ПИСЬМО ОТПТИМИСТА ИЗ МОСКВЫ

 - Дорогой мой. - пишет мне друг из Москвы. - Не понимаю и не принимаю твое настроение. Сам же писал в одной из статей: "Не забудем и слова Георга Фридриха Гегеля: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса». Участвовать в фарсе с трагической маской на лице – дурной вкус. "

 Ну, так сними эту чертову маску. О каком возвращении в сталинизм ты пишешь? Ты не заметишь, как все нынешние трюки Кремля превратятся в фарс. Ты только посмотри на "актеров". Шуты, клоуны, а ты им хочешь навязать игру в трагедию. Нет, поверь мне "жила" в стране уже не та, пол на сцене в дырах, занавес давно сгнил и в партере пусто. Трагедии не будет. Перестань, прошу тебя.

ОДЕССА ПОМНИТ ГОВОРУХИНА

На фасаде Одесской киностудии появилась новая мемориальная доска - в память о двадцати годах, которые провел в стенах учреждения советский и российский кинорежиссер Станислав Говорухин, недавно заявивший, что настрадался там от украинских националистов, сообщает"Главное.ua".

Станислав Говорухин работал в Одессе с 1967 по 1987 год. "Двадцать лет я жил и работал в Одессе, на Одесской киностудии, и хорошо знаю, что такое украинский национализм. На себе неоднократно испытывал", - цитируются на доске слова режиссера.

На ней также перечислены 10 фильмов, которые Говорухин снял на студии:

• 1967 - Вертикаль
• 1968 - День Ангела
• 1969 - Белый взрыв
• 1972 - Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо
• 1974 - Контрабанда
• 1978 - Ветер "Надежды"
• 1979 - Место встречи изменить нельзя
• 1981 - Приключения Тома Сойера и Гекельберри Финна
• 1985 - В поисках капитана Гранта
• 1987 - Десять негритят

В самом низу доски - критическая цитата Говорухина в адрес Владимира Путина от 2000 года: "Путин обязан свой победе рабской психологии народа: покажи ему нового царя, он за него и голосует".

С тех пор позиции Говорухина разительно переменились: во время предвыборной кампании премьера Путина он возглавил его предвыборный штаб, преобразованный после выборов в штаб общественной поддержки президента.

Говорухин изображен на доске в виде скорпиона с головой режиссера и чернильным пером вместо жала.

ЧУДО С ЧЕХИЕЙ

«В посольствах Чешской республики в Израиле и России состоялось вручение Благодарственной грамоты за поддержку территориальной целостности Израиля и противодействие сепаратизму на Ближнем Востоке. В ходе голосования в ООН 29 ноября 2012 года Чехия была одной из немногих стран, проголосовавших вместе с Израилем против создания палестинского государства в самом сердце Страны Израиля.  Смелая позиция чешского народа и правительства Чешской республики, не испугавшегося арабского давления и не пошедшего на поводу у врагов Израиля, вызвала невиданную волну благодарности среди израильской общественности».  Из СМИ.

  Дело давнее, но забыть такое трудно, как и всякое чудо. Впрочем, чехи хорошо должны помнить Мюнхен 1938 года, когда Европа продала их  фюреру. Мало того, Запад предал и продал чехов дважды, оставив эту прекрасную страну на съедение Сталину. И все-таки… Единственной европейской стране хватило мужества проголосовать в ООН против дурно пахнущего трюка с Палестинским государством. По сути - второго, откровенного шага ООН, с целью уничтожить Еврейское государство.  Первым было признание этой сомнительной организацией сионизма «формой расизма и расовой сегрегации». Позорный этот акт был отменен, но и  сегодня Запад знает, чем больше у арабов Газы, Иудеи и Самарии независимости и государственности, тем больше звериной ненависти к Израилю, желания и возможностей его уничтожить.

 Тут же хочется вспомнить, о винтовках из Чехии в руках еврейских бойцов в Войне за независимость. И все-таки странен был этот поступок республики Вацлава Клауса. Франция, Англия, Германия подняли руки  в страхе перед исламофашизмом, а чехи оказались людьми чести. Но, может быть, правительство Праги проголосовало так, вспомнив о другом эпизоде своей политической истории. Хочется забыть о нем, но… «Как сообщил Вацлав Гавел, коммунистическая Чехословакия отгрузила тысячу тонн лишённой запаха взрывчатки Semtex-H исламским террористам (эта взрывчатка не может быть обнаружена собаками) – этого количества террористам вдоволь хватит на 150 лет» Ион Михай Поцепа в прошлом генерал лейтенант ГРУ.

 А мы-то в Израиле гадали, откуда у террористов столько взрывчатки, чтобы устраивать чуть ли не каждый день взрывы в супермаркетах, кафе, автобусах… Вот в России прекрасно знали – откуда эта взрывчатка для терактов в Москве, Чечне, Осетии, Дагестане и так далее… В современном мире любая торговля оружием подвластна «правилу бумеранга». Путин, похоже, забыл об этом, продавая Сирии ракеты С-300. От границ России до Ближнего Востока не так уж далеко.

 Но в те годы, когда Чехия снабжала убийц взрывчаткой,  Прага вытягивалась по стойке смирно перед Кремлем. Впрочем, как и тогда, когда по приказу Сталина поставляла Израилю винтовки. Хотелось бы думать, что нынешнее голосование Чехии в ООН – есть следствие ее полной независимости от Запада и Востока, кстати, и от ООН тоже. И да здравствует свободная Чехия!

 Кстати, прочел в Интернете любопытную заметку о президенте этой страны, объясняющее, в какой-то мере, позицию Чехии в ООН: "В Европе Клаусу пеняют за евроскептицизм и критику глобального потепления (в последнее время сильно замедлившееся, кстати).  Дома его основные критики те, кому не нравится, что он высовывается,  и не слушает больших  европейский дядей. Среди чехов много послушных ребят. Клаус же с дядями общается, но гнет свое. 

Посмотрев на это и следующее фото, можно подумать, что Клаус только и делает, что хлещет пиво.  Нет, ничего подобного:  у него есть время на теннис, горные лыжи, пешие прогулки и даже на любовницу. И на защиту своего мнения. Короче, Клаус вполне земной, хотя и очень умный президент".
 В Марте 2013 года Вацлав Клаус перестал быть президентом Чехии.

АНГЛИЙСКИЙ ЮМОР

Aнглийское чувство юмора  В своем доме, в гостиной, развалившись в кресле, сидит англичанин, курит трубку и читает утреннюю "Times". Вдруг обваливается стена, и в  гостиную, скрипя тормозами, въезжает "Бентли", за рулем которого сидит другой англичанин. Первый спокойно переводит на него взгляд, вынимает трубку и спрашивает: -Могу я спросить, куда сэр так торопится? - В Манчестер, сэр! - В таком случае, сэр, Вам ближе было бы через кухню... > Вопрос спикеру: - Сэр, позволяет ли мне протокол назвать лорда Честертона жирной и грязной свиньей? - Сэр, протокол не позволяет Вам назвать лорда Честертона жирной и грязной свиньей. - В таком случае, я воздержусь назвать лорда Честертона жирной и грязной свиньей. > -Что такое мужской стриптиз по-английски? - Это когда джентльмен под музыку Стинга медленно... ослабляет узел галстука > Разговаривают два шотландца. Один говорит: - Эти англичане такие бешеные! Вот вчера, например, забегает один ко мне в номер в 2 часа ночи и начинает кричать и выражаться! - А ты что? - Ничего. Продолжаю спокойно играть на своей волынке > Вечер, дождь. Английский джентельмен сидит у камина, протянув ноги к огню. Открывается дверь и мимо него, не говоря ни слова, проходит другой английский джентльмен и поднимается в спальню его супруги.  Англичанин продолжает меланхолично шевелить поленья в камине.  Через полчаса другой джентельмен выходит из спальни жены в состоянии, близком к полной растерянности: - Сэр, сегодня ваша жена была чрезвычайно холодна ко мне... Первый джентельмен продолжает шевелить дрова в камине: - Она и при жизни не отличалась темпераментом. > Лорд - слуге: - Том, мне нужна горячая ванна!- Уже вылезаю, сэр!  Старая леди на старом, но не утратившем былого шика здоровенном > кадиллаке пытается втиснуться на последнее оставшееся место на тесной стоянке под супермаркетом. Пока она примерялась, некий молодой человек на спортивном ягуаре прошмыгнул и занял последнее место. Старушка от изумления не может вымолвить ни слова. - Но.. но.. но почему? - Потому что я молод и быстр! Старушка что-то медленно прокручивает в своем мозгу, включает передачу и заезжает в тот же бокс. Увидев, что его гордость превращается в кучу смятого металла, молодой человек остолбеневает: - Но.. но.. но почему? - Потому что я стара и богата. > Американский журналист брал интервью у английского писателя. Во время беседы он положил ноги на стол, но тут же спохватился и спросил:  - Простите, вас не смущает моя привычка? - О, нет, не беспокойтесь, - любезно ответил его собеседник, - можете положить на стол все четыре ноги. > > Американец покупает в Шотландии замок. -Я бы купил ваш замок, но только если в нем есть привидения. - Вот уж не знаю. За восемьсот лет ни одного не видел > Лорд спрашивает слугу: - Скажите, Джеймс, каких лошадей вы предпочитаете? - Видите ли, сэр, когда я еду на вороной, мне почему-то хочется скакать на серой, а когда на серой, то думаю о вороной. - А каких женщин вы предпочитаете, Джеймс? Блондинок или брюнеток? - Видите ли, сэр... - Не надо, Джеймс, я понял. > - Как вас принял Джонсон? - Нельзя сказать, чтобы очень гостеприимно. На стол была подана только пепельница. > Лорд уходит из дому. Слуга провожает его и спрашивает: - Сэр, если леди пошлет меня за вами, скажите, где вас не надо искать? > Очень тактичный англичанин не знает, как сообщить секретарше, что она уволена... И формулирует это так: - Мисс Джонс, Вы так великолепно справляетесь со своими обязанностями, что я даже не знаю, что бы мы делали без Вас. Но с понедельника мы все-таки попробуем... > - Мадам, вы, очевидно, принимаете меня за дурака? - Что вы, я никогда не сужу о людях по первому впечатлению

ВАЛЕНОК рассказ

 Рассказала мне эту историю психолог одного из учебных заведений нашего города. По каким-то причинам к ней приходила бабушка одной из «трудных» девочек. Родители, видимо, были слишком заняты, чтобы найти время для посещения школы.

 Бабушка обычно тихо и безропотно выслушивала жалобы на внучку, а так же советы, как исправить прилежание девочки и характер.

 Русскоязычный психолог обычно отмечала особое внимание старушки к ее словам, но однажды  обнаружила, что ее совершенно не слушают.

-          Берта! Вы меня слышите!? – повысила психолог голос.

Старушка вздрогнула.

-          Извините, - тихо сказала она, - Только внучка меня меньше беспокоит, чем Гриша.

-          Кто такой Гриша? – больше по инерции спросила психолог. – Он тоже ходит в нашу школу?

-          Нет, он больше не ходит в школу, -  еле слышно ответила старушка. – Гриша – это мой муж.

-          Он болен?

-          Нет, здоров…. Хотя, не знаю…. Просто с ним творится что-то неладное, - неохотно отозвалась старушка.

-          Что именно? – спросила психолог. – Понимаете, иной раз, в поведении взрослых кроются причины проблем с детьми.

 Старушка вздохнула тяжко, и начала свой рассказ. Как положено, начала, с предыстории.

-          Понимаете, мой Гриша всегда был настоящим сионистом. Сколько я его знала, мечтал перебраться в Израиль. Мешало то одно, то другое. И только шесть лет назад мы, всей семьей, решили совершить алию. Я говорю «совершить алию», потому что так всегда говорил мой муж.

 Надо сказать, что при всем идеализме в характере он был готов к трудностям абсорбции. Встретил их мужественно. Сражу же, после ульпана, он, инженер с 35 летним стажем, нашел работу по уборке. Но никогда не жаловался на свою судьбу.  Мало того, каждый день благословлял небо за то, что все мы оказались в Еврейском государстве.

 И вдруг…. Нет, позвольте я начну издалека.  В субботу мы с мужем, как правило, уходили к морю. И там гуляли подолгу на «диком» пляже. Мы вспоминали свою жизнь вместе, а она была долгой. Вспоминали как-то тепло, потому что всегда жили в согласии, помогали друг другу во всем, и не было в нашей жизни черных пятен.

 И вдруг, во время такой прогулки, Гриша заметил в волнах, у камней, какой-то странный предмет. Я без очков вижу плохо, и рассмотрела только темное пятно. У мужа зрение всегда было превосходным. Он вдруг неестественно оживился и начал снимать обувь. Я удивилась этому, потому что дело происходило зимой, в довольно холодную погоду.

-          Что ты делаешь? – спросила я у Гриши. – Простудишься!

Но он, не слушая меня, закатал брюки и полез в воду. Он добрался до тех камней и выловил этот странный предмет. Он даже победно поднял его над головой и крикнул «Ура!».

 Мой муж благополучно выбрался на берег, и тут я увидела в его руках обычный, размокший валенок.

-          Выбрось ты эту гадость! – сказала я неосторожно.

И тут увидела, что мой Гриша сильно обиделся.

-          Это не гадость, - сказал он. – Это настоящий валенок. Ты только посмотри, он даже не подшит, будто только что с базара…. А потом, как странно, что такая вещь могла оказаться на нашем пляже, в этих, южных широтах. Наверно, валенок свалился с какого-нибудь русского корабля. Может быть, даже кораблекрушение было, и валенок благополучно спасся.

 Понимаете, он сказал это слово «спасся», будто дело шло о живом человеке, а не о куске валяного фетра.

-          Нет, это настоящее чудо! – продолжил мой Гриша, потрясая валенком. – Он не мог добраться до берега. Он должен был сразу же намокнуть и утонуть. Ты помнишь, как я на даче утопил валенок в проруби. Мы с тобой каждый Новый год старались встретить на природе. С колодцем тогда что-то случилось. Я пошел к реке, за водой. У самого берега поскользнулся …. И, ты же помнишь, я всегда любил носить валенки на босу ногу. Валенок соскользнул – и вниз, прямо к проруби…. Я его тогда еле, в последний момент, выловил.  В зимний период нет обуви, лучше валенка…. Постой, может быть, тут где-то прибило волнами и второй?

 И он, даже не обувшись, начал носиться по пляжу в поисках второго валенка. И, конечно, ничего не нашел, постепенно успокоился, но говорить об этой валяной обуви не прекратил.

 Он зачем-то стал вспоминать, что в Уфе, мальчиком, во время эвакуации, носил валенки очень большого размера. Это было ужасно, неудобно, но Гриша во время уроков прятал в эти валенки руки, и таким образом замечательно согревался в помещении класса, где даже чернила замерзали.

  Он так говорил об этой обуви без остановки всю дорогу к дому, и валенок, с которого капала соленая вода, нес на атлете, в руке. Он нес его даже с какой-то гордостью, будто получил долгожданный приз.

 Я попробовала осторожно напомнить, что валенок всего лишь один, а потому совершенно бесполезен. Но Гриша будто не слышал меня.

 Он так и притащил спасенного в волнах домой, и устроил валенок на балконе сушиться, укрепив  прищепками к веревке.

 Прошло два дня, и найденная в море обувь высохла. Однако мой муж не поверил солнцу и своему собственному ощущению. Он найденную обувку еще и прогладил горячим утюгом, а потом стащил с правой ноги носок и влез в этот валенок.

 Это надо было видеть, как он счастливый вышагивал по гостиной в одном валенке, а на другой ноге имел обычный шлепанец.

 Я позволила себе рассмеяться, но Гриша повернулся ко мне с недовольным, даже сердитым, лицом и сказал, что полы в Израиле каменные, зимой через полы эти в кости проникает адский холод, а теперь замечательная обувь спасет его от неисчислимых бед.

 С тех пор Гриша носил этот ужас на правой ноге постоянно. Вы представляете,  к нам приходят дети, внуки, гости, просто чужие люди, а он в одном валенке.

 Должна Вам сказал, что мой муж никогда не был тупо упрям, понимал юмор, а тут я не могла его узнать. Никакие уговоры не действовали. Он снимал этот проклятый валенок только тогда, когда выходил из дома или ложился спать.

 Если бы на этой странности все и закончилось. Но нет! Беда, как известно, никогда не приходит одна.

 Вы, конечно, бывали на огромном рынке старых вещей в Яффо. Мы живем неподалеку. И мой Гриша стал захаживать на этот рынок. Если бы только захаживать – он стал покупать разные вещи.

 После первого похода приволок домой обычную, чугунную мясорубку. На ней даже клеймо было: «Город Cталино. Завод металлоизделий”. Жуткая оказалась мясорубка, покрытая какай-то маслянистой ржавчиной.

 Ну, и что вы думаете, мой благоверный разобрал ее, почистил, даже нож ухитрился наточить, собрал и поставил на кухонный стол у раковины.

 Я ему говорю: « Гриша, родной, в Израиле продают разные фарши, на выбор. Нет необходимости молоть мясо».

 Он на меня посмотрел как-то странно, даже губу оттопырил, и лекцию мне прочел о «вкусной и здоровой пище». Он сказал, что настоящие котлеты нельзя приготовить из казенного фарша. Потом намекнул, что и рыбу – фиш тоже грех покупать в магазине, а в нашей, немолодой жизни не так много радостей, чтобы еще и обижать свой желудок.

 Вечером вдруг снова заговорил об этой мясорубке. Он сказал, что у его мамы была точно такая же, из Сталино, ныне Донецк, и он, когда был маленьким, еще до войны, всегда крутил ручку этой мясорубки, и за это ему всегда доставалась первая котлета.

 Еще он сказал, что мясо попадалось разное. Иногда не было сил провернуть ручку, и тогда мама накрывала своей рукой его ладушку, и они вместе готовили фарш. Он сказал, что мясорубку эту они не взяли с собой, оставили вместе с другими тяжестями дома, когда начали бежать от немца в глубь России. И сказал, что часто вспоминал мясорубку в голодной Уфе, и фарш вспоминал, и запах маминых котлет. И вот теперь, в сытом Израиле, как ни странно, тоже вспомнил.

 Вы знаете, я не решилась задвинуть эту мясорубку куда подальше. Даже приспособила ее: правда, не для фарша – молола на ней лук и чеснок, а Гриша всегда стоял рядом, и улыбался какой-то странной улыбкой. Честное слово, я даже стала бояться этой его улыбки. Никогда прежде такой не видела.

 Вот он стоит за моей спиной в одном валенке и улыбается…. Прямо ужас какой-то!

 Вы ни за что не догадаетесь, что он притащил домой после мясорубки?…

 Утюг - пустотел, на угольях, с высокой ручкой. Я таким чудовищем ни разу в жизни не пользовалась. Даже не помню, чтобы моя мама чем-то подобным гладила. В моей семье был обычный утюг. Мы грели его сначала на печи, а потом на газе. Пришло время – и приобрели электрический.

-          Нет, - сказала я тогда Грише. - Ты меня не заставишь гладить этим монстром. Отнеси его в музей антикварный.

 Он только улыбнулся своей странной улыбкой, и стал ремонтировать задвижку на дверце топки этого утюга. Потом, вы не поверите, пошел в магазин и купил бумажный мешок с древесным углем для мангала и шашлыков.

 На балконе он ловко развел огонь в утюге, размахивая им, как маятником. Утюг задымил всю округу. Соседи начали кричать: не начался ли у нас пожар? А Гриша всем отвечал радостно, что это всего лишь утюг, которым он собирается гладить.

 И в самом деле, он разложил на гладильной доске только что выстиранную простыню и долго возил по ней этим жутким, дымным, как паровоз, предметом, а потом стал орать, что получил настоящее качество глажения, и простыня пахнет так, как ей положено пахнуть. И спать он теперь на ней будет с особым удовольствием.

 Вот тут я испугалась: не спятил ли мой Гришенька окончательно? Его экскурсии на этот блошиный рынок не прекращались. Он ходил туда, как на работу. И безмерно радовался, когда удавалось купить очередную вещь.

 После утюга мой благоверный притащил бронзовую лампу под зеленым абажуром, потом безобразное блюдо с трещиной, следом огромный молоток с гвоздодером, потом какую-то жуткую, огромную бутыль с ручкой, потом…. Нет, слишком долго перечислять. Скажу только, что последним его уловом стал тульский самовар на одно ведро…. Так что, угли  еще пригодились.

 Квартира наша арендованная стала похожа на лавку древностей. А Гришенька мой ходит среди этих «сокровищ» в одном валенке и  счастлив, как никогда.

-          Да и стоит все это недешево, - улыбнулась психолог.

-          Дело не в деньгах, - вздохнула старушка. Я не за финансы наши боюсь, а за своего мужа.

-          Ничего страшного, - сказала психолог. – Обычная ностальгия по прожитому. Ваш муж себя лечит, покупая старые вещи. Его можно понять.

-          Вы так думаете? – спросила старушка, и вдруг засуетилась. – Ой, я вас так задержала своими глупыми рассказами. Уже поздно, - и она достала из сумочки старинные, карманные часы с крышкой и, как оказалось, с репетицией, нажала кнопку. «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин» - зазвенел брегет.

Ровно пять часов, - сказала старушка, подняв на собеседницу сияющие глаза. – Правда, они красивые, а как играют!?

 Лет через десять после публикации этой истории мое семейство поселилось в городке на юге Израиля. И надо же, в соседнем доме жил старик, любимым занятием которого был сбор старых вещей по свалкам, причем выбирал он свои артефакты,  в основном, со следами российского происхождения.  Жена "коллекционера" мучилась в тесной квартирке, но ничего не могла поделать с хобби своего мужа. Этой трогательной и милой пары нет уже на свете. Старые вещи, наверняка, вернулись туда, где были найдены, но  надо же - старика звали также, как героя моего давнего рассказа, - Гришей. 

ЗА КРЫМОМ АЛЯСКУ

 Аппетит приходит во время еды. Как же хочется сделать процветающий штат США безлюдной, нищей, дикой территорией.

https://www.youtube.com/watch?v=KJ94WhG4qdk

ОТ МОСКВЫ ДО ТАГАНРОГА

                                                             Таганрог. Памятник Фаине Раневской.

Москва ныне – огромный мегаполис, обезумевший от алчности. Каждый свободный метр городского пространства заполнен рекламой. Гигантские супермаркеты сами похожи на фантастические города, где купить можно абсолютно все. Древняя столица похожа на вечного неудачника-бедняка, вдруг напавшего на золотую жилу. Деньги! Деньги! Деньги! Ничего, кроме денег! Темп, скорость. Быстрее урвать свое и чужое. Не успел – пеняй на себя. Чудо изобилия как внезапно началось, так может внезапно и кончится.

 Понеслась «птица-тройка». Куда? Неведомо. Зачем? Непонятно. Чем все это кончится? Бог знает.

 Отсюда и цены в Москве. Даже не спекулятивные, а просто воровские цены – никакого отношения к подлинной стоимости товара не имеющие. Москва сегодня – самый дорогой в мире город. Вал денег, рухнувший на столицу, и сами деньги обесценил, превратил их в особую, столичную «валюту»: рубль в остальной России – одно, в Москве рубль – совсем другая денежная единица. Его и нет рубля-то. Ничего на рубль не купишь. Есть десятки, сотни, тысячи, миллионы…

   Жарко, в центре столицы попросил бутылочку минеральной воды. Принесли, взяли 150 рублей за двести граммов сомнительной жидкости. Всего лишь два дня тому я был в другой России, в южном городе Таганроге, где большой, отлично испеченной пирожок с доброй порцией мяса, стоил четыре рубля.

 Понять это трудно. Как могут в одном и том же государстве цены на один и тот же товар разниться в десятки раз. Мне скажут: зарплата виновата. В твоем Таганроге доходы не те. Ерунда! Ну, в два раза меньше получает рабочий или служащий на заводе, ну, в три, но не в десять же раз. Нет, как всегда, экономика России – загадка – загадок. Тревожная, однако, загадка.

«Я страшно испорчен тем, что родился и вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль», - писал Антон Павлович Чехов. Скромен был классик. Не очень-то среда его «испортила». Во что превратятся нынешние жители Москвы, не столь одаренные, трудно сказать.

 Ладно, оставим столицу в покое. Я в другой России, в благословенном городе Таганроге, где пирожки с мясом стоят 4 рубля, а связка отлично высушенной воблы из 20 штук – 50 рублей, то бишь ДВА доллара. Все так, но я не приехал в этот замечательный город лопать пирожки, пить пиво и закусывать воблой, а должен снять два документальных фильма: просто о Таганроге и Таганроге Антона Павловича Чехова.

 «Я люблю Чехова, - писал в своем дневнике Евгений Шварц. – Мало сказать люблю – я не верю, что люди, которые его не любят, настоящие люди. Когда при мне восхищаются Чеховым, я испытываю такое удовольствие, будто речь идет о близком, лично мне близком человеке»… Что можно добавить к этим  словам? Я заочно любил город Таганрог, потому что в нем родились Антон Павлович Чехов и Фаина Георгиевна Раневская. И, видимо, по этой причине работа в Таганроге спорилась.

 В общем-то, это веселое, подвижное, живое занятие – снимать документальное кино. Ты не скован сценарием и давним замыслом. Ты похож на путешественника, открывающего для себя совершенно новые земли, неведомые страны.

 Я слишком долго прожил в Израиле, чтобы легко, без проблем вписаться в жизнь российской провинции. Путешественник, как правило, беззащитен и боится беспричинной злобы, ненависти туземцев. Он помнит о судьбе несчастного Кука. Вот и не без опаски взялся за предложенную работу.

 Ценами в Таганроге я был удивлен не меньше, чем полным отсутствием похабной граффити  в самых запущенных местах города и призывов «Бить жидов!». Ну, не озабочен этот город всероссийской морокой. Настенных и заборных надписей было сколько угодно, но почти все они носили характер страстного, любовного послания – и только.

 Впрочем, и это понятно. Нигде в мире я не видел такого количества юных красавиц. И здесь  вспоминал Чехова: «Хорошеньких много…. Большинство здешних девиц сложено хорошо, имеет прекрасные профили и не прочь поамурничать… Не дурны, не глупы, но я равнодушен, ибо у меня катар кишок, заглушающий все чувства» - так писал двадцатисемилетний Чехов, что мог сказать бедняга-режиссер, оказавшись в Таганроге без катара кишок, но в весьма почтенном возрасте.

 Ладно, вернемся к другим, «фундаментальным» открытиям.  Знал  и раньше, что стоит в Таганроге замечательный памятник Петру Великому – отличная работа Матвея Антокольского, но понятия не имел, что памятник этот большевики в двадцатых годах убрали с глаз долой, но, слава Богу, не уничтожили, а фашисты в годы оккупации поставили на место. Видать, ничего не знали о «расовой неполноценности» давно почившего автора монумента. Город освободили. К тому времени отношение к некоторым царям стало иным. Петра не стали прятать от публики, но перенесли на новое место, поближе к морю, именно туда, где мечтал увидеть первого императора Антон Павлович Чехов. Это он, добрый знакомый Антокольского, и был инициатором самого значительного украшения города.

 Памятнику Александру 1 (произведению Ивана Мартоса) повезло меньше: его не только свергли, но и уничтожили. Как там у другого Александра – Пушкина: «Властитель слабый и лукавый….Враг труда». Переплавили пролетарии «врага труда» на дверные ручки, но, к счастью, макеты отливок  сохранились. Пришли другие времена, маятник качнулся, Александра отлили заново и поставили у Городского банка. Так «враг труда» стал «другом денег». Нет, Таганрог  - город полный скрытого и явного юмора.

 Пропитанный добрым солнцем юга Антоша Чехонтэ сочинял простые и веселые рассказы. Север, дожди, холод, болезнь - и творчество Антона Павловича Чехова стало печальней… Печальней и мудрей.

 Вот уже лет тридцать читаю и перечитываю письма Антона Чехова, всегда обращая внимание на «еврейские следы» в его переписке. Вот прочел: «… в Таганроге, кроме водолечебницы Гордона, будет еще водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь, что электричество не затмит Гордона и он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры».

  Пожалуйста, перед нашей съемочной группой «лучший показатель»: Областная, физиотерапевтическая больница, основанная Давидом Марковичем Гордоном. Он заведовал этим учреждением до 1931 года, года кончины. Снимаем бюст Гордона, коридоры, палаты больницы, новейшее оборудование в водолечебнице. Местный врач клянется, что именно на этом месте стояла чугунная ванна, в которой не раз поправлял свое здоровье классик, а рядом с ванной сидел Давид Маркович и они вместе мечтали о том времени, когда в Таганроге появятся упомянутые трамвай и водопровод.

  Чехов часто доверял свою неверную плоть врачам – евреям. Из воспоминаний Исаака Альтшуллера: земского врача, лечившего Чехова: «В этом сыне мелкого лавочника, выросшего в крайней нужде, было много природного аристократизма, не только душевного, но даже и внешнего, и от всей его фигуры веяло благородством и изяществом». Интересно, что сын Альтшуллера – Григорий Исаакович лечил Марину Цветаеву и принимал у нее роды. Выходит, еврейский след в русской литературе не ограничивается именами замечательных писателей и поэтов.

  Но вернемся в Таганрог. Все нынче в наличии: и трамвай и электричество. Только вот разница между светом на улицах и светом в душах человеческих по-прежнему слишком велика. Чехов – пророк совершенства рода людского, облагороженного техническим достижениями – давно скончался. Чехов – писатель «жил, жив и будет жить». Читаю новейшее сообщение в Интернете:  «Как сообщает пресс-служба филиала "Московская железная дорога" (МЖД) ОАО "Российские железные дороги", задержка поездов связана с хищением 20 м сигнального кабеля на 5-м км Горьковского направления». Ну, как здесь не вспомнить чеховских мужичков, откручивающих на железке гайки для грузила.

 Много в Таганроге бомжей. Несчастных этих всегда тянуло на юг, к теплу, особенно в преддверье зимы. Рабов не встречал, но, если верить российскому телевидению, именно в Таганроге существует невольничий рынок.  

 Возможно, но не было у меня желания грузить душу и сердце тяжкой стороной городского быта. Криминал там под жестким контролем. Один раз мы снимали ночной Таганрог без всякой охраны и не ощутили агрессию среды. В сегодняшней  России подобное дорогого стоит.

 Вернемся к «еврейским следам». Улица Фрунзе, дом Фаины Георгиевны Раневской – Фаины Фельдман.

 Читаю в блокноте давнюю выписку из книги Алексея Щеглова: «Я стою в детской, на окне и смотрю в окно дома напротив, нас разъединяет узкая улица и потому мне хорошо видно все, что происходит в комнатах напротив, Там танцуют, смеются, визжат… Мне семь лет, я не знаю слова «пошлость», «мещанство», но мне очень не нравится все, что я вижу в окне дома на втором этаже напротив».

 Странно, мне хотелось увидеть не дом Раневской. Я знал, что в нем нет музея актрисы. Интересовал почему-то «дом пошлости» - дом напротив, а его разрушили за несколько месяцев до нашего приезда. Подростки копались в развалинах, собирая кирпичи давней и отличной выделки. За тысячу кирпичей – тысяча рублей, по рублю за штуку. Во всем этом была уже особая пошлость и невеселое мещанство нового времени.

 Поднимаю голову, смотрю на второй этаж дома Раневской. Видимо, вот за тем окном была детская. Может быть, и стекло сохранилось, через которое смотрела на мир будущая великая актриса.

 В Таганроге не раз слышал легкие голоса обиды. Вот, мол, как покинула наш город, так ни разу и не посетила малую родину, не то что Антон Павлович. Что верно, то верно, но Чехов навещал в этом городе родных людей. Вся семья Фельдманов из России бежала во время революции. При Чехове о городе заботились его граждане. Большевики сняли с населения эту заботу. Они сами сносили и ставили памятники, открывали библиотеки и школы. Гражданам предписывалось пользоваться всем этим, не вмешиваясь в том мир, в котором они жили. Время Раневской исключало деятельную любовь к месту своего рождения. Да и не очень-то  любила Фаина Георгиевна свой город. В той же книге Щеглова читаю: «Училась  плохо, арифметика была страшной пыткой. В семье была нелюбима. Мать обожала, отца боялась и не очень любила. Писать без ошибок так и не научилась, считать – тоже, наверно, потому и по сию пору всегда без денег».

Семья Фельдманов, отец Фаины Георгиевны владел фабрикой красок и был старостой Хоральной синагоги, бежала не только от советской власти, от лагерей, нищеты, голода, но и от неизбежной смерти в годы фашистской оккупации.

 Антон Чехов тоже плохо учился, дважды оставался на второй год, но в дружной семье был любим, и заботился о ней всю жизнь. Мне кажется, что ненормальное, обусловленное безумным временем, сиротство Раневской сказалось и на отношении к родному городу. Тоже случилось и с Иосифом Бродским, отказавшимся приехать в Петербург, даже свободный от советской власти.

 Думал об этом, стоя у дома Раневской, но удалось только снять дом этот и старый каштан у дома актрисы – наверно ее ровесник.

 Снимали мы и городской театр. Интересовало нас место на галерке, где обычно сидел мальчишка Чехов, но в  том же театре ноги отказали девице - Фельдман после спектакля «Вишневый сад», который привез в Таганрог Художественный театр. Все зрители покинули зал. Она не могла подняться.

 Уйду в сторону от Таганрога. С Раневской связан у меня еще эпизод, который можно назвать жизненным уроком. Делали тогда с приятелем какую-то ерунду на Студии детских и юношеских фильмов. Редактор  нашего сценария, Валентина Кибальникова, жила в высотном доме на Котельнической  набережной. Приходилось бывать в огромной квартире ее отца – известного скульптора. Так вот, однажды увидел в  вестибюле этого дома Фаину Георгиевну Раневскую. Шла она медленно, даже один раз оперлась на стену, выглядела очень уставшей, и мне так захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь доброе, искреннее: « Я вас люблю. Фаина Георгиевна. Вы самая замечательная актриса мира!» Не сказал, первым выскочил из этого дома – громадины. В молодости кажется, что ничего не уходит, все может и должно повториться.… Добрые слова нельзя откладывать. Злые нужно держать при себе хоть до самой смерти.

 И об этом я вспомнил в Таганроге, стоя у дома, где родилась актриса, имя которой ныне входит в десятку лучших актрис мира.

 И Чехов и Раневская писали об особой музыкальности Таганрога. Здесь тоже наметился для нашего фильма «еврейский след»: Александр Гуревич руководит местным камерным оркестром. Коллектив замечательный! Пишу эти строчки и слушаю диск классической музыки, выпущенный оркестром, да и сам дирижер личность незаурядная. И дело здесь  не только в музыкальном таланте. Какую уникальную библиотеку нот «попсы» конца девятнадцатого, начало ХХ века собрал Гуревич, какую богатую книжную библиотеку увидели мы в его доме, какой замечательный рассказчик этот талантливый, энергичный, влюбленный в свой город человек. 

   Плоть и душа города. И над душой и над плотью Таганрога всегда активно трудились евреи. Впрочем, где они вели себя  иначе. Один из пригородов города до сих пор зовется Поляковкой. Когда-то Яков Поляков организовал здесь образцовое хозяйство. Он же основал в городе не только два известных по сей день банка, но строил в Таганроге училища, лазареты и еврейская жизнь города в 19 веке многим обязана Якову. Это его стараниями появилась в городе железная дорога, что понятно, потому что брат Якова – Самуил строил и владел девятью железными дорогами России, а за крупные благотворительные пожертвования был произведен в дворянство. 

 Мне бы потребовались десятки страниц, чтобы рассказать только о части «еврейского следа» в этом замечательном городе.

Снимали мы заводы, порт, рынок, поля кукурузы, пшеницы, подсолнечника, снимали охоту на перепелов, но главной нашей охотой была погоня за жителями Таганрога, за особо приметными типами человеческой породы: потомками прототипов рассказов, повестей и пьес Чехова. В огромной Москве «человеческий материал» необыкновенно однообразен. Иной раз, даже пугающе однообразен. Здесь, в другой России, в небольшом Таганроге – пиршество лиц, типов, костюмов. А как затейлива архитектура домов в старом городе, как соразмерны человеку эти дома в один два этажа. Нет, все-таки своя стать у приморских городов, своя особенная яркая и неповторимая жизнь.

 Своя особенная, но, как и прежде, идущая под извечный «чеховский»  лейтмотив: «В Москву, в Москву, в Москву!» Вот и трамвай есть в Таганроге, и водопровод, и электричество, и музеи первоклассные, и работы любой сколько угодно, да и климат добрый, теплый, а мотив этот слышал не раз. Мощнейший магнит столицы притягивает к себе граждан России, чтобы перемолоть их в своих беспощадных жерновах денег и амбиций.

 Но пока что держится Таганрог – город, похожий на оазис между степью и горьким, мелким  заливом. Может быть, и по этой причине родина Чехова, утопающая в зелени аллей, парков и скверов, показалась мне чем-то близкой, родной. Наше, Средиземное море, совсем другое море, да и живая степь непохожа на  мертвую пустыню. И все-таки….  Между морем и пустыней.

                                                     2008 г.

КЕМ БЫЛ ИОСИФ БРОДСКИЙ?

 Забавная получается ситуация. Вдумаемся.  Кто такой Ганс Христиан Андерсен? Знаменитый датский писатель. Все правильно – датчанин прославил свою родину. Дмитрий Менделеев – великий русский ученый. Опять же все понятно – слава России, рождающей гениев химии. С датчанами, русскими, китайцами, даже гражданами государство Шри Ланка, все понятно, а с евреями, особенно с российскими корнями, как всегда, «темный лес». Подозрительно по всем статьям звучит: великий русский ученый Лев Давидович Ландау или прекрасный русский поэт Самуил Яковлевич Маршак. Ухо режет, что-то здесь не так. Все верно, Иоффе или Ландау работали в России, но почему же они русские, если были обрезаны в срок, а их деды и бабки, что вполне возможно, даже русского языка не знали. Проблема! Особенно тогда, когда в спор, если такой разворачивается, вмешивается вероисповедание.

 Здесь уже не просто «темный лес» вырастает, а «дремучие, непроходимые джунгли». Представим себе на минуту: вдруг выясняется, что тот же Ганс Христиан Андерсен перестал ходить в кирху, а тайно пристрастился к буддизму. Ну и ладно, никому не придет в голову забирать у датского народа этого замечательного писателя. С евреями, опять же, все «не как у людей». Оставил веру отцов или вообще записал себя в атеисты – и ты уже не слава еврейского народа, вообще непонятно кто и так далее.

 Мне все эти разборки всегда казались докучливой, малоинтересной ерундой, но весьма уважаемые исследователи творчества тех или иных знаменитостей, этим вопросом интересовались упрямо, с какой-то даже повышенной нервностью.

 Читаю новейший сборник интервью Валентины Полухиной «Иосиф Бродский глазами современников» и почти в каждом материале пристально исследуется феномен происхождения нобелевского лауреата. В беседах с евреями с особенной настойчивостью выясняет Полухина, кем, в конце концов, был великий      поэт?

 Перечислю несколько вопросов  известному публицисту и историку Михаилу Хейфецу, отбывшему на каторге срок за написание предисловия к стихам Иосифа Бродского: «Стоял ли он в этот период перед мировоззренческим выбором между иудаизмом и христианством?» «Из трех составляющих мироощущение Бродского – иудейства, античности и христианства – какая доминирует?» «То есть вы не чувствуете противоборства иудейской и христианской парадигмы в судьбе Бродского?» И так далее и тому подобное.

 Ответы Михаила Хейфеца сводятся практически к трем простейшим выводам: «В моем представлении принадлежность писателя к той или иной национальной культуре определяется тем, к какой аудитории он мысленно обращается; и я думаю, цивилизационно доминирует … российская культура с ее мировым пространством, возникшим для нее во второй половине Х1Х и ХХ веках… Он был и оставался патриотом, но – империи русского языка, империи российской культуры,… «подданным русского языка».

 Все здесь, в ответах этих, скажем так, «приблизительно и неаккуратно». Если верить Хейфецу, любовь Бродского к английскому языку и его первоклассное англоязычное творчество в прозе – это чуть не предательство родины и отказ от «языкового» патриотизма. К какой национальной культуре принадлежал Иосиф Бродский, когда писал свои эссе на языке Шекспира?

 В общем, отвечать на вопросы о культурной принадлежности поэта, рожденного евреем, крайне трудно. И тот, кто решается сделать это, неизбежно ступает на минное поле сомнительных рассуждений. Все здесь  запутанно и сложно.

 «Вам известно, как он относился к своему еврейству?» - спрашивает Валентина Полухина у друга Бродского Генриха Штейнберга.

 «- У меня такое впечатление, что почти никак… еврейский комплекс – производная государственного антисемитизма…. В круге личного общения эта тема возникала разве что в анекдотическом плане».

 Замечательно! Есть юдофобия – есть евреи. Нет ее – и евреев не существует. Логика ассимиляции груба и беспощадна. Впрочем, можно понять видного ученого-вулканолога Генриха Штейнберга: четверть века он провел вдали от национальных проблем – на Камчатке.

 Впрочем, даже такой ассимилированный еврей, как Штейнберг, не в силах избавиться от «еврейской начинки». И это характерно. В одном из ответов Полухиной читаем: «Думаю, что двойной стандарт – это норма человеческих отношений: к ближним своим относишься с любовью – по-евангельски, по-христиански, а к дальним – по справедливости, то есть ветхозаветно, по-еврейски. И полагаю, это правильно…. Ветхозаветный принцип справедливости, «неотвратимости наказания», а не христианское «прощение», лежит в основе всех правовых кодексов, независимо от веры, культуры, традиций».

 Можем смело предположить, что  взгляды Бродского на политику, далекие от политкорректности и левого либерализма, в основе своей были сформированы Торой (Заветом Ветхим), а не христианскими проповедями. Но это так, к слову.

 Я знаю, что тут же возникнет хор возмущенных (еврейских и русских) голосов и мне напомнят, среди прочего, о ежегодных стихах Иосифа Бродского к Рождеству, но и здесь наблюдается некая странность. Вот Валентина Полухина задает вопрос Бенгту Янгфельдту: «Тем не менее в своих интервью он говорит, что предпочитает Ветхий Завет Новому Завету и иудаизм для него «более привлекателен, чем ветхозаветное христианство». Чем вы объясняете противоречие между этим признанием и тем фактом, что до конца дней своих он посвящал рождению Христа ежегодное стихотворение?»

 - Я думаю, что в каком-то философском отношении Ветхий Завет был ему ближе. А как цивилизация, конечно, христианство синонимично западной цивилизации.

 И этот ответ слишком прост, потому что исключает «человеческий фактор». Иосиф Бродский, как и любой большой поэт, был «болен» гордыней, без которой никакое творчество немыслимо, невозможно. Почему Бродский и не думал отмечать в своем творчестве другие христианские праздники, кроме Рождества? Да просто потому, что и о себе он хотел думать, как о богочеловеке, о  Творце. Это о себе самом он писал в стихотворении « 24 декабря 1971 года»:

  «Знал бы Ирод, что чем он сильней,

    Тем верней, неизбежнее чудо,

    Постоянство такого родства –

    Основной механизм Рождества».

 Ирод – это палаческая, подлая власть, юдофобия. Чудо – это он – Иосиф Бродский. И равнодалекость поэта от любого ритуала, от любой ортодоксии – тоже от гордыни, от желания быть самостоятельной единицей в мире толп. В этом желании быть не просто поэтом, а царем и пророком  - и есть прямое еврейское наследство, может быть, последнего гения мировой словесности.    

    И не думал открывать «Америку». Вот один из ответов на вопрос Валентины Полухиной  Уильяма Уодсворта: «… в страстном темпераменте Иосифа, в его стремлении к нравственному и эстетическому абсолюту есть нечто ветхозаветное. Иов, пророки, сам Иегова – у них у всех было много общего с ним. Его мистическое отношение к языку, к очертаниям самих букв напоминает еврейский мистицизм».

  Сам Бродский писал об Уодсворте так: «за тридцать лет преподавания в Америке я еще не встречал такого глубокого ума, каким обладает господин Уильям Уодсворт».

 Здесь я бы хотел сделать невольную ветку в сторону. Борис Пастернак, как известно, еврейство свое терпеть не мог, и хотел от него избавиться любыми путями, но хотеть и мочь – вещи разные.

 Из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку от 10 июля 1926 года: « Даю тебе полное отпущение от всех и вся. Бери все что можешь – пока еще хочется брать!

 Вспомни о том, что кровь старше нас, особенно у тебя, семита. Не приручай ее. Бери все это с лирической – нет, с эпической высоты».

 Как же все точно в этом письме. Пастернак пробовал «приручить свою кровь семита». Иосиф Бродский был благороднее и выше этой пустой траты времени.

 Иной         раз, привычный вопрос насчет еврейства Бродского уводил Валентину Полухину, казалось, совсем в иную плоскость:

 «Мне очень даже нравится еврейская эволюция! Иисус сказал Самаритянке: «Спасение прибудет через евреев». Английская теория эволюции – Чарльз Дарвин, Ричард Доукинс и им подобные – сводит человеческие существа к взаимозаменяемым единица. Она приносит в жертву нас всех, обращает нас в деньги, тогда как иудейство обращает нас в личность. Личность умирает и возрождается – там самым остается. А это и есть самая главная эволюция». Лес Марей – один из известнейших австралийских поэтов.

 Именно такой личностью и был Иосиф Бродский.

 Михаил Хейфец в своем интервью категоричен: « Он с самого начала был и оставался российским поэтом и не мог, и не собирался становиться еврейским «ни при какой погоде». Даже если бы приехал в Израиль, все равно – я думаю, не стал бы еврейским поэтом».

 Судя по всему,  национальную принадлежность художника Хейфец считает обязательным признаком его значимости. Вполне возможно, это наследство советской, гуманитарной выучки. Хейфец согласен с утверждением Ленина, что, «жить в обществе  и быть свободным от общества нельзя». Но большой поэт, как раз, и стремится быть от этого общества свободным. Впрочем, как и всякая личность, наделенная волей и талантом.

 « Я не русский поэт, - писала Марина Цветаева Райнеру Марии Рильке. – И всегда недоумеваю, когда меня им считают и называют. Для того и становишься поэтом  (если им вообще можно  с т а т ь, если им не  я в л я е ш ь с я  отродясь!», чтобы не быть французом, русским и т.д.».

 Для Бродского Цветаева была непререкаемым авторитетом. Бродский тоже стремился быть только поэтом, считая это звание самым высоким в мире, но никогда не переставал, да и не мог перестать, быть евреем. И, прежде всего, изгоем и кочевником. В  «Заметке о Соловьеве» он писал: «человек, создавший мир в себе и носящий его, рано или поздно становится инородным телом в той среде, где он обитает. И на него начинают действовать все физические законы: сжатия, вытеснения, уничтожения».

 Еще одно невольное признание в неизбежном еврействе. Это дети Иакова «создали мир в себе», а потому и стали изгоями, гонимым народом.

  Между «обществом» и родиной огромная разница. Прав Лев Лосев, утверждая, что «для Бродского родина – это люди, страдания которых он разделял в сумасшедшем доме, в вагонзаке и на колхозном поле, это «уступчивость русской речи», это русская литература, петербургская архитектура. От этой родины его оторвать невозможно, она – его стихи, его кровь и плоть».

 Все, повторю,  верно, но что, в таком случае, делать с другой, тоже подлинной родиной Бродского: с поэзией Одена, с каналами Венеции или аудиториями Йельского Университета?

 Та же, по сути дела, история с «языковой родиной». Язык – это всего лишь инструмент, полученный по наследству, как сама естественная возможность речи или навык передвигаться в вертикальном положении. Человек, вне зависимости от пола и расы, может владеть своим наследством легко и красиво, а может даже не понять, какой удивительный дар ему достался.

 Иосиф Бродский не получил в наследство английский язык, но овладел им в совершенстве. И это не было предательством «уступчивости русской речи», а было попыткой расширить свою малую родину до размеров планеты Земля.

 Тем не менее, попытки втиснуть поэта в одну из привычных и знакомых ниш не прекращаются. Вот один из примеров из книги Валентины Полухиной. Разговаривает она с Давидом Шраер-Петровым:

 «- Вы считаете, что Бродский грешил гордыней?

 - Я не думаю, что это грех.

 - По христианской вере это большой грех.

 - Да, но он не был христианином. Я не знаю, был ли он иудеем…. Он не был ни иудеем, ни христианином. Он был язычником».

 Вот и пристроен поэт. Компромисс найден. Никто не в обиде. Язычник, что с него возьмешь.

 Перетягивание каната продолжается.

 « - Кто он был для вас в первую очередь? – спрашивает Валентина Полухина у Анни Эпельбуэн. – Еврей, русский или американец?

 - Он был американско-русский еврей! Я его спрашивала об этом. Он считал, что он еврей, он говорил, что никогда не ходил в синагогу. Но если  помнить, как он читал стихи, это, конечно, удивительно: его манера имела что-то общее с кадишем в сингагоге».

 Об этом же рассказывал автору сборника интервью Олег Целков:

 «Читал он необычно: я никогда до этого подобного чтения не слышал. Он походил на какого-то отчаянно молящегося еврея, который,  раскачиваясь т прикрыв глаза веками, во весь голос пел этаким, я бы сказал, фальцетом в нос: пел все слова подряд».

 Но не прекращается страстное желание окрестить Иосифа Бродского.

 Вопрос Валентины Полухиной Татьяне Щербине:

 «- Бродский говорил, что он «со своим ощущением божественного ближе к богу, чем любой ортодокс». Слышали ли вы от его родителей, что когда Мария Моисеевна находилась с сыном  в эвакуации в Череповце, женщина, которая за ним присматривала, крестила его без согласия Марии Моисеевны?

 - Нет.»

  Мне кажется, что игра, затеянная искусствоведами и биографами вокруг еврейства Иосифа Бродского – совершенно пустая, никчемная затея.

 У человека, где бы он ни жил и кем бы он не был, нельзя отнять родину и факт происхождения. Бродский был евреем и гражданином России – вот и все. Остальное - в его стихах и прозе. И каждый волен извлекать из огромного наследия поэта все, что найдет необходимым. Но это уже дело личное, интимное и обсуждению, как мне кажется, не подлежит.

 Любопытно другое. ХХ век подарил России пять поэтических имен высочайшего уровня: Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Бродский. Два имени принадлежат женщинам. Трое же остальных богатырей русской словесности – евреи. Почему самыми выдающимися хранителями великой, русской, поэтической речи стали потомки Иакова?  Но это  вопрос для другого исследования, продиктованного поисками подлинного мира между людьми, которые не в силах понять, что вопросы расы или религиозной принадлежности – это не повод для разборок,  распрей, гордыни или стыда.

ДЕПАРДЬЕ. ВСЕ НА ПРОДАЖУ

"По заказу Жерара Депардье, известного французского актера, принявшего российское гражданство, в Швейцарии изготовлена серия часов "Горжусь быть русским" (Gerard Depardieu Edition "Proud to be Russian"), сообщает ИТАР-ТАСС".

 Какой молодец этот актер. Это нужно уметь - продать себя самого в России, да еще через Швейцарию, осев в Бельгии.

БОРИС АКУНИН. МРАЧНЫЙ ПРОГНОЗ

Увеличить фото

Акунин: Путин подписал приговор себе и России

Известный российский писатель Борис Акунин (настоящее имя Григорий Чхартишвили) жестко раскритиковал Кремль за вторжение в Украину и сделал неутешительный прогноз ближайшего будущего России.

"Я сейчас думаю не про Украину. То есть и про Украину, конечно, тоже, но это в концов концов, хоть и родственная, но ДРУГАЯ страна, у которой свой путь. Я желаю этой стране всего самого лучшего. Она доказала мужеством и кровью, что она - Страна. Думаю, всё у нее будет хорошо и без Крыма. Запад не поскупится на помощь, чтобы сделать Украину витриной демократических ценностей. Крымчане наверняка еще горько пожалеют, что отделились", - пишет Акунин на своей странице в Facebook.

По его словам, гораздо больше его сейчас занимает обозримое будущее собственной страны - России и оно "в выглядит мрачно".

"Я хочу спросить тех соотечественников, кто бурно радуется грядущему, заранее предрешенному присоединению Крыма (а таковых, кажется, большинство): уважаемое большинство, ты хоть понимаешь, во что нам всем обойдется этот трофей? Нет?

В результате того, что Россия ввела на территорию ДРУГОГО ГОСУДАРСТВА свои вооруженные части (что бы там ни врал "божья-роса" Путин), произойдет следующее:

- Россия окажется сначала в политической изоляции, а затем и в экономической. Деньги уплывут за рубеж, инвестиций не будет, а нашему газу и нашей нефти мир быстро найдет замену, так что топливные сверхприбыли закончатся.

- Всё это вкупе с неминуемым скачком военных расходов повлечет за собой спад экономики и падение рубля, а затем, вероятно, и отмену его конвертируемости. Так что с Анталией, Египтом и Таиландом придется распрощаться", - написал Акунин.

О РОССИИ из дневника

В деревне Холуевка (она же Жуковка) у Чехова в “Мужиках» надобность была: показать полное безвременье в этой деревне, застывшей в безнадежной нищете. Можно сказать об этом прямо. Обычный писатель и сказал бы. Чехов ДОКАЗЫВАЕТ это: «Временами с той стороны, из-за реки, доносился бой часов: но часы били как-то странно: пробили пять, потом три». В этом и есть разница между гениальным писателем и писателем обычным. Обычный говорит, гениальный – доказывает.

 Все-таки «зеркалом русской революции» был Антон Чехов, а не Лев Толстой. Он первый понял: народу только укажи на врага – и он начнет мстить, убивать и грабить. Там же, в «Мужиках»: «Земство обвиняли во всем…. хотя никто не знал, что такое земство. И это пошло с тех пор, как богатые мужики, имеющие свои фабрики, лавки и постоялые дворы, побывали в земских гласных, остались недовольны и потом в своих фабриках и трактирах стали бранить земство».

Кстати, на врага указывал и сам великий Лев, оправдывая в конце жизни даже страсть к воровству нищетой простого народа и тем, что этот «простой» был, в свою очередь, ограблен «сложным».

Повальные воровство и коррупция в России от презрения или ненависти к власти, власти, как правило, тоже воровской, грабительской. Вор тратит силы и талант на то, чтобы украсть у вора, вместо того, чтобы творить, создавать, производить.

Ельцину удалось почти уничтожить (добить) «империю зла», но он был не в силах справиться с империей воровства. Все, что было при нем, да и теперь, при Путине, - это лихорадочная, отчаянная попытка ограбленного народа вернуть свое незаконным промыслом. Власть аморальна и народ в ответ аморален. Похоже, что эта картина не меняется вот уже тысячу лет.

«Каждый, близко познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы», - пишет маркиз де-Кюстин, но спали все оковы при Ельцине, а счастья не прибавилось. К подлинной         свободе путь труден. Ее необходимо прорастить из коварного зерна воли, вырастить, а только потом собрать урожай.

Было бы неправильно думать, что вот исправится власть, и народ ей за это ответит добром. Как правило, либеральный ход упрощает сложное. Связи между властью и народом сложны и прихотливы. Не исключено, что народу нравится та власть, которая его мучает и обворовывает и, тем самым, дает ему, народу, право на грабеж и насилие.

Максим Горький знал Россию изнутри, со дна, а потому и любил ее, и ненавидел. В «Истории русской литературы» он писал: «Русский человек всегда ищет хозяина, кто бы командовал им извне, а ежели он перерос это рабье стремление, так ищет хомута, который надевает себе изнутри, на душу, стремясь опять-таки не дать свободы ни уму, ни сердцу».

Наверно, и юдофобия тот же «хомут на душу» – вид рабства.

В России, как обычно, идут два процесса: свободные деньги стремятся превратиться в недвижимость на фоне зависти и злобы тех, кому они не достались, а, точнее,  тех, кому они достались в меньшем объеме.

Беда в том, что Россия еще не научилась (да и научится ли?) сколачивать крупный капитал легально. Большие деньги носят характер халявы (нефтедоллары) или имеют криминальный характер. Отсюда и накапливание в обществе «праведного» гнева  «униженных и оскорбленных» и угроза нового передела, который эта страна может и не выдержать. Ворующие у воров могут снова начать грабить награбленное – вот это станет бедой настоящей.

ЛЕВИТАН В ПЛЁСЕ набросок сценария

Предстояла поездка в Плёс. Обрадовался - думал сниму фильм о художнике, но в итоге пришлось снять черти что, непонятно зачем и непонятно для кого. Вот только один добрый замысел и остался.

О том, как хороша природа,

Не часто говорит народ

Под этой синью небосвода,

Над этой бледной синью вод.

Не о закате, не о зыби,

Что серебрится вдалеке, -

Народ беседует о рыбе,

О сплаве леса по реке.

Но, глядя с берега крутого

На розовеющую гладь,

Порой одно он скажет слово,

И это слово - "Благодать!".

 Волга и берега с борта какого-либо судна.

«Из Нижнего отправились вверх по  Волге и добрались до Плеса, - писал Иван Евдокимов в своей книге «Левитан». - Маленький, тихий,  красивый, поэтичный городок показался тем мирным уютным и теплым уголком, какого давно жаждала душа художника. 

 Характерный быт города Плёса. Все должно быть просто, привычно, узнаваемо…

 «На географической карте провинциальной России есть пространства, освященные гением человека. Городок Плёс на Волге – именно такой город».

 Природа вокруг  города. «Левитановские места».

« Вновь дадим слово Ивану Евдокимову: «О  Левитане  заговорили  как  о  человеке,  который  понял  и  подметил подлинную  русскую красоту.  На  картинах художника  ожили овеянные глубокой проницательной любовью  поэтические углы  нашей страны. До сих пор ни одному русскому  художнику не удавалось с  такой  интимностью, нежностью, лиризмом, подкупающей правдивостью изобразить русскую природу».

 Музейные экспозиции в Плёсе, связанные с именем Левитана.

 «Исаак Ильич Левитан не был борцом за светлое будущее, хотя на себе самом познал все несовершенства мира, в  котором жил. Левитан боролся за светлое настоящее. Всем своим талантом старался напомнить человеку, в каком прекрасном мире ему довелось родиться. И как пагубна и чудовищна слепота людская к красоте и величию этого мира. Он и се6я самого спасал счастьем единения с тем, что любил:  с природой России.

 Старые открытки: Италия, Швейцария, Финляндия…Можно использовать путеводитель по Европе за 1904 г

 Левитану удалось побывать на севере и на юге Европы, но нигде он не испытал желания раскрыть свой этюдник. Художник остался равнодушен к бесспорным красотам Италии, Швейцарии, Финляндии…Исаак Ильич Левитан был однолюбом.

 «Галерея» разных художников, детали их работы. Или типы жителей Плеса. Магазины, базар и пр.

 «Великий художник не был оптимистом и дважды пытался покончить с жизнью. Природа человека не казалась Левитану совершенной. Он не считал эту природу достойной отображения. Спасал художника восторг и преклонение перед миром Божьим: Небом и Землей».

 Снова уход к природе, к Волге и небу над ней.

 «Небо и Земля Исаака Ильича Левитана полны смысла, значения и радости Бытия. В этом и были его молитва и его вера».

 «Одиночество» белого зонта.

       «Огромный  белый  зонт  стоял  за городом  у дороги, - писал Иван Евдокимов.-  Под ним  приютился Левитан.  День был праздничный. В Плесе на Волге звонили».

 От звона к церкви Плёса. Главное – портреты старух там.

Иван Евдокимов: «Вдруг из  оврага показалась отставшая старушонка.  Она несла в белом платочке просвиру и поминальник. Богомолка доковыляла до Левитана и оперлась на свою кривую клюшечку.  Было много  солнца,  и  черный платок  с  глубоким напуском  на  глаза  не спасал старуху, как  она  его не  поддергивала ниже. Прохожая долго  смотрела  на улыбавшегося художника, жевала губами и  что-то потихоньку  говорила. Потом перекрестилась, поискала в  узелке  копеечку, со страхом положила ее в ящик  с  красками, низко  поклонилась  и  запылила  по дороге. Левитан взял теплую монетку и, не отрываясь, взволнованный, провожал ласковым взглядом древнюю  бабушку. С тех  пор он  свято хранил  ее дар  как талисман и никогда не расставался с ним.

ДЕТИ ПЛЕСА. Студия живописи. Детские рисунки и пр.

    

 «Под белым зонтом у дороги Левитан сидел часто,- пишет Иван Евдокимов, - любуясь широким, длинным плесом Волги, пригорками,  лугами, городком в  кудрявой зелени. Исаак  Ильич проводил  лето охваченный каким-то спокойным  очарованием. Он  поверил,  что хандра больше никогда не повторится, впереди у него одни  безоблачные  годы, радостные, успешные, счастливые.

 Вновь виды Волги от города.

     «Исаак Ильич целыми днями бродил по окрестностям  городка и бесконечному волжскому берегу, таская за собой нелегкие художнические принадлежности. Его манило развернуть зонт через каждые пять шагов.      Художник  щелкал  пружиной зонта.  Софья  Петровна  садилась  рядом под своим.

 Портреты Софьи Кувшинниковой и Левитана. Снять в Плесе, в музее – заповеднике картины Кувшинниковой. Здесь же два её портрета кисти Левитана.

 (Это Иван Евдокимов пишет о Софье Кувшинниковой – талантливой, яркой,Сам красивой женщине, которой так не повезло быть отображенной в рассказе Антона Чехова «Попрыгунья»).

    

 Вновь по Волге к Плёсу. Сам городок – Плёс, дома, улицы, переулки.  Картины Левитана. Фото старого вернисажа. Портреты Чехова той поры.       

«В Плесе Исаак Ильич открыл ту Волгу, какую создавало его художественное воображение  с  юности, - пишет Иван Евдокимов, -  Вторая  поездка  к великой  русской реке  оказалась удачной. В первое же лето  он написал здесь картины: "Вечер. Золотой Плес" и "После дождя". Антон Павлович увидел их осенью.

     -- Знаешь,  -- сказал Чехов Левитану,  -- на твоих картинах даже появилась улыбка..»

 Плес в сумерки, ночью. Ночная жизнь городка, если такая существует.

    

 «Утро, свет,  солнце,  легкий ветерок... Это лучшие часы  для  живописи, - писал Иван Евдокимов. - Исаак Ильич любил их. Самые дорогие, задушевные мысли, образы тогда вставали перед ним. Белый зонт Левитан складывал грустя: зачем-то наставала ненужная ночь, когда краски спят и вымытые кисти просыхают в ведерке».

Раннее утро в Плесе. Попытаться снять по тексту.

    

«Он  всю жизнь по утрам не ходил, а  почти  бежал, как Алексей Кондратьевич Саврасов, - отмечает Иван Евдокимов. - Плес просыпался позднее художника.  Вместе  с ним  вставала природа. Пели птицы,  радуясь своему пробуждению. Плескалась в Волге рыба,  ловила на золотой глади мошек, стрекоз,  кузнечиков.  Обманутые тишиной и гладью,  они садились  на  воду  и вдруг пропадали  в глубине. Они хотели пить, впиваясь хоботками в воду, и не успевали напиться, погибая.      Кричали кулички  и  чайки на бурых и рыжих отмелях. Трава  после ночной росы  стояла острым ершиком.  Словно  вытянулись  и  выпрямились, помолодели деревья, каждый листок стал тугим и упругим, полным соков. Коршун кружил над левитановским белым зонтом, не узнавая крылатой диковинной птицы, неподвижно рассевшейся на земле и словно стерегущей кого-то.

 Найти и снять сюжеты на ближайшей пасеке.

    «Однажды  на кровлю художника напали пчелы, - рассказывает Иван Евдокимов. - В ясное,  желтое, прозрачное утро, похожее на теплый мед  в сотах, Левитан услышал странный певучий гул в ближней низине.  Шум  и гул нарастали, все густея. Исаак Ильич с недоумением посмотрел кругом. Но не успел  он все  оглядеть, как воздух потемнел, совсем близко раздалось мощное жужжание, по зонту словно застучали крупные градины. "Пчелы!" --  пронеслось  в сознании, и  художник  прижался  к мокрому  лугу. Жужжание  уже оглушало,  оно  поглотило  все другие  звуки,  не слышно  было куликов,  чаек, звонкоголосых ласточек. В глазах  Левитана  почернело. Пчелы летели густо, плотно, садясь на вздрагивающий от тяжести зонт.  Исаак  Ильич лежал не шевелясь, будто придавленный. Зонт подрагивал,  и это было страшно. Левитан боялся, что зонт не выдержит и упадет на него. Художник почувствовал приближение привычной тоски. Надвигалась смерть...  Она висела над  головой. Тысячи  пчелиных  жал  могли  сейчас  вонзиться  в  слабого  и  беззащитного человека.  У  Протекли мгновения, но, казалось, время  тянулось  медленнее,  чем всегда. Исаак Ильич закрыл глаза.Вдруг  где-то  раздался  выстрел.  Зонт  сильно качнуло. Пчелы снялись  -- и черная туча рассеялась.      Левитан  поднялся  с  земли,  вытирая  холодные   капли  пота  со  лба, расстегнул ворот  рубашки: он душил. И сразу Исаака Ильича охватило ликующее чувство освобождения от беды и восхищение перед мудрой природой. Она создала самое совершенное из насекомых -- пчелу. Рождаются молодые пчелы, старый дом им  тесен, они ищут  нового жилья,  и  рой  улетает.  Вечным,  таинственным, великим  повеяло  на  художника.  Невольно  для самого себя,  уже забывая  о пронесшейся  угрозе, Левитан сохранил в сердце навсегда очарование  грозного полета пчел.

 Храмы Плеса. Служба, детали. Хорошо бы хор.

    

     В Плесе  нравилось  Исааку Ильичу  все, - считал Иван Евдокимов. -  Казалось,  свежих  впечатлений хватит  здесь на  всю  жизнь. Когда любишь -  преувеличиваешь.  На  окраине города стояла  одинокая  старинная деревянная  церквушка  со  звонницей. Она доживала свой век, никому не нужная. За ветхостью служить в ней было опасно.

Древнюю  церквушку  Левитан  заметил  в день  своего приезда в  Плес и сразу очаровался ее  оригинальной архитектурой. Маленькая, удивительных пропорций, с двухскатными  крутыми  крышами, она  была созданием талантливой плотничьей артели,  какие   обстраивали  избяную,   церковную   и   мирскую   Русь  лет четыреста--пятьсот назад.

Найти развалины церквушки. Снять все в деталях.

    

 О дальнейшем Иван Василевич рассказывает так, будто сам был свидетелем происходящего с Левитаном: «Вскоре  Исаак  Ильич пришел  к приходскому священнику, прося разрешения сделать этюд  церквушки снаружи и внутри. Здесь, как и снаружи, на всем, сверху донизу, словно мелкая сизая шерстка,  был  мох, плесень; почернелые образа  с еле проступающими  ликами. Пауки покрыли  своими искусными серыми вуалями; кое-где стоял кривой древний подсвечник, резной, крашеный, в каплях воска. Левитан втянул какой-то особый запах,  смешанный с  сыростью, точно  древний  ароматный ладан  не рассеялся через столетия, впитался в дряхлые стены и запоздало благоухал.

 Служба в церкви. Картина Поленова, на которой запечатлен Левитан в образе Христа

     Исаака Ильича  оставили одного. Он стал писать,  волнуясь,  представляя себе  отдаленных  временем  людей,  когда-то  заполнявших  церквушку.

 Старики и старухи в церкви.

 После Левитана  каждый  художник, посещавший  Плес,   непременно  писал  эту  церквушку.  Было  в  ней  что-то притягательное, поэтическое, создаваемое  прекрасным расположением памятника старины, красивой и оригинальной его архитектурой.

 Портреты Левитана, снова фрагмент картины Паленова.

     «В  сложной  душе  Левитана  уживалось  несоединимо  ясное,  пушкинское, реальное представление о мире и, одновременно, таинственное, мистическое, - пишет Иван Евдокимов. - Он не  раз стоял где-нибудь в глухой деревенской церквушке за вечерней службой, его знобило, он находил какую-то для  себя особую прелесть в этом безмолвном забытьи».

 Служба в церкви.

 Исаак Левитан никогда не крестился, но красоту церковной архитектуры, величие православного богослужения он понимал сердцем, как мало кто из русских художников до него, а, возможно, и после.

Фотографии Левитана-охотника и старинной охоты с собаками.

     Исаак Ильич жил полной жизнью. Огромная художественная работа сменялась страстью  к  охоте.  Любимица  Веста вскакивала,  едва  он  брал  ружье. Она сопровождала его  всюду на  этюдах,  ленивая  и   сонная, почти  как мертвая, лежала в  тени зонта,  поднимала  голову только  на  громкоголосых прохожих. Теперь  она мгновенно преображалась, начинала скулить, носиться  по  дороге, прыгать на охотника, ставя ему  мохнатые,  крупные лапы  на грудь.

 Фотографии колесных пароходов, затем старой Москвы.   

     «Исаак Ильич оставил Плес с последними  пароходами перед заморозками. Он ехал  в  Москву с  таким большим  багажом, какого еще ни разу  не  привозил, - рассказывал Иван Евдокимов.

  Снова Плес во время дождя. Картина «Тихая обитель». Здесь пусть говорят разные художники о живописи Левитана.

 «Следующей ранней весной, в самую распутицу, Левитан был  уже  на старом месте. В  то  лето Исаак Ильич  написал знаменитую  свою картину "Тихая обитель". К  нему пришла подлинная, настоящая слава. Зрителей поразила необыкновенная  теплота, уют, задушевность,  с какой художник сумел

передать скрытую поэзию русского пейзажа. О  Левитане  заговорили  как  о  человеке,  который  понял  и  подметил подлинную  русскую красоту.  На  картинах художника  ожили овеянные глубокой проницательной любовью  поэтические углы  нашей страны. До сих пор ни одному русскому  художнику не удавалось с  такой  интимностью, нежностью, лиризмом, подкупающей правдивостью изобразить русскую природу. После  "Тихой  обители" во  всех новых произведениях Исаака Ильича  уже находили  эти типичные черты национальной пейзажной живописи.

 Фото Чехова и Григоровича.

    

 «Антон Павлович Чехов и старик Григорович  стояли перед "Тихой обителью" на  очередной передвижной выставке. Чехов  внимательно слушал  восторженного Григоровича и, по своей привычке, отмалчивался. К ним подошел поэт Плещеев и быстро заговорил:

     -- "Тихая  обитель" на  устах всей интеллигенции  Москвы. По  заслугам, вполне  по заслугам, но  с  одним я никак не  согласен.  Я вижу разлад между названием картины и ее содержанием. Помилуйте, называют это  тихой обителью, а тут все  жизнерадостно. Горят, тлеют на закате купола лесного монастырька. Тишь. Свет. Безмолвствует  лес, река,  лавы.  Кто-то  нашел в картине тоску,печаль, грусть...  Даже сладость.  Не понимаю. Художник неверно назвал  свою вещь.

     Григорович и Плещеев заспорили, долго  не отходя  от  облюбованной  ими картины. В тот день вечером Чехов написал сестре  Марии  Павловне:  "Левитан празднует  именины своей великолепной музы.  Его  картина производит  фурор. Успех у Левитана не из обыкновенных.

 Здесь и живая природа, и живопись и романс: «Вечерний звон».

    

 «Исаак  Ильич  очень любил  это свое произведение. – писал Иван Евдокимов. - Через  два года после окончания  "Тихой  обители" Левитан  снова вернулся к  тому  же  мотиву.  Он разработал  его по-новому, ярче,  светлее,  жизнерадостнее.  Он населил  его людьми, едущими в лодке по спокойной воде. В ней отражаются  розовые облака. В ясную  глубину опрокинуты бело-розовая колокольня,  стены, церковь,  рыжий кустарник,  зеленые деревца на низком берегу, голубая лазурь.  Убраны  лавы, здесь ненужные. В "Вечернем  звоне",  как назвал художник эту  вещь, столько простой   ликующей  радости,  очарования,  восторга  перед  миром,   который действительно кажется звенящим и поющим на закате».

 Здесь могут быть наблюдения за современными художниками в Плёсе.

 Вновь слышим автора книги о Левитане. «Всякому  художнику  дороги  воспоминания, встречи, находки, дни,  когда зарождаются  замыслы. Так  было  с  Исааком Ильичом.  За  недолгую жизнь, за двадцать  творческих  лет,  он  написал  до  тысячи  холстов.  Почти  тысяча разнообразных мотивов. Левитан ходил своими большими ногами по русской земле с постоянно зорким и пытливым взглядом. Плеса на Волге хватило бы на поколения живописцев.

 Съемки в Юрьевце.

    

 «Однажды  около  городка  Юрьевца, - рассказывает Иван Евдокимов, -  недалеко  от Плеса,  на  прогулке  в пригородной роще  Левитан  заметил некрасивый захудалый  древний  монастырь.Бездарная  и  убогая   рука  размалевала  его  причудливыми   колерами.  Они раздражали  и  вкус и глаза художника. Но был чудный вечер,  мир лежал перед

взором таким тихим и мудрым, что красоте его ничто не могло повредить… Левитан остановился.  Даже  сильнее  забилось  сердце.  Потребовалось положить руку  на  него, чтобы успокоиться и передохнуть. В голове художника рождалась картина. Еще не вся. Но мотив ее уже был найден… Обстановка  в   Плесе

действовала  на  него  как-то возбуждающе. Он кончал  одну картину,  начинал другую,   иногда  на  мольбертах   стояло  несколько  недоконченных полотен.

 Плёс, Волга в непогоду.

    « …великолепное, мощное, величественное  произведение  о  Волге "Свежий ветер", - так оценивал картину Левитана Иван Евдокимов. - Эта волнующая  вещь, смелая,  оригинальная,  яркая,  полная какого-то героического  размаха,  лучшая  из  лучших  в  русской  живописи о великой  нашей реке,  появилась на выставке с опозданием на семь лет. Начало ей  положил Исаак Ильич в Плесе.

 Попытаемся найти в Плёсе двор, чем-то похожий на тот, найденный Левитаном. Хорошо бы «очеловечить» его современными обитателями.

     «Исаак Ильич  выпускал из  своей  мастерской  только такие  картины,  за которые ни от  кого не  ожидал упрека. – завершает свою главу о Плесе Иван Евдокимов. -  "Ветхим  двориком",  изумительным по крепости и  силе реалистической живописи… Такие заповедные  углы и  увидит и поймет  только  избранный.  В маленьком  "Ветхом  дворике"  Левитана  больше русского, чем в сотнях картин других мастеров на самые  наирусские сюжеты  и темы. Левитан поднялся в Плесе в полный рост».

 Посетители музея – заповедника Левитана в Плёсе.

  

Сегодня мы смотрим на полотна Левитана уже не теми глазами. Чиновники, в своё время, проштемпелевали картины художника лиловой печатью «ДОЗВОЛЕНО». Открыточный тираж, причем навязчивый, способен увести от искренней любви и интереса самое живое искусство. Впрочем, подобную операцию удалось проделать и с великой русской литературой. И все же Пушкин, Гоголь, Лев Толстой, Чехов остались гордостью мировой словесности. Тоже можно сказать и о Левитане, Соврасове, Поленове, Федоре Васильеве, Коровине и многих других – великих мастерах отечественной живописи.

 Пишут, что Исаак Левитан во время работы почти всегда читал стихи. Какие – не уточняются. Мы вправе предположить: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Баратынский…

«Пора, мой друг, пора! [покоя] сердце просит —

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём

Предполагаем жить, и глядь — как раз — умрём.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля —

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег». Пушкин.

«…люблю - за что, не знаю сам -

Ее степи холодное молчанье,

Ее лесов безбережных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям;

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень;

Люблю дымок спаленной жнивы,

В степи ночующий обоз,

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез». Лермонтов

«Летний вечер тих и ясен;

Посмотри, как дремлют ивы;

Запад неба бледно-красен,

И реки блестят извивы.

От вершин скользя к вершинам,

Ветр ползет лесною высью.

Слышишь ржанье по долинам?

То табун несется рысью». Фет

«Люблю деревню я и лето:

И говор вод, и тень дубров,

И благовоние цветов;

Какой душе не мило это?

Быть так, прощаю комаров!

Но признаюсь — пустыни житель,

Покой пустынный в ней любя,

Комар двуногий, гость-мучитель,

Нет, не прощаю я тебя!» Баратынский.

«Под дыханьем непогоды,

Вздувшись, потемнели воды

И подернулись свинцом -

И сквозь глянец их суровый

Вечер пасмурно-багровый

Светит радужным лучом,

Сыплет искры золотые,

Сеет розы огневые,

И - уносит их поток...

Над волной темно-лазурной

Вечер пламенный и бурный

Обрывает свой венок...» Тютчев.

 К каждому полотну Левитана можно подобрать стихотворение.

"Вновь я захандрил без меры и границ, - писал Левитан Чехову из Финляндии. - Здесь нет природы".

«До поездки в Плес Левитан любил только русский пейзаж, но народ, населявший эту большую страну, был ему непонятен….Он часто видел злобу, грязь, тупую покорность, презрение к себе, к еврею. До жизни в Плесе он не верил в ласковость народа, в его разум, в способность много понимать. После Плеса Левитан ощутил свою близость не только к пейзажу России, но и к ее народу - талантливому, обездоленному и как бы притихшему не то перед новой бедой, не то перед великим освобождением» - писал Константин Паустовский.

«…пейзаж радостен только тогда, когда свободен и весел человек. Левитану хотелось смеяться, но он не мог перенести на свои холсты даже слабую улыбку. Он был слишком честен, чтобы не видеть народных страданий. Он стал певцом громадной нищей страны, певцом ее природы. Он смотрел на эту природу глазами измученного народа, - в этом его художественная сила и в этом отчасти лежит разгадка его обаяния» - писал Константин Паустовский.

«Левитан любил природу как-то особенно. Это была даже и не любовь, а какая-то влюбленность... Любил ли Левитан свое искусство? В этом, разумеется, не может быть сомнений. Если он любил что-нибудь в жизни всеми фибрами своего существа, то именно искусство. Он любил его как-то трепетно и трогательно. Искусство было для него чем-то даже святым. Верил ли он в себя? Конечно, да, хотя это и не мешало ему вечно сомневаться, вечно мучиться, вечно быть недовольным собой. Левитан знал, что идет верным путем, верил в этот путь, верил, что видит в родной природе новые красоты, но в то же время ему вечно казалось, что он не передает и доли всего найденного, всего, что жило в его душе». Мария Чехова

В одном из писем к Чехову художник писал: “Меня не ждите - я не приеду. Не приеду потому, что нахожусь в состоянии, в котором не могу видеть людей. Не приеду потому, что я один. Мне никого и ничего не надо. Рад едва выносимой душевной тяжести, потому что чем хуже, тем лучше и тем скорее приду к одному знаменателю”.