Амос Шокен:
Издатель газеты «Гаарец» обвинил родителей девочки, убитой палестинским террористом, в «безответственности»
Амос Шокен, издатель газеты «Гаарец», утверждает, что родители десятимесячной еврейской девочки Шалхевет Пас – убитой палестинским террористом-снайпером, – сами виноваты в случившемся.
Напомним, что это произошло в марте 2001 года, когда малышка лежала в коляске у входа в дом своей семьи, находившийся в районе Авраам-Авину (Хеврон).
Вступив в спор по поводу участия президента Ицхака Герцога в церемонии зажигания первой ханукальной свечи в Пещере Патриархов в Хевроне, Шокен написал в своём аккаунте в социальной сети Twitter, что «Шалхевет Пас была убита из-за безответственности ее родителей, которые сочли возможным растить детей в условиях боевых действий, и из-за [халатности] Министерства социальной защиты, которое в нормальной стране эвакуировало бы детей из зоны ведения боевых действий».
Справедливо-гневная реакция не заставила себя долго ждать: многие пользователи Twitter'a протестовали против шокирующего сообщения, но издатель газеты «Гаарец» продолжал настаивать на своём: «Это вовсе не ужасное заявление. Это – утверждение, которое полностью верно. Ужасно как раз настойчивое требование евреев установить израильское гражданское присутствие в Хевроне!».
Один из пользователей написал Шокену: «Вам должно быть стыдно. Еврейская кровь – не вода!», на что тот ответил, что этот как раз родителям Шалхевет Пас должно быть стыдно.
Другой пользователь написал: «Что за стыдобище! Шалхевет Пас погибла, жестоко убитая, когда лежала в [своей] детской коляске. Как можно писать такое, не умирая от стыда?», на что Шокен ответил: «Возьмите своих младенца и переместите их в зону боевых действий – тогда и пишите свой твит. Если вы этого не сделаете, вы поймете, о чем я говорю».
А.К. Левая мразь. У этой падали всегда и во всем виноваты евреи. Предатели, ненавистники Еврейского Государства и юдофобы, как им завещал их Маркс.
1. Я встретил вас 2. Однозвучно гремит колокольчик 3. Я помню вальса звук прелестный и др
https://www.youtube.com/watch?v=p88cPq-zyCg
Кaк нe ocтaтьcя в cтapocти в oдинoчecтвe и пoчeму выpacтaют нeблaгoдapныe дeти: цитaты A.Мapининoй | ||
Однажды я пришла в библиотеку, передо мной книги сдавала женщина средних лет. "Маринина не понравилась" - сказала она, скривившись. "Слишком нудно стала писать, сплошное морализаторство и бубнеж. Стареет, наверное".
Я подождала, пока она уйдет, попросила у библиотекаря именно эти книги. Мне вдруг стало понятно, чего мне не хватало в любовных романах и детективах, в разговорах с родственниками и подругами: неких озвученных истин и наставлений. Хотя у Толстого, например, их много, хоть с головой ныряй, и у Чехова тоже: мораль подается легко, с иронией.
Но мне все же хотелось "слышать голос" своего современника, мысленно с ним не соглашаться, спорить. А может, соглашаться, запоминать и стараться донести эти мысли до своих детей. С вашего позволения, я и вас познакомлю с некоторыми цитатами писательницы.
О любви к ближнему своему
Лет в 25 до нас доходит понимание, что мы не можем нравится всем, в частности, можем не нравится тем, кто нравится нам. Миримся с этой истиной, перестаем сомневаться в себе и растить комплексы и начинаем окружать себя теми, с кем комфортно и легко.
Возможно, идем на компромиссы в своей душе, потому что идеальных людей не бывает.
Мы перестаем искать совершенство и радуемся преимуществам.
А потом наступает еще один период, в котором жизнь преподносит еще один урок: друзья, с которыми было приятно общаться на протяжении долгих лет, могут стать врагами, муж, с которым 20 лет душа в душу, может разлюбить и уйти, и дети, в которых вы вложили все свое сердце, могут попросту забывать вам позвонить. Маринина не пессимист, не циник и не прагматик. Она всего лишь открывает людям глаза на то, что мы не можем получить столько же любви от человека, сколько сами в него вложили.
Стоит ли помогать людям, даже самым близким
В этой цитате нет ответа на вопрос: "Почему?" С детства нас учат, что помогать другому - благородное дело. А с возрастом оказывается, что все не то, чем кажется.
Если человек не просит о помощи, не нужно вторгаться в его жизнь и пытаться что-то ему облегчить, перекроить на свой лад. Возможно, трудности ниспосланы ему для каких-то озарений, для возможности личного роста через преодоление, а тут вы - со своими деньгами, связями и альтруизмом, вмешиваетесь в естественный ход событий. Собрался помогать - не навреди.
Маринина пишет:
Не требуйте благодарности за ваши заслуги, за ваш труд, за терпение и лишения, за все то, что вы принесли в жертву близким и теперь, по вашему мнению, должно быть оплачено той же монетой. Вы это сделали не за радужные перспективы, не для того, чтобы избежать одинокой старости, а потому что вы человек душевно богатый, способен отдавать и делиться.
Еще несколько цитат писательницы, которые заставляют задуматься:
*** Чем человек старше и мудрее, тем яснее он понимает, что смысл жизни только в том, чтобы быть кому-то нужным. ***
***
***
|
Россия, США, Китай, Иран... Читаю о бесконечных ультиматумах, угрозах войны, шантаже, размахивании кулаками и ядерным оружием и думаю: неужели психоза вокруг "ковида" мало политикам, им вдруг стало скучно, и понадобилось кровопролитие настоящее, драка мировая. Неужели все эти Байдены-Обамы, Путины, Си, Хомейни... спятили окончательны, и в сытом, бункерном, жирном, безопасном бытие, им позарез понадобилось меряться силами, устроить всем нам ядерную зиму... И подумал, насколько мы все, мы все, кому не нужна кровь, ненависть, пустые счеты, как это было и тысячи лет назад, - бессильны, беспомощны. И может только надеяться, что все эти столпы власти не окончательно спятили и оставят нас в покое, ограничившись новоявленной, всемирной войной с вирусом.
Время теплых солнечных дней в Израиле подходит к концу. Уже сегодня вечером к нам придет холодный фронт, который принесет с собой дождевые тучи.
В приморской полосе, где сегодня с утра было порядка 29 градусов, в ближайшие дни похолодает до 20-22 градусов, и такая температура продержится по меньшей мере до середины будущей недели. Ночами на побережье (от Рош ха-Никры до Рафиаха) будет 13-15 градусов, что означает необходимость теплых одеял.
В столице, где сегодня было порядка 25 градусов тепла, дневная температура упадет до 14-16, ночная – до 8-10.
Жители Беэр-Шевы проведут ближайшие семь дней при 19-22 градусах днем и 10-11 градусах ночью.В Эйлате днем будет ненамного больше – от 22 до 24 градусов днем и 15-18 градусов ночью.
В Тверии и вообще на Кинерете температура упадет до 21-22 градусов днем и 13-16 градусах ночью.
На Голанских высотах будет еще холоднее – 19-21 градус днем и 11-13 ночью.
Ближайшей ночью в северном регионе начнутся дожди, которые постепенно распространятся на центр и северный Негев. В среду ожидаются дожди по всей стране (исключая южную часть Негева и Араву), но не продолжительные и не проливные.
В четверг осадков уже не будет, а холодный фронт останется надолго – израильтянам придется вспомнить о свитерах и куртках и ощутить надвигающуюся зиму.
Материал любезно предоставлен Tablet
Социолог и киноман Зигфрид Кракауэр почти всю Вторую мировую войну переводил и истолковывал нацистские пропагандистские фильмы для киноархива библиотеки Музея современного искусства. А заодно прокручивал в памяти более лестные для немецкого кинематографа фильмы, которые смотрел в дни расцвета Веймарской республики, с 1920 по 1933 год.
При этом Кракауэру, приверженцу франкфуртской школы , немецкому еврею, вынужденному бежать из Германии, виделось нечто «чудовищное, зловещее, ненормальное» в фантастических галлюцинаторных пейзажах, выпускаемых киностудией в Бабельсберге, легендарной фабрикой грез, достойной соперницей Голливуда. За декорациями в стилистике экспрессионизма , удлиненными тенями и съемкой «освобожденной» камерой ему мерещились призраки, вскоре обретшие плоть в Третьем рейхе. В знаменитой работе «От Калигари до Гитлера: психологическое исследование немецкого кинематографа», опубликованной в 1947 году, Кракауэр проводит прямую линию от мрачных образов веймарского кинематографа к богопротивным желаниям, заключенным в том, что он называет «немецким духом» — жаждой смерти, которая только и ждет, чтобы ее утолили.
Перед нами типичный пример верного вывода, сделанного задним числом: Кракауэр видит прошлое антиисторически, презентистски и в откровенно мистическом ключе. Впрочем, от этого невозможно удержаться, учитывая, что некоторые образы веймарского кинематографа выглядят зловещим пророчеством, фактически сценарием того, что было дальше. Взять хотя бы эпизод из «Метрополиса» (1927) Фрица Ланга: там рабочие, точно роботы, маршируют двумя колоннами в огнедышащее жерло печи. «Молох!» — вопит титр, имея в виду языческое божество, алчущее человеческих жертв.
Поэтому, когда без малого век спустя смотришь «Город без евреев» (Die Stadt ohne Juden, 1924), поневоле вздрагиваешь от неожиданности, прочитав название, и неминуемо холодеешь при мысли о том, что фильм предвосхитил будущее. Сцены изгнания евреев — толпы оборванных беженцев, с трудом волокущих имущество, которых заталкивают в поезда для отправки на восток, — выглядят словно кадры еще не снятой кинохроники. Фильм немой, но кажется, будто слышно, как охрана рявкает: «Raus!»
Переиздание фильма, который компания Flicker Alley недавно выпустила в формате Blu‑ray , обусловлено стремлением сохранить сокровища кинематографа (а этот фильм — сам по себе национальное достояние). Некогда «Город без евреев» мелькнул и погас, точно слабая вспышка, сегодня же попросту невозможно не заметить его ослепительное сияние. Формально картину сняли за пределами Веймарской республики, в Австрии, а она лишь в 1938 году стала частью великого рейха, однако родина Гитлера, как правило, шагала в ногу с Германией — и, если уж на то пошло, вполне разделяла взгляды своего уроженца. Ленту, в каждом кадре и титре которой словно таится зловещее пророчество, снял Ганс Карл Бреслауэр, венский актер, переквалифицировавшийся в режиссера; сценарий написали Бреслауэр и Ида Йенбах по роману Гуго Беттауэра; в фильме сыграл Ганс Мозер, будущая знаменитость. Впоследствии Бреслауэр стал писателем и, несмотря на самый известный из своих фильмов, в 1940 году вступил в партию нацистов; Мозер воспользовался тем, что был одним из любимых актеров Гитлера, чтобы спасти жену‑еврейку; Йенбах сгинула в концлагере.
Действие разворачивается в мифической республике Утопия, где вопреки названию отнюдь не все благополучно: безработные труженики выходят на улицы с требованием предоставить им рабочие места, безудержная спекуляция и гиперинфляция того и гляди угробят экономику, богатые бездельники пьют, гуляют, пролетарии мучаются и голодают. «А я вам говорю, в наших бедах виноваты евреи, — предсказуемо заключает демагог. — Нужно их выгнать: другого выхода нет».
Непонятно, чем обусловлен такой вывод: евреи в фильме живут мирно, исповедуют свою веру и никак не притесняют христиан. Молятся в синагоге, почтительно сжимая свитки Торы, и в целом ведут себя как образцово‑показательные граждане. Некий богатый бюргер даже охотно соглашается выдать свою дочь Лотту (Анни Милети) за предприимчивого молодого еврея Лео (Иоганн Риман). Словом, среди евреев Утопии нет ни алчных шейлоков, ни подлых фейгинов.
Впрочем, фанатичным антисемитам из парламента все это безразлично. Канцлер Утопии (Ойген Нойфельд) — по сути он пустое место — не питает ненависти к евреям, однако прислушивается к голосу народа — или, по крайней мере, к самым громким и самым ксенофобским голосам. Евреев сравнивают с бронзовками, насекомыми, которые портят розовые кусты (и сейчас эта метафора кажется куда более зловещей, чем тогда): если садовник хочет уберечь свой сад, вредителей следует истребить. В качестве дополнительного стимула богатый «американец‑антисемит», некий «мистер Хакстабл» (вероятнее всего, аллюзия на Генри Форда) торжественно обещает Утопии кредит в 100 млн долларов, если республика вышлет всех евреев.
Парламент Утопии в короткие сроки голосует за изгнание евреев — с оговоркой (более либеральной, нежели Нюрнбергские расовые законы): «крещеные евреи во втором поколении считаются арийцами». Американской публике эта безумная сегрегация наверняка была знакома по фильму «Рождение нации» (1915) режиссера Д. У. Гриффита и листовкам ку‑клукс‑клана. На экране появляется титр из одного‑единственного не оставляющего надежд слова: Ausgestossen, отверженные. Все еврейские семейства, бедные и богатые, немощные и здоровые, согнаны в одно место и в метель изгнаны из города. Прощания на вокзале невозможно видеть без слез. Самый душераздирающий эпизод — когда изгнанники ночью (кстати, снимали эти сцены тоже ночью) бредут по заснеженной дороге, и изо рта у них вырывается пар. Старики падают на колени, молят Всевышнего смиловаться над ними. Евреев высылают в Сион (Палестину), однако тот, кто смотрит фильм сегодня, вряд ли верит, что они туда попадут.
Утопия празднует насильственный исход евреев, но недолго. Без них некому заниматься коммерцией, и республика стремительно нищает. Страдают и культурные сферы — мода, театр, рестораны. «Вы не просто выслали евреев — вы изгнали благополучие», — сетует один из горожан.
Благодаря очередному повороту сюжета (слишком запутанному, чтобы его пересказывать, так что вкратце: Лео тайком возвращается в город, чтобы вернуть невесту‑нееврейку и добиться отмены закона о депортации) Утопия больше не Judenfrei. Ни дать ни взять, концовка глуповатой эксцентрической комедии, где влюбленные решают, что они созданы друг для друга, и прекращают ссориться по пустякам. Все дело в том, что евреи — слишком ценный гражданский ресурс, чтобы им швыряться. «Отказ от антиеврейской политики знаменует чудесное оживление в экономике», — радостно сообщает нам интертитр.
Финал поэтично демонстрирует справедливость. В единственном по‑настоящему экспрессионистском эпизоде в остальном реалистической картины Бреслауэра оголтелый антисемит‑политик (Мозер) оказывается в психиатрической лечебнице: одержимость «еврейскими чужаками» свела его с ума. Оформление его палаты словно срисовано с декораций к фильму, с которого начался веймарский ренессанс, — «Кабинет доктора Калигари» (1920) режиссера Роберта Вине: безумца угнетают неровные стены, на полу и на уродливом стуле ему чудятся звезды Давида. Антисемитская патология поразила очередную жертву, но на этот раз пострадал не еврей, а сам антисемит.
Фильм, который превозносил евреев как первосортное топливо для двигателя прогресса и при этом распространял самые дремучие средневековые стереотипы, не мог не вызвать смешанные чувства у тех, кому якобы льстил. Литературовед Айзек Гольдберг с насмешкой отзывался о романе: «Своего рода самопоощрение, губительное не менее, чем дешевые предрассудки невежественных умов».
Но снимали фильм явно с самыми лучшими побуждениями. Основан сценарий на романе плодовитого австрийского писателя и драматурга Гуго Беттауэра Die Stadt ohne Juden (1922) — по замыслу автора, сатира на вульгарный антисемитизм, просочившийся в пивнушки Вены и Мюнхена. Изощренная метафора попала в цель: в Австрии и Германии менее чем за год книга разошлась тиражом свыше четверти миллиона экземпляров и выдержала 45 допечаток.
Понравилась она не всем. 10 марта 1925 года в Беттауэра стрелял в Вене студент‑стоматолог по имени Отто Ротшток, ошибочно полагавший, будто Беттауэр еврей; через 16 дней писатель скончался. (Беттауэр действительно еврей, но перешел в протестантизм — впрочем, его убийцу эти тонкости не интересовали.) Ротшток протестовал против «тлетворного влияния эротической прозы Беттауэра», а именно межрелигиозной любовной линии в романе, которая подстрекала к осквернению чистоты арийской расы. Ротшток избежал наказания: суд признал его невменяемым.
Неоднозначная репутация сделала рекламу роману; его перевели на английский, и в 1926 году он вышел в американском издательстве Bloch Publishing Company под названием «Город без евреев: роман нашего времени». Переводчица, Саломея Ноймарк‑Брайнин, писала, что даже «самый ярый последователь ку‑клукс‑клана, Hakenkreuzler или антисемит не придумал бы сюжета лучше» — выделенный курсивом неологизм отсылает к свастике — символу, который уже ассоциировался с нацистами.
Экранизация появилась на американской почве лишь в 1928 году: сперва фильм шел в Чикаго, а потом естественным образом очутился в Нью‑Йорке. «Не представляю другого места за пределами Иерусалима, где картину приняли бы лучше, — подтрунивал дружественный редактор газеты, тепло принявший фильм. — Роман повествует об испытаниях, выпавших на долю большого города из‑за закона о высылке евреев. Если бы такой закон приняли у нас, в Нью‑Йорке остались бы лишь полицейские».
Прокатом фильма в Америке занимался Майк Миндлин, владелец кинотеатра Fifth Avenue Playhouse в Гринвич‑Виллидж. Миндлин, бывший бродвейский продюсер, в 1926 году стал управляющим театра на 285 мест и переделал его в кинотеатр, специализировавшийся на показе немецких фильмов и картин, вышедших из проката. Дело пошло так споро, что вскоре Миндлин открыл филиалы в Бруклине и в Чикаго. Его кинематографические пристрастия отличались исключительной эклектичностью: в 1933 году он поставил первый порнографический фильм «Этот голый мир» (This Nude World), а в 1934‑м — документальную драму «Гитлеровское царство ужасов» (Hitler’s Reign of Terror), первый американский антинацистский фильм.
Премьера «Города без евреев» должна была состояться 30 июня 1928 года, но за три часа до показа Миндлину сообщили, что отдел кинематографии управления образования штата Нью‑Йорк, он же комитет по цензуре, отказал ему в прокатном удостоверении. Состоял комитет из трех женщин со связями в политических кругах. Главным рецензентом была почтенная бруклинская матрона, миссис Салли Макри Минстерер, ее заместительницей — бывшая режиссер монтажа, вдова, миссис Хелен Келлогг; третьей была хорошенькая 30‑летняя Мэри Фаррелл (она признавалась, что носит очки, но «исключительно когда рецензирует»). Женщины единодушно постановили, что «фильм оскорбляет евреев». В доказательство своего решения они привели 26 провокационных интертитров, которые «побуждают к насилию на основе расовых предрассудков» и «развращают нравы».
Такого Миндлин не ожидал: в Чикаго фильм успешно шел в его кинотеатре и не вызывал возмущения даже у самых закоснелых пуритан Города ветров. «Чикагский комитет по цензуре пропустил фильм без единого замечания, — возразил Миндлин, решив выставить случившееся чиновничьим самоуправством. — И если уж в Чикаго, далеко не таком космополитичном, как Нью‑Йорк, “Город без евреев” никого не шокировал, то Нью‑Йорк точно его выдержит». Он подчеркнул, что кинотеатр Fifth Avenue Playhouse ориентируется не на широкую публику, а на узкий круг серьезных кинолюбителей — словом, предназначен для показа картин, которые мы сейчас называем артхаусом.
Курировал нью‑йоркский комитет по цензуре доктор Джеймс У. Уингейт, холостяк средних лет, ханжа. Он мог отменить решение трех комитетских дам. Хорошенько поразмыслив, Уингейт так и поступил. «Не вижу причин не выпустить эту картину на экраны — разумеется, кое‑что переделав в титрах, — заявил он. — В сюжете я никакого оскорбления не усматриваю». Он вычеркнул и отредактировал 11 фраз в интертитрах, смягчив мотив народной ненависти к евреям. Так, выражение «Измученное нищетой население призывало: “Вышвырнуть евреев вон!”» превратилось у него в «Измученные нищетой радикалы призывали: “Вышвырнуть евреев вон!”».
Уингейт также постарался отделить вымысел от действительности. В фильм добавили вводные титры, переносящие сюжет на 50 лет вперед, в 1976 год, а республику назвали Вентрией (возможно, чтобы подчеркнуть, что исторически Нью‑Йорк всегда был прибежищем для членов утопических сообществ ). Еще он велел Миндлину убрать с рекламных плакатов фразы: «Граждане Вентрии! Восстаньте, пока вас не уничтожили! Вместе с евреями вы изгнали процветание и надежду на развитие. Будь прокляты демагоги, которые сбили вас с пути!» По настоянию Уингейта пылкие призывы заменили на громоздкое предупреждение: «Чтобы считаться прогрессивным, общество должно радушно принимать все народы, которые могут внести ценный вклад в его жизнь».
Премьеру Уингейт назначил на 7 июля 1928 года. Миссис Минстерер упрямо не соглашалась со своим руководителем. «Тема неоднозначная, — настаивала она. — Посмотрите фильм, и сами поймете».
Миндлину же, в свой черед, не оставалось ничего, кроме как согласиться на требования Уингейта. Впрочем, он взял своего рода реванш, предварив фильм титрами, в которых выразил возмущение вмешательством комитета по цензуре в «великую социальную драму». На рекламных плакатах в фойе кинотеатра он велел написать, что «Город без евреев» — «увлекательная кинолента на основе фантастического романа». А чтобы добавить картине притягательности, включил в программу два фильма по теме: проверенную временем двухсерийную «Лавку ростовщика» (1916) с Чарли Чаплином и видовую короткометражку «Новая Германия» (The New Germany, 1928).
Ничего не помогло. «Город без евреев» провалился в прокате и получил разгромные отзывы. «По сути, картина четвертого сорта» (Billboard), «картину бессодержательнее редко встретишь» (New York Times), «бессюжетный, дурно сыгранный фильм без малейшей режиссуры» (Brooklyn Standard Union) — вот что писали критики, удосужившиеся опубликовать рецензии. «По слухам, Гуго Беттауэра, писателя, по роману которого поставили фильм, застрелили, — говорилось в резкой заметке в газете Brooklyn Standard Union. — Жаль, что так поздно».
Не прошло и двух недель, как Миндлин снял «Город без евреев» с проката и заменил его «Путем к силе и красоте» (The way to strength and beauty, 1925), «образовательным» документальным фильмом о более полезном пристрастии немцев — моде на активное времяпрепровождение на свежем воздухе, при желании — в голом виде, — с пикантными кадрами обнаженных натурщиц и спортсменов. А «Город без евреев» канул в небытие.
Впрочем, в Австрийском киноархиве о нем и не думали забывать: в Австрии этот фильм всегда считался «одной из самых разыскиваемых утраченных картин в истории национального кинематографа». Издание Flicker Alley дополнено рассказом о том, как обнаружили и реставрировали пленку с фильмом. В 1991 году нашли голландскую копию киноленты, но она оказалась разрозненной и неполной. И вот в 2015 году на блошином рынке в Париже по счастливой случайности, которая вызывает такую радость у киноманов всего мира, отыскалась целлулоидная пленка с пропавшим фильмом. Открыли кампанию по сбору средств на полноценную реставрацию картины; пианист Дональд Сосин и клезмер‑скрипачка Алиша Свигалс сыграли и записали прекрасную музыку, соответствующую той эпохе.
Как ни странно, Зигфрид Кракауэр в книге «От Калигари до Гитлера» ни словом не упомянул «Город без евреев». Должно быть, в 1924 году, когда фильм показывали во Франкфурте, он его не посмотрел. Не то чтобы Кракауэру требовались лишние доказательства для подтверждения своего психологического портрета. «В жизни все обернулось, как на экране, — заметил он в завершение затянувшегося разговора о веймарском кинематографе. — Зловещие пророчества гибели тоже сбылись».
Оригинальная публикация: The City Without Jews
Вот подлинная история, случившаяся в 1970‑х годах. К рабби Нахуму Рабиновичу , ректору Еврейского колледжа (лондонской раввинистической семинарии, где я был студентом и преподавателем) обратилась одна организация, которой выпал редкостный шанс поучаствовать в межконфессиональном диалоге. Группа африканских епископов выразила желание более глубоко постичь иудаизм. Не согласится ли ректор прислать своих студентов‑старшекурсников для участия в подобном диалоге в некоем замке в Швейцарии?
К моему удивлению, он согласился. Он сказал мне, что в общем и целом смотрит на еврейско‑христианский диалог скептически, так как считает, что с течением времени церковь заразилась антисемитизмом, который трудно преодолеть. Однако в то время он полагал, что африканские христиане отличаются от других. Они обожали Танах и рассказанные в нем истории. Они — по крайней мере, на словах — были открыты к постижению иудаизма. Он тогда не добавил (хотя я знал, что такая мысль у него промелькнула, поскольку он был одним из величайших в мире специалистов по Рамбаму), что великий мудрец XII века придерживался нестандартного подхода к диалогу.
Маймонид был убежден, что ислам — вера неподдельно монотеистическая, меж тем как христианство в его эпоху таковым не было. Однако он придерживался мнения, что дозволяется изучать Танах вместе с христианами, но не вместе с мусульманами, потому что христиане считают Танах (который они называют Ветхим Заветом) «словом Б‑жьим», а мусульмане думают, что евреи сфальсифицировали его текст .
Итак, мы поехали. Группа была необычная: студенты курса Еврейского колледжа, готовившего к смихе, вместе со студентами старшего курса ешивы в Монтре, где когда‑то преподавал покойный рабби Йехиэль Вайнберг, автор «Сридей Эш» и один из ведущих алахистов мира. Три дня еврейская группа с особым рвением молилась и совершала благословения. Каждый день мы изучали Талмуд. В остальное время проходила необычная, даже преобразившая всех нас встреча с африканскими епископами, которая завершилась тишем в хасидском стиле, на нем мы познакомили африканцев с нашими песнями и притчами, а они научили нас своим. В три часа утра под конец мы станцевали вместе. Мы знали, что мы разные, знали, что наши веры разъединены глубокими противоречиями, но мы подружились. Возможно, к большему нам стремиться и не стоит. Чтобы оставаться друзьями, друзьям необязательно смотреть на все одинаково. А дружба иногда может способствовать исцелению мира.
Однако наутро после нашего приезда случилось происшествие, оставившее глубокий отпечаток в моей памяти. Глобальная еврейская организация, спонсировавшая это мероприятие, была секулярной, поэтому, чтобы соответствовать ее мировоззрению, группа должна была включать хотя бы одного человека из числа неортодоксальных евреев, и этим человеком оказалась женщина, учившаяся на раввина. Мы, студенты смихи и ешивы, совершали молитву шахарит в одном из залов замка, когда вошла женщина‑реформистка в талите и с тфилин и уселась посреди всей группы.
Студенты никогда еще не сталкивались с чем‑либо подобным. Что было делать? Мехицы не было. Они никак не могли отгородиться от женщины. Как им следовало реагировать на то, что посреди группы мужчин молится женщина в талите, с наложенными тфилин? Они в волнении бросились к раввину и спросили, что делать. А он, даже не задумавшись, процитировал слова мудрецов: «Лучше человеку броситься в огненную печь, но не опозорить другого человека при всех» . С этими словами он велел вернуться на места, и молитва продолжилась.
Нравственный урок, преподанный в тот момент, навсегда остался в моей памяти. Раввин, 37 лет бывший главой ешивы в Маале‑Адумим, был и остается одним из величайших алахистов нашей эпохи. Он сразу осознал, какие серьезные проблемы поставлены на кон: мужчины и женщины молились вместе, не разделенные мехицей, а вдобавок всплыл вопрос о том, можно ли женщинам носить талит и накладывать тфилин. Проблема была очень непростая.
Но также он знал, что алаха — это систематический метод, с помощью которого мы претворяем великие этические и духовные истины в живую ткань поступков, и никогда нельзя упускать из виду общую картину, сосредоточиваясь на мелких подробностях. Если бы студенты потребовали, чтобы женщина ушла молиться в другое место, они бы ее опозорили, — так поступил Эли: увидев, как молится Хана, он подумал, что она пьяна (Шмуэль I, 1:13–17). Никогда никого нельзя публично ставить в позорное для него положение. Вот в чем состоял возвышающий императив того мгновения. Вот поведение, характерное для человека большой души. То, что я больше десяти лет был его учеником, я считаю огромной честью для себя, одним из величайших подарков судьбы.
А эту историю я рассказываю сейчас потому, что таков же один из неожиданных уроков, преподанных нашей недельной главой. Йеуда, брат, предложивший продать Йосефа в рабство (Берешит, 37:26), «спустился» в Ханаан, где женился на местной женщине, хананеянке (38:1). Мудрецы справедливо считали слово «спустился» многозначительным . Совсем как Йосефа «привели вниз», в Египет (Берешит, 39:1), так и Йеуду заставили опуститься в нравственном и духовном смысле. Мы наблюдаем, что один из сыновей Яакова делает то, от чего патриархи настоятельно предостерегали, — роднится с местными жителями посредством женитьбы. Это история о печальном упадке.
Своего перворожденного сына, Эра, он женит на женщине из местных, Тамар . В неясном для понимания стихе нам сообщают, что Эр согрешил и умер. Тогда Йеуда женил на Тамар своего второго сына, Онана, прибегнув к бытовавшей до законов Моше форме левиратного брака, когда брат обязан жениться на жене своего брата, если она остается бездетной вдовой. Онану не хотелось становиться биологическим отцом ребенка, который считался бы не его собственным отпрыском, а отпрыском его покойного брата. И он практиковал нечто вроде прерываемого коитуса, который доныне носит его имя. За это он тоже был наказан смертью. Потеряв двоих сыновей, Йеуда не решался отдать в мужья Тамар своего третьего сына, Шелу. В результате она осталась «жить вдовою» — была обязана выйти замуж за брата своего покойного мужа (но Йеуда откладывал их бракосочетание) и не могла выйти замуж за кого‑либо другого.
Спустя много лет, видя, что свекор (к тому времени тоже овдовевший) не желает женить на ней Шелу, она решилась на дерзкий шаг. Сняла вдовьи одежды, закуталась в покрывало и уселась там, где Йеуда должен был ее заметить, когда пошел стричь овец. Йеуда увидел ее, принял за проститутку и воспользовался ее услугами. Она настояла, чтобы в залог платы, которую он ей пообещал, он оставил свою печать, перевязь и посох. На следующий день Йеуда честно вернулся с платой, но женщины нигде не было. Он спросил у местных жителей, где искать храмовую проститутку (в этом месте в тексте употреблено слово «кедеша» — «культовая проститутка», а не слово «зона», что придает правонарушению Йеуды еще более серьезный характер), но в этих местах никто не видал подобных особ. Озадаченный Йеуда вернулся домой.
Спустя три месяца он прослышал, что Тамар беременна. Он поспешил сделать единственный вывод, который мог, — а именно что она имела плотскую связь с другим мужчиной, меж тем как по закону была связана обязательством с его сыном Шелой. Она совершила прелюбодеяние — в наказание за это полагалась смертная казнь. Тамар вывели из дома, чтобы привести приговор в исполнение. Она вышла, держа в руках посох и печать, и Йеуда сразу же опознал в них свои вещи . Она сказала: «Я беременна от человека, которому принадлежат эти [вещи]». Йеуда сообразил, что произошло, и сказал: «Она добродетельнее, чем я» (Берешит, 38:26).
Это мгновение — поворотный момент истории. Йеуда — первый человек в Торе, признавший без обиняков, что был не прав . Мы пока не осознаем этого, но именно в тот миг он обрел психологическую глубину натуры, которая была ему необходима, чтобы стать первым настоящим бааль тшува. Мы видим это спустя много лет, когда он — тот самый Йеуда, предложивший продать Йосефа в рабство, — вызывается стать рабом до конца своих дней, чтобы его брата Биньямина отпустили на волю (Берешит, 44:33).
Я уже отмечал, что именно здесь мы узнаем о принципе, гласящем, что раскаявшийся грешник выше идеально‑безупречного праведника . Раскаявшийся Йеуда становится прародителем царей Израиля, а праведный Йосеф — всего лишь «вице‑король», мишне ле‑мелех, второй после царя.
До сих пор мы говорили о Йеуде. Но настоящий героизм в этой истории проявила Тамар. Забеременев, она пошла на колоссальный риск. Собственно, за это ее едва не убили. Свой поступок она совершила из благородных побуждений: чтобы имя ее покойного мужа сохранилось, перейдя к потомкам. Но она столь же тщательно позаботилась о том, чтобы Йеуда не оказался в положении опозоренного: о случившемся знали только она и он. Йеуда мог признать свою ошибку, не потеряв лица. Именно из этого эпизода мудрецы вывели правило, на которое рабби Рабинович сослался в то утро в Швейцарии: лучше подвергнуться риску, что тебя бросят в огненную печь, чем опозорить другого человека прилюдно.
Итак, не случайно, что Тамар, героическая нееврейка, стала праматерью Давида, величайшего царя Израиля. Некоторыми чертами Тамар поразительно похожа на другую героическую женщину из числа предков Давида — моавитянку, известную под именем Рут.
Есть старинный еврейский обычай: в шабат и праздники накрывать халу или мацу, когда держишь бокал с вином, над которым совершается кидуш. Так делают, чтобы не опозорить халу, когда ею якобы пренебрегают, отдавая предпочтение вину.
Увы, некоторые религиозные евреи готовы сильно утруждаться, чтобы не опозорить неодушевленный предмет — хлеб, но без малейших угрызений совести стыдят и позорят своих собратьев‑евреев, если считают их менее религиозными по сравнению с собой. Вот что случается, когда мы помним алаху, но забываем основополагающий нравственный принцип, стоящий за ней.
Никогда никого не ставьте в положение, когда он чувствует себя опозоренным. Вот чему Тамар научила Йеуду, а великий раввин нашей эпохи — тех, кому выпала честь быть его учениками.
