ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР В ЧЕРНОГОЛОВКЕ

 Случился этот вечер почти год назад, но и тогда страна была готова к тому, что случилось сегодня. Сам воздух был насыщен электрическими разрядами зависти, ненависти, коричневого реваншизма. Уже тогда было ясно, что добром это кончится. Так и оказалось.

Черноголовка - поселок научный, академический. Пригласили на вечер поэзии в местной библиотеке. "Поэту" тридцать лет, юбилей. Стихи читал часа полтора. Красные знамена, зов Разина, проклятые жиды, то ли продавшие, то ли скупившие Россию. Коварная Америка  - весь бред коричневых помоев. В жидах у юбиляра Горбачев, Путин и Медведев. И я вдруг понял, что нынешняя русская  юдофобия перестает понимать под жидом еврея. Это некий страшный враг, который только и думает, как спалить все родные березки и выкачать нефть из бескрайних недр. Ничего там не изменится даже тогда, когдва последний еврей покинет Россию. так и будут жить в злобе и ненависти. Бедная, бедная Россия.

К этой  дневниковой записи прибавлю запись семилетней давности.

Нации трудно выжить, если нет веры в лидеров. Отсюда и тоска о мнимом величии народа при Сталине. Вот он вернется и вернется вера в будущее. Здесь и церковь православная, всегда тоскующая по самодержавию в любом виде: монархическом, большевицком – все едино. Главное триаду соблюсти, где они на первом месте: «Православие, самодержавие, народность».

РЕЧЬ СВЯТЕЙШЕГО ПАТРИАРХА МОСКОВСКОГО И ВСЕЯ РУСИ АЛЕКСИЯ ПЕРЕД ПАHИХИДОЙ ПО И.В.СТАЛИHУ СКАЗАHHАЯ В ПАТРИАРШЕМ СОБОРЕ В ДЕHЬ ЕГО ПОХОРОH (9.03.1953 г.)

Великого Вождя нашего народа, Иосифа Виссарионовича Сталина, не стало. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная: сила, в которой народ наш ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Hет области, куда бы не проникал глубокий взор великого Вождя. Люди науки изумлялись его глубокой научной осведомленности в самых разнообразных областях, его гениальным научным обобщениям; военные - его военному гению; люди самого различного труда неизменно получали от него мощную поддержку и ценные указания…»

Церковь, всегда раболепствующая перед светской властью, Храмом Божьим быть не может. Бог должен защишать верующих от государства, а не быть у него на содержании. И Бог (любой, Бог любого народа) не может быть причиной расовой ненависти в любом виде. Не то в России. Это еще подметил Марк Твен: ««Вот уже два года, как христианство усердно практикует в царской России убийства и резню, с помощью которых оно в каждом столетии на протяжении девятнадцати веков вновь и вновь успешно убеждало христианский мир в том, что оно является единственной истинной религией — единственно подлинной религией мира и любви. Вот уже два года, как ультрахристианское царское правительство России официально устраивает и организует резню и избиение своих еврейских подданных. Эти избиения происходят так часто, что мы стали к ним почти равнодушны. Рассказы о них волнуют нас не больше, чем сообщение о падении железнодорожных акций, в которые мы не вкладывали денег. Мы так привыкли к описаниям этих ужасов, что теперь, читая о них, даже не содрогаемся».      М. Твен «Размышления о религии».

Сол Беллоу пророчествовал по поводу крушения СССР: «Надо бы принимать во внимание и страдания, связанные со свободой».

Но случилась ли она – эта свобода, как ее понимал лауреат Нобелевки? СССР всегда был огромной «зоной», где относительный порядок обеспечивался высоким забором и вышками с охраной. Последний генсек КПСС надумал смягчить режим содержания заключенных. Сторонники старых порядков с помощью «Лебединого озера» и трясущихся рук попытались свернуть робкие реформы системы. Результат – в «зоне» воцарился полный беспредел, когда заборы убрали и вышки рухнули. В октябре 1993 года убийцы сделали попытку убрать власть воров, но потерпели поражение. С тех пор в России мало что изменилось. Тамошняя свобода – все та же «зона», только без забора и вышек.

Булат Окуджава был беспощаден в одном своем интервью: «Пока мы жили под дубиной Сталина, под палкой Брежнева и т.п., мы соблюдали видимость (показушную) нормального общества, а когда палку убрали, наша подлинная сущность вылезла наружу, и мы обезумели».

Реваншизм требует новой идеи, а ее нет. Была империя Сталина и, за сто лет до нее, Уваровская  национальная идея – триада. Чернь ждет Сталина, православная церковь печется о триаде. Кремль старается угодить и тем, и этим, понимая, что обе старые идеи живут в мире друг с другом,  властям они не помеха. Мешают Кремлю только либералы и демократы не своим мизерным количеством, а способностью исподволь, почти незаметно, раскачивать лодку государственности. Отсюда попустительство церковным, мракобесным вылазкам, откровенной пропаганде сталинизма и нервная реакция на слабые вылазки диссидентов. 

СПЕШУ ПОДЕЛИТЬСЯ РЕЦЕПТОМ

Селедка под шубой

Автор этого замечательного салата – купец Анастас Богомилов, хозяин сети популярных московских столовых и трактиров. В революционное время посетители его заведений частенько напивались, начинали ревностно спорить о судьбе Родины и, естественно, дрались! Драки эти были так горячи, что не обходилось без битья тарелок, стаканов и прочей мебели....Тогда Анастасу в голову пришла гениальная мысль о создании народного салата, который стал бы хорошей сытной закуской и, одновременно, символом народного объединения.

Блюдо было подано в первый раз накануне 1919-го Нового года.

Главным ингредиентом салата стала, конечно же, сельдь - любимое лакомство пролетариев, которую Анастас дополнил крестьянскими луком, родной картошкой и морковью, ну, а сверху, как кроваво-красным пролетарским знаменем, укрыл слоем тертой свеклы.

Чтобы не забывать про врагов Советов, салат был щедро приправлен «западническим» майонезом.

Эффект не заставил себя долго ждать и гости стали очень активно закусывать водку этим простым, но очень питательным и вкусным блюдом, и как следствие хорошей закуски – драк действительно стало меньше. А прибылей больше!

Название чудесной закуске-салату Анастас Богомилов дал:«Шовинизму и Упадку – Бойкот и Анафема», или, по тогдашней революционной моде пользоваться всевозможными аббревиатурами, просто «Ш.У.Б.А.».

Впоследствии имя автора рецепта одного из самых популярных и любимых русских салатов забылось, а закуску стали называть «Селедка под шубой».

ИДЕИ РОГАЧЕВСКОГО Рассказ

Недавно узнал, что Эмиля Рогачевского нет больше на этом свете. Нет человека, который видел смысл своей жизни только в одном: в изобретении метода, способного спасти Государство Израиль от неминуемой катастрофы. Кстати, он был одним из первых, кто осознал необходимость одностороннего отделения Израиля от территорий, заселенных арабами.

– Ты прав, – сказал наш знакомый врач-психиатр. – Бред умалишенных, как правило, социален, и во многом определяет среду, в которой несчастный больной существует…

Расскажу тебе о человеке симпатичнейшем, милом и добром.

Эмиль Рогачевский и на родине являл признаки помешательства. Например, уходил тайком на заброшенную танцевальную площадку и там вальсировал в одиночестве, напевая себе под нос одну из мелодий Штрауса. Иногда, по ночам, он убегал на близкий вокзал, выходил к поездам, и, стоя на перроне, махал платком вслед убегавшим вагонам.

– Папа! – сердились взрослые дети. – Что ты делаешь? Зачем?

– Как зачем? – удивлялся Эмиль. – Там столько людей, о которых все забыли и никто их не провожает. Им так грустно уезжать. Разве вам их не жалко?

– Хорошо, – продолжали сердиться дети, – а танцевальная площадка? Ты опять там пылил. Зачем это?

– Это тайна, – хмурился старик. – Могут быть у живого человека тайны?

Жизнь в родном городке стала совсем тяжкой, и семья Рогачевского решила перебраться в Израиль. Все очень боялись, что старик выкинет какой-нибудь номер, но он спокойно и улыбчиво пересек все границы, с достоинством, радушно и точно отвечал на вопросы всевозможных служб.

Родные любили отца и деда. Своим чудачеством он не обременял их, и к врачам новые репатрианты обратились по уважительной причине: старик перестал есть.

– Папа, почему ты не кушаешь? – спрашивали родные.

– Я думаю, – отвечал Эмиль. – А когда человек думает, еда его отвлекает. Делать нужно что-нибудь одно: или думать, или есть.

– Господи, о чем ты думаешь?

– Я думаю о безопасности государства Израиль, – серьезно отвечал Эмиль Рогачевский.

– Но нельзя думать об этом постоянно! – шумели родные.

– Должно думать, – тихо отвечал голодный старик.

Трое суток он не принимал пищу, а только пил воду, но пребывал в отличном состоянии духа. К визиту в клинику он отнесся спокойно.

– Господин Рогачевский, – сказал я ему. – Питание необходимо человеческому мозгу, чтобы мыслить. Голодом вы невольно убиваете свой мозг.

– Прошу дать мне еще три дня, – подумав, попросил Рогачевский.

– В таком случае вам необходимо задержаться у нас, – сказал я.

– Не возражаю, – кивнул старик. – Человеку думающему все равно, где думать. Это равнодушные к размышлениям беспокоятся о характере окружающей среды.

Рогачевский остался в клинике. Мы позаботились о капельнице с физиологическим раствором. Он не возражал. Старика не волновало ничто, кроме его собственных мыслей.

На второй день он потребовал завтрак. Эмиль сиял, даже его седые волосы излучали сияние. Я спросил, как он себя чувствует.

– Замечательно! – ответил старик. – Есть идея, как спасти государство Израиль. Послушайте, доктор, вам, конечно, известен феноменальный характер геологии нашего региона?

Я кивнул.

– А вы никогда не думали, что глубокий разлом по линии реки Иордан и Мертвого моря можно использовать в целях государственной безопасности?

– Очень интересно, – сказал я.

Старик поднялся во весь свой немалый рост и протянул к окну руку с вытянутым указательным пальцем.

– Так вот, слушайте! Мы закладываем в глубокие шурфы по всей длине разлома ядерные заряды и одновременно взрываем их.

– Так, – вновь кивнул я. – Понятно, а дальше?

Эмиль прошел к окну, опустился в мягкое кресло.

– Что произойдет дальше, ясно даже младенцу. Наше государство откалывается от соседних стран и уплывает в Средиземное море. Мы уносим все свое с собой и при этом становимся государством островным, с естественно защищенными морем границами.

– Отличная идея! – сказал я, радуясь концу голодовки. – Остается одно – оформить ее письменно в общем виде.

– Верно, – согласился Эмиль. – Разрешите приступить?

– Разрешаю, – сказал я.

И он покинул мой кабинет, гордо расправив широкие плечи. Увы, на следующее утро старик вновь отказался завтракать.

Я пришел к нему в палату. Он сидел у окна, сгорбившись и плотно сомкнув губы широкого рта.

– Ерунда! – сказал Эмиль. – Когда-то я резал большие стекла. Любая неточность в надрезе приводила к случайному разлому. Моя идея требует сверхточного исполнения. Результат непредсказуем. А что, если вместе с нашей отколется кусок чужой территории… А потом, – он неожиданно замолчал.

– Что потом, Эмиль? – помедлив, спросил я.

Он потянулся к окну, открыл и закрыл жалюзи, вздохнул тяжко.

– Я должен был раньше догадаться об этом. Даже в Средиземном море мы будем уязвимы, необходим дрейф в Атлантический океан, а ширина нашего плавучего острова не позволит ему пройти через Гибралтар. Мы окажемся в ловушке.

– Что же делать? – неосторожно спросил я.

– Вот об этом я и думаю, – покачивая головой, тихо ответил Эмиль.

На этот раз его голодовка продолжалась совсем недолго. Обошлось без капельницы. Вечером он сам нашел меня.

– На этот раз все без осечки! – сиял Эмиль. – Решение трудное, но единственно возможное…. Как вы думаете, что является лишним в нашем государстве?

– Думаю многое, – осторожно ответил я.

– Верно! В пустыне Негев огромное количество совершенно не нужных камней. Я там был и все видел. Мы строим специальную железную дорогу из пустыни к побережью. Ставим на рельсы составы с платформами. В пустыне, к тому времени, развернуты мощные каменоломни. Мы начинаем грузить камни на платформы и везем их к морю. Там особый конвейер транспортирует их прямо в воду. Мы наращиваем территорию. Наши соседи, видя это, успокаиваются и оставляют нас в покое. Спасибо голландцам. Это им я кланяюсь в пояс за эту блестящую идею! Отныне наша страна спасена!

Безумие заразительно. Должен признаться, что весь день я мысленно возвращался к этому дикому проекту Эмиля Рогачевского. Было в нем что-то нормальное, честное слово, увлекательное и веселое. Израильтян всегда хотели столкнуть в море, а тут они сами уходят к волнам в гордом величии. Все просто: никаких фантастических разломов тверди земной, никаких ядерных взрывов. Каменоломни по необходимости, железная дорога, сброс в море. Израиль построит на рукотворной земле замечательные города и разобьет сады. Я был убежден, что на этой плодотворной идее мой пациент окончательно успокоится и его можно будет выписать из клиники.

Утром хмурый Рогачевский встретил меня у ворот больницы.

– Не годится! – выпалил он, даже не поздоровавшись. – Они считают нашу пустыню своей. Значит, с их точки зрения, камни пустыни тоже не наше достояние. Они скажут, что земли в море тоже принадлежат им. Они обязательно так скажут. Они не успокоятся никогда.

Я стал спорить. Я попробовал доказать, что камни – товар бросовый, что арабам наплевать на камни. Этого добра у них хватает в избытке. Я сказал, что сам заразился его идеей и убежден в поддержке правительства и общественности… Все было тщетно. Он стоял на своем, и эта идея никуда не годилась, по мнению старика.

Мы провели несколько сеансов психотерапии, назначили легкую фармакопею – Эмиль продолжал отказываться от пищи. Он думал. На этот раз новый план осенил Рогачевского на исходе субботы. И утром он, сверкая огромными глазами в сетке морщин, вновь поджидал меня у ворот больницы. Мы пошли рядом к зданию клиники.

– Есть идея? – спросил я.

– Есть! – воскликнул Эмиль. – Мы все отправляемся на Луну!

– Это решение! Наконец-то, – вздохнул я.

– Перестаньте, доктор, – остановил меня старик. – Я – сумасшедший, но не настолько. Я понимаю всю сложность технической задачи. Но скоро появятся в космосе стартовые площадки для ракет. И начнется массовый туризм к нашему спутнику. На Луне обнаружили воду. Проблемы с жизнеснабжением рано или поздно решатся. Вот тут евреи и должны предъявить мировому сообществу нашу программу массового переселения на Луну. Мы согласимся жить в городах под куполом и питаться спецпродуктами. Мы станем пионерами освоения Вселенной. Успокоятся не только арабы, но и весь мир. Это, конечно, смахивает на утопию, но я не могу себе представить ненависть к народу, заселившему Луну. Да и завидовать нам не станут. Ну, как?

– Великолепно! – сказал я, поняв, что возражения по поводу этой идеи будет найти крайне сложно. Она была безукоризненной.

Так и оказалось. Аппетит вернулся к старику. Родные забрали его домой. Без Эмиля, надо сказать, семейство чувствовало себя неуютно, появилась неудовлетворенность, раздражение по малейшему поводу, начались ссоры. Старик странным и непонятным образом одним своим присутствием успокаивал детей и внуков. За ним, естественно, приглядывали, но иногда Эмилю Рогачевскому удавались свободные прогулки.

Он уходил за город к пустоши, на которой валялось огромное количество проржавевших баков от стиральных машин и росли кактусы. Через пустырь по тропе он шел к апельсиновому саду. Там он подбирал в полиэтиленовую сумку фрукты, упавшие на землю. Рогачевский относил эти фрукты в город и тайком цеплял свой подарок на ограду детского сада.

Эмиль Рогачевский приехал из России, и он не мог знать, что для детей за оградой нет разницы между куском хлеба и сладким соком апельсина. Он искренне хотел подкормить малышей витаминами, такими необходимыми будущим покорителям Луны.

У ТЕЛЕВИЗОРА. Комедия в 2-х действиях, но без перерыва

Действующие лица:

Шимон Гирс – дед семейства (74 года).

Фрида Гирс  - бабушка семейства (72 года).

Герман Гирс – отец семейства (42 года).

Екатерина Гирс – мать семейства (39 лет).

Алексей Гирс – наследник (17 лет).

Домовой – без возраста.

Время действие – вчера.

Место действие – Израиль.

Экрана телевизора мы не видим, но сполохи от изображения падают на лица действующих лиц. Иной раз мы слышим текст, комментирующий изображение, но все это невнятно, через паузы, "пунктиром".

ШИМОН. Сколько еще ждать? Ты посмотри, наконец, программу. У тебя какая-то патологическая ненависть к точности. Это чисто женское. Слабый пол испытывает устойчивую неприязнь к фактору времени. Женщины вообще ненавидят время. Самый лютый враг слабого пола - дни, часы и секунды.

ФРИДА. Как ты при таком уме дожил до семидесяти пяти лет! Рекорд! Альцгеймер тебя возьми!

ШИМОН. Спасибо. Сколько еще ждать?

ФРИДА. Начало через два часа и три минуты… Я же говорила, я смотрела… Ты просто все забыл. Причем здесь слабый пол и зачем вешать на крючок пустой мысли столько словесного хлама?

ШИМОН. Хочешь сказать, что я старый маразматик?

ФРИДА. Нет, ты юный прагматик.

ШИМОН. И на том спасибо… Ты сказала через два часа?! Тогда зачем мы здесь сидим? Зачем мы сидим у телевизора? Сидим, как совы… Нам всем грозит хроническое пучеглазие. Эта страшное заболевание не лечится, учтите все! Что там - эта самая ненормальная пневмония или СПИД. Массовое пучеглазие – вот что грозит человечеству.

ГЕРМАН. Лучше стоять в очереди, чем на эшафоте. Лучше сидеть у телевизора, чем в тюрьме и лучше лежать на пляже, чем в могиле.

ЕКАТЕРИНА. Меня тошнит от твоих афоризмов.

ГЕРМАН. Тебя тошнит от несвежих продуктов. Что за привычка покупать овощи у Офера в воскресенье. Ты пойми: гнилье стоит дороже, чем свежак. Это только кажется, что дешевле. Ты выбрасываешь негодное и получается баш на баш, и даже хуже. Смотри, ты купила два килограмма огурцов за четвертак. Нам пришлось выбросить три гнилых огурца. У Янкеля огурцы шли по пять, но товар-то первой свежести.

ЕКАТЕРИНА. Меня тошнит и от вашей еврейской мелочности.  Офер не обсчитывает, как твой Янкель. Мне морально трудно покупать у Янкеля. Меня с его наглой рожи воротит.

ГЕРМАН. Катрин, смотри, ты антисемитка. Тебя нужно выселить из нашего государства или отдать в религиозную школу на перевоспитание.

ЕКАТЕРИНА. Ты хочешь выселить  мать твоего сына. Ты после этого черт с рогами, квазиморда!... Ты после этого… Ты сын твоей дорогой мамочки – вот ты кто!

ФРИДА. Я бы  попросила меня не трогать всуе. Ты понимаешь, девочка из деревни, что такое всуе… Ладно, забудем… Как ты думаешь, Шимон, мы успеем посмотреть передачу?

ШИМОН. Как юный прагматик заявляю смело: почему бы и нет!

ФРИДА. Они имеют привычку являться в самый неподходящий момент. Просто вламываются в дом, творят свои подлые дела – и уходят.

ГЕРМАН. Мы будем сопротивляться?

ЕКАТЕРИНА. Как ты собираешься сопротивляться? Аника – воин. Раньше нужно было думать, а теперь мы беззащитны.

ШИМОН. Начнем кричать. Все. Хором. Мы откроем настежь окна  - и начнем вопить на пять голосов, чтобы весь город услышал. Им станет стыдно, и они уйдут.

АЛЕКСЕЙ. Я могу динамики подсоединить. Будем кричать в микрофон… Спасите!!! Грабят!!!

ЕКАТЕРИНА. Перестань, оглушишь. С твоим голосом никакой микрофон не нужен.

ТЕКСТ ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА. Вчера… Совет безопасности… угроза войны… миллионы вышли…президент…

ШИМОН. Вы можете помолчать. Я ничего не слышу. Что там сказал Путин?

ФРИДА. Какая тебе разница, что сказал этот урод. Он – там, а ты – здесь.

ЕКАТЕРИНА. Я попрошу президента России не называть уродом. Что будет, если я так назову вашего президента?

ФРИДА. Будет неправда, потому что наш - таки красавчик вылитый против вашего… Шимон, что ты меня толкаешь твоим лакированным ботинком? Что я такого сказала?… И вообще, зачем ты разоделся дома, как на бал. Взял какую-то странную привычку… Мы здесь, по своему собственному адресу сидим… Пока что, во всяком случае. Под своей собственной крышей находимся, зачем тебе пасхальные брюки, пиджак и галстук?

ШИМОН. Чем человек становится старше, тем лучше и аккуратней он должен одеваться. Это совковая, стариковская привычка: ставить на себе крест и демонстрировать окружающим, что ты уже обрядился в обноски для гроба. Впредь я намерен носить лучшее, выстиранное, открахмаленное и отглаженное. Я  объявляю войну майкам и тапочкам… И веревкам от бачка!

ЕКАТЕРИНА. Правильно, папа!

ФРИДА. Твой папа помер от алкоголизма в городе Таганроге.

ЕКАТЕРИНА. А ваш, насколько мне известно, от жадности в Жмеринке.

ФРИДА. Мой папа не отдал бандитам нажитое. Он помнил о  семье, и охранял свое имущество до последней капли крови. Не тебе его судить. Займись лучше своими родственниками. Там полная клиника: психбольница, тюремный лазарет и наркологический диспансер… Шимон, а причем здесь веревка от бачка?

ШИМОН. Рассказываю. Давным – давно, когда я был совсем маленьким наше семейство занимало комнату в коммунальной квартире. Всего таких комнат было  семь. Значит, и ответственных квартиросъемщиков тоже семь. В сортире на гвоздиках висело семь стульчаков для унитаза. Естественно, стульчаки не крепились на винтах, а держались устойчиво только под весом зада. А еще там была веревочка от бачка. За веревку положено было дергать, чтобы навести чистоту…

ФРИДА. Шимон, кроме воспоминаний о дерьме твоя память может похвастаться чем-нибудь благоуханным?

ШИМОН. Причем здесь дерьмо? Я говорю о веревочке. Она, веревочка эта, была с бумбочкой на конце. Я в тот год еле дотягивался до этой чертовой бумбочки и дергал. Так вот, однажды веревка порвалась, и ее связали заново. В результате я не смог достать до бумбочки, но оставить дело так не мог. В те далекие годы я был хорошо воспитан. И что я сделал? Я забрался на унитаз, дотянулся до бумбочки, дернул,  но как уже указывалось, деревянный стульчак не был закреплен накрепко, и я грохнулся вместе с ним на пол, пребольно ударившись о край унитаза. С тех пор я и ненавижу веревочки от бачка.

ЕКАТЕРИНА. А у нас сортир был на дворе. Холодный такой. Зима, значит, градусов 25, а ты сидишь, заголясь, над ямой вонючей…

ФРИДА. Ну, это уж вовсе полная мерзость!

ЕКАТЕРИНА. Зато у нас не было веревочки от бачка. 

ГЕРМАН. Перестаньте! Мама, что тебе, наконец, сделала Катя? Что ты от нее хочешь? Скажи прямо, ты никак не можешь простить своему сыну, что он женился на русской женщине?

ШИМОН. Среди русских тоже попадаются приличные люди. В армии я знал майора Сашу Курицына. Отличный, скажу вам, и командир, и человек: кристальной чистоты и порядочности…А храбрец какой!

ЕКАТЕРИНА. Вот и я насчет чистоты. От крыльца до сортира было метров пятнадцать ходу через двор. Ну, зимой, летом – нет проблем, а весной осенью – грязь непролазная. Еще из свинарника натекало… Ну, приходилось сапоги резиновые натягивать. Тебе не терпится, а ты тормози – возись с обувью. Ну, раз упросила я деда мостки сделать деревянные до уборной. Дед меня любил. Достал старых досок – сделал. Только папаша, выпив, с этих досок и сверзился, поскользнувшись, ногу вывихнул, неделю работать не мог. Потом взял топор и дедовы мостки порубил. Он тогда сказал, что по грязюке надежней.

ШИМОН. А что – правильно! Есть еще одна дурная привычка: мыть руки перед едой. Совсем неправильная привычка, потому что с микробом – оно мясистее.

ФРИДА. Все-таки покупать овощи нужно у Янкеля… Только внимательно покупать, с отбором. Он честно торгует, сбавляя цену за ваш труд по этому самому отбору. Не берите гниль – вот  и все. Трудиться надо.

ГЕРМАН. Папа – мама, вы, слава Богу, получаете пособие. Хватит трудиться. Это вам не Советский Союз… Торговать нужно отборным товаром. Это  дело продавца соблюдать качество, а не покупателя. Смотрите, нужно знать законы свободного рынка.

АЛЕКСЕЙ. Что-то есть захотелось…

ФРИДА. Лешенька, открой холодильник, пока он у нас  есть, и подкрепись. Ты уже большой мальчик и можешь обойтись в этом нетрудном деле без чужой помощи.

ЕКАТЕРИНА. Успеет еще … Пока его мать жива, голодным не останется.

ГЕРМАН. Сиди! Бабушка права. Он сам справится! И в самом деле, парень вырос под два метра, а ты ему норовишь шнурки завязывать…

ШИМОН. Он бы до той бумбочки достал без труда, а я тогда не смог, потому что росту во мне было метр с кепкой.

АЛЕКСЕЙ. Дед, если бы я тогда жил, я бы тебе дернул.

ШИМОН. Спасибо, Леха, ты настоящий друг.

ГЕРМАН. Папа, ты слушай его больше. Он бы тебе дернул! Он бы из этой веревочки петлю соорудил.

ЕКАТЕРИНА. От таких подозрений одна дорога - за дверь. Ты сам родного сына на улицу гонишь, а потом жалуешься, что он с подозрительными типами слоняется... Сиди, Леша, я все принесу. И не слушай отца… Эти люди…

ШИМОН. Сейчас она принесет…И будет полный порядок… Кстати, я тут подумал, что местный климат катастрофически влияет на нравственность, заставляя юных особ обнажаться. Когда мы только прибыли сюда, мне показалось, что здесь проводится массовая репетиция перед съемкой порнофильмов. Эти сплошные голые животы – ужасно!

ФРИДА. Сознайся, дед, тебе просто обидно, что не для тебя эти голые животы предназначены. Вот и ворчишь. Скажешь, на севере меньше разврата. Ерунда! Что творится в той же Голландии. Скоро там люди рожать перестанут. Сплошные извращенцы…  А там климат получше нашего.

 (Вместе с отблесками - от экрана телевизора взрывы, вой снарядов, треск автоматных очередей).

ФРИДА. Господи! Какой ужас!

ГЕРМАН. Мама, что тебя так напугало?

ФРИДА. Я тут в одной газетке прочла: Алла выгнала Филиппа из дома. Он изменил ей с Максимом.

ЕКАТЕРИНА. Мы уже 12 лет в стране, а все живете разным мусором из России. Ну, какая нам здесь разница, с кем спит в далекой Москве Алла. Вы бы хоть немного интересовались местными новостями. Вот говорят, что Гуду подрался с Арье Шимшоном. Он совсем забыл, что Шимшон боксер в прошлом…

ШИМОН. Катя Иванова – патриот Израиля. Могу вас всех поздравить… Котик, ты что жуешь?

АЛЕКСЕЙ. Банан.

ШИМОН. Мог бы и дедушке принести.

ФРИДА. Ты все-таки фантастический эгоист, почему только одному тебе?

ШИМОН. Можно и всем, но там, насколько я помню, всего лишь три банана. На всех не хватит… Когда на всех не хватает, приходится выбирать. Я считаю, что заслужил этот банан в процессе многолетней трудовой деятельности.

ФРИДА. А я, по-твоему, не заслужила?

ШИМОН. Твой стаж короче будет.

ФРИДА. Мой стаж – это каторжная работа на дом и на семью: кухня, стирка, магазины... Прошу не забывать.

АЛЕКСЕЙ. Дед, не смей обижать бабку!

ФРИДА. Бабка – это такой кулинарный изыск, а не человек. Попрошу тебя, Алексей, в будущем так меня не обижать. Я – бабушка, бабуля. А с твоим дедом я разберусь сама.

ДОМОВОЙ. Никого не нужно обижать. Будем любить друг друга. Где любовь и дружба – там праздник для души. Где вражда – там гибель и разрушение.

ШИМОН. Образцовый у меня внук. Ты это сам придумал?

АЛЕКСЕЙ. Что?

ШИМОН. Ну, про любовь и дружбу.

АЛЕКСЕЙ. Причем тут я?… Это папа, наверно, сказал.

ГЕРМАН. Что я опять не так сказал?

ШИМАН. Ничего не могу понять. Кто-то тут ясно выразился: где любовь и дружба – там праздник для души.

ДОМОВОЙ. В сортире кто-то газетку оставил на русском. Я много языков знаю. В этой газетке жить учат. Вот возьмешь шуршалу на местном языке – там никто, никого не учит, а русские так и норовят.

ФРИДА. Что такое "шуршала"?

ДОМОВОЙ. Это газеты… Они шуршат. А радио я бякой зову, потому что оно бякает.

ГЕРМАН. А телевизор?

ДОМОВОЙ. Бельмом. Потому что у человека вместо глаз бельмо вырастает.

ШИМОН. Значит, мы сейчас "бельмо" смотрим?

ДОМОВОЙ. Вот именно. Скукота… И хорошо… От скукоты тупеешь, потому как все горе от ума.

ФРИДА. Ты читал Грибоедова?

……

АЛЕКСЕЙ. Ты кого спрашиваешь?

ФРИДА. Не знаю, тут кто-то назвал эту фамилию. Был такой в России замечательный писатель. Он сочинил пьесу "Горе от ума", еще очень красивый вальс.

АЛЕКСЕЙ. Наш человек. Обязательно прочту. Где живет?

ЕКАТЕРИНА. Лешенька, он уже нигде не живет. Великий русский писатель Грибоедов погиб в городе Тегеране в начале девятнадцатого века. Его съели персы при исполнении служебных обязанностей.

АЛЕКСЕЙ. Террористы убили?

ГЕРМАН. Можно  и так сказать, но вообще-то он нарушил заповедь Аллаха - не есть грибы и не закусывать ими водку. Его только из-за одной фамилии убили.

ШИМОН. Вы все путаете – персы съели Миклухо-Маклая. Он был большевик, принес им идеи Маркса – Ленина и всех перессорил. Вот за это его и убили.

ГОЛОС ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА. Вирус… умерли пять человек… Организация: "Санитары мира"…Доктор Рошаль"…Джордж Гэловей работал на Саддама…

ШИМОН. Фрида, сколько нам еще ждать?

ФРИДА. Ты сам не можешь посмотреть на часы. Привыкли вы все жить на полном обслуживании! Вот не скажу!

АЛЕКСЕЙ. Так его, бабуля. Врежь еще слева! И коленом поддых!

ШИМОН. Алексей, ты только что обещал дернуть за меня веревочку, а теперь предаешь, ногами топчешь, нехорошие слова говоришь…

ДОМОВОЙ. Слова бывают подлые и благородные. Мечтаю о том времени, когда люди начнут выражаться только красиво. Тогда и жизнь вокруг станет красивой. Так сказал великий писатель Достоевский.

ГЕРМАН. Ничего подобного он не говорил. Что-то ты, папа, путаешь. Смотри, Достоевский просто сказал, что красота спасет мир.

ШИМОН. Я ничего не путаю. Я молчу вот уже пять минут. Мне совершенно плевать, что и как спасет мир. Лишь бы спасли… И сказать вам о чем я мечтаю, пока мы тут все функционируем?

АЛЕКСЕЙ. Выдай им дед! Я снова за тебя!

ШИМОН. Спасибо, дорогой, а мечтаю я купить хороший отрез английского сукна, если это, конечно, возможно, а потом найти самого отличного мастера – портного, если они, портные, еще живут где-то в мире. Я приду к этому мастеру с отрезом английского сукна и попрошу сшить для меня, по персональному заказу, настоящий фрак, а портной молча снимет с меня сантиметром мои размеры, и попросит явится на примерку в определенный день и час, потом еще раз для этой же цели, и еще… А потом я пройдусь в этом фраке по центральной улице нашего города а навстречу мне станут попадаться эти девки с голым пупом. И все они станут на меня пялиться, будто я павиан из зоопарка. А я буду идти гордо, как человек, презирая этих сексуальных мартышек.

АЛЕКСЕЙ (аплодирует). Дед, а что такое фрак?

ШИМОН. Господи! Они забывают самые важные слова, самые красивые слова… Прав был Достоевский.

ФРИДА. Твоя гордыня, Шимон, тебя погубит. Ты не назвал цвет фрака?

ШИМОН. Белый, конечно.

ФРИДА. Ясное дело: ты в белом, а все в дерьме. Это факт подсознания, придуманный гением Зигмунда Фрейда. Опять тебя мучит ностальгия по той веревочке от бачка…

ЕКАТЕРИНА. Все-таки я уверена, что покупать овощи нужно у Янкеля. Герман прав. Я тут случайно видела, как Шимон сортирует клубнику в кузовках. Верхние два слоя вытряхивает, вниз кладет гнилье, а потом закрывает тухлые ягоды нормальным товаром. Он просто жулик. И я не желаю иметь дело с жульем. Это им не Россия!

ФРИДА. Не пойму я эту Катю. То она бредит своей родиной, то ее поносит последними словами. Нет, не пойму.

ГЕРМАН. Моя дорогая женка – человек настроения. Смотрите, сегодня ей весело, и ей совсем не хочется ругаться. Завтра – грустно, и все она видит в черном цвете.   

ДОМОВОЙ. Родина у человека одна – как мать, и любить ее надо при всех вариантах. Если ты не любишь родину, - значит, не любишь себя, а когда человек не любит себя – это может кончиться суицидом.

АЛЕКСЕЙ. Чем кончится, папа?

ГЕРМАН. Откуда я знаю.

АЛЕКСЕЙ. Но ты же сам только что сказал, что "это может кончиться суицидом".

ГЕРМАН. Ничего подобного я не говорил. Это в телевизоре, наверно, сказали, а вообще-то суицидом называют самоубийство японских самураев.

ФРИДА. Японских самураев – самоубийц называют камикадзе.

АЛЕКСЕЙ. У меня есть идея! Когда они явятся, мы все выбросимся из окна. Тогда им, точно, станет стыдно, и они уйдут.

ШИМОН. Отличная идея. Только зачем же всем бросаться. Беру на себя эту скорбную обязанность. Зачем этому миру старики. Одним – больше, одним – меньше – какая разница. Правы были спартанцы. Они со скалы стариков швыряли в бурное море… Только что я понять не могу: они этих стариков на гору вручную затаскивали или те сами поднимались. Если сами – значит здоровые были в древности старики. Зря их…Я бы так решал. Вот поднялся старик на гору – живи сколько хочешь. Ну, а не осилил подъем – тогда… 

АЛЕКСЕЙ. Нужно придумать парашют. Кто-то из нас прыгнет. Они решат, что на смерть, а прыгун плавно приземлиться – и все.

ФРИДА. Можно вам напомнить, что мы живем на первом этаже. При прыжке из окна первого этажа ни один парашют не успеет раскрыться.

АЛЕКСЕЙ. Верно. Я как-то об этом не подумал. Я подумал о том, что скоро пойду в армию и попрошусь в парашютисты. Вот получилось само собой.

ЕКАТЕРИНА. Только через мой труп!

ШИМОН. Таких длинных в парашютисты не берут, и в подводники не берут, и в  разведчики. Таким - прямая дорога в повара – и только. Мой брат Ицик был слеп, как крот, а потому всю войну мешал в котле кашу. Его очень любили бойцы за честный навар и справедливую раздачу. А после войны его встретил старый знакомый по фронту и назвал жидовской мордой, отожравшейся на солдатском пайке. Знакомый потерял руку, перебитую осколком снаряда, был пьян, и дядя Ицик его простил.

ЕКАТЕРИНА. 1001 раз слышала эту историю. Нельзя ли придумать что-нибудь поновей.

ШИМОН. Пожалуйста, у добрых евреев был сын. Он вырос вполне порядочным человеком, но вдруг женился на антисемитке…. Продолжать?

ЕКАТЕРИНА. Знаете, очень жаль, что мы живем на первом этаже.

ДОМОВОЙ. После той, большой войны очень многие домовые оказались на улице. Дома горели, и целые семьи уходили на смерть. Я знал одного несчастного, который поселился в старой собачьей будке. Потом эту будку сломали на дрова, и ему пришлось переселиться в скворечник. Война, скажу я вам, настоящая трагедия для домовых. Мы всегда были против любой войны, но люди так любят это занятие, что никакие доводы разума на них не действуют.

ГЕРМАН. Это забавно: дед в собачьей будке.

ШИМОН. За что ты меня так?

ДОМОВОЙ. А потом в скворечнике.

ГЕРМАН. Вот именно, а потом в скворечнике.

ФРИДА. С кем это ы там разговариваете?

ГЕРМАН. Черт его знает, с кем. Какая разница. Может быть, это вообще телевизор. Смотрите, кто-то говорит, я и отвечаю.

ШИМОН. Бывает, что человек разговаривает сам с собой. Я этого смерть как боюсь. Вот в тот момент, когда заговорю сам с собой…

ФРИДА. Ты выпрыгнешь из окна без парашюта.

ШИМОН. Нет. Я придумал себе красивую смерть: куплю большой – большой, сладкий, очень сладкий, кремовый торт и съем его один весь, до последней крошки. При моем диабете – это верная смерть.

ГЕРМАН. Сладкая смерть… Смотрите, я вам расскажу историю про одного психа из России. Он всяким гадалкам и предсказателям всегда верил. Ну, прямо каждому их слову верил. Надоело это одному колдуну. Он и говорит психу: "Жить тебе, милый, осталось недолго. Поедешь ты скоро в государство Израиль. Там и утонешь в Мертвом море".

ЕКАТЕРИНА. Это невозможно. Все ты врешь, как всегда.

ГЕРМАН. Но слушайте. Этот псих поехал-таки в Израиль, залез в Мертвое море и утонул. Вот что значит вера!

ФРИДА. А я почему-то верю, что сегодня они не придут, и мы спокойно досмотрим передачу, а там уже ночь, и до утра мы проспим замечательно.

ШИМОН. Кто как.... Мне, например, все чаще стал совершенно непотребный сон сниться. Бегу я зачем-то на вокзал, и обязательно опаздываю на поезд. Стою, а машинист мне только хвостом вагонов помахивает. Я во сне так расстраиваюсь, что обязательно просыпаюсь от досады, а потом какой уж сон?

ЗВУКИ ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА. Город затопило… Ограблен музей…Катастрофа сверхскоростного лайнера…