"Русский фашизм появился одновременно с большевизмом и даже чуть раньше". О культуре тоталитарной злобы и истоках путинского режима.
Россия
идеология
история
Николай Сванидзе
09.04.2022
Когда оковы тяжкие падут и дым рассеется, и можно будет спокойно и академично, уже с некоторой исторической дистанции отрефлексировать нынешнюю катастрофу, одним из главных направлений этой рефлексии станет даже не характеристика нынешнего российского режима (с ним все ясно), а ответ на вопрос: откуда он такой взялся? Откуда взялась эта Z, которая так полно его выражает? И тут нам придется уйти в ретроспективу, причем достаточно глубокую. Вспомнить придется и большевизм, и русский фашизм.
Русский фашизм появился одновременно с большевизмом и даже чуть раньше. Еще в 90-е годы 19 века родилась на свет жандармско-черносотенная фальшивка под названием "Протоколы сионских мудрецов". Десятилетия спустя радикально правая антисемитская часть русской эмиграции через Розенберга доставила эту брошюрку Гитлеру, и он был ею пленен.
А речи и статьи Владимира Пуришкевича, руководителя Союза Михаила Архангела, и Николая Маркова, руководителя Союза русского народа, вполне могли быть позднее с благодарностью опубликованы в главном нацистском органе Völkischer Beobachter <Немецкая газета, с 1920 года печатный орган НСДАП — The Insider> с теплым комментарием доктора Геббельса.
В раннебольшевистской среде антисемитизм был невозможен. Однако антисемитизм — наиболее выпуклый и чудовищный, но не единственный признак даже германского нацизма, уже не говоря об итальянском фашизме, более индифферентном к еврейскому вопросу. Вот что говорил в 1921 году в итальянском парламенте, обращаясь к коммунистам, отец фашизма Бенито Муссолини: "Между нами и коммунистами нет политического родства, но есть интеллектуальное. Как и вы, мы считаем необходимым централизованное и единое государство, требующее железной дисциплины от всех, с той лишь разницей, что вы приходите к этому выводу через концепцию классов, а мы — через концепцию нации".
Замечательный мыслитель русского зарубежья Георгий Федотов уже в конце 30-х годов пишет: "Большевизм — это культура тоталитарной злобы. Россия — самая последовательная страна фашизма. Не забудьте, что Ленин и был изобретателем этой государственной формы, которую Муссолини и Гитлер заимствовали у него. А социальное содержание московского фашизма ничем не отличается от германского".
Георгию Федотову вторит крупнейший русский интеллектуал философ Николай Бердяев: "Сталинизм, то есть коммунизм периода строительства, перерождается в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, милитаризованная молодежь".
Заметим, что все это писалось до начала Второй мировой войны. Еще не было гитлеровских газовых печей, и авторы мало что знали о масштабах сталинских репрессий. А ведь именно беспрецедентный государственный террор, хотя и несколько разнонаправленный, — фактор, несомненно, сближающий два режима. Режима, несомненно, родственных.
Недаром министр иностранных дел Риббентроп после вечеринки в Москве, на которой отмечалось подписание Пакта о ненападении, писал, что чувствовал себя в обществе советских вождей словно в компании старых партийных товарищей. Чутье не обмануло Риббентропа: дух жесткой кастовости, партийного сектантства и номенклатурности был общим.
Были, конечно, и стилистические отличия. Массированная пропаганда нацистской Германии была откровенной и обнаженно людоедской. А в Советском Союзе — более лицемерной (по определению А.И. Солженицына), прячущей истинную суть за красивыми фразами о равенстве и справедливости.
Было еще одно отличие — внешнеполитическое. Гитлеровский режим был более нахрапист и авантюрен, склонен к игре ва-банк. Сталинский — более осторожен и нетороплив. По-видимому, от ложного ощущения неизбежности своей исторической победы.
Это стилистические детали, но они достаточно интересны. Следует добавить, что поздний, послевоенный сталинизм подобрал у побежденного Гитлера знамя государственного антисемитизма. Им окрашены процессы конца 40-х и начала 50-х годов. Они шли по нарастающей, и только смерть Сталина положила им предел. Хотя не столь свирепые, но вполне зримые следы государственного антисемитизма сохранялись в СССР до самого его падения.
Большевизм, этот отечественный вариант тоталитаризма, — тяжелейшая наследственная болезнь. Тем более, что лечения не было, а от реабилитации отказались.
Сразу скажем, антисемитизма сегодня нет. Но все признаки, перечисленные Николаем Бердяевым, присутствуют. К ним плюсуются безальтернативная всепроникающая госпропаганда и репрессии, которые постепенно перестают быть точечными и мягкими и напоминают качеством судебных решений и сроками приговоров 30-50-е годы прошлого века.
Теперь еще и война. Война с Украиной, а на самом деле — с Западом. Ненависть к Западу, тотальное, цивилизационное, культурное противостояние ему — вообще тема особого разговора. Им был отмечен и гитлеровский нацизм, видевший в Западе средоточие черного еврейского зла, и большевизм, для которого Запад был классово враждебным и обреченным на историческое поражение миром капитала. Оба режима претендовали на преобразование мира по своему образу и подобию. Оба были мессианским и захватническими. Оба ставили на расширение территорий.
В этом смысле большевизм, кстати, не оригинален. Он основан на глубочайшей исторической традиции. Православное мессианство уходит корнями в 15 век к Ивану III и закрепляется при Иване Грозном, предельно идеологически постулируется при Николае I с уваровской теорией официальной народности. И, наконец, глыбообразный Александр III, почитаемый сейчас. Все они — апостолы отечественного антизападничества.
Нынешняя российская власть выбрала из отечественной истории именно эту составляющую. Выбрала потому, что антизападничество — это примат государства над человеком, это несменяемость и бесконтрольность власти и это слияние власти и собственности. Народу в виде бонуса достается безответственность и комфортное пренебрежение законом, который все равно не исполняется или исполняется избирательно. Собственно, на этом и строится общественный договор: вы делаете, что хотите, мы одобряем, но не несем никакой ответственности.
Для полноты картины среди крепостнических, большевистских и германских образца 30-х годов традиций следует назвать последовательный курс на антиинтеллектуализм и упрощение картины мира. Русский историк Сергей Соловьев о царствовании Николая I писал, что просвещение стало преступлением перед правительством. В начале 60-х годов 20 века высокий партийный функционер Сергей Трапезников сказал, что всякая мысль имеет в конечном счете антисоветский характер. И как в воду глядел. Именно поэтому в условиях тоталитаризма власть вбрасывает самые простые идеи и возбуждает первобытные чувства, работающие на уровне подсознания. Одно из них — реванш.
Известно, какую страшную, ключевую роль сыграл реваншизм в истории прихода к власти в Германии НСДАП. Тогда он вырос из поражения в Первой мировой войне, начатой, кстати, самой же Германией.
В российской новейшей истории в анамнезе — развал СССР. И хотя развалился он тоже сам, оказалось, что из его развала можно много чего выжать. Выжали желание антизападного реванша. Причем в самой простой, архаичной и наглядной форме — в форме войны.
Но когда тоталитарное государство с декоративными институтами и такой же Конституцией, с запретом на свободу слова и на альтернативную информацию, при массовой восторженной поддержке населения начинает специальную военную операцию в соседней стране, это неизбежно вызывает тяжелые и совершенно определенные исторические ассоциации. Чисто эстетически не хватает только зрительного символа. И он естественным образом появляется. И рождает те же ассоциации.
Надо отдать должное тем, кто его придумал: чувство стиля им не изменило. Готика, острые углы, брутальность — то, что надо. Одного этого знака Z достаточно, чтобы осознать происходящее в историческом контексте. Z, как последняя буква в латинском алфавите, означает окончательность. В смысле, окончательность решений. В данном случае, решение украинского вопроса.
Возвращаясь к страшным режимам прошлого века. Главная их характеристика — даже не кровавый произвол власти, а радостный массовый милитаристский психоз. Восторг, эйфория насилия в отношении чужих и своих, грубость как сила, эмпатия как слабость, стремительная, на глазах, массовая деградация и расчеловечивание. Все это — социальный диагноз и предвестник неизбежной катастрофы. Мы сами делаем свою историю.
