Однако доля несогласных с уровнем помощи Киеву снизилась
Почти половина населения США считает, что страна тратит слишком много на помощь Украине.
Об этом свидетельствуют результаты опроса Центра исследований публичной политики Associated Press-NORC.
Эти настроения, которые, в основном, поддерживаются республиканцами, помогают объяснить ужесточение оппозиции среди консервативных республиканских законодателей в Конгрессе, которые отвергают попытки президента Джо Байдена добиться одобрения нового транша помощи Украине.
Тем не менее, уровень оппозиции несколько снизился по сравнению с результатами аналогичного опроса АР-NORC месяц назад.
В октябре 54% опрошенных заявили, что правительство США тратит слишком много на помощь Украине, сейчас таких только 45%.
Этот сдвиг, судя по всему, произошел в основном за счет республиканцев. Среди них 59% заявили, что на помощь Украине тратится слишком много средств, в октябре так считали 69% республиканцев.
Тем не менее, сопротивление республиканцев продолжению помощи Украине остается сильным.
«Я понимаю, что гражданам нужна помощь, но мне кажется, что мы тратим слишком много денег на Украину, когда у нас есть проблемы здесь, на нашей собственной земле, которые требуют решения», – заявил 40-летний Эрик Монделло из Фонтейна (Колорадо), указывая на проблемы здравоохранния.
Более трети (38%) взрослого населения США считают, что нынешний уровень расходов на Украину «примерно правильный».
Это больше, чем месяц назад (31%). Однако такого мнения придерживаются только 29% республиканцев, хотя в октябре их доля составляла 20%.
По сравнению с сентябрьским опросом АР-NORC и Pearson, американцы стали несколько чаще говорить, что США должны играть «менее активную роль» в решении мировых проблем. Сейчас такого мнения придерживаются чуть менее половины (45%) опрошенных, тогда как в сентябре их было 33%.
В издательстве «Книжники» готовится к выходу книга «На их плечах». Это воспоминания о женщинах, соблюдавших законы иудаизма и сохранявших традиции в годы советской власти. Составитель книги Хаим‑Арон Файгенбаум, чья семья тоже прошла трудный путь подпольного соблюдения, собрал воспоминания еврейских женщин или воспоминания о них, дабы показать, что в то время, как мужчины уходили на заработки, воевали или сидели в лагерях, именно женщины сохраняли традиционный уклад, соблюдали кашрут, давали детям религиозное воспитание.
Софа Коган
Родилась в 1946 году в Ленинграде. В 1987 году репатриировалась в Израиль, открыла свою стоматологическую клинику. В 1995‑м приехала к мужу в Москву. Скончалась в 2009 году. О жене рассказывает раввин Ицхак Коган.
СофА Коган за день до смерти. Раменское. 2009Из личного архива Ицхака Когана
В санатории я познакомился с двумя девушками. Это был не шидух, это было мимолетное знакомство. Я еще фотографировал хорошо, так я сделал фотографии. После того как я сделал фотографии, я позвонил девушке, которая была мне более симпатична, Софе, и сказал, что у меня фотографии готовы, если хочешь — давай встретимся. И вот мы встретились…
Мне было двадцать лет, я учился в институте, у меня не было такого, что я не встречался с девочками. Я работал, у нас тоже на работе были женщины, у нас не было такого разделения: мужчины — женщины. И дома тоже никогда не было разделения. Мы когда жили семьями нашими еврейскими, соблюдающими, но не было такой резкой градации, что женщины должны сидеть отдельно, а мужчины отдельно, нет. Я говорю, как оно есть, и такого не было. Было соблюдение, шабес, праздники, в микву ходили, но этого не было.
Мы встречались, просто, и я увидел, что эта девушка очень мне доверяет. Доверяет во всех отношениях, абсолютно. И она видела, что я сижу на кошере, а она на кошере не сидела, у нее все было перед глазами, и мама еще предупредила ее: ты знаешь, что Изя на кошере сидит, ты с ним намучаешься, если выйдешь за него замуж. Наши встречи были не частые, потому что мы учились в институте, у каждого была своя программа. Ну вот мы познакомились на восьмое марта, потом, когда в первый раз встретились, уже полтора месяца прошло. Потом был прощальный концерт Нехамы Лифшицайте. А потом вообще были экзамены и каникулы, и я узнал, что она поехала на пароходе «Петр Великий» в круиз по Черному морю. И мне захотелось ее, что называется, подсечь где‑то там. Я узнал у будущей тещи, где будут остановки и — вот так, неожиданно, вылетел в Куйбышев вместо Феодосии, потому что стеснялся сказать родителям, что хочу встретиться с девушкой, а в Куйбышеве жили мои двоюродные сестры. Я им все рассказал и говорю: мне отсюда надо теперь в Симферополь лететь, а там на перекладных в Феодосию. Я на такси добрался, в пять часов утра должен был швартоваться «Петр Великий», я еще три часа там на скамеечке поспал. И вот пришел корабль, она сошла, для нее это было большое удивление, что я там оказался. Мы очень хорошо провели время у моря, гуляли, плавали. Это нас сблизило.
Потом, уже осенью, мы снова встретились, но наши встречи не были частыми. Нас все принимали за брата и сестру — мы были очень похожи. Один раз она надо мной посмеялась, и я хотел вообще разорвать наши отношения. У меня была практика на корабле, в Кронштадте. Ну а она сказала: ты что, будешь макароны по‑флотски кушать? Как бы издеваясь над моим кошером, я так подумал. И я уже хотел как‑то оставить все это знакомство. Ведь я же не был отделен от девушек в нашей группе, у нас же было много девушек. В группе было 17 евреев из 30 человек. Это была хрущевская «оттепель», набор 1963 года. Было очень много евреев, причем со всего Союза. И вдруг она заболела сильно. И я, конечно, пришел проведать, а она мне говорит: знаешь, мы, наверно, не должны больше встречаться — я больная, тебе человек больной не нужен, ты здоровый. А у нее сердечная аритмия была с детства. Я говорю: ладно, ты поправляйся. Она поправилась, мы встретились, и она говорит, что ее родители запрещают ей со мной встречаться. Потому что я молодой, я на ней не женюсь. Мы с ней одногодки, обоим было по двадцать лет. А ей нужно было срочно выходить замуж, потому что она училась в медицинском институте, и, если не выйти на последнем курсе замуж, отправят по распределению в тьмутаракань. И я ей сразу сказал: пошли скажем, что мы женимся. Это было настолько спонтанно, я хотел ее защитить таким образом. И мы пришли и сказали. Удивление, конечно, было очень большое там дома.
Регистрация брака Ицхака и Софы Коган. Ленинград. 1967Из личного архива Ицхака Когана
Я ее спросил только об одной вещи — это насчет отъезда в Израиль. А насчет кошера — у меня в голове вообще не было, что моя жена может не соблюдать кошер. Может, я такой деспот, я не знаю, но у меня в голове такое даже не укладывалось.
Моя мама, светлой памяти, умница, она подошла к ней и сказала: «Софочка, мясо, которое положишь в кастрюльку, чтобы было только из моих рук». Моя мама ее всему учила. Ее мама тоже все знала на самом деле. Она выросла в религиозной семье до войны. Но война переломала весь этот образ жизни.
Есть один очень важный момент, это родственность душ. Моя мама приняла Софу как самую любимую дочку. У нее не было дочек вообще, но если бы было много дочек, то Софа была бы самая любимая, наверно. Она ее любила буквально самозабвенно. Она очень переживала, что Софа одна осталась в Израиле, когда я был в России, она очень переживала. Потом она здесь жила с нами. А Софа любила ее, мне кажется, больше, чем свою маму.
Сразу после свадьбы моя мама с ней ходила в микву. И по этому поводу было большое удивление ее родителей, но они восприняли это как выбор своей дочери.
Мой папа спросил: «Изенька, а ты сможешь прокормить семью?» Я же тогда в институте учился. Но я сказал: «Папа, ну ты же меня научил работать, так что я думаю, что смогу прокормить семью». Я с пятнадцати лет работал учеником токаря, потом токарем, был высококвалифицированным мастером, у меня уже ученики были. И в семнадцать лет я уже работал на кафедрах, в институте, это уже когда поступил. Так что у меня был опыт работы. И еще я подрабатывал в Елисеевском магазине на лотке по воскресеньям.
Мы жили отдельно, нами никто не командовал, я не хотел жить ни с моими, ни с ее родителями.
Я не могу припомнить такого, чтобы мы друг друга не понимали, не могли вместе прийти к какому‑то решению. Она была очень умная женщина. К тому же, она еще была хасида Ребе, я думаю, даже бóльшая хасида, чем я. Я это как‑то через призму мозгов все воспринимал, а она на чувственном уровне. И поэтому она принимала очень многие вещи, которые были вопреки ее желаниям. Например, поехать в Россию из Израиля — это ей было очень тяжело, болезненно. Потому что она имела такое положение: у нее была клиника, и с утра до ночи и в моцей шабат люди стояли и ждали, когда Софа откроет клинику. Это был статус, который она получила только в Израиле, потому что здесь ей не давали работать. Здесь, в отказе, она по воскресеньям на подмене работала. Она была лучший врач района, но когда мы подали на выезд, то к ней приставили женщину — секретаря парторганизации, чтобы смотреть за ней, насколько она все делает правильно, особенно мышьяки дозирует и все остальное для обработки зубов. Эта женщина перед ней извинялась: «Софочка, да я знаю, какой ты замечательный врач, я даже не смотрю в ту сторону, где ты работаешь. Но меня обязали сидеть около тебя».
Все вопросы с воспитанием детей решались у нас запросто, естественно. Когда старшая дочь пошла в школу, встал вопрос о субботе. И мы решили, что не будем прятаться, руки завязывать, ничего — прямо скажем, что мы в субботу не ходим. Софа пришла в школу и сказала, что наша дочь ходить по субботам не будет, но все уроки будет готовить. Это был 1975–1976 год, мы уже были в отказе. Потом она училась еще в музыкальном училище Мусоргского, и по субботам ей переносили все занятия. Она заявила об этом секретарю партийной организации, которая была директором. И та сказала: смотри, я тебя вытягивать не смогу, но могу предложить нечто более тяжелое, будешь учиться на композиторском. И по понедельникам она ходила на сольфеджио вместо субботы. Когда мы уезжали, нужно было взять справку из этого училища, что она окончила там четыре курса. И та же секретарь парторганизации, директор, сказала: «Я была очень счастлива, что помогла вам соблюдать субботу». При этом она была казашка.
Могу сказать про стойкость Софиного характера. Оказывается, она никогда не голосовала. И к нам домой постоянно приходили ее прорабатывать, и на работе. Поэтому ей и работу не давали. А я удивлялся все время, почему только к ней пристают, я же тоже не хожу голосовать. Почему ее все время вызывают, а меня не вызывают? Оказалось, мои родители за меня голосовали!
Мы были в отказе много лет. И никогда не стеснялись. Дом был открытый, к нам приходили на все субботы, праздники. Мы были инициаторами первого пуримшпиля, который гремел на весь город. Потом был пасхальный седер. Потом были футбольные матчи по воскресеньям на две еврейские команды, с символикой еврейской. КГБ даже поля перепахивал, чтобы помешать. Сначала они забирали капитанов, а потом стали перепахивать поля — там, где мы планировали играть.
У многих вся эта еврейская жизнь начиналась со шхиты. У нас долго не было кошерного мяса, чтобы кормить детей. Так мне пришлось учиться шхите.
Софа принимала все абсолютно. Она очень хорошо меня понимала. Она меня понимала лучше всех. Мы на самом деле даже очень мало между собой говорили. Я спросил только: если будет возможность поехать в Израиль, ты готова? Да! Наша подача была немножко отложена, потому что у нее папа очень внезапно умер. На год отложили. У нас все документы были готовы уже в 1972‑м, а подавали мы в начале 1974‑го. Потому что мать хотела поставить памятник. А раньше года не ставят в Ленинграде — болота. Мы подали и попали в отказ, и в отказе Софа во всем была мне настоящей боевой подругой.
Мне на первой же встрече с КГБ заявили, что ты никогда не уедешь, если не будешь работать с нами. Они сказали «работать», не сказали «стучать». Они ведь не употребляют такие некрасивые выражения. Они вообще интеллигентно говорили. До поры до времени. Потом, когда я сказал, что не знаю ничего интересного и что, мол, я могу вам рассказать, вот тут‑то они показали звериный оскал, мол, это уже не ваше дело. Жестко. Потом был еще один такой эпизод. И я понял, что не смогу их обхитрить, поэтому я просто не говорил, и все. Если есть ко мне претензии — пожалуйста, а на вопросы я не отвечаю.
Сейчас очень большая проблема — отношения в семьях. В нерелигиозном мире вообще почти 100% браков — разводы. Ну и, к сожалению, в религиозном мире тоже такое есть. И поэтому важно рассказать, как все это соблюдали в тех условиях.
Конечно, дом ложится на женщину, на 100%. Можно ей в чем‑то подсобить, но все равно дом и воспитание детей, а особенно в той ситуации — все это ложилось на женщину. Я довольно много был в разъездах. А еще, если тебе на допросах говорят: «Всякое случается с женщинами и молодыми девочками», это настраивает тебя определенным образом. А если еще рядом стоит машина с прослушкой, которую дети видят. Приходят и говорят: «Знаешь, папа, она опять стоит тут, машина с прослушкой». Я думаю, это было в большей степени запугивание. Если бы они хотели, то могли бы более жесткие меры принять. Но то были уже не годы репрессий, а годы запугивания. Да, были и те, кто в тюрьму попал, но репрессиями это невозможно назвать, так как не массово.
Однажды мне задали вопрос, который меня на самом деле очень обидел. Приехали из Израиля сотрудники какого‑то ведомства, думаю, Министерства внутренних дел, и говорят: «Как такое получается — всех сажают, а тебя нет? Ты ж не меньше других делаешь». Мне больно было слышать, я же понимал, какой подвох тут кроется. Я даже не хотел на это отвечать. Но в течение года я обдумывал этот вопрос. Почему мне все удается? Когда идет война, то, что солдат остается жив, это не его заслуга на самом деле, это заслуга его командира и особенно его генерала. И я был такой солдат, а командиром моим был реб Рефоэл Немотин, человек, который сам прошел за свою жизнь испытания тяжелейшие, не про нас будет сказано. Он потерял отца — его расстреляли сразу, как только забрали. Его самого 17 лет мучили в ссылке, мучили по‑настоящему. Он говорил очень красиво. Он говорил, например, что, когда мир царит в городе, нужно идти по главной дороге. А когда йецер а‑ра, злое начало, командует в городе, нужно идти переулками. Вот и я старался так поступать. Еще мне законы шхиты дали очень интересный навык. В законах шхиты есть такой момент. Если ты резал курицу или быка, неважно, и в момент резки порезал палец, то если ты не почувствовал боли, то это кошерно, а если почувствовал — то нет. А когда ты можешь не почувствовать? Когда это очень остро и очень быстро. И вот я старался работать очень остро и очень быстро. И все делал очень быстро и никому не говорил об этом. И Софа никому не говорила, она умела молчать очень хорошо.
Она была очень умная женщина и прекрасно все понимала. Но она просто не видела для нас другого пути, на самом деле. Когда ты попадаешь в отказ, то это что‑то новое: никогда раньше ты не был в такой обстановке, под наблюдением. И мы видели, что вот, мне машину разбили после Песаха, и было понятно, что это специально. Нас вызывали в ОВИР, прошло четыре дня выходных, мы приходим, а они говорят: мы вас не вызывали. Все это, конечно, не могло не наводить страх. Страха нет у того, кто не понимает опасности, но нельзя было не понимать опасности. Однако заднего хода мы не могли дать перед детьми. И когда у нас собиралось столько народу, когда у нас были шабесы, когда у нас были праздники, то это давало такое вдохновение. За ним крылась опасность, но назад ходу уже не было.
Супруги Ицхак и Софа Коган с детьми в ночь перед выездом из России. 16 ноября 1988Из личного архива Ицхака Когана
Мы попали в переходный период. Сначала это был период брежневский, потом андроповский, после него недолго был Черненко, а потом пришел Горбачев. И Ребе очень красиво сказал. На первой встрече он начал с нами разговор и сказал: «Власти хотят меняться — не надо им мешать!» Это были его первые слова, а потом он вдруг стал говорить, что евреи выйдут из Советского Союза без ограничений. Я думал: Ребеню… Вы давно не были в Советском Союзе, мы — единственная семья, которая выехала за четыре месяца, в аэропорту сто человек ревели, когда провожали. Я два часа в самолете не мог прочитать «Шмоне эсре», только когда уже была посадка в Вене, я еле‑еле что‑то там пробормотал. Я не мог, у меня комок стоял в горле. Тебя оторвали от всего знакомого, и неизвестно, что завтра будет. И всегда была практика, что, когда одному давали разрешение, потом остальным давали по голове. И пока я не побывал у Ребе, никто Изю не узнал бы. Вообще, Изя после Ребе — другой. Был Изя, а стал Ицхак Коган.
Сразу после аудиенции у Ребе Софа забеременела мальчиком. У нас были только девочки, мы ничего не просили, но через девять месяцев и четыре дня после аудиенции у Ребе у нас родился мальчик — Йоси.
Слева направо: Мать Ицхака Когана Рива (стоит), знакомая семьи ребецн Зайчик, Софа с маленьким сыном Йоси. 1988Из личного архива Ицхака Когана
Аудиенция была прямо в тот же день, когда мы прилетели. И самое сильное впечатление у меня было от того, как я в первый раз увидел Ребе. Наши глаза встретились, и — я всем говорю — это было точно такое состояние еврея, как на горе Синай. Когда у тебя вырывают душу твою и возвращают другую душу — обновленную, абсолютно другую душу. Мы только встретились глазами, мне сказали, что надо сказать «Шеэхеяну», я сказал «Шеэхеяну», Ребе ответил, а Моше Тамарин, который был в это время в «770», говорил, что мне дали поднимать Тору и Ребе вытирал платком глаза.
У меня лично было много встреч с Ребе, а с Софой — только две, но длинные: два часа десять минут первый раз, с 7 до 9.10 вечера, и второй раз — 35 минут, с 7 до 7.40. В первый раз — в день прилета, а второй раз — через неделю. Вылетали — и вдруг нам говорят: вам нужно зайти к Ребе. Я думал, что мы опоздаем на самолет вообще. А у нас свадьба дочери…
Софа Коган с сыном Йоси и внучкой Йохевед от старшей дочери Анны (Ханы). Израиль. 1988Из личного архива Ицхака Когана
Софе Ребе говорил о том, что ей нужно обязательно открыть клинику в Израиле. Нам обоим он говорил, что мы должны заниматься подготовкой к приему большого количества евреев из Советского Союза, без ограничений. Он говорил, чтобы мы жили первый год в Иерусалиме обязательно. И очень важно, чтобы евреи из Советского Союза максимально селились в Иерусалиме.
Это был 1987 год. В 1986 году врачи, которые приезжали в Израиль, автоматически получали диплом, если у них был диплом советский, ничего подтверждать не надо было. Но Софу встретила ее заведующая клиникой, которая была в Советском Союзе, Алла Михайловна Кроль. И сказала: «Софочка, если ты здесь хочешь работать — ты можешь сразу пойти работать, но если ты хочешь быть хорошим врачом, ты должна пройти год иштальмут, повысить квалификацию». И она год проходила иштальмут в больнице «Хадасса». В очень перспективном отделении. И ее сразу взяли на работу, а параллельно уже мы открывали клинику. То есть через год после того, как она начала работать, у нее уже была своя частная клиника. Материальное положение было замечательное, и отношение, и все.
Но через несколько лет нам пришлось вернуться в Россию. Меня Ребе послал раньше, хотя я этого не понял. Мне Ребе уже в 1987 году, в Симхат Тора, сказал, что дает мне броха фар але идн фун Русланд — «благословение для всех евреев России». То же самое он сказал и моему брату, у него был свой Бейт Хабад, Ребе давал ему много денег для Бейт Хабада. К этому времени уже никого не осталось в России, все уехали. И тут ко мне обращается такая организация «Теват Ноах», «Ноев ковчег», которую возглавлял Ури Коэн из Голландии, сам бывший узник концлагеря, такой весьма состоятельный человек. Он мне прислал факс, где попросил, чтобы я занялся приемом 226 еврейских детей из чернобыльской зоны. Что он материально все обеспечит, нужно организовать, чтобы в Израиле их приняли. У меня не было никаких инструментов для этого. Но я понимал, что бросить тоже нельзя. Я написал Ребе с вопросом, что мне в этом случае делать? И получил ответ, который запомнил на всю жизнь. Ребе в тот раз ответил на иврите: «И‑эфшар лекабель ахлата аль медина аи, им ло нимцаим шама». «Нельзя принимать решения, которые касаются этой страны, если там не находиться». Вот я и нахожусь здесь.
Дети из чернобыльской зоны в аэропорту. Ицхак Коган на заднем плане под информационным табло. 1990Из личного архива. Ицхака Когана
Сначала я не собирался брать ни жену, ни детей, я не понимал, что он меня посылает обратно навсегда. Я думал так: я миссию свою выполню — и все.
Ребе мне сказал, чтобы я взял из Израиля директора школы для мальчиков и директора школы для девочек. Я взял, и мы поехали в Белоруссию, где были эти чернобыльские дети. Это было в 1990 году, март месяц, перед Песахом. Мы проехали все эти регионы, увидели, что дети есть. Но нет никакой структуры и вообще кого‑либо, кто был бы заинтересован в том, чтобы их вывозить. И мы сразу же позвонили Ребе и сказали, что действительно, дети есть, но нет никого, кто был бы готов это все реализовать. И Ребе сразу ответил, на идише: возьмите на себя всю ответственность и привезите их в Израиль. У нас закончилась пятидневная виза, тогда было не так, как сейчас. Поехали обратно. Они все занятые люди, особенно директора школ, так что выпало этим заниматься мне. Я поехал обратно, собрал эту группу. Мне даже больно говорить, какие были трудности со всем, но в конце концов вылетели. Ребе вытянул, он передал миллионерам Роберту Максвеллу и Арманду Хаммеру, чтобы они в один момент обратились к Горбачеву с вопросом: есть ли у еврейских детей чернобыльской зоны право на жизнь? И всё, воздушные ворота Советского Союза открылись. Вот так Ребе правит миром на самом деле. Это была его операция «Энтеббе».
Пять лет я был здесь один. Жена ко мне пару раз в году приезжала, я пару раз в год в Израиль прилетал. А сын очень переживал, и у него начался нервный тик. Мне сказали, что у него даже рука отнялась. А с 1995 года, когда у нас закончился лизинг, Софа приехала сюда. Не надо думать, что мы были обладателями каких‑то средств. Вся наша клиника была открыта на лизинг. Нам нужно было выплатить это и еще 20 тыс. долларов, которые мы взяли на организацию клиники для чернобыльских детей. И это все надо было выплатить, и она выплачивала, и к 1995 году эти выплаты закончились. Она написала письмо Ребе, и ответ был — ехать немедленно, даже дата была указана. Она приехала. Ей здесь было очень тяжело после такого признания там и после тех заработков, той парносе, которая у нее там была. Потому что здесь она помогала все эти годы, просто чтобы какая‑то копейка была. Потому что здесь 50 долларов цдоки в неделю невозможно было собрать в те времена. Стоматологом она здесь уже ни одного дня не работала. Хотела устроиться, но те условия, которые ей предлагали, абсолютно не подходили. Так что ей пришлось полностью прекратить свою профессиональную карьеру, хотя она ей очень нравилась. Но она получила такое признание в общине, уникальное признание в общине, просто как мама для всех.
Софа Коган с мужем и его родителями. Иерусалим. 1995Из личного архива Ицхака Когана
В Бибиреве была ешива, и фашисты напали на учеников ешивы. Это был год 1996‑й, может, 1997‑й. Одного мальчика так избили, что у него были и верхняя, и нижняя челюсти сломаны. И он сам ничего не мог — ни пить, ни кушать, ничего. Софа взяла этого мальчика домой к нам, и сама его выхаживала, с ложечки кормила. Он сейчас живет в Австралии, известный раввин уже сегодня. И это просто маленький пример. Я уже не говорю про других. Она готовила к свадьбе, она готовила к гиюру, она была мамой для всех. Она организовала клуб — «А идише мама». Даже клубом не назвать — кружок. Хотела только, чтобы он был дома. Я ей говорю: Софа, мы уже построили такой центр, давай в конференц‑зале, не помещаются же у тебя все дома. Нет, дома я хозяйка. А миква, женская миква. Она, может быть, не такая большая, но по своему убранству она ничего равного не имеет. Когда мы построили весь этот комплекс на Большой Бронной, Софа подходит ко мне и говорит: «Изя, ты посмотри, какая красота, ты сделал это, а мне дай сделать женскую микву». А я построил женскую микву, но просто чтобы все было, а всякие завихрения — здесь рюшки, здесь смушки, здесь вешать такую картину, а здесь такую, а цвет должен быть такой — это не для меня. А Софа отдалась этому делу. И она на ступеньках этой миквы уходит. А я встречаю свою следующую жену, вторую жену, долгих ей лет жизни, на ступеньках миквы в Марьиной роще. Все через микву.
В день торжественного открытия женской миквы в синагоге на Большой Бронной, созданной благодаря усилиям Софы Коган. 2008Из личного архива Ицхака Когана
И когда мы решили взять ребенка, это тоже, конечно, была ее инициатива. У этого мальчика были сомнения с его еврейским происхождением. Хотя ему бар мицву сделали в Израиле, обрезание сделали, он молился, он учился. Но у его старшей сестры, когда она выходила замуж в Израиле, нашли какие‑то дефекты в документах. И сказали, что поскольку она уже сейчас идет под хупу, чтобы она прошла гиюр ми‑сафек, то есть гиюр, вызванный сомнениями в ее происхождении. А двоих маленьких — его и еще сестру младшую — их просто выбросили из Израиля, вернули на Украину, поскольку им не было еще шестнадцати. Он приехал на Украину — у него там никого нет, у него ж мать погибла, а отец их не признает. Он знает только папу Изю, он приехал в Москву, стал жить у нас. Я пошел к Берлу Лазару, он сказал: ну пускай ходит в ешиву, учится, посмотрим, как он будет учиться, и тогда сделаем гиюр. Ну он ходил‑ходил, больше полугода, молился, все что надо. Мой cын с ним очень дружил, тот чуть постарше, был ему как старший брат. Я пришел к Берлу за две недели до Песаха, спрашиваю, чего не хватает, чтобы мальчику сделать гиюр. Он говорит: всего хватает, ему не хватает семьи. Если сейчас он пройдет гиюр, то кто с ним будет. Где он будет жить, с кем он будет все соблюдать. Прихожу домой, говорю Софе. Она говорит: ты что, не мог сказать сам? В нашем доме будет жить. Будет у меня еще один сын. Всё. Сказал Берлу, и он сразу сделал ему гиюр. Софа его очень любила. И когда я опоздал на его хупу — мне надо было вызволять человека в аэропорту, это потребовало много времени, и четыреста человек ждали, пока Изя вернется, — она на меня очень рассердилась. Я думаю, это был единственный такой раз. Только из‑за него. Потому что она его приняла ближе, чем всех детей, и заботилась о нем больше, чем обо всех. Я даже думаю, любила больше всех. Он ее звал все время мамой.
Бар мицва Йоси Когана (пятый слева). Слева от него Ашер — приемный сын Ицхака и Софы. 2000Из личного архива Ицхака Когана
Когда был построен этот громадный комплекс на Большой Бронной, я думаю, это никого из нас не изменило — ни ее, ни меня. Для меня это было просто ступенью пути, который надо пройти. Я свой трудовой путь начал лет с десяти или даже с девяти — помогал маме продавать фрукты, потому что ей было тяжело доставать арбузы и ящики, а я здоровенный был. Первый раз летом, в десять лет, я сделал фаршированную рыбу маме, потому что мама ничего не кушала на работе и с утра до ночи работала на лотке, так вот я решил, что сделаю ей фаршированную рыбу. Сделал и принес маме. Дрова колол — это была только моя работа колоть дрова. Тоже лет с десяти. Пилить еще мне помогал кто‑то, да и пилить я в общем‑то умел один. Небольшие поленья можно было распилить, большие уже трудно. Мы вообще жили очень бедно. У нас не было лишней копейки, но я старался работать на нескольких работах, когда мы поженились. Софа завалила первый экзамен, даже стипендию не могла получать, хотя она была круглая отличница, потом пересдала, и всё. Но это был экзамен через неделю после свадьбы, после хупы. Я работал, я подрабатывал — продавал фрукты по воскресеньям в Елисеевском магазине. Потом, когда я уже стал инженером и у меня уже хороший оклад был, договорился на заводе, что по вечерам я буду выполнять те работы, которые токари не хотят брать, мелкие партии или что‑то в этом роде. И у Софы в поликлинике, когда она уже работала в поликлинике, очень часто выходили из строя наконечники, и я их перебивал, из нескольких делал один и чинил, тоже 30 рублей платили. Полставки.
Слава Б‑гу, моя мама работала в Елисеевском магазине, а поскольку в магазинах товары имели очень небольшую цену, то жить было гораздо легче — и фрукты, и рыба. Мяса мы не брали, конечно. Мяса мы очень мало ели, а потом вообще перестали есть, потому что его не было.
У меня один раз очень был удачный день. Папа говорит: «Изенька, ты постой с этими мешками». Такие дышащие были мешки, в которых можно держать кур, кожаные такие. И вот я стоял, поставил эти мешки и подошел к афише прочитать, что там было написано. И вдруг слышу, трамвай идет, поворачиваюсь, смотрю — мешки пустые, куры гуляют на рельсах трамвайных. Я побежал их собирать. Ну маленький толстый ребенок, что он может там собрать? И трамвай остановился, вышли люди, поймали мне кур, положили в мешки и трамвай поехал дальше. Это я как сейчас помню. А было запрещено продавать кур в Ленинграде. Кур, гусей, уток. Всяких некошерных созданий — можно было продавать. И еще коров можно было продавать. Но ни кур, ни гусей, ни уток.
Колбасу кошерную наша семья впервые попробовала, когда я уже женился и когда мы поехали с супругой в свадебное путешествие по Прибалтике. И в Риге пошли в синагогу, а там такой раввин был — реб Гершон Гуревич, и он каждое утро давал урок Геморы тем, кто приходил. Ну я сидел там, слушал, понимал — не понимал. А потом, после урока, я его спрашиваю: «Реб Гершон, а как у вас с мясом?» Он говорит: «У нас с мясом все в порядке, я каждую неделю режу или корову, или быка. И вот я порезал на этой неделе, но вообще не было покупателей, поэтому пришлось сделать колбасу». Как я услышал слово «колбаса», у меня уже начала кружиться голова. Я ж понимал, что кошерная колбаса, а я марку должен держать. И я говорю: а можно посмотреть? Он говорит: ну пойдем. И вот он меня ведет в такую коптильню. Открывает дверь, я захожу — и там виточки этой колбасы висят. У меня голова кружится, я говорю: «А можно это купить?» Он говорит: «Конечно, сколько тебе надо?» Я говорю: «Не знаю, сколько мне надо, а сколько стоит?» Он говорит: «Давай я тебе скажу честно: я мясо продаю по пять рублей, а за колбасу хотя бы пять с полтиной сможешь заплатить?» Я говорю: «Реб Герошон, сколько вы скажете — я заплачу, только продайте!» Он говорит: «Забирай хоть все, пару кило оставь, если кому‑то понадобится». И вот 20 килограмм этой кошерной колбасы я вез из Риги в Ленинград. И я не мог ею наесться, съел, наверно, больше килограмма за раз. Просто спать не мог, такое было волнение. В жизни никогда такого не было. Я всегда видел колбасу, но некошерную, это как бы не твое, а тут это твое и ты можешь это съесть. Такое было мое первое знакомство с кошерной колбасой.
А в Москве уже первую кошерную колбасу Софа помогала делать. В Поповке, под Раменским. Я купил камеры, и мы с ней делали, я взял специалиста. Она кошеровала все мясо, которое нужно было рассылать по Советскому Союзу. Ведь только мы были готовы рассылать мясо. Еще, бывало, стухнет мясо в дороге, когда в Одессу посылали. Сутки до Одессы на поезде. Мы подмораживали, но не было морозильников. Я сделал сам, но он больше 7–8 градусов не давал. Немножко подмораживали и запаковывали потом. Зимой не было проблем, а летом, если сутки по жаре… Так они там говорили: ничего не стухло, мы все прополоскали, и все нормально, мы все стушили, и все отлично, посылайте больше. Рассылать — это было не на Софе, но кошеровать — я не кошеровал мясо. Мочить, солить — все это она делала, вручную. Это были сотни килограммов.
И еще у нас дома была одна вещь, которая, я считаю, очень важна для семьи. У нас ни в родительском доме, ни в доме, который я построил, никогда не было никакого принуждения. Никого из детей ничего не заставляли. И меня тоже никогда никто не заставлял. Один раз только я поднял восстание, если можно так сказать, в детстве. Ко мне с пяти лет ходил ребе. Он мне все переводил, я все понимал. Я говорил на идише, мог писать диктанты. А потом стали ходить другие, которые учили на иврите. Молитвы и прочее. И они уже ничего не переводят, и до 12 лет я так и учился, ничего не понимая. И я маме сказал: «Мама, я больше так не буду!» А у меня бар мицва через год! А они все равно все боялись переводить. Но я отказался учиться дальше. И тут как раз вышел из тюрьмы реб Михл Раппопорт и сказал: я буду Изю учить. И он начал меня учить, все переводил, и так меня подготовили.
Моя бар мицва была без отца. За две недели до моей бар мицвы была бар мицва у Изи Раппопорта, сына реб Михла, и они сделали ее в синагоге. На следующий день в «Ленинградской правде», на последней странице, опубликовали фотографию, как Изя поднимается к Торе в синагоге, с подписью: «У таких родителей нужно отобрать ребенка». И моя мама побежала к хасидскому раввину города и говорит: «А что с моим Изей делать? У него через две недели должна быть бар мицва!» Он говорит: «Я организую ему во Всеволожском». Это еврейское местечко в 30 километрах от Ленинграда. И он сказал, чтобы папа мой не шел ни в коем случае, у него будут висеть на хвосте. И у меня бар мицва была без папы моего.
Еще мои тфилн! История про еврейскую маму, которая нашла мне тфилн. В Советском Союзе разве можно было найти тфилн? Те, у кого они были, дорожили ими как реликвией, даже если уже не пользовались. И моя мама за год начала искать. И нашла в Нижнем Новгороде, тогда это был Горький, женщину еврейскую, совсем пожилую, которой прислали посылку мацы из Израиля. И в этой посылке была маца и пара тфилн. И она согласна была моей маме отдать — не продать, а отдать, но с условием, что та будет ее брать на каждый Песах, пока она в этом мире, к себе домой. И вот она приезжала из Горького к нам домой за пару дней до Песаха, и она не могла ходить, она лежала только. И все дни Песаха она лежала у нас. Я помню, я в институте уже учился — она еще приезжала. Б‑г ей дал долгих лет жизни, причем внутри еврейской семьи.
Подразделение 504 ЦАХАЛа — военная версия «Моссада» — сыграло важнейшую роль в разоблачении использования больниц ХАМАСом в террористических и военных целях, пишет журналист The Jerusalem Post Йона Джереми Боб.
Ранее эта информация была предоставлена группе военных журналистов, но затем подвергнута цензуре по оперативным соображениям.
Офицеры разведподразделения Армии обороны ИзраиляПресс-служба ЦАХАЛа
В записи допроса в Подразделении 504, опубликованной ЦАХАЛом, палестинец, находившийся в больнице «Шифа», рассказывает, что там было много боевиков ХАМАСа и их присутствие «огорчало» медицинский персонал.
По оценкам допрошенного палестинца, он видел от 80 до 100 террористов. Вероятно, это была лишь часть сосредоточенных там боевиков ХАМАСа, учитывая, что «Шифа» представляет собой большой комплекс со множеством объектов.
Террористы ХАМАСа и «Исламского джихада» (организация, запрещенная в РФ. – Ред.) были «замаскированы» под различных медицинских работников и доходили до того, что использовали в своей деятельности отделение неотложной помощи, рассказал допрошенный палестинец.
Другой палестинец, Хамдоа Риад Асад Самла, рассказал, как террористы ХАМАСа использовали в качестве живого щита 50 тыс. мирных жителей в огромном здании Палестинского общества Красного Полумесяца в секторе Газа.
По его словам, никто не станет сопротивляться боевикам ХАМАСа, иначе могут убить.
Еще один палестинец рассказал Подразделению 504, что видел более 100 террористов ХАМАСа, контролирующих больницу «Рантиси» в секторе Газа: они были разбиты на группы по пять-шесть террористов в каждой палате.
Он заявил, что также находился в лечебном учреждении, известном как «Шведская больница», где видел по меньшей мере семь террористов ХАМАСа. Хотя они были в гражданской одежде, он утверждает, что знал одного из них лично, остальные же были вооружены.
Подразделение 504 восстановило центр для решения проблем Газы и безопасности на южной границе Израиля после перерыва, длившегося более десяти лет.
Это стало возможным, поскольку названное подразделение вдвое увеличило свою численность с начала войны между Израилем и ХАМАСом 7 октября, в том числе за счет наиболее подготовленных резервистов ЦАХАЛа.
До начала войны Подразделение 504 было сосредоточено скорее на Ливане, Сирии и других странах Ближнего Востока.
В ЦАХАЛе сообщили, что с 7 октября Подразделение 504 допросило уже более 500 террористов, а также арестовало и допросило не менее 300 террористов с начала вторжения в Газу.
Подразделение помогло обнаружить около 300 террористических объектов для операций ЦАХАЛа, более 100 из них впоследствии подверглись ударам со стороны различных израильских частей, говорится в заявлении ЦАХАЛа.
«На сегодняшний день в рамках вторжения мы арестовали более 300 террористов, которые были доставлены для расширенного допроса в Израиль, — цитируются в сообщении слова командира Подразделения 504. — Информация, полученная в результате допроса таких арестованных, имела огромную ценность и привела к уничтожению других террористов и повышению безопасности наших военных».
Этот старший офицер также рассказал, что его подразделение получило тысячи звонков от палестинцев из Газы, которые захотели помочь разведданными или иным путем сотрудничать против ХАМАСа «в масштабах, которых раньше мы никогда не видели». Похоже, жители Газы недовольны варварским поведением ХАМАСа.
По данным ЦАХАЛа, десятки сотрудников подразделения, владеющих арабским языком, рассредоточены в зоне боевых действий в секторе Газа на уровне дивизий, бригад и батальонов для выполнения многочисленных задач.
Сотрудники Подразделения 504 не только вывозят террористов для допроса в Израиль, они также допрашивают их на местах, в режиме реального времени, чтобы помочь солдатам ЦАХАЛа в немедленных боевых маневрах и поиске секретных позиций ХАМАСа на улицах Газы.
Помимо того, что допрошенные задержанные предоставили следователям Подразделения 504 информацию о местах дислокации террористов, они были полезны в выявлении сети туннелей ХАМАСа, методах действий противника, а также в обнаружении того, как и когда ХАМАС пытается проникнуть в гражданские районы и действует среди гражданского населения.
Еще один способ, которым Подразделение 504 помогает сухопутным войскам, это сбор данных наблюдения на более широком фронте, с которым им предстоит столкнуться.
Технологическая группа Подразделения 504 разработала устройство виртуальной реальности с обзором в 360 градусов, которое помогает солдатам видеть ситуацию в районах боевых действий в секторе Газа на каждой из улиц. Программа VR основана на реальных видеороликах, снятых разведчиками в Газе, работающими по поручению Подразделения 504.
Сочетание разведки в реальном времени с оперативными знаниями приводит к увеличению числа успешных операций по наведению на цель, а также к более разумному маневрированию с учетом потенциальных засад противника, заявили в ЦАХАЛе.
Подразделение 504 взяло на себя ведущую роль в деле убеждения палестинцев на севере Газы эвакуироваться. Это было достигнуто посредством более чем 10 млн. электронных сообщений, 9 млн. аудиосообщений и около 30 тыс. телефонных звонков от офицеров, владеющих арабским языком и имеющих культурные связи с палестинцами. Также были использованы психологические кампании и кампании в социальных сетях, около 4 млн. листовок разбросано по палестинским населенным пунктам, дабы побудить мирное население бежать на юг.
Так, в результате оперативных мероприятий, ЦАХАЛ узнал от палестинских гражданских лиц о блокпосте ХАМАСа, который блокировал их эвакуацию. Информация была использована для устранения вмешивавшихся в эвакуацию боевиков ХАМАСа.
Саммит лидеров "Большой двадцатки", в котором впервые с начала войны на Украине принял участие президент РФ Владимир Путин, проходит без лидеров ключевых мировых держав. Президент США Джо Байден и председатель КНР Си Цзиньпин отказались участвовать во встрече, которая идет в режиме видеоконференции.
В приветственной речи к участникам саммита Путин заявил, что готов к мирным переговорам с Киевом.
"Некоторые коллеги уже в своих выступлениях говорили о том, что их потрясает "продолжающаяся агрессия России на Украине". Безусловно, мы должны думать о том, как прекратить эту трагедию. Кстати говоря, Россия никогда не отказывалась от мирных переговоров с Украиной, это не Россия, а Украина публично объявила, что она выходит из переговорного процесса", — сказал он.
Затем глава Кремля, не делая паузы, ушел от обсуждения его войны в соседней стране и принялся обличать Израиль.
"Понимаю, что эта война, гибель людей не может не потрясать. А кровавый переворот на Украине в 2014 году, за которым последовала война киевского режима против своего народа на Донбассе – это не потрясает? А истребление гражданского населения в Палестине, в секторе Газа, сегодня не потрясает? А то, что врачам приходится делать детям операции, полостные операции,действовать скальпелем по детскому телу без наркоза– это не потрясает? А то, что Генеральный секретарь Организации Объединённых Наций сказал, что Газа превратилась в огромное детское кладбище, – это не потрясает?" — спросил Путин.
После этого он сел на своего конька и принялся рассуждать о глобальной экономике, которая, по его словам, "требует коллективных, консенсусных решений, отражающих мнения подавляющего большинства", о трансформации международного сообщества, о новых "мощных центрах глобального экономического развития" и "турбулентности на рынках".
"Колоссальный стресс, который испытывает мировая экономика, является прямым следствием непродуманной макроэкономической политики некоторых государств. Негативный эффект продолжают оказывать неправомерные ограничения в сфере торговли, ангажированная климатическая повестка некоторых стран в угоду укреплению собственной конкурентоспособности", — заявил российский президент.
Он пообещал участникам встречи, что Россия "будет и далее вносить свой вклад в сбалансированное достижение целей устойчивого развития, сохранение климата и биоразнообразия нашей планеты, цифровую трансформацию мировой экономики, обеспечение продовольственной и энергетической безопасности".
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..
