Писал как-то, что в посольстве Израиля, на собеседовании, перед репатриацией, меня честно предупредили: в моем возрасте, с моей профессией проблем возникнет множество. Проще говоря, мне деликатно объяснили: Еврейскому государству я, несмотря на 100% еврейство, не нужен. Не стал тогда спорить, говорить, будто всё понимаю, но дети и т.д. Нет, я и сегодня не уверен, хотя и проработал в газете и даже в кино отметился, что был нужен Израилю. Но точно знаю: Израиль был нужен мне. Зачем, почему - долгий разговор. Нужен - и все. А когда кто-то и что-то легко обойдутся без тебя, не до обид, жалоб, критики. Так я и прожил многие годы в Израиле, радуясь своему верному выбору и стараясь не замечать очевидные недостатки. И понятно, когда человек уверен: Израиль без него, такого мудрого, талантливого, предприимчивого, никак не обойдется, и своей репатриацией он сделал одолжение, чуть ли не осчастливил, страну своего выбора - тогда неизбежно начинаешь замечать каждый прыщ и прыщик на теле страны, а они есть. Их долго искать и не нужно. Только, если Израиль нужен тебе, - это и ТВОИ недостатки. Тогда ты невольно осторожен и не спешишь рубить с плеча. Если Израиль без тебя никак и удивительно, как существовал до твоего появления прежде, тогда вперед! И шашки наголо! Просто потому, что они, недостатки, не твои, а чужие... Про случай идеальный, когда и тебе нужен Израиль и ты позарез нужен Израилю - молчу, как об исключении счастливом, которое лишь может подтвердить правило.
Афанасия Фета отчего-то записали в антисемиты наравне с Достоевским и Гоголем. Что особо отличает Фета – так это популярная городская легенда о его еврейском происхождении, прочно укоренившаяся в русском сознании. Правды в ней, увы, мало, но и антисемитом Фет прослыл необоснованно: в своих стихах евреев он только восхвалял.
Афанасий Фет скончался в 1892 году, а шесть лет спустя были опубликованы «Мои студенческие воспоминания» поэта Якова Полонского, в которых впервые прозвучала версия о еврейском происхождении Фета. Полонский, учившийся с поэтом вместе в университете, написал: «Фет читал Гейне и Гете, так как немецкий язык был в совершенстве знаком ему (покойная мать его была немкой еврейского происхождения)». Год спустя это же утверждение повторил Н. Гутьяр, биограф Тургенева. Поддержал эту версию и литературовед Петр Бартенев: «По своей матери Фет был происхождения еврейского, что ярко и несомненно высказывалось его обличием. Отец его, орловский помещик Шеншин, некогда вывез себе подругу из Баварии».
Современники поэта действительно описывали внешность Фета как типично еврейскую. Например, философ и переводчик Григорий Рачинский после встречи с Фетом записал: «Мне казалось, что я вижу мудрого, спокойного талмудиста. И в то же время чувствовался старый барин». А Сергей Толстой, сын писателя Льва Толстого, в «Очерках былого» приводит такой портрет Фета: «Наружность его была характерна: большая лысая голова, высокий лоб, черные миндалевидные глаза, красные веки, горбатый нос с синими жилками, окладистая борода, чувственные губы, маленькие ноги и маленькие руки с выхоленными ногтями. Его еврейское происхождение было ярко выражено, но в детстве мы этого не замечали и не знали».
Уже в советское время два видных мемуариста пересказали легенду о еврейском происхождении Фета, дополнив её непонятно откуда взявшимися подробностями. Так, народный художник СССР Игорь Грабарь в 1937 году написал: «Давно было известно, что отец Фета, офицер русской армии двенадцатого года, Шеншин, возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной корчмы красавицу-еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней. Не прошло и несколько месяцев, как она родила сына, явно не Шеншина, который и стал впоследствии знаменитым поэтом, взявшим фамилию матери. Отцу стоило больших усилий усыновить его, что удалось лишь много лет спустя благодаря большим связям. Официально считалось, что Фет – законный сын Шеншина. Что он был сыном кенигсбергского корчмаря – было секретом полишинеля, но сам поэт это категорически отрицал». По утверждению Грабаря, доказательства сумел найти директор Третьяковской галереи Черногубов, вспомнивший, что Фет всегда держал под подушкой конверт с надписью: «Вскрыть после моей смерти», и ознакомившийся с содержанием конверта после кончины поэта.
Илья Эренбург в воспоминаниях «Люди, годы, жизнь», изданных в 1960-е годы, снова пересказывает эту легенду, но уже со ссылкой на другого «свидетеля»: «Н.П. Пузин, племянник Фета, рассказывал мне, что поэт узнал из письма-завещания своей покойной матери, что его отцом был гамбургский еврей. Мне рассказывали, будто Фет завещал похоронить письмо вместе с ним – видимо, хотел скрыть от потомства правду. После революции кто-то вскрыл гроб и нашел это письмо».
Что же до еврейских корней Фета, то в истории его рождения действительно не все было гладко. Его истинным отцом был асессор городского суда Дармштадта Иоганн-Питер-Карл-Вильгельм Фёт, а матерью – Шарлотта-Елизавета Фёт, урожденная Беккер. Они поженились в 1818 году, в 1819 году у супругов родилась дочь Каролина-Шарлотта-Георгина-Эрнестина (для родных – Лина). Когда с Шарлоттой-Елизаветой познакомился орловский помещик Шеншин, она была беременна второй раз. Уехав вместе с Шеншиным в Россию, Шарлотта-Елизавета уже там родила сына, Афанасия. Тот был записан сыном Шеншина, но когда мальчику исполнилось 14 лет, правда вскрылась. Потомственный дворянин Афанасий Афанасьевич Шеншин в одночасье превратился в незаконнорожденного иностранца. Существует также версия, что биологическим отцом Фета теоретически мог быть и сам Шеншин, но она недоказуема. Так или иначе, дворянское звание и фамилию Фет сумел вернуть себе лишь почти 40 лет спустя.
Генеалогия родного отца Фета также хорошо известна. Какой там гамбургский еврей? Какой кенигсбергский корчмарь? Изучена и генеалогия его матери. Происхождение родителей Фета в свое время изучали главные в мировой истории специалисты по чистоте расы: в 1942 году в Германии была опубликована статья Р. Траутманна «Мать А. Фета-Шеншина». В 1990 году в еженедельнике «Литературная Россия», известном своей крайне реакционной позицией, был впервые опубликован ее перевод на русский язык. Согласно изысканиям немецкого ученого, мать Фета была истинной арийкой и представительницей старинного дворянского рода.
Эренбург, к слову, как и многие другие мемуаристы, считал Фета антисемитом. Вероятно, если таковым Фет и был, то это являлось своеобразной реакцией на бесконечные слухи о еврейском происхождении. Потому что в самом творчестве Фета проявлений антисемитизма не найти. К слову, во всем литературном наследии классика слово «еврей» встречается много чаще слова «жид», что для того времени необычно.
Хотя и второе встречается: «Кому довелось на веку таскаться на почтовых зимою по жидовским трактирам – поймет нетерпение, с каким я стремился довезти свою бедную Надю до Киева». Или: «Брат прибегал к услугам жидков, переносивших его на спине в виде контрабанды через пограничное болото» – речь идет о брате поэта, Петре, который хотел попасть добровольцем на сербско-турецкую войну, не имея загранпаспорта. Или в письме Л.Н. Толстому: «Земля-кормилица скупа, как жид» – это уже не столько безобидно, но волне в духе того времени.
Есть несколько упоминаний о евреях и в фетовском цикле «Из деревни», опубликованном в «Русском вестнике». Например, анекдот о еврейке Симке, владевшей в 1840-х годах гостиницей в Елисаветграде. Один полковник якобы рассказал Фету, как Симка хвалила конную артиллерию, представители которой «всэ попили, всэ поб-били и всэ-э – заплатили». «Можно представить, какую цифру она выставила в счету за побитую посуду», – резюмирует Фет. Но вряд ли это тянет на «обличение евреев», которое где-то обнаружил Эренбург.
В другой статье Фет упоминает двух евреев из Могилевской губернии, лечивших сифилис «с особым мастерством за 6 рублей». Еще одно упоминание: «И на охоте, и во время кочевой военной службы мне привелось перебывать от хаты крестьянина-молдавана и спиртуозного помещения польского еврея-голяка до замечательно неопрятных хижин прибалтийских чухонцев, поэтому крестьянская изба для меня явление нисколько не новое». В одной из статей можно встретить такой эпиграф: «Один еврей стоит двух немцев, один армянин – двух евреев, один русский – двух армян». Но не очень понятно, представителю какой из упомянутых наций следует сильнее всего обижаться. Не немцу ли?
Возьмем другой источник: «Из-за границы. Путевые впечатления» – письма Фета, печатавшиеся с продолжением в журнале «Современник» в 1856-1857 годах. В этих письмах есть одна фраза, которую хоть с натяжкой, но можно признать антисемитской. Рассказывая о Франкфурте, Фет напишет: «В какой магазин ни заверни, израильская физиономия приветливо и подобострастно улыбается, не в силах скрыть радостного блеска черных лукавых глаз» – что отчасти даже комплиментарно.
А вот в стихах, по которым лучше судить Фета, а не по публицистике, мы слышим уже совсем другие нотки – ветхозаветные мотивы. А в стихотворении «Аввадон», в котором упоминаются шестикрылый ангел, а также лев, телец и орел из пророчества Иезекииля – прямо-таки еврейские мотивы.
Под палаткою пунцовой, Без невольников, один, С одалиской чернобровой Расстаётся властелин. – Сара, гурия Пророка, Солнце дней, источник сил, Сара, утро недалёко, – И проснётся Израиль…
А в отрывке из стихотворения Фета 1844 года слышатся уже личные мотивы.
Когда мечты мои за гранью прошлых дней Найдут тебя опять за дымкою туманной, Я плачу сладостно, как первый иудей На рубеже земли обетованной.
Еще одно стихотворение Фета литературоведы почему-то редко вспоминают, а зря. Вот оно.
Не дивись, что я черна, Опаленная лучами; Посмотри, как я стройна Между старшими сестрами.
Оглянись: сошла вода, Зимний дождь не хлещет боле; На горах опять стада, И оратай вышел в поле.
Розой гор меня зови; Ты красой моей ужален, И цвету я для любви, Для твоих опочивален.
Целый мир пахнул весной, Тайный жар владеет девой; Я прильну к твоей десной, Ты меня обнимешь левой.
Я пройду к тебе в ночи Незаметными путями; Отопрись – и опочий У меня между грудями.
Да, в этих строчках нет слов «еврей», «иудей» или «Израиль», но это вольный перевод столь важной для евреев библейской «Песни песней». Мог ли так тонко прочувствовать и перевести её антисемит? Вряд ли. Скорее это мог сделать поэт, над которым всю жизнь висела тайна происхождения.
В воскресенье адвокат Трампа Алина Хабба назвала своего клиента самым этичным американцем на фоне многочисленных уголовных обвинений в предполагаемых нарушениях законов о финансировании избирательных кампаний и неправильном обращении с конфиденциальными данными после ухода с поста.
Недавние события в судебном процессе, касающемся конфиденциальных материалов, обострили юридические проблемы бывшего президента Дональда Трампа. Министерство юстиции выдвинуло против него новые обвинения, обвинив его в попытке уничтожить видеозаписи с камер наблюдения из его собственности в Южной Флориде. Г-жа Хабба, с другой стороны, опровергла эти обвинения.
Выступая на Fox News в воскресенье, Хабба сказала, что когда ее клиент, Дональд Трамп, предстанет перед судом, и когда они подадут свои документы, люди увидят, что каждое запрошенное видео и каждая запрошенная запись наблюдения были переданы.
Хабба сказала, что может гарантировать, что, если бы президент Трамп не хотел, чтобы что-то отдавали, это можно было бы сделать; но, сказала она, он никогда не будет вести себя таким образом. Хабба сказала, что он самый морально порядочный из всех американцев, которых я знаю.
Г-жа Хабба заявила, что обвинения в препятствовании правосудию не могли быть совершены, поскольку рассматриваемые записи никогда не были стерты.
Он сделал то, что должен был сделать, и сотрудничал, передав их, сказал Хабба.
Заменяющий акт, обвиняющий Трампа в попытке уничтожить видео с камер наблюдения в его собственности в Мар-а-Лаго, был подан Министерством юстиции по делу о секретных документах Флориды. Хабба оспаривала, что Трамп стер любое видео во время обсуждения измененного обвинительного заключения.
Согласно дополнительному обвинительному заключению, количество обвинений по делу о секретных материалах увеличилось до 40. Оно также включает новое обвинение, связанное с секретными военными документами, которые Трамп утверждал во время встречи, но не смог раскрыть.
Трамп настаивает на том, что он имел право взять записи и что его политические оппоненты стоят за расследованием, направленным на его уничтожение. Ранее Хабба говорила, что, по ее мнению, Трамп «не сделал ничего плохого» и что он никогда не примет предложение о признании вины.
В среду Хантер Байден впервые предстал перед судом по обвинению в налоговом правонарушении.
Ожидается, что сын президента признает себя виновным в продолжающемся федеральном расследовании его налоговых деклараций. Утром Байден был замечен входящим в зал суда, где он должен был встретиться с судьей Мэриеллен Норейка в 10:00.
В июне Байдену было предъявлено обвинение по двум пунктам обвинения в уклонении от уплаты налогов за 2017 год и одному пункту обвинения в хранении огнестрельного оружия за 2018 год.
Байден заключил сделку о признании вины с Министерством юстиции (DOJ) в отношении мелких налоговых правонарушений. Если суд примет соглашение о признании вины, первому сыну не придется отбывать срок в тюрьме за незаконное хранение оружия.
Во время судебного заседания судья, ответственный за соглашение о признании вины Хантера Байдена, якобы охладила пыл сына Байдена.
Кара Сканнелл, журналист CNN в зале суда, сказала, что, хотя договоренность о признании вины была под угрозой, судья Мэриеллен Норейка подошла к Хантеру. Первое соглашение о признании вины между Министерством юстиции и командой юристов Байдена было отклонено Норейкой, которая предъявила обвинения в налоговых правонарушениях.
Часть обвинений, по которым он признал себя виновным, раскрыта в стенограммах суда: «Он сказал судье, что протрезвел, и она спросила его: «Ты протрезвел, так почему ты не платил налоги?», — и он утверждал. он только что протрезвел и понял, что его жизнь превратилась в огромную катастрофу, что он пытался собрать осколки и сложить их воедино, и что она фактически провалилась сквозь щели», — сказал Сканнелл.
В ходе слушаний Хантер «не признал себя виновным», когда защита и обвинение не смогли договориться об условиях соглашения.
Норейка отказалась подписать сделку о признании вины, потому что, по ее мнению, было неясно, может ли Министерство юстиции (МЮ) выдвигать новые обвинения против Байдена.
Мумифицированное тело театрального режиссера и театроведа Светланы Джимбиновой найдено в ее квартире в Москве, сообщает "Телеграм"-канал "Мэш". Как выяснилось, там оно пролежало более года.
Уточняется, что недавно соседи режиссера по дому на Университетском проспекте в российской столице поняли, что давно не видели Джимбинову. Когда на стук в дверь и звонки никто не ответил, они обратились за помощью в полицию.
Вскрывшие дверь в квартиру правоохранители нашли труп Светланы Джимбиновой на полу одной из комнат. Смерть, заключила экспертиза, наступила примерно в начале 2022 года, ей было 83 года.
Светлана Джимбинова – дочь народного поэта Калмыкии Бема Джимбинова, сестра литературоведа, кандидата филологических наук, американиста Станислава Джимбинова, вдова режиссера театра Вахтангова Рубена Симонова. Она написала десятки работ и, как сообщает сайт театра, поставила шесть спектаклей в театре имени Евгения Вахтангова: "Золушка" (1966), "Старые друзья" (1968), "Кот в сапогах" (1974), "Про Ивана-не-Великана" (1980), "Колокола" (1982) и "Мария Тюдор" (1985).
Вирусы могут победить бактерии, устойчивые к антибиотикам – исследование
Международное исследование, проведенное группой из Медицинского центра Университета Хадасса и факультета стоматологической медицины Еврейского университета в Иерусалиме, показывает потенциальную эффективность терапии бактериофагом PASA16 в борьбе с опасными инфекциями Pseudomonas aeruginosa.
Авторы считают, что исследование прокладывает путь для будущих клинических испытаний и побуждает к дальнейшему изучению фаговой терапии в качестве альтернативного подхода к борьбе с инфекциями, устойчивыми к антибиотикам. Это было крупнейшее исследование в своем роде, и на данный момент оно дало впечатляющий показатель успеха в 86,6%.
Pseudomonas aeruginosa – бактерия, обнаруживаемая в окружающей среде и у человека – это патогенная и условно-патогенная бактерия, вызывающая инфекции у пациентов с ослабленной иммунной системой или сопутствующими хроническими заболеваниями. Перед началом лечения все образцы Pseudomonas aeruginosa от пациентов были протестированы, и лечение было персонализировано для тех, у кого была обнаружена чувствительность к фагу PASA16. Во время лечения фагом PASA16 наблюдались лишь незначительные и управляемые побочные эффекты.
Примечательно, что 13 из 15 пациентов имели благоприятный клинический результат. Продолжительность лечения составляла от восьми дней до шести недель с режимами от одного до двух раз в день. Это подчеркивает потенциал сочетания фага PASA16 с антибиотиками в качестве многообещающего подхода для пациентов с ранее безуспешным лечением.
“Мы воодушевлены многообещающими результатами нашего исследования”, – написали израильские ученые. “Оно подчеркивает потенциал фаготерапии как ценной альтернативы обычным антибиотикам в борьбе с устойчивыми к ним патогенами”. Бактериофаги относятся к группе вирусов, поражающих бактерии. Существуют тысячи разновидностей фагов, каждая из которых может инфицировать один или несколько типов бактерий. Как и все вирусы, фаги представляют собой простые организмы, состоящие из ядра генетического материала (нуклеиновой кислоты), окруженного белковым капсидом. Фаги используются с конца 20 века в качестве альтернативы антибиотикам и рассматриваются как возможная терапия против мультирезистентных штаммов многих бактерий.
Авторы уверены, что их работа выдвинула на первый план потенциал сочетания фага PASA16 с антибиотиками в качестве многообещающего подхода для пациентов с ранее безуспешным лечением.
21 июля был не только день премьеры «Барби», в этот день зрители заполнили кинотеатры в Соединенных Штатах, чтобы посмотреть биографический фильм Кристофера Нолана под названием «Оппенгеймер», пишут журналисты JTA Шира Ли Бартов и Эндрю Лапин.
Многие надеются, что этот фильм даст ответ на вопрос: кем на самом деле был Дж. Роберт Оппенгеймер, «отец атомной бомбы»?
Кадр из фильма «Оппенгеймер»Universal Pictures
Его имя стало «метафорой массовой смерти под грибовидным облаком», по словам Кая Берда и Мартина Дж. Шервина, чья книга «Американский Прометей» (2005) была использована в качестве основы для фильма Нолана. Но чтобы понять этого физика и человека, биографы искали подсказки в системе его убеждений — этическом кодексе, основанном на науке и рациональности, пламенном чувстве справедливости и двойственном отношении к собственному еврейскому наследию.
Вот краткое описание его еврейской истории, портреты других евреев, которых он встретил во время разработки Манхэттенского проекта, и того, как все это изображено в фильме.
Немецкий еврей, который не был «ни немцем, ни евреем»
Оппенгеймер родился в 1904 году в семье немецких евреев и быстро поднялся в высший класс Манхэттена. Его отец, Джулиус Оппенгеймер, был родом из городка Ханау и приехал в Нью-Йорк подростком — без денег, ни слова по-английски — чтобы помочь родственникам вести небольшой бизнес по импорту текстиля. Он прошел путь до полноправного партнера, приобрел репутацию интеллигентного торговца тканями и влюбился в Эллу Фридман, художницу из немецко-еврейской семьи, поселившейся в Балтиморе в 1840-х годах.
Их светская семья была полностью американизирована. Оппенгеймеры никогда не ходили в синагогу и не устраивали бар-мицву для сына. Вместо этого они присоединились к «Обществу этической культуры» — ответвлению реформистского иудаизма, которое отвергло религию в пользу светского гуманизма и рационализма.
Юного Оппенгеймера отправили в Школу этической культуры в Верхнем Вест-Сайде в Нью-Йорке, где у него развился интерес к универсальным моральным принципам и твердое дистанцирование от еврейских традиций.
Хотя его родители были немецкими иммигрантами в первом и втором поколении, Оппенгеймер утверждал, что не говорит по-немецки, по словам Рэя Монка, автора книги «Роберт Оппенгеймер: жизнь внутри центра». Он также утверждал, что «J» в «Дж. Роберт Оппенгеймер» ничего не означает, хотя в его свидетельстве о рождении было написано «Джулиус Роберт Оппенгеймер», и это указывало на то, что отец передал ему еврейское имя.
«Во внешнем мире он был известен как немецкий еврей, а он всегда настаивал на том, что не был ни немцем, ни евреем, — говорит Монк. — Но на его отношения с миром влияло то, как его воспринимали».
Научный блеск Оппенгеймера стал хлипким щитом против антисемитизма, окружавшего его в жизни. Он поступил в Гарвард как раз в тот момент, когда университет перешел к системе квот из-за опасений по поводу количества принимаемых евреев. Тем не менее, по словам Монка, он продолжал учиться и держался в стороне от споров в кампусе. Он даже пытался подружиться со студентами-неевреями, но господствовавший антисемитизм по большей части обрекал эти усилия на провал и оставил его с группой друзей, состоявшей в основном из евреев.
Дж. Роберт ОппенгеймерBettmann/Getty Images
Получив степень бакалавра в Гарварде в 1925 году, он проводил исследования в Кавендишской лаборатории Кембриджского университета и защитил докторскую диссертацию в Геттингенском университете — еще в донацистской Германии — под руководством Макса Борна, пионера квантовой механики. Однако до того как Оппенгеймер попал в Кембридж, профессор Гарварда написал ему рекомендацию, в которой отразились узаконенные в научных кругах предрассудки: «Оппенгеймер — еврей, но с необычной квалификацией».
Оппенгеймер вернулся из Европы, чтобы преподавать физику в Калифорнийском технологическом институте и Калифорнийском университете в Беркли. Находясь в Беркли, он пытался устроить на работу своего коллегу Роберта Сербера, но получил отказ от главы департамента Рэймонда Бирджа, сказавшего: «Одного еврея в отделе достаточно». Он не стал возражать против этого решения, позже наняв Сербера для работы над Манхэттенским проектом.
Эффект нацизма
До 1930-х годов Оппенгеймер был решительно равнодушен к политике. Хотя он изучал санскрит наряду с занятиями наукой, читал классическую литературу, романы и поэзию, он не интересовался текущими делами. Позже он объяснял это на своем печально известном слушании в 1954 году перед Комиссией по атомной энергии США. В разгар «эры Маккарти» это слушание закончилось тем, что он лишился допуска к секретным материалам из-за своих прошлых связей с коммунистами и поддержки левых идей.
«Я был почти полностью оторван от современной жизни в этой стране, — говорил он. — Я никогда не читал газет или современных журналов, таких как Time или Harper’s; у меня не было ни радио, ни телефона; я узнал о крахе фондового рынка осенью 1929 года только спустя много времени после событий; впервые я голосовал на президентских выборах в 1936 году».
Но в середине 1930-х в жизни Оппенгеймера произошел глубокий сдвиг, когда он стал свидетелем того, как его семья, друзья и великие ученые умы были раздавлены волнами нацизма в Германии и экономическим крахом дома.
«У меня была постоянная тлеющая ярость по поводу обращения с евреями в Германии, — говорил он в своих показаниях. — У меня там были родственники, и я должен был потом помочь их вызволить и привезти в эту страну. Я видел, что Депрессия делала с моими учениками… И благодаря им я начал понимать, насколько глубоко политические и экономические события могут влиять на жизнь людей».
Помимо спасения членов своей семьи, преподавая в Беркли, он выделял 3% своей зарплаты на помощь евреям-ученым, бегущим из нацистской Германии. Во время войны его стремление победить Германию побудило его возглавить Манхэттенский проект — сверхсекретную разработку американской атомной бомбы — в Лос-Аламосской лаборатории в Нью-Мексико.
Он был маловероятным кандидатом на этот пост. ФБР уже отметило его как политически неблагонадежного из-за симпатий к коммунистам. Он был ученым-теоретиком, а не «прикладником» с опытом руководства лабораторией. Ему еще не было 40 лет. Но подполковник Лесли Гроувс в 1942 году выбрал именно Оппенгеймера в качестве директора Манхэттенского проекта отчасти потому, что тот демонстрировал проявления жгучего чувства долга.
«Оппенгеймер сказал Гроувcу: “Смотрите, у нацистов будет свой собственный проект бомбы, и им будет руководить Гейзенберг, один из ведущих физиков-ядерщиков в мире. Нам нужно двигаться, и нам нужно двигаться быстро”», — рассказывает Монк.
Другие видные ученые-евреи сочли необходимым присоединиться к проекту. Шесть из восьми его руководителей были евреями, наряду со значительным числом еврейских техников, ученых и солдат в высших и низших званиях, некоторые были беженцами из Европы.
Враждебность Штрауса
Хотя две атомные бомбы в итоге были сброшены на японские города Хиросиму и Нагасаки, а не на Германию, — Германия к тому времени уже сдалась, — Оппенгеймера прославляли как героя за его роль в окончании Второй мировой войны.
Но через девять лет он был унижен перед Комиссией по атомной энергии США и лишен допуска к секретным материалам. Председатель комиссии Льюис Штраус с подозрением отнесся к Оппенгеймеру из-за его противодействия разработке водородной бомбы. Оппенгеймер настаивал на международном контроле над ядерным оружием, полагая, что его целью должно быть прекращение всех войн.
Но у Штрауса была другая цель: превосходство США над Советским Союзом.
«Оппенгеймер заявлял, что нужно быть сумасшедшим, чтобы использовать оружие, в 1000 раз более мощное, чем бомба, разрушившая Хиросиму. Его мнение было таково: «Мы не можем разрабатывать эту штуку», — свидетельствует Монк. — А Льюис Штраус был склонен думать, что человек, который выступает против того, чтобы США разрабатывали водородную бомбу, искренне заботится об интересах Советского Союза».
Роберт Дауни-младший в роли Люиса Штрауса. Кадр из фильмаUniversal Pictures
Штраус испытывал также личную неприязнь к Оппенгеймеру, который мог быть весьма высокомерным. Они происходили из разных слоев общества: Штраус был убежденным евреем-реформистом скромного происхождения, который вместо того, чтобы учиться в колледже, работал разъездным продавцом обуви. Он был тесно связан со своей религией и выступал президентом нью-йоркской синагоги «Эману-Эль» с 1938 по 1948 год.
В фильме Штраус изображен инициатором низвержения Оппенгеймера, выступая от лица Комиссии по атомной энергии и отчасти благодаря сотрудничеству с венгерско-еврейским физиком Эдвардом Теллером, который вместе со Штраусом лоббировал проект водородной бомбы.
Как фильм Нолана изображает других еврейских персонажей
Берд пишет отчет о том, как Оппенгеймер столкнулся с Альбертом Эйнштейном, одним из самых известных еврейских деятелей 20 века, незадолго до слушаний 1954 года. Эти двое были друзьями и коллегами по Принстонскому институту перспективных исследований. Эйнштейн пришел сюда после бегства из нацистской Германии в 1933 году, а Оппенгеймер стал директором института в 1947 году.
В 1939 году Эйнштейн подписал письмо президенту Рузвельту, написанное физиком Лео Сцилардом, в котором звучал призыв к разработке атомной бомбы. Позже Эйнштейн сожалел, что подписал его.
По словам Берда, Эйнштейн убеждал своего друга не выступать перед Комиссией по атомной энергии. Он говорил, что Оппенгеймер уже выполнил свой долг перед Америкой, и если страна отплатила ему «охотой на ведьм», то он «должен повернуться к ней спиной».
Секретарь Оппенгеймера Верна Хобсон, бывшая свидетельницей разговора, рассказывала, что его невозможно было переубедить. «Он любил Америку, — заявляла она, — и эта любовь была такой же глубокой, как его любовь к науке».
В ответ Эйнштейн назвал Оппенгеймера «нарром», «дураком» на идише.
В фильме много внимания уделяется отношениям Оппенгеймера с Эйнштейном, которого играет шотландский актер Том Конти. У них случались постоянные стычки как во время, так и после разработки бомбы.
Еще один друг и коллега Оппенгеймера, физик-еврей Исидор Раби объяснял пожизненное одиночество и приступы депрессии Оппенгеймера дистанцированием от других евреев — единственного сообщества, которое могло дать ему некоторое утешение из-за его конфликта с правительством.
«Исидор Раби говаривал: его проблема в том, что он не идентифицирует себя как еврей, — замечает Монк. — Хотя Раби не был религиозным, но когда видел группу евреев, он говорил: «Это мой народ». А Оппенгеймер никогда не мог так сказать».
В фильме персонажи повторяют утверждение Оппенгеймера о том, что «J» «не означает ничего», редко задают ему вопросы о его иудаизме. Он никогда не сталкивается с явным антисемитизмом в свой адрес. И тем не менее, Оппенгеймер, которого играет ирландский актер Киллиан Мерфи, не кажется таким измученным из-за противоречий своей еврейской идентичности, каким он, по словам Раби, был в реальной жизни. В какие-то моменты Оппенгеймер сближается с другими персонажами из своего окружения из-за их иудаизма и выражает гнев по поводу обращения Гитлера с немецкими евреями.
Оппенгеймер в фильме утверждает, что хорошо читает по-немецки, включая навык чтения «Капитала» Карла Маркса на языке оригинала. Это свидетельство достоверного увлечения Оппенгеймера языками, которое объясняет появление его известного высказывания — на деле цитаты из «Бхагавадгиты»: «Теперь я стал Смертью, разрушителем миров».
Единственный язык, изучением которого Оппенгеймер пренебрегает, это идиш. И это именно тот факт, которым Раби (его играет актер-еврей Дэвид Крумгольц) подкалывает его во время их первой встречи в довоенной Германии.
В фильме показано, как Оппенгеймер приветствует нескольких физиков, евреев-беженцев, на объекте Манхэттенского проекта. Теллер, которого играет актер-еврей Бенни Сафди, является одним из них, хотя и становится в результате его противником.
Что касается персонажа Штрауса, которого играет Роберт Дауни-младший, то он с гордостью упоминает о ключевом еврейском пункте своего резюме в самом начале фильма: «Я президент синагоги «Эману-Эль» в Манхэттене!» — восклицает он.
Одно из самых необычных и ярких воспоминаний о моей первой поездке в Израиль, а мне было тогда девять лет, это как я в Музее диаспоры в Тель‑Авиве смотрю мультфильм. Коротенький рисованный мультик о путешествии Вениамина Тудельского — этот еврей, купец, живший в XII веке в Испании, за шесть лет объехал, как представлялось тогда, целый свет: пересек из конца в конец все Средиземноморье, добрался до Малой Азии, побывал в Земле Израиля, Египте, Вавилонии и Персии, собрал даже сведения об Индии и Китае, добираясь из одного пункта в другой на кораблях или в повозках, вместе с толпами других пассажиров. Музей диаспоры с тех пор был переоборудован и переименован — теперь он называется Музеем еврейского народа, но в 1986 году это было унылое и откровенно тоскливое место, мрачные ряды витрин вели вас в атриум под названием «Огненные скрижали», экспозиция которого была посвящена тому, как несчастных евреев изгоняли или сжигали заживо.
Однако мультик был красочный и интересный. Вениамин — забавный персонаж, напоминающий пучеглазую кеглю, скакал по экрану и восторженно рассказывал о рассеянных по миру процветающих еврейских общинах: о французских евреях, которые почему‑то жили в замке, евреях Вавилонии, у которых был свой пучеглазый правитель , евреях Йемена, которые влились в местное арабское войско и ускакали прочь в тучах пыли; евреях Сирии, которые усмирили поигрывающих бровями разбойников, отдав им задаром шелковые платки . Я смотрела на экран как завороженная, хотя тогда, в девять лет, не понимала, почему.
Так же завороженно я и сейчас смотрю на мир, который рисует мне расчетливая туриндустрия, — мир, где все люди добры и по сути своей одинаковы. Мой личный опыт туристки, объехавшей 50 стран, никак не соответствует этой заманчивой картине — на самом деле, стоило мне задержаться в том или ином месте чуть подольше, разница между его обитателями и мной становилась все заметнее, я все острее ощущала свою обособленность, нарастало чувство одиночества и тревоги. И тем не менее красочные виды экзотических мест в «Трипадвизоре» соблазняли меня снова и снова.
Здесь и далее иллюстрации Ильи Мильштейна
Поэтому неудивительно, что я рискнула отправиться в далекий город Харбин на северо‑востоке Китая, южнее Сибири и севернее КНДР, где зимой 30‑градусные морозы и раз в год более 10 тыс. рабочих заново возводят целый город из ледяных глыб. Я видела фотографии и видео Харбинского фестиваля льда, по организации и масштабам он намного превосходит схожие мероприятия в Канаде и Японии: огромные, подсвеченные светодиодами сооружения изо льда представляют собой уменьшенные, а иногда и точные копии памятников мировой архитектуры. Ежегодно на фестиваль съезжаются более 2 млн туристов, потому что в такие вещи трудно поверить, пока не увидишь своими глазами. Еще не решив окончательно, стоит ли ехать в Харбин, я наугад просматривала соответствующие интернет‑страницы, и внимание мое привлекли еще несколько достопримечательностей, в том числе синагоги.
Да, именно синагоги. Их много. А затем я обнаружила нечто очень странное: оказывается, город Харбин построили евреи.
И лишь позже я пойму, что ледяной город и еврейский город — на самом деле одно и то же и что меня в равной степени манили оба. И, повинуясь этому зову, я, как тот пучеглазый Вениамин Тудельский, отправилась в путь.
Евреи живут в Китае более тысячи с лишним лет — примерно столько же, сколько в Польше. Но Харбин — особый случай. История харбинских евреев, да и самого Харбина начинается с железной дороги. До появления железной дороги Харбина не существовало.
Как большинство китайских городов, о которых мало кто слышал, сегодняшний Харбин с его 10‑миллионным населением больше Нью‑Йорка. Но в далеком 1896 году никакого Харбина еще не было — лишь кучка маленьких рыбацких деревушек у излучины реки. В тот год Россия заключила с Китаем концессию о строительстве участка Транссибирской железной дороги через Маньчжурию — так традиционно называлась обширная, с холодным климатом и тогда еще малонаселенная область на северо‑востоке Китая. Строительство этого участка позволило бы на две недели сократить путь из Москвы во Владивосток, так что каждая железнодорожная шпала ценилась на вес золота. Предполагалось также проложить железнодорожную ветку в глубинный Китай, поэтому возникла необходимость создать на месте развилки крупный административный центр, то есть город. Место для будущего города Харбина выбрал Михаил Грулев, еврей, ради военной карьеры в российской армии перешедший в православие и дослужившийся до генеральского чина.
Старая синагога Харбина на Артиллерийской улице. Открытка. 1910‑е
Учитывая огромные капиталовложения в проект, железнодорожные чиновники быстро сообразили, что построить город вполне можно и без помощи местных военных чинов или сибирских крестьян. Нужны лишь опытные русскоязычные предприниматели. Но кто по доброй воле поедет в далекую Маньчжурию? И тогда начальник Южно‑Уссурийской железной дороги генерал Дмитрий Хорват подал гениальную идею: евреи.
Суровые антисемитские законы Российской империи и чудовищные погромы уже привели к тому, что тысячи евреев эмигрировали в Америку, как это сделали, в частности, мои предки. Хорват полагал, что приманить ум и капитал в Маньчжурию проще простого. Достаточно лишь пообещать евреям, что они будут там свободны он антисемитских ограничений, говорил он властям в Санкт‑Петербурге, и при этом переселенцам не придется учить новый язык или горбатиться на нью‑йоркских потогонках. Единственное, что от них требуется, — переехать в Маньчжурию.
Власти скрепя сердце согласились. Согласились и сотни, а затем и тысячи русских евреев.
Первые евреи прибыли на место в 1898 году, а в 1903‑м официально учредили общину — к тому времени план уже оправдал все ожидания. В 1904 году в журнале «Нэшнл джиогрэфик» выходит статья, автор которой, американский консул в Маньчжурии, не скрывая удивления, сообщает: «Мы становимся свидетелями одного из величайших, доселе невиданных градостроительных достижений, и происходит это в центре Маньчжурии», и что «капитал для большинства частных предприятий предоставлен сибирскими евреями». Евреи‑предприниматели основали первые харбинские гостиницы, банки, аптеки, страховые компании, универсальные магазины, издательства, и т. д., и т. п.; к 1909 году среди 40 членов городского совета Харбина 12 были евреи. К этим предпринимателям‑первопроходцам добавились затем евреи‑беженцы, спасавшиеся от погромов 1905 года, затем, с началом Первой мировой и Гражданской войны — новые беженцы, их поток все ширился.
Во времена своего расцвета еврейское землячество Харбина насчитывало около 20 тыс. человек. В 1909 году была построена Старая синагога, а к 1921‑му по необходимости появилась и вторая, в нескольких кварталах от первой, а также бойня для кошерного забоя скота, миква, булочная для выпекания мацы, а еще еврейская начальная и средняя школа, больница, благотворительная столовая, общество по выдаче беспроцентных ссуд, дом престарелых; в городе выходило множество журналов и газет, выступали еврейские музыкальные и драматические коллективы, действовали сионистские клубы, в которые особенно тянулась молодежь. В Харбине проводились крупные международные сионистские конференции, на них съезжались евреи со всей Азии. На улицах проходили сионистские парады.
Вы уже знаете, что у этой истории печальный конец. Как почти все места, где доводилось жить евреям, Харбин был всем хорош лишь до поры до времени. Разве что в Харбине период от взлета до падения, обычно растягивавшийся на столетия, оказался спрессован в считанные 30 лет. В потоке эмигрантов, бежавших из России после революции 1917 года, было много русских белогвардейцев, их неприкрытый антисемитизм вскоре получил официальное подкрепление в виде фашистской партии, которая в 1931 году инициировала поджог Старой синагоги. В тот же год Маньчжурию оккупировали японцы — они приметили богатых местных евреев и захотели прибрать к рукам их деньги. Белогвардейские погромщики охотно им в этом помогали.
Японская жандармерия вступила в сговор с преступными элементами из числа бывших белогвардейцев, натравливая их на евреев‑предпринимателей: людей шантажировали, конфисковывали имущество, похищали, убивали. Позже японцы стали манипулировать еврейской общиной в собственных интересах — так, под их нажимом Абрам Кауфман, почтенный врач и избранный глава общины, дважды побывал на аудиенции у японского императора и был вынужден от имени еврейской общины опубликовать официальное заявление, в котором говорилось о симпатиях к Японии — союзнице нацистской Германии. Не улучшилась ситуация и в 1945 году, когда в Харбин вошли советские войска. Первое, что они сделали, — арестовали остававшихся в городе еврейских видных деятелей (в их числе был и доктор Кауфман) и отправили их в лагеря. Кауфман 11 лет провел в лагерях и еще пять лет в ссылке в Казахстане, прежде чем ему разрешили воссоединиться со своей семьей в Израиле. Ему повезло. Остальные не дожили до освобождения. Но все же участь некоторых евреев при японских захватчиках оказалась пострашнее смерти в ГУЛАГе. При отступлении от маньчжурского Хайлара японские военные обезглавливали еврейское население этого городка.
Доктор Кауфман и доктор Хепберн проводят хирургическую операцию в Харбинском еврейском госпитале
В 1949 году Харбин уже контролировали китайцы‑маоисты. У евреев, а их в городе к тому времени насчитывалось более 1 тыс., постепенно отбирали бизнес и имущество. Тем временем правительство Израиля вело тайные переговоры с остававшимися в Харбине евреями и готовило все необходимое для их отъезда, причем часто отъезжающие сталкивались с вымогательством. Как писал один израильский чиновник, «очевидно, что коммунистическое правительство радо очистить страну от иностранных элементов. Однако <…> власти затягивали процесс, если желающий уехать все еще был человеком состоятельным, и выпускали его, лишь убедившись, что денег у него не осталось». Последняя еврейская семья уехала из Харбина в 1962 году. После этого там оставалась лишь одна еврейская женщина — Ханна Агре, она уезжать отказалась. Говорила, мол, слишком стара и оставьте меня в покое. Она перебралась в комнатушку в Старой синагоге (к тому времени здание разделили перегородками и использовали как госучреждение), где и умерла в 1985 году — последняя еврейка в Харбине.
Хотя нет, не совсем последняя. Сегодня в Харбине живет еще один еврей, израильтянин лет семидесяти, Дан Бен‑Канаан. Он раньше сотрудничал с израильскими СМИ, освещал события на Дальнем Востоке, а потом решил остаться в этих краях, нашел работу в местном университете и в 2002 году окончательно обосновался в Харбине. Бен‑Канаан — человек занятой, не только потому, что преподает в университете и редактирует местные англоязычные программы новостей. Помимо этого он ведет серьезные изыскания о еврейском прошлом Харбина, и местные власти, восстанавливая еврейские достопримечательности, неизменно обращаются к нему за советом — так что он, можно сказать, неофициально работает единственным евреем Харбина.
Этой части своей деятельности Бен‑Канаан уделяет довольно много внимания. Когда я беседовала с ним по скайпу, он сразу же отшутился: «Я председатель местной общины, которая состоит из меня одного. Оно и здóрово, поскольку со мной никто не спорит». Интерес Бен‑Канаана к еврейской истории Харбина, возникший еще во времена его журналистской работы, только удвоился, когда он узнал, что в администрации Харбина хранятся официальные архивы еврейской общины — причем строго под замком. «Я просил вернуть эти архивы в открытый доступ, но мне было отказано, — рассказывает он мне. — Назвали две причины. Одна — что там содержится щекотливый с политической точки зрения материал, а вторая — опасаются судебных исков по реституции собственности. Состояние некоторых местных евреев оценивалось в миллионы».
Не получив доступа к архивам, Бен‑Канаан решил сам воссоздать историю — стал собирать старые фотографии, предметы быта и воспоминания более 800 бывших харбинских евреев и их потомков, проживающих теперь в разных странах. И в результате, как он выразился, «стал главным адресом» для еврейской истории Харбина. Когда власти провинции решили — по причинам, которые мне стали понятны чуть позже, — выделить 30 млн долларов на восстановление, реновацию или реконструкцию городских синагог и других зданий, ранее принадлежавших евреям, они наняли его.
Единственный еврей Харбина проговорил со мной почти два часа — именно столько времени понадобилось, чтобы рассказать о еврейских достопримечательностях, за ходом восстановления которых он сейчас присматривает. И таких мест, похоже, много. Единственный еврей Харбина себе не враг и зимние месяцы предпочитает проводить на юге Китая. Но обещает свести меня со своим бывшим студентом, который работает экскурсоводом, он и покажет мне все достопримечательности.
Есть в туриндустрии такое понятие, чаще всего его используют там, где евреев почти не осталось: «памятник еврейского наследия». И это очень тонкий маркетинговый ход. «Еврейское наследие» — звучит совершенно безобидно, а для евреев с их чувством долга это еще и настоятельная рекомендация: в конце концов, вы же такой долгий путь проделали, так почему бы не зайти? Выглядит куда лучше, чем «собственность, отнятая у убитых или изгнанных евреев». Но стоит назвать это «памятником еврейского наследия», все досадные моральные вопросы — начиная хотя бы с такого, откуда эти «памятники» вообще взялись, — как по волшебству растворяются в облаке доброжелательности. И не просто доброжелательности, но доброжелательности, адресованной непосредственно тебе, туристу‑еврею. Чтобы ты проникся мыслью: все эти граждане‑неевреи и их великодушное правительство решили содержать в порядке это кладбище, реконструировать эту синагогу или создать этот музей исключительно из глубокого уважения к евреям, которые здесь когда‑то жили (но по каким‑то неназванным причинам больше не живут), в надежде, что ты, еврей‑турист, возможно, когда‑нибудь заедешь в эти края. Но все равно невольно возникает чувство неловкости и даже беспомощности, по мере того как странствие по миру становится обратным тому, что некогда предпринял Вениамин Тудельский: ты встречаешь не евреев, а их могилы.
К моему приезду Харбин накрыла волна потепления, благодатные –10, что с учетом ветра ощущается как –18. Термобелье, рубашка, свитер, фуфайка, куртка, балаклава, шарф‑труба, шапка, варежки, три пары носков и три пары брюк — и я готова к выходу.
Первый пункт моего маршрута — городское еврейское кладбище, турфирмы преподносят это как самое большое еврейское кладбище на Дальнем Востоке, — с одной лишь оговоркой, что это не кладбище, ведь на кладбищах должны быть мертвецы, а на этом нет ни одного. В 1958 году проводилась перепланировка города, и приняли решение, что еврейское кладбище, на котором покоились останки 2,3 тыс. человек, придется убрать. Городские власти предложили родственникам умерших перезахоронить их близких на большем по размерам китайском кладбище Хуаншань, в часе езды от города, по цене примерно 50 долларов за могилу. Многие еврейские семьи к тому времени уже уехали из страны, так что было перенесено только 700 могил, причем, как выяснилось, переехали лишь надгробия, поскольку чиновники не видели причин трогать тела. Человеческие останки со старого кладбища сейчас находятся в «глубинном захоронении» (так называют его китайцы), то есть место погребения закатали в асфальт и построили сверху парк развлечений. «Им там хорошо, — говорит о мертвых евреях под каруселями мой экскурсовод — назову его, чтобы не навлечь на него неприятности, Дерек. — Вокруг них теперь всегда счастливые люди».
До Хуаншаня ехать примерно час — по обе стороны дороги унылые промзоны и стылые поля, затем впереди вырастает высоченный пункт сбора пошлины с огромными луковицами куполов в русском стиле, потом еще несколько километров вдоль заброшенных складов, вдоль дороги укутанные люди продают всякую всячину вроде сувенирных банкнот, которые надлежит сжигать в качестве подношения, потому что Хуаншань на самом деле — это обширное китайское кладбище с бесконечными рядами одинаковых сверкающе белых надгробий, под которыми на крошечных пятачках земли покоятся кремированные останки. Проехав мимо десятков тысяч мертвых китайцев, мы находим вход на еврейскую часть кладбища, платим, сколько положено, и входим в ворота.
Еврейская часть — маленькая, но внушительная, надгробия с искусно выгравированными надписями на иврите и на русском, достаточно много и современных металлических табличек — за их установку заплатили родственники тех, чьи останки были перезахоронены без переноса надгробий. На многих надгробиях прежде имелись фотокерамические портреты — любопытно было бы на них посмотреть, но сейчас нет ни одного целого: все с трещинами либо вовсе разбиты. Ущерб наносился явно намеренно, возможно, поэтому за нами по пятам ходит кладбищенский сторож. Мысль о том, что в современном Харбине спокойно относятся к осквернению еврейского кладбища, огорчает, но, к моему удивлению, этот заснеженный «памятник еврейского наследия» вовсе не выглядит забытым и заброшенным. На самом деле он довольно гламурный.
Еврейское кладбище в Харбине. 2000‑е
На площадке у ворот — массивный гранитный монумент в виде звезды Давида, рядом — двухэтажная синагога с куполом, украшенная опять же звездами Давида. Дверь синагоги на замке, но я заглядываю в окно и вижу, что внутри пусто, лишь разбросанные инструменты и мусор. На мой вопрос, почему так, Дерек отвечает с улыбкой: «Ее строили к визиту Ольмерта. А сейчас там кладбищенские работники греются». Эхуд Ольмерт, бывший премьер‑министр Израиля, осужденный за коррупцию, из семьи харбинцев. Его отец родился в Харбине , а в Хуаншане — могилы его дедушки и бабушки, по крайней мере надгробия. Сейчас над ними маячит черный мраморный обелиск высотой чуть не в четыре метра. На этом обелиске, увенчанном еще одной еврейской звездой, сияют позолотой высеченные в камне слова самого Ольмерта, факсимильно воспроизводящие написанное им от руки по‑английски: «Благодарю вас за то, что сохраняете память о нашей семье, защищаете достоинство [sic!] тех, кто принадлежал к этой общине, и… [неразборчиво] напоминание о прекрасной жизни евреев, когда‑то бывшей частью Харбина». Буквы корявые, похоже, Ольмерт не рассчитывал, что его слова увековечат в камне. Надгробия его предков заменили на черные с позолотой, под стать обелиску, не то что у плебеев с их треснувшей фотокерамикой. Возле надгробий — урна для мусора в виде футбольного мяча.
Приезд Ольмерта, в то время в чине заместителя премьер‑министра, в Харбин в 2004 году — знаменательное событие, но синагога (фальшивая), построенная в его честь возле кладбища (тоже фальшивого), — лишь часть предпринятого провинциальными властями огромного и затратного проекта по восстановлению памятников еврейского наследия. Его подлинная цель — привлечь еврейские деньги, будь то туризм или инвестиции от евреев‑иностранцев.
В разговоре со мной единственный еврей Харбина весьма одобрительно высказался о подобных мероприятиях, в которых непосредственно участвует. «На реставрацию выделено 30 млн долларов — невероятная по местным масштабам сумма. Все было самого высочайшего качества», — отметил он и добавил, что памятники еврейского наследия в Харбине официально приравниваются к таким культурным памятникам Китая, как Запретный город. Среди множества источников информации о Харбине, которыми он со мной поделился, — большая новостная статья в китайском журнале, написанная журналистом Си Лунем, которого он назвал одним из немногочисленных в Китае мастеров журналистского расследования. В статье под заголовком «Харбинские евреи: вся правда» прослеживается весьма специфическая история: не о «еврейском наследии Харбина», но о попытках местных властей провинции Хэйлунцзян нажиться на этом «наследии».
История эта начинается довольно невинно, с того, как социолог, а по совместительству агент по продаже недвижимости Чжан Тецзян узнал, что часть исторических зданий, предназначенных к сносу в рамках градостроительного проекта 1992 года, прежде принадлежала евреям. Заинтересовавшись, он стал изучать еврейские надгробия на хуаншаньском кладбище, переводя русский текст на китайский с помощью компьютерной программы. Время было самое подходящее: в 1992 году КНР установила дипломатические отношения с Израилем, а в 1999‑м премьер‑министр Китая впервые с официальным визитом посетил Иерусалим. На руку было и то, что провинция Хэйлунцзян, долгое время зависевшая от неперспективных отраслей промышленности, вроде угледобычи, переживала экономический спад. В 1999 году Чжан Тецзян воспользовался случаем и подал блестящую идею в статье для государственного агентства новостей — статья называлась «К вопросу об изучении харбинских евреев для ускорения экономического развития Хэйлунцзяна».
История эта быстро дошла до высшего руководства провинции, которое направило в хэйлунцзянскую Академию общественных наук официального представителя — для «более глубокого изучения истории харбинских евреев». Был организован Центр еврейских исследований, под него выделили солидный бюджет. «Развитие туристического бизнеса и привлечение предпринимательского капитала, — говорилось на первоначальном веб‑сайте центра, — вот суть наших целей и задач». Бюджетные средства тратились с размахом: не имеющие профессиональной подготовки специалисты проводили минимум исследований, но катались за рубеж. За последующие годы государственные 30 млн принесли и более вещественные плоды: обновилось кладбище, Новая синагога превратилась в Еврейский музей, произведена реставрация Старой синагоги и еврейской средней школы, а на принадлежавших когда‑то евреям зданиях в исторической части города появились памятные таблички.
Попытка «привлечь предпринимательский капитал» за счет изучения еврейской истории выглядит, мягко говоря, статистически нерациональной. Среди десятков миллионов туристов, ежегодно приезжающих в Китай, 40 тыс. израильтян и еще меньше туристов‑евреев из других стран, — капля в море. И то, что израильские или какие‑то другие принадлежащие евреям компании кинутся инвестировать в провинцию Хэйлунцзян из ностальгии по ее еврейскому прошлому, кажется маловероятным. Объяснить подобный ход мыслей можно лишь с учетом той роли, которой евреев наделяло китайское воображение.
Большинство китайцев практически ничего не знают ни о евреях, ни об иудаизме. Но в 2009 году в статье о новейших тенденциях в изучении иудаизма в Китае профессор Лихун Сун, преподаватель иудаики из Нанкинского университета, в общих чертах обрисовал существующие стереотипы. «Первые ассоциации, которые приходят в голову моим студентам, когда речь заходит о евреях, что они “богатые и ушлые”», — замечает он. Но не сами же студенты выдумали это! «Полки книжных магазинов в Китае, — объясняет Сун, — заставлены бестселлерами на еврейские темы». Что же это за еврейские темы? Вот о чем, например, говорят названия некоторых бестселлеров: «Секреты успеха евреев в мировой экономике», «Почему евреи всегда первые?», «Финансовая империя Ротшильдов», «Премудрости Талмуда в управлении бизнесом» и, разумеется, «Талмуд: величайшая еврейская Библия о том, как делать деньги». По мнению Суна, в этом нет ни капли антисемитизма, а даже наоборот, «некая доля иудофилии».
В 2007 году на проходившем в Харбине Международном форуме по экономическому сотрудничеству между Харбином и евреями всего мира, гостями которого были десятки самых разных представителей евреев, от посла Израиля до группы евреев‑стоматологов из Венгрии, мэр Харбина в приветственном слове цитировал таких выдающихся представителей еврейского народа, как Дж. П. Морган и Джон Д. Рокфеллер (ни тот, ни другой не евреи). Затем он объявил, что «мировые деньги в кармане у американцев, а американские — в кармане у евреев. Это знак высочайшего признания еврейской мудрости».
Бывшие харбинские евреи часто вспоминают о Харбине как о некоем утраченном рае. «Они чувствовали себя хозяевами города», — рассказывала мне Ирина Клурман, дочь бывшего харбинского еврея. По ее словам, многие харбинцы с ностальгией говорили о своем любимом городе: «У них был почти колониальный быт: слуги‑китайцы, прекрасные школы, роскошные шубы». А ее бабушка Роза (впоследствии Этель) Клурман, та прямо заявила в интервью 1986 года: «Харбин был не город, а мечта».
Здесь стоит отметить, что мужа Розы Клурман — деда Ирины Клурман — похитили, пытали и убили в Харбине в период развязанного японцами антисемитского террора, после чего его успешный бизнес (он первым начал проводить водопровод в Маньчжурии) и роскошный доходный дом конфисковали, оставив семью ни с чем. Но давайте сосредоточимся на позитивном: в Одессе во время погрома 1905 года пятилетняя Роза Клурман несколько дней пряталась на чердаке, пока в квартале орудовали мародеры и насильники, убившие ее соседей. Конечно, ее муж тоже умер не своей смертью, и все же Ирина Клурман считает: «Моя бабушка явно испытывала ностальгию по Харбину». В своем интервью Роза Клурман признает, что в Харбине «все изменилось», но при этом долго и с упоением описывает его златые дни: бифштексы, прислугу, частные уроки для детей.
Погромы — и частные уроки, неудивительно, что такой резкий скачок затмил по впечатлениям столь же быстрый закат счастливой жизни общины. Одна из потомков харбинцев, Джин Испа, рассказывала мне, как ее отец, будучи сиротой, в одиночку дошел до Харбина, чтобы учиться там музыке: в России евреев не принимали в консерваторию. «Ему тогда было шестнадцать лет, — с восхищением рассказывает мне Испа. — Он концертировал в Харбине. У меня даже сохранились программки его выступлений». Еще один бывший харбинец, Александр Галацкий, запомнил погромы на Украине в 1919–1920‑м, во время Гражданской войны. Ему было восемь лет, они с матерью забаррикадировались в своей квартире и с ужасом прислушивались к крикам и стонам соседей, которых убивали или насиловали, — и такое случалось не раз. Когда у них украли деньги, которые отец прислал им из Нью‑Йорка на переезд через Атлантику, единственной их надеждой было вырваться на восток, в Маньчжурию. В воспоминаниях — Галацкий писал их для своих близких — он подробно рассказал, как они уезжали с Украины в товарном вагоне для перевозки скота: «У мамы был при себе узелок со старой одеждой. Солдат, стороживший вагон, стал этот узелок отбирать. Она вцепилась в него, плакала, целовала солдату руку. У нас не было денег, вообще ничего ценного, а старую одежду можно было по пути выменять на еду. Иначе мы бы умерли с голоду». После такой жизни Маньчжурия действительно казалась раем.
Еврейское кладбище в Харбине. 2000‑е
Разумеется, похожие истории могли бы рассказать и евреи, эмигрировавшие из России в Нью‑Йорк. Но в Харбине, где эмигрантам удалось создать свой собственный процветающий русско‑еврейский мирок, они этим обретением больше дорожили и гордились — но именно их гордыня привела к тому, что история общины прервалась, умалившись до подстрочного примечания. Когда я опрашивала потомков харбинцев, большинство моих собеседников упоминали родственников и знакомых, которые были похищены, замучены или убиты в период японской оккупации. И у всех до одного нажитое тяжким трудом имущество отобрали при том или ином маньчжурском режиме. Но они все равно твердили, что жизнь в Харбине была «золотым веком». В Израиле есть даже организация — Игуд Йоцей Син (Ассоциация выходцев из Китая), созданная с тем, чтобы ностальгирующие «китайские евреи» из разных стран могли общаться в социальных сетях и участвовать в совместных мероприятиях, организация выдает студенческие стипендии и издает информационный бюллетень на трех языках, объемом в сотни страниц. До недавнего времени члены этой ассоциации раз в неделю собирались в Тель‑Авиве поиграть в маджонг, выпить чаю и предаться воспоминаниям. Тедди Кауфман, возглавлявший эту организацию до конца своих дней, до 2012 года, издал книгу мемуаров «Евреи Харбина в моем сердце», где в самых восторженных тонах описал еврейский рай. Его отец, председатель Харбинской еврейской общины, был арестован и много лет провел в сталинских лагерях.
«Золотого века» харбинских евреев едва хватило на одно поколение. Еще до японской оккупации общая обстановка ухудшилась настолько, что многие подумывали об отъезде. Александр Галацкий, мать которого выменивала старую одежду на еду, чтобы прокормить сына во время поездки по Транссибирской магистрали, в 1925–1929 годах вел дневник — его не так давно перевела его дочь Бонни Галат. Среди дневниковых записей есть и такие, которые не очень вяжутся со счастливым отрочеством: «Все считают, что пора уезжать, — пишет он, — вопрос только, куда». Рассказывая о том, как один за другим его товарищи уезжают кто в Палестину, кто в Россию, кто в Австралию, кто в Америку, он и сам мечтает уехать (и записывает это большими буквами) «НАВСЕГДА».
Многие вспоминали о последних днях жизни общины так, будто это было почти ожидаемо, вроде как дождь или снег. Алекс Наумсон родился в Харбине и уехал вместе с родителями в 1950 году, когда ему было всего три года. Как и многие другие харбинцы, которых я опрашивала, он уверяет, что у его родителей остались о Харбине «очень счастливые воспоминания». Мы с ним беседуем на иврите. «Китайцы ничего плохого нам не сделали, в отличие от русских и японцев», — говорит он мне по телефону, сидя у себя дома в Израиле, и это замечание тем поразительнее, что маоисты буквально ограбили его семью, отняв все имущество. «Когда речь заходила о Харбине, мои родители обычно рассказывали про свою дачу, про театр или оперу», — утверждает он. Воспоминания его родителей затрагивают и период японской оккупации, и это не менее поразительно. Когда я напоминаю ему о похищениях людей, он — я буквально вижу это на расстоянии — пожимает плечами: «Это бандитизм. Бандиты всюду встречаются». Позже в той же беседе он, как бы между прочим, упоминает, что японцы похитили и пытали его бабушку.
Трудно объяснить, что именно не так с Харбинским еврейским музеем в Новой синагоге — или, как значится на моем входном билете, с Музеем реконструкции. Надо бы порадоваться уже хотя бы тому, что этот еврейский (по большей части) музей вообще существует, подробно расписать все его достоинства, поблагодарить местных жителей за жест доброй воли. Потому что достоинств действительно не счесть, и добрая воля присутствует. И все же с первых минут, как только я подхожу к высокому, увенчанному куполом зданию и оказываюсь в просторном помещении с огромной звездой Давида, украшающей пол, — позже я сообразила, до чего же нелепа эта деталь, ведь в те времена, когда синагога использовалась по назначению, пол было не видно под скамьями, — нарастает смутная тревога, как всегда в связи с «еврейским наследием». Но мое реальное еврейское наследие тут же дает о себе знать: выработанные за века эпигенетические инстинкты подсказывают мне, что я всего лишь гостья. Я улыбаюсь и делаю снимки.
Экспозиция, посвященная истории евреев, на втором этаже, раньше это была женская галерея синагоги. Здесь представлено множество фотографий: улыбающиеся, хорошо одетые люди строят синагоги, справляют свадьбы, участвуют в сионистских собраниях, патронируют библиотеку, позируют в скаутской форме, работают в больнице, спасают соседей во время наводнения и катаются на коньках по замерзшей реке. Выставка довольно информативная, даже при том, что английский перевод некоторых подписей выглядит какой‑то абракадаброй. Под одним портретом мужчины в талите и в традиционной шляпе с высокой тульей, например, надпись по‑английски гласит: «Иудейское сборочная метка харбин солист хора грамм пользы максвелл министр радикал». Я спрашиваю у Дерека, как там в оригинале по‑китайски. Он смущенно улыбается: «Сам толком не пойму».
Но в целом все замечательно, хотя немножко сумбурно. А ближе к дальнему концу галереи, расположенному прямо над нишей, где когда‑то находился ковчег со свитком Торы (на том месте, где прежде была ниша, теперь фойе перед туалетами), я попадаю в ряд маленьких залов, и экспонаты меня озадачивают. В первом зале почетное место занимает широкий деревянный письменный стол, а за этим столом — гипсовая, в натуральную величину, фигура: лысый бородатый человек, судя по внешности, европеец, печатает на старинной пишущей машинке. Перед ним — медная табличка с надписью: «Реальное рабочее место харбинского еврея‑промышленника в Харбине». Меня смутило слово «реальное», и я спрашиваю у Дерека, правильно ли я поняла, что изображен какой‑то конкретный человек. Поглядев на табличку, он поясняет: «Здесь представлен еврей в Харбине. Он занимается бизнесом».
В следующих помещениях — другие «живые картины». Гипсовая, в натуральную величину, еврейка за фортепиано, в кресле — застывшая гипсовая еврейка с вязальными спицами в руках, на кровати — двое гипсовых еврейских детишек, навеки застывшие перед кучей гипсовых кубиков. Это, как гласит медная табличка, «еврейская семья в Харбине». И далее следует пояснение: «В первой половине XX века быт еврейской семьи был не только простым, но и практичным, а у детей была очень яркая жизнь». Но кубики, как и сами дети, бесцветные. Позже я поняла, что послужило источником вдохновения для этой экспозиции: ежегодный Харбинский фестиваль льда, когда из блоков искусственного снега вырезают множество подобных фигур.
Но гипсовыми фигурами показ неживых евреев не ограничивается, в следующем зале — фотографии «реальных еврейских промышленников», свершивших в Харбине «множество экономических чудес»: среди них владельцы первого в Харбине сахарного завода, первого предприятия по экспорту соевых бобов, первой кондитерской фабрики и первого в Китае пивного завода. В сопроводительном тексте на стене говорится о том, что в Харбине «евреи получили возможность создать новые предприятия и таким образом заложить основы для дальнейшей экономической деятельности в Европе и Америке». Может, и правда так думают те, кто считает Харбин этакой бизнес‑школой для раскачки, а не местом, где реальные евреи создавали реальный капитал, который затем у них отобрали, оставив их в одночасье без гроша, и это в лучшем случае.
Взять хотя бы предприятие, которому в музее уделяется довольно много внимания, Углепромышленное товарищество Скидельского . Скидельские были из тех «сибирских евреев», которые привлекли в Харбин изначальный капитал, хотя «изначальный капитал» — еще мягко сказано. Рассказывая в журнале «Проспект» об активах своей семьи, Роберт Скидельский, член британской палаты лордов и уроженец Харбина, упоминает, что его прадед Леон Скидельский еще до основания Харбина получил подряд на строительство участка Транссибирской железной дороги из Маньчжурии до Владивостока. Скидельские были в числе десяти еврейских семейств, которым разрешили жить во Владивостоке, поскольку на них держалось строительство железной дороги. Взяв в концессию свыше 300 тыс. гектаров леса в Сибири и Маньчжурии и угольные разработки, Скидельские были крупнейшими работодателями региона. Благодаря им железная дорога функционировала и после того, как перешла от России к Китаю, а затем к Японии. В 1924 году сын Леона Соломон получил от местного военачальника в концессию на 30 лет Мулинские копи — он неоднократно намеренно проигрывал ему в покер.
Воспитанники и преподаватели «Талмуд торы» Скидельского, основанной в 1920 году. в Харбине
В 1945 году, когда до истечении срока концессии оставалось еще девять лет, советские власти отправили Соломона Скидельского в ГУЛАГ, и угольные копи перешли к коммунистам — сначала к советским, потом к китайским. Несколько десятилетий спустя лорд Скидельский подал иск. «В 1984 году, — вспоминает лорд Скидельский, — я получил чек на 24 тыс. британских фунтов в качестве полной компенсации за то, что оценивалось в 11 млн фунтов». Когда же в 2005 году он посетил Харбин, местные телевизионщики выследили его и подарили цветы, ценой опять же меньше 11 млн фунтов.
Когда я говорю Дереку, что, мне кажется, музей рассказывает лишь часть истории, тот в ответ говорит примерно то же, что и Бен‑Канаан: мол, музей посвящен богатым людям, то есть подчеркивается мысль, что евреи богатые. «Конечно, здесь жили и бедные евреи, — говорит Дерек. — Вон в том здании через дорогу была бесплатная еврейская столовая».
И лишь на выходе, миновав громадную дверь без мезузы, я оглядываюсь на некогда священное место и понимаю, что на самом деле не так с этим музеем. На первом этаже над картинами, изображающими русские церкви, висит огромная, во много раз увеличенная фотография прощального ужина 1930‑х годов: множество харбинских евреев в смокингах пришли попрощаться с очередным еврейским семейством, отъезжающим, как выразился Александр Галацкий, «НАВСЕГДА». Внезапно миазмы «еврейского наследия» улетучиваются, и открывается горькая правда: музей не дает никаких объяснений, почему такой процветающей общины больше не существует.
Харбин в целом довольно неприглядный город: бесконечные ряды многоэтажек в советском стиле тянутся до горизонта. Но исторический центр так тщательно реконструирован, что, если бы не толпы китайцев и не уличные знаки, можно даже вообразить, что ты в Европе. Исторический трехрядный Центральный проспект превращен в пешеходную зону, одновременно это и архитектурный музей под открытым небом: на сохранившихся зданиях — а из них 80% принадлежало когда‑то евреям — таблички, рассказывающие историю домов. Помимо всего прочего, в ходе реставрации вдоль улицы разместили громкоговорители, бесперебойно транслирующие громкую западную музыку — кому‑то показалось, что это добавляет аутентичности. При мне звучит «Эдельвейс» — «…эдельвейс, край родной мой храни». Мелодия мешает думать.
Дерек указывает на разные отреставрированные здания на главной и улице рядом с ней: еврейская аптека, еврейская бесплатная столовая, еврейский народный банк, множество частных домов, все эти помещения используются сейчас в другом качестве. Информация на плашках «архитектурное наследие», которыми снабжено каждое историческое здание, на редкость прямолинейна. «Этот особняк, — гласит типичная надпись, — построил еврей».
Самое впечатляющее здание на центральной улице, «построенное евреем», — отель «Модерн», история которого наглядно иллюстрирует «американские горки» еврейской общины в Харбине: ее взлет и падение. Отель «Модерн», построенный евреем‑предпринимателем Иосифом Каспе, с момента открытия в 1906 году считался образцом маньчжурского шика. «Модерн» — не просто роскошный отель, где часто останавливались знаменитости и дипломаты. Под его крышей располагался первый в Китае кинотеатр. Марку «Модерн» носили и предметы роскоши, производимые Каспе: ювелирные изделия и высококлассные продукты. Другими словами, «Модерн» был брендом.
Отель «Модерн». До 1940Википедия
Японцы, оккупировав Харбин, первым делом нацелились на «Модерн». Но Иосиф Каспе к этому подготовился. Его жена и двое сыновей еще раньше уехали в Париж и получили французское гражданство. Так что Каспе переписал «Модерн» на своего сына и водрузил над гостиницей французский флаг. Он полагал, что японцы не решатся на международный скандал ради того лишь, чтобы отобрать у него бизнес. Но он заблуждался.
В 1932 году Каспе пригласил своего старшего сына Семена, известного пианиста , выступить в Маньчжурии с концертами. В последнюю ночь концертного турне Семена похитили. Вместо того чтобы заплатить вымогателям огромный разорительный выкуп, Иосиф Каспе обратился за помощью во французское консульство. Это не помогло, вымогатели удвоили ставки, прислав Каспе по почте ухо сына. Через три месяца за городом было обнаружено тело Семена. Увидев обезображенное гангреной тело сына, Каспе лишился рассудка. Друзья увезли его в Париж, где он и скончался в 1938 году. Его жену депортировали, и она через три года погибла в Освенциме. Младший сын бежал в Мексику, где и умер в 1996 году. Говорить о Харбине он решительно отказывался.
Отель «Модерн» и сегодня принимает постояльцев, хотя звезд у него поменьше, чем у «Холидей инн» на той же улице — гостиницы, в которой остановилась я. Большое розовое здание с гламурными сводчатыми окнами и башенками все еще доминирует над Центральным проспектом, раскинувшись на целый квартал. Надпись «Модерн» кириллицей идет сверху вниз по углу фасада. Возле здания длинная очередь до следующего угла, и это в десятиградусный мороз. Очередь, объясняет мне Дерек, за знаменитым мороженым «Модерн». «Мы в Харбине любим поесть холодного на холоде», — усмехается он. И действительно, на улицах Харбина полно киосков, где продаются замороженные фрукты на шпажках. В семье Каспе смекнули и первыми в Китае наладили массовое производство мороженого. Не соблазнившись холодным лакомством, я захожу внутрь.
Пианист Семен Каспе, сын Иосифа Каспе
Холл современного «Модерна» обшарпанный и неприглядный, если не считать выставки, посвященной блистательной истории отеля. Начинает экспозицию бронзовый бюст Иосифа Каспе, тут же на стене — текст на китайском и английском, рассказывающий о достижениях корпорации «Модерн» и ее основателя — «еврея русской национальности господина Александра Петровича Каспе». (С какой стати «Александр» — загадка, ведь на бюсте по‑русски четко выведено: «Иосиф Каспе».) Как явствует из пояснения на стене, этот импозантный еврей создал в Харбине «передовой бизнес, включающий в себя отель, кинотеатр, ювелирный магазин и т. п.». «В последние годы, — говорится далее в тексте, — культурный бренд “Модерн” неуклонно консолидируется и развивается». Далее перечислены разные другие направления, которыми занимается легендарная компания, в частности именно корпорация «Модерн» долгое время отвечала за Харбинский фестиваль льда, и лишь несколько лет назад он перешел в ведение местных властей. «В настоящее время, — гласит текст, — группа “Модерн” <…> удерживает набранные темпы, создавая совершенно новую международную культурно‑производственную инновационную платформу». Потомки господина Каспе могли бы гордиться подобным «наследием», если бы хоть кому‑то из них довелось его унаследовать.
Но не будем придираться. Ведь отель «Модерн» явно гордится своим «еврейским наследием»! На его стенах красуются большие фотографии членов семьи Иосифа Каспе, есть и фото убитого сына — очаровательный юноша в тройке с белым галстуком позирует перед роялем. В витринах под стеклом «подлинные исторические предметы» из дома Каспе: серебряный канделябр, старинный телефон и даже самовар! А там, в довольно пыльной витрине почти у самого пола, — «принадлежавший семье Каспе набор иудейских ритуальных предметов домашнего обихода», и в их числе настоящее блюдо для седера!
Праздничный обед руководителей еврейской общины в отеле «Модерн». Харбин. 1930
Присев на корточки, чтобы лучше разглядеть экспонаты, я вижу в витрине два блюда. Блюдо для седера украшено по краю еврейским узором с бронзовым отливом, таким знакомым, словно из моего американского детства. Скептик во мне временно умолкает, пока я не обнаруживаю, что выгравированные на блюде надписи — английские. Второе блюдо керамическое, в ацтекском стиле, с намалеванной надписью «Мехико» — сувенир из 1980‑х, купленный в аэропорте. В эту минуту мне становится ясно, что экспозиция набиралась на eBay .
Я натягиваю балаклаву и снова выхожу на мороз, мимо сотни китайцев, требующих мороженого от Каспе, — я направляюсь в Старую синагогу, ныне концертный зал. В результате реставрации стоимостью немало миллионов долларов, проходившей под присмотром единственного еврея Харбина, здание стало частью целого Еврейского квартала, включающего в себя присоседившуюся музыкальную школу, когда‑то она называлась еврейской средней школой. Занимаясь этим проектом, Бен‑Канаан проявил дотошность: собирал и изучал старые фотографии и описания, чтобы как можно более точно воспроизвести ковчег с гранитной резьбой, символизирующей Десять заповедей, каменные колонны, галерею — когда‑то женскую часть здания, и скамьи с подставками для молитвенников. Единственная его уступка, признается он мне, заключалась в том, что он позволил сделать биму (возвышение перед ковчегом) пошире, чтобы на ней мог уместиться камерный оркестр. Билетер в будке не разрешает мне заглянуть внутрь, приходится купить билет на концерт: вечером играет струнный квартет.
Интерьер Старой синагоги меня поражает. Не знаю, чего я ждала, но уж точно не рассчитывала, что окажусь в синагоге, совершенно неотличимой от других городских синагог всего мира начала XX века, в которых я побывала, начиная от моего бывшего шула в Нью‑Йорке до более отдаленных — в Лондоне и Москве, Кейптауне, Буэнос‑Айресе и Мельбурне, — ведь, в какой бы части мира вы ни оказались, войдя в такое здание (как правило, для этого нужно пройти мимо вооруженного охранника), вы ступаете в священное место, как и в любой другой синагоге. Единственный еврей Харбина проделал потрясающую работу — такую потрясающую, что, войдя в большой зал и увидев впереди огромный ковчег со знакомой надписью на иврите: «Знай, перед Кем стоишь», — я по привычке прислушиваюсь: давно ли началась служба и не слишком ли я опоздала, вдруг уже приступили к чтению Торы? Не лучше ли мне сесть подальше? Однако включается логика, и я смотрю, какой номер места указан на моем билете.
Но стоило мне сесть в третьем ряду, как руки сами потянулись к углублению в передней скамье, нашаривая молитвенник, которого нет. И в памяти сами собой всплывают все те слова, которые я произносила в таких же залах всю сознательную жизнь, те самые слова, которые твердили люди, собиравшиеся в таких залах на протяжении последних двадцати столетий, в Явне и Пумбедите , в Алеппо и в Риме, в Марракеше и Нью‑Йорке, в Кейптауне, Буэнос‑Айресе и Харбине, обратившись в сторону Иерусалима. Я трепещу, таращу глаза. В этот миг я знаю — это ощущение выше пространства и времени, — перед Кем стою.
Потом на биму перед ковчегом поднимается китайский струнный квартет, и, вместо того чтобы поклониться ковчегу, музыканты кланяются мне. Свет гаснет, квартет играет, причем очень хорошо, «Пятый венгерский танец» Брамса, «Ромео и Джульетту» Чайковского, а затем почему‑то «Хлопкоглазого Джо» .
И вдруг я понимаю, что страшно устала.
А в промежутке между двумя синагогами, книжным магазином в стиле Belle Époque , названным в честь Николая Гоголя, полыньей, где купаются в 30‑градусный мороз, и сотнями мертвых евреев, я побывала в Парке уссурийского тигра: 700 тигров этого редкого вида сидят и лежат в вальяжных позах за высокой сетчатой оградой или расхаживают туда‑сюда в отдельных клетках, как будто в зверином исправительном лагере. Здесь, покатавшись на автобусе в тигровую полоску по голым холодным площадкам с осоловело глядящими тиграми, я поддаюсь на уговоры и покупаю куски сырого мяса — поскольку, как объясняет Дерек, тигров здесь держат впроголодь в расчете на то, что их подкормят туристы. Со странным чувством неловкости и любопытства, которое возникало у меня при осмотре различных «памятников еврейского наследия», я подхожу к женщине, продающей ведрами свежую свинину, которую посетители скармливают тиграм, поддевая щипцами и просовывая сквозь ограду. Как вариант, продавщица предлагает мне купить живую курицу и спустить ее в вольер к тиграм через специальный куропровод. В первый раз в жизни я покупаю свинину.
Пока я силюсь подцепить щипцами скользкие куски мяса, мне приходит на память одна история из Талмуда («Величайшей еврейской книги о том, как делать деньги»): некий раввин утверждает, что последнее, что создано за семь дней творения, — первые в мире щипцы, потому что выковать щипцы возможно лишь с помощью других щипцов, и эта история о человеческой ограниченности так озадачивает, что ее нелогичности просто не замечаешь. Когда же мне наконец удалось справиться с куском мяса, пребывавшие в прострации тигры вдруг, как в мультике, злобно ощерились, кинулись в мою сторону — и стали драться за ошметки мяса, сотрясая стальную советскую ограду. Я смотрела на этих полумифических пленников с тем же странным чувством, уже знакомым мне по этой поездке: когда с виноватым видом бросаешь подачки чему‑то прекрасному, запертому под витринным стеклом. Чуть позже я наткнулась на статью в «Нэшнл джиогрэфик», где говорилось о том, что «зоопарк» на самом деле — тигриная ферма, и этих занесенных в Красную книгу животных (в дикой природе на северо‑востоке Китая их насчитывается всего семь особей, что превышает численность евреев в данном регионе на 700%), разводят для охоты и производства традиционных лекарств. Все это смахивает на ловкий развод. Ну, или на показуху.
Харбинский фестиваль льда — самая впечатляющая из всех показух — превзошел все мои ожидания. Он больше и по масштабам, и по изобретательности, чем я себе представляла по фотографиям и видео, из‑за которых и поддалась соблазну съездить в Харбин. Разные люди в сети предупреждали, что выдержать это мероприятие непросто, поскольку много времени придется проводить на трескучем морозе, да еще ночью. Но я сама удивляюсь, как легко мне все это дается. Из экипировки нужны всего лишь термобелье, три свитера, одна флисовая толстовка, одна куртка, шарф, шапка, балаклава, две пары варежек, три пары треников, лыжные штаны, три пары шерстяных носков, грелки для рук, которые я засунула в варежки, и ботинки, и шипы на ботинках — и можно гулять смело. Мне говорили, что я не выдержу на морозе больше 40 минут. Я хожу тут уже три часа, а со мной еще примерно 10 тыс. товарищей, тоже решивших в этот вечер посетить фестиваль, но толкучки на почти бескрайних пространствах парка даже и близко нет.
Среди ледяных замков и ледяных крепостей, окружающих снежного Будду размером со школьное здание, я узнаю безвкусно подсвеченные неоном версии мест, которые повидала в реальности, и в уме начинаю вести им учет, как Вениамин Тудельский: Большая пагода диких гусей в Чанъане, Летний императорский дворец на окраине Пекина, ворота Запретного города, Шартрский собор, кампанила собора Святого Марка, что возле первого еврейского гетто в Венеции, Колизей, построенный рабами‑евреями, вывезенными из Иерусалима в Рим. Я брожу среди светящихся конструкций, то и дело меняющих цвет — в каждом куске льда мигают светодиоды, — мимо мостов и круглых «лунных» ворот, поднимаюсь по лесенкам и спускаюсь с горок, огибающих ледяные замки. В Китае множество громадных, аляповатых, экстравагантно безликих памятников, построить которые можно, только имея дешевую рабочая силу, — будь то 2000‑летняя гробница с 10 тыс. терракотовых воинов в Сиане, или средневековая Великая китайская стена возле Пекина, или башня «Восточная жемчужина» в Шанхае. Харбинский фестиваль льда — колоссальная флуоресцентная противоположность камерному и утонченному. Поражающая воображение и бессмысленная. Более поразительной рукотворной вещи мне видеть не довелось.
Но самое удивительное то, что все тут временное. Пройдет месяц, и эти громоздкие конструкции начнут таять. Однако вопреки моим предположениям ледяной город исчезает не сам по себе. На самом деле с наступлением оттепели снова приходят 10 тыс. рабочих — они разбивают миллионы ледяных блоков, вынимают из них электрогирлянды, а потом увозят и сбрасывают в реку. И начало, и конец фестиваля абсолютно неестественны.
Ничто не исчезает просто так. Покидая Харбин, я вспоминаю Ханну Агре, последнюю еврейку Харбина, — безумная старушка отказывалась уезжать из города, когда все остальные евреи уехали, и умерла в одиночестве в 1985 году в переделанном в квартиру казенном помещении на втором этаже Старой синагоги, через 23 года после того как город оставила последняя еврейская семья. И пока я еду по заброшенным промзонам и бесконечным эстакадам в аэропорт, меня вдруг осеняет мысль: а может, никакая она не безумная. Может, ей просто не хотелось уезжать по чьей‑то указке. Может, она в действительности делала то, к чему остальные харбинцы тщетно стремились всю оставшуюся жизнь, когда собирались в Сан‑Франциско или Тель‑Авиве поиграть в маджонг или поделиться фотографиями самоваров и меховых шуб. Может, она хотела сохранить замок, построенный ее семьей, пусть и закованный в лед.
Когда я подъезжаю к аэропорту, утренний шведский стол в «Холидей инн» с питахайей и личи кажется далеким воспоминанием, я проголодалась. По счастью, прямо рядом с моим выходом на посадку — современная на вид закусочная, из тех, где на стильных кирпичных стенах старые черно‑белые фотографии в рамочках. Читаю название: «Модерн 1906».
Верится с трудом, но нет, это снова он: бизнес Иосифа Каспе. И, словно в ответ на мои сомнения, огромный плоский экран на кирпичной стене загорается — всплывает фотография семейства Каспе, затем лицо одного из Каспе. Я, не отрываясь, смотрю на фотографии, пока они, мигнув, не исчезают, смотрю на эту убитую семью, потом на Каспе — человека, который построил город, а в результате потерял и сына, и имущество, и рассудок. И меня коробит от «успеха» этого бизнеса, который каким‑то чудом перенесся в наше время из 1906 года благодаря запредельно наглым разглагольствованиям насчет корпоративного «наследия», благодаря долговечности и прекрасному качеству наворованного. Снаружи –20, но я покупаю себе мороженое, выбрав из всех сортов «Оригинальное». Холодное лакомство тает на языке, и когда я прячу сдачу — китайскими монетами, — уже успело растаять.
Праздничный обед руководителей еврейской общины в отеле «Модерн». Харбин. 1930
Сижу в последнем ряду на борту рейса «Эйр Чайна» из Харбина — единственная пассажирка с Запада. Пахнет жареной свининой. Мысленно вижу, как Александр Галацкий уезжает из Харбина «НАВСЕГДА»: на поезде до Шанхая, оттуда морем — до Цейлона и далее по Суэцкому каналу, спустя всего девять лет после того как вместе с матерью, прижимавшей к груди узелок с одеждой, начал свое путешествие на восток по Транссибирской магистрали. Жизнерадостная мультяшная панда на экране передо мной рассказывает о правилах безопасности в самолете, в том числе, как вести себя в случае «аварийного окапывания» — погрешность перевода с китайского. Я представляю себе Клурманов, Каспе, Наумсонов, которые, чтобы не пропасть, окапываются и окапываются, как им и положено, ведь этого от них ждут. Я смотрю мультик и вспоминаю другой, простенький, про отважного путешественника Вениамина Тудельского, как он подробно и с восхищением описывал встреченные им на пути еврейские общины — бодрых и жизнерадостных людей: им не приходилось окапываться, и города их не растворялись бесследно.
Через две минуты после взлета Харбин пропадает из иллюминаторов. Внизу лишь заснеженные поля и сверкающий на солнце льдистый ободок реки. Земля обширна и пуста. Огромный город исчез. 
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..
.jpg)
Афанасия Фета отчего-то записали в антисемиты наравне с Достоевским и Гоголем. Что особо отличает Фета – так это популярная городская легенда о его еврейском происхождении, прочно укоренившаяся в русском сознании. Правды в ней, увы, мало, но и антисемитом Фет прослыл необоснованно: в своих стихах евреев он только восхвалял..jpg)
Уже в советское время два видных мемуариста пересказали легенду о еврейском происхождении Фета, дополнив её непонятно откуда взявшимися подробностями. Так, народный художник СССР Игорь Грабарь в 1937 году написал: «Давно было известно, что отец Фета, офицер русской армии двенадцатого года, Шеншин, возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной корчмы красавицу-еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней. Не прошло и несколько месяцев, как она родила сына, явно не Шеншина, который и стал впоследствии знаменитым поэтом, взявшим фамилию матери. Отцу стоило больших усилий усыновить его, что удалось лишь много лет спустя благодаря большим связям. Официально считалось, что Фет – законный сын Шеншина. Что он был сыном кенигсбергского корчмаря – было секретом полишинеля, но сам поэт это категорически отрицал». По утверждению Грабаря, доказательства сумел найти директор Третьяковской галереи Черногубов, вспомнивший, что Фет всегда держал под подушкой конверт с надписью: «Вскрыть после моей смерти», и ознакомившийся с содержанием конверта после кончины поэта..jpg)
Илья Эренбург в воспоминаниях «Люди, годы, жизнь», изданных в 1960-е годы, снова пересказывает эту легенду, но уже со ссылкой на другого «свидетеля»: «Н.П. Пузин, племянник Фета, рассказывал мне, что поэт узнал из письма-завещания своей покойной матери, что его отцом был гамбургский еврей. Мне рассказывали, будто Фет завещал похоронить письмо вместе с ним – видимо, хотел скрыть от потомства правду. После революции кто-то вскрыл гроб и нашел это письмо»..jpg)
Генеалогия родного отца Фета также хорошо известна. Какой там гамбургский еврей? Какой кенигсбергский корчмарь? Изучена и генеалогия его матери. Происхождение родителей Фета в свое время изучали главные в мировой истории специалисты по чистоте расы: в 1942 году в Германии была опубликована статья Р. Траутманна «Мать А. Фета-Шеншина». В 1990 году в еженедельнике «Литературная Россия», известном своей крайне реакционной позицией, был впервые опубликован ее перевод на русский язык. Согласно изысканиям немецкого ученого, мать Фета была истинной арийкой и представительницей старинного дворянского рода..jpg)
Хотя и второе встречается: «Кому довелось на веку таскаться на почтовых зимою по жидовским трактирам – поймет нетерпение, с каким я стремился довезти свою бедную Надю до Киева». Или: «Брат прибегал к услугам жидков, переносивших его на спине в виде контрабанды через пограничное болото» – речь идет о брате поэта, Петре, который хотел попасть добровольцем на сербско-турецкую войну, не имея загранпаспорта. Или в письме Л.Н. Толстому: «Земля-кормилица скупа, как жид» – это уже не столько безобидно, но волне в духе того времени..jpg)
В другой статье Фет упоминает двух евреев из .jpg)
А вот в стихах, по которым лучше судить Фета, а не по публицистике, мы слышим уже совсем другие нотки – ветхозаветные мотивы. А в стихотворении «Аввадон», в котором упоминаются шестикрылый ангел, а также лев, телец и орел из пророчества Иезекииля – прямо-таки еврейские мотивы.
