная переписка Лины Прокофьевой с мужем.

На фото: Саймон Моррисон

На фото: книга Саймона Моррисона о Лине Прокофьевой

20 февраля 1948 года в московской квартире Лины Прокофьевой раздался телефонный звонок. «Вам нужно получить пакет от ваших друзей из Ленинграда». Лина была одна в квартире, плохо себя чувствовала и предложила звонившему занести пакет ей домой. Тот отказался и настоял на встрече. Пришлось выйти и подойти к указанному месту встречи. Ее встретили трое неназвавшихся мужчин, затолкали в машину и отвезли на Лубянку, а затем в Лефортовскую тюрьму. После девяти месяцев унизительных и жестоких допросов последовал приговор военной коллегии Верховного суда СССР: двадцать лет заключения в исправительно-трудовом лагере за шпионаж (статья 58-1а Уголовного кодекса). Вот как автор книги Саймон Моррисон объясняет в интервью «Совершенно секретно» ее арест:

– Лина получила советское гражданство, ее нансеновский и испанский паспорта были аннулированы. После этого на нее в полной мере распространялись советские законы. Сразу после войны – в 1946–1947 годах – возникла ситуация, когда у бывших иностранцев появилась некоторая надежда вернуться на Запад. Соседка Лины по дому, которая была француженкой, смогла с помощью французского посольства получить разрешение на отъезд. Это заставило Лину начать активные действия. Она очень хотела вернуться во Францию, хотела увидеть мать, которая была в очень преклонном возрасте, болела и чувствовала себя очень одинокой в Париже. Лина писала многочисленные письма советским властям с просьбой разрешить ей повидать мать. Все было безрезультатно. В это время она очень интенсивно посещала приемы в иностранных посольствах – американском, французском, британском, даже японском – в надежде с помощью дипломатов покинуть СССР. После ареста ее обвинили в попытке бежать из страны и в краже секретной документации. Дело в том, что во время войны Лина Прокофьева работала в Совинформбюро в качестве переводчицы и диктора на иновещании. Ее обвинили также в связях с людьми, объявленными врагами народа, и в том, что она незаконно передавала через французское посольство письма родным и знакомым во Францию. Все это тянуло в то время на иностранный шпионаж.

Сопрано Каролина Кодина родилась в Мадриде в 1897 году в семье оперных певцов. Отец – барселонский тенор Хуан Кодина, мать – российская певица Ольга Немысская. С Сергеем Прокофьевым Лина познакомилась в Нью-Йорке в 1918 году, впервые увидев его в Карнеги-холле, на премьере его Первого фортепианного концерта. В молодости Лина Кодина была ослепительной красавицей. Кроме русского, она говорила еще на пяти европейских языках. Сергей Прокофьев не устоял перед ее обаянием и чарующим голосом, сразу же взяв ее под свое покровительство. Известно, что Лина стала прототипом принцессы Линетт из его оперы «Любовь к трем апельсинам». Она исполнила в Америке и Европе несколько новых сочинений Прокофьева, в том числе его музыкальную сказку «Гадкий утенок». Выступала она под псевдонимом Каролина Любера (фамилия ее бабушки по отцу). Саймон Моррисон не считает ее музыкальные способности выдающимися:

– Критические рецензии на ее пение были противоречивыми и неоднозначными. Часть из них были хвалебными, часть – очень негативными. Критики удивлялись, зачем выдающемуся композитору понадобилось приглашать жену для исполнения своих сочинений. Тем не менее некоторые ее выступления были очень успешными, особенно на радио. Одним из самых громких было ее появление в миланской опере сразу после замужества, где она с большим успехом исполнила партию Джильды в опере Верди «Риголетто». Были и другие оперные роли. В Советском Союзе у нее было несколько выступлений на Радио Коминтерна. Но в целом ее музыкальная карьера не сложилась, о чем она хорошо знала. Сергей Прокофьев пытался поддерживать ее в творческих начинаниях, предоставляя возможность исполнять свои произведения, хотя сама она жаловалась, что он пренебрегает ее карьерой. Конечно, она выступала на фоне гениального композитора, и сравнение было не в ее пользу.

Через пять лет после судьбоносного для Лины посещения нью-йоркского Карнеги-холла завершился самый романтический период в ее жизни: Сергей и Лина поженились. Регистрация брака состоялась в ратуше небольшого баварского городка Этталь в присутствии бургомистра. В то время Прокофьев писал оперу «Огненный ангел» по одноименному роману Валерия Брюсова. В этой опере бушуют любовные страсти, которые, как считают некоторые исследователи творчества Прокофьева, отразили чувства ее автора в то время. Однако профессор Моррисон относится к этой версии скептически:

– Их брак никогда не был счастливым. Лина вышла за Прокофьева, будучи беременной. Прокофьева нельзя назвать хорошим семьянином. Он не хотел жениться и неоднократно говорил Лине, чтобы она не рассчитывала на брак. Ему хотелось вести космополитическую жизнь артиста, у которого возникают связи в разных странах. Лине нравилось быть его компаньоном и сопровождать его во время гастролей и светских приемов. Надо сказать, что еще до брака их отношения были очень неровными; она неоднократно уходила от него, вновь возвращалась, он оставлял ее и вновь жил с ней. Когда Лина забеременела, Прокофьев счел себя обязанным жениться. После бракосочетания они поселились в Париже и вели семейный образ жизни. Там Лина вновь забеременела, хотя у Сергея Прокофьева не было развитого отцовского инстинкта. Их брак сохранился главным образом благодаря тому, что они редко виделись и зачастую жили параллельными жизнями.

(Лина и Сергей Прокофьевы, на коленях держит их ребёнка мама Прокофьева, 1925 год)

В Советском Союзе они поселились в одной квартире и были вынуждены терпеть друг друга. Несмотря на жуткое время и возникшие у него в связи с партийной критикой политические проблемы, Прокофьеву было относительно нетрудно адаптироваться к родной культуре, которую он хорошо знал, Лине же было намного трудней жить в чуждой атмосфере и неродной культуре. А атмосфера, в которой они жили, была ужасной. Прокофьев понял, что попал в ловушку. Это было время потрясений. Лина требовала, чтобы муж предпринял какие-то шаги для возвращения на Запад.

Сергей Прокофьев и его вторая жена Мира

В конце концов у Прокофьева возникла связь с молодой женщиной, которая полностью посвятила себя ему, помогала в работе, став чем-то вроде его секретаря и экономки. Она ничего от него не требовала, ни в чем не упрекала, и в ее обществе Прокофьев чувствовал себя комфортнее и спокойнее. Перед окончательным разрывом Прокофьевы обсуждали будущее их брака. Лина говорила: «Я хочу уехать с детьми за границу, а ты можешь, если хочешь, здесь оставаться, я даже дам тебе развод». Как ни пыталась Лина сохранить мужа, в один прекрасный день он ушел. Прокофьев сказал тогда старшему сыну Святославу: «Когда-нибудь ты поймешь, почему я это сделал», но тот так и не смог никогда этого понять.

Молодой женщиной, о которой говорит Саймон Моррисон, была студентка Литературного института Мира Мендельсон. Мире (Марии) Абрамовне Мендельсон, когда она познакомилась с Прокофьевым в 1938 году в санатории в Кисловодске, было 23 года, ему – 47. Ее отец Абрам Соломонович Мендельсон был известным экономистом, сотрудником Госплана и старым большевиком. Мира писала посредственные стихи, была активной комсомолкой и типичным продуктом советской системы. Она помогала Прокофьеву писать покаянные патриотические статьи на политические темы, которые он вынужден был публиковать в ответ на критику властей, обвинявших его в формализме. Ее нельзя было назвать привлекательной женщиной. Это была «серая мышка», полностью растворившаяся в личности Прокофьева, которому она была беспредельно предана. Короче говоря, Мира была полной противоположностью Лины. Через три года после знакомства с ней, в марте 1941 года, Сергей Прокофьев оставил жену и детей – Святослава и Олега – и ушел к Мире Мендельсон.

Через три месяца началась война, и процедуру развода с Линой Прокофьев начал лишь после ее окончания. В ноябре 1947-го Сергей Прокофьев обратился в суд Свердловского района Москвы с просьбой о разводе. Через пять дней суд вынес вердикт, вызвавший изумление в юридических и музыкальных кругах. Профессор Моррисон разъясняет:

– Когда Прокофьев решил навсегда оставить Лину и детей и жениться на Мире Мендельсон, он неоднократно просил у Лины предоставить ему развод, на что та неизменно отвечала отказом. Конечно, Лина понимала, что ее безопасность как иностранки в огромной мере обеспечивается известностью и репутацией мужа. После развода ее могли попросту выслать из Москвы. Думаю, что развод с ней Прокофьева в значительной мере послужил катализатором ее ареста. Ее арестовали через месяц после того, как ее брак с Прокофьевым был расторгнут советским судом и бывший муж оформил второй брак с Мирой Мендельсон. Но она об этом не догадывалась и в лагере продолжала считать себя законной женой Прокофьева. Она долго не знала, что московский суд, способствуя новому браку композитора, постановил, что его брак с Линой, заключенный в 1923 году в Эттале, не может считаться в Советском Союзе законным, поскольку он не был зарегистрирован в советском консульстве в Германии. Последовало второе судебное решение, подтвердившее первое. В свое время это постановление суда вызвало заметный общественный резонанс и споры в советском юридическом сообществе о его правомерности. Почти сразу после вердикта суда Прокофьев и Мира зарегистрировали свой брак в московском ЗАГСе, не известив об этом Лину. Официально их брак был оформлен 15 января 1948 года, а 20 февраля Лину арестовали.

Сергей и Лина Прокофьевы с детьми после возвращения в СССР, 1936 год

Положение советского права, по которому заключенные за границей браки, чтобы считаться легальными в СССР, должны быть зарегистрированы в советских посольствах, впоследствии отменил Верховный суд. Тем не менее это положение, превращавшее законный брак в фарс, оказалось на руку Мире и Прокофьеву, которые не замедлили им воспользоваться. Друзья Лины Прокофьевой и на Западе, и в России упрекают великого композитора в равнодушии к судьбе первой жены, в неоправданной жестокости, в том, что он палец о палец не ударил, чтобы спасти мать своих детей или попытаться вызволить ее из лагеря, и в том, что он бросил детей на произвол судьбы. Саймон Моррисон не оправдывает шестикратного лауреата Сталинской премии:

– Насколько мне известно, Прокофьев не пытался заступиться за жену и ничего не сделал для ее освобождения. Он помогал ей материально, когда она была в лагере, но делал это не прямо, а через детей, передавая им деньги для продуктовых посылок. После постановления ЦК ВКП(б) в 1948 году с критикой музыки Прокофьева и Шостаковича положение Сергея Прокофьева было очень шатким. Не думаю, что в такой ситуации у него были какие-то возможности просить за бывшую жену. Мне известно, что в то время он обращался пару раз во время приемов во французском посольстве к французским дипломатам с просьбой вмешаться и помочь Лине. Никаких действий не последовало. Совсем иначе себя повел Шостакович, к которому обратились дети Прокофьева. Он был тогда депутатом Верховного Совета и хорошо знал Лину. Шостакович много раз обращался во все инстанции с просьбой пересмотреть приговор Лине Прокофьевой.

Вначале Лину Прокофьеву этапировали в женский лагерь в поселке Абезь в Коми АССР, а через несколько лет перевели в лагерь в Потьме. О ее хождениях по мукам мало что известно. Писательница Евгения Таратута, отбывавшая срок вместе Линой в Абезе, рассказала в своих воспоминаниях, что Лина участвовала в лагерной самодеятельности, пела в хоре:

– Моей ближайшей соседкой оказалась испанка. Это была известная певица Лина Любера, фамилия ее была Прокофьева. Ее мужем был знаменитый композитор Прокофьев… Лина Ивановна очень страдала от холода. Мы с ней иногда работали в одной бригаде – возили бочки с помоями из кухни. О смерти Прокофьева Лина ничего не знала. Он умер 5 марта 1953 года, в один день со Сталиным, и известий об этом нигде не было, и сыновья об этом ей не написали, а может быть, и написали, да письмо не дошло. Однажды в августе, когда мы везли бочку с помоями, к нам подошла одна женщина и сказала, что по радио передавали, что в Аргентине состоялся концерт памяти Прокофьева. Лина Ивановна горько заплакала, мы ее отпустили в барак. Я потом пошла, напоила ее чаем. Она долго плакала...»

В мае 1956 года Лина Прокофьева была реабилитирована и через месяц вышла на свободу, отсидев восемь из двадцати лет, к которым была приговорена. Благодаря хлопотам генерального секретаря Союза композиторов СССР Тихона Хренникова ей предоставили квартиру в Москве. Хренников же выхлопотал ей пенсию – семьсот рублей в месяц. А все свое состояние и авторские права Прокофьев завещал Мире Мендельсон. Лина потребовала, чтобы она и ее сыновья также были объявлены его законными наследниками. Для этого нужно было прежде всего отменить постановление суда о недействительности ее брака. В апреле 1957 года Московский городской суд отменил судебное решение от ноября 1947 года о незаконности брака Лины и Сергея Прокофьева. На этом же судебном заседании было рассмотрено и право Миры на наследство мужа. Суд принял соломоново решение: законными женами были объявлены и Мира, и Лина. Так у Прокофьева оказалось две вдовы. Наследниками, а значит, и правом на получение авторских отчислений за исполнение музыки Прокофьева как в России, так и за рубежом (из которых государство забирало 60 процентов) были объявлены обе вдовы и сыновья. Мира Мендельсон скончалась в июне 1968 года на 54-м году жизни. У них с Прокофьевым не было детей; свою часть наследства, а также партитуры и архив Прокофьева она завещала московскому Музею музыкальной культуры имени М.И. Глинки.

После освобождения Лина вновь заблистала на приемах в иностранных посольствах и музыкальных премьерах. Значительные валютные поступления из-за рубежа в качестве отчислений за исполнение произведений Прокофьева позволяли ей не только безбедно существовать, но и коллекционировать драгоценности и меха. Вот как автор книги «Любовь и войны Лины Прокофьевой» рисует портрет своей героини в интервью «Совершенно секретно»:

– Лина Прокофьева была трудным человеком. Я бы назвал ее капризной и даже легкомысленной. В то же время у нее было замечательное чувство юмора, она могла быть душой общества, могла поддержать разговор на музыкальные или литературные темы. Она говорила на нескольких европейских языках. Люди, которые встречались с ней в конце жизни, уже после всех ее жутких переживаний в России, отмечают ее остроумие, живой, саркастический ум. В молодости она была невероятной красавицей, очаровательной и элегантной светской львицей. Думаю, это главное, что привлекало в ней Прокофьева. Интерес к искусству уживался у нее с интересом к гламуру, к драгоценностям и роскоши. Она была умна, проницательна, хорошо распознавала людей. До ареста Лину всегда окружали восхищавшиеся ею поклонники, некоторыми из них она увлекалась. Думаю, здесь не обошлось без нескольких связей. Правда, связи эти были недолгими и несерьезными. Мне ничего не известно о ее жизни в лагере, она очень не любила вспоминать об этом. Но что бы ни происходило, Лина всегда очень дорожила отношениями с Сергеем Прокофьевым.

Все это время Лина не переставала стремиться уехать на Запад. Она безрезультатно обращалась к Брежневу с просьбами дать ей возможность повидать престарелую мать. В 1971 году ее младший сын Олег получил разрешение выехать в Лондон на похороны своей жены-англичанки, скончавшейся в России от заражения вирусным гепатитом, и повидать свою дочь от этого брака. Олег остался жить и работать в Британии. В 1974 году на одно из писем Лины, адресованное тогдашнему председателю КГБ Юрию Андропову, с просьбой разрешить ей на месяц выехать в Великобританию, чтобы повидать сына и внучку, пришел ответ: через три месяца ей позвонили из ОВИРа и сообщили, что ей предоставлена трехмесячная виза для поездки в Великобританию. К этому времени ей было уже 77 лет. Она не вернулась.

Но Лину нельзя было считать беженкой. Советские власти не хотели политического скандала, который возник бы, если бы вдова великого Прокофьева попросила политического убежища на Западе. Советское посольство в Лондоне без проблем продлевало ей визу. На Западе Лина Прокофьева делила время между Лондоном и Парижем, куда впоследствии перебрался ее старший сын с семьей. Много времени она проводила в США и Германии. В Лондоне в 1983 году она основала Фонд Сергея Прокофьева, куда передала свой обширный архив, включавший переписку с мужем. Ее без конца приглашали на прокофьевские юбилеи, фестивали, концерты. Свой последний, 91-й день рождения Лина Прокофьева отпраздновала 21 октября 1988 года в больнице в Бонне, куда прилетели ее сыновья. Она была смертельно больна, но пригубила шампанского. Ее переправили в Лондон, в клинику имени Уинстона Черчилля, где она скончалась 3 января 1989 года.

Записи с пением сопрано Лины Люберы не сохранились.

Олег и Святослав Прокофьевы, дети Лины и Сергея Прокофьевых, 1948