Забавная получается ситуация. Вдумаемся. Кто такой Ганс Христиан Андерсен? Знаменитый
датский писатель. Все правильно – датчанин прославил свою родину. Дмитрий
Менделеев – великий русский ученый. Опять же все понятно – слава России,
рождающей гениев химии. С датчанами, русскими, китайцами, даже гражданами
государство Шри Ланка, все понятно, а с евреями, особенно с российскими
корнями, как всегда, «темный лес». Подозрительно по всем статьям звучит:
великий русский ученый Лев Давидович Ландау или прекрасный русский поэт Самуил
Яковлевич Маршак. Ухо режет, что-то здесь не так. Все верно, Иоффе или Ландау
работали в России, но почему же они русские, если были обрезаны в срок, а их
деды и бабки, что вполне возможно, даже русского языка не знали. Проблема!
Особенно тогда, когда в спор, если такой разворачивается, вмешивается
вероисповедание.
Здесь уже не просто «темный лес» вырастает, а
«дремучие, непроходимые джунгли». Представим себе на минуту: вдруг выясняется,
что тот же Ганс Христиан Андерсен перестал ходить в кирху, а тайно
пристрастился к буддизму. Ну и ладно, никому не придет в голову забирать у
датского народа этого замечательного писателя. С евреями, опять же, все «не как
у людей». Оставил веру отцов или вообще записал себя в атеисты – и ты уже не
слава еврейского народа, вообще непонятно кто и так далее.
Мне все эти разборки всегда казались
докучливой, малоинтересной ерундой, но весьма уважаемые исследователи
творчества тех или иных знаменитостей, этим вопросом интересовались упрямо, с
какой-то даже повышенной нервностью.
Читаю новейший сборник интервью Валентины
Полухиной «Иосиф Бродский глазами современников» и почти в каждом материале
пристально исследуется феномен происхождения нобелевского лауреата. В беседах с
евреями с особенной настойчивостью выясняет Полухина, кем, в конце концов, был
великий поэт?
Перечислю несколько вопросов известному публицисту и историку Михаилу
Хейфецу, отбывшему на каторге срок за написание предисловия к стихам Иосифа
Бродского: «Стоял ли он в этот период перед мировоззренческим выбором между
иудаизмом и христианством?» «Из трех составляющих мироощущение Бродского –
иудейства, античности и христианства – какая доминирует?» «То есть вы не
чувствуете противоборства иудейской и христианской парадигмы в судьбе
Бродского?» И так далее и тому подобное.
Ответы Михаила Хейфеца сводятся практически к
трем простейшим выводам: «В моем представлении принадлежность писателя к той
или иной национальной культуре определяется тем, к какой аудитории он мысленно
обращается; и я думаю, цивилизационно доминирует … российская культура с ее
мировым пространством, возникшим для нее во второй половине Х1Х и ХХ веках… Он
был и оставался патриотом, но – империи русского языка, империи российской
культуры,… «подданным русского языка».
Все здесь, в ответах этих, скажем так,
«приблизительно и неаккуратно». Если верить Хейфецу, любовь Бродского к
английскому языку и его первоклассное англоязычное творчество в прозе – это
чуть не предательство родины и отказ от «языкового» патриотизма. К какой
национальной культуре принадлежал Иосиф Бродский, когда писал свои эссе на
языке Шекспира?
В общем, отвечать на вопросы о культурной
принадлежности поэта, рожденного евреем, крайне трудно. И тот, кто решается
сделать это, неизбежно ступает на минное поле сомнительных рассуждений. Все
здесь запутанно и сложно.
«Вам известно, как он относился к своему
еврейству?» - спрашивает Валентина Полухина у друга Бродского Генриха
Штейнберга.
«- У меня такое впечатление, что почти никак… еврейский
комплекс – производная государственного антисемитизма…. В круге личного общения
эта тема возникала разве что в анекдотическом плане».
Замечательно! Есть юдофобия – есть евреи. Нет
ее – и евреев не существует. Логика ассимиляции груба и беспощадна. Впрочем,
можно понять видного ученого-вулканолога Генриха Штейнберга: четверть века он
провел вдали от национальных проблем – на Камчатке.
Впрочем, даже такой ассимилированный еврей,
как Штейнберг, не в силах избавиться от «еврейской начинки». И это характерно.
В одном из ответов Полухиной читаем: «Думаю, что двойной стандарт – это норма
человеческих отношений: к ближним своим относишься с любовью – по-евангельски,
по-христиански, а к дальним – по справедливости, то есть ветхозаветно,
по-еврейски. И полагаю, это правильно…. Ветхозаветный принцип справедливости,
«неотвратимости наказания», а не христианское «прощение», лежит в основе всех
правовых кодексов, независимо от веры, культуры, традиций».
Можем смело предположить, что взгляды Бродского на политику, далекие от
политкорректности и левого либерализма, в основе своей были сформированы Торой
(Заветом Ветхим), а не христианскими проповедями. Но это так, к слову.
Я знаю, что тут же возникнет хор возмущенных
(еврейских и русских) голосов и мне напомнят, среди прочего, о ежегодных стихах
Иосифа Бродского к Рождеству, но и здесь наблюдается некая странность. Вот
Валентина Полухина задает вопрос Бенгту Янгфельдту: «Тем не менее в своих
интервью он говорит, что предпочитает Ветхий Завет Новому Завету и иудаизм для
него «более привлекателен, чем ветхозаветное христианство». Чем вы объясняете
противоречие между этим признанием и тем фактом, что до конца дней своих он
посвящал рождению Христа ежегодное стихотворение?»
- Я думаю, что в каком-то философском отношении
Ветхий Завет был ему ближе. А как цивилизация, конечно, христианство
синонимично западной цивилизации.
И этот ответ слишком прост, потому что
исключает «человеческий фактор». Иосиф Бродский, как и любой большой поэт, был
«болен» гордыней, без которой никакое творчество немыслимо, невозможно. Почему
Бродский и не думал отмечать в своем творчестве другие христианские праздники,
кроме Рождества? Да просто потому, что и о себе он хотел думать, как о
богочеловеке, о Творце. Это о себе самом
он писал в стихотворении « 24 декабря 1971 года»:
«Знал бы Ирод, что чем он сильней,
Тем верней, неизбежнее чудо,
Постоянство такого родства –
Основной механизм Рождества».
Ирод – это палаческая, подлая власть,
юдофобия. Чудо – это он – Иосиф Бродский. И равнодалекость поэта от любого
ритуала, от любой ортодоксии – тоже от гордыни, от желания быть самостоятельной
единицей в мире толп. В этом желании быть не просто поэтом, а царем и пророком - и есть прямое еврейское наследство, может
быть, последнего гения мировой словесности.
И не думал открывать «Америку».
Вот один из ответов на вопрос Валентины Полухиной Уильяма Уодсворта: «… в страстном темпераменте
Иосифа, в его стремлении к нравственному и эстетическому абсолюту есть нечто
ветхозаветное. Иов, пророки, сам Иегова – у них у всех было много общего с ним.
Его мистическое отношение к языку, к очертаниям самих букв напоминает еврейский
мистицизм».
Сам Бродский писал об Уодсворте так: «за тридцать лет преподавания в
Америке я еще не встречал такого глубокого ума, каким обладает господин Уильям
Уодсворт».
Здесь я бы хотел сделать невольную ветку в
сторону. Борис Пастернак, как известно, еврейство свое терпеть не мог, и хотел
от него избавиться любыми путями, но хотеть и мочь – вещи разные.
Из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку
от 10 июля 1926 года: « Даю тебе полное отпущение от всех и вся. Бери все что
можешь – пока еще хочется брать!
Вспомни о том, что кровь старше нас, особенно
у тебя, семита. Не приручай ее. Бери все это с лирической – нет, с эпической
высоты».
Как же все точно в этом письме. Пастернак
пробовал «приручить свою кровь семита». Иосиф Бродский был благороднее и выше
этой пустой траты времени.
Иной
раз, привычный вопрос насчет еврейства Бродского уводил Валентину Полухину,
казалось, совсем в иную плоскость:
«Мне очень даже нравится еврейская эволюция!
Иисус сказал Самаритянке: «Спасение прибудет через евреев». Английская теория
эволюции – Чарльз Дарвин, Ричард Доукинс и им подобные – сводит человеческие
существа к взаимозаменяемым единица. Она приносит в жертву нас всех, обращает
нас в деньги, тогда как иудейство обращает нас в личность. Личность умирает и
возрождается – там самым остается. А это и есть самая главная эволюция». Лес
Марей – один из известнейших австралийских поэтов.
Именно такой личностью и был Иосиф Бродский.
Михаил Хейфец в своем интервью категоричен: «
Он с самого начала был и оставался российским поэтом и не мог, и не собирался
становиться еврейским «ни при какой погоде». Даже если бы приехал в Израиль,
все равно – я думаю, не стал бы еврейским поэтом».
Судя по всему,
национальную принадлежность художника Хейфец считает обязательным
признаком его значимости. Вполне возможно, это наследство советской,
гуманитарной выучки. Хейфец согласен с утверждением Ленина, что, «жить в
обществе и быть свободным от общества
нельзя». Но большой поэт, как раз, и стремится быть от этого общества
свободным. Впрочем, как и всякая личность, наделенная волей и талантом.
« Я не русский поэт, - писала Марина Цветаева
Райнеру Марии Рильке. – И всегда недоумеваю, когда меня им считают и называют.
Для того и становишься поэтом (если им
вообще можно с т а т ь, если им не я в л я е ш ь с я отродясь!», чтобы не быть французом, русским
и т.д.».
Для Бродского Цветаева была непререкаемым
авторитетом. Бродский тоже стремился быть только поэтом, считая это звание
самым высоким в мире, но никогда не переставал, да и не мог перестать, быть
евреем. И, прежде всего, изгоем и кочевником. В «Заметке о Соловьеве» он писал: «человек,
создавший мир в себе и носящий его, рано или поздно становится инородным телом
в той среде, где он обитает. И на него начинают действовать все физические
законы: сжатия, вытеснения, уничтожения».
Еще одно невольное признание в неизбежном
еврействе. Это дети Иакова «создали мир в себе», а потому и стали изгоями,
гонимым народом.
Между «обществом» и родиной огромная разница. Прав Лев Лосев, утверждая,
что «для Бродского родина – это люди, страдания которых он разделял в
сумасшедшем доме, в вагонзаке и на колхозном поле, это «уступчивость русской
речи», это русская литература, петербургская архитектура. От этой родины его
оторвать невозможно, она – его стихи, его кровь и плоть».
Все, повторю,
верно, но что, в таком случае, делать с другой, тоже подлинной родиной
Бродского: с поэзией Одена, с каналами Венеции или аудиториями Йельского
Университета?
Та же, по сути дела, история с «языковой родиной».
Язык – это всего лишь инструмент, полученный по наследству, как сама
естественная возможность речи или навык передвигаться в вертикальном положении.
Человек, вне зависимости от пола и расы, может владеть своим наследством легко
и красиво, а может даже не понять, какой удивительный дар ему достался.
Иосиф Бродский не получил в наследство
английский язык, но овладел им в совершенстве. И это не было предательством
«уступчивости русской речи», а было попыткой расширить свою малую родину до
размеров планеты Земля.
Тем не менее, попытки втиснуть поэта в одну из
привычных и знакомых ниш не прекращаются. Вот один из примеров из книги
Валентины Полухиной. Разговаривает она с Давидом Шраер-Петровым:
«- Вы считаете, что Бродский грешил гордыней?
- Я не думаю, что это грех.
- По христианской вере это большой грех.
- Да, но он не был христианином. Я не знаю,
был ли он иудеем…. Он не был ни иудеем, ни христианином. Он был язычником».
Вот и пристроен поэт. Компромисс найден. Никто
не в обиде. Язычник, что с него возьмешь.
Перетягивание каната продолжается.
« - Кто он был для вас в первую очередь? –
спрашивает Валентина Полухина у Анни Эпельбуэн. – Еврей, русский или
американец?
- Он был американско-русский еврей! Я его
спрашивала об этом. Он считал, что он еврей, он говорил, что никогда не ходил в
синагогу. Но если помнить, как он читал
стихи, это, конечно, удивительно: его манера имела что-то общее с кадишем в
сингагоге».
Об этом же рассказывал автору сборника
интервью Олег Целков:
«Читал он необычно: я никогда до этого подобного
чтения не слышал. Он походил на какого-то отчаянно молящегося еврея,
который, раскачиваясь т прикрыв глаза
веками, во весь голос пел этаким, я бы сказал, фальцетом в нос: пел все слова
подряд».
Но не прекращается страстное желание окрестить
Иосифа Бродского.
Вопрос Валентины Полухиной Татьяне Щербине:
«- Бродский говорил, что он «со своим
ощущением божественного ближе к богу, чем любой ортодокс». Слышали ли вы от его
родителей, что когда Мария Моисеевна находилась с сыном в эвакуации в Череповце, женщина, которая за
ним присматривала, крестила его без согласия Марии Моисеевны?
- Нет.»
Мне кажется, что игра, затеянная искусствоведами и биографами вокруг
еврейства Иосифа Бродского – совершенно пустая, никчемная затея.
У человека, где бы он ни жил и кем бы он не
был, нельзя отнять родину и факт происхождения. Бродский был евреем и
гражданином России – вот и все. Остальное - в его стихах и прозе. И каждый
волен извлекать из огромного наследия поэта все, что найдет необходимым. Но это
уже дело личное, интимное и обсуждению, как мне кажется, не подлежит.
Любопытно другое. ХХ век подарил России пять
поэтических имен высочайшего уровня: Цветаева, Ахматова, Мандельштам,
Пастернак, Бродский. Два имени принадлежат женщинам. Трое же остальных
богатырей русской словесности – евреи. Почему самыми выдающимися хранителями
великой, русской, поэтической речи стали потомки Иакова? Но это
вопрос для другого исследования, продиктованного поисками подлинного
мира между людьми, которые не в силах понять, что вопросы расы или религиозной
принадлежности – это не повод для разборок,
распрей, гордыни или стыда.
