БЕРЕЗОВСКОГО БОРИСА НАШЛИ МЕРТВЫМ

Нет Бориса Березовского. Пишут – самоубийство. Так ли это – время покажет. Пресс-секретарь Путина тут же сообщил, что олигарх на родину просился и прощения просил у президента. Прямо как Пушкин перед смертью, со слов Жуковского, умолял передать царю, что « был бы весь его». Друг - Жуковский думал о семье поэта, о чудовищном долге Александра Сергеевича. Может и Пушкина долг мучил, дети все-таки.  О чем думал Березовский?  В любом случае, нужно быть очень наивным человеком, чтобы просить у президента о прощении, зная, что его уже неоднократно судили в России и сроков намотано по суду лет на двадцать. Злато мстит, особо добытое не сборкой автомобилей, не шитьём джинсов, не гениальным изобретением. Уметь делать деньги из ничего – тоже, конечно, талант, но талант нервный, что ли, скажем так. Предметы сотворенные, открытия сделанные - сами по себе защищают человека. И заполняют его жизнь. Березовскому нужна была армия охранников. И в России, и в Англии. Тяжелый случай. Живешь, а у тебя на лбу будто мишень нарисована. И так не год и не два, а все 23 года. Поневоле начнешь думать о суициде. Пишут, что бедности испугался Березовский, не нашел на острове способов приумножить капитал. Возможно, Британия – не Россия. Там из воздуха ничего не соткать. И все-таки, жалко человека, загубленного злыми страстями. Бедные люди любят повторять, что «не в деньгах счастье». Циники поправляют: «А в их отсутствии». Кто прав – не знаю. В чем счастье – одному Богу известно.

О НЕНАВИСТИ ОРТОДОКСОВ И МИРЕ С ЛЮДОЕДАМИ

Уважаемый, Аркадий. Извините, у меня не получилось обратиться к Вам в вашем блоге. Но Вы, наверное, не будете сожалеть, прочитав мое прямое сообщение. Честность исламских экстремистов в их ненависти к евреям такая же, как честность наших ортодоксов и националистов в их ненависти к арабам. Вполне согласуется и ваша взаимная не способность жить в мире друг с другом. В любом мире. Вот коротко ответ Обамы, зачем он к нам приехал: ОБРАТИТЬСЯ НАПРЯМУЮ К МОЛОДОМУ ПОКОЛЕНИЮ СТРАНЫ С ПРИЗЫВОМ "ПРИНУДИТЬ К МИРУ" СВОЕ ОДРЯХЛЕВШЕЕ, ПОГРЯЗШЕЕ В КОРРУПЦИИ ПРАВИТЕЛЬСТВО! Каждый народ только сам может решать свою судьбу! Израильская молодежь в зале конгрессов его услышала и бурно аплодировала.
Нет сомнений, что прямому честному Обаме старый лис Биби давно надоел. Но он понимал, что ничего не может поделать с  демократически избранным правдой и не правдой премьером, который является марионеткой серьезных националистических и религиозных сил в стране. В этот раз стало ясно, что на последних выборах произошел заметный сдвиг в сознании народа в сторону новых молодых политиков. Но старперы у власти с трудом и хитростью еще устояли. Визит Обамы - это прямая моральная поддержка младореформаторов.
Мир - это процветание не только номенклатурной и интеллектуальной элиты Израиля, но и среднего класса, и слабых слоев.

Уважаемый Юрий Абрамович! Спасибо за  послание. Очень люблю подобные тексты, так как ничто не укрепляет меня в моей позиции, как  откровения оппонентов. Читаю: «Честность исламских экстремистов в их ненависти к евреям такая же, как честность наших ортодоксов и националистов в их ненависти к арабам». Надо думать, вы большой специалист насчет ненависти указанной группы населения к слугам Аллаха. На вашей     стороне факты? Это ортодоксы обстреливают ракетами школы и больницы арабских городов? Это националисты с детства примеривают на своих детях пояса шахидов? Это они только и мечтают забраться в кафе, мечеть или автобус в Наблусе, Рамале, Газе и пр. городах, чтобы убить и искалечить, как можно больше арабских детей, стариков и женщин? Это националисты и ортодоксы преподают в школах или вещают в синагогах Израиля, что арабы и не люди вовсе, а грязные свиньи или обезьяны? Это они в Кнессете призывают  к геноциду арабов и полному уничтожению Иудеи и Самарии? Нет, дорогой мой Юрий, это в вашем послании я увидел страсть к гражданской войне, свойственною атеистам - социалистам. Это в вашем послании я увидел ненависть к части своего народа, к людям, которые не исповедуют ваши левые взгляды. Это в вашем послании я увидел ненормальную симпатию к убийцам евреев и обычный запах юдофобии, столь свойственный все тем же атеистам-социалистам. Причем даже не израильской, а совковой выпечки.

 Двинемся дальше. «Вот коротко ответ Обамы, зачем он к нам приехал: ОБРАТИТЬСЯ НАПРЯМУЮ К МОЛОДОМУ ПОКОЛЕНИЮ СТРАНЫ С ПРИЗЫВОМ "ПРИНУДИТЬ К МИРУ" СВОЕ ОДРЯХЛЕВШЕЕ, ПОГРЯЗШЕЕ В КОРРУПЦИИ ПРАВИТЕЛЬСТВО! Каждый народ только сам может решать свою судьбу! Израильская молодежь в зале конгрессов его услышала и бурно аплодировала».

 Уважаемый Юрий! Я тоже очень люблю молодежь, но кое-что читал и кое о чем думал. Демагогам популистам всегда было легко поднять на бунт именно незрелую часть общества. Молодежь, не вся конечно, но значительная ее часть нетерпелива, малоопытна, амбициозна. Часто полна презрения к истории своего народа и не верит историческим урокам прошлого. Ей бы все получить сразу – без труда и учения. Ей хочется столкнуть с насиженных мест «древних старцев». Все грязные, подлые, кровавые старики-революционеры прежде всего вербовали в свои ряды безмозглых юнцов. Это юнцы лютовали в годы «культурной          революции» в Китае. Это они убивали палками сограждан в Камбодже, это они - армия фанатиков талибана и юдофобских орд Ахмадиниджада. Это они – главная сила «арабской весны» - кровавой междоусобицы, которая приведет и уже приводит несчастных арабов к еще большей нищете и бесправию.  Это они были  мотором нацизма и большевизма. Юный мозг легче всего обмануть, поманить сладкой подачкой. Кроме всего прочего, молодежи, как правило, нечего терять и нечего  защищать и ценить: нет детей, нет, часто, своего дома, нет работы. Так и чешутся руки разрушать и присвоить то, что сделано и добыто другими. Вандализм подростков - вот та матрица действий, к которой призывают социалисты-популисты подрастающее поколение. Это они  осознанно и упрямо занимаются «растлением малолетних» в школах и университетах Израиля. Это они, оседлав СМИ, телевидение и радио, и стали, по сути, отрядом исламских фанатиков-нацистов и юдофобов в Еврейском государстве.  Не думаю, что вся молодежь «бурно аплодировала» Обаме. Но от одного этого вашего довода берет оторопь. За ним так и слышится: «Бурные аплодисменты. Возгласы: «Да здравствует Сталин!» Все встают!» Первыми, конечно, встают ваши мифические «младореформаторы». И вперед на баррикады и площади! «Весь мир насилья мы разрушим!» То, что дальше происходит за всеми этими аплодисментами, воплями и вставаниями – давно известно.

 Дорогой Юрий! «Дряхлому» Биби 64 года, еще более «дряхлому» Либерману – 55.  Я знаю, сколько вам лет. Если эти политики «старперы», то мы с вами даже не дряхлые люди, а выжившие из ума маразматики. Нет, я лично, в свои 67 лет, еще кое-что могу и расслаблением мозга   не страдаю.

 И насчет «погрязших в коррупции». У вас, конечно, есть доказательства, что именно представители «национального лагеря» в ней поголовно погрязли? А «младореформаторы» чисты, как стеклышко. Мне бы вашу веру в благородство, честность властей по идеологическому признаку... Впрочем, и вашу же большевицкую убежденность, что мир наш раскрашен в две краски: черную и белую.

 Но о главном.  Визит нынешнего президента США вдохновил вас и вселил надежду  в победу мира в нашем регионе. Был уже такой вдохновитель-миротворец по имени Клинтон. Это после его бурной деятельности Израиль получил самую кровавую, подлую и страшную войну в своей истории. Нет, дорогой мой оппонент, дважды на одни и те же грабли никакой Обама Израиль не столкнет. Наша молодежь все-таки мало похожа на его избирателей в США, а большая часть прочего населения не страдает амнезией

ЧИСТИЛЬЩИК или ЖАЖДА МЕСТИ сюжет для сценария

 - Мне не нравится твое лицо, - скажет рав Лури, учитель Алекса. – Время для скорби прошло, а ты все еще живешь в печали. Нельзя так. В печали зло, как сказано в Талмуде. Зло зависти, ненависти, мести…. За всем этим смерть.

 - Я завидую отцу и Эмили, их нет на свете,- скажет Алекс. – Я ненавижу тех, кто их убил. И я стану жить ради мести.

- Ты молод. Ты полюбишь женщину, - возразит рав. - У тебя будут дети. Ты должен жить ради жизни.

- Я не думаю об этом, - скажет Алекс. – Я не могу об этом думать.

 Потом, в пустом доме, он снимет черный костюм и поместит шляпу на верхнюю полку шкафа. Он сбреет бороду и станет моложе своих двадцати лет. Он станет добровольцем «Отряда сто» - специального подразделения, в обязанность которого входит арест особо опасных террористов.

 Произойдет, как минимум, еще одна встреча между Алексом и раввином Лури, между человеком в черной форме ортодокса и солдатом в хаки.

 - Знаешь, в чем самый большой грех арабов? – спросит Лури.

 - Это ты меня спрашиваешь? – не без раздражения отзовется Алекс.

 - Нет, не в том, о чем ты подумал, - скажет Лури. – Не в том, что они убивают нас, а в том, что заставляют евреев убивать их.

 Пожалуй, в этой строке вся сложность существования нынешнего Израиля. Сложность, понять которую сможем понять мы, авторы этого сюжета, но не  главный герой этой истории.

 Воинскому начальству понравится лицо Алекса. Он пройдет особо сложный курс молодого бойца и станет чистильщиком.

 Его командир перед первой операцией скажет так.

 - Ты не входишь в дом, но ты должен знать все входы и выходы из дома. Обычно они сдаются без сопротивления, но, иной раз, пробуют сопротивляться или бежать. Эти на твоей совести. Живыми они уйти не должны.

 Оружием Алекса на годы службы стала снайперская винтовка. Девять террористов убил он, прежде чем увидел саму цель своей мести – рыжебородого Ваида Акиля – организатора взрыва в кафе «ЗОРРО». Страшного теракта в Иерусалиме, унесшего жизнь Эмили, отца Алекса и еще двадцати подростков из ближайшей школы.

 Девушка Алекса. Алекс не родился в Израиле, а потому не умел внутренним инстинктом отличить араба от еврея. Тем более, что Эмили – христианка из Иерусалима – не хотела арабкой быть, и она все делала, чтобы казаться «дочерью» праматери Сары.

  Алекс и Эмили познакомились случайно, в переполненном автобусе и этот миг, когда случайно соприкоснулись их тела и глаза Алекса утонули в глазах Эмили, стал роковым мигом.

 Тогда и Алекс и Эмили жили радостью, ожиданием счастья и мир им казался полным света и добрых предзнаменований. Алекс был уверен, что девушка, которую он полюбил,- еврейка. Эмили и не думала переубеждать студента иешивы. Она вообще поначалу не относилась к «автобусному роману» серьёзно. Ей льстило, что еврейский парень, да еще и религиозный обратил на нее внимание. Эмили любила посиделки в  кафе, кинотеатры, дискотеки, но, тем не менее, согласилась на «скромные» встречи с Алексом. Со временем этот «русский» парень стал нравиться ей все больше и больше. Игра в любовь перестала быть игрой. Это часто бывает в столь юном возрасте.

 Алекс не знал, что между ним и Эмили – пропасть недоверия, ненависти, крови. Он узнал об этом случайно, увидев любимую в компании ее родителей сестер и братьев, и сделал попытку забыть Эмили, но не смог жить без нее.

 Алекс приехал в Израиль с отцом. В год репатриации ему исполнилось семь лет. Отец Алекса – отказник. Он даже был арестован за создание курсов иврита и провел в тюрьме год. Этого года хватило, чтобы мать двухлетнего Алекса нашла себе нового, «нормального» мужа. Сына она оставила бабушке, и умчалась с новой любовью на крайний север СССР.

 Случилось это в 1984 году. Через год освободили отца Алекса. Через три года умерла бабушка, а в 1989 году, с  первой волной репатриантов из совка, Алекс и отец оказались в Израиле.

 Эта краткая биографическая справка нужна, чтобы понять, как еврей, выстрадавший Израиль и свое еврейство в буквальном смысле этого слова, должен был отнестись к выбору своего единственного сына, а к этому времени Алекс и Эмили решили навсегда связать свои судьбы.

 В общем, потому и гений Вильям Шекспир, что история Ромео и Джульетты была придумана им для всех времен и всех народов.

 В семье Алисы к ее выбору отнеслись просто: девушку отлучили от дома и семьи, выгнали на улицу. Тем временем, отец Алекса, человек добрейшей души, узнав, что Эмили готова пройти гиюр, даже согласился на встречу с девушкой сына, на ту роковую встречу  в кафе «ЗОРРО». За минуту до взрыва они были вместе, все трое, но в кафе не оказалось любимого мороженого Эмили. Алекс выскочил на улицу, чтобы купить фисташковое в соседней лавке - и взрыв прогремел за его спиной.

 Так кончилась для Алекса дорога любви, и он ступил на тропу мести. Даже внезапный прилет в Израиль его матери, ее покаяние, уговоры улететь в Россию вместе с ней, ничего не смогли изменить. Он предпочел остаться сиротой и мстителем, слишком велика оказалась пропасть между ними: той, что осталась в России и сыном, выросшим в Израиле. Впрочем, мы и здесь найдем родство душ. Мать и сын – люди страсти. В свое время эта женщина ради вспыхнувшей страсти смогла забыть мужа и сына. Всепоглощающей страстью Алекса станет жажда мести.

 Алекс  сразу, после теракта, узнает, что за взрывом в кафе стоит некий Валид Акиль. Он даже фотографию рыжебородого сможет получить в полиции. С этого мгновения он и станет жить ради смерти этого террориста.

Валид был организатором многих терактов и главарем «культурного центра» в Хевроне. Он умел заметать следы, редко проводил две ночи на одном месте, так как был в списке самых опасных  врагов Израиля.

 Мы увидим Алекса за его воинской работой, увидим его цели сквозь прицел снайперской винтовки. Он убьет одного из главарей террора, но все так переплетено на территории бывшей Палестины, что ему же придется сидеть в армейском джипе напротив вздумавшей не вовремя рожать, родной сестры убитого им же террориста. 

 Ему придется из напряженной, хронической атмосферы военного противостояния возвращаться в мирный, спокойный, несмотря ни на что, мир Израиля внутри зеленой черты. Частые отпуска обязательны в ЦАХАЛе.

 В какой-то момент Алексу покажется, что всяческие границы между двумя мирами полностью стерлись. В центре Тель-Авива он увидит человека, похожего на Валида, станет преследовать его и чуть не убьёт.

Друзья сделают попытку «вылечить» Алекса от его маниакальной идеи. Друзья даже «подбросят» ему симпатичную девицу, готовую на все с бравым парнем. Алекс сделает честную попытку забыть Эмили, но не сможет. Любовь к растерзанной взрывом невесте окажется сильней возможной любви к живой девушке.

 Он попытается. Он сделает честную попытку уйти от самого себя. На Западе «потерянным поколением» считалось поколение исковерканное мировыми войнами. В Израиле, после бесчисленных войн и кровавого террора, только чудом можно объяснить пчсихическое здоровье нации. Впрочем, не бывает правил без исключений. Такое исключение - Алекс.

 Вот девушка приводит его в дискотеку, и даже здесь, в ритмах бешеного танца, он не похож на всех остальных. Он танцует иступлено, отчаянно, с какой-то нездоровой яростью. Он будто готов умереть в танце и даже партнерше своей невольно причиняет боль.

 Он настолько не похож на завсегдатаев дискотеки, что постепенно вокруг Алекса образуется мертвое пространство, но он даже не замечает, что музыка продолжает греметь только для одного танцора.  

 Рав Лури скажет Алексу у могилы его отца: «Он достиг многого – тот террорист. Он убил и тебя, живого. Своим безумием, своей ненавистью. Ты должен понять это.

 - Наверно должен, но никогда не пойму, - скажет Алекс. – Нужен порядок. В мире, где жив Валид Акиль, нет и быть не может порядка.

 - Этот Акиль один из многих, - скажет Лури. – Зло не уничтожишь одним выстрелом.

 - Ты опять прав, - согласится Алекс. – Но у каждого в этом мире свой поединок, свои счеты, свой путь. Мой путь другим уже не будет.

 Алекс продолжит свою работу снайпера. Он не сможет найти общий язык с бойцами из команды. Собственно, он и не станет пытаться это сделать. Нами задуман герой молчаливый, забывший о радости улыбки. Главные свои слова он скажет в контактах с равом Лури и этих слов должно быть немного.

 Один веселый парень из бригады все время будет стараться «достать» или понять Алекса. Между ними начнется своеобразный поединок. Однажды, в ситуации кризисной, сложной, нервной, он даже назовет Алекса палачом. Вспыхнет драка и драка жестокая. Командование будет вынуждено отчислить одного из двоих из команды. Алекса оставят. Его работу способен был делать далеко не каждый.

 Веселого парня встретит Алекс во время очередного отдыха. Парень этот скажет ему все, что нынче говорят израильтяне, уставшие от бесконечной конфронтации с арабами, готовые капитулировать, отдать свое государство и отправиться в очередное изгнание. Без откровений этого человека мы не сможем понять особенности «климата» в современном Израиле, расклада сил в Еврейском государстве.

 В этом смысле будут важны встречи Алекса с родителями погибшей Эмили. Он не сможет похоронить девушку на одном кладбище с отцом. Он придет на христианское кладбище и там встретиться с ними. Отец Эмили обвинит Алекса в смерти дочери. Они, эти двое влюбленных, переступили черту, бросили вызов вере и обычаям предков. Вот и наказанье Божье. Иного и не могло быть.  Алекс не станет спорить с отцом Эмили, да и веселый парень, отчисленный из бригады, не дождется его возражений. Алекс просто продолжит свой путь.

 Он увидит Валида Акиля случайно, из салона движущегося джипа. Он потребует остановить машину, он бросится в погоню. Рыжебородый террорист уйдёт от Алекса по узкому, многолюдному, базарному переулку, где невозможно движение машин. Алекс в одиночестве продолжит погоню в чужом, враждебном мире. В толпе он потеряет Валида, затем вновь найдет его. Здесь, в этом человеческом хаосе, выстрел не сможет помочь Алексу. Только однажды он попытается взять на прицел террориста, но сразу же заслонят его рыжую бороду чужие лица и спины.

 Но вот преследователь и террорист выбираются из базарной толпы, но здесь Акиль исчезает за обшарпанной дверью дома. Дом велик, в его коридорах и пустых комнатах Алекс теряет рыжебородого. Он мечется по дому, выскакивает во внутренний дворик. Здесь тупик, у глухой стены Алекс видит Валида, но снова не может выстрелить. Террорист прижимает к себе двоих, совершенно голых, вопящих от ужаса детишек.

 - Ты арестован, - говорит по-арабски Алекс. – Иди за мной

 Но его винтовка все еще повернута в сторону террориста и голых ребятишек. Он не увидит, как распахнется одна их дверей во дворик. Он повернется на отчаянный крик женщины с пистолетом в вытянутой, дрожащей руке. В последний миг своей жизни он увидит мать, защищающую своих детей, детей, остановивших выстрел Алекса в террориста.

 Они остановятся над ним, арабы из этого дома, чтобы убедиться, что их враг умер. Дети замрут, женщина выронит из рук пистолет, рыжебородый молча и быстро покинет дворик.

 Мать, убившая Алекса, долго не сможет отвести взгляд от лица еврейского солдата. Может быть потому, что увидит на этом лице с раскрытыми в смерть глазами - улыбку.

СНЕГ быль

Коган Евсей Борисович — человек тихий и непримет­ный. Он бы никогда в жизни не покинул родной го­род Архангельск, если бы не серьезная болезнь жены. Жене Когана врачи в поликлинике сказали, что вылечить ее смо­гут только в Израиле и нужно быть полной идиоткой, что­бы помереть здесь, вместо того чтобы благополучно и сыто жить в другом, вполне доступном по национальности мужа, месте. Сам Коган не хотел ехать. Он по характеру человек был малоподвижный и страшился всяческого перемеще­ния в пространстве. Он даже в самом Союзе нигде не был, кроме Средней Азии во время армейской службы. Там Евсею Борисовичу очень не понравилось: жарко, грязно, на­секомые разные. Он не был в Москве и Петербурге. Он даже Архангельскую область не баловал своим вниманием. Коган работал механиком портальных кранов, никакой другой профессии не знал, да и не хотел знать. Он был счастлив только в мире привычном и по этой причине, так ему казалось, надежном. Когана совершенно не волновало качество этого мира: квартирные условия, например, или питание. Еврейство свое он расценивал, как случайную не­приятность, вроде тяжелого рюкзака за плечами. Снять по­клажу невозможно, а идти вперед необходимо.

А тут болезнь жены, Валентины, и необходимость куда-то ехать. Он стал говорить разную невнятицу о столичных врачах, но Когану быстро объяснили, что получить помощь в Москве и дороже, и более проблематично, чем в Израиле.   Перед отъездом он устроил отвальную в родном порту и впервые в жизни напился так, что домой его доставили в полубессознательном состоянии.

Когана уложили на кровать. Он открыл глаза, увидел свою единственную дочь — Ольгу и сказал:

 — Оль, это я — папа твой, узнаешь?

 — Узнаю, — сказала девочка. Ольге тогда исполнилось всего десять лет, но она умна была не по возрасту. Отлично училась, сама занималась французским языком и ходила во всевозможные кружки.

Теперь я должен рассказать о сборах. Ничего не было и здесь необычного. Только дочь Коганов попросила взять с собой ее любимые санки: очень красивые санки — не простую железную штамповку с планками, а санки из одного  дерева, с удобным сиденьем и загнутыми полозьями.

Девочке долго пришлось растолковывать, что в Израиле не бывает снега, и санки там не понадобятся. Ребенку объяснить такое трудно, но, в конце концов, Олю убедили и в этом. Она была девочкой доброй и склонной к компромиссу. В глубине души Оля не поверила в бесснежный мир, но очень уж ей не хотелось огорчать родителей своим упрямством.

Был конец сентября. Уже полетели первые, «белые мухи»,  близкий Ледовитый океан дышал в лицо города привычным холодом, а Израиль встретил их парной баней своего неизбывного лета.

Коган ничего не сказал, а только вздохнул тяжко. Они еще в самолете решили, что жизнь свою начнут в центре  страны из-за болезни Валентины. Коганы сняли дешевую квартирку у Центральной автобусной станции Тель-Авива — и стали жить по правилам, уготованным для всех новоприбывших.

Жену Когана сразу начали лечить, и лечить довольно интенсивно, а сам Коган, помучившись месяца два в ульпане, нашел работу в жестяной мастерской и стал там помогать хозяину — чудовищно волосатому еврею из Марокко. Хозяин, Эзра, был не просто волосат, но при этом неправдоподобно огромен. Жил он рядом с Коганами, а потому, приглядевшись, и сманил к себе на работу маленького,  неприметного человека из России. Эзра, как это часто бывает, был страшен только снаружи. На самом деле он страдал деятельной добротой и мягкостью характера. Бизнес Эзры шел ни шатко ни валко: он не был жаден и довольствовался тем, что давал Бог и удача.

На работе у Когана быстро пошел иврит, а дочь его, Оля, уже через два месяца школьных занятий неплохо овладела древним языком. Все, казалось бы, налаживалось лучшим образом: Валентина лечилась, и лечилась не без успеха, Евсей Борисович работал, а Оля успешно, как и в России, училась.

Но тут произошло неожиданное — дочь Когана заболела. Ну, в полной мере ее состояние нельзя было назвать болезнью, но девочка сильно изменилась. Она и раньше не отличалась шумным характером, а теперь и вовсе притихла. Молчит — и все, ходит — тенью

— Валь, — сказал как-то Коган жене. — Что-то мне Олюшка не нравится: кушает совсем плохо и ночью покрикивает. Никогда не было такого.

— Глупости, — отмахнулась жена. — Растет ребенок, не обращай внимания.

Жена Когана была очень занята своей болезнью. Ее всецело поглощали разнообразные процедуры. Она внимательно следила за процессом своего собственного излечения и даже не могла подумать, что в мире, ее окружающем, может быть что-либо не так.

Однажды Оля пропала. Ушла в близкую школу к началу занятий, но домой во время не вернулась. Обычно девочка после школы заходила к отцу в мастерскую, они вместе шли домой — и обедали, но тут этого не случилось. Коган стал нервничать, поглядывать ежеминутно на часы, и Эзра посоветовал ему сбегать домой, а потом, в случае чего, в школу. Коган так и поступил. Дома никого не было. У школы он встретил ребят из класса дочери, и они ему сказали, что Оля на занятия вообще не приходила.

Коган не знал, куда бежать и что делать. С женой он не мог посоветоваться, потому что Валентина как раз в этот день отъехала в Иерусалим для какого-то особого исследования почек. И тут Коган вспомнил, что совсем недавно дочь спрашивала у Эзры, как проехать к морю. Хозяин мастерской назвал номер автобуса и сказал при этом, что зимой в Израиле купаются только ненормальные и новоприбывшие из России.

Сам Коган за четыре месяца жизни в Тель-Авиве никогда у моря не был, но он сел на указанный автобус и через тридцать минут оказался в виду пляжа.

Он быстро шел по твердому, влажному песку вдоль тихого зимнего моря. Он шел, пока не увидел свою дочь. Оля сидела на песке и смотрела на воду. Рядом с девочкой валялся ее ранец, а рядом с ранцем лежала большая пляжная собака.

Коган не умел кричать, да и сердиться тоже не умел. Он опустился на песок рядом с девочкой.

— Красиво как, — сказал он, невесело улыбнувшись, дочери. — Даже не знал, что здесь так красиво... Ты смотри, январь уже, а купаются люди…

 Коган смотрел на осунувшееся лицо дочери и совсем не знал, что нужно говорить и как следует вести себя.

— Я тебе бутерброд принес, — сказал он. — С брынзой. Ты же любишь с брынзой, и «колы» бутылочку. Давай закусим?

— Не хочу, папа, — отказалась Оля, — Спасибо.

— Ты же не обедала, — пробовал настаивать Евсей Борисович. — Оль, ну нельзя же так. Ты растешь. Тебе обязательно кушать надо.

Девочка взяла бутерброд, но так и не смогла поднести его ко рту, уронила на песок и вдруг заплакала.

Коган обнял дочь, прижал к себе.

— Ну, что ты, Оленька, что? — забормотал он. — Не надо, что ты?

Девочка не ответила, вытерла слезы кулаком и поднялась. Собака тоже подняла свое легкое и голодное тело над бутербродом. Она подняла тяжелую голову и с немым вопросом посмотрела на девочку.

— Можно, — сказала Оля. — Ешь. Знаешь, папа, у нее скоро будут щенки. Смотри — какой живот. Правда?

— Угу, — буркнул Коган. — Ну, поехали, скоро мама вернется.

В автобусе они молчали. Только у самого дома Оля сказала:

— У нас уже снег, и дети катаются с горки. Правильно, что мы не взяли санки, здесь не бывает снега, никогда не бывает.

Коган кивнул, но в тот момент он не разобрался до конца в причинах плохого состояния дочери.

Шли дни, а Оле становилось все хуже и хуже. Она просто таяла на глазах, да и учиться стала спустя рукава. Пошли к врачу, сделали все необходимые анализы. Никаких отклонений доктор в организме девочки не нашел, прописали ей витамины какие-то, микстуру — и все.

И у самого Когана все стало из рук валиться. Эзра сразу заметил это, начал расспрашивать своего работника: что да почему? Коган и брякнул так, от отчаяния, только лишь чтобы сказать что-нибудь:

— Ей бы санки да горку со снегом — и порядок.

Он никак не мог найти в своем иврите слово «санки», так что пришлось нарисовать этот спортивный снаряд на мятом клочке газеты.

Эзра не сразу понял, о чем речь, а когда понял, тяжко вздохнул и пожал огромными волосатыми плечами. У самого Эзры было пятеро детей, но такой проблемы у  деток «марокканца» никогда не возникало.

А потом Оля и вовсе отказалась ходить в школу. Она часами лежала на своем топчане за шкафом, отвернувшись к стенке. И Коган вдруг понял, что весь смысл его нехитрой жизни заключен в этом маленьком, страдающем существе. Он вдруг стал энергичен и деятелен. Он соорудил в холле что-то вроде горки. Он пристроил к опорам из стульев толстый лист фанеры. Он приспособил под санки детскую ванну из пластика.

— Не нужно, пап, — сказала девочка. — Зачем ты?

Ей нужен снег, подумал тогда Коган, ей нужен только снег. Вечером он сказал Валентине:

— Мы должны съездить в Россию: я и Оля.

— Ты с ума сошел, — с ужасом посмотрела на мужа Валентина. - Это еще зачем?

— За снегом, — сказал Коган. — Ей нужен снег, горка и санки. Ты помнишь, как она любила кататься на санках? Всегда любила. И всегда сама санки наверх тащила. Радостная такая, румянец на всю щеку... И всегда говорила: «Папа, еще!» Она могла кататься целыми днями. Неужели ты не помнишь?

— Глупости, — сказала Валентина. — Все наладится. Знаешь, я ей сейчас приготовлю гоголь-моголь.

Но дни шли за днями, ничего не налаживалось, и Коган ясно понял, что он теряет дочь.

Эзра терпел плохую работу напарника и тяжко вздыхал. Он не был особенно умным и догадливым человеком и во всем полагался на живой и энергичный разум жены.

Он ей и пожаловался однажды, что дочь русского мучительно тоскует по снегу.

— ОЙ, — сказала жена Эзры. — Этим сумасшедшим нужен снег — пусть едут на Хермон. Там этого ужаса сколько угодно.

Коган не поверил этой новости. Был январь, на улице 25 градусов тепла. Какой снег? Но Эзра убедил его рассказом о своей армейской службе на ливанской границе. Он назвал себя полным идиотом, потому что раньше  должен был вспомнить о снеге на Хермоне. Он сказал, что искупит свою вину делом. Простым делом — они прямо сейчас сделают санки для Оли.

Коган ожил на глазах. Он заорал, что нет необходимости сооружать сложную конструкцию, а можно обойтись чем-то вроде тарелки из алюминия, чем мастера и занялись без промедления.

В тот же день Коган  в туристском бюро  купил две путевки в нужном направлении. Он пришел домой и сказал дочери, что завтра они едут кататься на санках. Вот уже и санки готовы.

Оля подумала, что отец шутит, и тогда Коган рассказал ей о горе Хермон и показал две путевки к самой высокой точке Израиля. Он объяснил девочке, что высоко в горах даже в Африке и на экваторе может быть холодно зимой, как у них в Архангельске, неподалеку от Северного полюса и холодного Ледовитого океана. Они долго беседовали о холоде вообще, о Космосе и даже о материке Антарктида, где рождаются ледники, а потом они плавают огромными белыми островами по океану и постепенно тают, умирая.

 В туристском автобусе, задолго до конечного пункта, девочка вдруг сказала:

— Папа, снегом пахнет, ты слышишь?

За окном были пальмы и светило горячее солнце.

На горе Хермон все было к услугам экскурсантов. Напрокат давали пластиковые санки и лыжи. И снега было сколько угодно: свежего и чистого снега. Снег скрипел под ногами. Он был живой и веселый, потому что сиял на ярком солнце. Им, кроме снега, ничего не было нужно. У них была своя тарелка из легкого металла алюминия. Первый раз Коган помог Оле подняться на положенные два десятка метров. Сверху он смотрел, как дочь заскользила вниз, легко управляя «тарелкой». Он побежал за ней следом, поскользнулся на крутом склоне, упал, но совсем не ушибся. Потом Оля поднялась наверх сама, а Коган ждал ее внизу. Он ждал дочь, и бесцветное, бледное и «незначительное» его лицо совершенно преобразилось радостью. И лицо девочки порозовело, и огромные ее глаза на курносой физиономии ожили восторгом сбывшегося чуда.

Всю эту историю рассказал мне сам Коган. Мы с ним в автобусе оказались соседями. Он ехал в Кирьят-Шмону, чтобы завершить переговоры о покупке квартиры. Он решил, что жить они должны неподалеку от снежной горы. Снаряды «катюш» его не пугали. Жена Евсея Борисовича была против. Она кричала, что всю свою жизнь промучилась у черта на куличках, а тут ее тоже хотят загнать в еврейскую «Сибирь» под бомбы бандитов. Она сопротивлялась энергично. Здоровья на яростное сопротивление хватило, потому что жену Когана наконец-то вылечили от ее сложной болезни. Но сам отец семейства проявил несвойственную своему мягкому характеру твердость. Он даже сказал мне, случайному попутчику, что тот, кто всю жизнь прожил рядом с Валентиной, не станет бояться «катюш». Он сам рассмеялся своей шутке. Мне рассказ Когана очень понравился, и я обещал, что обязательно запишу его историю. Коган не возражал. Он даже подарил мне фотографию свою и дочери. Это они поднимаются на Хермон, к снегу.