АХ, СИМОНА-МИ-СИМОНА

Ах, Симона-ми-Димона…

17.04.2016

Недавнее позорище с совсем уже откровенным антиизраильским враньем стоило кандидату в претенденты на Главное кресло в Белом доме, доброму еврею Берни Сандерсу нескольких неприятных минут. Не то чтобы Сандерса смутил сам факт наличия антиизраильского вранья в его растиражированном на весь мир интервью. В нынешней Америке именно эта монета приносит наилучшие дивиденды представителям ЛевойСволочи™, так что обычно дедушка Берни поливает нас грязью, не особо задумываясь о последствиях. Но, как говорится, ври-ври, да не завирайся. А тут произошла именно завируха, очевидная даже самому отмороженному левому гоблину. Не уверен, что Сандерс слышал о Хлестакове (хотя души у обоих этих персонажей, безусловно, родственные), но его «10.000 невинных палестинских жертв» можно смело поставить на полку литературной Кунсткамеры рядом со знаменитыми 35.000 хлестаковских курьеров.

Такая вот фадиха, как сказал бы лучший друг бернисандерсов всего мира покойный Ясир Арафат. Неудивительно, что кандидат в претенденты решил срочно назначить человека, который будет отныне отвечать за связи с еврейской общественностью, то есть гарантирует Сандерсу доходное антиизраильское вранье без побочных расходов на завируху. Как сообщает Jerusalem Post, джоб получила некая Симона Циммерман, 26-летняя уроженка Лос-Анджелеса, правнучка европейского еврея, чудом уцелевшего во время Катастрофы.

Циммерман воспитывалась в традиционной семье, посещала еврейскую школу, синагогу, и ничто вроде бы не предвещало ее нынешней антиизраильской саблезубости. Поступив в университет Беркли, девушка немедленно присоединилась к студенческим объединениям, которые известны своей безоговорочной поддержкой Страны. Перелом произошел во время… визита Симоны в Израиль, где, по ее словам, она стала «свидетельницей подавления палестинцев». Как и где именно американская туристка наблюдала оное подавление, в статье не сообщается, но можно смело предположить (без особого риска ошибиться), что ею занялись соответствующие гиды и проводники если не из Та’айюш и Бецелема, то из ШаломАхшава и ШовримШтика.

И вот он результат: вернувшись в Беркли, Циммерман превратилась в рьяную сторонницу бойкота Израиля, непременную участницу антиизраильских хепенингов и демонстраций, непримиримую борцунью за свободу Фаластына, активнейшую функционерку проарабских организаций BDS, JStreet, JTA и прочих ядовитых выгребных ям современного антисемитизма. Не стану приводить здесь цитаты из ее высказываний: вы уже слышали подобные тексты не раз и не два. Их постоянно декламируют одни и те же истеричные молодые люди, чьи нежные американские и европейские шеи всегда обернуты в клетчатые черно-белые арафатки.

Интересно тут другое: что привело правнучку несостоявшегося аушвицкого обмылка в ряды новых нацистов, упорно готовящих нам очередную Катастрофу? Вернее, не «что», а «кто»? Американская еврейка Симона Циммерман была перевербована в ряды наших злейших врагов не в Иране, не в Сирии, не в Багдаде и даже не в брюссельском квартале Моленбек – вотчине террористов, а здесь, в Израиле. Ее обрабатывали не салафиты ИГИЛ, не хамасники Газы и даже не заросшие троцкистской-анархистской плесенью профессора Беркли. Нет, над девушкой поработали самые что ни на есть израильтяне, наши сограждане, колумнисты газеты Гаарец, завсегдатаи прайм-тайма местных новостных каналов, люди с голубым удостоверением личности в кармане…

Сама по себе Симона Циммерман малоинтересна – стандартная левая фреха, каких много по обе стороны Атлантики. Я искренне желаю ей и ее кандидату в претенденты как можно быстрее попасть в то самое место, которое они в неизбывной своей доброте уготовили нашей Стране. Дело, конечно, не в двух этих выродках и даже не в тысячах им подобных. Дело в другом: мне кажется, что история личной эволюции мисс Циммерман дает весьма наглядный ответ на вопрос, кто именно поставляет топливо в низовой пожар антисемитизма, бушующий в университетских кампусах Америки и Европы. Есть ли смысл заполошно бегать с огнетушителем в чужих краях, в то время как пироманы, ежедневно выплескивающие туда полные ведра бензина, находятся здесь, среди нас?

Aleks Tarn

ПОБЕГ рассказ

По этому короткому рассказу я бы снял полнометражный фильм, дополнив рассказ небольшим режиссерским сценарием. Я бы подарил возможность импровизации хорошим актерам, не спеша вглядывался в лица героев и пейзажи России и Израиля. ОН БЫ СНЯЛ, ДА КТО ЕМУ ДАСТ!

 Обросший, лохматый человек потянулся к нему с бритвой. Иосиф невольно отпрянул.

- Нужен разрез на одежде — знак траура, — сказал за спиной переводчик — долговязый парень в протертых джинсах и майке.

Лохматый аккуратно надрезал рубашку у верхней пуговицы, отступил на шаг, торжественно произнес длинную фразу на иврите.

 — Руку на лоб Доры, — еле слышно отозвался переводчик, — и попросите у нее прощение.

 Иосиф сделал это, но подумал, что совершенно ни в чем не виноват перед матерью.

 Это она обидела его... А еще он мельком вспомнил о рубашке: теперь ее только выбросить, а жаль — фирменная была и стоила дорого... Потом он устыдился своих мелочных мыслей, так как всегда следил за собой со стороны.

Он умел оценивать не только свои поступки, но невольные и часто постыдные «движения души», направляемые вовсе не ангелом, а чертом.

  «Наши предки, — думал Иосиф, — в знак траура рвали одежду в клочья и посыпали голову пеплом... И вот теперь — этот надрез... и мне совсем не хочется плакать... А я так любил маму... Впрочем, люди всегда оплакивали только себя: свою боль, свое наступившее одиночество и свое приближение к могиле»

Могильщики действовали отлажено и быстро. Не прошло и минуты после его просьбы о прощении — и процессия двинулась по аллее кладбища.

Иосиф пытался вспомнить, как зовут эти деревья:

«Ливанские тополя... Нет — пирамидальные кедры... Постой, кедры — это в тайге... Шишки еще на них... Это тополя пирамидальные...»

Он шел за тележкой, за телом мамы. Ее последний транспорт двигался легко, колесики не скрипели, да и веса в иссохшем, спрятанном от глаз теле почти что не было...

«Стыдно, — думал Иосиф, - всю жизнь вокруг тебя деревья, а ты не знаешь их имен... Березу сможешь отличить от ели, а ель от сосны….Что еще? Дуб! У дуба желуди, а у клена — листья ступенькой, лесенкой... эти листья в конце сентября красивы очень...»

Он вдруг вспомнил, что мама всегда приносила с улицы «дары осени». Обои коридора коммуналки отставали от стены, и мама засовывала в щели черенки листьев. Старуха соседка ворчала, шаркая огромными, совершенно изношенными комнатными туфлями:

— Опять пылесборники повтыкали.

Но не трогала старуха опавшие листья, и они «горели» на стене в свете тусклой лампочки над дверью уборной.

Деревья на кладбище словно охраняли тишину, необходимую в этом скорбном месте.

Иосиф слышал, как скрипел гравий под его ногами, а еще голос какой-то птицы, совсем незнакомый голос — пронзительный и тревожный...

«В этой стране не бывает осени, — подумал он. — Здесь всегда лето: сухое или дождливое. Как же мама обходилась без опавших листьев?.. Нет. Конечно, это пирамидальные тополя... Как по линеечке. Здесь в природе нет хаоса, лохматости, что ли, а потому она кажется искусственной, бутафорской...»

Иосиф шел первым, а следом за умершей и ее живым сыном двигалась молчаливая толпа. Он обернулся на мгновение и вновь был поражен количеством друзей и знакомых мамы, а также и видом провожающих — на всех была светлая одежда... Иосиф подумал, что таков обычай, а он невольно нарушил его, напялив перед отлетом из Москвы неудобный черный костюм.   Всего лишь пять дней назад его разбудил телефонный звонок.

 - Носик, — сказала мама, — скоро я умру. Ты должен  приехать.

— Перестань, - рассердился он, — с чего ты это взяла? Мы с тобой еще поживем.

— Ты поживешь, — сказала мама, — а я — нет.

— Да что с тобой, ты заболела? — Раздражение не проходило. Он терпеть не мог ночных побудок.

— Мне девяносто три года, — сказала мама, — и дней через пять меня не будет с вами. - И она повесила трубку.

— Да что же это, — ворочалась рядом жена Иосифа, натягивая на уши пуховое одеяло, — нет покоя ни днем, ни ночью.

Он знал, что уже не заснет, выполз из постели, закутался в теплый халат, ушел в гостиную и там уютно устроился в мягком кресле. Нажав кнопку пульта, включил телевизор. Ночью на экране всегда танцевали и пели. Будто ночь только и придумана для бурного веселья. У Иосифа болело колено, першило в горле, и он невольно позавидовал этим здоровым чернокожим ребятам, живущим по законам движения и неутомимых воплей. Он же никогда не учился танцевать и совершенно не умел повышать голос.

По привычке Иосиф вспомнил о делах назавтра: с утра товарная станция — нужно проверить комплектность груза. Алимову доверять нельзя. Он просто «кипучий лентяй», ничего не умеет доделывать до конца... Потом в пекарню на Усиевича. Там пошел брак, слишком много брака. Наверняка чудят с рецептурой... Потом?..

Вдруг он понял, что «потом» он должен заказать билет на самолет и выправить документы. Решив это, Иосиф заснул прямо в кресле и спал спокойно до звонка охранника от парадной двери в дом.

— Иосиф Матвеич, утро доброе! Подняться?

— Жди в машине, я скоро, — распорядился Иосиф.

Он не любил март месяц: черную грязь, глухую облач­ность и серые лица граждан, потерявших за долгую зиму свежие краски загара. Он и сам никогда не залетал южнее Сочи, и вот теперь, еще на трапе самолета, был поражен обилием света и чистоты.Он подумал тогда о странном равновесии в природе: темнокожие, черноволосые живут под ярким, будто обнаженным, солнцем, а светлокожие блондины — на севере — в тумане и под дождем. Ненормально это, неразумно. Светлое — защита от беспощадных лучей, темное — притягивает жар.

«Сама природа случайна и ненормальна, — думал он, — так почему же мы жалуемся на свою, человеческую, природу?»

Иосиф и тогда, в аэропорту, не думал о матери, потому что совершенно не верил в ее смерть, а звонок считал всего лишь характерным для нее способом наконец-то выманить его из Москвы...

Смешной плакат висел на груди долговязого парня в потертых джинсах: ИОСИФ ЛУРЬЕ, СЫН ДОРЫ.

Встречающий говорил с сильным акцентом и очень торопился. Гость еле поспевал за ним. К нелепой шапке долговязого было зачем-то приклеено зеркальце. На ходу Иосиф увидел свое отражение. Был он сед совершенно, но черноус.

«Сын Доры» не красил усы — просто они не желали седеть. Иосиф гордился усами, как знаком ушедшей молодости: энергии и силы.

— Что с мамой? — спросил он, заняв место позади водителя. (Хлам рядом с парнем уборке не подлежал.)

— Беседер, порядок, а что? — автоматом выдал встретивший, еле поместившись за рулем жучка-«Фольксвагена».

— А вы, простите, кто? — спросил Иосиф. — Родственник тетки?

— Я — никто, — нехотя ответил долговязый. - В больнице лежал после операции...Меня Дора выходила...

Гость ничего не понял. Он тогда решил, что мама была вынуждена работать, чтобы не погибнуть в бедности... Плакат валялся рядом с ним. «Сын Доры» невольно и вновь прочитал Иосиф.

Обида оказалась сильней любви. Двадцать два года назад самый близкий человек обидел Иосифа, и он по сей день не мог простить это маме... В те годы Иосиф так надеялся на нее и очень, очень любил... Жили они тогда трудно, дети болели, с работой не ладилось. Семейные неурядицы, война с начальством, а тут еще самый любимый и близкий человек заявляет, что он должен эмигрировать.

 «Вернуться к сестре», — как она тогда сказала. Он не поверил, он не мог поверить. Он привык, что характер матери, ее нравственная и даже физическая сила — это тот стержень, на котором держится его жизнь и жизнь всей его семьи.

- Ничего, — сказала мама, — вы уж как-нибудь сами. Вам пора самим.

- Но почему?! — кричал Иосиф. — Что мы тебе сделали? Обидели тебя хоть раз, оскорбили?! Катя! Ну, хоть ты скажи!

— Мама, — послушно говорила жена, — нам без вас будет очень трудно.

Внуки — обнимали бабушку, целовали — все тщетно.

Тогда он сказал себе, что отъезд мамы — это настоящее предательство:  родины, своего прошлого, своей семьи.

В те годы выпускали немногих. Он так надеялся, что маму не выпустят. Ее выпустили, и довольно быстро.

Разлука означала почти что смерть. Людей тогда разделяли не границы, а нечто большее.  Мама позвонила сразу же — из аэропорта «государства-агрессора».

— Прошу тебя больше нас не тревожить, — сказал Иосиф, — прощай.

Боль, отчаяние, обида. Он бросил тогда надоевшую работу, перестал звонить старым друзьям и отвечать на хамство жены. Он будто в раковину спрятался, но в раковине этой дела, как ни странно, пошли вовсе не плохо. Он нашел отличную тему, спокойно разработал ее и даже защитил диссертацию. Дети росли, учились, уходили в свою жизнь. Жена успокоилась, будто смирилась с участью быть супругой Иосифа. Потом начались перемены, но и здесь он не растерялся и довольно быстро набрал вес, поднявшись от мелкого кооператива к солидному производству... В конечном итоге мама оказалась права, но Иосиф никак не мог понять, почему рана не хотела рубцеваться, и обиду он чувствовал почти так же остро, как два десятка лет назад...

Переписываться и перезваниваться они стали недавно. Ему показалось, что на ярких фотографиях мама выглядела совсем неплохо. Как правило, она снималась в обнимку с сестрой. Обе старушки улыбались, не стесняясь своей протезной белозубости, и вполне были довольны жизнью. Первую фотографию он получил со дня рождения тетки Эстер. Ей тогда исполнилось девяносто, теперь должно быть девяносто пять...

Большая квартира была завалена хламом точно так же, как автомобильное кресло рядом с долговязым парнем. Только приглядевшись, Иосиф понял, что есть у этого хлама своя специфика: тряпье, ленты, пластик, листы поролона, проволока, деревянные планки, а из хаоса этого выглядывали рукотворные создания — куклы. Куклы, казалось, занимали все свободное от «мусора» пространство. Взрослые люди, дети, животные окружили Иосифа таким плотным кольцом, что он не сразу заметил маленькую старушку в инвалидном кресле на колесиках.

— Иосиф! — окликнула его старушка. — Слава Богу, ты здесь. Подойди и поцелуй меня.

Жалюзи на окнах скупо пропускали свет.

— Мама? — тихо спросил Иосиф.

— Твоя мама отправилась в супер. Нам забыли принести майонез. Я твоя тетка. Меня зовут Эстер... Ты почему такой седой?

Иосиф подошел, нагнулся, поцеловал старуху в висок.

— Губы у тебя холодные, ~ сказала тетка, — и пахнешь ты совсем не так.

— Как я должен пахнуть? — спросил Иосиф.

— Откуда мне знать, — пробурчала старушка, — но не так...

Больше она не стала ничем интересоваться и закрыла глаза.

— Когда вернется мама? — спросил гость, просто потому, что надо было о чем-то спросить.

Старушка не ответила. Она спала.

Иосифа чем-то раздражала захламленная квартира, пугало обилие самодельных кукол. В сквере перед домом он устроился на скамейке и стал ждать. Ждал он недолго... Иосиф не захотел нагнуться, и мама поцеловала его в подбородок.

— Странно ты себя ведешь для умирающей, — сказал сын.

 — Ничего странного, — ответила мама, — никак нельзя без майонеза. Мы тут надумали салат из туны. Ты знаешь, что такое туна?

Иосиф не знал.

 — Эстер! — крикнула мама, распахнув дверь квартиры.. — Как ты встречаешь гостя? Проснись сейчас же!

— Я и не собиралась спать, — отозвалась сестра. — Это твой Иосиф все придумал. Имеет человек право закрыть глаза на минутку, если ему скоро сто лет.

 — Он имеет право закрыть глаза навсегда, — решительно заявила мама.

И сестры весело рассмеялись.

«Господи, — подумал тогда Иосиф, — да они сумасшедшие».

А потом ему самому хотелось спать, но он слушал рассказ мамы о куклах:

— Вот эти самые старые. Им скоро исполнится восемьдесят. Это твои дед и бабка. Мы с Эстер подновили только костюмы: бальное платье и фрак. Твой дедушка был купцом первой гильдии, а бабушка существом совершенно воздушным и лирическим...

 — Перестань, — сказала тетя Эстер, — в двадцатом году отец сомневался еще: ехать - не ехать? А мама решительно заявила, что в этой стране она не намерена оставаться. У нее был твердый характер.

— Пусть так, — согласилась мама Иосифа. — А это наши соученики по гимназии... Последняя наша работа тех лет.

— Яшку надо было уничтожить, — сказала тетя Эстер, — он во всем виноват.

— Якову нравилась революция большевиков, а мне нравился Яков, — сказала мама.

— Нравился? — проскрипела из темного угла тетка Иосифа. — Да ты любила его без памяти. Ты осталась с этим истериком в коже, а мы уехали... Мы умоляли тебя, а ты как с ума сошла.  Это была похоть, Дора! Только похоть!

— Смотри — это ты, — сказала мама Иосифу, — мы сделали тебя по памяти. Правда, симпатичный?

— Симпатичный! — крикнула тетка. — Твой Янкель был страшен, как обезглавленный Дантон.

— Эся, успокойся, — сказала мама, — проехали, мы о другом.  Это твой отец. Тоже работа по памяти. Замеча­тельный был человек, только нос у него, как видишь, уны­лый. Он много работал. Он двадцать четыре часа в сутки работал, и за это его расстреляли. Ты отца не помнишь?

— Нет, — ответил Иосиф, — а тот — Яков — куда дел­ся?

— В двадцать седьмом году Якову разонравилась рево­люция Сталина — и он сбежал в Турцию, затем в Париж, а там уж—в Мексику...

- Ты оставила нас, а он тебя, — ворчала тетка, — при­рода мстит неразумным.  Покажи-ка ему моего второго мужа.

Осмотр продолжался долго. Последние двадцать лет ста­рушки трудились, не покладая рук. Каждый, кто пересту­пал порог этого дома, неизбежно становился куклой. Были здесь люди искусства, политики, генералы и торговцы. Как оказалосьвпоследствии, тетка Иосифа в молодости грешила террором, воевала с англичанами и арабами, умела стрелять из всех видов оружия, водить танк и даже летать на самолете. Стены ее спальни были увешаны фотографи­ями, грамотами и дипломами,доказывающими это...

— Посмотри, — сказала мама, — это ты... по снимкам.

Иосиф не нашел сходства. Глаза вот только и подборо­док...

— Парик надо бы заменить, — улыбнулась мама. — Эся, ты не помнишь — у нас есть седые волосы?

— Посмотри в зеркало, — сказала сестра, — тебе мало?

- Она бросила нас тогда, чтобы играть с сестрой в кук­лы, — подумал Иосиф, — с ума можно сойти! Меня броси­ла, внуков, друзей и знакомых, чтобы здесь, в Иерусалиме, на улице Яффо, играть в куклы».

«Как похожи памятники, — думал он на кладбище, ша­гая за тележкой, — равенство...Верно — всех людей урав­нивает смерть... Нет — вот этот памятник побогаче осталь­ных будет...»

Смуглая женщина в длинном платье зажгла свечу и по­ставила горящую в нишу «богатого» памятника. Пока го­рит свеча...Что происходит, пока горит свеча? Он не заме­тил, как задал этот вопрос вслух.

- Ничего особенного, — отозвался долговязый пере­водчик в джинсах, — знак памяти — и только.

— До того как меня не станет, — сказала мама, — ты должен все узнать — и простить меня….Ты хороший сын... Я просто обязана...

Они сидели на скамейке в сквере. В это время здесь было много ребятни.

Дети играли шумно, но не били друг друга и не руга­лись, Гость удивился этому и сказал маме о своем удивлении.

— Не понимаю, — ответила мама, — почему они долж­ны драться и обзывать другу друга?... Пожалуйста, не отвлекай меня, я должна тебе сказать...

 — Ты ничем мне не обязана, — нахмурился Иосиф, — и перестань говорить о смерти.

— Хорошо, — кивнула мама, — не буду больше. - Зна­ешь, я очень любила Якова, но года через три как-то попа­ла намитинг... Он выступал. Он говорил, как всегда, горя­чо, страстно, а я вдруг подумала: Господи, какой дурак и как это всескучно. Понимаешь, я вдруг поняла, что весь мир стал серым, одноцветным и тоскливым. Большевики совершили революцию «цвета»... с тех пор скука уже никогда меня не покидала.

— Тебе не хватало кукол, — усмехнулся Иосиф.

-  Может быть, не знаю, — еле слышно отозвалась ма­ма. — Потом я вышла замуж за человека с унылым носом... Потомродился ты... Знаешь, почему так любят детей? Они нам дарят надежду на что-то замечательное, удивительное... Потомдети вырастают... и внуки вырастают... к сожале­нию.

- У тебя уже есть правнуки, — напомнил Иосиф.

- Это замечательно....Сколько надежд...

- Все понятно, — кивнул сын, — у кукол есть неоспо­римое преимущество — они не изменяются, с куклами не скучно.Вот с обыкновенным человеком - тоска смертная.

— Жизнь была ужасной, — вздохнула мама, — голод, войны, нищета... Но не это было самым тяжким...

— Скука, — усмехнулся Иосиф.

— Ты все правильно понял, — сказала мама, — ты у меня умница.

— А с теткой? — почти что выкрикнул Иосиф. — С теткой тебе не скучно?

— Нет. Только не кричи, пожалуйста... Никогда не было скучно... В детстве точно так же, как сейчас... А потом... Я много лет работала волонтером, добровольцем в больнице.

— Просто ты никого не любила, кроме Эстер, — сказал Иосиф, — не любила того Якова, и отца, и меня, и своих внуков... Тебя тоска замучила по любимой сестре — вот ты и ушла от нас.

- Неправда, — вздохнула мама, — я тебя всегда любила. Я бы отдала за тебя жизнь, не раздумывая.

— Сомневаюсь, — поднялся Иосиф, — это не так — с любимыми не бывает скучно.

— Бывает, поверь мне.

Он помог маме встать, и ее глаза за сильными линзами очков показались ему огромными... Иосиф вдруг понял, что слова мамы — не ложь. Просто он вырос не тем, на что она надеялась.

— Послушай, — сказал гость, — я много работаю. Я кормлю людей  хлебом. Я делаю самое необходимое дело в жизни. Я не умею травить анекдоты и шить одежду для кукол... Никогда не умел петь и танцевать. Я человек дела. В конце концов, ты родила меня таким — человеком дела.

Он без остановки говорил о себе, когда они возвращались домой. Он говорил о рэкете, о хитрой лени наемных работников, о вероломстве банков и подлости налоговой системы...

— Прости меня. Носик — сказала мама в клетке лифта под гудение вентилятора, — я, собственно, и позвала тебя, чтобы... Ты должен меня простить.

 Она умерла через два дня. Скорая помощь прикатила мгновенно. Врачи делали все, чтобы оживить девяностолетнюю старуху.

— Перестаньте ее мучить, — крикнула тетка Эстер.

 И маму увезли.

— Эта Дорка всегда была выскочкой, — сказала тетка, когда они остались вдвоем. — Вечно лезла вперед, забыла на минуточку, что я старше.

Эстер не поехала на похороны. Об этом просила мама Иосифа, а еще она просила, чтобы не было на ее похоронах людей в черной одежде. Она писала, что плакать нужно над солдатами и детьми. Только над теми, кто раньше своего часа уходит из этого мира... А потом она просила, чтобы друзья за оградой кладбища устроили «хору». Она просила помянуть ее танцем.

 Иосиф смотрел на эти поминки — на медленный хоровод у ограды кладбища. Люди положили руки на плечи друг другу. Лица их были серьезны, движения точны... Дети, взрослые, старики... Он занял место в цепочке — рядом с переводчиком в поношенных джинсах. На этот раз парень никуда не торопился. Танец был прост, Иосиф ни разу не запнулся... В движении он вдруг подумал, что единственные слова, которые мы с полным правом можем сказать друг другу, — это слова прощения. Иосифу так понравилась эта мысль, что он повторил ее долговязому соседу, но тот никак не прореагировал на откровения гостя.

 Москва встретила Иосифа мокрым снегом и соболезнованиями жены. Он занял место рядом с шофером. Шофер, лицо доверенное, начал с жалоб на лентяя Алимова.

«Дворники» натужно собирали мокрый снег в тающие валики по краям ветрового стекла.

 — Мама оставила что-нибудь? — тихо спросила Иосифа жена.

- Кукол, — ответил он.

- Как это... Я не понимаю... каких кукол?

- Обыкновенных! — вдруг заорал Иосиф. Он впервые кричал на жену: — Что тут непонятного! Кукол — и все!

А. Красильщиков. Из книги «Рассказы в дорогу» 2000 г.

ЧЕЙ СЫН КОНСТАНТИН РАЙКИН?

Мне было лет семь, не больше, когда  спросил у отца – врача и офицера Советской армии:

 - Папа, а на каком языке ты говорил с мамой?

- На идиш, на еврейском, - ответил отец. – Мы все евреи: твоя мама, я  и ты.

- А кто такие евреи? – спросил я.

- Это такой народ, - ответил отец. – Очень древний, счастливый и великий народ.

- А почему великий? – спросил я. (Насчет счастья сомнений тогда не возникло).

- Потому что малый, – засмеялся отец.

Помню, пробовал еще что-то выяснить, но ответа не дождался. Отец говорил, что мне нужно подрасти и я все пойму сам. Я подрос и кое-что понял, но не помню ни одного дня в своей жизни, когда я сомневался в том, что принадлежу к народу замечательному и великому. Это вовсе не значило, что замечательной и великой личностью я родился. Я и это прекрасно понимал, так как вокруг меня были разные евреи, часто совсем не великие и не замечательные. Мне только предстояло стать вровень со своим народом. Сегодня, спустя 60 лет, я думаю, что тот разговор с отцом, светлой памяти, стал для меня тем, что во многом и определило мое израильское и еврейское будущее.

«…  я родился в семье, в которой не было этой темы вообще. Я – юный пионер Советского Союза и мальчик-интернационалист – узнал о том, что я еврей, когда меня в третьем классе обозвали жиденком». Виктор Шендерович

«Он (Аркадий Райкин. А.К.) вырос в патриархальной семье, знал идиш и иврит, обряды и обычаи. Это прошло мимо меня. … Я и иудеем считать себя не могу. Скорее я православный. … По-моему национальная гордость - это глупость. По духу, воспитанию я считаю себя стопроцентным русским человеком, в жилах которого течёт еврейская кровь». Райкин Константин.

 ««Я еврейка. Национальная идентификация еврейской девочки в 50-е годы — это, уверяю вас, сюжет. Я его пережила остро. Это значило быть не хуже и не лучше, а быть другой… Хотелось быть как все. И я попыталась поделиться своими мыслями по этому поводу с уважаемыми читателями».  Людмила Улицкая.

 Писатель-сатирик Шендерович - второе поколение евреев отказа. Его дед наверняка узнал гораздо раньше 10-летнего возраста, к какому народу он принадлежит. У детей Шендеровича шансы остаться со своим народом минимальны, но они есть. Отец крест на шее не носит. Замечательный актер – дело другое. Он хоть и первое поколение отказа, но отказа решительного. Райкин прав: «национальная гордость – это глупость». Но не меньшая глупость демонстративный отказ от своей национальности. Да и как может быть человек на 100% русским и православным, если у него в жилах «течет еврейская кровь». С этим Константину Аркадьевичу нужно обращаться к тем, кто мастер эти проценты выводить. Не нам судить сына Аркадия Исааковича и Руфи Марковны. Вот были бы они живы, сказали сыну, что они думают по поводу его процентов. Дети и внуки К. Райкина забудут о своих корнях наверняка и совершенно.  Впрочем, не вижу в этом проблемы. Некогда народ Торы потерял 10 из 12 своих колен – и ничего – жив, здоров и не являет следов увядания. С еврейством Людмилы Улицкой все не так просто. Почти все ее творчество продиктовано желанием быть «как все», то бишь, открытой или скрытой агитацией к перерождению. Здесь все ясно. Трудно понять другое: всеми силами Шендерович, Райкин, Улицкая и многие, многие другие «лица еврейской национальности» старались не быть, «как все» дворники, слесари, врачи или учителя. Тогда почему же они стремятся «быть как все» во всем остальном. Парадокс здесь неразрешимый. Не хочется думать, что здесь все просто: артистом или писателем быть выгодно, а евреем – нет. Вот тоже «сюжет» не для слабонервных. Но я увлекся широтой человеческой натуры. Перечисленные лица нам не мешают, а чаще помогают жить. Вполне возможно, дети Райкина. Улицкой и Шендеровича вырастут хорошими, достойными людьми. Да и сами они молодцы и таланты. Проблема не в них, а в евреях предателях - антисемитах. Вот об этом и поговорим.

 Еврей юдофоб, как правило, атеист. Существуя без Бога он, часто, живет и без Закона Божьего.  Повторю, не всегда, но часто. В любом случае, он нарушает 5-ую заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою и долголетен будешь на земле, которую Господь, Бог твой, даст тебе».  Долголетен и ты лично, и твой народ. Народ Торы без своей истории, традиций и культуры – немыслим, как немыслим без верности семейным связям: Авраам – Исаак – Иаков… Без этой цепи нет целого. Разорви звено – и нет тебя, как еврея. «Долголетен будешь».  Еврей – антисемит долго жить хочет, но никак не увязывает это с долголетием своего народа. И зря - Адольф Гитлер доказал всю уязвимость такой позиции.

 С точки зрения психиатрии причина появления евреев-юдофобов проста. Ребенок – еврей в галуте вдруг узнает, что он хуже остальных, он изгой, «жид пархатый, пейсатый, вонючий» и так далее. Голосов, загоняющих его в клетку отверженных, множество. Что делать? Как спастись? Как защититься? Ты один, их много. «Сюжет!» - как пишет Л. Улицкая.  Нас родители производят на свет храбрыми и трусами, верными и предателями, сильными и слабыми. И неудивительно, что многие евреи сдаются без борьбы, стараются перейти на сторону антисемитов. Их много, за ними сила погрома. Сила множества подобна магниту. Человека, личность магниту не одолеть. Стружка, пыль металлическая - сопротивляться не способна. Пыли кажется - вот согласится она, что за евреями – зло, докажет, что она к еврейству не принадлежит – и все в порядке. Прилипнув к магниту, она в безопасности. Враги полюбят и примут ее в свои ряды.  Но согласия «быть как все» мало. Мало слов – нужны поступки. Предатель должен делом доказать свою готовность служить врагам своего народа.

 Главный пункт на пути предательства – воинствующий атеизм или переход в другую веру. Повторю – ВОИНСТВУЮЩИЙ, а не тот, который сам по себе и есть вера. Нет Бога – нет «народа избранного» и предателя, как еврея, не существует. Еврей отказа становится «человеком невидимкой», как в романе Уэллса. Он исчезает. Его не увидеть, не достать, но сам он способен причинить зло.

 Евреев – антисемитов, прибывших из галута, немало. Здесь, в Израиле, они не могут откровенно ненавидеть свой и народ и свое государство, но само чувство ненависти к своему народу, свою юдофобию - скрыть невозможно. И они быстро находят объект для недоброго чувства. Вот люди одеты не так, как они, руководствуются иными правилами и законами, верят в то, во что они никогда не верили. В Израиле ненависть к харедим – первейший признак юдофобии. И, прежде всего потому, что направлена она не на отдельного дурака или жулика ортодокса, а на всех людей в черном, в шляпе, с бородой или пейсами. И эта ненависть КО ВСЕМ ХАРЕДИМ сразу выдает евреев - самоненавистников с потрохами. К великому сожалению, встречал таких даже в среде «заслуженных сионистов».

 Думаю, и значительная часть левого Израиля, все эти «борцы за свободу палестинского народа» - обычные юдофобы. На месте то же множество врагов и та же ругань, угрозы в адрес народа Торы. Страшно, аж жуть! Вот они и готовы превратиться в пыль, предать и отца с матерью, и свой народ, и свое государство. Вдруг спасешься, вдруг не заметят, пожалеют, примут за другого  и пр.  Тысячу раз прав Зигмунд Фрейд.

«Почитай отца твоего и мать твою». Само собой надобно, чтобы и твои родители тебя почитали. Но и здесь мы видим явный разрыв связей.  Вот один из активных деятелей интернационала юдофобов, наймит террористов Норман Финкельштейн говорит в фильме о нем, что родная мать, чудом пережившая Катастрофу, называла сына чудовищем. Норман не желал услышать и понять родную маму. Зато он хорошо понял и воспринял учение другого еврея выродка - левака и нациста – Ноама Хомски. Этот «ученый» проповедовал то, что нравилось профессору, закутанному в палестинский шарф. По сути дела он слушал и понимал самого себя.

 Из семян атеизма часто вырастают сорняки агрессивного язычества.

 Пишут, что мать нашего, израильского предателя – Изи Шамира  - не знала, куда деваться от стыда, когда ей напоминали, какое чудовище она родила. У Изи были другие доверенные лица – сплошная красно-коричневая сволочь. Ничего не поделаешь – он родился пылью, готовой прилипнуть к магниту, и внимал голосам таких же нравственных уродов, как он сам.

 Еще одна разновидность евреев отказа – профессор университета Бар – Илан – Шломо Занд. Ну, здесь генезис очевиден: от папы  коммуниста к откровенному арабу-юдофобу Махмуду Дервишу. Накаченный атеизмом Шломо оформил свой личный отказ от своего народа тем, что отказал всему еврейскому народу в праве на существование вообще и на территории своего государства в частности. Что делать? Видимо, не было у этой публики в детстве умного и доброго отца, сумевшего сказать сыну, что его народ – древний, счастливый и великий. Великий, потому что малый.

 2013 г.  Арк. Красильщиков

ВЗРЫВ НА НАБЕРЕЖНОЙ

Шел февраль 1988 года. Израиль впервые столкнулся с массовыми акциями террора, названными впоследствии первой интифадой. Ясир Арафат скрывался в Тунисе, но готовил политическую акцию – доставку по морю из Греции в Хайфу 135 террористов ООП, изгнанных Израилем со своей территории. По замыслу Арафата, они должны были как будто повторить путь еврейских беженцев, за 40 лет до этого пробивавшихся из оккупированной нацистами Европы в британскую Палестину. Два аккуратных взрыва на Кипре пресекли провокацию Арафата на корню.

Лучи мягкого февральского солнца прогревали набережную Лимасола, заполненную, как и положено в воскресный полдень, праздными отдыхающими. Маруан Ибрахим Аль-Кайали подъехал к дому и припарковал свой «фольксваген» возле самого подъезда. Незадолго до этого он позвонил домой, предупредив жену, что к обеду будет с гостями.

В этот момент раздался взрыв. Как позже выяснит кипрская полиция, бомба была заложена под сиденье водителя и приведена в действие с помощью дистанционного управления. Аль-Кайали и оба его гостя – Мохаммед Аль-Тамими и Мухаммед Аль-Бухаис – погибли сразу. Все трое были известны как высокопоставленные активисты ООП, входящие в ФАТХ – главную фракцию организации, непосредственно подчиненную Ясиру Арафату.

Вскоре в информационное агентство Кипра поступил анонимный звонок. На другом конце провода сообщали, что убийство Аль-Кайали – просто часть внутренних разборок многочисленных арабских террористических группировок. Однако официальный представитель ООП на Кипре опроверг эту версию, обвинив израильскую разведку «Моссад» и пообещав, что «революционный народ Палестины преподаст израильскому врагу урок, который тот не забудет».

В свою очередь, израильский посол на Кипре, отрицая причастность еврейского государства к взрыву, заметил, что «уже не в первый раз террористы, сводя между собой счеты, стремятся обвинить в этом Израиль». Тем не менее в ООП настаивали, что взрыв машины Аль-Кайали с его спутниками внутри стал попыткой сорвать политическую акцию, организацией которой те занимались. Речь шла о символической доставке по морю из Греции в Хайфу 135 террористов ООП, изгнанных Израилем с территории страны после Шестидневной войны. К «возвращающимся» должны были также присоединиться 300 журналистов и ещё 200 наблюдателей.

Шел 1988 год. Израиль впервые столкнулся с массовыми акциями террора, организованного местными арабскими боевиками в Иудее, Самарии и Газе. К тому моменту они, впоследствии названные первой интифадой, продолжались уже два месяца. Ясир Арафат вместе с остальным руководством ООП скрывался в Тунисе. Он успел рассориться практически со всеми арабскими лидерами, заодно потеряв и помощь СССР, где был взят курс на сближение с Западом и отказ от поддержки арабского террора.

Стремительно теряя политический вес и не имея возможности повлиять на ситуацию в Израиле, Арафат рассчитывал вновь расположить к себе внимание мировых СМИ, отправив из Греции в Хайфу корабль с «возвращающимися изгнанниками». По замыслу, они должны были как будто повторить путь еврейских беженцев, за сорок лет до этого пробивавшихся из оккупированной нацистами Европы в британскую Палестину.

Отплытие, однако, уже несколько раз откладывалось. Не желая ссориться с Израилем, предупредившим, что не допустит высадки террористов в Хайфе, греческие судоходные компании отказывались предоставлять свои корабли террористам. 14 февраля, в день взрыва машины Аль-Кайали на Кипре, Арафат, прибывший в Кувейт, заявил журналистам, что после всех задержек корабль «иншалла» («по Б-жьей воле» – арабск.) все же отправится в путь в течение 36 часов.

В Афинах, помимо активистов ООП, была собрана группа представителей европейских организаций и журналистов, которым сказали готовиться к вылету на Кипр. Однако, когда первая партия репортеров уже находилась в афинском аэропорту, в ООП были вынуждены сообщить о том, что все откладывается.Похоже, что воли Б-жьей на предприятие так и не нашлось.

Через 18 часов после первого взрыва на противоположном конце набережной Лимасола прозвучал ещё один. На этот раз он произошел на стоящем у причала пароме «Сол Фрин». Мина, профессионально прикрепленная, как видно, водолазами снаружи к корпусу топливного бака корабля, пробила в днище более чем полуметровую дыру. Через пробоину стремительно заливалась вода, сделав судно не способным к выходу в море.

Это был почти 120-метровый паром водоизмещением больше 6000 тонн, рассчитанный более чем на 600 пассажиров. Его изготовили в 1947 году на японских судоверфях и использовали на трассах между греческими островами, а также в круизах по восточному Средиземноморью. В 1982 году корабль даже участвовал в эвакуации боевиков ООП, бежавших от израильской армии из Ливана в Тунис. В конце концов, судно было конфисковано портовыми чиновниками Лимасола за долги и буквально накануне, в субботу, продано с аукциона.

Взрыв раздался в 5:30. Проснувшийся капитан судна успел эвакуировать всю команду, состоящую из полусотни человек. Лишь после этого и он сам, и его подчиненные узнали, что неизвестная ранее судовая компания «Карпафос», приобретшая паром двумя днями ранее за 600 тысяч долларов, оказалась ширмой для ООП.

Арафат, отчаявшись найти чартер, приобрел через взорванных на следующий день Аль-Кайали и его помощников паром, заплатив за него значительно выше рыночной стоимости. При этом, как видно, надеясь сбить с толку израильтян, в ООП утверждали, что собираются зафрахтовать, а не купить судно. Паром даже успели переименовать в «Аль-Ауда» («возвращение» – арабск.), но «вернуться» в итоге ему было суждено в ремонтные доки.

«Возвращение состоится, и мы продолжим нашу борьбу с Израилем», – сообщил один из глав ООП Бассам Абу Шариф журналистам. Восстановление полузатопленного корабля, однако, заняло долгое время, и хотя впоследствии паром все же был залатан, провокация Арафата оказалась сорванной окончательно.

Ответственность за взрыв взяли на себя сразу две организации. Первая – базирующаяся в Дамаске арабская террористическая группировка «Палестинский фронт спасения», которая исходила из принципа, что борьба с Израилем должна быть исключительно вооруженной, и потому противилась пропагандистской акции Арафата. Это заявление, впрочем, опроверг вскоре сам руководитель группировки. Второй же организацией была «Лига защиты евреев», пообещавшая в следующий раз пустить судно ко дну вместе со всеми его пассажирами.

Арафат, разумеется, обвинил израильские коммандос, но предоставить доказательства не смог. Официальный Израиль в потоплении корабля не признался, хотя накануне предупреждал, что воспрепятствует провокации «теми способами, какие найдет». А после взрыва министр транспорта Хаим Корфу даже сообщил, что все дальнейшие попытки ООП «постигнет та же судьба».

Три месяца назад, когда на 94-м году жизни скончался Ицхак Навон, бывший в 1988 году министром образования и культуры от входящей в коалицию левой партии «Труда», израильский новостной порталNRG опубликовал любопытный материал. По нему ещё 6 февраля 1988 года военно-политический кабинет правительства Израиля большинством голосов принял решение взорвать корабль, а организаторов акции уничтожить.

Навон, категорический противник такого развития событий, написал премьер-министру Ицхаку Шамиру письмо, впервые опубликованное в этой статье. Навон считал, что взрыв вызовет осуждение во всем мире, подставит гражданские суда, плывущие в Израиль, под ответный удар террористов и их покровителя – ливийского лидера Каддафи, а также всё равно не остановит ООП от использования другого корабля.

В качестве альтернативы Навон предлагал выставить против корабля с террористами израильские корабли с израильскими жертвами террора, в том числе и теми, кто пострадал непосредственно от плывущих на судне боевиков ООП. Похоже, что в конечном счёте Шамир проигнорировал наивные предложения Навона и распорядился иначе. При этом опасения Навона, как выяснилось, оказались напрасными – мир не осудил Израиль, гражданские корабли не были атакованы террористами, а в ООП отказались от своей акции.

***

Двадцать два года спустя, в мае 2010-го, предотвращая похожую провокацию, организованную Турцией возле берегов сектора Газа, Израиль задержал судно «Мави Мармара» уже в море. Вероятно, отказ от упреждающих действий был связан с нежеланием усложнять отношения с Турцией, считавшейся чуть ли не региональным союзником. В итоге, нарвавшись на вооруженное сопротивление присутствовавших на судне боевиков турецкой экстремистской организации IHH, бойцы израильского спецназа были вынуждены уничтожить девятерых из нападавших.

Разрушив союз с Израилем ради укрепления своего авторитета в арабском мире, турецкий лидер Реджеп Эрдоган вскоре обнаружил, что серьезно просчитался и лишь усложнил положение своей страны. Сегодня его правительство, рассорившееся со всеми без исключения соседями, сигнализирует о стремлении в ближайшее время восстановить отношения с Израилем.

В еврейском государстве также сделали выводы и две последующие морские провокации в поддержку террористов ХАМАСа в 2011 и 2015 годах сумели предотвратить куда элегантнее, сочетая как политические, так и дипломатические усилия. Внесли свою лепту и «технические неполадки», регулярно возникающие в портах отправления с кораблями участников провокаций. Кроме того, и сами участники акций больше не оказывали вооруженного сопротивления израильским солдатам и в момент задержания вели себя смирно.

Александр Непомнящий

Источник: http://www.jewish.ru/hist...

В ШАГЕ ОТ БОЛЬШОЙ ВОЙНЫ

Мнение военного обозревателя "Новой газеты" Павла Фельгенгауэра

 

Смотреть и слушать далее:

http://nashe.orbita.co.il/blogs/users/PaYkk/58446

МОЛИТВА ПОЖИЛОГО ЧЕЛОВЕКА

Господи, ты знаешь лучше меня, что я скоро состарюсь.
Удержи меня от рокового обыкновения думать,
что я обязан по любому поводу что-то сказать...
Спаси меня от стремления вмешиваться в дела каждого,
чтобы что-то улучшить.

Пусть я буду размышляющим, но не занудой.
Полезным, но не деспотом.
Охрани меня от соблазна детально излагать бесконечные подробности.
Дай мне крылья, чтобы я в немощи достигал цели.
Опечатай мои уста, если я хочу повести речь о болезнях.
Не щади меня, когда у тебя будет случай преподать мне блистательный урок, доказав, что и я могу ошибаться...
Если я умел бывать радушным, сбереги во мне эту способность. 
Право, я не собираюсь превращаться в святого:
иные у них невыносимы в близком общении.
Однако и люди кислого нрава – вершинные творения самого дьявола.
Научи меня открывать хорошее там,
где его не ждут, и распознавать неожиданные таланты в других людях. Аминь.


Как-то еще раньше встречала эту Молитву в интернете.

Захотелось узнать первоисточник или хотя бы что-то о ней.

И вот небольшая история этой Молитвы.


Валерий ВЫЖУТОВИЧ-
интервью с Алексеем Германом.(фрагмент)



 

В его квартире висит на стене взятый в рамочку
и помещенный под стекло лист бумаги
с крупно набранным текстом под названием
«Молитва человека пожилого возраста». 

«Эта молитва, – говорит он, – теперь является моим напутствием самому себе».
– Вы сами это написали?
– Нет, получил в наследство от моего отца.
– Это он написал?
– Нет, «Молитву человека пожилого возраста»
папе прислал писатель и ученый Даниил Данин,
блестящий во всех отношениях человек.
Он легко окончил два университетских факультета,
а когда начались все эти сталинские штучки с разбором,
кто хороший, кто плохой, и развернулась борьба с «безродными космополитами», он просто уехал в экспедицию, 
подальше от глаз, и какое-то время, пока не умер Сталин,
работал в этой экспедиции. 
Потом, с наступлением «оттепели», его начали приглашать за границу,
и он решил выучить английский язык.
Он учил английский по «Трем поросятам». 
Выучил. Стал читать английские журналы и однажды
в одном из них обнаружил вот эту молитву.

Он ее перевел и прислал папе.
С тех пор эта молитва в нашей семье.
Она висела над столом моего отца, который 
человеком пожилого возраста никогда, в общем-то, и не был, умер молодым.

– А вы эту молитву над своим столом когда повесили? 
На каком возрастном рубеже?

– Я ее повесил, как только умер папа. 
Папа умер в 67-м году.
Вот примерно тогда я ее и повесил.

– А когда вы ее стали адресовать себе?

– Я ее адресовал себе всегда.
В сорок лет я уже начал считать себя пожилым человеком.
Видимо, это наследственное: мой папа в 50 лет
считал себя глубоким стариком, 
хотя таковым вовсе не был – достаточно взглянуть
на его фотографии той поры.

Вот такая история
Полный текст интервью можно прочитать
Здесь teatral-online.ru›news/1656/
P.S.
 
Молитва пожилого человека

Вот уже мне дни рожденья не в радость, 
годы летят и морщин не стереть,
Господи, знаю, что скоро состарюсь,
дай же мне шанс благородно стареть!

Ты удержи меня, Боже Всевышний,
думать, что должен на всё и всегда,
Тратить свои сокровенные мысли,
ждущим совета и даже суда!

Господи Святый, спаси от стремленья,
вмешивать нос свой в чужие дела,
Верить, что этот Дворец Просветленья,
он вдруг не станет прибежищем зла!

Пусть я всегда размышляющим буду,
но не занудой, не демоном дня,
Чтоб никогда в поцелуе Иуды 
не обвинили родные меня!

Ты опечатай уста мои, Боже, 
вдруг о болезнях польются слова,
Счастлив и жив, сообщу подытожа,
для созиданья дана голова!

Господи Правый, спаси от соблазна
долго и нудно на путь наставлять,
Не допусти слабоумья, маразма,
дай мне подольше себя умилять!

Садом цветущим и небом бездонным,
женщиной-сказкой и внуком-юлой,
Тихой молитвой колено преклонной,
яхтой по морю летящей стрелой!

Если сумел быть по жизни радушным,
эту способность во мне сохрани,
Чтобы друзей собирая на ужин,
знал, к этой встрече стремятся они!

Боже, ещё попросить я осмелюсь,
память мою укрепи, преумножь.
Чтоб оценить этой осени прелесть,
чтоб каждый год был на год не похож!

Господи, дай мне с годами не киснуть,
что не успел, поспешить наверстать,
Чтоб на душе было празднично, чисто,
в день, когда скажешь пред Ликом предстать!

Господи! И в завершенье молитвы,
если повинен, меня не щади!
Если достойно прошёл через битвы,
вечной любовью своей награди!

Ю. Калушев Лазаревское г. Сочи 16.05.2013г
Стихотворное прочтение текстов Д. Гранина и Ю. Германа



 
 

Источник: http://www.liveinternet.r... Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции

ПРОСТО УЛЫБНИСЬ