ЯРОШ ОБЕЩАЛ НЕ БИТЬ ЖИДОВ. НАСЧЕТ МОСКАЛЕЙ ПРОМОЛЧАЛ.

 Евреи Украины могут спать спокойно. Сам Дмитрий Ярош обещал бороться с антисемитизмом.

Лидеры "Правого сектора" заверили посла Израиля Реувена Дин Эль, что отвергают любые проявления шовинизма и ксенофобии.

Об этом шла речь на встрече в посольстве, о которой сообщает официальный сайт посольства в четверг 27 февраля.

"26 февраля 2014 состоялась встреча посла Государства Израиль в Украине Реувена Дин Эль с руководством движения "Правый сектор" и его лидером Дмитрием Ярошем", - сказано в сообщении.

Руководители движения проинформировали посла о своих взглядах на будущее Украины и подчеркнули, что движение придерживается толерантной политики по национальным вопросам.

Ярош также подчеркнул, что все негативные явления, особенно антисемитизм, не только не поддерживались "Правым сектором", но и в дальнейшем будут подавляться всеми законными методами.

Целью движения является построение демократической Украины, прозрачность власти, противодействие коррупции и равные возможности для всех наций и народов, их единения для строительства национального государства, где правит народовластия, заверил он.

Стороны договорились о создании "горячей линии" для предотвращения провокаций и согласования возникающих вопросов.

Ранее сообщалось, что посольство Израиля в Киеве выразило соболезнования всем пострадавшим в ходе противостояний в украинской столице и скорбит вместе с народом Украины о погибших.

 О Дмитрии Яроше - самой яркой и деятельной фигуре Майдана:

Обреченный воевать. Кто он - лидер «Правого сектора» Дмитрий Ярош?

Ассоциация Украины с ЕС и мятеж евроинтеграторов / 26.02.2014

Формально Дмитрий Ярош пока не занимает никаких постов, но он тот, кому лидеры Майдана обязаны своей победой. Но расклады таковы, что этот «народный герой», видящий своей целью уничтожение России, постепенно превращается в головную боль для новой власти.

Про Дмитрия (или скорее Дмитро) Яроша со всей определенностью можно сказать одно: человек он очень искренний. В украинской политике (не только, впрочем, украинской) бывает так, что деятель, которого считали чуть ли не нацистом, вдруг переходит в респектабельную партию и начинает следить за языком (типичный пример - Андрей Парубий из «Фронта перемен» Арсения Яценюка). Бывает и иначе, когда вполне себе умеренные, более того, русскоговорящие политики неожиданно становятся на «жесткие национальные позиции». Такое, к примеру, можно было наблюдать после того, как «Свобода» Олега Тягнибока превратилась из «клуба отмороженных галичан» в партию с крупной парламентской фракцией. Еще пример: пресс-секретарем «Правого сектора» является бывший москвич и выпускник журфака МГУ Артем Скоропадский, переехавший на Украину в рамках «духовных поисков» и старательно забывающий русский язык.

Ярош не такой. Он всегда был националистом, был предельно откровенен и чихать хотел на условности и политкорректность.

Еще в семнадцатилетнем возрасте (сейчас Ярошу 43) он вступил в «Народный Рух Украины» - одну из первых национально-ориентированных партий в СССР, прямо заточенную на развал Союза. Через год его забрали в армию, а после дембеля «Рух» Яроша уже не устраивал, так как исповедовал умеренную национал-демократию. Другое дело «Тризуб» имени Степана Бандеры - организация орденского, полувоенного типа (как СС, к примеру), которая возносит свою историю к классикам украинского национализма. Не к Тарасу Шевченко, конечно, а к Ярославу Стецько - заместителю Бандеры, в эмиграции возглавившему «Антибольшевистский блок народов». Однако теориям и политике как таковой «Тризуб» предпочитал церемониальщину и военные сборы, на которых его активисты учились войне - как в городских, так и в полевых условиях. Это хорошо подготовленные, спортивные и злые парни, которые поклялись умереть за Украину.

Сейчас Ярош уже лидер «Тризуба» и формальный лидер (или лучше сказать «провидник») «Правого сектора». Формальный потому, что сектор этот в рамках Майдана объединил активистов множества националистических организаций, четкой иерархической структуры в нем нет. Майдан прославил Яроша, а Ярош, в свою очередь, обеспечил ему победу, выступив третьей силой, которую прежде не брал в расчет никто.

Уже в первые дни Майдана активисты «Правого сектора» выступили в агрессивную конфронтацию с милицией. Тогда Кличко, Тягнибок и прочие объявили их «провокаторами» и «титушками», а рядовые участники Майдана даже поговаривали, что это «футбольные фанаты, которых привезли из России». Примечательно, что Ярош с этим почти не спорил. Он не лез на сцену, он ждал.

Теперь уже понятно, что столкновения с «Беркутом» готовились заранее, как заранее готовились и «коктейли Молотова». Майдан был лишь поводом, как поводом был и каждый новый крупный митинг. «Правый сектор» не устраивала тактика 2004 года - мирно стоять до конца и добиться от власти компромиссов. Правые предполагали свергнуть действующую власть и на какие-либо компромиссы не были согласны изначально.

Формальных лидеров Майдана полностью устраивал тот факт, что вне потасовок Ярош и его люди предпочитали держаться в тени. Во-первых, они прекрасно понимали, что ультраправых невозможно контролировать. Во-вторых, резонно рассматривали в них политических конкурентов. Но противоречия обнаруживались всякий раз, когда оппозиция договаривалась с властью. «Правый сектор» наотрез отказывался освобождать захваченные здания или идти на уступки - он воевал до полной победы, а между битвами занимался охраной Майдана и подготовкой к новым столкновениям. Именно в «Правом секторе» аккумулировалось поступавшее на Майдан оружие (как утверждали в МВД, его проносили, в частности, в батонах с хлебом). И, в конечном счете, именно «Правый сектор» выступил ударной силой прямого действия, за которой потянулись и другие протестующие. Той силой, перед которой отступил «Беркут», а значит, и действующая власть.

Это означает еще и то, что в украинской уличной политике насилие было легализовано как метод. Уже заявлено, что представители «Правого сектора» войдут в руководство МВД. Более того Ярош и «Правый сектор» притендуют на максимальное овладение всем силовым блоком Украины.

То, что евромайдан был всего лишь поводом, важно подчеркнуть вторично. Ни Яроша, ни многих его сторонников невозможно назвать поклонниками ЕС. Более того, по большинству вопросов, так или иначе связанных с современными представлениями об евроинтеграции, Ярош легко найдет общий язык с каким-нибудь кубанским казаком - православным хоругвеносцем. Религиозность, отрицание мультикультурности и политкорректности, социальный консерватизм, категорическое неприятие гомосексуалистов - Ярош с удовольствием под этим подпишется, и ничего удивительного в этом нет. Такая платформа характерна для фашистских организаций как прошлого, так и настоящего.

Вот что говорит о Евросоюзе сам Ярош: «Присоединение к Европе означало бы смерть для Украины. Европа станет смертью для государства и для христианства. Мы хотим Украину для украинцев, управляемую украинцами и не служащую интересам других». Вот другой его тезис: «Бюрократический брюссельский монстр слишком много негатива навязывает народам: антихристианскую политику, нивелирование национальной идентичности, разрушение традиционной семьи». Такие оценки в обилии представлены и на российском ТВ.

Но если о присоединении к Евросоюзу Ярош и слышать не хочет, то соглашение об ассоциации с ним поддерживает, но по одной лишь причине: это должно отдалить Украину от России, а Россию «Правый сектор» считает своим главным врагом. Более того, как считает Ярош, война между Россией и Украиной неизбежна в принципе, а воевать придется до полного и окончательного уничтожения РФ, до превращения ее во множество отдельных национальных государств. «Да, рано или поздно мы обречены воевать с Московской империей, - говорит Ярош. - Единственным залогом мирного, цивилизованного развития народов, которые перестраивают свою жизнь рядом с Россией, есть полная ликвидация империи».

В качестве своих союзников Ярош видит, к примеру, чеченцев. Но не только «независимую Ичкерию» (на стороне дудаевцев, к слову, воевал ближайший сподвижник Яроша Александр Музычко, за что получил орден «Герой нации»), но и религиозных экстремистов из «Имарата Кавказ» Доку Умарова. То, что «России отдали Чечню», Ярош до сих пор не может простить Западу. «Международное сообщество (один мой товарищ называет его не иначе, как «мировой свинотой») продало Чечню москалям в обмен на поддержку их войны против «глобального терроризма», - заявил он в одном из интервью.

Впрочем, этим претензии не ограничиваются. Ярош называет США «мировым жандармом», «империалистическое влияние» которого необходимо минимизировать, а также протестует против того, что «НАТО вмешивается везде». Запад отвечает Ярошу взаимностью: «Правый сектор» критиковал Госдеп США, на него с крайней опаской смотрят в Евросоюзе и с нескрываемым ужасом в Польше. Но Россия для Яроша все равно хуже, ведь «со Штатами легче, они же за океаном». «Ичкерия, Грузия, Украина - это все звенья одной цепи, которая должна быть накинута на шеи народов, которые не желают жить в московском стойле. Россия активно возобновляет свою имперскую мощь. А для того чтобы империя была самодостаточной, ей просто необходимо завоевать Украину, для того чтобы возобновить базис исторических мифов о «единой и неделимой» и «трех братских славянских народах», - говорит он.

Сейчас можно с уверенностью сказать, что Майдан породил монстра, которого почти невозможно контролировать. Авторитет Яроша как человека, которому оппозиция обязана победой, сейчас огромен, но он никому не подчиняется и мало склонен к компромиссам. Уже очевидно: если «оранжевые» элиты просто поделят власть между собой (как они изначально и собирались), по их душу придет еще один Майдан, и это будет вооруженный Майдан. Как утверждает Ярош, «Правый сектор» сосредоточил в своих руках целый арсенал оружия, которого «достаточно, чтобы защитить всю Украину от внутренних оккупантов».

А значит, с Ярошем придется считаться. Будучи человеком предельно мирной профессии - филологом, он даже Олега Тягнибока считает «либералом и комформистом», а будущее Украины видит в качестве крайне консервативного национального государства, готового в любую минуту начать войну с Россией. Все пророссийские СМИ должны быть закрыты, все ветви власти, бизнес и культура зачищены от «пятой колонны», Партия регионов и Компартия запрещены. Крыма это касается в той же мере, что и остальной Украины, он если и останется автономией, то украинско-татарской. Если же русские имеют что-то против, необандеровцы обещают войти в Севастополь маршем. «Попытки разорвать территориальную целостность Украины будут жестко наказаны», - предупреждает «Правый сектор». Ему почему-то веришь.

Как веришь и в то, что в дальнейшем авторитет ультраправых будет только расти. По крайней мере Ярош - человек честный. А честность в украинской политике в огромном дефиците.

ЦАРСТВО СВОБОДЫ В СССР

 Сегодня, когда наших детей кормят уродством и помоями под личиной мультиков, самое время вспомнить, что в СССР существовало настоящее чудо мультипликационного искусства, причем не только на центральной студии в Москве, но и на телевидении, и в Киеве. Те, кто не желал лгать, кривить душой, фальшивить, могли уйти в рисованный кинематограф для для детей. И какие же таланта собрались там. Какие блистательные режиссеры, художники, композиторы. Часто слушаю их музыку к нехитрым, вроде бы, фильма и слышу фантастическую щедрость авторов, отдавших свои возможные симфонии, оратории, оперы - ежикам, чебурашкам, обезьянкам и прочим рисованным или кукольным героям на радость детворе. Рыбников, Шаинский, Вайнберг, Меерович... О Михаиле Александровиче Мееровиче обнаружил любопытный материал в Интернете.

Меерович Михаил Александрович 

 

(композитор) 

Биография: 

Дата и место рождения: 26 февраля 1920 г., Киев 

Дата смерти : 12 июля 1993 г. 

Заслуженный деятель искусств РСФСР (1981). В 1942 окончил Московскую государственную консерваторию по классу композиции, в 1944 – по классу фортепиано. До 1952 преподавал в консерватории. Автор музыки к кинофильмам и драм. спектаклям. Особое предпочтение отдавал вокально-инструментальным жанрам и музыке народов СССР. Работал с различными режиссерами, в т.ч. Е.Т.Мигуновым, Н.Н.Серебряковым, В.В.Курчевским, Ю.Б.Норштейном, Н.О.Лернером, Л.К.Атамановым, В.М.Котеночкиным, А.П.Зябликовой, М.Г.Новогрудской. 

«Ежика в тумане» детям нужно показывать либо в возрасте 2-3 лет, либо уже после 18. В раннем детстве этот мультфильм завораживает, после совершеннолетия – поражает своей шедевральностью. Но те, кому от 3 до 18, его просто не поймут и, что может быть еще хуже, возненавидят 

Мы открыли этот мультфильм, когда ребенку было два. Дитя глядело его и вдруг разрыдалось. Думали – случайность. Но при следующем просмотре сын снова залился слезами. На том же самом месте – когда ежик потерял свой узелок с малиновым вареньем и метался по туману в поисках пропажи. Не найдя ничего страшного в визуальном ряду, мы поняли – дело в музыке. 

Так в мою жизнь вошел Михаил Меерович. Композитор, который написал музыку более чем к 120 мультфильмам. Среди них – все работы Юрия Норштейна, пять частей «Котенка по имени Гав», «Домовенок Кузя» и многие другие. От «Котенка» ребенок тоже плакал. В последней части, посвященной памяти режиссера мультика Льва Атаманова. Еще пару лет назад на запрос о Мееровиче в Интернете трудно было найти что-либо вообще. За исключением разве что годов жизни. Родился в Киеве 26 февраля 1920, умер – в 1993 году. А еще – полная фильмография на сайте animator.ru. Там указано, что последний мультфильм «Хоббит. Сокровища под горой», в котором Михаил Александрович значится композитором, вышел через год после его смерти. 

Но вот совсем недавно мне попалась статья Юрия Поволоцкого в журнале «Израиль XXI». И многое стало понятным. Писать музыку для советской мультипликацииМихаил Меерович начал совсем не в нежном возрасте. До 1952 года выпускник Московской государственной консерватории по классу композиции и фортепиано преподавал в своей альма-матер. И первый мультик, в котором Меерович значился композитором, вышел в 1954 году. 

Это скупые сведения биографии, из которых мы не знаем, что причиной творческого молчания Мееровича было… Постановление ЦК ВКП (б) 1948 года, в котором признавалось только одно направление в музыке – соцреализм. И хотя этот документ возник из-за «неправильного» звучания оперы Вано Мурадели «Великая дружба», будущий автор музыки к «Ежику в тумане» тоже получил ярлык – Змееровича. А вместе с ним – опалу и нищенское существование. 

Так что впервые имя Мееровича в качестве композитора появилось в титрах, когда ему было заметно за 30, уже после развенчания культа личности Сталина. Видимо, поэтому позже Михаил Меерович как будто бы наверстывал упущенное: такой производительности, причем вовсе не в ущерб качеству, мог бы позавидовать каждый. Достаточно послушать музыку в тех же мультфильмах Юрия Норштейна или авангард «Федориного горе». Количество же озвученных мультфильмов в год могло доходить до десяти. 

Кстати, тайну слез ребенка Меерович раскрыл сам, задолго до рождения юного зрителя. Он говорил, что «музыка, независимо от того, подходит ли она к фильму или нет, носит прикладной характер, и поэтому в кино чаще всего нужно идти по поверхности, аккомпанируя тому, что видит зритель». Так просто, но какой эффект! Вспомним хотя бы «Сказку сказок», где простая размеренная довоенная жизнь перерастает в бурю Великой Отечественной. На экране мы видим, как в танцующих парах исчезают партнеры-мужчины, летят тревожные вести о смерти, мчат поезда… А потом снова мир. И снова та же самая музыка. Только дождались не всех… 

С Норштейном, кстати, Мееровича связывают особые отношения. Создателю великих мультфильмов пришлось вытаскивать товарища из психбольницы. В те годы (70-е) попасть в «психушку» было делом нехитрым. Потеря сна от переутомления – и психиатр вместо того, чтобы выписать человеку успокоительное, отправлял его на лечение. А Норштейну позарез понадобился композитор, чтобы написать музыку к новому мультфильму. Ради освобождения друга Норштейн подключил «человека со связями» – директора картин на «Союзмультфильме» Натана Битмана. После этого появился лучший вальс ХХ века к «Журавлю и цапле». 

Говорят, он долго не давался Мееровичу. И вот однажды среди ночи у Норштейна в квартире раздался телефонный звонок. Михаил Александрович нашел то, что нужно. И это немедленно нужно было прослушать режиссеру. Когда Норштейн услышал знакомые теперь всему миру звуки, он велел немедленно записать ноты. На что Мееровичответил, что ему легче сочинить это заново. Такое же отношение у него было и к деньгам: легче заработать, чем поднять с пола. 

Меерович был не только «кино-мультяшным» композитором. Он сочинял оперы, писал для балета. Только не отечественного – все больше японских, чехословацких. И только в последние лет пятнадцать своей жизни. Но самые известные его работы появились именно в мультипликации. 

Могила композитора на Введенском кладбище 

Жаль, но последняя работа Юрия Норштейна – «Шинель», над которой мастер трудится уже более четверти века – так и останется без звучания Мееровича. После смертиМихаила Александровича режиссер пытался было прослушать Седьмой квартет Дмитрия Шостаковича. Не срослось. И кто знает, может быть, именно поэтому мы до сих пор так и не увидели «Шинели». Только в отрывках. 

Самого взрослого композитора, писавшего для детей, не стало 11 (по некоторым данным 12) июля 1993 года. Сердце… 

Похоронен на Введенском кладбище. 

ЯНУКОВИЧ ДАСТ ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЮ ИЗ РОСТОВА

ЯНУКОВИЧ ПРОВЕДЕТ ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЮ В РОСТОВЕ-НА-ДОНУ

19:52  27 февраля 2014      17655  0

Сюжет: Протесты на Украине

Отстраненный от должности президента Украины Виктор Янукович проведет пресс-конференцию в пятницу, 28 февраля, в Ростове-на-Дону, сообщает РИА Новости со ссылкой на источник в его окружении.

РИА Новости / Андрей Мосиенко

Пресс-конференция начнется в 17:00. О месте ее проведения сообщат позднее.

Ранее в четверг СМИ обнародовали заявление Януковича, в котором он попросил Россию обеспечить его безопасность от действий «экстремистов», захвативших власть на Украине. Позднее стало известно, что просьба Януковича об обеспечении его личной безопасности была удовлетворена российскими властями.

Где Янукович находится сейчас, неизвестно.

Шестые выборы президента Украины должны были состояться весной 2015 года. Однако в конце февраля после трех месяцев акций протеста, переросших в столкновения с милицией, Верховная рада объявила о восстановлении конституции 2004 года, самоустранении Виктора Януковича от обязанностей президента и проведении досрочных выборов. Временным президентом Украины стал спикер Рады Александр Турчинов. Он объявил о старте избирательной кампании 25 февраля.

ОШИБКА ЮРИЯ НАГИБИНА

«Господи, прости меня и помилуй, не так бы  хотелось мне говорить о моей стране и  моем народе! Неужели  об этом мечтала душа,  неужели отсюда звучал мне таинственный и  завораживающий зов?  И ради этого я столько мучился! Мне пришлось выстрадать,  выболеть  то, что было  дано  от рождения.  А сейчас я стыжусь столь  желанного наследства.  Я хочу назад  в  евреи.  Там светлее и человечней». Ю. Нагибин «Тьма в конце туннеля». Кстати, не это ли «светлее и человечней» привело евреев России в Израиль?

 Дальше Юрий Маркович снова пишет о родине 1993 года, но будто знал Нагибин, во что она превратиться в начале 21 –го века.

     «Что с тобою творится, мой народ!  Ты  так  и не захотел  взять свободу, взять толкающиеся тебе в руки права, так и не захотел глянуть в ждущие глаза мира,  угрюмо  пряча  воспаленный взор. Ты цепляешься  за  свое рабство и не хочешь  правды о себе, ты чужд раскаяния и не ждешь раскаяния от той нежити, которая  корежила, унижала, топтала тебя семьдесят  лет. Да что там, в массе своей -- исключения не в  счет -- ты  мечтаешь опять  подползти под грязное, кишащее насекомыми, но  такое надежное,  избавляющее от всех забот, выбора и решений брюхо».

 Никак не мог и не хотел согласиться Юрий Нагибин с тем, что поведение его народа совершенно нормально, естественно, другим и быть не могло. Он же, писатель Нагибин, как раз был далек от надежд и чаяний народных

 Человеку свойственно сочинять мифы о себе – любимом. Сам такой мифотворец. Причем «мыслящий тростник» делает это с таким упрямством и последовательностью, что рано или поздно сочинитель начинает верить сказке о себе самом.

 Если подобное характерно для отдельной человеческой особи, можно смело предположить, что история народов мира, а следом и  самооценка народами самих себя, тоже полна особых мифов: накопленной сладкой лжи, которая, в итоге, делает невозможным нравственный прогресс нации.

 В этом гениальность Торы. Тора сама по себе, в определенной степени, конечно, тоже миф, но миф этот всячески противится еврейскому народному мифотворчеству. Юдофобы любят цитировать «избранные места» из Торы и Талмуда, доказывающие, с их точки зрения, глубокую, исконную порочность детей Иакова и, конечно же, не понимают, что именно эта  покаянная особенность Книги Книг всегда спасала народ еврейский от чрезмерной гордыни, смертного греха, способного стереть любой этнос с лица земли.

 Отсутствие государственности на протяжении 20 веков, как это ни парадоксально, только способствовало воспитанию души народной в нужном направлении. К достоинству личности не могли пристать амбиции насилия, агрессии и государственного чванства столь свойственные ряду других народов 

 В нынешней России с жаром и пылом заняты ревизией имени Сталина. Проще говоря – возвращением национального мифа. Это только либералам разного толка кажется, что власть «рябого дьявола» не была властью народной, то есть той властью, которая вполне устраивала большинство населения Российской империи.

 Парадокс в том, что тридцатилетняя тоталитарная власть Кремля в прошлом веке была истинно народной властью, поддерживающей в русском народе миф о себе самом.

 Пишут, например, что Сталин сломал хребет русскому народу, затеяв коллективизацию, но читаю выдержу из доклада саратовского губернатора Петра Столыпина Николаю 11: « У русского крестьянина – страсть всех уравнять, всех привести к одному уровню, а так как массу нельзя поднять до уровня самого способного, самого деятельного и умного, то лучшие элементы должны быть принижены к пониманию, к устремлению худшего, инертного меньшинства»

 Сталин, разоряя деревню, только шел навстречу народным чаяниям. «Мы привыкли читать древнюю историю как историю правителей, царей и князей, так как о них преимущественно пишут летописцы. Но в действительности правители часто следуют за народом, порой даже вынужденно». «История России ХХ век» под редакцией А. Б. Зубова.

 Сталин не просто решил разорить деревню, чтобы возродить промышленное производство. Он «шел за народом». За каким народом с поразительной беспощадностью отмечено в той же книге: «… само русское население с трудом выживало, ведя натуральное хозяйство, истощаемое поборами. Борьба за существование вела к одичанию и нравственной деградации»

  Написано это о времени ордынской власти над Россией, но трагедия русского народа в том, что вся его история и состоит из этой «борьбы за существование». С диким, нравственно деградирующим, измученным, травмированным народом и имел дело Сталин. Вот почему он и был народным вождем, а не узурпатором власти. Вот почему советский народ рыдал 5 марта 1953 года. Он и в самом деле оплакивал «отца народа, вождя и учителя».

 Народная страсть к мифу очевидна. Именно об этом и пишется в цитируемой книге: « При Иване 111 на Руси вводится официальная идеология, которая в своем существе сохранилась всю последующую ее историю. Русь объявляется осажденной крепостью истинной веры, а русский правитель – единственным хранителем святыни православия…. Новая идеология льстила властолюбию правителя и давала ему в руки мощный рычаг управления обществом, если народ верил идеологическим принципам. Но жизнь самого народа идеология никак не улучшала. Напротив, за приятные самообольщения национальной уникальностью, величием, святостью надо было расплачиваться вполне реальными вещами – утратой гражданской свободы, бессилием перед произволом деспота, бесконечными войнами, все повышающимися податями, культурной самоизоляцией и отставанием в развитии».

 Как же все точно сказано! Нынешняя тоска значительной части россиян по империи – это тоска по прежней     идеологии, по мифу о своем величии и национальной исключительности. Власти в России никогда не хотели делиться своим материальными сокровищами, но внушали русскому народу, что власть над сопредельными странами и есть его настоящее достоинство и богатство.

 Там же читаю: «Народ, не пожелавший видеть свою вину в ужасах опричнины, предпочитая забыть свое соглашательство со злом и неправдой в «грозное» время, теперь склонял сердце на сторону Ивана, а не его жертв».

 Ни в чем не виноват русский народ и сегодня. «Жиды виноваты, мировая закулиса». Отсюда и «склонение сердца» к палачу – Сталину.

 Его же, Сосо Джугашвили и большевиков, либералы и демократы ныне «казнят» за воинствующее безбожие, но и здесь не хотят они видеть волю народа. Русский генерал А.А. Киреев писал в 1906 году: « Посмотрите, как христианская хрупкая, тоненькая оболочка легко спадает с наших мужиков». Вот она и спала, как только власть дала на это добро.

Нынче на просторах великой северной державы наблюдается процесс обратный, но и он, думается, всего лишь «хрупкая оболочка».

 Дело еще и в том, что русская церковь всегда была на стороне власти и практически никогда не противостояла ей, то есть никогда не была защитницей народной. Она и сегодня не смеет перечить Кремлю ни в чем,  понимая, что защита прихожан от нищеты и бесправия входит в противоречие с «высшими запросами нации».

 А вот нынешние либералы, демократы и диссиденты в России не хотят примириться с тем, что без сильной власти (любой – самой несправедливой и кровожадной) – неизбежен  хаос внутри государства, способный погубить не только саму Россию, но и весь мир.  Путин – не «чекист, узурпирующий власть в стране», а самый настоящий народный избранник. И его попытка снова возродить национальный миф не придумана хитрыми политтехнологами, а есть самая настоящая воля избирателей.

 Власть «Временного правительства» продержалась 8 месяцев, власть Ельцина, с настойчивыми попытками демократизации общества, 8 лет, но прививка западной модели «свободного общества» России также несостоятельна, как те же намерения в Афганистане или Ираке.

 Россия только внешне - страна «европейского разлива». На самом деле ее национальная идея, ее МИФ, за который она лихорадочно держится, не имеют никакого отношения к принципам развития общества на Западе.

 Могу понять Нагибина и муку других русских людей, не способных примириться с национальным мифом, но странно, что евреи-диссиденты в России никак не хотят примириться с реальностью. Нельзя разрушать то, что есть. Лучше не будет, будет только хуже. Нынешняя верховная власть в Кремле относительно вменяема, но за ней стоит армия психопатов-неонацистов, державников и «патриотов», доступ которых к несметным запасам ядерного оружия может положить конец человеческой цивилизации на Земле. Причем власть этих психопатов и будет истинно народной властью, без кавычек и иносказаний. В этом и есть трагедия истории России, да и наша, еврейская трагедия, хотя бы потому, что страна эта – наша родина.

КОМУ И ЧЕМ МЕШАЕТ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО?

«Итак, свыше двухсот запрошенных документов ЕС, относящихся к деятельности 116 израильских "социальных проектов" и неправительственных организаций, финансируемых Евросоюзом, останутся засекреченными. Это новое и важное слово в области отношений между Израилем и ЕС. Элементарное самоуважение требует от нас, чтобы оно не осталось не услышанным. Говоря об израильских организациях, ведущих политическую пропаганду определенного рода под видом гуманитарной и правозащитной деятельности, мы можем теперь с полным правом утверждать, что речь идет об организациях, финансируемых в рамках тайных программ Евросоюза». Из СМИ

"В лондонском­ аэропорту «Хитроу» объявления о регистрации и посадке звучат на двух языках: английском и той страны, куда самолет  отправляется. Лондон-Мадрид – английский ­ испанский, Лондон-Рим – английский -итальянский, Лондон - Прага – английский - чешский и т.д. А теперь ответьте, на каком языке звучит объявление, касающееся рейса Лондон-Тель-Авив? Многие догадались, коль я задаю такой вопрос, есть подвох. Верно. Объявление  звучит на английском­ и арабском! Об этом рассказал мне человек, только что    вернувшийся из Англии. Его трясло от  злости, как и всех израильтян - пассажиров того рейса". Из Интернета

 Казалось бы, нет ничего общего  в этих двух сообщениях. На самом деле говорят они об одном и том же.

Израиль и Европа? Принято думать, что мы по одну сторону баррикады. И нас, и страны ЕС атакует агрессивный ислам. Франция, Англия, Испания, Голландия, Израиль – повсюду кровавые жертвы террора. Так нет же – Европа всеми силами старается придушить единственное государство на Ближнем Востоке, исповедующее идеалы демократии и мира.

 А что, если именно эти идеалы, враждебны потомкам Великой Французской Революции в той же степени, что и прихожанам мечетей на их территории и по всему миру? Что, если мечты о свободе, равенстве и братстве прежних времен, выродились в нечто противоположное? Ошибаются те, кто думает, что фашизм возник в ХХ веке. Нет, Муссолини не случайно обратился к язычеству античности в поисках своих идеалов. Имперский фашизм Древнего Рима – очевиден. И одной из самых трагических жертв этого античного фашизма стал Иерусалим и евреи.  С тех пор тоталитарная форма организации народов и государств принимала различные виды. Средневековье подарило человечеству религиозный фашизм, Российская империя одну из первых форм фашизма государственного, СССР - фашизм классовый, Германия ХХ века – нацизм, а нынешняя Европы, как об этом пишут ряд исследователей и политологов – фашизм либеральный. И для этого фашизма Израиль, с его стремлением к национальному государству и крепостью религиозных устоев, - враг, причем враг не менее опасный, чем «цунами» исламской экспансии, грозящее затопить Европу.

 Старый свет, видимо, убежден, что с исламом, в отсутствии единства клерикального и враждебностью с национальной подоплекой, можно, в итоге, договориться и как-то спастись в зеленом потопе. Израиль не без оснований кажется либеральному фашизму крепостью, чьи стены в веках и тысячелетиях так и не были сокрушены.  Евреи видятся им, и всегда виделись, народом настолько жестоковыйным, что всякие попытки компромисса с ним обречены на провал. И в подсознании, а, порой, и в сознании христианских народов Европы всегда был один метод решения «еврейского вопроса»: НЕТ ЕВРЕЕВ – НЕТ ПРОБЛЕМЫ. Отсюда и очевидное равнодушие во время последней большой войны к нацистской практике Холокоста, а, порой, и прямое соучастие в нем. Отсюда и сегодняшнии,  лихорадочные попытки разрушить стабильность Ближнего Востока под маской и лозунгами       мнимой демократизации. Отсюда и откровенная поддержка в ООН инициатив ФАТХА и заботливая терпимость к террористам в Газе, отсюда юдофобская пропаганда либерально-фашистских СМИ. Отсюда и поддержка Евросоюзом (открытая и тайная) левого Израиля, уговаривающего сограждан лечь по насильника, расслабиться и получить удовольствие. Как доказывает история, с удовольствием не получится: изнасилуют и прирежут.

 Тоже может случиться и с Европой, зараженной чумой упомянутого либерального фашизма. Эта разновидность тоталитарного, пусть и не правления, а мышления и образа жизни, – есть демонстрация крайней слабости нынешней Европы, где чалма, Коран, паранджа - продолжают быть чалмой, Кораном и паранджой, а Запад надееться найти защиту в витринах борделей Амстердама, легализации наркотиков, браках сексуальных меньшинств и за фальшивой завесой политкорректности. Да и что в ней толку, если мир ислама мгновенно впадает в бешенство при виде невинной карикатуры на своего пророка, а христиане, часто и евреи, сами готовы топтать ногами своих святых, причем безнаказанно.

 Вспомним, что упомянутая политкорректность родилась, как пародия на неукоснительное следование «линии партии» в СССР. Как это часто бывает, пародия выродилась в свою собственную противоположность – в требование соответствовать «линии партии» либеральных фашистов Европы и США. Нет расизму - вовсе не значит, что нет  в мире рас, цвета кожи и степени развития того или иного народа. Людоеды и дикари в современном мире продолжают быть таковыми во фраках и Мерседесах с личным шофером. За современной политкорректностью – лицемерие и ложь, а потому она может оказаться  опасней любых форм расизма. Политкорректность не может отменить моральные табу и заменить собой Закон Божий, как это уже попытались сделать большевики в России и нацисты в Германии. Политкорректность стала, в конце концов, формой цензуры, нарушение которой преследуется с фанатичной жестокостью. Тем самым, поиск абсолютной свободы превратился, в своего рода, рабство духа. Человек, избавленных от старых табу, неизбежно превращается в автомат или животное, как писал об этом Иван Бунин в «Окаянных днях»: «Один орловский мужик сказал мне два года тому назад удивительные слова: «Мы, батюшка, не можем себе волю дать. Взять хотя бы меня такого-то. Ты не смотри, что я такой смирный. Я хорош, добер, пока мне воли не дашь. А то я первым разбойником, первым грабителем, первым вором, первым пьяницей окажусь».

 Порождения либерального фашизма:  мультикультурали́зм  и «плавильный котел» - сродни физиологическому раствору для хронического больного. Краткий бодрящий эффект не способен вылечить пораженный организм, а только обеспечит его временную поддержку. Толерантность превратилась в эпидемию лицемерия и кривых улыбок. Дело в том, что все указанные особенности западного, современного менталитета совсем не плохи до тех пор, пока они не становятся, чуть ли не законами в кодексе прав и обязанностей граждан. Этика, национализированная государством, легко превращается в свою противоположность. В итоге, получился некий Моральный кодекс строителей Общества потребления.

 Либеральный фашизм атакует христианство с такой же ожесточенностью, как это делали большевики и нацисты. Он разрушает семью (демогрфический кризис на Западе возник не на пустом месте) и затаскивает на трон государственные, бюрократические институты  с тем же упрямством, как это делалось в рейхе и СССР. Вседозволенность, в смычке с технократией, превращает человека-творца в безликого потребителя. "Интеллектуальная" жвачка, отцом которой стал Голливуд, активно занимается растлением человеческих особей всех возрастов. Жизнеутверждающая мертвячина социалистического реализма кажется безобидной шалостью по сравнению с валом крови, жестокости и пошлости, идущим нынче с экрана.  Справедлдивости ради нужно отметить, что еще 30-20 лет назад Голливуд умел работать для человека и во имя человек. Нынче такие фильмы встречаются все реже и реже.

 Не так давно в Израиле были удивлены откровенно враждебными Израилю высказываниями известных русских интеллектуалов еврейского происхождения, таких как Д. Быков, Л.Улицкая и А. Кабаков. Ничего удивительного - эти творцы изящного по традиции ровнялись на европейский либеральный фашизм, пусть и с православной подоплекой. В ту же «степь» часто гонят свои работы и доморощенные писатели и особенно кинематографисты. В руках у либеральных фашистов деньги, кафедры, тиражи переводов, призы на фестивалях. Запад не приемлет откровенную юдофобию нацистского толка (за исключением России и Украины), но вот плевки в адрес Израиля и сионизма не просто приветствуются, но стали там обязательной нормой.

  Упомянутые господа-писатели профессионалы, знают свое дело, и не так вредны  прямой деятельностью, как орда халтурщиков от масс - медиа. Эта публика тоже должна быть благодарна либеральному фашизму, отменившему все виды цензуры.  Известный композитор Арно Бабаджанян говорил: "Чем пошлее, тем башлее". Подлинная пища настоящего искусства все чаще, и в  массовых масштабах, заменяется ядом пошлости. Халтура зрелищ для охлоса идет рука об руку с халтурой промышленных изделий. Резко, там где это возможно, падает их качество. Мир либерального фашизма – мир разросшейся до недопустимых размеров социалки, в котором ленивый и бездарный получает то, что заслуживает.

 Мне напомнят о тех благах, которые принес либеральный фашизм Европе и Америке, но блага эти слишком уж быстро превращаются в тяжелейшие проблемы, да и как тут не вспомнить, что "Сталин принял страну с сохой, а оставил с ракетами и ядерным оружием", а "Гитлер победил кризис, накормил немцев и строил автобаны". Любая система, претендующая на то, что она единственно верная – рано или поздно становится формой зла.

Нынешний экономический кризис с тяжелейшими проблемами в Евросоюзе - это форма разрухи. А разруха, как верно утверждал М.А.Булгаков, начинается не в сортирах, а в головах. Искусственные догмы либерального фашизма – неизбежно приведут к экономическому упадку. Отравленный мозг делает бессильным тело.

 Либералный фашизм исповедует крайние формы корысти в идеологии и экономике. Все, что приносит прибыль: марихуана или торговля оружием – все имеет право на существование. Черное дерьмо, с помощью которого живет мотор автомобилей, становится кровью современной цивилизации, газопроводы – нервной системой.

Нужен такому миру Израиль с культом Торы, со Стеной Плача и Десятью заповедями? Не только не нужен, но и враждебен, а потому мир этот все делает, чтобы разрушить Еврейское государство, заменить его очередным, разлагающимся монстром, наподобии Родезии или ЮАР. По этой же причине и финансируется все "центры мира" в Израиле, исповедующие те же, вражебные нашему государству и народу, принципы либерального фашизма.

 Страсть и воля к единообразию – верный признак любого тоталитаризма – "жесткого" или "мягкого". Израиль с его извечной претензией на "особое лицо" народа и его верой не может не быть оппонентом либерального фашизма. И здесь современная Европа невольно солидаризуется с фанатиками ислама, превратившими свою веру в "зеленый" нацизм.

 Попытка построить тысячелетний рай для арийцев закончилась кровопролитной войной, Холокостом и Хиросимой. Эксперимент с коммунизмом для пролетарских масс – геноцидом против своего же народа. Ничем хорошим не завершится очередная отрыжка социализма – либеральный фашизм.

 Но не будем преувеличивать силу наших врагов. 40 веков одиночества и сопротивления дали Израилю особую, необоримую силу. Экспансия исламистов, "война джихада против неверных" порождает нормальный и понятный отпор не только атаке агрессивного ислама, но и тем силам на Западе, которые стремятся сдать очевидному врагу не одно Еврейское государство, но и свои страны. Рано или поздно власть в Европе будет вынуждена перейти от политики трусов и соглашателей к решительному сопротивлению. Не уверен, что и  тогда наши "друзья" оставят Еврейское государство в покое, но, что уж точно, перестанут его скармливать мировому злу с прежним упорством.

СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ сценарий телефильма

История эта мне не принадлежит, так как написана по заказу - договору и частично оплачена. Ждет, значит, своего часа, своего экранного воплощения.

                                       Первая серия.

1. Огромный, прекрасный мегаполис столицы, трагически задушенный пробками. В одной из них встречаются две машины, ведомые пожилыми господами.

 Один из них - Семен Милов - очень рад встрече.

 - Богдан! – орет он, открыв правое окно машины. – Есть разговор!

 Богдан не один в машине. Рядом с ним девица – лет на сорок моложе.

 - Почему он так тебя зовет? Почему "Богдан"? Ты что – бандитом был? – с явной надеждой спрашивает девица.

 - Почти, - не смеет ее разочаровывать Феликс Богданов – лысеющий господин, с солидной косицей на затылке.

2. Потом обе машины стоят у тихого сквера. Девица остается в салоне. Опустив зеркальце, она поправляет макияж.

3. Пожилые господа ведут разговор у обочины.

 - Дочь твоя? – косится на машину Богданова Милов.

 - Обижаешь, невеста - Катя, - недоволен Богданов.

 - Силен, поздравляю… А чем пробавляешься?

 - Что имел – приумножил. Трачу только на сто грамм коньяку в день и на женщин.

- Красиво живешь….Ну, как, можем на тебя рассчитывать?

 - Три дня, говоришь?

 - Три: суббота и воскресенье, день на дорогу.

 - А что, чем черт не шутит, - усмехается Богданов. – Катерину можно с собой?

 - Без проблем, - направляется к своей машине Милов.

4. Ветеринарная клиника. Операционная. На одном из столов собака под хлороформом.

 Ветеринар – Рогов Дмитрий – на этой раз господин лысый совершенно – судя по облачению готов к операции, но Милов задерживает его разговором. В углу телевизор скворчит. Семен на экран косится.

 - Мир, Рог, сходит с ума, - говорит Милов. – Во всем экология виновата.  Пить нужно воду ключевую, колодезную, а что мы пьем? Дышать нужно чистым, лесным воздухом, а чем мы дышим? Жрать нужно натуральные продукты, а  нас чем кормят? Заниматься нужно любимым делом, а мы что творим?

 - Миля, - говорит Рогов. – Ты же знаешь, я давно не гоню коней. Я собачек режу.

 - И хватит мучить животных! Что за жизнь: проснулся, побрился, пожрал – на работу! Отработал – домой – и по кругу. Три дня всего, Рог, тряхнем стариной.

 - Тряхнуть-то можно, но как бы песок не посыпался, - замечает Рогов.

 - Сдюжим, Димыч, - заверяет его Милов. – Есть еще порох в пороховницах. Ну, по рукам?

 - Черт с тобой! – протягивает Милову руку ветеринар.

5. Салон продаж автомобилей. На форменном костюме еще одного пожилого господина – Андрея Жуковского – табличка, на которой отмечено, что ее обладатель "менеджер по продажам".

 - Ты сам-то, конторой крутишь? – спрашивает у Милова менеджер.

 - Да нет, Жук, завязал, на покой вышел… При внуках теперь.

 - Понятно, - думая о своем, бормочет Жуковский. – Это, конечно, не помешает – снова по газам….Да, Миля, были и у нас времена, помнишь? – вздыхает Жуковский. – Вертолет нанимали

 - Как не помнить, - заверяет его Милов. – Ну что, ты с нами? Прикид-то цел?

 - Куда он денется, память все-таки,- вздыхает Жуковский.

6. В ржавой ванне, наполненной, как будто и водой ржавой, лежит голый человек – Кожин Филипп. Рядом обшарпанная табуретка. На табуретке бутылка и опасная бритва.

 Кожин отпивает глоток из бутылки, затем берется за бритву, примеривает лезвие к мокрой руке.

 Неловкое движение ногой. Филипп невольно выдергивает пробку из слива. Вода быстро уходит. Кожин ждет… Воды в ванной совсем немного. Садится Филипп. Нашаривает пробку, закрывает слив. Ложится, вновь вооружившись бритвой, ждет, когда вода вновь заполнит ванну.

 Но тут стук в близкую дверь. Сначала кулаком, потом, судя по звуку, ногой.

 Делать нечего. Дверь хлипкая. Еще выбьют – не успеешь кровью истечь. Кожин из ванны вылезает. Завернувшись в драную, не первой свежести, простыню идет по короткому коридору на стук.

Отбрасывает щеколду. На пороге Милов. Кожин молча возвращается к ванной, садится на борт.

 Милов видит бутылку и бритву на табурете.

 - Так, значит, - бурчит Милов.

-  Значит, так, - раздраженно отзывается Кожин.

Милов тянется к бритве. С немым вопросом показывает Филиппу инструмент.

 - Брился, - отзывается отлично выбритый Кожин.

 - В ванной? – пробует пальцем воду Милов.

 - В ней… Ты чего приперся?

 - Есть у меня, Филя, дело к тебе, - закрыв крышку, садится на унитаз Милов.

 В этих сценах не должно быть понятным, чем пожилые господа и Кожин собираются заняться и куда намерены следовать пассажирским поездом.  С "разоблачением" подождем.

7. Средняя полоса России. Раннее утро. Пейзаж обычный, благостный: поле, березняк, церквушка на горизонте… Неспешный ход пассажирского поезда.

8. Вагон плацкартный, душный, тесный, "тяжелый" со сна. Идет через вагон заспанный проводник: одна щека в морщинах от подушки. У последнего отсека перед туалетом хрипит:

 - Воронец, чудики, просыпайсь, стоянка две минуты.

 "Чудики" – компания знакомых нам, немолодых мужчин, готовых к высадке. Мужчины длинноволосы, кроме одного – лысого совершенно - и облачены в черную, поношенную кожу.

 9. Рогов с сумочкой и Филипп Кожин ждут своей очереди у туалета. Тут и улыбчивая тетка в халате.

 Выходит из туалета старичок, уступая место лысому.

 - Причесываться пошел, - сообщает тетка Кожину.

10. Лысый – Дмитрий Рогов – в туалете, перед мутным зеркалом. Достает из сумочки лохматый, черный как смоль, парик и украшает им свой череп.

 11. Выходит из вагонного сортира совсем другой человек. Вошел один – вышел другой. Тетке не до шуток, глазам своим не верит, бормочет в спину Рогову.

 - Етот где?

 Кожин пожимает плечами, заглядывает в туалет, повернувшись, сообщает тетке.

 - Исчез, бывает.

 12. Вот и он перед зеркалом. Есть возможность приглядеться. Кожину лет сорок, но временем он потрачен заметно. Смотрит на себя Кожин с ненавистью и даже указательным пальцем с силой проводит по горлу.

 13. Вокзал райцентра. Похоже,  одни "чудики: покидают поезд. По солидному грузу становится ясным, что перед нами коллектив, причем музыкальный. Перрон малолюден. Отметим старушку с козой. Идет мимо окон поезда, предлагает пирожки.

 - Свеженькие, свеженькие, с грибками, - почти поет старушка.

 - С мухоморами есть? – спрашивает у старушки Кожин.

 - Ты чего, парень, как можно?- растеряна старушка.

 - Или с бледной поганкой, - бормочет Филипп.

 - Не хулигань! – это уже старушка ему в спину.

 Тут и носильщик с тележкой.

 - Грузим, мужики?

 - Сами, сами, - отмахивается Милов.

 - Где, Филя, девочки с воплями? – спрашивает у него печальный ударник – Феликс Богданов. – Где журналюги с камерами и Господь Бог с благословением?

 Смотрит на музыкантов гражданин с широкой улыбкой, крутит ключи вокруг пальца.

 - Вы что ли в Бобров?

 - Мы что ли, - не спорит с ним Кожин - злой от чрезмерного груза. – Чего ты лыбишься?

 - Та смотритесь чудно, - веселый шофер, молча, разворачивается, уходит, коллектив следует за ним.

 - Да, прошлое не вернешь, - бормочет в шаге Богданов, доставая из рюкзака фляжку, - но помянуть можно.

 - Сухой закон! – останавливает его Семен Милов – бас-гитара  – Было договорено, так?

 - Так, Сеня, - протягивает ему фляжку ударник. – Чаек там у меня – ромашка.

 Милов нюхает содержимое фляжки, возвращает тару хозяину.

 - Ну, гляди у меня, - уходит вперед.

 Богданов проверенную фляжку прячет на место, достает точно такую же, предлагает шепотом Кожину. – Будешь ромашку, пять звезд?

 Кожин только вздыхает в ответ.

 - Бобер – светлой памяти – великий был трезвенник. Вот в его честь сушим, забыл?

- У каждого свои недостатки, - поджимает губу Богданов.

 14. ПАЗик на площади у вокзала. Автобус не первой молодости, но выкрашен небесной краской, а по голубому, на двух бортах, крупно розовым цветом: МИР И ЛЮБОВЬ.

15. Веселый мужик занимает место у руля. Ждет, пока группа разместиться в автобусе.

- Тебя звать-то как, водило? – интересуется Милов.

- А чего?

- Так, для знакомства.

- Михалычем, -  отзывается шофер.

 Вот они и едут, не торопясь, со скрипом. Соло - гитара – Андрей Жуковский – находит давно завядший букетик цветов, через сидение протягивает ударнику.

 - Держи, Богдан, от девочек с воплями, не плач.

 - Михалыч, ты кого возишь? – спрашивает Рогов.

 - Гостей на свадьбу, - весело отзывается шофер. – Да всяко бывает…. Мужики, вам труба не нужна?

 - У нас гитары, - отзывается Милов.

 - А  то мы могем, - достает откуда-то мятую трубу шофер. И тут же демонстрирует свое искусство: одной рукой за баранку держится, в другой – инструмент – и трубит Михалыч, очень даже лихо. Отрубив, трубу прячет.

 - Как хотите, было бы предложено.

 -  Труба у него есть, а рессор, похоже, нету, - говорит Жуковский Рогову. – А поезд – кошмар! Плацкарт… Я уж думал, таких поездов нет больше.

 - В одной хорошей книжке прочел, - вспоминает Рогов. – Его спросили, почему он ездит в третьем классе? Ответил: потому что нет четвертого.

 - Не понял, - честно признается Жуковский.

 Только вздыхает в ответ Рогов:

 - Забыл ты, Жук, как мы по свету мотались.

 - Молодые кости все стерпят, - отзывается Жуковский. – Нашел, что вспомнить.

 Дальше едут в тишине. Шатко в автобусе на выезде из райцентра. Укачивает. Какой сон в плацкартном вагоне? Кожин закрывает глаза, но тут громом и ударом молнии…

16. Огромный зал, набитый фанатами рок - концерта.  Вот здесь и девочки с воплями и мальчики орущие, и огни зажигалок, и грохот музыки от сцены. Все, как положено…

 Резко тормозит автобус. Просыпается Кожин, уходит сладкий сон.

17. На остановке опускает руку женщина ( это Ольга) с девочкой лет десяти (один глаз девочки закрывает повязка) и лохматой дворнягой.

Шофер автобуса с женщиной знаком, собак не боится и детей любит.

- Ты, Оль, чего?

- Так опоздала к рейсу. Теперь жди час.

  Веселый шофер поворачивается к музыкантам:

 - Подвезем гражданку?

18. Никто не возражает. И вот уже мать с ребенком и псом в салоне.

 - Меня Соней зовут, - сразу же звонко сообщает девочка пассажирам. – Мы к доктору ездили. У меня ячмень ядучий, а это Пират.  Он не кусается.

 Музыканты с улыбкой на девочку смотрят, а мама девочки как-то странно, с особым вниманием, смотрит на Кожина.

 - Доктор сказал, что само пройдет, - сообщает девочка пассажирам. – Зря только ездили.

 - Помолчи, а? – одергивает дочь Ольга.

  Девочка покорно замолкает, забирается с ногами на сидение, прилипает к окну. Дождь начинается. Вот она и водит пальцем за каплями.

 Потом Соня на Кожина здоровый глаз поворачивает.

 Филипп тоже у окна сидит и в окно это на дождь смотрит. Подсаживается к нему Соня.

 - Ты плачешь? – спрашивает она.

 - С чего ты взяла? – удивлен Кожин.

 - У тебя кто-то умер? – спрашивает девочка.

 - Я сам чуть не умер, - усмехается Филипп.

- Ты болел? – тихо спрашивает девочка.

- Болел, да, - рассеянно отзывается Кожин, поворачиваясь к окну.

-А теперь выздоровел?

Молчит Кожин, будто не слышит.

 Дмитрий Рогов треплет пса за ушами, ловким движением зубы смотрит.

 - Года два молодцу, не больше? – спрашивает он у Ольги.

 - Полтора, - отзывается Ольга.

 - Ты знал, что Бобер в этом Боброве родился? – спрашивает Жуковский у Милова.

 - Нет, всегда думал – москвич.

 - Одна знаменитость в этой дыре, уверен,  - говорит Жуковский. -  Вот и придумали шум устроить.

- Наш город совсем не дыра!- сердится «одноглазая» девочка. – В дыре люди не живут.

- Соня! – в очередной раз останавливает дочь Ольга.

 Кожин все еще не может оторваться от дождя за окном.

 Рогов чешет пса за ушами.

 - Таскаем Пирата за собой, - сообщает ему Ольга. – Одного не оставишь – воет от одиночества, соседи жалуются.

 - Это мы понимаем, - кивает Рогов, – как не понять.

 - А я петь умею, - сообщает пассажирам ПАЗа девочка.

 - Соня, хватит!

 - Пусть споет, - разрешает Милов.

 Автобус трясет, но девочка без страха забирается на сидение. Поет она, стоя, и замечательно.

 - Сели, сели на качели

И до неба улетели.

Мы до неба улетели,

Потому что громко пели.

Ты не можешь громко петь

И тебе не улететь.

Шофер Соню поддерживает своей трубой. Так шумно и пребывают на границу цели поездки. Так шумно и весело, что и Кожин, как будто, перестает «плакать». Смотрит на девочку, слушает ее с улыбкой, пусть и не очень веселой.

 На въезде в городок красочный указатель: БОБРОВ, сверху герб города. Само невидное поселение тянется крышами невысоких домов к реке. Мост, а за мостом фабричное здание с высокой трубой.

 - Хороший город – лес кругом, - говорит Милов Кожину. – Грибы ягоды. Счастливая жизнь.

 - Это точно, - не отрывается от окна Кожин. – Куда счастливей.

 По пути надо бы отметить два больших, предвыборных плаката. На одном улыбается немолодой господин и надпись имеется:

 СТАРЫЙ ДРУГ ЛУЧШЕ НОВЫХ ДВУХ.

 На другом сияет белозубой улыбкой кандидат в мэры лет тридцати и надпись поэнергичнее:

 Я ЗНАЮ - ГОРОД БУДЕТ.

 Я ЗНАЮ – САДУ ЦВЕСТЬ.

 КОГДА ТАКИЕ ЛЮДИ

 В БОБРОВЕ НАШЕМ ЕСТЬ!

 Как раз на этом плакате автобус подбрасывает на дорожном ухабе.

 - Чужие, кто наших дорог не знает, через час без колес, - вполоборота сообщает Кожину Михалыч. – А не ездь, своих машин хватит. Без пробок живем.

 19. Автобус останавливается у городской гостиницы. Вот здесь ждут коллектив с настоящими цветами. Ждет директор местного клуба – Эдуард Соловейчик.

 Цветы он  безошибочно вручает Милову.

 - Простите, что не смог встретить на вокзале. Прошу, - он распахивает перед ними дверь гостиницы.

20. В холле продолжает сбивчиво, но с воодушевлением: - Рад вас видеть! Огромное спасибо, что приняли мое предложение!  Сегодня нашему замечательному земляку – Алексею Боброву – исполнилось бы 70 лет. Спасибо вам, его друзьям и соратникам, что отозвались на наш зов. Два концерта в честь нашего знаменитого земляка. Это здорово!

Милов, тем временем, собирает паспорта группы, отдает их дородной даме за стойкой. Вплотную приближается к Кожину шофер ПАЗа, вручает ему некое сочинение в файле – и вполголоса, но с обычной улыбкой:

 - Отчет здесь о состоянии канализации в городе Боброве.

 - Михалыч, - занятый своим делом говорит Милов. – Ты не только трубач, но и писатель.

 - Приходится, по необходимости, - расплывается в улыбке шофер ПАЗа

  - Мы не комиссия, не ревизия, - вздыхает Кожин. - Мы по музыкальной части.

 - Из Москвы вы? – вдруг очень серьезен Михалыч.

 - Ну, из Москвы.

 - Значит, должны знать, – почти насильно вручает отчет шофер Кожину и уходит.

  Соловейчик продолжает говорить что-то восторженное Милову. Остальная группа устраивается в продавленных креслах холла.

 Уборщица, с ведром и шваброй, застывает в изумление у лестницы. Вид новых постояльцев ставит перед ней неразрешимую загадку. Наконец, она все понимает.

 - Клоуны приехали! – громко, с восторгом, заключает она.

21. Зал местного клуба. Построен клуб давно, но не хотелось бы никакой запущенности. Директор, в меру сил, заботится о своем детище.

 Музыканты устанавливают на сцене  аппаратуру, готовятся к репетиции. Помогает группе Соловейчик.

 - Наш электрик приболел, но я все, все знаю! Как все-таки замечательно, что вы здесь, в нашем городе!

 Бас – гитара – Дмитрий Рогов ( он же Рог) привычно каламбурит:

 - Не "Ла Скала", но ласково, ласково…Гоним "репу" други!

 - А что – нормальная "база", - заключает Милов.

 Кожин вдруг останавливает хлопоты, принюхивается, приглядывается, говорит негромко ударнику:

 - Слушай, Богдан, я же был здесь, честное пионерское… Ну, точно – лет десять тому…. Проездом… Я еще пел с "Лебедями и коршунами".

 - Лебедем пел-то? – между делом равнодушно интересуется Богданов.

 - Да ну тебя… Всего один концерт, я ж говорю, а потом день рождения у Гоги…

 - Злоупотребили?

 - Вот именно… Что было дальше не помню, ей Богу… Свет, кажется, вырубили по всему городу… Нет, это, вроде, в Серпухове было….

 Потом группа исполняет один из своих номеров. Это необходимо. Мы должны понять, что перед нами настоящие музыканты, мастера своего дела, люди увлеченные, любящие свой рок.

 Что будет петь Жуковский – не авторское дело, но хотелось бы услышать что-то о неизбежности движения, путешествий, о том, что за остановкой – смерть.

 В зале один директор клуба, но без скрипа открывается дверь, пропуская Ольгу, занимает она место на "галерке". Слушает…

 Конец репетиции, расходятся музыканты.

 Ольга все ее сидит в зале. Смотрит на нее Кожин, подходит, устраивается рядом с молодой женщиной.

 - Где я мог вас видеть? – спрашивает Кожин.

 Ольга только плечами пожимает.

 - Любите рок? – спрашивает Кожин.

 - Я музыку люблю, - будто нехотя отзывается женщина.

 Кожин как-то привычно, затвержено, будто по инерции:

- Музыка – единственное и достаточное доказательство бытия Божьего….

- Как сказал писатель Курт Воннегут, - подхватывает Ольга.

- Откуда знаете?

Молчит женщина.

- А где девочка - Соня? – спускается с небес Кожин.

 - В школе.

 - А Пират?

 - Дома.

 - Воет, наверно, от одиночества?

 Снова молчит Ольга.

 Тут еще один местный меломан обнаруживается в зале: сухонький старичок в полном священническом облачении. Ему явно не нравится музыка нашей рок-группы.

 - От сатаны все! – заключает старичок и, хлопнув дверью, покидает зал. 

 22. Ольга и Кожин идут по бульвару города Боброва.

 - Понимаю, - бормочет Кожин. – Бывают такие лица…. Вот никогда не встречались, а будто…

 - Встречались – не встречались – какая разница! – вдруг останавливается Ольга. – И что вам от меня нужно?

- Ничего, - честно отвечает Кожин.

- Тогда привет! Вам в эту сторону, мне – в эту.

Ольга уходит. Кожин послушно направляется в другую сторону, но, передумав, он догоняет Ольгу.

 - Я все-таки где-то видел тебя, точно! – говорит он. – Можно на «ты»?

 - Можно, - неожиданно, как-то сразу погасив раздражение, соглашается Ольга.

 23. Обычен дом новой знакомой Кожина, но обильно украшен наличниками, а у крыльца возвеличен старыми колоннами, похоже, наследием от утраченной барской усадьбы.

 Пират счастлив выходу из одиночества. Кожина встречает, как старого знакомого.

24. Переступив порог дома Ольги, Филипп сразу же делает попытку обнять и поцеловать женщину, но тщетно. Ольга решительно убирает его руки.

 - Не понял,- несколько растерян администратор.

 - Ты есть хотел, - говорит Ольга. – Садись, буду тебя кормить.

 Тут только замечает Кожин, что попал он в дом не совсем обычный. Стены большой комнаты украшены деревянными панелями, причем деревом "живым", без лака и излишеств. Старая мебель, полка с самоварами, еще одна со старинной, кухонной утварью. Широкая лестница ведет на второй этаж дома и расположена в центре горницы. Сбоку от лестницы большой деревянный стол с лавками. В общем, сразу видно, что хозяйка творчески относится к убранству своего жилища. Для Ольги это не просто дом, а ЕЁ дом.

 Одна вещица на полке привлекает Кожина. В старинной форме колбе балерина в длинном платье. Администратор поворачивает ключ, звучит старинный вальс, будто струи дождя кисеей закрывают балерину, а она медленно и грациозно начинает вертеться в танце.

 - Круто! – нравится балерина Кожину. – Где-то я эту балерину тоже видел.

 Надо бы еще две большие свечи в красивых канделябрах отметить. Стоят они на отдельной полке и оплыли свечи немного. Видимо, зажигали их всего раз.

 Потом Ольга кормит администратора. Кормит просто, но сытно и вкусно, без бутылки, но с ковшом кваса. Сама она ест мало, все приглядывается к Кожину.

 - Дочь у тебя замечательная,- говорит Филипп. – Талант, честное пионерское… Ей бы учиться в музыкальной школе.

 - Нет у нас музыкальной школы, - говорит Ольга.

 - И дом у тебя странный какой-то…, тоже талантливый, - наливает себе квас администратор. – Даже прикольно.

 - В местном краеведческом музее работаю: отдел старых вещей – раритетов.

 - А дома, выходит, как запасник?

 - Вроде того.

 Сбоку от Кожина, на периллах лестницы висят коровьи колокольца, в связке. Феликс пробует один на звон – колокольчик послушно отзывается.

 - Это для коров, - объясняет Ольга. – Уйдет одна такая, заблудится, а звенит… Так и искали – по звону.

 - Людям бы тоже такой, - вздыхает Филипп. – Ты заблудился, тебя ищут, а ты звонишь, звонишь… Ладно, Оль, так что звала?

 - Сказал, что голодный – вот и позвала.

 - И все?

 - Все… Я понимаю… Гастроль в чужом городе, а тут женщина, дом, уютно, тепло, сытно, не то, что в гостинице, так?

 - Почти, - не спорит Кожин.

 Молчание затягивается.

 - Так я пошел тогда?

 - Иди, - спокойно отзывается Ольга.

 Поднимается Кожин, но тут дверь распахивается. На пороге здоровый мужик лет тридцати в тренировочном костюме и гневе.

 - Это кто?

- Тебе-то что? – хмурится Ольга. – Знакомься, Филипп, мой бывший муж - Федор. У него своя семья, дети, а он все моей личной жизнью интересуется. Пасет меня с колокольчиком…

 - Я не пасу, а охраняю от всякой сволочи, - бормочет Федор.

- Откуда тебе известно, что этот человек сволочь?

- По роже вижу, - пристально смотрит на Кожина бывший муж.

- Рожа, дорогой, у тебя, - не выдерживает Филипп, – а у меня лицо, причем интеллигентное и благородное.

 - Ты что сказал?

 - Что слышал.

 - Выйдем.

 - Выйдем.

 - Никуда ты не пойдешь, - запрещает Кожину Ольга. – Он тебя бить будет.

 - Это еще неизвестно, кто кого.

 - Известно.

 25. Уходит Федор. Освободившись от опеки, спешит за обидчиком во двор Кожин. Следом выскакивает на  крыльцо с колоннами красивая хозяйка дома.

 У калитки разворачивается всем своим могучим торсом бывший муж Ольги.

- Я тебя сейчас бить не буду, - говорит он. – Вот  если ее обидишь, я тебя инвалидом сделаю, пожизненно – колясочником. Понял?

 Уходит Федор, не дожидаясь ответа, а к ноге Кожина Пират жмется, будто заранее жалеет администратора.

 - Инвалидом – это зря, - говорит собаке Кожин. – Лучше бы убил.

 Внимательно смотрит на Филиппа Ольга, словно все еще не может разрешить давнюю загадку.

 26. Холл гостиницы. Здесь  Кожина ловит Семен Милов. Милов в тревоге и печали, но начинает издалека.

 -  Спозаранку, за грибками, по росе…. Только на опушке – и личико в паутине. Что сие значит?

 - Значит, первым идешь, - отзывается Кожин.

 - Правильно, -  рад Милов. – Жди  хорошей грибной охоты… Ты, кстати,  на ударных сможешь?

- Что случилось?

- Богдан сваливает.

- Куда это?

- Домой… Говорит - куража у него нет, вдохновение ушло… Вещи складывает.

 Поднимаются по лестнице.

- Девку он завел молодую, - сообщает Кожину Милов. – Бес в ребро… Вот и мается, ревнует. Понял?

 - Как не понять.

 27. Тесный гостиничный номер на две койки. Окно, впрочем, во всю стену – подарком раннего, советского конструктивизма. Богданов Феликс и в самом деле швыряет в рюкзак вещи, ранее извлеченные. Квартирует он вместе с Жуковским Андреем. В паузе прикладывается ударник к фляжке. Видит Кожина.

 - Будешь?

 - Давай.

 Филипп делает глоток, возвращает фляжку. Садится Богданов, присаживается и Кожин.

 - Пил Лешка Бобров, не пил, какая разница, - бормочет ударник. - И не курил ведь, Леша –то…Здоровеньким и трезвым шею сломал на своих горных лыжах.

  - Сваливаешь, Богдан? – спрашивает Филипп.

 - Ты слышал, что эта ведьма с метлой сказала?

 - Какая ведьма?

 - Ну, что мы клоуны.

 Кожин встает, подходит к окну. Говорить начинает не сразу.

 - Подмостки, стадионы, арены – какая, Богдан, разница, - говорит он. -  Все артисты – клоуны. Права твоя ведьма. Мы все клоуны. И великая, скажу тебе, роль клоуном быть в этом проклятом мире.

 - Ты нам мозги не пудри святым искусством, - лежа на койке, позевывает Андрей Жуковский. – Все ради баб, все ради них.

 - Это правильно, - не спорит Богданов, продолжая складывать вещи. – Я ей говорю: «Поехали в Бобров». Даже обиделась. Ее подругу в Канны на фестиваль мужик возил, а я её – в Торжок.

 - По молодости как было? – продолжает Жуковский. – Штанов одна пара, а ты им стихи, песни, музычку – и все девки наши, а нынче все одному богу молятся – злату. Один Бог сегодня – деньги, деньги, деньги!

 - В Каннах я, значит, ей нужен, а в Боброве - нет, -  заключает Богданов.

 - Не уезжай, Богдан, - просто говорит Кожин. – Нам плохо без тебя будет. Бросаешь товарищей. Мы же друзья, Богдан.

- Да ты романтик, Филя, - усмехается ударник. – По молодости, бывает.

- Это ты романтик, - резко поворачивается к Богданову Кожин. – Если женщина три дня мужику верной быть не может – зачем тебе такая?

 - Чтобы ты понимал, - снова прикладывается к фляжке ударник.

-  Я, Богдан, все понимаю и все, кстати, могу, честное пионерское, - выдержав паузу, признается Кожин. – Миля, как я понимаю, меня про запас взял, дублером… С голосом нынче хреново, а на твоих барабанах сдюжу…. Езжай, скатертью дорога…

- Ты, Филя, умом тронулся, - бормочет ударник. – Все он сджит…

 -  Езжай, - повторяет Кожин, принимая флягу у Богданова. – Ты, Богдан, не Стенька Разин – это факт.

 - Причем тут Стенька?

 - Очень даже причем. Он ради товарищей, общего дела, любимую женщину утопил – персиянку, а ты…

 - Исключения из правил только доказывают правила, - реагирует а эту информацию Жуковский…. Все, все ради баб и денег.

 Беда, как известно, одна не приходит. Дверь распахивается, на пороге Соловейчик и Милов.

 - Накрылась база! – сообщает Милов. - Клуб закрывают на ремонт!

 - Все по делу, - бормочет Богданов, вспоминая о сборах. –  Сама судьба рассудит…Клоуны приехали – клоуны уехали

 - Кто закрывает? – спрашивает Кожин.

 - Мэр наш – Зубов, - говорит Соловейчик. - Там еще жалоба какая-то, от общественности… это… религиозной… Ужас! У меня афиша, билеты проданы!

- Все пишут и пишут, - отмечает Жуковский. – Нет, я всегда был врагом всеобщей грамотности.

 - Филя, давай! – говорит Милов. – Придумай что-нибудь. И вообще, ты у нас с этого часа за главного.

 - С какого бодуна? – удивлен Кожин.

- По возрасту, - говорит Милов. –  Проснись, Филя! И вперед!

 28. Обычное дело - Храм городской на ремонте. Мэр – Зубов  о чем-то договаривается с бригадиром рабочих. Ясно о чем. Здесь и черный лимузин мэра, и немногочисленная свита.

 Соловейчик на мотороллере подвозит к церкви Кожина. Сам директор клуба остается в стороне.  Кожин решительно направляется к мэру.

 - Это как понимать, Григорий Иваныч? Гости из столицы, известный коллектив, билеты проданы!

 - Вы кто? – понимая неизбежность выяснения отношений, спрашивает мэр.

-  Кожин Филипп Матвеич – гитара и заслуженный деятель искусств.

 Мэр делает жест помощнику, тот понимает его с полуслова, достает из папки бумагу, подает ее Кожину. Филипп пробегает глазами текст. Все понимает с полуслова.

 - Не понял, - говорит он, отдавая помощнику бумагу. –  Мы в каком веке живем?

 Мэр, не отвечая, направляется к своей машине, но Кожин не собирается отступать.  

  - Григорий Иваныч! Мы живем  в стране, где цензура отменена. В демократическом государстве живем! В новой России!

 - И замечательно! – останавливается мэр. – С чем нас всех можно поздравить… Но сегодня они будут ваш рок слушать, а завтра с меня спросят за плохие дороги. А что я могу сделать с этими проклятыми дорогами. Где я денег возьму? У города одни долги.

 - Не вижу логики, - возражает Кожин.

 - Носите очки, - советует мэр.

 - Значит, вы запрещаете концерт? – идет напролом Кожин.

 - Не дай Бог! В цивилизованном обществе пребываем… Про век, это вы справедливо… Просто пришло время капремонта нашего клуба. Причем срочного.

 - Выходит, на дороги денег нет, а на ремонт есть?

 - Вот именно, - криво улыбается мэр – Садитесь, Филипп Матвеич, подвезу. Мы с полным уважением к заслуженным деятелям искусств.

 29. Не все еще потеряно. Едут. Кожин рядом с мэром на заднем сидении. Лимузин трясет на местных дорогах не меньше, чем ветхий  ПАЗик. Соловейчик на мотороллере  следует за машиной городского начальства.

 - Вот вы насчет логики, - говорит мэр. – А логика эта – штука хитрая, затейливая… Тут, как теперь говорят, без креатива не обойдешься…. Вот меня за дороги критикуют, а в  нашем городе за год одно серьезное ДТП. А почему? Народ ездит не спеша, а ездит тихо, потому как ухаб на ухабе. Вот и выбирай, что тебе дороже: гладкий путь или жизнь и здоровье человека? Правильно я говорю, Степан? – обращается он к шоферу лимузина.

 - Так точно, Григорий Иваныч! Золотые слова!

 - Тут некоторым не нравится, что свет часто отключаем, что подстанция наша не на уровне, - продолжает мэр. – Все правильно с одной стороны – безобразие это, а с другой, если глянуть глубже…  Вот в соседнем Воронце свет никогда не гасят и рождаемость у них в два раза хуже, чем у нас. Нет, господин Кряжин…

 - Кожин, - поправляет администратор.

 - Прошу извинить… И понять меня правильно. Все-таки не прогресс в нашей жизни главное, а человеческий фактор… Через неделю у нас перевыборы мэра. Кто первым, и в большинстве, к урнам идет – пожилой контингент, так?  Народ верующий…Я с ними ссориться не намерен. Через недельку гоните свой рок, не возражаю.

 30. Город Бобров невелик. Вот и гостиница. Лимузин останавливается.

 - Прошу, - высаживает Кожина мэр.

 - Народ! – не торопится Филипп. – А вам известно, что концерт наш – благотворительный. Что соберем – местному детскому дому!

 - Дети, дорогой мой, не голосуют, - вздыхает мэр.

  У подъезда  отеля администратора уже поджидает Соловейчик.

 - Что он сказал?

 - Много чего, - вздыхает Кожин. – Говорун он у вас. Сказал, что плохие дороги  - это хорошо, и что свет отключают – замечательно, потому что главное – человеческий фактор… Слушай, ты же сам нас позвал!  Юбилей знаменитого земляка и все такое… Плюнь на этого мэра! Какой он тебе начальник!

 - Сгрызет, - невесел Соловейчик. – Сожрет с потрохами… Город у нас маленький…Сгрызет обязательно. Это он только на вид белый и пушистый, а у меня семья большая… Ссориться с начальством…

 - Как против ветра плевать, знаю… Слушай, где у вас тут краеведческий музей?

 - Подвезу? – рад чему-то директор клуба.

 31. Едут. Впереди, понятно, Соловейчик, на заднем сидении – Кожин.

- Друг и помощник Галилея был Галелея не глупее, - декламирует нараспев Кожин, крепко обняв Соловейчика. – Он знал, что вертится Земля, но у него была семья!

 Не слышит этих стихов директор клуба или делает вид, что не слышит.

 На пути мотороллера школа. Младшие классы отпущены на свободу. Видит Кожин Ольгу и Соню.

 - Стой! – командует он.

Дальше сцена немая. Кожин грузит женщину своими проблемами (ясно какими). Делает он это горячо, размахивая руками и забегая вперед.

 А позади взрослых топает Соня. При этом девочка замечательно подражает замашкам Кожина и даже походку администратора превосходно копирует.

 32.  Знакомый нам старичок в облачении срезает в яблоневом саду сухие ветки. На Ольгу он смотрит ласково, на Соню нежно, на Кожина сердито.

 - Ты зачем лохматого привела? – хмурится старик.

 - Я бы эту яблоню совсем спилила, - говорит Ольга. – Толку от нее.

 - Ничего, еще поживет, - бормочет старик. – Слушал я этих… Дети сатанинские… Рази это музыка: одни вопли и сопли.

- Правильно, - согласна Ольга. – Сжечь их надо или повесить.

 - Зачем? – смягчается старик. – Пусть живут, только от нас подале.

 - Вот чернокожие в Африке! – взрывается Кожин. – Пляшут они и музыка у них другая. Они что – все от сатаны?! Пол миллиарда чернокожих!

 - Мы не в Африке, - парирует старик.

 - А Бог один на всех! – категоричен Филипп.

 - Где ты этого умника нашла? - явно смягчается старик, повернувшись к Ольге.

 - Полный зал! Все билеты проданы! – продолжает шуметь Кожин. – Они что – дети ваши – все от сатаны?

 Старик все еще на Ольгу смотрит. Стоит он спиной к Кожину, бормочет:

 - Молодость на грех падка.

- Люди из столицы приехали, знаменитый коллектив, - вздыхает Ольга, - а ты на них….Боброва Лешу – помнишь? В его честь концерт.

 - Охальник был, твой Леша, - вспоминает старик. - Вот отец его, Иван Антоныч, плотник был хороший.

  Соня берет старика за руку.

 - Пусть они играют и поют, дедушка, - говорит она. – Они не от какой ни сатаны. Они на поезде приехали, из Москвы.

 - Цыц, пшено одноглазое! – требует старик, но при этом целует Соню в повязку.

 - Между прочим, корни рока в блюзе негритянском, в песнях рабов, - замечает Ольга. – Он правильно говорит.

 - Мы здесь не рабы и не негры, - бормочет старичок. – Нашему народу не нужно это.

 - А что нужно? – спрашивает Кожин.

 - Свое, а не заемное.

 - Значит, Моцарт не нужен, Бах не нужен, Вивальди не нужен! – вновь наступает на старика Кожин.

 - Ты чего на меня орешь? – хмурится старик.

  - Ладно, - говорит Ольга. – Устроим соревнование: что нужно народу? Пусть они сначала свое играют-поют, потом твое любимое. Ты, дед, какую песню больше других любишь?

 Задумывается старичок.

 - Вниз по матушке, по Волге люблю.

 - Споете? – поворачивается к Кожину Ольга.

 - Нет проблем.

 - Вот и договорились, - ставит точку Ольга. – Ты, дед, немедля пойдешь к Зубову… Сколько времени до концерта? – спрашивает она Кожина.

 - Четыре часа, - смотрит на циферблат Филипп.

- Понял, дед,  немедля! – говорит Ольга. – Сам всегда говоришь про милосердие…  Бумагу свою заберешь, и скажешь, что  не возражаешь против концерта рок-группы.

 Тут на крыльцо дома в дальнем конце сада выходит бывший муж Ольги. Сурово, по обыкновению, смотрит он на собравшихся. Необходимо его явление, чтобы понять характер родственных отношений Ольги, Сони и старика в облачении с секатором в руке.

 - Пошли, дедушка, - девочка берет старика за руку и ведет его к дому. – Ты добрый и я тебя люблю.

  Старик покорно следует за Соней, но при этом бормочет:

 - У язычников, ясное дело, своя музыка… Моцарт этот тут причем? Он в Бога верил.

 33. Центр города Боброва. Ольга, Соня, Кожин и старик идут к бывшему зданию райисполкома. В саду въедливый старикашка был в возможном затрапезе, теперь он при полном облачении.

34. Прямо напротив мэрии, возможно для довольства начальственного глаза, устроена современная детская площадка: батут, резиновая горка и прочие радости для босой игры.

 Скатывается с горки Соня. Ольга и Кожин поджидают девочку у ограды. Администратор с улыбкой Соней  любуется.

 - Позитивная у тебя дочь, - говорит он. – Солнечный ребенок, радостный, хоть и одноглазый.

- Радостный, да, - не спорит Ольга. - Первые два года по пять раз за ночь к ней вставала, а утром на работу…Даже к доктору ее водила, а доктор говорит: "Нервный ребенок, ты потерпи"… Болела Сонька много… Да и вообще… Трудно одной…

 - А мужик где был?

 - Мужик? Это потом, да и то развелась быстро.

  - Пил, дрался?

 - Ни  капли… Трезвенник идейный. Часто повторял, что при наших талантах, если бы мужики не пили, Россия давно бы Америку во всем обогнала. Спортсмен, физкультуру в  школе ведет. В газетке нашей подрабатывает, заметки пишет…. Соньку, правда, любил, как родную.

 - Не понимаю тогда.

- Скучно с ним было, - не сразу признается Ольга. – Чего не сделает – тоска, чего не скажет – зеваю. Больно уж был правильный мой Федя. Даже не потел никогда. Все говорили: "стерпится – слюбится".  Не стерпелось, не слюбилось.

 Для этого разговора, возможно, не нужны нам фигуры взрослых людей. Достаточно Сони, испытывающей все аттракционы на площадке…

 И еще достаточно старика - священника, важно топающего от мэрии.

 35. Во всех провинциальных городах краеведческие музеи похожи друг на друга энтузиазмом сотрудников и трогательной бедностью. Ольга и Соня проводят Кожина через три зала к незаметной двери, на которой значится скромная табличка: РЕСТАВРАЦИОННАЯ.

 36. Многое имеется в комнате за дверью: длинный дощатый стол, верстак, инструменты, горелки, колбы, мензурки и даже полка с посудой и электроплитка под ней.

 Ольга занята странным делом: разбивает яйца: белок в одну емкость, желток – на сковородку. Яичницу – Соне. В белок осторожно добавляет известь, готовит клей для разбитой, китайской  вазы.

  Соня расправляется с яичницей. Кожин сидит на лавке у стола, с интересом наблюдает, как Ольга принимается за ремонт вазы.

 Яичница быстро исчезает с тарелки.

 - Что тебе задано? – спрашивает у Сони Ольга.

 - Арифметика и русский, - вздыхает девочка.

 - Вперед! – командует мать.

 - А можно я тебе помогу?

 - Нельзя.

 Соня вздыхает еще тяжелее, но покорно отправляется к верстаку в дальнем конце комнаты – там ее место - достает из ранца учебники и тетради…

 - Ты не думай, - вдруг, и неожиданно для самого себя, откровенничает Кожин. – Сам пел когда-то. Уже в семнадцать лет  полные залы. Вундеркинд рока – Филипп Кожин…. Все было – слава, деньги, много славы и много денег…. Слишком много, наверно… Потом болезнь горла… Операция…Один хрип вместо песен…

 - Бог покарал, - роняет Ольга.

 - Может быть, - не спорит Кожин. – Знать бы, за что… Дальше хуже.  Пить стал, наркота… Все накопленное просадил в два года… Все дачки и тачки… Где только не работал… На кладбище могилы копал… Поют так красиво оперные, что наша жизнь - игра. Значит, есть, кто сорвал банк, а кто в пух… И чего я тебе все это рассказываю? Никогда, никому не жаловался, честное пионерское.

 – Как тебе ваза? – спрашивает Ольга. - Волшебный фарфор – правда?

-  Правда, - бормочет Кожин. – Еще я тогда понял…. Когда человек на высоте, крылышками машет, он совсем другой, чем внизу.

 Тут возникают перед администратором огромные глазища девочки. Известное дело – дети все видят и все слышат.

 - А на кладбище страшно работать? – спрашивает Соня.

37. Номер гостиницы. Администратор, сбросив куртку, растягивается на кровати.

- На кладбище работать не страшно, - говорит Кожин своему соседу – Дмитрию Рогову. – Работать вообще не страшно. Страшно, когда тебе от жизни ничего не нужно: ни работы, ни отдыха…

  Рогов что-то налаживает в своей гитаре.

  – Работа наша – долги сплошные, - вздыхает о своем Рогов. - Жене должен, детям должен, внукам должен…всем больным животным округи должен. Вот и вкалываешь в поте лица, пока не подохнешь… То понос, то золотуха.. Знаешь, Филиппок, когда жизнь начинается?

 - Понятия не имею.

- Жизнь, Филя, начинается, когда дети засыпают, ну там внуки, и, даст Бог, правнуки… Потому у нас тут, вдали от семейства, жизнь кипит. И даже слишком.  Я тебе скажу – наша гастроль для меня -  чистый отдых.

 - Димыч, у тебя сколько внуков?

 - Пятый родился недавно. Огневая малявка – рыжая.

 - Все, Рогов, с тобой понятно, - бормочет Кожин. – Тыл обеспечен.

- Кто тебе мешает – женись, - откладывает гитару Рогов. – Молодой еще. Детишки там вдруг родятся – перестанешь дурью маяться.

 - Как думаешь, почему Адам на Еве женился? – спрашивает Филипп, и сам себе отвечает. – Потому что выбора не было, а у нас выбор, причем большой, вот и ищем…. Вот искал, искал, а теперь и…

 - Да ну тебя, - отмахивается Рогов. – Все тебе шуточки.

 Тут двери в номер распахиваются. На пороге, как-то сразу, вырастают два дюжих молодца.

 - Кожин кто будет? – спрашивает один.

 - Я буду, - отзывается Филипп.

 - Идем, - басит другой. – Ждут.

 - Кто ждет? – лень подниматься Кожину.

 - Узнаешь, - заверяет бас.

 Тяжко вздыхает Кожин, но поднимается.

 - Грешен, - говорит он Рогову. – Люблю приключения. Если что, скажи, чтобы на Востряковском похоронили. Я там второй  год тружусь – привык.

 38. У входа ждет молодцов и Кожина черный джип. Один из молодцов садится рядом с шофером, другой рядом с Кожиным.

 У первого молодца гимном Российской Федерации оживает мобильник. Молодец почтительно прикладывает аппарат к уху.

 - Едем, хозяин, - докладывает он. – Все а ажуре.

 Едут они через мост, к зданию фабрики с "молчащей" трубой.

 39. Молодцы вводят Филиппа в пустое пространство большого цеха фабрики. Запущено, замусорено, гулко, пыльные струи - лучи солнечного света…

 Стоит Кожин в ожидание неизвестно чего, позади в полной неподвижности молодцы.

 Тут на другом конце цеха появляется человек небольшого роста, но с крупной головой, – весь в белом.

 - Бушуев, Арнольд Михайлович! – тоненько, но громко объявляет он. – Кандидат в мэры этого несчастного города.

 Только после объявления он начинает двигаться в сторону Кожина. Протягивает маленькую ладошку.

 - Рад видеть в наших пенатах деятелей искусств. Как вам помещение?

 - Какое? – ничего не может понять Кожин.

 - Да это. – разводит руками Бушуев. – Я знаю, что этот дуболом вас душит, хочет помешать ремонтом клуба… Не выйдет! Сцену соорудим за час. Проводка есть. Доставку беру на себя.

 - Молчит ошарашенный Кожин, а кандидат в мэры жестом отбрасывает пальцы в сторону молодцов. Те на мгновение исчезают, но тут же вносят сервированный выпивкой и закуской столик. Басовитый молодец разливает в рюмки коньяк.

 - Прошу, - предлагает Кожину Бушуев.

 Кожин, впрочем, рюмку берет, но пить не торопится. Кандидат в мэры медлить не привык

 - Предлагаю вашей славной рок – группе этот цех для концерта. Только под брендом, - снова жест в сторону молодцов.

 Те разворачивают перед Кожиным большой плакат, прежде обращенный текстом к стене. На плакате значится: " Я, Арнольд Бушуев, обещаю! Сегодня в этих стенах будет греметь музыка, а завтра заработают станки!".  

 - Ну, как? – горд своим предвыборным трюком кандидат в мэры.

 - Понимаете, - осторожен  Кожин. – Мы приехали по  приглашению директора клуба…. Там афиша, билеты проданы… А мэр… Он…

 Бушуев привык решать проблемы просто. Он достает из кармана блокнотик с золоченном переплете, чертит на листке цифры, показывает их Филиппу.

 - Эта сумма устроит?

 - Хорошие деньги, - не спорит Кожин.

 - Ну, заметано? – торопит его кандидат в мэры.

 - Трудно сказать, - говорит Филипп. – Я сам ничего не решаю. Как коллектив, художественное руководство?… Посоветоваться нужно. 

 - Готов прибавить, - чертит на блокноте другую цифру Бушуев. – Но больше не могу. Стеснены в средствах.

 - Нужно посоветоваться, - упрямится Кожин.

 - Час даю на советы, - сердито скрипит Бушуев и вручает Кожину листок с новой цифрой. Уходя, он третьим жестом отдает команду молодцам.

40. Холл гостинцы. Там Кожина встречает весьма довольный Семен Милов.

 - Знаю, знаю, куда ты ездил, и чего тебе предлагали? - говорит он. – В этом городе все про всех знают. Заходил мэр и сказал, что решительно пресекает происки какого-то гада – самозванца -Бушуева Арнольда. Клуб готов нас принять.

 - Тут проблема, - подумав, говорит Кожин. – Посоветоваться надо бы.

 41. Номер Милова не так тесен, как остальные номера. Даже мягкая мебель в нем имеется. Вот на этой мебели и располагается группа. Листок с цифрой переходит из рук руки. Вот здесь мы и попробуем разобраться, кто есть кто в этом странном коллективе.

 Милову Семену про цифры говорить не хочется. Он о другом  задумчиво начинает:

 - Прошлым летом пошел по грибы. Только проснулся. Кофе глотнул – и вперед. Кепарь напялил, иду по росе, но что-то в волосах шевелится…

 - Вши завелись, бывает, - ставит диагноз лысый Рогов.

- Это ты из зависти, - парирует Милов. – Иду, значит, иду…А оно шевелится, причем нежно так, ласково…Терплю, лень кепарик стаскивать.

 - Это мысль пришла, - мстит лысый. – Бывает шевеление, когда она редко приходит.

 - Опять не угадал, - улыбается Милов. – Все проще…. Вот всегда в жизни так… Думаешь, чудеса разные, а на поверку…

 - Миля, что ты лепишь! – сердит Андрей Жуковский. – Тут вопрос серьезный: бабло дают.

  - И чего это было? – спрашивает у Семена Богданов.

 - Бабочка! – радостно объявляет Милов. – Ночью в шапке устроилась, поспать, а тут и я… Снял кепочку – она и улетела на волю.

 - Ты, Сеня, хоть у нас и за руководство, - говорит Рогов, - И мы тебя любим,  но ты старый дурак и истории у тебя дурацкие.

 - Это как посмотреть, - не согласен Милов, - а еще…

 - Я отродясь на дядю не работал, - говорит Богданов, возвращая собравшихся к сути дела. – Из принципа! Мне плевать, кто он: мэр или пэр. Не работал – и не буду.

 Тут тихой тенью входит Эдуард Соловейчик, пристраивается он на стуле в углу номера.

  - А мне сдается, что дело ясное и прекрасное, - говорит Андрей Жуковский. – Дают – бери, бьют – беги. Заповедь одиннадцатая. Мне все одно, где горло драть – хоть на овоще-базе.

 - А я как думаю, - бормочет Милов, - Спит спокойно бабочка, ни о чем дурном не думает, а тут мрак, душно, волосья, вонище. Трагедия!

 - Миля! Ты нас достал с твоей бабочкой! – сердится Жуковский,

поворачивается к Кожину. – Как ты сказал про этот бренд?

 - Сегодня здесь гремит музыка, а завтра заработают станки, - вспоминает Кожин.

- Все правильно, - доволен Жуковский.  - Дело благородное – рабочие места народу, почему не помочь.

 - Да он сам эту фабрику и прикрыл, - подает тихий голос Соловейчик. – Купил лет десять тому – и обанкротил.

 - Мочилово и кошмар, - зевает Богданов. – Говорят одно, думают другое, делают третье…. А что сделают – никогда не угадаешь… Хорошо, согласимся мы на фабрику, а потом этот козел придет к власти и замордует местное население, а оно и так непонятно, чем живет. Нам что? Приехали – уехали. Имеем мы право в чужом доме в чужое дело лезть? Есть идея, мужики, давай все вместе свалим. Я узнавал: есть поезд на Москву в 21.20 – еще успеем.

 - Не надо, пожалуйста, - подает голос Соловейчик.

 - Вот еще помню, - начинает Милов. – Муха прилетела – большая, наглая. Прилететь-то прилетела, а вылететь не знает как. Жужжит, о стекло колотится.

 - Ну, ты достал с твоими насекомыми! – гневен Жуковский.

 - Я, други, к тому, что мир наш полон трагедий. Каждый миг – боль и слезы, а мы тут в страстях нервы жжем из-за разной ерунды. Это, наверно, и есть счастливая жизнь, - вздыхает Милов.

 - Мы сюда не за баблом прикатили, а память почтить Бобра – друга нашего и великого рокера, - говорит Рогов.

 - Это в тебе даже не молодость, а детство в одном месте играет, - говорит Жуковский. - С тобой, Рог, все ясно. Ты собак да кошек не бесплатно режешь и не за копейки, а у меня долгов…

  - Я не режу, - парирует Рогов, – а лечу и оперирую.

 - Знаешь, Жук, почему мы здесь? – Милов не на компанию смотрит, а за окно. – Да потому, что рок больше денег любим, а ты деньги любишь больше рока.

 - Ты мне, Миля, лекции не читай! – вскакивает Жуковский. – Давно не мальчик. Я деньги люблю, любил, и любить буду, пока жив. Это люди врут, лицемерят, предают. Деньги – никогда!

 Пауза после такого монолога необходима.

 - Как Филиппок скажет, так и сделаем. Ты, Филя, у нас за главного, - решает, наконец, Милов после паузы. – Ты эту кашу расхлебывал, тебе и решать. Говори, Филя.

 - Нашел главного, - ворчит Кожин.

 - Какой есть.

 - Не знаю, что сказать, - осторожно начинает Филипп. – Я Жука понимаю… Деньги нам обещаны хорошие, правда… Только мне лично от таких денег всегда было хреново, честное пионерское… Я тут никому не судья… Да и этот Бушуев сильно не глянулся. Не человек, а танк. Не люблю я таких. Только зазеваешься – раздавит.

 - Правильно! – не выдерживает Соловейчик.

 - Ты бы помолчал, - советует директору клуба Кожин.

 - Значит так, - решает Милов. – Голосуем. Кто за клуб?

И сам поднимает руку, за ним Рогов , Кожин и Соловейчик.

 - А ты чего лапу тянешь?! – орет на него Жуковский.

Директор клуба испуганно ладонь прячет.

- Трое, значит, за, - говорит Милов. – Кто против?

 Жуковский выбрасывает руку вверх.

 - А ты, Богдан? – поворачивается к ударнику Милов.

- Я всегда воздерживаюсь, из принципа… Главное в жизни, скажу  вам, воздержание. – наставителен Богданов.

 - А невесту-молодку зачем тогда завел? –  интересуется Милов.

 - Это другое, прошу не путать, - парирует ударник.

 - Ладно, - говорит Милов. – Значит так: трое за клуб, один против, один воздержался. Играем в клубе.

 - Ура! – снова не выдерживает Соловейчик.

 - 21 –ый век! – орет Жуковский. – Забыли, когда живете?!

 - Забыли, - не спорит Милов. – Это, Жук, иной раз полезно.

 Дело решенное, расходятся музыканты. Кожин уходит последним. На пороге поворачивается к Милову.

 - Насчет мухи… Ты ее выпустил тогда?

 - Непременно, Филя! – включает ветхий телевизор Милов. – Обязательно надо было отпустить. Свобода, брат, лучше рабства, а жизнь лучше смерти… Иди сюда!

 Подходит к Милову Филипп. Семен закатывает рукав рубахи, обнажая заметные шрамы ниже локтя.

 42. Гостиничный номер. Устает Кожин. Тяжелая юность и страсть к суициду сказываются. Стащив куртку, растягивается он на кровати, закрывает глаза.

 Рядом журчит, ни к кому особо не обращаясь, Рогов:

 - Я тут на крыло лег - в Питер, - говорит он. – Лету-то всего минут пятьдесят. Ну, открыл книжечку, читаю, а рядом - вокруг, везде, кто с ноутбуком, кто с айфоном, кто с планшетником… И вдруг, понимаешь, с ужасом подумал, что на другую планету попал, и люди на этой планете живут какие-то другие. И на меня с книжечкой сейчас начнут пялиться, пальцем показывать, как на чудо заморское, а то и высадят на лету из самолета за ненадобностью.

 Молчит Кожин. Нет у него сил на дискуссию.

 - Вот так в душевной тревоге на собаченцию какую глянешь – родная душа, - вздыхает сосед. – У нее за ошейником не мобила какая торчит, а любовь к тебе и уважение….Мы как раньше жили, мимо этой жизни, сбоку жили, а теперь…

 - Этот так, - не спорит Кожин.

 - Филя… Вот скажи, - воодушевлен Рогов. – Тебе не кажется, что мы как лохи дурные за паровозом бежим, а он давно ушел, гремит попсой, а мы бежим со своим роком из последних сил, а надо бы плюнуть, сесть на скамеечку,  дыхание перевести… У каждого времени своя музыка… Сегодня не наша… Мне сорок лет назад казалось, что за нами бунт, новая культура, новый человек… А теперь… - замолкает Рогов.

 - Что теперь? – спрашивает Кожин.

 - Теперь… Один умник сказал, что только циник в молодости не революционер и только дурак в старости не консерватор.

 - Чего же ты с нами поехал? -  спрашивает Кожин.

 - А ты? – вопросом на вопрос отвечает Рогов.

 - Из трусости.

 - Это как?

 - Долго объяснять, - отмахивается Кожин.

 - Тут, наверно, все просто: кто откажется в молодость вернуться… Тебе, Филя, не понять…

 Последнюю фразу Рогова слышит Кожин отрывочно, засыпает с обычным своим кошмаром:

 43. Вновь полный зал в одном ритме: руки над головой справа налево и слева направо. И фейерверк огней в полной тишине. И вдруг все взрывается воплем толпы фанатов в дьявольском коктейле звуков рока со сцены. Самые красивые девицы орут руками машут на плечах самых крутых парней.

 Подобное должно идти долго, гораздо дольше, чем читаются эти строки. 

 44.  Пробуждается Кожин от короткого сна. Прямо над его физиономией возникает тяжелое лицо Федора – бывшего мужа Ольги.

 - Ты зачем? – спросонья интересуется Кожин.

 - В местной газете работаю, - басит Федор. – Хочу взять интервью.

- Почему у меня? – поднимается Кожин, показывает на соседа. – Вот, познакомься - Рогов Дмитрий Петрович. Звезда рока и ветеринар знаменитый.

 - Я интервью даю только за деньги, - важно сообщает Рогов. – Пятьсот баксов за час.

 - Это он так шутит, - говорит Кожин. – Паровоз догоняет…. Я беру дешевле…. Пошли отсюда. Кофейком угостишь?

 - Это можно, - подумав, соглашается Федор.

 - Нынче вставные зубы красиво кличут: инплантами, но от этого они вставными зубами быть не перестают, - выдает финальный аккорд Рогов, прихватив Филиппа за лацкан.

 - Это точно, - не спорит Кожин. 

45. Набережная – самое привлекательное место города Боброва. Здесь, в небольшой кофейне, устраиваются Кожин и Федор.

 - Два кофе, Настя, - говорит официантке Федор.

 - И пятьдесят коньячку, - добавляет Кожин.

 - Нет, этого не будет, - решительно отказывает Филиппу журналист и спортсмен.

 - Тогда мороженое, - не спорит Кожин. – Я бы, Федя, на одном мороженом жил, если бы не горло.

 - И мороженое, - вздохнув, соглашается Федор. Дождавшись ухода официантки, он сразу берет "быка за рога". Диктофон – гордость Феди. Он его достает и включает. – Так, значит: когда родился, где учился, чем жил?

 - Анкету тебе, так?

 - Так… Для начала.

 - А последнее слово перед казнью не хочешь? – предлагает Кожин.

 - Можно и последнее, - соглашается Федор.

 - Выключи эту штуку, - кивает на диктофон Кожин. – А то ничего не скажу.

 - Ну, выключил, - прячет свою гордость Федор.

 - Правильно, молодец, - не весел Филипп. – Вот так и с человеком. Кто-то тебя включил без спросу, но выключить ты можешь сам. Все просто.

 - Это как? – не понимает Федор.

 - Разные есть способы: веревка, пуля, вода…

 - Ну, тебя к черту! – сердится Федор. – Я же серьезно.

 - И я не шучу, - говорит Кожин.

 Официантка приносит заказ. Филипп залпом выпивает чашечку кофе, мороженым закусывает и добреет. 

-  Зачем такому жить…Лузер я, неудачник, Федя, только относительный.

 - Это как?

 - То, что для других делаю, получается, а для себя – все мимо.

 - Это правильно, - кивает Федор. – Жить надо для других.

 - Уверен? – усмехается Филипп.

 - Железно!

 - Молодец, - вздыхает Кожин. – Но это у тебя по молодости черно-белое кино.

 - Не понял.

 - Ну, все в две краски, никаких полутонов.

 Без приглашения подсаживается к ним шофер ПАЗа и, с обычной улыбкой, вручает Кожину очередной пакет.

 - А это что? – тяжко вздыхает Кожин.

 - Отчет о состоянии оповещения населения в случае чрезвычайных происшествий. Как то: наводнения, землетрясения, цунами.

 - Какие здесь цунами? – тяжко вздыхает Кожин.

 - А вдруг?

  - Вот, Михалыч, журналист местный, - находит выход Кожин. – Ему и отдай. Он разберется.

 - Этот что ли? – без всякого уважения косится на Федора шофер. - Не, он наш, не поймет, - решительно поднимается Михалыч, оставляя Кожина с отчетом.

 - Черное – это черное, - хмуро смотрит на  Филиппа Федор, - а белое – это белое. Тот, кто здоров, – не болен. И все дела!

 - Не знаю, - отставляет вазочку с мороженым Кожин. – Говорят: нет тени без света, добра без зла. Попробуй картинку очистить – и все исчезнет – одна невидимость останется.

  Рядом с кафе останавливается джин. Из машины выходят двое известных нам молодцов. Стоят они и, молча, смотрят на Кожина.

 - Это по мою душу, - поднимается Кожин, идет к молодцам.

 Что-то говорит им. Нам не обязательно слышать – что. Пристально смотрит на Кожина и молодцов Федор. Но те, как будто, удовлетворены разговором, садятся в машину, а Кожин возвращается к своему собеседнику.

 - Может оно и так, только со злом бороться надо, - сообщает Филиппу Федор….Может ты и твоя команда рокеров и есть то зло…

 - Ну, борись, кто тебе мешает, - разрешает Кожин.

 Молчит Федор. Возможно, обдумывает разрешение бороться, потом говорит:

 - Она такая, каких нет нигде, - говорит он. – Нет больше таких, как Ольга. Ты знать должен…. Было… Ходили к ней ходоки – сволочь разная.

 - Замочил? – серьезно спрашивает Кожин.

 - Почти, - не спорит Филипп.

 - Любовь, значит, до гроба… А чего ж ты опять на другой женился? – спрашивает не без раздражения Кожин.

 - Не знаю, - честно признается Федор. – Так вышло…. Сколько лет прошло, а все одно – к ней тянет.

 - Проблема, - вздыхает Кожин. – Слушай, чего мучиться? Давай с моста вашего. Возьмемся за руки – и в воду. Красиво!

 Только отмахивается от такого кардинального предложения Федор.

  Здесь еще одно событие следует отметить. Чинно движется по набережной косица Феликса Богданова и держит ударник под руку дородную даму лет сорока – дежурную из регистратуры гостиницы. Богданов даме что-то прельстительное на ушко нашептывает. Похоже, дама премного довольна текстом.

 Кожин провожает парочку взглядом. Собеседник возвращает Филиппа к прерванному разговору.

 - Ладно, - говорит Федор. – Газета как?  Писать-то мне что?

 - Ну, напиши, что группа старых рокеров собралась, чтобы доказать миру и самим себе, по праву были они когда-то знамениты. Не зря небо коптили и струны рвали

 - А может, все ж  - таки, зря? – спрашивает Федор.

 - Слушай! – осеняет Кожина. – Это мы с Ольгой, похоже, к твоему деду приходили? К родному дедушке?

 - Ну, к моему.

 - А не ты ли это за него бумагу мэру накатал, борец со злом? Уж больно текст гладкий. Колись!

 - Может и я, а что?

 - Ничего… Спичрайтер ты, Федя… Далеко пойдешь, честное пионерское.

 - Никуда я идти не собираюсь…. Я, между прочим, с дедом согласен, – говорит Федор. – Вот у нас тут на стройке узбеки свою музыку слушают, без нее и работать не могут. О родине, значит, думают, не хотят ее терять. Запоешь чужое – и родину потеряешь.

 - Вот так сразу, - усмехается Кожин.

 - Можно и постепенно, - поворачивается на звук мотора Федор.

 И видит он, как возвращается к кофейне джип и снова выходят из него дюжие молодцы. Стоят и, как прежде, молча, на Кожина смотрят.

  Кожин снова поднимается.

 - Не ходи, - тихо советует ему Федор.

 Не слушает его Кожин – и зря. Бьют его молодцы умело – без шансов на защиту. Первый наносит удар в скулу, второй добавляет в челюсть. Кожин в нокдауне. Лежащему Филиппу еще и ногой достается, но тут молодцы вынуждены отвлечься на поединок с Федором. Он не так хлипок, как Кожин, но все-таки двое  против одного.

 Официантка, кстати, за дракой не безучастно следит. Она названивает кому-то по связи мобильной.

 В общем, и Федору достается. Сделав дело, молодцы спокойно садятся в свой джип и уезжают докладывать, надо думать, начальству о проделанной работе.

 Федор помогает Кожину подняться. Из рассеченной брови кровь течет, да и сам журналист и спортсмен юшку  из носа подтирает.

 46. Вот они и отправляются к реке – умыться. Кожин это делает, прихрамывая, а потому Федор ему помогает.

 - Это они так тебя – слегка – поучить, - Федор своим, чистейшим платком, "глушит" разбитую бровь на физиономии Кожина.

 - Суки, попса поганая, думал - убьют! - никак не может отдышаться бедный Филипп, но вдруг сжимает пальцы на горле. Разжав, берет голосом высокую ноту, потом еще одну и еще, трясет Федора за плечи.

 - Звучит, Федя! – кричит он. – Звучит!

 - Что звучит-то? – не понимает Федор.

 - Да ну тебя! – отмахивается Кожин.

 47. Бегут по набережной две особы женского пола: Ольга, за ней девочка-Соня.

 Видит Ольга слегка умытую парочку и, не разобравшись в сути дела, набрасывается с кулаками на Федора.

 - Да не я это, не я, - защищается бывший муж. – Не трогал я его!

 Кожин поднимается, встает между Федором и Ольгой.

 - Не он, - растирая челюсть, бормочет Кожин. – Люди! Хватит крови.

 48 Дом Ольги. Женщина приводит Кожина в порядок. Под глазом Филиппа, кроме разбитой брови, фингал заметный – вот она и накладывает на бровь и  синяк повязку.

 -  Ладно тебе, - сопротивляется Кожин. – Пластырь. Очки темные надену – сойдет.  

 - Потерпишь.

Кожин единственный  глаз отвести от балерины в колбе не может.

 - Нет, - бормочет он. – Где я все-таки эту штуку видел… Ну, видел же!

 Соня подходит к балерине и поворачивает ключ. Танцует балерина за водными потоками, словно хочет помочь своим нехитрым танцем Филиппу Кожину, потом   "Одноглазая" Соня внимательно смотрит на "одноглазого" гостя. Похоже, она рада такому внезапному "родству". "Одноглазая" Соня внимательно смотрит на Кожина. Берет девочка Филиппа за руку и подводит к большому зеркалу в раме из обода тележного колеса.

 В зеркале два одноглазых человека: большой и маленький. Соне отражение очень нравится. Поджимает девочка губы, крепится из последних сил, но начинает смеяться, да так заразительно, что и Кожин не в силах сопротивляться веселью ребенка.

 Вот так всегда: боль и радость рядом  - зови не зови.

 Потому умница Ольга серьезно и совсем не весело смотрит на Кожина и дочь.

 Своего рода идиллию разрушает появление Федора и умногоглазого на оба глаза полицейского пенсионного возраста.

 - Вот он! – показывает на Филиппа Федор пальцем.

49. Обычное, безликое помещение полицейского участка. Перед Кожиным полицейский и Федор.

 - Так вы утверждаете, что не было хулиганского нападения и нанесения тяжких травм? – откладывает ручку офицер полиции.

 - Не было, честное пионерское! – заверяет стража порядка Кожин.

 - А это откуда? – показывает на повязку офицер.

 - Так драка была. Я вам сотый раз рассказываю. Они подошли. Один сказал, что он наш рок в гробу видал в белых тапочках. Второй добавил матерное слово. Вот я и не выдержал – дал второму по морде, первого пнул копытом – и началось.

 - Да врет он ! – возмущен Федор. – Я же все видел!

 - Ты издалека видел, а не слышал, - парирует Кожин.

 Тут офицер полиции встает, так как в помещении появляется мэр с помощником.

 - Продолжайте, продолжайте, - благосклонно разрешает мэр, устроившись в  темном углу кабинета.

 - Так вы отказываетесь писать заявление? – вздыхает умноглазый полицейский.

 - О чем писать? – пожимает плечами Кожин. –  Я понимаю – фанаты попсы – народ ограниченный и агрессивный, но сам виноват: не надо было руки распускать… Это они на меня могут жалобу, а не я…

 Мэр поднимается во весь свой немалый рост.

 - Давай, - говорит он помощнику.

 - Мы категорически протестуем против грязных методов предвыборной борьбы! – говорит помощник и при этом смотрит на Федора. – Заслуженный, уважаемый гость нашего города жестоко избит, отказавшись стать доверенным лицом Арнольда Бушуева.

 Мэр первым выходит из помещения, следом спешит помощник. Федор при этом встает. Офицер остается сидеть.

 - Ну, и что мне прикажешь делать, уважаемый гость? – помедлив, спрашивает у Кожина полицейский.

 - Отдыхать, - советует, поднявшись, Кожин. – Причем активно. Скоро наш концерт – приходите.

 - Приду, дорогой мой, обязательно, - откладывает чистый лист бумаги полицейский, - но какой уж тут отдых.

50. К зданию клуба Кожина провожает, очень недовольный поведением Филиппа,  Федор.

 - Не понимаю – и все! Сами говорили: со злом нужно бороться.

 - Это ты говорил, - парирует Кожин.

 - Говорил, но ты согласился.

- Пусть так, но я тут никакой борьбы со злом не вижу. По мне ваш нынешний мэр не лучше этого… Арнольда Бушуева…. А потом! – останавливается Кожин. – Мужик я все-таки, мужик?

 - Ну, мужик, - не спорит Федор.

 - Лучше бы убили…. А теперь я должен сознаться, что мне, как кукле резиновой, личико испортили, так?

 - Но это правда, - возмущен Федор.

 - Пошел ты со своей правдой! – не выдерживает Кожин. – И пойми: был я в этой жизни кем угодно, но разменной картой никогда не был. Ну, дали в глаз. За дело, между прочим, чем и горжусь. Причем тут твоя газетка, твой мэр и полиция? Иди домой, Федя, иди!

51. Дальше топает к клубу Кожин в полном одиночестве. Вдруг останавливается неподалеку от гостиницы. Голос пробует, даже целый куплет исполняет  из тех песен, что пел Жуковский на репетиции. Отпев, стоит по стойке смирно, и на физиономии избитой блаженство.

 Понятно, что случайные зеваки удивлены таким поведением гостя города. Встречный гражданин даже вопрос задает Филиппу:

 - Чего орешь, иди, опохмелись.

 - Нельзя, сухой закон, - весело отзывается Кожин, идет дальше

 Из окна гостиницы смотрит на уходящего Филиппа Милов.

52. Клуб. Сцена. На сцене Кожин и Соловейчик. В обязанности главы группы входит проверка готовности оборудования к концерту. Кожин этой проверкой и занят.

 За кулисами мирно спит на фанерке человек в рабочей робе.

 - Грибов Леша – электрик наш, - расшифровывает ситуацию Соловейчик. – Пришел на работу – и заснул. Разбудить?

 - Сами разберемся, - жалеет электрика одноглазый администратор. – Хорошо хоть пришел. 

 Кожин продолжает разбираться с хозяйством спящего. Соловейчик помогает ему.

 - Я насчет этого… Галилея… Ты сам-то семейный? – спрашивает директор клуба.

 - Свободен, Эдик, как птица.

 - И детей нет?

 - Нет.

 - Женишься, родишь кого, другие стихи читать будешь, - бормочет Соловейчик.

 - Ладно, чего ты обиделся… Ну, извини.

 Тут Грибов Леша просыпается. Сидя, наблюдает за действиями Кожина и директора. Действиями этими он крайне недоволен.

 - Куда разьем ставите, мать вашу? Куда? – поднимается электрик и наводит порядок в своем хозяйстве.

 - И ты извини, - улыбается Грибову Алексею Кожин.

 Как в пустом зале оказывается Бушуев Арнольд неведомо, но он там оказывается. Сидит в центре зала и внимательно наблюдает за подготовкой к концерту.

 В дверях маячит внушительная фигура одного из бравых молодцов – обидчиков Кожина. Нельзя все-таки совсем без охраны.

 Кандидату в мэры надоедает оставаться незамеченным. Он ровно три раза, с паузой, хлопает в ладоши.

 Замирает Соловейчик, поворачивается к Бушуеву Кожин. Только электрик, ворча нехорошие слова, продолжает налаживать проводку.

  - Браво! – говорит Бушуев. – Телесные повреждения не могут помешать трудовому усердию наших людей. Вам не больно, господин Кожин?

 - Нет, все в порядке, - нехотя отзывается Кожин.

 - Я здесь, чтобы принести извинение за излишнее усердие своих подчиненных, - говорит Бушуев. – Вы мне нравитесь, честное слово. Люблю людей неподкупных, - пересаживается поближе к сцене  Бушуев. – Впрочем, один умник говорил, что мир –  это рынок, где нужно уметь себя продать. Признайтесь, Кожин, сколько вам отвалил наш любимый мэр?

 Молчит администратор.

 - Ну, колитесь! – настаивает Бушуев.

 - Не скажу, - отзывается Кожин. Он не на кандидата в мэры смотрит, а пристально изучает  свободным глазом  молодца в дверях.

 - Вот я и говорю, - доволен Бушуев. – Все продается и покупается, только цену знать нужно. Видать продешевил.

 Тем временем, Кожин спускается со сцены, идет по проходу к бравому молодцу.

 Бушуев провожает администратора любопытным взглядом.

 Кожин подходит к охраннику кандидата и без промедления наносит ему удар правой в челюсть. Молодец к такому повороту событий  не готов. Отлетает он к стене и даже на пол начинает сползать, но быстро приходит в себя и демонстрирует полную готовность совсем ослепить бедного администратора.

 - Стоять! – командует охране Бушуев. – Не трогай его, хватит!

 Отмщенный Кожин возвращается к сцене, где электрик – Грибов перестает ворчать, возвращается, заметно пошатнувшись, к фанерке за кулисами и, похоже, готовится продлить прерванный сон.

53.  Холл гостиницы. Семен Милов первым спускается на место сбора перед концертом. Видит Кожина, останавливает его, хотя сам занят разговором по сотовому, при этом держит мобильник подальше от уха, как это обычно бывает, когда о содержании разговора все заранее известно… Отбой.

 - Все со всеми воюют, - вздохнув тяжко, говорит Милов. – Сын с тещей, дочь со свекровью, жена со всеми вместе. Что-то вроде семейной гражданской войны. Каждый доказать хочет, что он главный. Тоска, Филя… Что в клубе?

 - Все готово.

 - А с глазом что?

  - Производственная травма.

 - Бывает… Ну, иди.

54. На пороге своего номера Кожин сталкивается с Роговым. Тот в полном облачении, с инструментом и в парике.

 - Привет! Что с глазом?

 - Производственная травма.

 - Бывает… Там тебя ждут.

55. В номере ждет Кожина Ольга.

 - Я тебе пластырь принесла, - говорит она. - И очки.

 - Ладно тебе, зачем?

 - Ну, ты все-таки на сцене.

- Ладно, клей, - разрешает Кожин.

56. Туалет. Перед зеркалом Ольга снимает с глаза Кожина повязку, налепливает на рассеченную бровь пластырь, напяливает на синяк Кожина очки.

 - По-моему здорово! – отступает на шаг Ольга.

 Кожин притягивает к себе женщину, целует. На этот раз Ольга покорна. Администратор не против немедленного продолжения, но  Ольга отстраняет его.

 - Ну, теперь вспомнил? – спрашивает она.

 - Что? – не понимает Кожин.

 Ольга молча поворачивается, уходит. Кожин видит ее, уходящую, в зеркале, затем вместо Ольги видит озабоченного, как обычно, Милова.

 - Я тебе что скажу, Филя, - начинает руководитель коллектива.- Одно спасение в этой жизни – лес…Только настоящий грибной лес всегда за болотом. Тут тропки знать надо… Понял?

 - Понял.

 - Хорошо выглядишь, - говорит Милов. – Круто смотришься, а мы в пролете.

 - Опять, что так? – спрашивает, покидая туалет Кожин.

 - Держи! – протягивает ему записку Милов.

 - Еще один писатель, - ворчит Кожин, читая записку: - " Я за харчи горло драть не приучен. Чао, мальчики!" Удрал? – возвращает Милову записку администратор.

 - Уполз, мерзкое насекомое. Смылся, гад, как не было. Что делать будем, Филя?

 - Что? Отменим концерт, извинимся, отдадим деньги – и домой.

 - Нет, Кожин, ты наш репертуар знаешь?

 - Как не знать.

 - Вот и споешь.

 - Сеня, ты же в курсе…

 - В курсе, слышал я тебя, как орал на площади.  Пошли, ребята ждут. Они тоже в курсе.

 57. От клуба до гостиницы не больше километра. На концерт группа движется пешком. Граждане города Боброва останавливаются в удивлении, глядя на такую процессию.

 Впереди рок-группы шагает шофер – Михалыч с трубой и трубит он в свою дудку так громко и пронзительно,

 что даже те, кому нет дела до приезжих музыкантов, прилипают к окнам. 

58. Клуб полон. Вполне возможно, поголовно все юное, подрастающее  поколение города собралось в этих стенах. Как положено, рассаживаются подростки шумно, с конфликтами и разными нехорошими словами.

 Но первый ряд занимает группа пожилых граждан, во главе с известным нам  стариком в облачении. Здесь тихо и чинно.

 За кулисами рок – группа готова к выходу.

 - Да, прикид у тебя, - покачивает головой Милов, разглядывая одежку Кожина. Администратор, не раздумывая, стаскивает с себя куртку и рубашку. Голый до пояса он готов к выходу на сцену.

 - Пошли, мальчики! – командует, довольный видом Кожина, Милов. – Победа или смерть!

 - Победа! – хором отзываются "мальчики".

 Кожин не сразу следует за всеми. Страшно Кожину, успокаивает солиста, как ни странно,   вид сладко спящего электрика Грибова.

 Старики выходят на сцену. Соловейчик считает нужным представить коллектив. Делает он это, гордясь и сияя:

 - Знаменитая рок-группа "В натуре" из столицы нашей родины! – кричит он в зал. – Концерт в память основателя группы, нашего земляка Алексея Боброва! Никакой попсы и фанеры! Живая музыка! Просим!

 Кожин ищет глазами в зале лицо нужное – и не находит. Молодежь Боброва здесь, строгие судьи здесь, Федор здесь и полиция представлена. Ольги нет.

 Но Милов уже рвет струны гитары. Богданов, начиная издалека, бережно трогает кожу своих барабанов. Паутина звуков затягивает – и Кожин начинает петь. Робко, потом все смелей и смелей.

 И зал отвечает ревом и свистом. Народ пришел праздновать – и не намерен отступать от правил поведения на таких концертах.

 Старики сидят, как строгая экзаменационная комиссия на отборе исполнителей. Только один из них начинает вздрагивать и ножками топотать, но получает толчок от старика в облачении – и застывает в предписанной, судейской неподвижности.

  Первый номер проходит с успехом. Рок-группа, приняв бурные знаки внимания, начинает второй с соло на барабане.

 И тут гаснет свет. "Ночь" на сцене, "ночь" в зале. Гитары немы, музыканты в полной растерянности. Даже Богданов оставляет в покое ударные.

 Темный, привычный к такому ходу событий, зал начинает искриться огнями зажигалок, оживать бродячими лучами фонарей. Пронзительно пищит девица в задних рядах. Гудит недовольная публика. Праздник испорчен.

    - Кина не будет!!! – истошно орет кто-то из зала.

                          КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЕРИИ

                                  ВТОРАЯ СЕРИЯ

 1. Музыканты в растерянности. Молодежь начинает расходиться.

  Ситуацию спасает вечно спящий электрик – Грибов. "Неположенные" крики будят электрика. Пробудившись, он сразу же зажигает мощную лампу на солярке и выходит с ней на сцену.

  - Чего шумим? – интересуется электрик.

  - Свет давай! – кричат электрику из зала.

 - А вот он, - поднимает лампу электрик.

 Дружный хохот в ответ, дружный и благодарный, потому что Грибов продолжает концерт своим деятельным пробуждением.

 Милов находит выход.

 - Люди! – обращает он к залу. – Гитары есть?

 - Найдем… Держи!

 Над головами плывут к сцене две гитары.

 Соловейчик, с безбожным скрипом, выталкивает из-за кулис пианино. При этом задняя стенка инструмента отваливается.

 Рогов и Милов настраивают гитары, Кожин пробует качество клавишного звука. Все это происходит под возобновленное соло на ударных.

 Наконец гитары готовы, готов и Кожин. Возможно, этот номер без электричества станет самым удачным в творческой биографии нашего коллектива. Они "зажигают".

 И зал снова оживает в пламене страстей.

 Наладив порядок, электрик – Грибов уходит к своей фанерке, оставив лампу на сцене. Наградим его подушкой, прежде не отмеченной, пусть спит.

 Мы же снова на сцене.

 - А теперь специально для пожилых граждан города Боброва русская народная песня "Вниз по матушке по Волге!" – торжественно и строго объявляет Соловейчик.

 Зал недовольно гудит.

 - Вниз по матушке по Во.. по Волге, - начинает неокрепшим баском Кожин, найдя нужный аккорд на пианино. – По широкому раздолью. Поднималась непого… погода. Погодушка немалая.

 - Погодушка немалая, погудушка нема… немалая, - подхватывают Милов, Рогов и Богданов, оставивший свои ударные.

 Рок-группа поет, забыв о сцене и о том, где все они находится, забыв и о том, кто перед ними. "Волга" волнуется, а зал затихает до полного штиля.

 - Вниз по матушке по Во… по Волге, - поют гости из столицы. – Приворачивай, ребята! Приворачивай, ребя… ребята ко крутому бережку.

 Подлинное никогда не спорит, не воюет друг с другом. Это халтура и ложь имеют обыкновение толкаться, лягаться и душить друг друга. В этой фразе, пожалуй, переизбыток пафоса. Никому из героев ее не дать, но в ней суть происходящего.

 Слушают "свою" песню ветераны. На глазах  старика слезы.

2. Ночь. Темень непроглядная. Свет только от фары мотоцикла Соловейчика, доставившего Кожина к дому Ольги, но за окнами этого дома мерцание.

 Кожин у двери. Стучит. Ему открывают почти сразу. Контуры Ольги на пороге.

 - Кто там стучится в поздний час?  - спрашивает она.

 - Конечно я. Финдлей, - не сразу, но отвечает гость.

 - Ступай домой, все спят у нас, - продолжает Ольга.

 - "Не все", – сказал Финдлей, - растерянно отвечает Кожин. – Ты это откуда?

 - Научил один человек, десять лет назад, - говорит Ольга. – Ну, что ты стоишь – проходи.

3. В доме Ольги горят те самые  большие свечи в старинных канделябрах, но теперь от свечей этих осталось совсем немного.

 Без постельной сцены обойдемся, но Кожин и Ольга рядом.

 - Тогда, здесь, в этом городе – это была ты? – говорит Кожин. – И эти свечи, и балерина за дождем – все было…. Какая я все-таки скотина!

 - Ты был тогда пьяной и веселой скотиной, а я тогда красилась, и мне хотелось замуж, и еще уехать из Боброва, куда угодно, а ты был столичным гостем и очень мне понравился…. Вру, я в тебя влюбилась, сразу, с первого взгляда…. Ты так пел… Женщины любят ушами.

 - Я пел сегодня, - говорит Кожин. – Голос вернулся – и я пел, а тебя не было…. Я жить захотел сегодня, а тебя не было.

 Молчит Ольга.

 - Я пел, а тебя не было, - повторяет Кожин. – Завтра еще один концерт, ты придешь?

 - Зачем? – говорит Ольга. – Я даже не знаю, зачем ты здесь сейчас, рядом? .. Спи, Кожин, спи…

 Он устал, слишком много событий, и Кожин послушно засыпает.

4. Во сне Филипп вновь видит зал, наполненный молодыми лицами, но лица эти, в полной тишине, ведут себя странно: они не кричат, не приветствуют музыкантов на сцене. Они  просто стоят и держат перед собой горящие свечи.

5. Кожин просыпается, потому что девочка Соня внимательно на него смотрит.

 - Привет! – говорит Кожин. – Доброе утро.

 - Ты теперь у нас жить будешь? – спрашивает Соня.

 - Не знаю, - говорит, помолчав, Кожин. – Может быть…Если твоя мама разрешит.

 - Соня! – появляется Ольга. – Ранец сложила?

 - Нет еще.

 - Давай быстрей, опоздаешь.

 - Ма, он теперь у нас жить будет? – повторяет девочка.

 - Что за глупости! – сердится Ольга.

 - Пусть живет, - говорит, уходя, Соня. – Мне не жалко.

 Дверь за девочкой закрыта. Кожин пробует притянуть к себе и поцеловать Ольгу, но тщетно.

 - Хватит! – говорит она. – Одевайся и уходи.

 - Совсем? – вздыхает Кожин.

 - Совсем, - подтверждает Ольга.

 - Зачем тогда?

 - Что?

 - Эта ночь, ты и я…

 - Я же говорила, что не знаю зачем…. Бывает… Ты же не знал десять лет назад, почему здесь оказался, в этом доме и со мной…

 - Ты обиделась, - говорит Кожин. – Это правильно… Я бы тоже…

 - Дело не в обиде, - невесело улыбается  Ольга. – Я, наверно, хотела, чтобы все вдруг вернулось… Все, что было давным-давно, вся та счастливая жизнь, а не вышло, не получилось.

 - Ну, извини тогда, – говорит Кожин.

 - За что?

 - Не оправдал ожидания, - одевается гость.

 - Не оправдал, да, - подтверждает Ольга.

 - Мне показалось…. Тебе было хорошо ночью.

 - Зато утром плохо.

 - Гонишь меня, значит? – помедлив, спрашивает Кожин.

 - Гоню.

 - Вот так, без завтрака?

 - Без, - говорит Ольга.

6. Улица города. Не спеша топает в школу Соня, за спиной ранец. Кожин догоняет девочку, идет рядом.

 - Прогнала тебя мама? – спрашивает Соня.

 - Точно, - не спорит Кожин.

 - Ты не думай, она не злая, - говорит девочка.

 - Я и не думаю… Ранец тяжелый, тебе помочь?

 - Помоги, - разрешает девочка.

 Дальше они идут рядом. Кожин несет ранец Сони.

7. У гостиницы группа подростков окружает заезжий автомобиль. Видимо, такие иномарки не часто появляются в городе Боброве. Интересует их, конечно, сама модель, а не хозяйка машины, спящая за рулем в салоне.

 Кожин машину узнает, а потому открывает дверцу. Вспугнув большую часть подростков, он садится рядом с молодой женщиной.

 - Ты верен себе, Филипп, - не открывая глаза, говорит женщина, – не любишь спать в гостинице… Кто на этот раз?

 - Когда ты приехала? – спрашивает Кожин.

 - Час назад… Пол - ночи гнала, чтобы тебя увидеть, мой милый, - открывает глаза женщина. – Спать хочу, умираю… У тебя есть номер?

 - Есть.

 - Пошли!

 Женщина покидает машину быстро. Дама она энергичная, порывистая: джинсы, толстый свитер, короткая стрижка.

 - Стоп! – говорит она. – Чуть не забыла! – отогнав мальчишек, Жанна открывает объемный багажник. Он практически пуст за исключением пачки печатной продукции. Жанна открывает пачку, берет одну из книг.

 - Мой последний шедевр, Кожин, – "Любовь к бабочкам".

 - Правильно, - вздыхает Филипп, – бабочек нужно любить.

 - Всегда и везде, мой милый! - Жанна на одной и книг пишет размашисто, фломастером: "Филиппу! С любовью! От автора!".

8. В холле гостиницы Милов ловит Кожина. Смотрит на Жанну, отводит Филиппа в сторону.

 - Я тебе что скажу, - начинает Милов. – В лесу ходить по тропам - грибов не найдешь.

 - Точно, - согласен Кожин. – Что дальше?

 - Филя, где тебя черти носят?

 - Встретил одну знакомую.

 - Ее что ли? – кивает в сторону Жанны Милов.

 - Нет.

 - Получается, к тебе голос вернулся вместе со знакомой, - усмехается Милов. – И даже с двумя.

 - Считай, что так.

 - Значит, будем жить? – совсем уж тихо спрашивает Милов.

 - Попробуем, - отзывается Кожин.

9. Номер гостиницы. На подушке лысый череп соседа Кожина. Сладко спит бас-гитара.

 - Где твоя койка? – спрашивает женщина.

 - Вот, - показывает на свою кровать Кожин.

 - Белье чистое? - стаскивает свитер женщина.

 - Чистое, да.

 - А это кто? – хмурится женщина, ткнув пальцев в соседа Кожина.

 - Рогов Дима.

 - Он, надеюсь, не агрессивен? – спрашивает, зевнув, женщина, устраиваясь на кровати Кожина.

 - Нет, - отзывается Кожин. Филипп сидит в кресле и смотрит на незваную гостью.

 Есть люди, обладающие счастливой способностью – засыпать мгновенно.

 Открыв глаза, Рогов видит совсем не то, что ожидал увидеть.

 - Кто это? – шепотом спрашивает он у Кожина.

 - Жанна, - коротко отвечает Кожин.

 - Слушай, - шепчет Рогов. – Я ее, кажется, в ящике видел. Книжки, вроде, пишет?

 - Пишет, - подтверждает Кожин.

 - Не читал, - честно признается Рогов.

Кожин сидит и смотрит на спящую женщину так, словно хочет разгадать секрет ее появления.

 Дверь открывается. В номер заглядывает Милов. По его виду можно легко догадаться, что у группы снова возникают проблемы.

10. Коридор гостиницы. Милов ведет за собой Кожина и начинает, как обычно, издалека:

 - Вот, кажется, какая роскошь - наш русский лес, а за богатством этим - беда горючего материала: дома, избы, дворцы, церкви – все сгорало и не раз.

 - Ты это к чему? – обернувшись, косится  на дверь в свой номер Кожин.

  - В пожарах, Филя, исчезало нажитое, кров, реликвии прошлого, корни самой народной жизни. Пласт культуры. Понимаешь?

 - Понял, - отзывается Кожин. – Дальше что?

 - Главное – беда в том, что чаще всего пожары происходили зимой и по ночам, - останавливается Милов. - Может быть, отсюда эта вечная наша русская бездомность, равнодушие к крыше над головой, легкий отказ от традиций, невольный культ души от бессилия тела. Впрочем, это тебя не касается. Ну, насчет тела.

 - Красиво! – согласен Кожин. – Так что случилось?

Вместо ответа Милов открывает дверь в один из номеров.

11. В номере журчит кипящая вода в стакане с кипятильником. Жуковский открывает банку с консервами. Богданов хлеб режет.

 - Вот, - говорит ударник, увидев Кожина. – Приполз, Жук, обратно. Билет не смог достать на Москву. Вся страна валит в столицу. Магнит такой огромадный, а к ней народ, как опилки…

 - Филя, друг дорогой! – приветствует Кожина Жуковский. – Ты у нас оказывается опять Шаляпин. Молодец!

 Тут и Рогов появляется в номере.

 - Так получилось, братцы, - говорит Жуковский. – Не на вокзале же спать, там скамейки жесткие… Вот и вернулся.

 - Кожин пел, - говорит с вызовом Рогов. – И пел классно!

 - С чем вас всех и поздравляю, - говорит Жуковский, вываливая консервы на тарелку. – И пусть поет…. А завтра утречком все вместе, дружным коллективом - домой…

 - Вот и замечательно! – доволен Богданов. – Вот и договорились.

- Больше всего на свете предательство ненавижу и предателей, - говорит Рогов.

 -  Да ладно, тебе, Рог, чего ты? Хочешь чаю? – предлагает Рогову ударник.

 Кожину дальнейший разговор неинтересен. Он уходит.

 12. Знакомое нам кафе на набережной. Кожин пьет кофе с бутербродом. Жанна расправляется с омлетом.

 - Ты, Филя, бомж, - говорит она. – Расшифровываю: ты лицо без постоянного места жительства. Но даже неандерталец стремился жить в своей пещере, так?

 - Правильно, - говорит официантка Настя.

 - Сгинь, - советует ей Кожин.

 Настя пожимает плечами и отходит к стойке.

 - Прямой долг любой, нормальной женщины сделать так, чтобы мужчина, наконец, обрел свой дом. Согласен? – продолжает Жанна.

 - В копеечку! – с восторгом отзывается Настя, она и от стойки все слышит.

 - Крепкий, из камня, чтобы не сгорел, - бормочет Кожин.

 - Ты это о чем? – не понимает женщина.

 - Просто… Что ты сказала насчет дома?

 - Дикость, средневековье, - отодвигает пустую тарелку гостья, - когда только у мужчины есть право предложить женщине руку и сердце. Так?

 - Голос ко мне вернулся, - говорит Кожин. – Я вчера пел.

 - Поздравляю, но с голосом, без голоса – ты, Филя, все равно бомж. Причем, как я вижу, в очередной раз битый… Итак: я три года жду от тебя слова, которые ждет от мужчины каждая любящая женщина. Мне надоело! – поднимается Жанна. – Хватит, Кожин, нам пора стать мужем и женой! 

 Настя берется за мобильник.

 - Вот так сразу? – спрашивает Кожин.

 Настя мобильник опускает.

 - Так и сразу! - решительно подтверждает Жанна. – Я давно уже не девочка, ты давно уже не мальчик. Пора, дорогой мой, пора.

 - И ты за этим приехала?

 - Вчера вечером никак не могла заснуть. Потом все решила. Села за руль – и вот я здесь прошу у тебя руку и сердце. И мне не кажется это недостойным и унизительным.

 - Жан, – подумав, отзывается Кожин. – Ты, кажется, свой новый роман здесь и сейчас пишешь, снова о трудной любви, да?

 - Перестань! Я серьезно.

 - Не знаю, - отодвигает чашку Кожин. – Спасибо, конечно, но…

 - Никаких но! Я знаю, ты человек нерешительный, сомневающийся, вечно в каких-то терзаниях, но хватит, Филипп, хватит!

 - Ко мне голос вернулся, но тут  Жук не смог билет на Москву достать, - говорит Кожин.

 - Причем тут твои насекомые?! - сердится Жанна. – Филя, ты знаешь – у меня есть всё… Нормальное желание поделиться всем с человеком, который тебе дорог.

 - Ты меня покупаешь? – поднимает на Жанну глаза Кожин.

 - Я делюсь с тобой, кретин! – орет Жанна.

 Вот этого Настя выдержать уже не может. Подходит к столику:

 - Еще что будете заказывать? – спрашивает она сердито.

13.  Площадь у мэрии и гостиницы. Хорошо бы памятник или бюст на постаменте вождя мирового пролетариата. Здесь и дощатая трибуна. Перед трибуной десятка три жителей города и знакомый нам полицейский чин чуть в стороне.

 На трибуне Арнольд Бушуев со своими бравыми молодцами. Здесь  предвыборные лозунги и плакаты. Наглядной агитации больше, чем граждан перед трибуной.

 Кожин намеревается пройти мимо, но Жанна останавливается за спинами собравшихся. Писатели – народ любопытный.

 - Говорят у нас в России – дураки и дороги! – фальцетом выводит Бушуев. – Не знаю. Был во многих странах. Дураков хватает везде, но таких дорог, как в нашем Боброве, не видел нигде! Правильно говорят в народе: "Наш новый асфальт сходит весной с первым снегом!" – взгляд Бушуева останавливается на Кожине, но особенно заинтересовывает кандидата в мэры Жанна. – А что творится с нашей подстанцией! – продолжает Бушуев. – Вчера, во время концерта столичных музыкантов, снова погас свет. Позор!

 - Позор! – подхватывает пара голос - и аплодисменты. Впрочем, жидкие.

 - Господа - товарищи! – продолжает Бушуев. – На нашем митинге присутствует знаменитая писательница Жанна Ухватова! Попросим ее сказать несколько слов!

 Снова аплодисменты. Господа и товарищи поворачиваются к Кожину и Жанне.

 - Ты куда? – пробует удержать писательницу Кожин, но тщетно.

 Жанна на трибуне. Она на полголовы выше Бушуева. Видимо, по этой причине кандидат в мэры смотрит на нее с нескрываемым восторгом.

 - Дорогие горожане! – начинает Жанна. – Дорогие, да… и уважаемые, но я вижу рядом с собой и перед собой одних мужчин. Где ваши женщины? Разве то, что случится с вашим городом им безразлично? Разве они не хотят жить в лучшем, спокойном и безопасном мире? Где они, ваши замечательные жены, подруги, сестры?!

 С восторгом смотрит на Жанну Бушуев.

 А Кожину становится скучно, очень скучно. Он уходит, преследуемый сильным, хорошо поставленным голосом Жанны:

 - Верю – ваш кандидат в мэры – человек достойный, но неужели в вашем прекрасном городе не нашлось ни одной женщины, способной… 

14. По дороге в клуб Кожина перехватывает Андрей Жуковский.

 - А что? – говорит Жуковский. – Симпатичный городишко. Мне он даже чем-то понравился… Вчера, говорят, полный клуб был? Аншлаг?

 - Кажется, - думая о своем, отзывается Кожин.

 - Погоди! – останавливает Филиппа Жуковский. – Спешишь на репетицию, да?

 - Назначено.

 - Я, Филя, давеча петь отказался… Сам понимаешь, не место было… Виноват, да, но вернулся же… Так что же я зря в этом телятнике трясся?

 - Чего ты хочешь, Жук?

 - Вчерашний концерт твой, сегодня – мой, - предлагает Жуковский. – По-моему все честно, по - братски.

 -  Честно, да, - уходит Кожин.

- Так я ребятам скажу, что у тебя опять с голосом хреново? – предлагает Жуковский.

 Уходит Кожин, но в сторону от клуба. Снова догоняет его Жуковский.

 - Понимаешь, неудобно как-то, ты, вроде, распелся, а тут…

 - Чего тебе нужно, Жук, чего ты от меня хочешь? – снова останавливается Кожин.

 - Тебе одному скажу…. Билеты были, мог уехать, - говорит Жуковский. – Да не смог…. В кои веки такое… Пусть даром, но сцена, люди… Понимаешь?

 - Я думал – ты жадный и глупый стал, а ты еще ничего, - говорит Кожин.

 - Вот и договорились, - рад Жуковский.

 15.  Спортивная площадка у школы. Федор тренирует баскетбольную команду.

 Кожин сидит на скамье под навесом и наблюдает за тренировкой. Федор его видит, но не спешит оказаться рядом, но тут звонок издалека, от здания школы, приходится ребят отпустить.

 Филипп пользуется опустевшей площадкой. Подбирает мяч, бросает в корзину. Бросает еще раз – попадает. Федор молча следит, как резвится гость из столицы.

 Потом Кожин и Федор сидят рядом.

 - Выгнала она тебя? – спрашивает, помолчав, журналист и спортсмен.

 - Выгнала, - не спорит Кожин.

 - Тяжелый характер, - вздыхает Федор.

 Молчит Кожин.

 - Знаешь, я решил про тот случай с тобой…. Ну, на набережной,  ничего не писать, - говорит Федор.

 - Правильно, - отзывается Кожин.

 - А редактор требует, даже грозит, потом мэр, - бурчит Федор.

 - Тогда пиши, - разрешает Кожин.

 - Не буду, - решителен Федор.

 - Герой… Орден сейчас выдать или потом?

 - Лучше потом…. К тебе женщина приехала, она кто? – помедлив, спрашивает Федор.

 - Книжки пишет, про любовь, - отзывается Кожин.

 - Тачка у нее крутая, - говорит Федор.

 Поднимается Кожин.  Вновь берет мяч, бросает его в корзину – и попадает.

 - Ты зачем приходил-то? – спрашивает  Федор.

 Кожин только плечами пожимает в ответ.

 16.  Куда Кожину идти? Только в гостиницу – больше некуда. Открывает он дверь в свой номер, а навстречу Филиппу поднимаются два дюжих молодца.

 "Инстинкт жертвы" заставляет Кожина отшатнуться и оказаться в коридоре перед захлопнутой дверью, но он сразу же понимает бессмысленность означенного инстинкта и снова открывает дверь.

 Молодцы дружно делают шаг вперед.

 - Бить будете? – спрашивает Кожин.

 - Зачем? – отзывается один из молодцов. Шеф и Жанна Григорьевна просили отобедать с ними.

17. Распахиваются стальные врата, пропуская джип к усадьбе Бушуева.

18. Кандидат в мэры и Жанна, оживленно и даже весело переговариваясь, ждут Кожина за столом на свежем воздухе, неподалеку от пустого бассейна, по дну которого, шурша, ползает механическое существо чистильщика на проводе.

 Молодцы подводят Кожина к столу и ретируются. Жанна порывисто поднимается навстречу Филиппу, нежно обнимает его и усаживает в кресло.

 - Знаешь, Арди, когда мы познакомились? - рассказывает Жанна. - Филя украшал надгробный памятник моего последнего мужа. Помнишь, Кожин?

 Филипп кивает.

 -  Мой последний, - печально продолжает Жанна. – Любил не только деньги, но и власть. Этого его погубило. Учти, Бушуев.

 - Учту, Жанет, обязательно, - обещает  с улыбкой кандидат в мэры, переводит взгляд на Кожина. – Что-то наш гость не весел. Есть вопросы?

 - А вода где? – показывает на бассейн Филипп.

 - Чистим, дорогой мой, чистим… Все в этом мире нуждается в чистке и уборке.

 Тут появляется один из молодцов с подносом, уставленным разными яствами, и сам молодец украсил себя белым фартуком с кружевами. Молодец разливает коньяк по рюмкам.

 - За встречу! – поднимает рюмку кандидат в мэры. – Надеюсь, счастливую. Я начал читать твою книгу, Жанет! Впечатляет. Читал и плакал

 - Спасибо, - благодарит Жанна, показывает на Кожина. – А этот гнусный тип ни разу доброго слова не сказал.

 - Не верю! – в ужасе от такой несправедливости Бушуев.

 Кожин пить не торопится. Механический чистильщик бассейна кажется ему самым интересным объектом на ближайшей территории

Пригубив коньяк, кандидат в мэры смотрит в спину молодцу в фартуке.

 - Не люблю женский персонал, - поясняет он. – Болтливы и любопытны.

 - Ты половой расист, - принимается за еду Жанна. – Это стыдно…. В моем романе "Любовь к муравьям" есть такой герой. Он плохо кончил… Филя, попробуй этот паштет… Очень и очень… Знаешь, Арди, почему я приехала в ваш город?

 - Знаю, да, ты говорила, -  смотрит на Филиппа кандидат в мэры.

 - Я примчалась за тысячу верст, чтобы предложить этому человеку руку и сердце, -  Жанна на Кожина пристально смотрит. – А его интересует, почему  пустой бассейн.

 - Есть бассейн, - бурчит Кожин. – Должна быть вода.

 - И, как ты думаешь, что он мне ответил? – продолжает Жанна. – Этот жалкий кладбищенский бомж послал меня, куда подальше… Я рыдала, Арди… Я горько рыдала в душе.

 - От денег отказался, - покачивает большой головой маленький Бушуев. – От такой женщины отказываешься? Что ты за человек, Кожин? Ты меня позови, Жанет… Все брошу.

 Филипп выпивает все-таки коньяк залпом, но потом поднимается, чтобы спуститься в бассейн.

 Там он ходит по дну за механическим существом.

 - Артист, - раздраженно говорит Жанна, – клоун!

 - Точно, - пытается отбить чечетку Филипп, потом руки разводит в поклоне. – Концерт окончен.

 - И не жди аплодисментов! – кричит Жанна.

 - Я и не жду, - выбирается из бассейна Кожин. Уходит…

Навстречу Филиппу вырастает фигура молодца в фартуке.

 - Пусти его, пусть идет, - машет рукой Бушуев.

19. У железных врат Кожина, чуть ли не силой, останавливает Жанна.

 - Ты обиделся, Филя!? Ты на меня обиделся, на твою Жанну? – дальнейшее она шепчет, потому что неподалеку, у калитки, стоит другой бравый молодец. – Только не ревнуй. Ты думаешь, мне нужен этот провинциальный мыльный пузырь? Все это так: знакомство с жизнью, провинциальные нравы… Мне нужен ты, Кожин.

 - У тебя, Ухватова, сколько мужей было? – спрашивает Филипп.

 - Не смей называть меня по фамилии, - сердится женщина.

 - Ладно, извини, не буду, так сколько?

 - В паспорте? – уточняет Жанна.

 - В нем.

 - Всего четыре.

 - Вот я и не хочу быть пятым.

 - Ты будешь последним, - обнимает Кожина Жанна. – Обещаю.

 - Это вряд ли, - освобождается Филипп. – Опять получится знакомство с жизнью… Был генерал, был художник знаменитый, был бизнесмен…Этот, как его… Теперь пришла очередь бомжа кладбищенского и клоуна.

 - Проваливай! – резко, отступив на шаг, освобождает Кожина Жанна.

 Бравый молодец открывает перед Филиппом звучный чугун калитки.

20. Город Бобров вдалеке. К усадьбе Кожин был доставлен. Назад он топает ножками. Впереди пустынная дорога, но везет Филиппу.

 Догоняет его ПАЗ Михалыча. Без просьб останавливает  шофер свой автобус – МИР И ЛЮБОВЬ!

 21. Везет Михалыч в город Бобров очередную свадьбу. В салоне и молодожены, и гости. Веселая,  в общем, компания встречает  Кожина, как долгожданного гостя. Здесь и Богданов вместе с дородной дежурной по гостинице. Похоже, он свои 100 грамм уже давно выпил.

 - Филя, друг! – орет Богданов. – И ты здесь!

 Такая счастливая жизнь.

 Наливают Кожину шампанское в пластиковый, одноразовый стакашек… Кто-то  орет: "Горько!!!". Молодожены целуются взасос, даже дикая тряска им не мешает.

 Тут и Михалыч от души "оттягивается" на своей мятой трубе.

 Богданов на ухо Филиппу шепчет.

 - Какая женщина, Филя, какой объем души и тела! Мечта! Я ее люблю… Любовь, Филя, это не вздохи на скамейке, а дар Божий.

 Потом поют гости что-то не очень веселое. Тяжко вздыхает невеста, а жених пробует утешить ее очередным поцелуем.

 Шум "бомжу" Кожину не помеха. Он засыпает на заднем сидении ПАЗа.

22. Страшный сон приходит к Филиппу. Вот он с гитарой наперевес выходит на громкий, привычный шум зала.  Бьет по струнам…

 И вдруг видит, что шум призрачен, он исчезает, а зал совершенно пуст, только на "галерке" две одинокие фигуры… Звук сам по себе и зал сам по себе. Сначала все неразборчиво в зале, а потом все ясней и четче: Ольга и Соня….

23. Будит Кожина Михалыч.

 - Приехали!

 В салоне автобусе нет ни гостей, ни молодоженов. Исчезла свадьба.

 - Что, Михалыч, кончились твои отчеты? – поднимается Кожин.

 - Пишем, - обещает веселый шофер ПАЗа.

 24. "Реставрационная" в музее. На этот раз Ольга приводит в порядок старую, керосиновую лампу причудливой формы. Кожин  сидит у другого конца дощатого стола.

 - Что-то здесь не так, - говорит Кожин.

 Ольга поднимает глаза на Филиппа.

 - Что-то здесь не так, - повторяет Кожин.

 - Когда-то, талантливый мастер, с любовью, сделал эту вазу, а кто-то бездарный и равнодушный ее сломал, - будто сама с собой разговаривает Ольга. – Вещи, как люди, тоже болеют и умирают. Их надо лечить.

- Что-то здесь не так, - упрямо повторяет Кожин.

 - Все так, - говорит Ольга. – 10 лет назад та ночь для тебя ничего не значила…. Совсем ничего… Сегодня эта ночь для меня ничего не значит. Мы квиты. Вот и все.

 - Я тебе не верю, - поднимается Кожин. – Что-то здесь не так.

 - Заладил, - невесело улыбается Ольга. – Ты не переживай, Кожин… Сегодня у вас прощальный концерт… Вы уедете…. И все будет так, как было.

 - Было плохо, очень плохо, - говорит Кожин.

 Ольга заканчивает работу, складывает инструменты, снимает халат.

 - Мне нужно идти, - говорит она. – У нас свой концерт, в школе.

 - Говоришь, бездарный и равнодушный! - вдруг кричит Кожин. – Но можно не нарочно, случайно сломать!…. Просто так, даже не понимая, не замечая, что ломаешь.

 - Можно, - подумав, соглашается Ольга.

25. Улица города. Они идут рядом: Ольга и Кожин.

 -  Тяжелый у тебя характер. Прав твой Федор, - ворчит Филипп. - У меня так всегда было: с бодуна ничего никогда не помнил. Медицина! Должна ты понять!

Молчит Ольга.

 - Ты не пришла на концерт, - говорит Кожин. – Я думал, что придешь.

 Молчит Ольга.

 - Жук вернулся, Жуковский, - говорит Кожин. – Сегодня он соло-гитара.

 - К тебе женщина приехала? – спрашивает Ольга. – Говорят, красивая.

 - Старый друг, - не сразу врет Кожин. – Романы пишет: "Любовь к пчелам", "Любовь к стрекозам", "Любовь к бабочкам" и так далее.

 - Про насекомых?

 - Нет, про любовь…. Как один – все про любовь.

 Молчит Ольга.

26.  Небольшой актовый зал школы забит до отказа. Кожину и Ольге приходится стоять у дверей.

 На сцене детский хор поет одну из старых, добрых песен.

 Солирует Соня. 

 Сбоку от сцены стоит Федор. Слушает он голосистую девочку – прямо светится его, обычно суровая, физиономия.

 - Счастливый отец твой Федя, - говорит Кожин. – Любит Соню. Ты посмотри, как слушает.

 - Он не отец, - негромко отзывается Ольга.

 - Что ты сказала?

 - Федор не отец Сони, - повторяет теперь уже громче Ольга.

27. В холле гостиницы останавливает Кожина Милов.

 - Знаешь, почему в лесу чистый рай, - начинает он. – Потому что там нет ненависти, как и во всей природе. Волк зайца жрет не потому, что ненавидит – голод, жить-то надо, птицы насекомых потребляют по той же причине. А теперь скажи, что заставляет человека пожрать ближнего?

 - Это ты о своем семействе? – рассеянно спрашивает в шаге Кожин.

 - О нем – любимом, но не только, - подтверждает Милов, - Вот скажи, почему я вдруг готов сожрать Жука с потрохами?

 - Потому что Жук, - отзывается Кожин.

 - Правильно, а ты почему скис, почему решил ему концерт отдать? За свое, Филя, драться надо. Так жизнь устроена.

 - Скучно это, – отзывается Кожин.

 - Чего скучно-то?

 - Драться за свое…. Скучно локтями… А потом…  Опять что-то с голосом, - объясняет в шаге Кожин.

 - Ох, Филя, врешь, - оставляет его в покое Милов.

28. В номере гостиницы беседуют Рогов и Жанна. Жанна, как обычно, красноречива, Рогов сдержан. Появление Кожина не мешает ходу беседы.

 - Да, женщина добилась многого, - говорит Жанна. – В политике, прежде всего, и в спорте. Вот бокс на Олимпиаде, штанга… Но в таком случае, почему мужчины не хотят осваивать художественную гимнастику или там… танцы в бассейне. Это половой расизм чистой воды.

 - Заставим, - обещает Рогов, провожая взглядом Кожина. – Будут танцевать.

 Сидит Филипп в полной задумчивости на своей койке.

 - Ладно, мне пора, - спохватывается деликатный Рогов. Набросив куртку, уходит.

 Теперь Жанне не до общих тем. Подсаживается она к Кожину.

 - Что, Филя, не весел, нос повесил? – спрашивает Жанна.

 Молчит Филипп. Жанна обнимает его за плечи.

 - Филя, дорогой мой.  Ты не прав был давеча у Арнольда. Это в молодости можно себе позволить играть в жизнь. С возрастом не до игр. Я уже давно не девочка, тебе за сорок. Пора просто жить.

 - Я, Жан, в жизнь не играл, - поворачивается к гостье Кожин. – Я в смерть играл.

 - Ты это о чем? – не понимает Жанна.

 - Раньше, да, было, - бормочет, думая о своем, Кожин. Вдруг резко поднимается, сбросив руку Жанны, выскакивает из номера, не прощаясь.

29. Бежит Кожин, торопится по улице города Боброва. Надо бы, чтобы долго бежал до одышки, когда-то сильно пьющего человека. Пусть остановится, чтобы отдышаться, прислонившись к фонарю дорожному или к стене… Пусть, отдышавшись, снова бежит.

 Зря так спешит Кожин. Крыльцо дома Ольги, украшенное нелепыми колоннами. На крыльце сидит пес – Пират – и подвывает привычно. Филипп мог бы сразу сообразить, что дома нет никого, но для верности он толкается в дверь – заперто.

 Потом собака и человек сидят на крыльце рядом. Кожин обнимает пса.

 - Вот ты, Пират, свободное животное, - говорит он. – Тебе одиноко – ты воешь. Человеку одинокому как завыть? В психушку определят сразу. Человеку выть от одиночества не положено. Вот он и молчит, когда выть хочется…. Человек ходит, улыбается, он ручку жмет разным типам… Тут и не определишь, что с ним такое… Понял?

 Судя по морде собачьей, все понимает Пират.

  Ольга и Соня идут к своему дому. Сумки несут. Видимо, в магазине были.

 Пират радуется так, будто век не видел хозяев. Кожин, поднявшись, на Соню смотрит.

 - Мог сам войти, - говорит Ольга и снимает большой ключ с гвоздя у двери. Ключ какой-то особенный, будто  сделан в позапрошлом веке по индивидуальному заказу.

 Ольга открывает этим ключом дверь, поворачивается к Кожину.

 - Входи, раз пришел, - говорит она.

30.  Дом Ольги. Кухонный отсек у холодильника. Здесь Ольга вытаскивает продукты. Соня ей помогает. Кожин с девочки глаз не сводит.

 - Оль, - говорит  Филипп. – Нам поговорить надо.

 - Говори, - разрешает Ольга.

 - Без свидетелей.

 - Иди, Сонь, погуляй, - говорит Ольга. – Только недолго, ладно?

 - Терпеть не могу секреты, - сердится Соня. – И когда шепчутся. В ухе тогда щекотно и противно.

 - Мы шептаться не будем, - обещает Кожин.

 - Ладно, - смотрит на Филиппа девочка. – Тогда пусть.

 Уходит.

 На кухне, какие дела? Кухонные. Ими Ольга и занимается. Кожин рядом трется, никак начать не может.

 - У Сони, когда день рождения? – наконец, спрашивает Филипп.

 - В июне, - оставляет хлопоты Ольга и поворачивается к Кожину.

 - Я здесь был в октябре… Точно помню… С тобой был в октябре, - помедлив, говорит Филипп. – Дожди помню, холод собачий.

 - Может быть, - возвращается к готовке Ольга.

 Кожин с силой поворачивает к себе женщину.

 - Соня моя дочь, да?! – кричит он.

 - Отпусти меня, - освобождается Ольга.

 - Соня моя дочь? – успокоившись, повторяет вопрос Кожин.

 Молчит Ольга.

 - Поет классно… И вообще на меня похожа, - бормочет Филипп, ладонью закрывает половину лица. – Вот, выше губ – копия.

 Молчит Ольга.

-  Не молчи, пожалуйста, не молчи.

Садится Ольга.

- Нет, - говорит она. – Соня не твоя дочь.

- А чья? Где ее отец? – снова кричит Кожин.

- Далеко… Он нас бросил…

- Где "далеко"? Кто он, откуда взялся?

- Какая разница.

- Нет! Я тебе не верю!

- Придется поверить…. Иди, Филипп…. У тебя своя жизнь, у нас – своя, - поднимается Ольга, чтобы вернуться к прежнему делу.

 Входит Соня.

 - Дождик пошел, - говорит она.

 Кожин подходит к "одноглазой" девочке, снова пристально смотрит на Соню, вдруг, решившись, снимает упавший волос с ее куртки.

 - Вот! – резко поворачивается Кожин к Ольге, подняв волос над головой. – Можно анализ ДНК сделать. Я докажу! Это просто! По телеку видел… Я докажу!

 - Какой же ты дурак, Филя, - говорит женщина. – Какой же ты все-таки дурак.   

31. У мэрии и клуба, как уже отмечалась, детская площадка. Под мелким дождиком и зонтиком сидит у площадки кассирша. Сидит без надобности. Пусто на площадке. Вот только стоит Кожин и на аттракционы  смотрит. Потом подходит к кассирше.

 - А мне можно? – спрашивает он.

 - Чего можно-то? – спрашивает кассирша.

 - Ну, туда, - показывает на площадку Фидипп.

 - Пьяный, что ли? – интересуется кассирша.

 - Могу дыхнуть.

 - Весишь-то сколько?

 - Кил шестьдесят, не больше, - оценивает свой вес Кожин.

 - Сто рублей, - говорит кассирша. – И обувь сними.

 Расплатившись, Босой Кожин забирается на резиновую подушку батута. Оттолкнувшись, прыгает, взлетает, толкается, снова взлетает…

 Из салона джипа Бушуева наблюдает за Филиппом Жанна, потом она салон покидает.

 - Жанет, - пробует остановить ее кандидат в мэры. На этот раз он без охраны и сам за рулем.

 - Отстань! – бесцеремонна Жанна.

 Билетерша пробует преградить ей путь.

 - Куда?

 Но остановить Жанну Ухватову невозможно. В обуви забирается она на "батут" и начинает прыгать вместе с Кожиным. У Жанны даже выше прыжки получаются.

- Все резвишься, - говорит она "скачущим" голосом. – Ты, Филя, не бомж и не клоун. Ты большой ребенок.

 - Согласен, - не спорит Кожин.

 - А Бушуев говорит, что ты не так прост, себе на уме, - подпрыгивает Жанна.

 - И он прав, - перестает взлетать Филипп.

 - Хитер ты, Кожин. Я тебе что на это скажу…  Ходил, ходил Дарвин в зоопарк, - говорит, тоже успокоившись, Жанна. – Мартышками любовался. Видит – хитрые, жадные, похотливые, суетливые существа – и решил, что человек произошел от обезьяны.

– Что мне в тебе, Жанка, нравится: говоришь ты лучше, чем пишешь, – заключает Филипп.

 - У меня только в этом году тираж под 300 тысяч, - напоминает Кожину Жанна.

 Сидят они рядом на "батуте". Кожин в носках, Жанна в дорожных туфлях.

 - Количество, Жанка, это еще не качество, – говорит Кожин.

 Издалека, из джипа, смотрит  на них Арнольд Бушуев

 - Тебе никогда не нравились мои романы, - говорит Жанна.

 - Это точно, - не спорит Кожин, – мура, Жанет, твои книжки - сопли в сахаре.

 - А хочешь, я брошу писать… совсем, – поднимается Жанна. – Нам с тобой до ста лет хватит.

 - Не хочу до ста, да еще на чужие жить, не приучен.

 - Тут… Твоя… Она в музее работает? – спрашивает, помедлив, Жанна.

 - Откуда ты?

 - Город маленький. Все про все знают… Это пройдет, Филя, как сон пройдет.… Старый друг лучше новых двух.

 - Боюсь, не пройдет, - поднимается Кожин. – Пошли. Тебя Бушуев ждет.

 32.  Номер гостиницы. Рогов читает  не свежую  газету. Филипп у окна стоит. Явно не знает, как жить дальше.

 - Вчерашние газеты интереснее свежих, - говорит Рогов.

- Что ты сказал? – поворачивается к нему Филипп.

- Старые новости уже не так опасны и тревожны, как сегодняшние, - заключает Рогов.

     - Не знаю,- говорит Кожин. – Может еще опасней.

     - Нет! Поверь мне, старому живодеру… Вот пишут, что покончил жизнь самоубийством миллиардер Джим Керри. Яхты у него, дворцы, пять жен и пятьдесят любовниц. Записку оставил: "Как вы мне все надоели! Пошли вы!.." Странный человек: "пошли" не они, а он – на радость наследникам. Ладно, дело прошлое. Я, Филя, это прочел и подумал, что надо родиться счастливым. Не получится, ты хоть весь в шоколаде – один конец. 

     -   Старые новости, - думая о своем, говорит Кожин. – Бывают такие, что покруче всего, что есть и будет.

 - Это ты о чем? – спрашивает Рогов.

 - Помнишь ту женщину в автобусе, с девочкой, - подходит к Рогову Филипп. – Мы с ней когда-то, десять лет назад… И ребенок, может, мой… Понимаешь?

 - Что проще… Как там у Жванецкого: "Одно случайное движение – и ты отец".

 - Димыч! Я не шучу!

 - Не серчай, Филя… Все замечательно получается – семья,… Был ты один, и вдруг у тебя родная кровь, - складывает газету Рогов.

 - Она говорит, что Соня не моя дочь, - снова отворачивается к окну Кожин.

 - Правильно говорит…. Они одно целое: певунья эта малолетняя, одноглазая и мама… Если мама не твоя, то дочь только ее. Не с того боку ты зашел, Филя.

 Пауза.

 - Скажи, Рог? – вдруг выпаливает Кожин. – Что такое счастливая жизнь? Бывает она?

 - Наверно, - не спорит Рогов. – Я тебе скажу Филя, что такое счастливая жизнь. Это, когда ты живешь там, где тебе нравится, с теми, кто тебе дорог и делаешь то, что любишь и умеешь. Вот и все. Все просто.

 - Проще некуда, - усмехается Филипп.

 33.  В клубе особых дел у Кожина нет, но приходит он в клуб, для порядка. Здесь и Соловейчик. Топчется эта пара по сцене, а за кулисой спит на своей фанерке электрик – Грибов.

 - Ты, говорит, всю жизнь на твоем мотороллере ездить будешь, до старости, - рассказывает Соловейчик. – А у меня, может, эта… клаустрофобия, может для меня машина – замкнутое пространство, а на мото, как на коне: ветер, свежий воздух.

 - Ты, Эдик, джигит еврейской национальности, - решает Кожин.

 - Хоть и так, - согласен Соловейчик. – Вот я  ей говорю: Ты, Катя, русская женщина. Куда ты меня зовешь? Куда нам ехать?…

 - А она что? – думая о своем, спрашивает Филипп.

  - Что? ... Обычно: Земля Обетованная, родина предков, дети опять же, какое у них здесь будущее? Родина предков? Предки мои все, как один, на нашем кладбище, здесь, в Боброве: отец, дед, прадед… И могилки целы… Война до нашего города не дошла… Пушкина читал?

 - Приходилось.

 - Вот это? "Два чувства дивно живы нам. Они дают для сердца пищу: любовь к отеческим гробам, любовь к родному пепелищу". Понял, да?    

 - Слушай, Пушкин, ты здесь родился, учился, женился, – говорит Кожин.-  Ты должен все и про всех знать… Я про Ольгу из музея… Кто ее дочери отец? Что люди говорят?

 -  Не знаю, - помолчав, отзывается директор клуба. – Ничего такого…. Не гуляла она…. Совсем не гуляла…. Потом, видим, с пузом ходит… Родила, а там и замуж вышла за Федора… Все и решили, что Федор Сонькин отец. Он и не отказывался. Может так и есть.

  Уходит Кожин.

 - Люди как делятся? – кричит ему в спину директор клуба. – На домоседов и путешественников. Я – домосед. Что проще? А она не понимает.

 - Дуры бабы – все, - ставит точку электрик.

34. Спортивная площадка. Федор, забравшись на стремянку, чинит сетку на ободе баскетбольной корзины.

 - Ну, дал тебе Бог рост, вырос каланчей – зачем сетку рвать? - ворчит он. – А меня, Кожин, из газеты выперли… Это ты виноват.

 - Ну, извини, - бормочет Филипп. Он  терпеливо следит за работой Федора. Тот, сделав дело, спускается со стремянки.

 - Оно тебе надо, - говорит Федор Кожину. – Жил себе спокойно, без забот и живи.

 - Но это моя дочь, моя! – вдруг начинает  кричать Кожин.

 - Чего ты разорался? – хмурится Федор. – Нашел частную собственность… "Моя"… Ребенок – человек живой - не мяч футбольный.

 - Все-таки не понимаю, - говорит Филипп. – Неужели Ольга тебе никогда не говорила, кто отец Сони?

 - А я и знать не хотел, - смотрит в сторону от Кожина Федор. - Я Соньку любил и люблю, как свою.

 Нужна пауза.

 - Идем,  - резко поднимается Кожин.

 - Куда?

 - К мэру вашему, куда еще?

35. На стене кабинета мэра большой, плазменный телевизор. По экрану, под музыку, модели ходят, показывают шедевры облачения плоти.

 В кабинете его хозяин, Филипп и Федор.

 Мэр рыбок в аквариуме кормит, слушает Кожина.

- У меня тут отчеты о состоянии разных дел в городе Боброве, - Филипп издалека показывает мэру плоды творчества Михалыча.

 - Кто написал? – интересуется мэр.

 - Вопрос неправильный, Григорий Иваныч. Главное – о чем?... – Вот этот о состоянии оповещения граждан Боброва насчет ЧП… Ну, там наводнения или цунами… Насчет ЖКХ…

 - Покажи, - протягивает руку мэр.

 - Нет уж, - прячет отчеты Кожин. - Сигналы есть… Тревожные, однако, сигналаы. Вам не отдам… Этому – Арнольду Бушуеву – может разберется.

 - Разберется он, - усмехается мэр. – Жди.

 - Правильно, - кивает Кожин. – Есть у меня друг в Белом доме. Ему и дам почитать, когда вернусь… Привет! Пошли, Федор.

 - Куда? – останавливает их мэр. –  Что я тебе скажу, гость ты наш столичный…   Не так всякие недостатки-недоделки достали, как проверки по их поводу, - звонит по сотовому. – Волобуев… Чего там у тебя с Федором?... Нет, ты меня не понял… Писака он  хороший… Пусть работает…Будь! – отбой. Мэр поворачивается к Кожину. – Давай твои отчеты.

 - Отдам, - обещает Кожин. – Вот завтра, утречком, прямо перед отъездом – и отдам.

36. Кожин и Федор идут мимо все той же детской площадки.

 - У тебя чего? – интересуется Федор. – И в самом деле – друг в этом самом доме. Или загнул для форса?

 -  Почему загнул? Я, Федя, никогда не вру. Витей друга зовут. Он там сантехником работает.

 - Ну, ты крутой! Как ты его! Самого Зубова! – в восторге Федор.

  - Я ж тебе говорил, - вздыхает Кожин. – Чужие заморочки, Федя, решаю без проблем. Свои - никак…. Вот не было у человека ни одной родной души. Тетка меня воспитывала, но и ей царство небесное, а тут вдруг…

 - Ну что ты душу из меня тянешь, не знаю я! – клянется Федор.

37. Дом Ольги. Хозяйка колонны реставрирует, шпаклюет трещину. Рядом Пират сидит, рядом с Пиратом – Кожин.

 - Ладно, - говорит Филипп. – Пусть так… Сонька не моя дочь… Пусть, но я не смогу без тебе. Не смогу больше.

 - Это как понять? Ты мне в любви объясняешься? – спрашивает Ольга.

 - Слушай, - сердится Кожин – враг пафоса. – Мне не 18 лет…. Даже не тридцать.

 - К сожалению, - говорит Ольга. – И все-таки, скажи просто: " Я люблю тебя, Оля".

 - Знаешь, - говорит, помедлив, Кожин. – Сколько у меня женщин было – никому в любви не признавался. Только одной девочке в восьмом классе, честное пионерское.

 - Ну и молчи дальше, – разрешает Ольга, бросив дело, уходит.

 Кожин останавливает ее, притягивает к себе, целует, и только потом бормочет, не выпуская Ольгу из объятий:

 - Я люблю тебя, Оля…. Я очень тебя люблю.

38.  После таких бурных признаний положено снова отправить героев в постель, но автор не уверен, что это будет к месту и времени. В содержании последующего разговора уверен, как и в том, что говорят это люди внезапно, но тесно прижатые случаем и судьбой друг к другу.

 - Ты меня забыл, - говорит Ольга. – Вычеркнул сразу из памяти… А я … каждый день, все 10 лет, 3000 дней!… Счастье всего на одну ночь… Как психоз какой, помню – и все. Не могла отвязаться…. К знахарке даже ездила, в Воронец… Я лечилась от тебя, Кожин…. Как от болезни лечилась… Я, наверно, Соньку потому родила, что не могла тебя забыть.

 - И Федор потому? - осторожен Филипп.

 - Да, наверно… И тут автобус Михалыча, и ты в нем – живой или призрак – сразу не могла понять, голова кружится, сердце стучит, чуть в обморок не хлопнулась.

 -  Это ты меня накликала, - говорит Кожин. – Каждый день вспоминала – вот я и попал в тот автобус, не мог не попасть.

 Входит Соня, и Ольга отстраняет Филиппа.

 - Сонь, - говорит она. – Этот человек твой отец.

 Девочка внимательно и серьезно смотрит на Кожина.

 - Пусть будет, - говорит Соня.- Он мне нравится.

39.    Новейшая иномарка у гостиницы. В машине Жанна. Заводит она мотор, но тут видит счастливого Кожина – и  глушит свои "двести лошадей". Гудит призывно.

 Филипп видит Жанну, распахивает дверцу, и охотно садится рядом с ней.

 - Жанка! – орет Кожин. – У меня есть дочь! И есть женщина, которую я люблю!

 - Поздравляю, - говорит Жанна. – Счастливая жизнь.

 - Счастливая, да! – орет Кожин и делает попытку из салона выскочить.

 - Сидеть! – властно останавливает Кожина Жанна.

 - Ну, сел, - подчиняется Филипп.

 - Успокоился?

 - Вполне.

 - Дочь у него, любимая женщина, -  говорит Жанна. – А может у тебя таких дочерей по России дюжина, а любимых баб и того больше.

 - Нет! – кричит Кожин.

 - Ну, хорошо… Одни такие…  А что ты им сможешь дать? Ты себе самому ничего дать не смог.

 - Себя могу дать, - помедлив, отзывается Кожин.

 - А что ты есть, Филя? – рывком разворачивает Кожина к себе Жанна. – Что у тебя есть? Комната в подвале от бабки Агафьи? В твою пещеру зайти страшно, не то, что жить…Ты бомж, Кожин…Что ты умеешь? Чему за всю жизнь научился?… Пел хорошо, правда… Но кому ты теперь нужен? Здесь останешься? Что делать будешь? Могилы на кладбище копать? – замолкает Жанна, словно сама пугается своих слов.

 Молчит и Кожин. Удар точный наносит ему эта женщина, почти нокаут.

 - Без наркоза режешь, - наконец говорит Кожин. - Но всё - правда… Для других копал и себе выкопал.

 - Ты хороший, Филя,… ты добрая душа, - смягчается Жанна. - Только сам знаешь: хороший человек – не профессия.

 - Все так, - не спорит Кожин.

  - Оставь их в покое, - говорит Жанна. – Они привыкли к этой жизни. Им здесь, в этом болоте, было хорошо и спокойно без тебя, так и будет. Не вороши то, что сложилось. Согласен?

 Кивает Кожин.

 - Помнишь, Филя, какой ты был через год после операции? – спрашивает Жанна.

 - Как не помнить….

 - И что ты мне тогда говорил?

 - И это помню, - не отказывается Кожин.

 - Вот и замечательно! -  Жанна заводит мотор. Ведет машину с максимально возможной, на улицах города, скоростью.

 - Куда это мы? – спрашивает Филипп.

 - Я тебя похищаю, - улыбается Жанна. – Через три часа, если без пробок, мы дома. И все – ты больше не бомж!

 - Вернись… Мне в гостиницу… рюкзак, - бормочет Кожин.

 - Я тебе тысячу таких куплю, - обещает Жанна.

 - У меня концерт! – кричит Филипп.

 - Твои концерты впереди, Кожин, - обещает Жанна.

 - Да стой ты! Стой! – требует Филипп.

 Жанна и не думает останавливаться.

 - Жанна! Я не могу так! Стой! Куда ты?

 В ответ Жанна только увеличивает скорость.

 - Кожин, пристегнись!

 В ответ Филипп пробует распахнуть дверцу.

 - Не дергайся, Филя, заблокировано, - сообщает ему Жанна.

 Так они въезжают на мост через реку. Кожин, похоже, перестает сопротивляться похитительнице, смирившись со своей участью, но вдруг прибегает к последнему средству: рывок всем телом к рулю автомобиля.

 Иномарка Жанны чуть не врезается в ограждение моста. Она вынуждена остановится.

 - Ты псих! Идиот! - орет женщина.

 - Жан, - спокойно говорит Филипп. – Все, что ты про меня сказала – чистая правда, но ты не моя женщина, и я не твой мужик. Все здесь просто… Пойми ты, не твой!

 - Почему? – растерянно и совсем уж по-женски спрашивает Жанна.

 - Откуда мне знать, почему. Не моя – и все.

 - А эта метелка из музея – твоя? – еле слышно спрашивает Жанна.

 - Моя, -  отвечает Кожин.

 - Иди к черту! –  разблокировав двери, кричит Жанна и выталкивает Кожина из машины, - Проваливай!

  

 Кожин уходит к городу. Жанна уезжает, но, все же, использует последний шанс: тормозит, выскакивает из машины, кричит в спину Филиппу.

 - Филя! Вернись! Я считаю до десяти!

 Кожин шагает, не оборачиваясь.

 Ничего не выходит со счетом. Всего лишь до пяти считает Жанна, садится в машину, уезжает…

 Две точки: человек и машина расходятся в пространстве. Одна поглощает метры стремительно, другая – медленно.

40. Не спеша шагает Кожин к гостинице города Боброва. И вдруг слышит он за спиной рев мотора. Поворачивается – летит прямо на Филиппа иномарка Жанны. Успевает Кожин отскочить в сторону, мимо проносится автомобиль автора любовных романов.

  Вот и центр этого города, а там и трибуна, на которой совсем недавно, агитировал за себя Бушуев с компанией. Теперь действующий мэр стоит перед небольшой группой избирателей.

 Чем хорош небольшой город: все нужные люди всегда под рукой. В стороне от группы граждан стоит Федор Диктофон в руке держит. Видимо, занят журналист освещением предвыборной компании мэра. Впрочем, он еще одной работой загружен: рядом с Федором коляска.

 В коляске сладко спит грудной младенец.

 - Твой? – останавливается рядом с журналистом Кожин.

 - Мой… Петр Федорович.

 - Красавец!... А у меня дочь… Сонькой зовут… Ольга сама…

 - Давно знаю, - выключает диктофон Федор.

 - Чего раньше молчал?

 - Не мое дело… Слушай, Кожин, ты мне сразу понравился… Даже не знаю чем…Оставайся… На кой тебе столица? Там дышать нечем и пробки.

 - Так я все пешком, - говорит Филипп. – Остаться?... Что я у вас делать буду?

 - А в Москве что делал? – младенец голос подает, и Федор начинает качать коляску.

 - На кладбище работал, - не сразу отвечает Кожин.

 - У нас тоже кладбище есть…. А можно…. Устрою в школу… Преподавать будешь ОХК.

 - Чего? – не понимает Кожин.

 - Основы художественной культуры, - объясняет Федор. – Ну, там хор есть, сам слышал… Петь будешь учить.

 - Какой из меня учитель, - усмехается Кожин.

 - Ну, как знаешь, - снова включает диктофон Федор.

 Бушуев лично драл горло. За мэра речь держит его помощник:

 - Друзья! Что мог сделать для нашего города Григорий Иваныч, то он и сделал. От добра добра не ищут. Вам обещают золотые горы, но все это пустые слова… Да, у нашего Арнольда Бушуева, добрые намерения, но этими намерениями вымощена дорога в ад. За все, за любую мелочь, - платить будете вы…

 Уходит Кожин. Его и раньше не волновали предвыборные страсти в этом городе.

 Вот и гостиница. Бежит, торопится к гостинице Ольга. Как тут недавно бежал Кожин, боясь упустить нечто важно, так и она бежит.

41. Небольшой, запущенный сквер, неподалеку от гостиницы. Фундамент от памятника, на котором угадывается давно замазанная, но плохо, надпись: СТАЛИН.

 Скамейка деревянная, похоже, еще с тех (сталинских) времен.

 - Мне сказали, что ты уехал, - говорит Ольга.

 - Меня увезли, - признается Кожин. – Пробовали увезти.

 - Та женщина?

 - Она, - кивает Филипп. – И все мне обо мне рассказала… Чистую правду, кстати…. Я никто, Оля…. Ноль без палочки… Бомж, клоун… Я неудачник, Оля…

 - Почему тогда?… Она тебя увезла. Зачем ты ей такой?

 - Это загадка…. Сам не могу понять… Но правда, все правда… Я же тебе говорил… Все было, но все потерял… Все, кроме своей чертовой жизни, никому не нужной…. Ругаться хочется.

 - Матом?

 - Им, как еще.

 - Нельзя, - запрещает Ольга.

 - Ладно, не буду…. Понимаешь, ходишь в потемках. Рожу свою поганую не видишь, а тут перед тобой зеркало…Да я и сам знал…

 - Зачем ты мне все это говоришь? – раздельно, четко произносит Ольга.

 - Не знаю.

 - Я думаю: ты просто испугался?

 - Кого?

 - Меня, Соню… Всего того, что за нами… Мне ничего от тебя не нужно, Филипп… И никогда не было нужно… Даже тогда, когда совсем было трудно, - уходит Ольга.

 - Да подожди ты! – останавливает ее Кожин. – Ты пойми! Что я смогу вам дать? Об этом думаю! Башка трещит… Чем смогу помочь, если я себе самому не могу помочь?!... Плыву, как щепка по течению… Ты могла меня найти… Тогда, десять лет назад… Ты могла меня спасти… Нас спасти…. Я же не знал!

  - Ну вот, теперь я во всем виновата, - усмехается Ольга. – Все правильно, Кожин.

 На этот раз она уходит решительно. Силой останавливает Ольгу Кожин. Обнимает, целует, бормочет:

 - Прости…. Сам не знаю, что говорю…. Прости, Оль.

 Уходит Ольга. Больше не останавливает ее Филипп.

 В полном он расстройстве, даже на пронзительный гудок не обращает внимания, а мимо Кожина мчится, на возможной по ухабам скорости, автомобиль Жанны. Она за рулем, а рядом с Жанной, похоже, счастливый Арнольд Бушуев.

42. Номер гостиницы. Лежит Кожин на койке личиком в подушку. В номере Милов, Рогов и Богданов.

 - Лес, други мои, - говорит Милов. – Это перемена декораций. Отрада и восторг!

 - Ты достал со своим лесом, - проверяет пустоту фляжки ударник.

 - Молчи, алкаш несчастный! – шипит на Богданова Рогов.

 - Я в порядке! Я всегда в порядке! – оправдывается Богданов.- Может человек на радостях принять лишний стакан боржома.

 - Пора, - говорит Рогов, присев на койку Кожина, – Вставай, Филя.

 - Идешь по грибы, а тут поган – паша – мухомор, - начинает Милов. – И это в радость! Без мухомора и белых грибов лес не даст. Так и в жизни, Филя. Пройдет и мухоморное время. Главное – вперед!

 Рогов так на Милова смотрит, что тот сдается, подняв руки.

 - Ладно, молчу.

 - У кого радость, у кого – горе, - поднимает палец Богданов. – Надо, Филиппок, знать, кого выбирать, на какую карту ставить.

 - Заткнись! – советует и ему Рогов.

 - Молчу, - согласен Богданов. – Тут проза бессильна. Я тебе, Филя, скажу стихами: "Все проходит в этом мире. Даже запахи в сортире".

 - Ты, Богдан, пьянь несчастная и пошляк, - говорит Милов.

 - Насчет пьяни согласен, а за пошляка ответишь! – строг ударник.

 - Я вообще не понимаю! – не выдерживает Милов. – Тут трое стариков: с колитом, гастритом, давлением и простатой - уговаривают здорового, молодого мужика не  ныть и не киснуть, а он…

 Кожин поднимает свой фонарь под глазом от подушки. Встает.

 - Пошли, - говорит Филипп, напяливая темные очки на синяк. – Я готов.

43. Клуб. Собственно, группа могла обойтись и без Кожина. Зал, как и в первый раз, полон и готов к "разогреву". Народ даже у двери толпится и в проходе сидит прямо на полу.

 За кулисами наши музыканты, Соловейчик, Филипп и электрик – Грибов, по обыкновению дремлющий на фанерке.

 Жуковский готов к выходу, голос пробует, гитару пристраивает поудобней.

 Директор клуба выходит к рампе.

 - Прощальный концерт "А натуре"! – орет он. Наши друзья: Миля, Рог, Богдан и Жук… Поприветствуем!

 Зал отвечает ором, свистом и аплодисментами.

 Кожина состав публики интересует интересует. Видит он ветеранов на первом ряду, дальше обычная молодежь, а у двери в друг видит Кожин Ольгу.

 Группа готова к выходу.

 - Жук! – говорит Кожин, вцепившись в гитару Жуковского. – Стой! Я петь буду!

 Заминка. Группа с любопытством следит, чем дело кончится. Жуковский ничего понять не может. Зато вернувшийся  к музыкантам Соловейчик все понимает. Да и электрик заинтересован конфликтом, садится на своей фанерке.

 - Филя, ты чего? – сопротивляется Жуковский. - Остынь, мы же договорились.

 - Мне надо, понимаешь, надо! – просит  Кожин.

 - Надо шоколада, - отталкивает Филиппа Жуковский, - а у нас мармелад.

 Зал шумит, требуя свое.

 - Ну, кто из вас? – хмурится Милов.

 - Подержи его, Леша, - просит электрика Соловейчик, показывая на Жука, готового выйти на сцену. – Только нежно.

 Грибов поднимается во весь свой немалый рост и заключает Жуковского в объятья. От неожиданности солист даже гитару из рук выпускает в руки Кожина.

 - Ну, вперед! – командует довольный Милов.

44. Сцена. Поет Филипп. Возможно, так поет, как никогда прежде не пел. Бывают в нашей жизни моменты, когда мы "поем"  только для одного человека. И, как правило, этот человек – женщина. Впрочем, почему моменты. Возможно, все наши годы мы доказываем одной, прекрасной даме, что чего-нибудь стоим.

  Залу на этот интим наплевать. Зал, как положено, беснуется. А за "безумием" зала – спокойное лицо Ольги.

45. Дом Ольги. Ночь. И они снова рядом: Филипп и Ольга. "Хаос" разговора, реплики, слова мечутся "тенями".

 Догорают свечи в старинных канделябрах.

 - Я что-нибудь придумаю, - говорит Кожин. – У "Пингвинов" солист заболел, может меня возьмут на подмену. 

 - Ты не вернешься, - негромко произносит Ольга.

 - Перестань! Я должен найти работу и крышу нормальную. Я приеду за вами.

 - Ты не вернешься, - повторяет Ольга.

 - Но почему!? С чего ты взяла?! Не говорит так! – возмущается Филипп.

 - Ты не вернешься, - упрямо повторяет Ольга. – Может быть… Лет десять… Через десять лет мне будет сорок пять… Через десять лет я стану старухой….

 - Ты никогда не станешь старухой! – искренне врет Кожин.

 Догорев, гаснет одна из свечей.

 - Тебе калитку отвори, - вдруг вспоминает Ольга.

 - "А ну!" - сказал Финдлей, - вторит Кожин.

 - Ты спать не дашь мне до зари.

 - "Не дам!" - сказал Финдлей.

 - С тобою ночь одну пробудь.

 - "Побудь!" - сказал Финдлей.

 - Ко мне опять найдешь ты путь, - бормочет Ольга.

 - Всегда! – не по тексту заключает Кожин.

 Филипп обнимает, целует Ольгу. Как говорится, нет у него больше слов, остаются только жесты.

46. Дом Ольги. Утро. Ольга, Соня, Кожин. Завтрак. Все тихо, спокойно, по-домашнему. Дочь внимательно на Филиппа смотрит.

 - Я тебя папой пока не буду называть, - говорит Соня. – Я тебя буду по имени…. Или по фамилии, ладно? Твоя как фамилия?

 - Кожин, - отзывается Филипп.

 - Значит, и моя такая должна быть? – спрашивает девочка.

 - Если захочешь, конечно, - согласен Филипп.

 - Возьми меня с собой, Кожин, - вдруг говорит Соня. – Я никогда большой город не видела.

 - Возьму обязательно, - смотрит на Ольгу Филипп. – Тебя и маму. Вот устрою все – и возьму, приеду за вами.

 Встает, уходит Соня.

 - Ты не вернешься, - снова и совсем тихо повторяет Ольга.

- Перестань, - говорит Филипп. - Сколько можно?

Возвращается Соня и ставит перед Кожиным балерину в колбе, заводит игрушку ключом. Балерина танцует за струями водопада.

 - Это тебе, - говорит девочка. – Подарок.

47. ПАЗ Михалыча стоит перед гостиницей. Получаются, своего рода, проводы.

 Федор говорит Кожину:

 - Узнал я… Возьмут тебя на это ОХК, на полную ставку могут.

 - Спасибо, - благодарит Филипп.

 - Эта… Твоя… Арнольда увезла… Он теперь в Москве карьеру делать будет… Ладно, пошел я… Обнимемся? – спрашивает Федор.

 - Давай, - согласен Кожин.

 Обнимаются, уходит Федор.

 Очередь Соловейчика.

 - Ты, Филипп, пел, как Бог, - говорит директор клуба.

 - Ладно тебе, - отмахивается Кожин.

Громила мэра решительно подходит к Филиппу. Тот привычно отскакивает в сторону, но у громилы другое задание.

 - Григорий Иваныч просил напомнить насчет отчетов.

 - Михалыч! – кричит Филипп. – Тут мэр твои бумаги просит.

 - Какие бумаги! – шумит веселый шофер. – Да я ему каждый год по три экземпляра.

 - Слышал, - поворачивается к громиле Кожин. – И передай хозяину, что он мне должен пожизненно. Где Арнольд Бушуев? Нет Арнольда!

 Ни с чем отчаливает громила.

 Тут и Богданов с дородной дамой.

 - Прощай, моя ласточка, - обнимает даму ударник.

 - Прощай, мой сокол, - роняет слезу дама.

 Потом Соловейчик трясет руку Милова и Рогова.

 - Давай, садись! – торопит пассажиров  Михалыч. – А то опоздаем!

48. В автобусе хмурый Жуковский, а на заднем сидении Ольга и Соня. Девочка у окна, потом Ольга. Отстранившись, она уступает место Филиппу. Садится Кожин между девочкой и Ольгой.

Михалыч сам себе дает сигнал трогаться: играет на своей мятой трубе.

Едут.

Сидят музыканты как-то врозь, пространство салона позволяет.

 Надо думать, "сухой закон" остается позади. Богданов со вкусом прихлебывает из своей фляжки.

 - Какая женщина, Клавдия Васильевна! – говорит он, закручивая пробку. – Сказка!

 - Ласточка? - не без ехидства напоминает Жуковский.

 - Точно! – не держит обиду ударник. – Ласточка и мадонна.

Сразу за мостом дорога идет через лес. Богданов протягивает Милову фляжку. Тот и не думает отказываться, а, хлебнув, не может сдержаться от очередного пафосного сообщения:

 - Одна моя знакомая балерина говаривала: «Чтобы взлететь, нужно быть свободным от веса,  мыслей и забот». Только в лесу  чувствуешь настоящую свободу: никаких мыслей, никакого веса и забот.

 - Это точно, - согласен Рогов.

 - Все-таки, сволочи вы все, - ворчит Жуковский. – Чего я с вами мотался? Кинули, гады, на ржавые гвозди.

 - Сам виноват, - говорит Милов.

 - Ладно, - отмахивается Жуковский. – Летай себе без мыслей и забот, а меня не учи жить.

 Кожин, Ольга и Соня едут молча.

 Только Кожин держит в своей руке руку дочери.  Это тоже, своего рода, разговор.

 Музыканты стараются не смотреть в их сторону, никто к ним не обращается, словно "отдельно" едут Ольга, Соня и Кожин.

49.  Вокзал. Народу на перроне немного. Гнусный голос объявляет:

 - Пассажирский поезд Новгород-Москва, стоянка две минуты.

Михалыч помогает музыкантам погрузиться в вагон. Тут и прежняя старушка с козой и корзинкой.

 - Пирожки с грибами, пирожки.

Теперь уже рука Сони в руке Ольги. Стоит перед ними Кожин. Не знает Филипп, что говорить, что делать, как себя вести в эту последнюю минуту прощания.

- Давай, Филя! – кричит Рогов. – Трогаемся!

Поезд, и в самом деле, начинает медленно набирать ход.

- Кожин, давай! – орет еще кто-то из распахнутой двери в тамбур.

Молчит Ольга, молчит Соня.

 Очнувшись, поворачивается Кожин, спешит за уходящим вагоном, но чугун колес быстрей человека. Бежит на максимальной своей скорости Кожин, но поздно, поздно…

 Споткнувшись, падает Филипп. Неудачно падает, рассадив прежнюю травму – бровь. И снова кровь.

 Уходит поезд, но Рогов успевает выбросить из вагона рюкзак Филиппа, как раз под ноги старушки с козой…

 Сидит Кожин на грязном асфальте перрона, вытирает кровь с лица, потом как-то неуклюже поднимается: сначала на колени. Такая неприглядная картина: стоит человек на коленях, дышит тяжело, физиономия в грязи и крови.

 Филипп стоит на коленях и смотрит на Ольгу и Соню. Возможно, он ждет, что дочь и Ольга побегут к нему навстречу, но они остаются на том же месте, где стояли во время последнего прощания, словно женщина и ребенок ждут, когда Кожин, пусть из последних сил, но сделает шаг им навстречу.