Герои на грани антигероизма
Александр Гордон, Хайфа
Битые советским режимом, евреи искали тихую гавань в компании казавшихся безопасными зарубежных коммунистов. Мой отец, уволенный с работы, изгнанный из города, обвинённый в 1949 году в преклонении перед «мелкобуржуазным» немецким поэтом еврейского происхождения Генрихом Гейне, находил убежище в создании литературных портретов зарубежных писателей-коммунистов. Тяга отца к иностранным евреям была, видимо, способом эскапизма, стремлением уйти в мир свободы. Он представлял жизнь зарубежного коллеги, чтобы мысленно спрятаться в ней от «диктатуры пролетариата» и помечтать о загранице. Он «путешествовал» со своими героями по буржуазному миру, чью литературу преподавал, под защитой их коммунистической благонадёжности. Он вибрировал на грани между неведомым, запретным капитализмом и разрешённым социализмом.
Своеобразным глотком свободы для отца послужил анализ творчества чешского, немецкоязычного журналиста и писателя Эгона Эрвина Киша (1885-1948), командира Красной гвардии в Вене и члена коммунистической партии Австрии, бывшего бойцом Интернациональных бригад в Испании в 1937-1938 годах. Киш был членом пражского писательского кружка Макса Брода и Франца Кафки. Безупречное коммунистическое прошлое Киша позволяло отцу писать о нём. Не имевший возможности побывать за границей, отец мысленно переносился со своим героем в Прагу, в Вену, в Испанию и в Мексику, в места, где жил чешский писатель. Однако в 1946 году Киша избрали почётным председателем еврейской общины в Праге. Избрание состоялось ввиду повышенного интереса Киша к еврейскому вопросу: в 1934 году вышел в свет сборник «Рассказы о семи гетто», а в 1945 году, живя в Мексике, он опубликовал очерк «Открытия в Мексике» о найденной им группе индейских евреев, считавших себя потомками марранов (насильно крещёных испанских евреев). Киш был замечательным кандидатом на звание «безродного космополита» или «еврейского буржуазного националиста», но его не успели «разоблачить» ввиду своевременной смерти писателя в 1948 году. Отцу повезло.
В поисках безопасных объектов литературоведческого анализа отец почему-то натыкался на евреев. Другим персонажем его литературоведческой работы был французский еврей Жан-Ришар Блок (1884-1947). Французский писатель родился в ассимилированной семье, но не избежал дуновения ветров еврейского национализма. Еврейское сознание пробудилось в нём в детстве в результате волны антисемитизма, порождённой делом Дрейфуса. Блок получил образование в Сорбонне и стал преподавателем истории и литературы в лицее. В сборнике рассказов «Леви» (1912) (мать писателя Луиза Леви происходила из Лотарингии) писатель глубоко проникает в еврейскую психологию. Он показывает борьбу небольшой еврейской общины за интеграцию в разгар дела Дрейфуса. В романе «... и компания» (1917) Блок изобразил конфликты, с которыми сталкивается еврей, желающий сохранить свой внутренний мир в рамках французской культуры. Писатель посетил подмандатную Палестину и принял участие в церемонии открытия Еврейского университета в Иерусалиме в 1925 году. Ещё раньше (1921) он вступил в коммунистическую партию Франции. В 1941 году, опасаясь высылки в нацистский лагерь смерти по антиеврейскому закону французской администрации, Блок бежал в Москву, где принимал участие в радиопередачах на Францию.
Илья Эренбург познакомился с Блоком ещё в 1920-х годах. В книге «Люди, годы, жизнь» он свидетельствует: «Жан-Ришар Блок был одним из чистейших людей, которых я встретил в жизни». Эренбург пишет о важной для него и его героя теме - отношении к войне. Он цитирует переписку французского писателя с его коллегой Роменом Ролланом, в которой оба выражают отношение к Первой мировой войне: «Жану-Ришару было в 1914 году тридцать лет, его сразу призвали, он был трижды ранен. Ромен Роллан был на восемнадцать лет старше, находился в Женеве и писал статьи «Над схваткой». В первые месяцы войны Ромен Роллан писал своему младшему другу, что не хочет огульно обвинять всех немцев, что он дорожит духовным единством Европы, что лучше всего будет, если война закончится вничью. Жан-Ришар в своих письмах говорил о зверствах немцев, об их одичании, верил, что это - последняя война,- стоит разбить кайзеровскую Германию, как восторжествует мир, свобода, счастье». Из повествования Эренбурга следует, что оба французских писателя не понимали размеры трагедии, которая имела естественное продолжение во Второй мировой войне, где «доигрывалась» убийственная партия победы над немцами в первой части, в Первой мировой войне. «Духовное единство» Европы, «ничья» в войне, «последняя война», торжество мира, свободы и счастья – мнимые величины, которыми оперировали европейские левые интеллектуалы. Лозунги оказались иллюзией. Наиболее прочным продуктом отношений и нравов был антисемитизм.
Слева направо: Жан-Ришар Блок, Илья Эренбург, Ромен Роллан. Фотомонтаж «МЗ»
Блок испытал антисемитизм и в СССР. Об этом рассказал Эренбург в мемуарах: «Когда в одной редакции он услышал разговоры о том, что «евреи предпочитают фронту Ташкент», он спокойно ответил, что во время процесса Дрейфуса он уже слышал такие разговоры и в лицее бил за них по лицу будущих фашистов». Блок считал еврея универсальной фигурой. Он утверждал, что еврей должен быть «восточным на Западе и западным на Востоке». По Блоку, еврей может помочь объединить разные группы людей в направлении универсализма, что приведёт к миру. Этот образ еврея совпадал с верой писателя в социализм и коммунизм. В 1945 году Блок благополучно вернулся во Францию, избежав советских обвинений в шпионаже. По возвращении Блок и его жена Маргарита, сестра писателя Андре Моруа, узнали, что их дочь Франс Серазен, участница Движения сопротивления, была обезглавлена нацистами в Гамбурге, а 86-летняя мать писателя была убита в газовой камере в Освенциме. Как и Эгон Эрвин Киш, Жан-Ришар Блок умер вовремя для отца - в 1947 году, иначе его с романами о евреях объявили бы в 1949 году «безродным космополитом», как Лиона Фейхтвангера. Тогда в дополнение к «низкопоклонству» перед немецким евреем Генрихом Гейне отцу приписали бы «низкопоклонство» перед французским евреем Жаном-Ришаром Блоком.
Судьба сыграла с моим отцом многозначительную шутку. Его первые три книги, вышедшие в свет после космополитической компании («Матэ Залка» - издательство «Советский писатель», 1956; «Героическая жизнь Матэ Залка, генерала Лукача» - Воениздат, 1959; «Матэ Залка и его роман «Добердо» - издательство Таджикского государственного университета, 1961), были написаны о венгерском писателе-коммунисте Матэ Залка. Этот пролетарский писатель, преданный советской власти, стал легендарным героем гражданской войны в Испании и погиб от рук франкистов под именем генерала Лукача, командира 12-й Интернациональной бригады. В 1937 году он был убит в бомбёжке на шоссе у города Уэска. Его останки были перевезены в Венгрию племянником после того, как испанский король пригласил в Испанию родственников республиканцев, погибших в ту войну. В Испании в день похорон генерала Лукача был объявлен национальный траур, а сам генерал стал национальным героем Испании. Советские поэты Константин Симонов и Всеволод Азаров, преклонявшиеся перед этим человеком, посвятили ему стихи (отец нашёл около двадцати стихотворений, посвящённых Матэ Залка). В октябре 1940 года Эрнест Хемингуэй издал роман об испанской войне «По ком звонит колокол». В нём американский писатель вывел своими героями бойцов Интернациональных бригад, в том числе и Пауля Лукача – Матэ Залка. В романе была и такая фраза: «... вы коммунисты, хороши тогда, когда вы солдаты...». В сценарии Хемингуэя «Испания» в ряде отрывков фигурирует генерал Лукач. Американский писатель часто бывал на командном пункте 12-й бригады. Генерал Лукач объяснял Хемингуэю план атаки, и тот говорил: «Понимаю, товарищ генерал». Писатель, сочинявший на венгерском и на русском языках, коммунист, красный командир, интернационалист, герой двух гражданских войн - в России и в Испании - был надёжным объектом для творчества отца и прекрасным способом заставить забыть досадные изъяны в его биографии. Он был намного надёжнее его любимого Гейне. Отец не знал, что опять пишет о еврее. Бела Франкль, он же Матэ Залка, он же генерал Пауль Лукач, был евреем!
Матэ Залка родился в 1896 году в деревне Матольч в семье владельца винной лавки (корчмы) Натана Франкля. После окончания коммерческого училища в городе Матесалька (отсюда — псевдоним) он добровольцем вступил в австро-венгерскую армию. В качестве младшего офицера (подпоручика) венгерских гусар он участвовал в боях Первой мировой войны. В 1916 году Матэ Залка попал в русский плен. Увлечение политическим радикализмом, свойственное некоторой части еврейской интеллигенции в Венгрии тех лет, определило путь Залка от организатора венгерского красногвардейского отряда в Хабаровске (1918) до члена коммунистической партии, сражавшегося на фронтах гражданской войны в России, участвовавшего в крестьянских восстаниях в тылу Колчака, с 1919 года бойца восемнадцатитысячной Сибирской партизанской армии и чапаевской дивизии, успешно препроводившего знаменитый эшелон с золотом в Москву (за «золотой эшелон» Ленин подарил Матэ Залка кинжал с золотой ручкой и саблю с золотой рукояткой), командира полка Красной армии (1920), участника боёв под Перекопом и против Махно (1921–1923). В 1923–1925 годах он был советским дипкурьером, служил в советском государственном аппарате, был директором Театра Революции в Москве (1925–1928), а с 1928 года работал в аппарате ЦК КПСС и в бюро международного объединения революционных писателей (МОРП) и писал книги.
Участие иностранцев в гражданской войне в Испании было вмешательством во внутренние дела другой страны. Поэтому настоящее имя генерала Лукача некоторое время скрывалось. Однако советскому правительству было важно обнародовать эту тайну, чтобы показать свою большую роль в борьбе с фашизмом. Тайна еврейского происхождения Матэ Залка хранилась гораздо дольше, чем тайна происхождения генерала Лукача. Первый же герой моего отца, очищавшегося от космополитизма, был, по иронии судьбы, скрытым евреем и, по определению тех лет, космополитом. Украинский поэт Леонид Первомайский, Илья Соломонович Гуревич, не знавший о еврейском происхождении Залка, в стихотворении «Последняя встреча» (памяти Матэ Залка) описывает венгерскую ностальгию генерала Лукача: «Со мною рядом, опершись о корму, тогда стоял он, и Тиссу, и Дунай припоминал ещё безвестный генерал Лукач». Другой украинский поэт еврейского происхождения Савва Евсеевич Голованивский в очерке «Встреча солнца на Чернечьей горе» (памяти Матэ Залка) приписывает генералу Лукачу, о еврейском происхождении которого не знает, венгерский патриотизм, как себе – украинский. Еврей Матэ Залка говорит еврею Савве Голованивскому: «Всем сердцем сейчас я с тобою. Я люблю твою родину, горы твои и луга. За твои тополя и за небо твоё голубое кровь свою проливал я, в атаку ходил на врага. Много песен пропел я в походах по скатам широким о стране твоей милой, — я славил её, как мечту. Поднимался я к ней, словно к солнцу, по склонам высоким, Постигая бессмертье её и её красоту. Только есть небеса голубее и этого неба. Белоснежней и легче несутся по ним облака. И, как будто решая, в какой отразиться воде бы, тихо шепчутся звёзды, горят и мерцают слегка. Там я рос над синим и тихим Дунаем, и, влюблённый, рассветы встречал над рекой голубой». Евреи Первомайский и Голованивский, принимавшие себя за украинцев, принимали еврея Залка за венгра.
Леонид Первомайский (слева) и Савва Голованивский. Фотомонтаж «МЗ»
Первомайский и Голованивский писали стихи на украинском языке и считали себя украинскими поэтами. Имя Первомайского громко прозвучало в период кампании борьбы с «космополитами». Его «разоружил» секретарь правления Союза советских писателей Украины Л. Дмитерко, подвергший резкой критике выступление Первомайского: «Здесь Первомайский даёт законченную теорию космополитизма. Выходит, что Шевченко со своей непримиримостью к врагам и любовью к своему народу был ограниченным; Иван Франко, любимцем которого якобы был Гейне [и это сейчас оскорбительно для памяти Франко — любить такого «безродного космополита», как Гейне!], расширил «миропонимание», а Леся Украинка вывела украинскую литературу к «всечеловеческой человечности». Это законченный космополитизм… Первомайский развил гнилые, космополитические теории, скатившись в болото буржуазного гуманизма». Дмитерко не обошёл своим вниманием и поэта-фронтовика Голованивского за стихотворение «Авраам»: «Голованивский возводит страшную, неслыханную клевету на советский народ и нагло врёт, будто советские люди – русские и украинцы – равнодушно отворачивались от старого еврея Авраама, которого немцы вели на расстрел по улицам Киева». «Украинские» поэты Первомайский и Голованивский, патриоты Украины, были дезавуированы. Их исключили из украинской литературы и их патриотизм был охарактеризован как «безродный космополитизм». Их выгнали из коммунистической партии. Евреев не спасло ни участие в военных действиях против фашистов, ни превосходное знание украинского языка, ни вклад в национальную литературу, ни любовь к Украине.
Матэ Залка непременно стал бы жертвой сталинских репрессий в 1937 году, если бы не погиб в Испании. В автобиографической книге «В священной Бухаре» отец приводит слова вдовы Залка Веры, произнесенные во время встречи с ним, в которой также участвовали сестра Надежды Аллилуевой, жена её брата, а также врач писательница Раиса Азарх, бывшая в бригаде Матэ Залка его любовница, и его адъютант, поэт Алексей Эйснер: «Как хорошо, что Матэ погиб там. Какая страшная судьба ждала бы его здесь». Ровесник, соотечественник и соплеменник Залка генерал Эмиль Клебер (Лазарь или Манфред Штерн), как и Залка пленённый в 1916 году и переведенный в Сибирь, был отозван из Испании в СССР в 1937 году, а в 1938 году был осуждён на 15 лет лагерей «за контрреволюционную деятельность». Имя генерала Клебера было изъято из советской историографии испанской войны. Он умер в 1954 году от истощения в лагере Сосновка. Матэ Залка не помогла бы дружба с Николаем Островским. Он бы не удержал звание венгерского писателя и лишился бы звания героя гражданской войны в Испании. Если бы Матэ Залка вернулся в Россию и пережил бы 1937 год, он бы, вероятно, разделил судьбу моего отца: его бы разоблачили в сокрытии еврейского происхождения, раскрыли бы его псевдоним, вытащили бы на всеобщее обозрение и осуждение его подлинную еврейскую фамилию и заклеймили бы в космополитизме, в опасных иностранных связях и, возможно, даже в шпионаже.
Залка и Штерн видели в социализме и интернационализме решение еврейского вопроса. В пароксизме интернационализма евреи нередко становились героями других народов. Еврей Матэ Залка стал трижды героем, героем трёх народов, венгерского, русского и испанского. Но близость к герою не всегда безопасна. Отец, сравнительно недавно спасшийся от космополитизма, избрав Матэ Залка своим героем, приблизился к бочке с порохом. Почти все советские соратники Матэ Залка были казнены и посмертно реабилитированы. Писателя «реабилитировала» сама смерть. Герой моего отца был, казалось, надёжно защищён своей крайне удачной гибелью. Ко времени публикации книг о Матэ Залка космополитическая кампания прекратилась, ибо вызвала большие протесты в мире как антисемитская. Идеологическая мода сменилась. Стал крепнуть антисионизм. И всё же, благодаря Матэ Залка, над отцом на короткое время нависла угроза. Имя её – Имре Надь. Биография премьер-министра Венгрии и вождя антисоветского восстания в Венгрии в 1956 году Имре Надя удивительно похожа на биографию Матэ Залка. Оба родились в 1896 году, оба служили в австро-венгерской армии, оба попали в русский плен в 1916 году, оба стали коммунистами и участвовали в гражданской войне в России; они были товарищами и соратниками. Надь со всеми своими связями, включавшими его друга Матэ Залка, во время венгерского восстания был объявлен контрреволюционером и казнён в 1958 году. Сегодня он национальный герой Венгрии. Венгерские события грянули осенью 1956 года. Концовку готового тиража первой книги отца о Матэ Залка - 10000 экземпляров - пришлось срочно переделывать, ибо автор неосторожно написал в ней, что «венгерская партия трудящихся быстро ведёт народ к социализму», а оказалось, что она ведёт его к антисоветчине… В книге «В священной Бухаре» отец писал: «Я принял на себя ответственность за венгерские события, и надо сказать, они отразились на мне ещё и иным образом, как увидите». Но он так и не решился написать о результате «принятия ответственности за венгерские события». Единственный в то время биограф Матэ Залка мой отец попал в поле зрения КГБ благодаря близости его любимца к одиозной фигуре Надя. Отца вызвали в КГБ и подвергли допросу, суть которого он тогда не вполне понял – речь шла о Матэ Залка и о контактах отца с семьёй писателя. Вопросы были туманные, странные, обвинений ему не предъявили и в тот же день отпустили. В воздухе повис тревожный вопросительный знак. Видимо, в конце концов, было решено, что Надь - не серьёзный противник.
В анализе творчества Киша, Блока и Залка отец, спасшийся от преследований из-за преклонения перед евреем Гейне, балансировал на грани новой опасности из-за восхваления евреев-коммунистов, кандидатов в «космополиты» Киша, Блока и Залка. Эти герои легко могли стать антигероями. Их спасла смерть. Мимикрия и, на первый взгляд, выигрышное притяжение к этим носителям правящей идеологии обещали отцу тихое существование. Но он, мечтая о покое и надёжном существовании, искал бурю. В последний момент его, мечтавшего о зарубежных безопасных братьях-писателях, пронесло. В СССР в обнимку с коммунизмом нельзя было спать спокойно ни в 1930-е, ни в 1940-е годы, ни позже. Идеологически близкие, собратья по перу, заграничные соплеменники могли привести к катастрофе. Но приступы социалистического романтизма овладевали и захватывали воображение сладкими мечтаниями о равноправии, о завоевании гражданских прав. Если бы Киш, Блок и Залка дожили до разоблачений преступлений коммунистов в 1956 году, они, возможно, повели бы себя, как американский писатель-коммунист еврейского происхождения Говард Фаст – перестали бы быть коммунистами и попали бы в опалу советской власти. От этого «предательства» своих героев отец также был спасён.
Отец был близко знаком с Леонидом Первомайским и Саввой Голованивским. Они были знатоками и творцами украинской литературы, патриотами Украины и еврейскими мечтателями. Как и отец, они верили в привидения социализма. Они принимали «призрак коммунизма» за реальность. Еврейская мечта о равенстве и братстве была их любимой грёзой. Киш, Блок и Залка остались в литературе своих стран. Несмотря на положительное отношение к евреям И. Франко, Л. Украинки, П. Тычины, М. Рыльского и М. Бажана, в истории украинской литературы не осталось ни одного украинского писателя-еврея. Натан Рыбак и Леонид Первомайский не прижились в литературе, которой жили. Их восприняли как ряженых, мимикрантов, евреев, незаконно пытавшихся стать украинскими писателями: украинская литература для украинцев. Они были одарёнными людьми, блестящими представителями литературы, которую создавали и к которой хотели принадлежать, выдавая желаемое за действительное. Они оказались антигероями, ибо были социалистами-утопистами и безродными патриотами. |
