ПОДЖОГ - ЭТО ВОЙНА

Шмуэль Сакет

Поджог - это война

За прошедшую неделю в еврейских поселках возле границы с Газой разразилось более 100 различных пожаров. Пожалуйста, прочитайте эти 3 цитаты из 3-х разных источников информации за 3 разных дня:

Fox News; «Воздушные бомбы, выпущенные из сектора Газа, в среду привели к 19 пожарам на юге Израиля…»

YNET; «В четверг на границе Газы вспыхнуло 19 пожаров из-за зажигательных воздушных шаров, отправленных из сектора Газа. Большинство пожаров вспыхнули в районных советах Шаар-ха-Негев и Эшколь… »

Jewish Press; «В пятницу террористы ХАМАСа устроили 14 пожаров на юге Израиля, выпустив еще больше зажигательных воздушных шаров…»

Эти цитаты взяты из среды, четверга и пятницы прошлой неделе, когда было начато 52 пожара! Это в дополнение к сотням пожаров, которые начинаются каждую неделю в течение последних нескольких месяцев! Можете ли вы представить себе боль и страдания тех бедных евреев, которые там живут? Можете ли вы представить себе ущерб, нанесенный полям, домам и повседневной жизни наших братьев? К сожалению, многие люди спросят; «Ну, что они там делают? Скажите этим евреям, чтобы они переехали в Нетанию или Рамат-бет-Шемеш… ». Мой ответ на этот вопрос очень прост: нужно избавляться от людей, разжигающих огонь, а не от тех, кому причинен ущерб!

Особенно огорчает, что топливо, используемое для поджегов, отправляется в Газу через Государство Израиль! Чуть менее года назад Организация Объединенных Наций разработала одностороннее перемирие, при котором Израиль разрешает доставку топлива в Газу. Катарское государство платит за это топливо, а так же должно было помочь жителям Газы с оплатой электричества. Вплоть до одностороннего перемирия в Газу поставляли электроэнергию всего 6 часов в день, а теперь электричество - 12 часов в день. Причина, по которой я продолжаю писать «одностороннее перемирие», заключается в том, что соглашение заключало в себе полное прекращение огня между ЦАХАЛом и ХАМАСом. С момента заключения этой сделки Израиль не выпустил ни одной пули в Газу, но ХАМАС выпустил более 500 ракет и послал около 1000 бомб с воздушными шарами. Да, перемирие «одностороннее», и мы продолжаем передачу топлива в сектор Газа.

Мне было трудно смотреть недавнее интервью по израильскому телевидению, взятое у жителей еврейских общин, проживающих в этих районах. Люди говорили о затрудненном дыхании, зуде в глазах и испуганных детях. Фермеры буквально плакали, когда говорили о том, как их поля горят у них на глазах. Пожарные сказали, что они не могут справиться с нагрузкой и что они терпят крах из-за экстремальной летней жары.

Что наши источники в Торе говорят об этом? Если эти воздушные шары предназначены для того, чтобы наносить ущерб собственности, а не убивать людей, каков должен быть наш ответ? Талмуд (в Эрувин 45a) говорит о такой ситуации очень ясно; «В случае нападения на город недалеко от границы еврейского района, даже если они (враги) посягнули не на жизнь, а только на солому, которая не стоит больших денег - мы можем выступить против них со своим оружием и даже нарушить для этого Шаббат» ( комментарии ArtScroll).

Следует отметить, что в качестве первоначального примера Талмуд заявляет, что «Вавилон подобен городу, расположенному недалеко от границы, и он может быть защищен в Шаббат даже против грабителей, пришедших за деньгами», потому что он находится недалеко от еврейского города Нехардеа. Итак, дорогие друзья, если Талмуд беспокоился о том, что случится с евреями Нехардеи, если враг захватит собственность в Вавилоне, насколько мы должны беспокоиться о таких городах Израиля, как Беэр-Шева и Ашкелон, если героические евреи в Шаар А-Негев вынуждены уйти и покинуть свои дома и поля. Поэтому не позорьте себя, спрашивая: «Почему бы им просто не переехать в другое место?». Скорее мы должны всячески помогать евреям, а израильское правительство должно послать святых солдат ЦАХАЛа, чтобы навсегда покончить с террором, угрожающим этим поселкам.

Fox News на 100% прав, когда они пишут «воздушные бомбы», и каждая такая бомба является актом войны. Международное право позволяет стране должным образом защищать себя от военных действий, и Тора, как мы видели выше, также допускает это. Удивительные и героические евреи, живущие в этих общинах, должны знать, что ЦАХАЛ применит всю свою силу против врага. Мы не можем и не будем терпеть эти террористические акты.

Давайте все помолимся, чтобы Всевышний послал нам, лидеров, которые будут руководить государством Израиль в соответствии именно с такими ценностями. Новые выборы в Израиле пройдут в середине сентября, и я надеюсь, что партия Зеут, чья позиция состоит в том, чтобы вновь завоевать Газу и сделать ее неотъемлемой частью Государства Израиль, пройдет в Кнессет. Я обещаю вам, что когда это произойдет, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы евреи больше не жили в страхе. Напротив! Мы будем строить и развивать Эрец Исраэль, чтобы каждый еврей в мире смог вернеться домой.

И пусть единственным огнем в стране будет огонь, на котором готовят восхитительные гамбургеры и стейки на гриле!
А еврейские жизни и еврейская собственность не должны подвергаться опасности!

Перевод сайта партии "Зеут"

БРАТЬЯ ИЛИ "БРАТВА"

Арье Малкиш (Вудка)

Братья или "братва"?

Хотя я странная птица – верующий из бывшего СССР, особого душевного конфликта это сочетание у меня не вызывало. Я из тех "хардальников", которые считают счастьем строить свое государство, служить в еврейской армии, защищать с оружием в руках родную еврейскую землю и свой народ. Честно признаюсь:был у меня случай отказа выполнить приказ командования. Служил я тогда в Хевроне, и по чистой случайности услышал по рации приказ тогдашнего министра обороны товарища Рабина разогнать с максимальным применением насилия демонстрацию протеста хевронских евреев, одного из детей которых серьезно ранил ножом арабский террорист. Я – без всяких совещаний с раввинами – наотрез отказался участвовать в этой операции. Офицер, уважавший меня за боевое прошлое, спросил причину отказа. Он не знал, что содержание акции известно мне заранее. Я ответил ему, что если бы хотел воевать против евреев, то мобилизовался бы в КГБ, а не в ЦАХАЛ.

В лихие ословские времена и в период борьбы против депортации евреев из ГушКатифа я участвовал в демонстрациях протеста. Как правило, там преобладали вязаные кипы. Основная масса светских была либо пассивна, либо одурманена тотальной левой пропагандой по всем каналам. Когда же я узнал о такой же демонстрации "русских", то был не только приятно удивлен, но и появился на ней с самодельным плакатом: "ДЕПОРТАЦИЯ ЕВРЕЕВ = ФАШИЗМ", чем вызвал немало шума и фотографий в прессе. Меня же самого потряс такой яркий патриотизм людей, вроде бы ассимилированных иной культурой. И это несмотря на то, что их головы явно никогда не соприкасались ни с кипой, ни с ТАНАХОМ, ни стефилин… Просто они этой левой болезнью уже более чем объелись и приобрели, казалось бы, непробиваемый иммунитет от нее. Думаю, что именно добавка этого электората спасла тогда Страну от гибели!

И вдруг пару месяцев назад Либерман совершает свой знаменитый акробатический кульбит и, как флейтист из немецкой сказки, ведет за собой завороженных детей советской диаспоры – топиться…Как ему это удалось? Как настоящие патриоты помогут ему перетащить свои драгоценные мандаты в левый лагерь, из спасения – прямо в пекло?! А ведь все к этому идет! Как отыскал он ключ взлома "русского" иммунитета?

По-видимому, от левизны-то "русские" отошли, она вызывает у них заслуженную рвотную реакцию, да и антисемитизм помог им понять свое место на глобусе и без соприкосновения с запретной синагогой, но вот идишкайт (еврейское мышление и образ жизни) так и остался для них недосягаемым. Сознается ли это или нет, но они жестоко ограблены Совком, и не только материально. У них отобрали еврейскую душу! А без глубоких корней в родной почве выкорчевывает ветер и вековые деревья, как это объясняют наши мудрецы в "Поучениях отцов (Пиркейавот)".

Это непростая трагедия – оказаться чужим среди своих, и нет от нее избавления без стремления укорениться в своем, а не враждовать против него по привитым антиклерикальным лозунгам Ленина-Сталина, подхваченным Либерманом на русском, а Лапидом – на иврите. Ведь почему коммунизм так люто враждовал с якобы несуществующим Б-гом? Потому что у Него - "не укради", а у нас – грабь награбленное! (Включая ниву и клячу крестьянина и инструменты ремесленника). У Него - "не убий", а у нас - НКВД и ликвидация миллионов, как класса! Не хотим ограничений! Все дозволено (нам, ленинам-сталинам, а не вам!), а для этого Его надо убрать из нашей жизни любой ценой! Именно полнейшая ликвидация самых священных основ человеческого общества и погубила режиматеистической диктатуры. Мало нам того горя, хочется повторить? Неужели все что мы усвоили из великой русской культуры – это философия Смердякова из "Карамазовых"?

Почему до сих пор ничто не мешало Либерману заседать десятки лет в правительствах с участием религиозных? И при этом не запугивать никого страшилками про "государство Галахи", "фаланги" ипрочую чушь? Где этот самый "религиозный диктат"? На "парадах гордости", которые "русским" отвратительны ничуть не меньше, чем верующим?

И что такого ценного сделал Либерман за свою столь долгую политическую карьеру, что с ним надо носиться, как с писаной торбой? Хания и Синвар до сих пор трясутся, услышав его грозное имя, но не от страха, а от смеха! А его идеи? Например, отдать террористической автономии Нахаль Ирон (Вади Ара) и "Треугольник" - внутри "Зеленой черты"! До такого даже Мерец с коммуняками не додумались… В свою бытность министром обороны он продлил еще на целых 6 лет прерогативы Шарона Афека как Генерального Прокурора ЦАХАЛА. Речь идет о левом гомике, паровозе "дела Азарии", заслугами которого солдаты теперь боятся стрелять в террористов, чтобы и их не засудили! Сколько людей уже погибло, и сколько еще погибнет из-за одного только этого подлого назначения!

А его друзья? Мухаммад Рашид, министр финансов арафатовского террора, и Мартин Шлафф, агент Штази, разбогатевший на поставках Восточному блоку товаров двойного назначения. Шлафф обожал Арафата, на личном самолете спас его из ливанской ловушки в 1982 году, а потом построил ему казино в Иерихоне и пытался разрабатывать газ у берегов Газы, чтобы в пае с террористами заработать на этом дополнительные миллиарды. А без левого правительства уступок и отступлений это не пойдет! Вот почему надо срочно засудить Натаниягу, отмазать Либермана и антирелигиозной пропагандой, вызывающей почти безусловный рефлекс рычания павловской собачки, перетащить ваши голоса из правого лагеря в левый…

Ну вот, господа, круг замкнулся. Вот для чего понадобились эти странные перевыборы! А теперь крепко призадумайтесь, кто мы с вами: все еще братья по Израилю, или уже зазомбированная братва товарища Шлаффа, которая вот-вот превратит нашу ныне процветающую, сильную и уважаемую Страну в объект обстрелов, взрывов и отстрелов из отдаваемых смертельному врагу Иудеи и Самарии, территории которых у всех нас буквально под боком! Подельник Шлаффа неплохо заработает на взломе нашего иммунитета, мы же проиграем абсолютно все, включая жизнь.

7.2019

ПАМЯТЬ О ХРАМЕ

Моше Фейглин

Память о Храме

Я не религиозен - я просто еврей. Поэтому я не могу просто похоронить память о Храме. Как бы я ни старался его спрятать - он всегда как бы выглядывает у меня из-за плеча.

Мне говорят: «Твоя программа нам нравится, но я не буду голосовать за тебя, потому что ты хочешь Храм ...»

------

В течение многих лет я занимался почти всеми аспектами нашей жизни, уточняя планы по решению основных проблем Государства Израиль. Я говорил на каждом выступлении об экономике и безопасности, образовании и жилье, дороговизне и системе правосудия. И тем не менее, Храм, как будто преследовал меня. На меня показывали пальцами и твердили: «Храм! Он хочет построить Храм!»

Странно ... У меня нет никаких оперативных планов относительно Храма, в платформе партии Зеут вы не найдете главу о строительстве Храма. И все же обо мне говорят именно так.

Внезапно я понял, что на самом деле люди не против. Это не какая-то злобная пресса, пытающаяся напугать публику. На самом деле журналисты уважают меня и заинтересованы выслушать. Даже самые близкие люди, которые заинтересованно слушают и считают, что у меня есть важные идеи и предложения, даже они видят мое желание отстроить Храм, как бы я ни старался надеть маску «нормального» человека.

«Нельзя убегать от этого», - говорю я себе. «По-видимому, Храм у меня в душе. Нельзя обходить эту тему молчанием и прикрываться тысячей других важных планов. Потому что в конце концов люди правы: все мои идеи и планы приходят именно оттуда, от желания восстановить Храм».

Но, увы, у меня нет подходящих слов. У меня нет слов, чтобы объяснить, потому что нет соответствующего языка, нет понимания проблемы, нет места для этой темы в общественном дискурсе. И нет смелости мечтать.

Я привык избегать прямой конфронтации и отвечал на вопрос кратким объяснением, что Храм не будет восстановлен, пока мы ВСЕ этого не захотим.

«Я хочу построить Храм, но я не могу построить его без вас», - ответил я однажды на прямой вопрос журналиста. Его жесткость сменилась улыбкой. «Тебе придется долго ждать», - сказал он. «У меня есть терпение, - ответил я.- Храм не будет построен по закону, принятому одной только коалицией. Храм будет построен так же, как была дарована Тора, когда все были как один человек с одним сердцем. Мне нужно, чтобы вы вместе со мной понесли камни для Храма на гору», - заключил я. С тех пор я использую этот патент всякий раз, когда мне задают вопрос о Храме.

Такой ответ точный и в то же время на самом деле он не правильный. Мой ответ невероятно точен - он основан на источниках и ссылках. Но все же время это уклонение от ответа, потому что на самом деле не решает проблему. Ведь после такого ответа мой собеседник думает так:

«Ты мечтаешь о Храме, но твоя заветная мечта - это мой кошмар! Что ты на самом деле объясняешь мне? Что ты действительно сумасшедший, но ключ от сейфа хранится у меня и поэтому мне нечего бояться? Ты призываешь меня не волноваться, потому что твое сумасшествие под контролем?

Я - «израильтянин», продукт Просвещения, я - представитель «нового израильского народа», который сбросил бремя Всевышнего и создал для себя государство и гражданский суверенитет. Я хочу заменить свое самоопределение и стать вместо еврея - израильтянином. И ты, Фейглин, в своих мечтах о Храме, полагаешься на меня? »

Вот так примерно думает мой светский оппонент. Поэтому вместо того, чтобы просто вручить таким как он этот «ключ от сейфа», я хочу медленно и осторожно открыть его вместе. Я тоже боюсь, я тоже не знаю, что там. Но, как ребенок, которого учат гладить собаку, я чувствую и желание и страх одновременно. Позвольте мне поделиться с вами своими чувствами, давайте вместе преодолеем страх. Может быть, если мы отбросим наши страхи, нам откроется любовь.

----------

"Кому нужен весь этот Ватикан?" - говорил Моше Даян и пытался предотвратить освобождение Старого города Иерусалима в 67 году. Бен Гурион еще до того, в 48м году вывел подразделение Пальмаха из Еврейского квартала и оставил Старый город и населяющих его евреев Иордании ...

Но Иерусалим не отчаялся и позднее, в шестидневную войну вынудил нас освободить его.

Моше Даян поспешил вручить ключи от Храмовой горы мусульманскому Вакфу. Только чтобы не было нас в руках Храмовой горы!

Храмовую гору заменили Западной стеной (Стеной плача) и превратили ее в синагогу. Так сохранили иудаизм не как живую традицию, а как "религию", как в во временя рассеяния!

Так сохраняется наш иудаизм как засохшая музейная религия, как опиум для масс, чтобы сделать евреев "нормальными" любой ценой, чтобы вместо евреев мы стали новым народом "граждан Израиля".

Недавно, когда арабы убили двух полицейских на Храмовой горе, там при входе были установлены металлоискатели. Тогда арабы стали угрожать, что они не будут подниматься на Храмовую гору. Нетаньяху уступил и снял их. Потому что мы, как народ, боимся остаться один на один с Храмовой горой, со своим национальным самоопределением, со своей судьбой и исторической задачей. И с Землей Израиля ...

-------

Религиозные, конечно, сотрудничали со светской властью в деле передачи мусульманам Храмовой горы, потому что нет ничего более «антирелигиозного», чем Храм. Без него Иерусалим является городом всех религий, но с ним - сама эта «религиозность» заканчивается.

С Храмом народ Израиля возвращается к самому себе - к культуре Третьего Храма и к своей универсальной задаче - провозгласить человеческую свободу и исправление всего мира, созданного Всевышним, тем Единственным, которому стоит поклоняться, а не царям из плоти и крови.

Мы «сделали алию», поднялись как народ, и наш язык также «сделал алию», но наша Тора - наше учение все еще находится в изгнании, в своей сжатой религиозно-общинной конфигурации, в форме, приспособленной для людей без своей страны и без исторической задачи. Естественно было восстать против этой галутной религии, чтобы вернуться к независимости и самостоятельности. Многие религиозные не хотят Храмовой горы, а хотят оставаться с таким галутным иудаизмом в виде религии.

Но я не религиозен - я просто еврей. Поэтому я не могу просто похоронить память о Храме. Как бы я ни старался его спрятать - он всегда как бы выглядывает у меня из-за плеча.

В конце концов светские заставят религиозных отстроить его.

Это похоже на романтическую историю о влюбленной девушке, которая, пугаясь брака, постоянно отрицает свою любовь. Сначала ей это удается, но девушка не находит себе места. В ее жизни нет смысла. Ей предлагают различных женихов: социализм, капитализм, хай-тек и успех, но они не дают ей ощущения полноты жизни. В конце концов, вся ложь исчезает, и любовь прорывается. В самом конце, даже религиозные это поймут.

Все нас пугают: «Вы сидите на пороховой бочке»! Но верно обратное - пренебрежение Храмовой горой и своей еврейской идентификацией - вот что вызывает на нас огонь.

Для того, чтобы установить мир, нужно четкое самосознание, нужно понимать, где кончается "я" и начинается другой, только так возможно сосуществование. Израиль - не знает, где находятся его границы, потому что мы боимся определить себя, как народ, боимся своей национальной задачи, боимся Храма.

-------

У меня нет слов ... но у меня есть мелодии.

Потому что, как объяснить словами слепому от рождения разницу между синим и красным?

И поскольку я тоже слепой, в моем сердце звучит мелодия любви, но я тоже слеп.

Храм был разрушен 2000 лет назад, что я могу вспомнить? О чем я тоскую?

Это правда, я не видел Храма. Но он хранится в нашей коллективной памяти, и не просто хранится - он остается живым! До недавнего времени даже Хаим Хефер и Йорам Гаон не смущаясь пели песни о Храме.

В нашей коллективной психике есть мелодии, которые сохраняют память о Храме и вызывают стремление к нему. Такое воспоминание - это то чудо, которое сохранило нашу национальную идентичность. Тоска по этой «бочке с порохом» на самом деле является причиной того, почему мы, как народ, остаемся на исторической сцене, и почему мы вернулись и создали государство. Последнее, чего хочет это государство - это восстановить Храм, но без Храма пропадает цель и смысл, которые придает существованию вкус и ценность.

Когда Храмовая гора переименовывается, государство Израиль разваливается. Храмовая гора, как сердце, посылает поток крови, который пронизывает все тело. Когда сердце слабеет, крови недостает в конечностях - в Сдероте, в Ашкелоне, а иногда даже в самом центре - в Тель-Авиве и Беэр-Шеве. Нация, которая избегает своей задачи и пренебрегает своим сердцем, обязательно потеряет и остальную часть тела. Теперь у нас на юге смирились с похищением людей. Позже болезнь распространится и на центр тела.

-------

Когда я думаю о Храме, я думаю о человеческом разуме. У меня была причина задуматься о нем - мой сын, Давид лежал без сознания в течение трех месяцев из-за серьезной травмы головы и по милости Творца вернулся к жизни.

Ум - это место, где мысли встречаются с действиями, физика с метафизикой. Храмовая гора и Храм - это мозги мира, место, где творение встречает Создателя, разум встречает тело. Храм - это место, где перст Божий касается нас и воскрешает человечество.

Храм - это дом Царя Царей, Создателя Мира, это его королевский дворец, здесь, среди нас, в Иерусалиме.

Храм - это истинная весть о свободе. Никакая плоть и кровь не будут царствовать над нами, потому что у нас уже есть Царь!

От фараона и Ахавероша до Гитлера и Сталина (да сотрутся их имена) все тираны, мечтающие о власти над миром, приходят к выводу, что все евреи должны быть уничтожены, потому что нас нельзя поработить. В лагерях уничтожения и различных гулагах мы всегда остаемся евреями, свободными людьми, потому что над нами уже есть Господин. Наше имя, Исраэль, на иврите означает «Исрор Эль» - «будет править Господь».

Уже три тысячи лет со времени исхода из Египта мы несем идею единобожия и освобождения от языческого порабощения . У входа в Верховный суд США находится статуя Моисея - Моше Рабейну. И так же, как мы вернулись на свою землю и к своему языку, как и предполагали пророки и вопреки всем законам истории, так мы восстановим на Храмовой горе Царский дворец для Царя мира, давшего свободу всему человечеству, как говорится в пророчестве.

Тираны не могут этого вынести - поэтому они хотят уничтожить нас.

----

«Со дня разрушения Храма жизнь утратила вкус», - говорят наши мудрецы. Проще говоря, - душа отделилась от тела и забрала вкус жизни.

Ну и что? Разве сегодня мы не живы? Наверное, не совсем. Мы живем как будто больной с тяжелой травмой головы или с болезнью Паркинсона - борясь за жизнь.

Откуда я могу это знать? Может быть, как раз так и должно быть? Я не знаю, но моя еврейская идентичность, наша коллективная память стучит в мою дверь и настаивает на том, что есть другая жизнь. Есть цвета - красный и синий, есть ароматы, есть опыт, которого я не знаю и по которому я скучаю, хотя я никогда лично так не жил, но коллектив, к которому я принадлежу, сохранил их в своей памяти.

Это воспоминание, это стремление продолжают стучать в мою дверь, и не только в мою.

«Возможно, когда сыновья пророков вернутся на свою землю, и вернется язык Танаха, выйдет из Сиона благая весть и спасение мира»- так писал лорд Бальфур после миллионов трупов Первой мировой войны. Он дал нам декларацию, которое дает нам право на нашу страну. И это благодаря памяти о Храме. Так благодаря тоске Бальфура о Храме мы получили страну.

«Если вы не переместите посольство в Иерусалим, мы не будем голосовать за вас снова», - говорят евангелисты президенту Дональду Трампу, и посольство переводится благодаря Храму.

Человечество стремится к Храму.

Когда мир видит, что мы, как возрождаемся феникс и возвращаемся спустя 2000 лет, как перелетные птицы с каким-то мощным внутренним компасом, он удивляется и ожидает от нас благой вести. И когда мы уходим от своей задачи, ожидание сменяется гневом, и антисемитизм снова возрастает.

«Мы мечтали о месте, где будет написана новая Книга Книг для спасения мира, ведь вы избранный народ… Весь мир возлагал на вас надежду, а что вы сделали…", - такими словами британские университетские руководители объяснили президенту колледжа Сапир свое разочарование по отношению к нам и то, почему они отказывают Израилю в легитимности.

------

У меня нет слов. Наш нынешний язык неуклюж. Храм - это одновременно безопасность и поэзия, он самый национальный и самый универсальный, самый личный и самый публичный. Храм определяет то, кем мы являемся, он - цель и смысл. Когда мы отрицаем его и выбрасываем из наших сердец, когда мы перестаем мечтать - мы теряем чувство собственной правоты, ходим как слепые во тьме и пылаем беспричинной ненавистью.

Благая весть не будет навязана человечеству. Как Всевышний поднял дух народа из пепла печей и мы построили государство, так настанет момент, когда придет вдохновение и мы вместе построим Храм.

Все, о чем я прошу, - это освободить людей от всякого принуждения и запугивания.

Все, о чем я прошу, это слушать друг друга.

Только свобода может нас вдохновить.

Опубликовано в блоге Фейглина

ВЛАСТЬ ПРОФЕССИОНАЛОВ

Власть профессионалов

10.08.2019 10:36

Экс-военачальник Яир Голан, лучший аргумент против всеобщей воинской повинности, опять порадовал своим неординарным мировоззрением, заявив в эфире КАН Бет, что убийство солдата палестинцами, рекомендация отдать под суд министра Хаима Каца и ..."сомнительные назначения" министра просвещения Рафи Переца в комитете по планированию и бюджетам высшего образования - для него явления одного порядка.
Не, ну ясный пень, в Германии в преддверии прихода к власти нацистов тоже меняли состав комиссии по распределению денег налогоплательщиков между кафедрами гуманитарных наук, Яир Голан продолжает верно "опознавать процессы". Однако, ужаснувшись (в очередной раз), как такое сокровище дошло до второй по чину должности в нашей славной армии и что это значит про эту славную армию, хочется все же коснуться сути дела.
Комиссия по планированию и бюджетам (ВАТАТ) контролирует ни много ни мало - 12 миллиардов шекелей народных денег. Она обладает огромными полномочиями во всем, что касается финансов израильских вузов. Для тех, кто считает, что политики не должны ничем управлять, ВАТАТ - это мечта: пять профессоров и два представителя сферы бизнеса, почему-то называющихся "представителями общественности". Результаты, как в любой системе, управляющейся сама собой без внешнего контроля по принципу "дайте нам ваши деньги и отойдите", неоднозначны - и те, кто считает, что израильское высшее образование в отличноBC состоянии, и те, кто видит в первую очередь проблемы - политизацию целых кафедр, непотизм, потерю позиций в международных рейтингах, и главное - постоянную утечку мозгов за границу и растущий разрыв между "тем, что учат" и "тем, что нужно рынку", могут найти в работе ВАТАТ аргументы в свою пользу. Как ВАТАТ абсорбировал алию из СНГ - это отдельная история, в основном печальная.
Еще 2009 году в рекомендациях ОECD говорилось о том, что такая система управления высшим образованием неразумна, поскольку не позволяет правительству осуществлять реформы, отвечающие потребностям экономики и науки, но противоречащие интересам вузов и профессуры. Среди прочего, говорилось конкретно о том, что министерство просвещения должно играть в таком процессе роль лидера, как это происходит в других странах OECD. Прошло 10 лет, ничего не изменилось, и, как у нас обычно бывает, конфликт разразился не принципиальный, а политический.
Почти ровно год назад, 19 августа 2018 года, тогдашний министр просвещения Нафтали Бенет вместе с Шелдоном Идельсоном, президентом Ривлиным, главой Сохнута Бужи Герцогом и зам. министра здравоохранения Лицманом торжественно открыли в Ариэльском университете медицинский факультет. Деньги на факультет - шестой в Израиле - дал Идельсон. Государству Израиль остро не хватает врачей (те врачи-репатрианты из СССР, которые все же прорвались в израильскую медицину в 90-е, уходят на пенсию), эта нехватка кадров в значительной степени - вина ВАТАТ, и казалось бы, всем надо радоваться. Но поскольку Ариэльский университет - это "поселение", его существование вызывает острую изжогу у разных правильных людей. Бой за академическое признание бывшего "колледжа Иудеи и Самарии" они проиграли, но сдаваться не собирались.
Повод нашелся быстро - газета “Хаарец” случайно обнаружила, что одна из членов ВАТАТ, голосовавшая за создание факультета, вела до того переговоры с ариэльским руководством о возможности преподавания там. Быстро был организован скандал с "противоречием интересов". С учетом того, что члены ВАТАТ - действующие профессора, решающие вопросы, напрямую касающиеся своих вузов, выглядело это весьма лицемерно, но юридический советник правительства Мандельблит приказал прошлое решение отменить и голосовать снова. И что вы думаете? В феврале этого года ВАТАТ решение о создании медфака в Ариэле таки отменил. Плевать на то, что университет уже полгода готовился к открытию, набирал преподавателей - Fiat iustitia, et pereat mundus.
То, что решение было принято под комбинированным давлением глав университетов и "левого лобби", никто даже не скрывал, и общественный интерес был побоку. В качестве компенсации деканы существующих факультетов согласились увеличить ежегодный набор аж на 70 человек - это при том, что председатель ВАТАТ Яфа Зильбершац (голосовавшая за открытие факультета) заявила, что набирать дополнительных студентов на имеющиеся медфаки надо безотносительно к тому, откроется факультет в Ариэле или нет. Ничего не помогло, фронт профессуры - Йоси Шайн (Тель-Авив), Иешаягу Тальмон (Технион) и Мона Марун (Хайфа) остался един и непоколебим.

Фото: Reuters

С тех пор утекло немного воды, последняя попытка Бенета обойти ВАТАТ через Совет по высшему образованию Иудеи и Самарии тоже не удалась, в минпросе появился Рафи Перец, но Высший суд справедливости все же заставил ВАТАТ провести еще одно голосование по многострадательному факульте ту. И тут мы наконец приходим к событиям, из-за которых состоялось новое открытие рта Яира Голана.
Унаследовавший тему от Бенета Рафи Перец, может быть, не очень сечет в потребностях израильской медицины (его способность понять комплексные проблемы вызывает, увы, сомнения), зато он полон решимости преуспеть там, где Бенет не довел дело до конца. Чтобы изменить ситуацию в ВАТАТ в свою пользу, Перец пошел на абсолютно легитимный бюрократический шаг - он решил не продлевать каденцию профессора политологии Йоси Шайна. Вместо него, по ряду источников, Перец хочет назначить профессора Арье Эльдада - пластического хирурга и, разумеется, бывшего члена Кнессета от “Ихуд Леуми” и “Оцма ле Исраэль”. Тут же началась буря, газета “Хаарец” разразилась разгромной редакционной статьей, а еще один профессор - Тальмон - подал в отставку в знак протеста против “политизации”. Третья участница “анти-Ариэлевского фронта” - Мона Марун - тоже заканчивает свою каденцию через месяц. Приз за самую громкую истерику ушел экс-депутату от “Аводы” Ревиталь Суэйд, которая обвинила Рафи Переца в том, что он “запугивает представителей академии, не согласных его экстремистской идеологией”.
То, что Эльдад смотрит на Ариэльский университет иначе, чем ШайD0 (который в  2012 году вступил в партию “Кадима”, призвал “закрепить альтернативу Нетаниягу” и был назван Ципи Ливни “ведущим партнером в определении пути партии и ее лидерстве в будущем”), несомненно. Однако утверждать, будто Эльдад априори некомпетентен, и что его возможное назначение “сомнительно”, может только такой ценный кадр, как Яир Голан, который уж наверняка знает все о высшем образовании. Кстати, Эльдад входит в общественную организацию “Профессора за сильный Израиль”, где, кроме него, наверняка можно найти компетентных кандидатов в ВАТАТ. Впрочем, мы все еще говорим о Рафи Переце. Иди знай, может, к вечеру он уже передумает.
 Эрик ЭЛЬМАН

ПОДВИГ ОТЦА

 Сын заинтересовался семейным древом и обнаружил в военном архиве фото деда, моего отца - мне неизвестное. У отца было две Красных Звезды. Вторую он получил за выслугу 20 лет в Сов. Армии и много медалей Я никогда не видел награды на его груди. Шинель, плащ-палатку, офицерскую сумку он носил долго после демобилизации. Отец никогда не посещал собрания ветеранов. И о войне рассказывать не любил. Об этом рассказ.

ПОДВИГ ОТЦА                               

Медали и ордена отца. Они и сейчас целы, лежат в большой коробке. Мой сын часто перебирал их и спрашивал: «А это за что?» Ему нужны были подробности.

– Там все написано, – отговаривался я. – Читай.

Его дед не любил рассказывать о войне.

Это было обидно. Отцы сверстников, все как один, оказывались героями: разведчиками, подводниками, танкистами. Только мой отец, прошедший и Финскую кампанию, и всю Отечественную войну от звонка до звонка, героем считаться не желал. Он хотел быть сугубо штатским человеком: врачом, музыкантом – и больше никем.

Жили мы бедно. Отец до середины шестидесятых годов хранил свою армейскую шинель и плащ-палатку. Шинелью он накрывался с головой по выходным дням после обеда, чтобы поспать в отрыве от шумной действительности. Плащ-палатку брал с собой во время частых походов в лес за грибами и ягодами.

Но эти следы армейского прошлого моего отца были обыденными приметами и не могли считаться чем-то особенным. Не мог же я хвастаться перед друзьями тем, что мой отец накрывается во время сна армейской шинелью.

Я требовал рассказов о битвах с фашизмом, полных романтики сражений и победных реляций. А он говорил так: «Сынок, детям не нужно рассказывать о войне. Потом, когда вырастешь, может быть…»

– Все отцы рассказывают, – сердился я, – только ты какой-то особенный.

– Может быть, – говорил отец (он так любил эти два слова). – Может быть, я особенный…. Понимаешь, не было в той войне ничего хорошего, кроме победы. Хочешь, я тебе расскажу о победе? Хочешь, тогда слушай. Мы стояли в лесу на Перешейке. Весенний был лес, радостный, живой. В укромных местах все еще прятался темный, до черноты, снег, пронизанный пожелтевшими иглами сосен, но рядом уже зеленела трава, и открывали свои лица навстречу солнцу цветы….

– Ты обещал про войну, – напомнил я, прервав отца еще и потому, что терпеть не мог, когда он начинал «говорить красиво». Пафос отцовский мне совсем не нравился.

– Да, да, конечно, – спохватывался он. – Я шел через барак к больным. Тут ворота открылись, и старшина Греков (огромный был человек) заорал во всю силу, что войне конец и подписана капитуляция.

Тут и началось. Откуда только у больных красноармейцев силы появились. Сползали с коек даже те, кому и жить-то осталось недолго. Кричали, обнимались и меня обнимали, а я задыхался от вони и шума и не мог радоваться, так как не верил, что весь этот кошмар, наконец, кончился.

– Мы победили фашистов, – сказал я. – А ты не мог радоваться?

– Не мог, – сказал отец.

– И это все о войне?

– Все, – сказал он и, помолчав, добавил. – Ленинградский фронт…. Один раз я умирал от голода, другой – от тифа, заразился.

Придумал тогда для друзей, что отец занимался на фронте какой-то тайной, до сих пор засекреченной работой и не имеет права рассказывать о ней ничего.

Мне не верили. Я чувствовал, что мне не верят, сердился на отца, вновь и вновь возвращаясь все к той же теме.

Он начал рассказывать о войне, спустя годы, когда в этом уже не было особой нужды. Рассказы получались скупыми и невнятными и вновь начисто лишенными какой-либо героики.

Отец в войну не был даже хирургом, всего лишь терапевтом в инфекционных лазаретах.

– Это все глупости, что в войну люди не болели, – сердито говорил он. – Все было: и тиф, и желтуха, и дизентерия…. Вот так все две войны: тиф, желтуха и дизентерия – больше ничего, и смерти….

– Никто, что ли, не выздоравливал? – сердито спрашивал я.

– Выздоравливали, – спохватывался отец. – И возвращались на фронт, чтобы их там убили. Но вылеченных я почему-то не помню. Помню тех, кто умирал. Часто на моих руках умирали.

– Папа, – говорил я. – Шла великая война с фашизмом. Такая война! Мы Гитлера победили, спасли всю планету, а ты помнишь только тех, кто погибал. А они, между прочим, пали смертью храбрых. Даже те, кто умер от тифа.

– Ты прав, прав, – говорил отец. – Такие были герои, такие герои…. Может быть, я что-то не понимал тогда. Может быть, я и сейчас не все понимаю, – он спохватывался. – Слушай, сразу после войны с финнами к нам на полуостров Ханко приехал МХАТ в полном составе. Ты видел фотографию. Но фото – ерунда. Надо было видеть и слышать тех великих актеров. Охлопков, Царев, Марецкая, Астангов, Баталов, Яншин… Я уж не помню всех, наверно, что-то путаю. Столько лет прошло. Помню только, что был концерт. Они читали стихи и показывали отрывки из спектаклей.

Совсем недавно, только что весной сорокового года закончился весь этот ужас: смерти, гной, кровавые поносы, а тут – МХАТ. Чистое дыхание искусства…. Знаешь, я тогда подумал, что подлинное призвание актеров, поэтов, музыкантов – лечить души человеческие, спасать людей от безумия жизни.

– Пап, – сердился я. – Ну при чем тут МХАТ и война. Я тебя о чем просил рассказать? А ты опять о чем-то совсем непонятном.

– Да, да, – бормотал отец. – Может быть…. Ты прав, конечно.

И он снова замыкался в себе, понимая, что нет в его памяти нужных для сына слов о войне. Да и не только для сына. Отца часто приглашали на разные собрания и встречи фронтовиков. Он отказывался, ссылаясь на болезнь или отсутствие свободного времени…. Его перестали приглашать.

Однажды в День Победы я вытащил из ящика комода ордена и медали, положил на стол все это великолепие и предложил отцу украсить наградами пиджак. Он рассердился, он закричал: « Спрячь это! Не надо!»

Он любил выпить, мой отец. Он всегда пил на семейных праздниках. Из особого кувшинчика бережно наливал прозрачную жидкость в маленький серебряный стаканчик – и выпивал содержимое залпом. Кувшинчик он держал при себе и никому не позволял им пользоваться. Выглядело это некрасиво, но отцу, среди прочих недостатков характера, прощали и это чудачество.

Однажды он отвлекся каким-то спором. Даже покинул свое место и подсел к оппоненту. Воспользовавшись этим, я налил в рюмку питье из отцовой емкости, опрокинул в себя и чуть не задохнулся – отец пил чистый спирт.

После двух-трех доз спирта он становился разговорчивым, но никогда не умел говорить о том, что было интересно гостям. Он говорил о цветах и травах, о деревьях, о Финском заливе. Особенно интересовали отца птицы.

– Зимой, – начинал он нараспев, – нет ничего чудеснее и восхитительнее клеста. Так эту птичку назвали, заменив одну букву: «р» на «л». Клюв у клеста крестовидный. Удивительный, скажу вам, инструмент. Клювом своим клест потрошит шишки, которые другим птицам не по силам, а потому, наверно, никогда не бывает голодным. Главное – делать то, что не умеют делать другие, а при этом никого не расталкивать локтями.

Гостям было плевать и на птичку-клеста, и на зимний лес. Слушали отца из вежливости, из уважения, как хозяина дома. Зевали и посматривали на часы, а он ничего не замечал после третьего серебряного стаканчика и говорил, говорил, говорил, иногда теряя нить повествования, «перескакивал» с живой природы на музыку, даже не говорил, а вещал, терзая родных и друзей непрошеной лекцией о красоте ноктюрнов Шопена.

Я понимал, что отца не хотят слушать. Мне было стыдно за него. Обычно я пробовал «перевернуть пластинку», затевал разговор о каких-то пустяках, близких всем за столом. Отец, очнувшись, смотрел на меня с благодарностью и любовью и снова замыкался в себе и на своем кувшинчике с чистым спиртом.

Как-то, уже после того, как все гости разошлись, я снова спросил его о войне. Я уж не помню почему, но отец был зол и раздражителен в тот вечер.

– Отстань! – сказал он. – Что за охота мучить себя и других. Нет ничего страшнее войны – вот и все. Война – это безумие, массовый психоз…. На той войне, что тебе нужна, я не был. В атаку не ходил, ни в кого не стрелял, и в меня не стреляли.

– Ты сказал: «Нет ничего страшнее войны», – упрямился я, – Финской или с немцами?

– Обе были хороши, – и вдруг он уставился в какую-то точку на стене, заговорил, но как-то странно, будто забыв обо мне. – Финская – пострашнее, как будто…. С немцем хоть было понятно, зачем люди гибнут. С финнами совсем не то. Потом зима…. Одна зима и холод без конца и края. Лазарет был в большой палатке. Там тяжелых бойцов сто лежало, не меньше. Тут внезапное наступление финнов. Никого не успели эвакуировать. Вернулись дня через два к тому бараку. Все больные погибли от холода, замерзли. Все до одного…. В Отечественную не помню таких обледенелых штабелей в два человеческих роста с погибшими, как в финскую….Я тогда и сам чуть с ума не сошел. Врачи-психиатры при стационаре редко бывают нормальными. Большая война – это огромный сумасшедший дом – и только, – повторил он свою излюбленную мысль.– Обыкновенному человеку в ней разум не сохранить. Я тогда был безумен – это точно. Делал все, что нужно было, как автомат делал, а душа была мертва.

– И ничего хорошего за всю войну? – спросил я. – Ничего радостного, чтобы улыбка или смех?

– Не помню, – отец повернулся ко мне. – Может быть, было…. Было, точно. Деревень у финнов не встречал. Одни хутора. Мы стояли с лазаретом на окраине такого хутора: крепкие, красивые дома под черепицей. Финны все бросали, уходили с армией Маннергейма…. Вот я зашел в дом, не помню уж зачем…. Может быть, из одного любопытства, но чуть сразу обратно не выскочил. Все большое помещение за дверью было густо загажено. Солдатики там сортир устроили. Оно и понятно – все-таки в доме не так холодно заголяться, как в лесу, на снегу.

Всю мебель, утварь финны успели вывезти. Ничего, значит, в том доме не было, кроме дерьма на полу. И вдруг увидел на противоположной стене акварельку: лес темный, хвойный, а на переднем плане цветы светлые – колокольчики и больше ничего.

И тут я пришел в себя, будто очнулся от бреда. Будто весь мир вокруг стал нормальным, и люди вдруг перестали убивать друг друга. Понимаешь, одна живая пустяковина на стене – и все внезапно ожило.

Нужно было пройти через вонь, через мерзлое и свежее, все еще дымящееся, дерьмо к этой картинке, как по минному полю. Я прошел… Не знаю уж как, но прошел. Снял акварель со стены. Вот она над пианино, видишь. Мой единственный трофей за обе войны.

Он был очень брезглив, мой отец. Воинские части на Ленинградском фронте кормились не намного лучше, чем люди в погибающем от голода городе. Сам отец рассказывал, что зимой 1942 года, он не мог есть пайковую гречневую кашу, потому что попахивала крупа керосином. Тогда он все-таки решился и прошел по солдатскому дерьму к небольшой акварели на стене дома.

Отца давно нет в живых. Он, честный труженик, не оставил своему сыну и внукам наследства. Вот только потускневшие ордена и медали, да этот военный трофей: акварель, на которой изображен темный хвойный лес Карельского перешейка и светлые цветы колокольчиков на переднем плане.
Из книги "рассказы о русском Израиле!

ПРО ТУ СТОРОНУ ГЕНИАЛЬНОСТИ

From: "mironr8311@gmail.com" <mironr8311@gmail.com>

  Иногда кажется, что знаменитые писатели — это такие благообразные старички, познавшие мудрость жизни и проводящие дни в безмятежном покое и поиске сюжетов для новой книги. Но они — обычные люди, а значит, ничто человеческое им не чуждо. Творческие люди во все времена отличались неординарным поведением и склонностью к экстравагантным поступкам. Некоторые из этих поступков трудно назвать “милыми шалостями”…

Как воспитать короля ужасов

Эдгар Аллан По

Эдгар Аллан По всю жизнь боялся темноты. Возможно, одной из причин возникновения этого страха стало то, что в детстве будущий писатель учился… на кладбище. Школа, куда ходил мальчик, была так бедна, что учебники для детей купить не удавалось. Находчивый учитель математики проводил занятия на близлежащем кладбище, среди могил.

Каждый ученик выбирал себе надгробный памятник и подсчитывал, сколько лет прожил усопший, вычитая из даты смерти дату рождения. Неудивительно, что По вырос и стал тем, кем он стал — основоположником мировой литературы ужасов.

Креативная прическа

Виктор Гюго

Когда Гюго работал над «Собором Парижской Богоматери», он наполовину остриг себе волосы на голове и бороду, а ножницы выбросил в окно. Писатель сделал это для того, чтобы не отвлекаться от работы и никуда не выходить: он вынужден был оставаться дома, пока волосы не отросли.

Краткость — сестра Гюго

Виктор Гюго в 1862 году, находясь в отпуске, захотел узнать о реакции читателей на только что изданный роман «Отверженные» и послал своему издателю телеграмму из одного символа «?». Тот прислал в ответ телеграмму тоже из одного знака — «!». Вероятно, это была самая короткая переписка в истории.

Почерк гения

Лев Толстой

У великого писателя был поразительно неразборчивый почерк с путаницей условных знаков и добавлений. Понять его могла только жена Толстого, Софья Андреевна, которой приходилось бессчетное количество раз переписывать «Войну и мир». 

Психиатр Чезаре Ломброзо, посмотрев на почерк Толстого, пришёл к выводу, что он принадлежит женщине лёгкого поведения с психопатическими наклонностями. 

Не шутите с редакторами

Марк Твен

Великий американский писатель Марк Твен был большим шутником. Поэтому в свободное от работы время он любил писать в различные газеты опровержения о своей смерти. Что-то вроде «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». 

В конце концов, он достал всех редакторов газет, и они договорились к этому сообщению приписывать «К сожалению»…

Диета из шампанского

Чарльз Диккенс

Ежедневно писатель выпивал по пол-литра игристого вина. В 1858 году ему поставили диагноз «переутомление» и один добрый доктор разработал для Диккенса специальную диету.

Прежде чем встать с постели, писатель выпивал большой стакан сливок с одной-двумя столовыми ложками рома. В полдень он «перекусывал» коктейлем «шерри-коблер» и бисквитом. В три часа по расписанию следовало шампанское — пол-литра. Между пятью и восемью вечера, перед лекциями, следовало съесть яйцо, взбитое с шерри.

И, наконец, поскольку рацион все-таки должен быть сбалансированным, Диккенс завершал свой день говядиной, супом и чаем. 

Странная нежность

Антон Чехов

Антон Павлович Чехов в переписке со своей женой Ольгой Леонардовной Книппер употреблял к ней помимо стандартных комплиментов и ласковых слов весьма необычные: «актрисулька», «собака», «змея» и — почувствуйте лиричность момента — «крокодил души моей»…

Пейрафобия

Эрнест Хемингуэй

Эрнест Хемингуэй был не только алкоголиком и самоубийцей, о чем все знают. Еще у него была пейрафобия (боязнь публичных выступлений), кроме того, он никогда не верил похвалам даже самых искренних своих читателей и почитателей. Даже друзьям — не верил, и все тут!

Кошки

Эрнест Хемингуэй питал слабость к кошкам и постоянно держал несколько питомцев в своём доме. Однажды ему подарили мейн-куна по имени Снежок, который из-за генетической мутации был полидактильным, то есть имел лишние пальцы на лапах. Сегодня в доме-музее Хемингуэя живёт более 50 кошек, половина из которых тоже полидактильны, так как многие являются потомками Снежка.

Значительная часть туристов посещает этот музей в первую очередь из-за кошек, а не для того, чтобы приобщиться к наследию писателя.

Ночная жизнь

Оноре де Бальзак

Знаменитый французский писатель создавал свои романы только ночью, при шести свечах, горящих в канделябрах и при плотно занавешенных шторах, чтобы ни один лучик света не проникал снаружи. Он считал, что только ночь, неограниченная, беспредельная, позволяет ему работать непрерывно, и ради этой работы он передвигал стрелки часов и превращал день в ночь и наоборот.

«Рак псевдонима»

Стивен Кинг

В 1970-х годах американские издатели считали нежелательным для авторов выпускать в свет более одной книги в год. Стивен Кинг, желавший издаваться больше, начал писать некоторые произведения под псевдонимом Ричард Бахман. 

В 1984 году один продавец книжного магазина заподозрил сходство литературных стилей авторов и обнаружил в Библиотеке Конгресса запись о том, что автором одного из романов Бахмана является Кинг, уведомив издателей Кинга о своей находке. Писатель сам позвонил этому продавцу и предложил написать разоблачающую статью, дав согласие на интервью.

Его итогом стал пресс-релиз, сообщивший о смерти Ричарда Бахмана от «рака псевдонима».

Башня

Ги де Мопассан

Французский писатель Ги де Мопассан был одним из тех, кого раздражала Эйфелева башня. Тем не менее, он ежедневно обедал в её ресторане, объясняя это тем, что здесь единственное место в Париже, откуда не видно башни…