СПЕШУ ПОДЕЛИТЬСЯ 31 октября

Сикстинская Мадонна и Рабинович

ЕЛЕНА КУЗЬМЕНКО | НОМЕР: 02/242 ФЕВРАЛЬ 2013

За этим звучащим, как анекдот, заголовком — подлинная жизнь, удивительнейшим образом соединившая в себе мужество, трагедию, случай, благородство, талант. У человека, который прожил ее — юбилей, но его давно уже нет на свете. Почему мы так мало о нем знаем?

1 января нынешнего года исполнилось 100 лет со дня рождения талантливого художника и писателя Леонида Волынского (настоящее имя Леонид Наумович Рабинович). За несколько последних десятилетий его имя было основательно забыто. Будто и не было такого человека. Но вот, очевидно в связи с юбилеем, оно вновь промелькнуло и всплыло в памяти многих. Особенно тех, кому за… Миллионы человеческих жизней, человеческих судеб столкнулись, переплелись в мае 1945 года в Германии в последние дни войны. Но именно ему, младшему лейтенанту Рабиновичу, суждено было найти и спасти от уничтожения сокровища Дрезденской галереи, в том числе и «Сикстинскую мадонну» Рафаэля. А уже после войны написать об этом книгу «Семь дней».

Судьба: Спасение красноармейца Рабиновича

О, это особенная история! Вот что рассказывает внучка писателя Елена Костюкевич, уехавшая из Киева в возрасте 10 лет в Москву, и уже более 28 лет живущая в Италии:

– Дед заболел, когда мне было девять лет. Каждая подробность, которую он успел рассказать мне, впечатана в мою память. Осенью 1941 года ушедший добровольцем на фронт Леонид Рабинович, художник Киевского театра оперы и балета, попал в печально знаменитое окружение под Киевом, и в немецкий плен. Раздетый и разутый, дед стоял в шеренге отобранных для расстрела коммунистов и евреев. Перед обреченными прохаживался немецкий офицер…

…Я встретился с ним взглядом, – вспоминал дед – и здесь произошло то, чего не объяснишь никакими другими словами, кроме слова «судьба». Он спросил:

– А ты чего здесь стоишь?

Я молча пожал плечами. Он спросил:

– Комиссар?

Я качнул головой: «Нет». Это была правда. Вряд ли я стал бы лгать в ответ на следующий вопрос. Но больше он ничего не спросил. Видно, моя наружность никак не сходилась с его представлениями о тех, кому следовало умереть. На какую-то долю секунды все повисло на острие иглы; он повернулся к унтер-офицеру, сказал ему что-то – быстро, отрывисто, а затем крикнул мне:

– Weg! (Пошел прочь!) Лезешь куда не следует…

Что это было? Чудо? Да, но не только. Это было первое звено в цепи почти невероятных событий, о которых, наверное, так никогда и не узнал тот немецкий офицер. Да и мог ли он предположить, что спасенный им от безвестной братской могилы во рву пленный, носящий, наверное, самую еврейскую из всех фамилий – Рабинович, сын отца и матери, ставших пеплом Бабьего Яра, бежит из лагеря для военнопленных, сквозь все мыслимые и немыслимые мытарства пробьется к своим, чудом вывернется из проверочной мясорубки в «органах» Красной армии, вернется на фронт, дойдет до сметенного с лица земли авиацией союзников города Дрездена, и войдет в него не мстителем, а чтобы спасти от неминуемой гибели величайшее достояние немецкого народа — шедевры Дрезденской галереи… Вот такая получилась грандиозная в своей пронзительной простоте и ясности метафора о том, что никакое добро не бывает бессмысленным.

Как это было: Дрезденская эпопея

Май 1945 года. Прекрасный еще совсем недавно Дрезден лежит в сплошных руинах. Десятки тысяч погибших. Авиация англичан уничтожила Цвингер – музей-дворец, в котором экспонировались картины знаменитой Дрезденской галереи. Город занят войсками 5-й гвардейской армии, в составе которой существовал специальный батальон для поиска спрятанных культурных ценностей, вывезенных из оккупированных нацистами стран или хранившихся в музеях Германии. Группу, которой было поручено узнать хоть что-нибудь о судьбе сокровищ Дрезденской галереи, возглавил 32-летний младший лейтенант Леонид Рабинович. Ведь до войны он окончил Киевский художественный институт и к тому же свободно говорил по-немецки. Группа приступила к поиску сразу же.

Риторический вопрос: мог ли человек, попавший в центр всех этих невероятных событий, не рассказать о них другим людям? Так и стал ветеран великой войны, художник Леонид Рабинович писателем Леонидом Волынским. Он написал не одну книгу, но главная эта – «Семь дней», ведь она о главном деле его жизни.

Вот – первый день:

«Из-за поворота навстречу вырывается мотоциклист. Поравнявшись с нами, он резко снижает скорость и, махнув рукой, успевает крикнуть:

– Сикстины в Дрездене нет!

И уносится дальше, оглушительно треща, окутанный облаком рыжей кирпичной пыли.

Это капитан Орехов из штаба дивизии. Еще неделю назад, сидя на обочине дороги, мы с ним промеряли по карте расстояние до Дрездена, говорили о предстоящем большом наступлении и о том, что может произойти с Дрезденской галереей, если в городе завяжутся уличные бои…»

Армейская разведка на тот момент не имела никаких данных о местонахождении картин и скульптур. И вот поисковая группа, в состав которой также входили сержант Олег Кузнецов и шофер Захаров, в разбомбленном дворце: тщательно осматривают развалины, спускаются в подвалы, пытаются вникнуть в содержание разбросанных повсюду бумаг. Ничего. Картин в Цвингере нет, да и зацепиться в их поиске не за что.

Хорошо владея немецким, лейтенант Рабинович ищет контакты с местными жителями, но успехи незначительны, немцы не доверяют офицеру Красной армии. Но все же Леониду Наумовичу удается узнать о некой секретной операции под грифом «М», проводившейся в Дрездене в конце января 1945 года. Тогда все прилегающие к музею кварталы были оцеплены полицией, а из музеев по ночам что-то вывозилось. Леонид попытался разыскать свидетелей, сотрудников музея. Их нигде нет. И только хранительница Альбертиниума (собрание скульптур) после длительных расспросов предположила, что картины могли быть перевезены в здание Академии, стоящее над Эльбой.

Следующий этап – немедленно в обгоревшее здание Академии. Бойцы осматривают подвал, и вдруг свет фонарика падает на выделяющуюся свежей штукатуркой часть стены. Оперативно прибыли солдаты с инструментами, стена проломлена. Поисковая группа входит в пролом, и о чудо! – слабый луч фонарика выхватывает из тьмы фрагмент мраморной скульптуры. Вот еще скульптура, еще и еще… Здесь же группа обнаружила шесть ящиков с толом и детонаторами. провода от них выведены наружу. Взрывчатку немедленно обезвредили.

Первый итог: спасена коллекция скульптур Альбертиниума, но картины не найдены. В углу стоит неприметный шкаф-секретер. В нем-то и оказалась картотека сокровищ Дрезденской галереи, и в ней, среди документов Рабинович находит сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Леонид Наумович в воспоминаниях рассказывал так: «Разворачиваю. Так называемая немая карта – такие нам раздавали когда-то в школе на уроках географии. В центре Дрезден. Извилистая линия Эльбы. И десятки пометок – буквы, точки, значки».

Это знак: поиск идет в правильном направлении. Офицер совмещает «немую» находку с военной картой. Остается только понять смысл обозначений «PL» и «Т». Зато понятно где это: при совмещении карт получилось, что место, обозначенное буквами «PL», находится в 10 км от города Мариенберг, а место, обозначенное буквой «T», – в 30 км к югу от Дрездена.

На календаре – 9 мая 1945 года. Группа выезжает на место, а там – чистое поле, не за что зацепиться взгляду. Бойцов охватывает сомнение: там ли ищем?! Но вот на горизонте виднеется какая-то рощица. Что там? Дорога, круто спускаясь вниз, приводит к старой каменоломне. Вход завален камнем и блоками. Надо взрывать завал, иначе не пробьешься. …Когда пыль осела, впереди стал виден вход в туннель (вот что обозначала буква «Т»!) и стоящий в туннеле на рельсах товарный вагон… Он был доверху забит картинами Рембрандта, Джорджоне, Рубенса… Здесь же плоский ящик размером метра 3 х 4. Что в нем? Леонид боялся поверить догадке.

Ящик бережно перенесли в кузов грузовика и медленно, осторожно, оберегая драгоценный груз от малейшей тряски, привезли в батальон. Вскрыли цейсовские замки ящика. Все подтвердилось! Из ящика на своих спасителей глядела «Сикстинская мадонна»…

Потом, между селами Покау («Р») и Ленгенфельд («L») поисковая группа нашла заброшенную, полузатопленную известняковую шахту, в ней погибали от грибка и влаги около 350 картин. В том числе всемирно знаменитые – «Автопортрет с Саскией» Рембрандта, «Святая Инесса» Риберы, «Спящая Венера» Джорджоне, прославленный «Динарий кесаря» Тициана… Известковая вода уже частично повредила полотна. Их срочно вывезли в Москву и Ленинград для реставрации, но в течении многих лет практически не упоминалось о том, что 478 картин, произведения Рубенса, Лукаса Кранаха Старшего, Лукаса Кранаха Младшего, попали на реставрацию в Киев. В 1955 году ВСЕ сокровища Дрезденской галереи были возвращены в Германию.

После войны: Киев ничего не помнит…

Он вернулся с Победой в родной Киев. Отец и мать лежали в Бабьем яру… Жена и дочь чудом спаслись, сумев эвакуироваться в последний момент. Писатель Леонид Волынский написал не так уж мало, но прожил после войны всего 24 года… Эти 20-25 послевоенных лет были особенные для Киева.

Внучка писателя Елена Костюкевич – переводчица с итальянского произведений Умберто Эко. Она преподает в Миланском университете, а осенью прошлого 2012 года принимала участие в работе Львовского форума книгоиздателей. Елена Костюкевич многое знает и помнит о своем деде: «Он умел спроектировать красоту (дизайнер Божьей милостью) и создать мелкие чудеса своими руками, буквально из никаких материалов (из пробки шампанского… из ореха). У него был ни с чем не сравнимый, никогда более мне в жизни не встретившийся художественный вкус. Изящество. Благородство. Больше всего на свете, кроме жены, он любил искусство. Из его друзей — а среди них были Виктор Некрасов, Давид Самойлов, Семен Лунгин, Зоя Богуславская, архитектор Авраам Милецкий и многие другие — сегодня в живых остались единицы, перечтешь по пальцам. Киев в шестидесятые годы воспринимался моей семьей как сосредоточие давления цензурного, кагебэшного вмешательства в личную, интеллектуальную и душевную жизнь человека. Мой дед и его близкий друг Виктор Платонович Некрасов, с которым они каждый вечер общались, и я это могла наблюдать, – они говорили только о том, когда же, наконец, в Москву… Там, конечно, та же советская власть, но она не такая. Это объясняли так: когда в Москве «стригут ногти» – в Киеве «рубят пальцы». Дед упивался чужими культурами, написал очерки о Грузии и Армении, книгу о старой русской архитектуре, о Кижах и Валааме, а за границу его выпустили всего один раз, незадолго до смерти – в Болгарию, и он написал очень талантливые фрагменты «Болгарские записные книжки». Он диктовал их бабушке и маме уже прикованный к постели, а я, ребенок, нажимала на крупные кнопки скрипучего портативного магнитофона «Весна».

Писатель одним из первых честно рассказал о трагедии советских военнопленных. Эти события осени 41-го, которые были частью его судьбы, описаны Волынским в повести «Сквозь ночь». Его друг, также фронтовик Виктор Некрасов, назвал ее лучшим, что есть на эту тему в советской литературе. Помимо взаимной человеческой симпатии, возникшей вопреки, а может и благодаря различию характеров этих людей, их объединяли общие творческие интересы, сходные увлечения. Оба на основе опыта личного участия в Великой Отечественной войне создали о ней сильные произведения.

Оба обращались к любимому жанру путевых очерков, жанру, который по цензурным причинам в советское время увядал. Оба обогащали этот жанр серьезной и тонкой интерпретацией истории и культуры разных народов. «Он был моим первым читателем, а я его… Он не мог без работы. Он задыхался без нее. Или ездить, смотреть, знакомиться с людьми — или писать», — сказал о своем рано ушедшем из жизни друге Некрасов в небольшой статье-некрологе, предварившей посмертно напечатанные в «Новом мире» «Болгарские записные книжки» Волынского.

ИЗ НАШЕГО ДОСЬЕ:

В 2012 году «Сикстинская мадонна» отметила 500-летие

«Сикстинская Мадонна» появилась на свет в 1512 году в Пьяченце, где Рафаэль работал над алтарем капеллы монастыря святого Сикста, и оставалась там более двухсот лет, пока саксонский курфюрст Август III не выкупил ее за баснословные по тем временам 20 тысяч цехинов. Как ни противились разлуке с Мадонной в Италии, вмешательство тогдашнего Римского Папы завершило сделку, и картина переехала в Германию. Этому историческому моменту посвящена пастель художника XIX века Адольфа фон Менцеля, изображающая явление «Сикстинской Мадонны» двору курфюрста. Согласно легенде, Август III не только вышел встретить картину, но собственноручно отодвинул в сторону свое кресло, воскликнув: «Освободите место для великого Рафаэля!»

А Леонид Наумович Рабинович-Волынский родился 19 декабря 1912 года (по новому стилю 1 января 1913 года) в Одессе. Большую часть жизни Леонид Волынский прожил в Киеве. До войны окончил Киевский Художественный институт и затем работал в Киевском театре оперы и балета художником декоратором. После войны стал писателем. Книга «Семь дней» выдержала три издания (1958,1960,1971). По ней в1960 году в ГДР был снят фильм.

Кроме этого Леонидом Волынским было создано несколько книг, жанр которых можно определить как «популярная литература об искусстве». Это «Лицо времени» — о русских художниках-передвижниках; «Зеленое дерево жизни» — о французских импрессионистах (тема в конце 50-х еще полузапретная); «Дом на солнцепеке» — о Винсенте Ван Гоге.

***

Леонид Наумович Волынский скончался 28 августа 1969 года. В адресном справочнике «Союз писателей СССР» по данным на 1 ноября 1965 указано, что Волынский (Рабинович) Леонид Наумович жил тогда в городе Киеве, по улице Шота Руставели ( Малая Васильковская), дом 23, квартира 12. Видимо, сведения о нем содержат и биографические справочники Союза писателей Украины, вышедшие в 1960, 1966 и 1970 годах. Но, ни в сводном библиографическом пособии «Писатели Советской Украины. 1917—1987» (Киев, 1988), ни в первом томе «Украинской литературной энциклопедии» (Киев, 1988) Леонида Наумовича Волынского нет. Нет и мемориальной доски на доме, в котором он жил. Почему? У Киева, у Украины так много людей, кто достоин памяти в масштабах человечества?

Елена Кузьменко,

специально для «Еврейского обозревателя»

ОТЛИЧНО ПРИДУМАНО !

                               Художник Любаров.

 Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля же была покрыта брокколи, цветной капустой и шпинатом и овощами разными: зелеными, желтыми и оранжевыми всех видов, и у Адама с Евой жизнь была долгой и здоровой.

Но сотворил Сатана мороженое и бублики с маслом.

И спросил Сатана Адама: «Хочешь ли ты отведать жирного сыра с бубликом?»

И ответил Адам: «Да!»

И добавила Ева: «И я хочу! Добавь солений!»

И поправились Адам с Евой каждый на 3 килограмма.

И сотворил Бог живой биойогурт, чтобы Ева смогла сохранить фигуру, которую так любил Адам.

Но сотворил Сатана белую пшеничную муку, дрожжи и тростниковый сахар, и перемешал их.

И перешла Ева с 36 размера на 44-й.

И сказал Бог: «Ешь с аппетитом этот зеленый салат из моего райского сада!»

И сказал Сатана: «И добавь в него соус из голубого сыра, и положи рядом чесночный хлеб».

И расстегнули Адам и Ева свои пояса после трапезы.

И сказал Бог: «Послал я вам свежие овощи для здорового сердца и оливковое масло холодного отжима».

И выложил Сатана на стол бараний кебаб, шуарму в пите и курицу, жаренную в панировочных сухарях, и предложил, есть, не стесняясь.

И подскочил у Адама и Евы холестерин до небес.

И сотворил Бог картофель с повышенным содержанием калия и других полезных ингредиентов, запеченный в духовке без масла.

Но почистил Сатана картофель, и нарезал его на тоненькие ломтики, и пожарил в глубоком масле, и назвал его «чипсами», и щедро посолил.

И Адам еще набрал вес. А у Евы выскочили прыщи.

И сотворил Бог кроссовки для бега, и дал их своим детям, чтобы сожгли они излишек веса.

Но дал Сатана Адаму и Еве кабельное телевидение с пультом дистанционного управления, чтобы не напрягались они, если захотят переключить программы.

И смеялись, и плакали Адам и Ева напротив мерцающего экрана, и надели удобные домашние треники с резинкой на животе.

И дал Бог Адаму и Еве постное мясо, диетические продукты, нежирные сосиски, чтобы не набирали они много калорий.

Но сотворил Сатана «Макдоналдс» и чизбургер за пять долларов.

И сказал Сатана Адаму: «Хочешь чипсов?»

«Да! — ответил Адам. — Увеличенную порцию!»

И получили Адам и Ева инфаркт.

И вздохнул Бог, утирая пот со лба, и создал операцию по шунтированию сосудов сердца...

ВСТАНЬ И ИДИ ! рассказ

Старик родился с нежными ступнями. Но ему указали дальнюю дорогу, и путь этот предстояло одолеть боси­ком. Старик был обязан вернуться от слабости к силе, от бес­памятства к памяти, от бесплодия к плоду. Наши предки обходились без обуви. Они ходили и бегали босиком по острым камням и колючему хворосту в лесу. И прыгать они умели, задрав пальцы, натянув кожу на подошве, и кожа эта становилась твердой, как кора дерева.

Прежде и лошади не нуждались в подковах, чув­ствуя всем копытом землю. И люди тогда, и лошади были детьми земли.

Только со временем гений человека изобрел обувь. Наверняка изобретатель был добр. И чужая боль волновала его, как своя собственная.

Ребенок поранил ногу. Он плакал, тот ребенок, у костра в глубине пещеры. Ребенок горевал тихо, чтобы не потре­вожить спящих. И гений подумал, что ребенка можно было защитить от травмы. Стоило обмотать ногу куском кожи — и защита готова. Он попробовал сделать это. Он упрятал в кожу ступню ребенка. Но тот не понял гения. Он испугал­ся. Он сбросил ту первую обувь и убежал в ужасе, хромая и с криком.

Гению пришлось испытывать на себе свое изобретение. Над ним смеялись, издевались над ним, потом убили, ког­да устали смеяться. Такова судьба многих гениев.

' Но кто-то снял с трупа жалкие обмотки и приспособил  к своим ногам. Возможно, убийца и сделал это. Над этим человеком уже никто не стал смеяться. Он не страдал гениальностью, не чувствовал чужую боль, но был завист­лив и решителен.

Так постепенно научились люди выделывать и носить обувь. И появились профессионалы — мастера сапожного дела.

В годы старика, рожденного с нежными ступнями, тоже был такой мастер, изготавливающий лучшие в мире сандалии.

Старику не о ком было заботиться. И он заботился о себе, о своем здоровье, о своих ступнях. Он берег свое тело, хотя и не знал зачем. Он берег его просто для продолжения жизни, своей жизни.

Каждую новую пару старик заказывал у настоящего ма­стера. Мастер был насмешлив, груб, презрителен в речах и поступках. Он мог позволить себе это, так как догадывался о своей незаменимости. Только этот мастер знал сорта де­рева, годные для подошвы. Только он умел выделывать крепкие ремешки. И только он знал, где (по мерке) и чем прибивать ремешки эти к подошве. Мало того, с первого взгляда он угадывал характер заказчика и сандалии масте­рил по этому характеру. Тихому, скромному человеку он делал тихую» обувь, нахальному, шумному — «громкую». Человек мира носил мирные сандалии, а любитель дра­ки — сандалии войны.

Только наивному, бесхитростному человеку может по­казаться такое ремесло простым. Не бывает простых реме­сел. Бывают вещи, сотворенные хорошо или плохо. И все, что сделано добротно и красиво, требует сложного, неспеш­ного, вдумчивого подхода и настоящего ремесла.

На кожу для ремешков шли козы, убитые быстро, без испуга и лишних мучений. Такая кожа не носила в себе ужас смерти и ненависть к убийце. Выделанная широким, серебряным скребком и вымоченная в специальном раство­ре, с обязательным добавлением молодого вина и пальмо­вого, она могла служить долгие годы, не высыхая и треска­ясь на горячем солнце. Долгие годы кожа ремешка дыша­ла, оставалась живой, способной поладить с кожей ноги человека.

 Ремешки для сандалий этот мастер нарезал острым, раскаленным в открытом огне, ножом на деревянной ручке. Он делал это по предварительной разметке твердым камнем, оставляющим на коже глубокий след. Только тогда линия надреза получалась жесткой, а сам ремешок оставался мягким и ласковым и не был способен нанести в дороге предательскую травму хозяину сандалий.

Теперь о дереве для подошвы: дереве-моли. Мастер уходил в пустыню на несколько дней, чтобы найти его. Растенние это чудом, извиваясь змеей, выползало из мертвой, каменистой почвы пустыни. Сам искривленный ствол дерева-моли не был нужен мастеру. Он выкапывал основание его длинного, прямого и толстого корня. Это был могучий корень, способный достать глубокую влагу пустыни-Маленькие, жесткие листья дерева-моли пахли остро и приятно — тмином- Точно такой же запах хранил корень этого дерева. Хранил долго. И запах этот принадлежал сандалиям, изготовленным мастером. Он гарантировал невозможность подделки, потому что только один человек знал, где растет дерево-моли, и только один человек мог проделать долгий и опасный путь по пустыне, чтобы найти и выкопать благоуханный корень.

 Мастер укладывал свою добычу в полотняный мешок и завязывал его крепко, чтобы сохранить, как можно дольше, в добытом корне влажность и запах. Перед обратной дорогой он садился в тени скалы и замирал, слушая тишину. Тишина эта была властительницей пустыни. Она хранила в неприкосновенности ее песок и камни. Очень давно отшумела здесь земля, в ярости разбрасывая породу, осушая соленое море с болью и гневом, в битве с подземным огнем. Земле хватило сил на высокие горы, но время и ветры сгладили их, оставив высоту одному бездонному и всегда открытому небу. Мастер понимал, что дерево для движения он добыл в царстве неподвижности. Он знал, что пустыне это может не понравиться, и путь назад предстоит трудный. Мастер покидал скалу поздно вечером, когда легкие облака на небе вдруг оживали в красках заката, когда сам холод начинал подталкивать его в спину, заставляя двигаться быстрее. Пронзительный холод пустыни подгонял мастера и щадил корень в мешке.

Человек возвращался домой под высокими звездами. Полная луна освещала ему дорогу, и мастер в эти минуты осмеливался нарушить тишину пустыни особой, громкой песней торжествующего охотника за корнем дерева-моли.

Длинен был путь к настоящим сандалиям. Впрочем, он и должен был быть длинным, потому что короткая и легкая дорога, как правило, никуда не приводит человека.

Никто не понимал, почему мастер, человек состоятельный, не желает оседлать верблюда и проделать тяжкий путь к дереву-моли на спине этого выносливого животного? Сам мастер, пожалуй, не понимал этого, но знал твердо, что только пеший путь способен дать ему в итоге то, что требовалось, Он суеверно думал, что сверху не сможет увидеть нужное дерево. Оно просто спрячется от его взгляда, напуганное мерзким запахом горбатого животного, умеющего вязкой неспешностью хранить тишину пустыни, но неспособного в тяжелом своем движении сберечь нежные и редкие ее запахи.

  Материал для обуви был собран. Мастеру оставалось

 подготовить его должным образом и собрать в одно целое. Иногда он прятал концы ремешков в прорези на подошве и заливал это место специальным клеем-смолой. Ремешки держались потом крепко и долго, но клей невольно глушил сладкий запах корня дерева-моли, потому мастер чаще всего прибивал ремешки к подошве гвоздями. Здесь не годились грубые, железные гвозди. Мастер использовал медные, тонкие, как жало осы, но с широкой квадратной шляпкой.

Старик понимал: скоро ему в дорогу, но не знал, что ему

предстоит пеший путь, потому он и заказал сандалии. Он получил их и не стал примеривать, чтобы не оскорбить вдоверием мастера. Сразу было видно, что обувь получилась на славу.

Старик расплатился и начал разговор, без которого нельзя было уйти. Он поблагодарил мастера и сказал, что предстоит ему многодневный путь, что путь этот указал ему Голос.

Старик не знал, кому принадлежит Голос этот.  В тот

момент, когда он зазвучал, старик испугался, решив, что мозг его поразило безумие. Он пробовал спрятаться в самом дальнем углу своего просторного дома. Он затыкал уши, но Голос звучал внутри его мозга, Будто это был его собственный Голос, прежде неведомый и тайный. Голос обещал ему все, о чем долгие годы мечтал старик. Но теперь уже давно перестал мечтать, примирившись с одиночеством и понимая, что впереди только смерть.

Голос обещал ему другую, долгую Жизнь, новую жизнь, несмотря ни на что.

— Почему я, — спорил старик. — Тебе нужна молодость. Мышцы юноши не знают усталости, а в голове его нет места  для тяжкого мусора накопленных заблуждений.

— Встань и иди! — требовал Голос, не вступая в спор.

— Мне будет трудно, — продолжал старик. — Я погибну в дороге. Я не достигну своей земли. Я никогда не смогу родить детей и основать род. Моя жена - старуха, а молодая жена, если такая и будет, родит не моего сына.

— Встань и иди! — повторял Голос, не слушая старика. Тогда он завопил в гневе, что просит оставить его в покое. Умоляет дать умереть в своей постели. Просит пощады, потому что нет ничего страшнее и опасней неведомой дороги.

— Встань и иди! Встань и иди! — вновь повторил Голос громоподобным эхом.

Все это рассказал старик мастеру. Тот выслушал внима¬тельно, обозвал старика болваном и объяснил, что Голос невидимый не ищет легких путей для человека. Только невозможность может сотворить возможное. Род старика окажется особым родом, способным двигаться бесконечно в поисках недостижимой истины. Голосу нужен старик, потому что переделка сознания в этом возрасте трудна необыкновенно. Он, старик, будет заблуждаться, грешить, бежать от Голоса прежде, чем сможет поверить ему безоглядно. Но, поверив безоглядно, в слепоте веры, он будет метаться, не понимая до конца, что принес ему этот Голос Невидимого и Всесильного.

— Долгий путь нужен ему, — процедил сквозь зубы мастер. —- Потому и выбор упал на тебя - жалкого урода и тупицу. Только долгий путь способен привести к цели. Я знаю это, потому что и сам никогда не искал короткой дороги. Ты понять должен в своей темноте и слабости, что мудрые блуждают по этой Земле только с одной целью: никогда не останавливаться. Тебе предстоит найти свою землю и свой дом на этой земле. Только когда это случится, нам знать не дано.

Этим разговор и был закончен. Старик собрал своих домочадцев, напоил скот перед дальней дорогой. И, по совету мастера, отправился в путь на закате. Он успел оставить на песке за порогом только два следа от сандалий. След от правой ноги и след от левой. Голос остановил старика.

— Встань и иди босой! - приказал Голос.

 — Но это больно! — взмолился старик, — Я не знаю, что нас ждет. Днем я не смогу идти по раскаленному песку, а в скалах ноги мои превратятся в кровавые раны.

 — Встань и иди босой! — бесстрастно повторил голос.

-    Оставь меня! — закричал старик. — Ты уводишь меня для радости, а не для муки! К чему тебе моя кровь и раны?!

- Встань и иди босой! — равнодушно повторил Голос.

 — Ты хочешь, чтобы путь мой был полон лишений, — тихо сказал старик, догадавшись обо всем. — Ты хочешь, чтобы дети мои спотыкались на каждом шагу, чтобы дорога испытывала и убивали их бесконечно. Зачем тебе мучить народ свой? Ответь, прошу тебя?

Голос молчал. Тогда старик развязал ремешки сандалий. Он бережно спрятал их в мешок. Он ступил босыми ногами на теплую землю, все еще хранившую жар солнца. Босой он двинулся впереди каравана, повернувшись лицом к светлому горизонту, спиной к потемневшему от красок ночи небу.

Таким все и оставалось во время долгого его пути. Он шел, преодолевая боль, от света к свету, догоняя ушедшее солнце и не в силах его настигнуть.

 Недавно я видел следы от сандалий старика. Два следа:

от правой ноги и от левой. Неподалеку, в тени акации, сидел мастер. Он-то и обратил мое внимание на следы. Мастер сказал, что ему не жаль было проделанной работы. Всего два следа, но и этого достаточно. Долгую дорогу в незнаемое и нужно совершать босиком, но при этом необходимо иметь крепкую обувь на тот случай, если дорога эта приведет к своему собственному саду и дому.

Я спросил: удалось ли тому старику найти свой дом и завязать снова ремешки сандалий. Мастер не знал этого.

Он сам остался на месте, а не пошел вслед за стариком, по босым следам старика.

Он назвал его имя легко, как бы между прочим, будто я сам давно должен был догадаться об этом. Он прав. Я был обязан знать имя заказчика замечательных сандалий, которые, возможно, и по сей день покорно ждут в мешке вечного странника своего светлого и радостного часа.

РЖЕВ. ЭХО ВОЙНЫ

 В 2013 году снял фильм о трагедии Ржева, где заклинал Россию от войн, предупреждая, что она может стать последней в истории этой страны. Через год Путин пошел войной в Украину. 

ЖАЛОБА В "СПОРТЛОТО"

«Постоянный представитель Израиля в ООН Рон Просор подал 30 октября официальную жалобу генеральному секретарю Пан Ги Муну на действия председателя ПНА Махмуда Аббаса. Поводом для жалобы стали соболезнования, выраженные палестинским лидером семье убитого активиста террористической организации "Исламский джихад" Мухаммада Аси Арафы. "Террористы впитывают ненависть с юности. Письмо Махмуда Аббаса, отправленное родным террориста, является лишь одним из примеров устойчивого роста ненависти к Израилю", - говорится в письме Рона Просора». Из СМИ

 Положению приемника Арафата не позавидуешь. Дома он должен играть роль непримиримого врага Израиля, за рубежом – он почти ангел мира. «Полезные идиоты» на Западе хотят его видеть именно таким. Вот он и напяливает маску, когда того требуют обстоятельства, но сразу же стаскивает, как только поворачивается задом к США и Европе. Впрочем, это обычное политическое ханжество, с которым согласны все, включая Израиль, ведущий переговоры с субъектом, способным говорить только на языке лжи и лицемерия.

 А письмо Рона Проссора тоже полно лукавства. Уж кто-кто, а он знает, что на добром отношении к Израиля и дня не продержится у власти ни один палестинский лидер. На перманентной, хронической ненависти к евреям и Еврейскому государству, по нацистскому образцу, и держится  искусственное образование, так называемой, автономии. По этой причине его и кормит исправно интернационал юдофобов.  Да и куда, кому пишет Проссор? В организацию, некогда приравнявшую сионизм к формам расизма, в контору пропитанную юдофобией. Как тут не вспомнить строчки из замечательной песни Владимира Высоцкого о психах на Канатчиковой даче:

Пусть безумная идея - не решайте сгоряча,

Отвечайте нам скорее через доку главврача.

С уваженьем, дата, подпись. Отвечайте нам, а то,

Если вы не отзоветесь, мы напишем в "Спортлото".

 Проссор, с тем же успехом,  мог подать свою жалобу не в ООН, а в эту, давно почившую организацию.

ОРКЕСТР ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ

Сотворенное большим мастером каждый невольно подгоняет под себя. Ну, не каждый, конечно, а тот, кому произведение искусства проникает в мозг и душу. Полотна Брейгеля, музыка Моцарта, проза Чехова, фильмы Федерико Феллини. Это обо мне, это мое! Произвол? Конечно. Субъективизм? Бесспорно. Но в этом и вся хитрость. Классики на то и классики, чтобы брать в полон зрителей, читателей, слушателей вне зависимости от их возраста, интеллекта, знаний, национальности, наконец. 

 Есть в этом определенная ограниченность, никто не спорит. Все мы не в силах выбраться из оболочки эгоизма. Ничего не поделаешь, восприятие искусства, если оно имеет место, тоже идет от нашего Я, как бы мы не старались скрыть это.

 Считаю «Репетицию оркестра» одним из лучших фильмов Феллини. Мой это фильм и  по духу и букве, что и постараюсь доказать.

 Напомню сюжет: симфонический оркестр, под отдаленный грохот, репетирует в старой часовне. Телевидение снимает фильм о музыкантах. Флейты, скрипки, трубы, ударные дают интервью. Оркестру не нравится дирижер, дирижеру не нравится оркестр. В результате, вспыхивает мятеж – революция. Погром перерастает в драку. Музыканты колотят друг друга. И вдруг от удара чугунной бабы рушится одна из стен часовни, обвал убивает арфистку. Оркестр в полной растерянности. Все спасает дирижер. Его мужество, его самообладание, его любовь к своему делу. Репетиция продолжается на развалинах часовни.

 Говорится в начале фильма о прекрасной, уникальной акустике в этом древнем здании. Стены? Верно, но звуки уходят к небу только на природе. Феллини помещает свой оркестр в открытое пространство Земли. Музыканты –  люди на этой Земле. У каждого свой голос, свой характер, свое отношение к музыке и жизни. Оркестр Феллини – это мы с вами, а сама «репетиция оркестра» -  эксперимент с человеческой цивилизацией, современной великому мастеру кинематографа.

 Собрание в храме природы. Молитвенное собрание. Музыканты собрались здесь, чтобы обратиться к богу музыки, а то и просто к Богу. Другой веры у них нет.

 Курт Воннегут сам сочинил надпись на своем могильном камне: «Для него единственным и достаточным доказательством существования Бога была музыка». Но вот у Пушкина: ««Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Выходит, есть два доказательства присутствия Бога – любовь и музыка. Считается, что наличие дьявола особых доказательств не требует. Почему же? Ненависть также обычна, как и любовь. Только ненавидящий – слуга Сатаны….

 Стены часовни мощны, но бесцветны и однообразны, как «Стена плача». И музыканты, как и все мы, не в Храме, а перед храмом, перед тем, что когда-то было хранилищем Ковчега Завета. И все мы молимся даже тогда, когда не подозреваем об этом. Да и жизнь наша не исполнение  чего-то законченного, цельного, а всего лишь репетиция какой-то другой, настоящей, удивительной и светлой жизни. О чем и говорит нам молитва и музыка.     

 Режиссер в интервью напоминает об истории. О времени, когда оркестр любил дирижера, подчинялся ему, а в результате достигал единства и прекрасной силы звучания. Эти времена прошли. Ныне личность музыкантов (фильм был закончен в 1979 году) защищает профсоюз. Социализм, либерализм, демократия, свобода личности. Посредник, профсоюзный бос, человек, которому «медведь наступил на ухо», диктует правила игры оркестру. Власть дирижера подорвана, а вместе с ней разрушается и сама музыка, сама вера, точно так же, как разрушаются стены часовни.

 Пишут, что в христианских странах Европы каждый год закрываются сотни костелов, церквей, кирх, зато мечети растут как грибы. И об этом я подумал, когда огромный чугунный шар взломал стены часовни. Та музыка, музыка созидания, на которой окрепла современная цивилизация, готова исчезнуть. Агрессия иной музыки, разрушения и смерти, атакует ее.

 Музыканты не хотят «петь в хоре», не хотят принять авторитет руководителя. Они свободны, они во власти гордыни, они убеждены, что сосед в оркестре не так уж важен, а музыка начинается с них и ими же заканчивается. Они не верят в эволюцию репетиции, не верят в постепенное достижение совершенства. Они, не все, конечно, но большинство - страдают нетерпением. Революция кажется им самой короткой и эффективной дорогой к результату.

 - Оркестр к террору! Смерть дирижеру! – орут революционеры.

 В ходе анархии бунта появляется огромный метроном. Только ему музыканты готовы подчиниться. Музыку они хотят подчинить технократической идее. Чудовищный       механизм, по замыслу революционеров, обеспечит единство исполнителей и качество звучания. Но не все музыканты готовы играть под диктовку машины и тут начинается «война гражданская». Революционеры делят власть яростно, с ожесточением, непримиримо.

 Рушится стена часовни. В проломе иным, страшным метрономом, раскачивается чугунная «баба». Только эта катастрофа заставляет безумцев очнуться. Мир рушится. Нет спасения. Оркестранты, смирные, тихие, стоят на развалинах в полной растерянности. Они готовы отдать власть любому, кто попытается вернуть их к жизни и к музыке.

 И здесь выходит из тени дирижер.

 - Музыка спасет нас, ноты спасут нас. Мы – музыканты. Мы здесь, чтобы попробовать еще раз.

 И оркестр забывает о революционном порыве, забывает о спорах и распре. Они играют стоя прекрасную музыку Нино Рота. Стены часовни готовы обрушиться, но они делают все, чтобы спасти себя и мир, в котором  слышат и видят ноты.

 Феллини – большой художник, он далек от дидактики и пафоса. Я же позволю себе «поднять» слова дирижера:

 - Всевышний (музыка) спасет нас. Закон (ноты) спасут нас. Мы – люди. И суть наша Богодуховна. Мы стоим на этой Земле, чтобы попробовать еще раз. Попробовать, пока живы, и вопреки всему.

 Повторю, Феллини далек от пафоса. Мало того, он боится авторитета посредника (даже такого: между Богом и людьми)¸ боится вождизма. Он снимает пафос просто и гениально. Дирижер, недовольный очередным исполнением, вдруг начинает орать на оркестр по-немецки. И здесь ждут человека очередные проблемы, словно говорит зрителю великий мастер. Не избавиться от них, нет нам покоя. Остается только одно. Вновь и вновь поднимать смычок к струнам и опускать пальцы на клавиши. Мы будем фальшивить, ошибаться, вновь забывать о палочке дирижера. Такова наша участь. Только бы не утратить мужество веры и надежды.

 - Репетиция продолжается! – последние слова в фильме Федерико Феллини.

 Под грузом лет и разочарований готов, иной раз, опустить руки и признать свое поражение. Вот тогда и пристраиваю к экрану телевизора кассету (теперь уже диск) с великим фильмом мастера, чтобы напомнить самому себе: пока ты жив – репетиция продолжается.