В 1928 году замечательный, без иронии, режиссер-иммигрант Александр Волков снял в Германии фильм «Белый дьявол, или Хаджи-Мурат» - это, собственно, одна из двух экранизаций «Хаджи-Мурата», которые существуют в мире, и обе нерусские: одна немецкая, другая итальянская. Хаджи-Мурата играл Иван Мозжухин, и в кульминационный момент фильма он врывался в окно к Николаю Первому, похотливому императору, который пытался обесчестить понравившуюся ему балерину, вступал в рукопашную с императором, давал ему по кумполу, хватал потерявшую сознание балерину в охапку, выпрыгивал с ней в окно, скакал куда-то на Кавказ, где сочетался с ней браком, вероятно, по православному обычаю.
Очевидно, что в 28-м году страсти в среде русской эмиграции, связанные с императорской фамилией, с Романовым, с верностью исторической правде — они были гораздо живее, чем нынешние искусственные страсти по Николаю Второму. Но тем не менее никаких бурных реакций на «Белого дьявола», насколько я понимаю, не было. Во всяком случае, я не встречал сообщений о каких-то демонстрациях или хорошо организованных акциях монархистов в Берлине — а там были серьезные люди, казаки Краснова, казаки Шкуро, которые, кстати, и в цирке выступали с конными трюками, и в массовке снимались в кино — вполне вероятно, что и в «Белом дьяволе» тоже. И никто из них не брал в конном строю кинотеатры, никто не угрожал распять Волкова или Мозжухина, потому что все относились к cinéma как к cinéma — киношка она и есть киношка. Им было невдомек, что существуют какие-то чудаки типа Гриффита или Дрейера, которые рассматривают кино как искусство, как медиум для трансляций откровений о природе человека или сюжетов о цикличности истории. Сinéma — это было cinéma, и это было замечательно, потому что оставалась святая наивность движущихся картинок.
Когда я смотрел «Матильду», я в какой-то момент, причем очень быстро, выключил в себе историка. Потому что историк может оценивать фильм на предмет соответствия исторической правде в тех случаях, если в фильме эта историческая правда ловко смешана с исторической ложью или если фильм претендует на то, что он эту историческую правду восстанавливает. «Матильда» не претендует ни на то, ни на другое. «Матильда» - это действительно чистое кино. Это, как сказала совершенно точно искусствовед Марина Кронидова, моя жена и соавтор, - комиксы, нарисованные Зичи, российским придворным художником рубежа прошлых веков, который рисовал в том числе и порнографические картинки для Романовых.
И если относиться к «Матильде» как к комиксу, то это, конечно, хороший комикс. А никак по-другому к нему относиться не следует, потому что изначально уже по самой графике фильма, где все кажется как бы нарисованным, мы распознаем в нем именно комикс. Это та же графичность, которая есть, скажем, в фильмах о Шерлоке Холмсе, которые делает Гай Ричи, — он же не рассказывает о страшной повседневности викторианского Лондона, он рисует вам Лондон. Точно так же Учитель рисует нам Россию конца XIX века, которая не имеет и не обязана иметь ничего общего с подлинной Россией тех лет. Мне лично в этом комиксе не хватало 16-летнего Сталина, который тайно влюблен в Матильду и потом будет мстить Романовым. Еще можно было бы Ленина добавить: хотя с 1895 года он сидел в тюрьме, но тоже вполне мог бы принять участие в этой борьбе за Матильду. Кстати, «Борьба за Матильду» - прекрасное название, потому что именно это в фильме Учителя и происходит. Матильда оказывается каким-то страстным сердцем русской жизни, которое своим биением нарушает весь покой империи. Моя жена в процессе просмотра также сказала — и я с ней согласен, — что ей не хватает преображения поручика Воронцова, которого играет Данила Козловский, в Распутина, потому что этот герой, став жертвой безумного эксперимента доктора Фишера, по количеству растительности на лице приближается к Распутину. А этот безумный доктор Фишер, который погружает подопытных пациентов в воду в надежде вызвать у них транс, сродни эффекту пантопона, ездит в этих очках-консервах на мотоцикле замечательном? Он же абсолютно рисованный, комиксовый персонаж - «безумный ученый» из мифологии комиксов 20 – 30-х годов, комиксов Эрже, например.
Там все персонажи — нарисованные. Исключая, наверное, Матильду. Польская актриса Михалина Ольшанска производит эффект живого актера среди нарисованных гномиков, этакой Белоснежки из известной сказки, потому что она действительно очень хороша. А в остальном фильм Алексея Учителя — это, повторюсь, cinéma – движущиеся картинки. Это комикс. Это авантюрная фантазия на тему, если угодно, столкновения того, что пошло называют «русским викторианством» с его монархической замшелой культурой, с двадцатым веком, который не наступил, но вот-вот наступит, и который тоже вторгается в фильм в своих комиксовых карикатурных проявлениях. Как автомобиль, который плывет на пароме, мотоцикл, на котором раскатывает доктор Фишер, сама лаборатория доктора Фишера или первый киносеанс для двора и придворных, когда через экран вламывается генерал в медвежьей шкуре. Если нужно найти «Матильде» какую-то историософскую подоплеку, философское обоснование, то вот, пожалуйста: столкновение замшелой, обреченной, вырождающейся монархии с двадцатым веком, тоже показанным в комиксовых карикатурных проявлениях. Можно и так сказать.
Кроме комиксовой графики, там - комиксовый ритм: бац-бац-бац. И в том, что я сказал, нету ничего уничижительного для фильма, никакой иронии по отношению к его создателям. Это такое кино! И я обожаю такое кино! Я обожаю «Фантомаса», обожаю «Вампиров», обожаю сериалы начала века, очень люблю комиксы — от противного мне по своим идеологическими убеждениям фашиста Эрже до близкого мне по убеждениям коммуниста Энки Белаля. И это есть в кино Учителя. То, что это комикс, вовсе не означает, что несерьезно или плохо, — комикс тоже может быть серьезным, это такой кристалл, который преломляет реальные исторические события. Сейчас существует очень много комиксов, которые посвящены крайне серьезным сюжетам — войне в Испании, или геноциду в Руанде, или диктатуре в Аргентине. Или у того же Энки Белаля был гениальный пророческий комикс «Охота», где он еще в 1985 году прорисовал и предсказал падение всех коммунистических правительств Восточной Европы. Понятно, что, если бы в 1985 году к этому произведению подходили с точки зрения исторической или политической достоверности — это черт знает что, это мусор какой-то, бред. Нет, это не мусор и не бред — это такое преломление истории в гротескные образы.
Кстати, если вспомнить лучший советский фильм о дореволюционной, николаевской России — это, как ни относиться к Элему Климову, «Агония». Конечно, благодаря тому, что там был гениальный Петренко и не только Петренко, там был выдающийся состав актеров — от Броневого до Катина-Ярцева. Но ведь что такое была «Агония» Элема Климова? Это был, опять же по определению искусствоведа Марины Кронидовой, «взбесившийся мультик». Но когда читаешь свидетельства современников об эпохе распутинщины и конце Распутина, ты понимаешь, что реальность была еще безумнее, чем то, что вытворял на экране Элем Климов. Потому что в «Агонию», например, не вошел по загадочным для меня причинам эпизод, когда монархист и черносотенец Пуришкевич приходил к своему идеологическому противнику, министру внутренних дел Маклакову и рассказывал, что они решили старца грохнуть и вот как бы это сделать. И Маклаков, толстовец, которого соратники по кадетской партии упрекали в излишней толерантности и терпимости, отвечал: да вот я тут приобрел по случаю отличный французский кистень. И именно этим кистенем они потом били Распутина. Это не вошло в фильм Климова. Но понятно, что реальность эпохи распутинщины была гораздо безумнее, чем тот сумасшедший мультик, который придумал Климов.
И я думаю, что начало николаевского царствования — этим я специально не занимался, но занимался «Агонией», писал про нее, а перед этим читал множество свидетельств о России 1915 – 1916 годов, - так вот я убежден, что вряд ли за двадцать первых лет царствования Николая Второго произошла уж такая резкая мутация нашей страны из «России, которую мы потеряли», благостной и волшебной, в тот обезумевший мультик, которым была Россия в 16-м году. И я уверен, что есть историческая правда в том, чтобы изображать николаевскую Россию так, как она изображена в «Матильде», потому что она изображена как сумасшедший дом.
Михаил Трофименков специально для «Фонтанки.ру»
