Павел Полян
Бабий Яр. Рефлексия
М.: Зебра E, 2022. — 606 с.
«Бабий Яр. Рефлексия» — антология историка и публициста Павла Поляна, в основе которой лежит глубокий анализ источников, хранящих память о трагедии в Бабьем Яре: это поэзия, проза, музыка, живопись и скульптура, кинематограф и телевидение, архитектура, а также СМИ и архивные материалы. Вышедшее в 2022 году издание стало продолжением предыдущей антологии, 2021 года, которую Павел Полян в соавторстве с Дмитрием Бураго приурочил к 80‑й годовщине трагедии в Бабьем Яре.
Антологию‑2021 и Антологию‑2022 от издававшихся ранее собраний литературных произведений о Бабьем Яре отличает особенность композиции: если раньше антологии создавались по алфавитному принципу, то Полян и Бураго для своей работы выбрали хронологический. Распределение текстов по десятилетиям позволило проследить, как трансформировался канон памяти о Бабьем Яре.
В своей рецензии мы сфокусируемся на первой части книги — поэтической, поскольку именно поэзия долгие годы была единственным «местом памяти» для трагедии Бабьего Яра.
Открывает антологию стихотворение Якова Гальперина «Смех», написанное провиденциально еще весной 1941‑го и опубликованное в ноябре того же года. Земляк, друг и переводчик стихотворений Гальперина с украинского языка Марк Бердичевский в русском переводе использовал неавторский заголовок, «Весна в Бабьем Яру», что сбило с толку Поляна, который едва не поместил это стихотворение в основной корпус Антологии‑2021.
И в предыдущей, и в нынешней антологии Полян публикует удивительную биографию поэта‑киевлянина, которому ради спасения пришлось придумать караимское происхождение, а также публиковаться в оуновских (националистических) газетах под псевдонимами Якiв Галич и Микола Первач (опубликованные там материалы составляют весь имеющийся на сегодня корпус его стихотворений, остальное утрачено).
В апреле 1943 года, когда его все‑таки расстреляло гестапо, Якову Гальперину было 19 лет.
Следующий автор — Людмила Титова. Ее поэма о Бабьем Яре, написанная в 1941‑м, но обнаруженная только в 1990‑х годах, стала первым литературным произведением, посвященным уничтожению киевских евреев. Людмила Титова была очевидцем событий, поэтому ее стихотворения — это рассказ свидетеля, для которого единственным языком описания страшной реальности Холокоста стал язык поэзии:
Они кружат по улицам, как звери,
Они каштаны рубят в нашем сквере,
В людей стреляют просто, для забавы,
Ты видишь, видишь, снег идет кровавый,
Идет, и все становится багряным,
Да, и такое снится киевлянам…
И я уже не верю, что когда‑то
Была на свете «Аппассионата».
В то же время поэты, писавшие о Бабьем Яре в 1940‑х годах, испытывают коллективную алекситимию: они не могут подобрать подходящие слова для описания этой реальности. Поэт Ольга Анстей в своем стихотворении «Кирилловские яры» констатирует:
Я не найду для этого слов:
Видите — вот на дороге посуда,
Подранный талес, обрывки Талмуда,
Клочья размытых дождем паспортов!
О невозможности выразить словами происходящее в Киеве пишет и Илья Сельвинский в стихотворении «Я это видел!»:
Нет! Об этом нельзя словами…
Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,
Заржавленной, как руда…
…Так загреми же, как Дант, как Овидий,
Пусть зарыдает природа сама,
Если
все это
сам ты
видел
И не сошел с ума.
Поэтическим произведениям о Бабьем Яре в 1950‑х годах становится присущ императив сохранения памяти. Так, Лев Озеров в стихотворении «Снова у Бабьего Яра» использует нарратив «передайте об этом детям вашим…»:
Детей сюда водите, — скользким краем
Заросшей ямы пусть пройдут опять…
Мы забываем? — Нет, не забываем!
Мы не имеем права забывать.
А на дихотомии «памятование–забвение» строит свое стихотворение‑диалог с Бабьим Яром Юрий Каплан:
Укрепи меня, Яр. Посели в моем сердце тревогу,
Чтобы я не забыл, чтобы я никогда не простил.
В 1960‑х годах поэт, пишущий о Бабьем Яре, уже не свидетель, а прежде всего фигура, «заряженная» идеологически, его цель — раскрыть глаза на правду. Авторство самого известного текста этого периода принадлежит Евгению Евтушенко.
Поэма «Бабий Яр» принесла ему всемирную славу, была переведена на 72 языка. В своем произведении Евтушенко затрагивает проблемы отсутствия памятного знака у Бабьего Яра и советского антисемитизма. Примечательно, что во второй части Антологии‑2022 есть целая глава под названием «Евгений Евтушенко: стихотворение‑поступок», в которой повествуется о разных коллизиях, возникших после публикации поэмы. Но самое здесь интересное — публикация фрагментов тех писем, которые Евтушенко получил как в свою поддержку, так и от недоброжелателей. В целом письма представляют собой рефлексию на проблему антисемитизма в СССР.
В 1970‑х и 1980‑х годах в поэтическом творчестве на тему Бабьего Яра становится все более популярным повествование от лица жертвы. Так, свою «Поэму существования» Наум Коржавин пишет от лица расстрелянного 15‑летнего мальчишки:
Вот и все. И лежу среди всех, кого тут скосило.
И меня уже нет — даже нету мечты подняться.
Да, своя справедливость ничто без поддержки силы…
Только этого мне не узнать. Мне навеки пятнадцать.
От лица 13‑летнего подростка пишет поэт Риталий Заславский:
Я стою над могилой своей —
столько раз, столько лет, столько дней.
Это мокрые комья земли
мною стать на рассвете могли.
Вот и все. Ни друзей, ни стихов,
ни тоски, ни любви, ни грехов.
В землю выпал из сердца свинец.
Вот и все. Мне тринадцать. Конец.
Мне тринадцать. Сейчас и навек.
Нет веселых струящихся рек.
Не плывут никуда облака,
Не дрожит тонкий стан стебелька.
В отличие от поэзии, в прозе о Бабьем Яре от лица жертвы писала только Людмила Титова: ее рассказ «Ханна» впервые был опубликован спустя 20 лет после написания, в 2006 году.
5 октября 1991 года установлен первый еврейский памятник в Бабьем Яре. После долгих лет в советской парадигме «сионистской пропаганды трагедии Бабьего Яра» и отрицания еврейской национальной трагедии в этом контексте евреи получили право на свое место памяти. Символом этой памяти стала менора. Поэтому и в стихах о Бабьем Яре в 1990‑х годах часто можно встретить образ семисвечника. Стихотворение Исаака Чеповецкого и называется «Менора»:
Менора стала местом притяженья.
Сюда — потоки тысячи людей,
Чтоб прикоснуться, хоть на полмгновенья,
К отцовской боли, к боли матерей.
Из года в год — почти что полстолетья —
Свою свечу, что я зажег в груди,
Несу сюда… Дай Б‑г, чтоб наши дети
Не позабыли этого пути.
Образ меноры присутствует в поэзии Риталия Заславского. Стихотворение 1992 года начинается и закольцовывается строками:
Собираются евреи у меноры —
И еврейские заводят разговоры.
В целом стихам 1990‑х годов уже характерен фокус на еврейской тематике. Яркий пример — стихотворение Татьяны Чайка «Послание из Бабьего Яра»:
Чтобы вечно наша звезда
Восходила среди людей,
Чтобы никто, нигде, никогда
Не страшился, что он — еврей.
И когда от этих могил
Вы вернетесь в свой теплый дом,
Вспомнив тех, кто до вас не дожил,
Вы услышите наше «Шалом».
Более того, встречаются библейские мотивы, инкорпорированные в сюжет о Бабьем Яре. В частности, стихотворение Гелия Аронова «29 сентября»:
Мне желтую звезду — кленовый ломкий лист —
вручает на ходу сентябрь‑авангардист.
Еврейский новый год, в один из этих дней
закружит хоровод невидимых теней.
А бабье лето льет сусальный листопад.
О, праведнейший Лот, не оглянись назад!
Там за спиною залп и пламени язык,
взгляни — и станешь столп, и превратишься в крик.
Тебе дано сполна по праведным делам,
но там твоя жена, и ваши дети там.
В 2000‑х годах заметной становится тема банализации и оскорбления памяти о трагедии Бабьего Яра. Пример тому — стихотворение Шуламиты Чепела «Бабий Яр», которое поэт посвятила «своему народу и украинским подросткам, играющим в футбол под черным памятником Бабьего Яра»:
Футбольный мяч летает по поляне.
Летает мяч. Ну что же, надо жить.
А там, совсем недалеко, под нами,
В безмолвьи жутком мой народ лежит.
Еще одним произведением‑манифестом стал «триптих» Павла Нерлера, в котором он критикует паломников‑хасидов в Умани за то, что они не посещают мемориал «Бабий Яр»:
…Только Умань и в ус не дует,
Отбивает молитвенный шаг.
И хасидский трансфер минует,
Не заедет на тот овраг.
Наконец, в поэзии второго десятилетия XXI века появляется дискурс о коллаборационистах в контексте Бабьего Яра, который в советские годы замалчивался. Новатором здесь становится Семен Чудновский, написавший стихотворение «Послекиевская»:
Б‑жья милость на плечи, не поверишь, но Изя остался живой,
Ночью вылез из яра и вернулся домой.
А соседка‑полячка его обняла, приняла,
а потом донесла, на него донесла, вот такие дела.
В стихотворении Давида Кладинского «Тревожная тишина над Бабьим Яром» можно встретить и нарратив о неонацизме:
Крещатик… Год две тысячи седьмой.
Парад нацистов… Киев, что с тобой?!
Идут они со вскинутой рукой —
по нашей, не берлинской, мостовой.
О поэтических тенденциях 2020‑х годов говорить пока сложно, поскольку новых нарративов в написанных в наши дни стихах еще не возникло. Однако поспешно было бы считать, что язык поэзии больше неактуален для рефлексии трагедии Бабьего Яра. Благодаря возможности онлайн‑публикации стихотворений (а такие Полян тоже включил в свою антологию) современные поэты, которые выбирают темой трагедию Бабьего Яра, не ограничивают себя проверенными нарративами, но все чаще обращаются к этой теме в целях выстраивания актуальной политики памяти.
