Евгений Беркович
Томас Манн: между двух полюсовИз книги "Сага о Прингсхаймах. Интеллигенция в эпоху диктатуры"
«Не ощущаешь ничего, кроме культуры»
В июле 1919 года Томас Манн ехал в поезде из Мюнхена в Берлин. В купе первого класса он беседовал с попутчиками, о чем оставил запись в своем дневнике: «В первой половине дня я был один с еврейской парой, чья женская половина вобрала в себя все самые отвратительные бабские черты, сутулая, жирная и коротконогая, один вид которой вызывает рвоту, с бледным задумчиво-меланхолическим лицом и тяжелым запахом духов... Евреи постоянно ели, покупали все, что им во время поездки предлагали, хотя и так имели все с запасом».
В этом описании Манн не оригинален: постоянно жующие жирные уроды – таков был распространенный образ евреев в многочисленных антисемитских публикациях того времени. Таким представляет их и наш писатель, несмотря на то, что он сам не раз открыто выступал в защиту «гонимого племени».
Томас Манн, 1906 год
Начало двадцатого столетия Томас Манн встретил молодым, многообещающим литератором. В 1893 году восемнадцатилетним юношей он переехал в Мюнхен из родного Любека и уже в следующем году опубликовал свой первый рассказ. Потом он работал в нескольких журналах, путешествовал, много писал. В октябре 1901 года в берлинском издательстве Фишера вышел его роман «Будденброки», за который он через двадцать восемь лет получит Нобелевскую премию по литературе. Молодого писателя стали принимать в высшем обществе, перед ним открывались двери самых богатых домов Мюнхена.
В письме брату Генриху от 27 февраля 1904 Томас описал свой визит в дом профессора математики, богатого еврея Альфреда Прингсхайма. «Это событие меня потрясло. Заповедник с настоящими произведениями искусства. Отец – университетский профессор с золотым портсигаром, мать – красавица, будто с полотна Ленбаха. Младший сын – музыкант. Его сестра-близнец Катя (это ее имя – Катя) – чудо, какая-то неописуемая редкость и драгоценность, одно только ее существование значит для культуры больше пятнадцати писателей или тридцати художников... В отношении этих людей и мысли не возникает о еврействе; не ощущаешь ничего, кроме культуры».
Музыкальный зал во дворце Прингсхайма в Мюнхене
Через полгода молодой писатель просил у «университетского профессора с золотым портсигаром» руки его дочери. Третьего октября 1904 года состоялась официальная помолвка Томаса и Кати, а 11 февраля следующего года – их свадьба.
Решение создать семью означало крутой поворот в судьбе молодого литератора. Дело в том, что до Кати его интересовали только юноши. Гомоэротические предпочтения писатель не афишировал, но много писал о них в сокровенных дневниках. Как говорил сын писателя Голо Манн, гомосексуальность его отца «никогда не опускалась ниже пояса». Зато эти увлечения рождали необычные образы в новеллах и романах.
Катя Прингсхайм перед свадьбой
Нельзя забывать, что в то время однополая любовь однозначно осуждалась обществом. С женитьбой на Кате Прингсхайм Томас Манн выбрал судьбу добропорядочного гражданина. Однако глубоко спрятанная страсть к молодым голубоглазым юношам, прорывающаяся в его дневниках, до старости жила в примерном муже и отце шестерых детей.
Отбросы общества
Если с гомоэротикой Томаса Манна современным исследователям все более или менее ясно, то споры о юдофобии автора «Иосифа и его братьев» не затихают до сих пор. Обвинить в неприязни к евреям художника, написавшего выдающийся роман из еврейской истории, на первый взгляд, кощунственно. Ведь жену Манн выбрал из еврейской семьи, среди самых близких друзей писателя было много евреев, он все свои книги печатал в издательстве, которым руководил еврей... И все же в жизни Томаса Манна сочетались скрытый антисемитизм протестантского бюргера и демонстративный филосемитизм активного противника нацизма, духовного лидера антигитлеровской эмиграции.
Чтобы разобраться в этом парадоксе, надо вспомнить, каким было отношение к евреям в Германии конца девятнадцатого, начала двадцатого века, ибо Томас Манн разделял многие предрассудки своего времени.
Долгий процесс эмансипации, т.е. уравнивания евреев в правах с «коренным населением», начатый реформами Наполеона в конце восемнадцатого века, растянулся почти на столетие. В Германии только в конституции объединенной империи в 1871 году окончательно признали евреев равноправными гражданами страны. Однако на практике все происходило совсем не так, как записано в основном законе.
В повседневной жизни евреи по-прежнему подвергались дискриминации и унижениям. Пользоваться равными с немцами правами мог только тот еврей, которого сами немцы за еврея уже не считали. Другими словами, чтобы быть с другими на равных, еврей должен был отказаться, по крайней мере, внешне, от всего еврейского. В этом была причина столь массовой ассимиляции немецких евреев, лишь формально ставших равноправными гражданами Германии. И даже если еврей занимал в обществе заметное место, в частной жизни он все равно не принимался немцами «за своего».
Катя Прингсхайм очень рано поняла эту горькую истину. На всю жизнь ей запомнился такой эпизод из ее отрочества. Во время приема в доме их соседа, знаменитого художника Франца фон Штука, гостей рассадили за тремя столами. Первый достался аристократам, представителям высшего общества, за другим сидели люди науки и искусства, в их числе супруги Прингсхайм с Катей. А за третьим столом оказались гости «второго сорта», которым почти не доставалось внимания хозяев. В своих воспоминаниях Катя выразилась о них довольно резко: «отбросы» («Abhub
»). Среди них был один университетский профессор с женой, которые не скрывали, что они евреи.
Франц фон Штук
Вот такая черта времени. Еврей уже мог занимать профессорскую кафедру в университете, но вечером в гостях у «настоящих немцев» он был вынужден сидеть за особым столом «для отбросов».
Этот урок Катя усвоила надолго. Она, как и ее мать, была крещена в детстве, и старалась никогда не говорить о еврейском происхождении. Но с приходом нацистов пришлось вспомнить свои корни.
«Решение еврейского вопроса» по Томасу Манну
Долгое время Томас Манн наблюдал за еврейской эмансипацией и ассимиляцией со стороны. И взгляд его был откровенно недоброжелательным. Будущий нобелевский лауреат вырос в провинциальном Любеке в богатой купеческой семье и с молоком матери впитал настороженность и нелюбовь к евреям: чужакам, угрожавшим разорить традиционный немецкий уклад жизни. Это отразилось уже в первом большом романе Томаса Манна, где упадок торгового дома Будденброков отчетливо связывался с наступлением экспортной конторы «Штрунк и Хагенштрём», в одном из хозяев которой читатель без труда узнавал еврея.
Писатель нигде не говорит о национальности этого персонажа, но и в его фамилии (Хагенштрём), и в описании его внешности и поведения видны привычные для того времени антисемитские стереотипы. Да и женился он «на молодой особе из Франкфурта, с очень густыми черными волосами и огромными бриллиантами в ушах, каких не было ни у одной из местных дам; в девичестве ее фамилия была Землингер».
Томас Манн. "Будденброки"
Неприязнь к евреям у Томаса Манна никогда не определялась ни расовыми, ни религиозными причинами. В начале его жизни она питалась, скорее всего, сословными, классовыми предрассудками. В дальнейшем негативное отношение к евреям имело больше эстетическую природу, художественное чувство Томас Манна оскорбляли пошлость и безвкусица, которые сложившиеся в обществе стереотипы связывали с образом еврея.
Важным эпизодом в жизни Томаса Манна явилось сотрудничество с журналом «Двадцатый век», который издавался братом Генрихом. Журнал был не просто антисемитский, исследователи называют его «радикально антисемитским». Отличие состоит в том, что радикальный антисемит не видит в ассимиляции решение «еврейского вопроса». Для него ассимилированный еврей все равно остается чужаком, угрожающим традиционному народному укладу. Подобная установка журнала «Двадцатый век» предвосхищала идеологию нацизма, для которой еврей оставался врагом номер один даже после крещения и полного отказа от иудаизма. Томас Манн лучше многих узнал это на примере тещи и жены, христианство которых в глазах гитлеровцев не было искуплением их происхождения.
Братья Манн
Работа Томаса Манна в издании его брата было относительно недолгим – с апреля 1895 по декабрь 1896 года. Но она предельно четко показывает его взгляды в то время. Исследователь творчества братьев Манн Штефан Бройер (Stefan Breuer) пишет о журнале «Двадцатый век»: «В таком идеологически заряженном окружении человек находится не потому, что не понимает, что он делает, и не потому, что ему нужны деньги, и не потому, что хочет попробовать себя в разных ролях. Кто работает в таком журнале, делает это по принципиальным соображениям, в полном согласии с тем, что лежит в основе профиля такого издания».
Справедливости ради надо отметить, что в то время антипатия к евреям у Томаса была значительно менее выражена, чем у его старшего брата. По тонкой градации Бройера, Томас был просто враждебно настроен к евреям, в то время как Генриха можно было отнести к настоящим радикальным антисемитам.
Интересна эволюция братьев в их отношении к еврейству. Генрих Манн к началу двадцатого века отказался от своих экстремистских взглядов, и его радикальный антисемитизм сошел на нет. Более того, Генрих стал одним из решительных борцов с антисемитизмом и нарождающимся нацизмом. Томас же никогда на словах не присоединялся к какой-либо радикальной идеологии, от которой он должен был бы впоследствии отрекаться, и его отношение к евреям мало менялось на протяжении всей его жизни. И антисемитские стереотипы можно найти как в ранних, так и поздних текстах писателя.
В 1907 году Томас Манн опубликовал эссе, название которого заставляет вздрогнуть тех, кто помнит, что произошло в Германии через четверть века. Эссе называлось «Решение еврейского вопроса». В целом автор твердо и последовательно стоит на стороне евреев, он убежден, что осуществление мечты сионистов и «исход» из Европы будет крупнейшим несчастьем для Старого Света. И буквально несколькими строками ниже Манн пишет о «безусловно деградировавшей и обнищавшей в гетто расе» и переходит на покровительственный тон: «Сейчас решительно нет никакой необходимости представлять себе еврея обязательно с жирным горбом, кривыми ногами и красными, постоянно жестикулирующими руками, наглым и хитрым поведением, короче, олицетворяющим в себе все грязное и чужое. Напротив, такой тип еврея встречается крайне редко...»
Вряд ли читатель этого отрывка проникнется большой симпатией к евреям, пусть даже у них жирный горб и кривые ноги стали встречаться реже. Автор, похоже, убежден, что он добр и справедлив, но вольно или невольно использует самые грязные антисемитские стереотипы своего времени. Более того, писатель сам такие стереотипы создает.
Показательно, что вплоть до самого Холокоста Томас Манн считал не ассимилированных евреев столь же неприличными в обществе, как мужчин, открыто живущих гомосексуальной жизнью.
Томас Манн, 1937
И все же в палитре отношения Томаса Манна к евреям присутствуют не только темные краски. Томас с ранних лет ощущал свою «особость», отличие от нормальных людей. Он был «белой вороной» не только из-за нетрадиционных эротических влечений, но и вследствие особого художественного дара, не позволявшего пройти мимо фальши или безвкусицы. Художник в обществе - всегда изгой. И это сближает его судьбу с судьбой других изгоев – евреев. Недаром в «Поэме конца» Марина Цветаева писала:
Гетто избранничеств! Вал и ров.
пощады не жди!
В сем христианнейшем из миров
Поэты - жиды!
«Большой друг евреев»?
«Еврейский вопрос» никогда не был для Манна отдельным от его собственной судьбы. То, что он категорически осуждал у евреев, он ненавидел и в себе самом. То, чем он гордился в себе, он превозносил и в евреях. Отсюда и постоянные колебания в отношениях к ним – от брезгливой недоброжелательности до восторженного возвышения.
Любопытны обращения Манна к жене. Слово «еврейка» в его дневниках и письмах отсутствует. Один раз, правда, еще до свадьбы, Томас написал брату о Кате: «эта своеобразная, хорошенькая и эгоистически вежливая маленькая евреечка». Происхождения жены он никогда не забывал. Не раз называл ее «принцесса Востока», восторгался ее плечами «цвета слоновой кости, не такими, как у наших женщин»... И радовался, что в крови его детей есть генетическая память Ближнего Востока («Morgenland»).
Сразу после рождения своего первенца, Томас писал брату: «Малышка, которая по желанию матери должна зваться Эрикой, обещает стать очень хорошенькой. Иногда мне кажется, что в ее чертах можно разглядеть немножко еврейства, что мне очень нравится»..
Катя и Томас Манн с дочкой Эрикой, 1906
Писателю, активно выступавшему в прессе, не раз приходилось публично спорить с критиками и журналистами. Многие из них были евреями. Делать выводы из этой литературной борьбы об особом отношении писателя к евреям было бы неправильно. В полемике с бывшим катиным ухажером Альфредом Керром Манн беспощадно обыгрывал еврейское происхождение своего оппонента, нередко опускаясь до вполне антисемитских выражений. Но в то же время Томас с боевым задором защищал другого еврея – Самуэля Люблинского - от нападок Теодора Лессинга, тоже, кстати, еврея, причем защищал своего друга именно как «еврейскую жертву». К Лессингу у Томаса Манна было особенно негативное отношение. В своих дневниках он называет его «худшим примером еврейской расы» и относит его и Керра к своим «заклятым врагам».
Альфред Керр
Для справедливости следует сказать, что и Лессинг не стеснялся в выражениях, обличая Манна: «засахаренный марципан из Любека» было одним из самых мягких.
Судьба Теодора Лессинга глубоко трагична. Одним из первых он понял, какую опасность представляет избрание на пост президента Германии престарелого маршала Гинденбурга. Лессинг предсказал, что на смену этому политическому ничтожеству придет «некто». Он словно видел будущую диктатуру Гитлера, которого Гинденбург привел к власти.
Пророки плохо кончают. Лессинг пал одной из первых жертв нацистов, пришедших к власти 30 января 1933 года: через восемь месяцев он был застрелен в отеле чешского города Мариенбада, куда бежал из Ганновера после назначения Гитлера канцлером. На письменном столе философа осталась неоконченная рукопись «Майн Копф», в которой он зло высмеивал мстительного автора книги «Майн Кампф».
Теодор Лессинг
Томас Манн достаточно холодно, если не сказать, с удовлетворением, встретил сообщение об убийстве своего литературного противника. В дневнике писатель отметил: «Я боюсь такого конца, но не потому, что это конец, а потому, что это жалкий конец, приличествующий какому-нибудь Лессингу, но не мне».
В это время писатель уже находился в эмиграции. Он выехал вместе с Катей в феврале 1933 года в большую поездку по Европе, собираясь посетить Голландию, Францию и Швейцарию и выступить с докладами о своем любимом композиторе Вагнере. После этого Томас и Катя собирались отдохнуть на швейцарском курорте Ароза, где в свое время лечилась Катя, и где родился замысел романа «Волшебная гора». Но положение в Германии изменилось катастрофически быстро.
Конечно, сравнивать писательский дар нобелевского лауреата по литературе и профессора ганноверского технического университета бессмысленно, тут ответ ясен заранее. Но в области политического предвидения Теодор Лессинг оказался куда прозорливей, чем его вечный литературный противник Манн.
Катя и Томас Манн, 1920-е годы
Антисемитские стереотипы, словно шоры, мешали писателю сразу увидеть истинную суть многих важных событий двадцатого века. И тогда его высказывания удивительно совпадали с тем, что говорили нацистские пропагандисты. Например, в своих дневниках с 1918 по 1921 годы он называет события в России «еврейско-большевистским кошмаром». Но еще поразительней оценка Томасом Манном первых действий нацистов после прихода их к власти. В дневниковой записи от 10 апреля 1933 года Манн комментирует принятый три дня назад закон «О восстановлении профессионального чиновничества» („Gesetz zur Wiederherstellung desBerufsbeamtentums
“). Это был первый законодательный акт нацистов, в котором появились расистские формулировки. Так в §3 этого закона говорилось, что «государственные служащие неарийского происхождения должны быть отправлены на пенсию».
Писатель смотрит на действия гитлеровцев через призму своих литературных битв: «Евреи... В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права – скрытное, беспокойное, натужное мышление. Отвратительная враждебность, подлость, отсутствие немецкого духа в высоком смысле этого слова присутствуют здесь наверняка. Но я начинаю предчувствовать, что этот процесс все-таки – палка о двух концах».
В конце этой записи Манн сетует, что немцы столь глупы, что выплескивают из корыта вместе с мыльной водой людей такого типа, как он. Если бы не это, он готов признать действия нацистов против евреев не лишенными основаниями.
Томас Манн
Окончательный разрыв с нацистами произошел в 1936 году, хотя первый открытый шаг против режима был сделан в 34-м. Томас Манн не мог выехать из Швейцарии ни в одну из стран мира, так как его немецкий паспорт был просрочен, а для его продления власти требовали приезда писателя в Германию. Там его ждал бы неминуемый арест, соответствующий приказ уже был отдан полиции. Дом Манна в Мюнхене был конфискован под предлогом неуплаты налогов. Тогда-то взгляды Томаса Манна стали более определенными, и он публично отказался от немецкого гражданства. Вместе с ним порвали с гитлеровской Германией еще 36 видных немецких интеллектуалов, среди них Альберт Эйнштейн. Любопытно, что еврею Эйнштейну власти не позволили выйти из гражданства «по собственному желанию». Его заявление от 4 апреля 1933 года было отклонено, и в апреле 34-го его лишили гражданства «в порядке наказания». Кроме того, за отказ принести новую обязательную присягу на верность фюреру и его правительству Манн и Эйнштейн были исключены из Прусской академии наук.
Томас Манн и Альберт Эйнштейн
Тогда-то Томас Манн и был назван в официальной гитлеровской прессе «бесспорно, громадным другом евреев». Эту оценку охотно распространяли по миру и друзья писателя. Такое мнение о Манне еще более укрепилось после выхода в свет романа «Иосиф и его братья», первая часть появилась уже в 1933 году. А когда Томас стал с 1940 года ежемесячно обращаться по радио из США к немецкому слушателю (передача называлась «Deutsche H
örer
!») и был избран членом множества комитетов помощи эмигрантам и беженцам (среди них «Комитет для еврейских и христианских беженцев»), мнение о филосемитизме нобелевского лауреата стало всеобщим.
Раздвоение сознания
Новые правители Германии еще до принятия первых антиеврейских законов стремились изгнать с общественной сцены самых заметных представителей «еврейского духа» - писателей, художников, музыкантов. Для Гитлера, в совершенстве владевшего искусством манипулирования общественным сознанием, подобные демонстративные акции были не менее важным инструментом, чем террор и физическое насилие.
Результаты оказались для нацистов вполне удовлетворительными: большинство населения поддержало правительственные инициативы. Даже если кто-то из интеллектуалов не был согласен с безжалостным увольнением того или иного еврейского коллеги, то в целом приветствовал освобождение немецкой культуры от «еврейского засилья».
Пример такого «раздвоения сознания» мы уже видели у Томаса Манна, который, с одной стороны, пишет в своем дневнике: «В том, чтобы прекратились высокомерные и ядовитые картавые наскоки Керра на Ницше, большой беды не вижу; равно как и в удалении евреев из сферы права». И в то же время в письме Альберту Эйнштейну от 15 мая 1933 года автор «Иосифа и его братьев» рассуждает о своем изгнании: «Заставить меня играть эту роль могут только, действительно, необычные зло и ложь, и, по моему глубокому убеждению, вся эта «немецкая революция» как раз и является такими ложью и злом».
О сути нацистского режима Томас Манн не менее определенно высказался через несколько месяцев в письме своему близкому другу историку литературы Эрнсту Бертраму (Ernst Bertram), ставшему убежденным сторонником новой власти: «- Посмотрим, - написал я Вам ровно год и один день назад, и Вы ответили с упрямством: «Непременно посмотрим!» Начали ли Вы уже смотреть? Нет, кровавыми руками Вам закрывают глаза, и Вы миритесь с этой «защитой». Немецкие интеллектуалы – простите мне этот объективный общий термин – будут самыми последними, кто начнет смотреть, так как они слишком глубоко, слишком мерзко оказались втянутыми и скомпрометированными».
Томас Манн
Публично высказываться против режима Томас Манн воздерживался, опасаясь за судьбу своих книг, пока еще широко издававшихся в Германии. Власти тоже до поры не вносили нобелевского лауреата в число своих заклятых врагов: мы уже видели, что в списках книг, подлежащих сожжению 10 мая 1933 года, работ Томаса не было. Нацисты все еще надеялись видеть знаменитого писателя в своих союзниках.
А писатель в душе был не так уж далек от этого, как видно по его дневнику. Запись от 15 июля 1934 года: «Думал о нелепице того, что те самые евреи, которых в Германии лишают прав и изгоняют, принимают сильнейшее участие в антилиберальном движении и могут в своей значительной части рассматриваться как его зачинатели».
В качестве примера Томас Манн приводит поэта Карла Вольфскеля (Karl Wolfskehl
), члена одного эзотерического литературного и интеллектуального кружка, возникшего вокруг поэта Штефана Георге, и особенно мюнхенского эксцентрика Оскара Гольдберга (OskarGoldberg
). Непредвзятый читатель отметит «объективность» автора, не нашедшего для этих маргиналов других выражений, кроме «сильнейшего участия», «значительной части» и «зачинателей антилиберального движения». Но Волшебник и на этом не останавливается. Далее он пишет: «Вообще я полагаю, что многие евреи (в Германии) в глубине души согласны с их новой ролью гостей, которые ни в чем не участвуют, освобождены от налогов и которых только терпят хозяева».
Подобная раздвоенность сознания Томаса Манна, характерная и для других немецких интеллектуалов, объясняет ту легкость, с которой евреи были изгнаны из культурной жизни страны. Кроме отдельных мужественных личностей, типа Рикарды Хух, не нашлось никакой общественной силы, противостоящей произволу нацистов.
Для самого Томаса Манна потребовались годы, чтобы окончательно определиться со своим отношением к гитлеровскому режиму. Толчком к этому послужили следующие события, связанные с издательским домом Самуэля Фишера, в котором выходили все труды писателя.
Томас Манн, Самуэль Фишер, Герман Гессе, 1920
Когда в 1935 году глава издательства Самуэль Фишер умер, его наследник – приемный сын Готфрид Берман – предпринял шаги, чтобы хотя бы часть фирмы вывести из Третьего Рейха, где евреям уже запрещалось иметь свое дело. Старый издательский дом «С.Фишер» должен был остаться в Германии в арийских руках, а новое издательство «Берман-Фишер», специализирующееся на современной немецкой эмигрантской литературе, должно было открыться в Цюрихе. Сотрудничать с новым издательством согласились самые выдающиеся немецкие писатели того времени, оказавшиеся в изгнании: Манн, Дёблин, Хофманшталь, Вассерман, Шнитцлер...
Однако молодой предприниматель не учел враждебность своих коллег к новому конкуренту. Большинство швейцарских издателей выступили против начинания Бермана, а Эдуард Корроди (Eduard Korrodi), литературный редактор известной «Новой цюрихской газеты», высказался в январе 1936 года откровенно и цинично: «Единственная немецкая литература, которая эмигрировала, была еврейской». Берману-Фишеру не оставалось ничего другого, как уехать из Швейцарии в Вену.
Томас Манн и Берман-Фишер, 1955
На вызов Корроди ответил Томас Манн. Его открытое письмо в газету было первым публичным выражением его мнения после января 1933 года. И Волшебник, наконец, сказал то, что от него давно ждали поклонники и ценители его таланта.
Прежде всего, Манн указал Корроди на очевидный факт: среди немецких писателей в изгнании можно было найти как евреев, так и чистокровных немцев. Но не это было главным. Манн атакует тех, кто остался в Германии: «Чтобы быть немцем, одной национальности мало. С духовной точки зрения немецкая ненависть к евреям или то, что насаждают немецкие власти, относится совсем не к евреям или не только к ним одним. Она относится ко всей Европе и к самому высокому понятию «германство»; она относится, как нетрудно показать, к христианско-античному фундаменту европейской цивилизации: она есть попытка порвать цивилизаторские связи, что угрожает страшным отчуждением страны Гёте от остального мира».
Томас Манн, наконец, бросил перчатку гитлеровскому режиму. И власти поняли вызов писателя с полуслова. Через несколько месяцев все члены семьи Маннов, которых до этого еще не лишили немецкого гражданства, перестали считаться гражданами Германии. Декан философского факультета Боннского университета сообщил Томасу Манну 19 декабря 1936 года, что его имя вычеркнуто из списка почетных докторов университета. А у стариков Прингсхаймов власти Мюнхена отобрали их заграничные паспорта, лишив возможности встречаться с детьми и внуками. Такова была месть нацистов за то, что писатель стал в итоге антифашистом.
«Возвышенное слияние немецкого духа с еврейским»
Тема «Томас Манн и евреи» сложна и многогранна. Некоторые из этих граней отчетливо проступают в истории взаимоотношений писателя и еврейской библиотекарши Иды Герц (Ida Herz). Они случайно встретились в трамвае в феврале 1924 года (видно, у Манна на роду написано, именно в трамвае встречать женщин, которые посвятят ему в дальнейшем всю свою жизнь). Ида первая заговорила со знаменитым автором, в котором души не чаяла, и он предложил ей привести в порядок его огромную библиотеку. Фройлен Герц стала библиотекарем и архивариусом мастера.
Со встречи в трамвае началась многолетняя дружба, связывавшая Иду Герц и семью Маннов. Этой дружбе многим обязаны все почитатели автора «Буденброков». Ида Герц собирала все, что относилось к жизни и творчеству ее кумира, и пополняла на протяжении десятилетий сначала в Германии, потом в Лондоне, куда она эмигрировала, ставший грандиозным архив Манна. После ее смерти архив обосновался в швейцарском Цюрихе и стал незаменимой поддержкой всех исследователей творчества писателя.
Томас и Катя Манн, 1955
Из отрывочных пометок в дневнике Манна («за столом, к сожалению, эта Герц») и по тем литературным образам в романе «Доктор Фаустус», для которых Ида послужила прототипом, можно судить об отношении писателю к своему преданному архивариусу. Это отношение было покровительственным и немного снисходительным с отчетливыми антисемитскими нотками, как отмечает исследователь творчества Манна Фридхельм Крёль.
Ида Герц боготворила Томаса Манна, несмотря на все обиды и унижения, которые ей приходилось от него терпеть. Когда она еще в Германии прочитала первую часть романа об Иосифе и его братьях, то написала письмо автору, уже находившемуся в изгнании: «Я бы хотела Вам в этой связи сказать, что, на мой взгляд, трогает нас, немецких евреев, в этой работе: это для нас возрождение возвышенного слияния немецкого духа с еврейским».
Трагично выглядит дата этого письма: 5 июля 1933 года. Зловещее колесо Холокоста уже покатилось по дорогам Германии, собираясь уничтожить еврейский дух и еврейские души во всей Европе. Но в строчках Иды Герц живет надежда на «возвышенное слияние».
Ида Герц скончалась в 1984 году в девяностолетнем возрасте. Она лучше других знала каждую пометку в дневниках Томаса Манна, читала обидные замечания о себе, в том числе, и с антисемитским подтекстом. Но до конца своих дней она рассматривала свои отношения с мастером как дружбу.
Фридхельм Крёль объясняет это выработанной многими поколениями евреев в диаспоре способностью переносить унижения.
В 1981 году сын Томаса Манна Голо написал письмо известному литературному критику и страстному почитателю творчества «волшебника из Любека» Марселю Райх-Раницкий. Голо Манн отвечал на вопрос критика об отце: «...он был рожден в провинции, и никогда полностью не избавился от некоторой провинциальности... Знатные люди в маленьком городе... Отсюда происходит и его антисемитизм, от которого он никогда полностью не отошел (и его брат тоже)».
Голо Манн
Вряд ли кто-либо знал и чувствовал Томаса Манна лучше, чем его сын. Однако это только одна правда.
Всю жизнь противоречивое отношение писателя к евреям колебалось между двумя полюсами: от отчуждения («я, рожденный немцем, не такой, как вы») до слияния («я такой же изгой, как евреи»). Отбросить любую краску в этой картине так же невозможно, как оторвать в магните северный полюс от южного, или оставить земной шар только с одним полярным кругом.
