Не могли бы Вы нам описать «Один день из жизни Михаила Борисовича»?
Длинный-длинный звонок и надрывный вопль ночного дневального «Подъем!» Это значит, что начался очередной бессмысленный день из тысяч уже проведенных мной в тюрьме, а теперь вот в колонии общего режима, расположенной в 100 км от финской границы.
Молодые мужчины от 18 до 30 лет – основное население «зоны» - быстро вскакивают с коек. Инспектор может зайти сразу после звонка, и если кто задержится – окажется в ШИЗО.
Встаю и я. Впрочем, не сплю уже давно. Привычка. Полчаса – час перед подъемом – время, когда можно спокойно подумать о своем. Другого такого в течение дня не будет.
10 минут на бритье и умывание холодной водой, зарядка, и вот первое «построение». На завтрак. Построений будет еще сегодня немало. Столовая рядом, но идем медленно и долго. Так «положено». Кем? Зачем? Никто не знает.
Завтрак сытный и невкусный – каша, хлеб. 10 минут и на работу.
Опять строй, опять похоронное шествие, теперь - до проходной. Обыск. Цех. Пустой, огромный, холодный ангар, знавший лучшие времена. Мы занимаем там маленький угол, где собираем бумажные папки. Машина справилась бы с этой работой лучше, но надо чем-то занять заключенных.
Нам платят. «На руки» - 10-15$ в месяц. Их можно потратить раз в неделю в местной лавке, где столько стоит 1-2 кг конфет, или 4 банки консервов, или 5 пачек сигарет. А больше особо ничего и нет. Хотя, бывают яблоки. Я их люблю…
Отвлекся, а на работе отвлекаться не стоит, - отправят в ШИЗО.
Звонок – «строй», обыск, обед. 15 минут. Баланда и картошка. Сытно, но есть лучше не глядя. Можно расстроиться. А оно мне надо? Заправился и ладно.
Строй, обыск, цех. Папки. Звонок. Конец рабочего дня.
Строй, обыск, барак. Можно час посмотреть телевизор. Я читаю или пишу. Меня не трогают.
Звонок, строй, ужин. Картошка, хлеб.
Строй, барак. Если не придут адвокаты, - посмотрю новости по единственному каналу, почитаю в окружении еще сотни «сидельцев». Можно съесть что-нибудь, если осталось от передачи, которую родным разрешают делать раз в два месяца.
Вот и день прошел. Позади десять лет, и впереди еще год. Длинный звонок и вопль «Отбой!»
Не могли бы Вы описать бытовые условия в колонии в Сегеже? Есть ли в Вашей камере окно? Что Вы из него видите? Лучше ли условия, чем в Краснокаменске?
У нас в стране пока действует «барачное» содержание, т.е. общежитие не делится на закрываемые камеры. Барак на 100-150 человек. Теплый. Комнаты внутри – с обычными, не закрываемыми дверями. Камеры лишь в СУСе
[1] и на особом режиме. Однако, по концепции развития к 2020 году камеры будут везде.
В нашей комнате – 20 человек, площадь, может быть, 30-40 кв.м. Сейчас наполняемость лагеря небольшая, поэтому большинство (и я, в том числе) спит внизу.
Места распределяет завхоз, с ведома начальника отряда. Стены покрашены краской, но при желании можно их оклеивать обоями. В некоторых комнатах так и делают. Пол – деревянный. Это Карелия, дерева много.
Окна в бараках обычные. Вид из них – на соседний барак и стену с колючкой между нами.
Есть помещение с телевизором и чайниками. Таких бараков в «зоне» с десяток. Кроме них – столовая, школа, служебные помещения, комнаты для длительных свиданий и промзона с цехами – ангарами. За забором - лес. Видны трубы целлюлозного комбината.
Количество книг, которые можно держать при себе, ограничено – 10 штук вместе с журналами. Есть библиотека, но там хорошей литературы нет, а передавать туда книги мне не разрешают. Книги мне заказывают адвокаты из торговой сети. Идут они месяц, а потом лежат на складе, и я могу раз в неделю менять прочитанное. Конечно, такой режим не дает возможности работать со справочниками.
Последнее время на воле растет популярность «читалок», но здесь они под запретом, как и компьютер.
Ручка и записная книжка у меня всегда с собой, но времени мало. Я здесь обязан работать на местном производстве, так что в основном пишу вечером. К сожалению, вечером мозги работают хуже, т.к. устаю. Но справляюсь.
Связь с внешним миром здесь возможна тремя способами:
- звонки (раз в неделю до 15 минут);
- письма (идут 7-10 дней до адвокатов);
- через адвокатов устно (но под официальную видео- и неофициальную аудиозапись).
Официально вещи стирает раз в неделю постирочная в бане. В общей куче. От носков и маек до рабочей одежды. Если хочешь постирать нормально – нужно изворачиваться. А главное – тогда негде сушить.
Есть общая душевая, где можно мыться раз в неделю. Если работаешь на грязном производстве – разрешают мыться дополнительно, после смены.
Есть свой свинарник, так что «положенный» кусочек мяса или сала в 30-40 гр. дают, добавляя в суп и кашу. Овощи, кроме картошки и вареной капусты, бывают раз десять в год (огурцы, лук – то, что растет в теплицах).
Утром обязательная 10-минутная зарядка. Делаю всегда, иначе днем на работе обязательно потяну спину. После работы разрешено полчаса-час заниматься спортом. У меня обычно нет сил, а те, кто помоложе, - играют в волейбол или «качаются».
Разрешены в год четыре длительных свидания (по три дня) и 6 свиданий по 4 часа через стекло. Ко мне приезжают жена, дети, родители, но таких счастливчиков, как я, - мало.
Во время длительных свиданий все время надо находиться в небольшой комнате или на общей кухне. Для людей, приходящих «с воли», это очень тяжело. А четыре часа через стекло, проехав для этого больше тысячи километров, – вообще…
Но в сравнении с Читой, куда мои добирались 6,5 тыс. км, - совсем неплохо. Только вот родители не молодеют…
Медосмотры, особенно на туберкулез, - регулярные. Остальное, кроме случаев выявления побоев, всех волнует мало. Нужно? Добивайся. Отправят в областную больницу ФСИН – зрелище печальное. Либо, если дело серьезное, - в Санкт-Петербург, там тоже больница ФСИН. Ее хвалят.
А вот с подозрением на туберкулез гонят в туберкулезную зону. Я там не был, но рассказывают страсти. Верить ли? Не знаю, поэтому не пересказываю.
От Краснокаменска место отличается лучшей погодой и лесом. Там зимой -45о С, летом +45о С и степь до горизонта, с ветрами. Здесь – обычная финская погода: зимой -20-30о С, летом +15-25о С.
В остальном для меня лично разница незаметна, хотя Краснокаменская «зона» считалась «черной», эта считается «красной».
Как к Вам как к бывшему миллиардеру и бизнесмену относятся другие заключенные в этой колонии и в предыдущих колониях и СИЗО, в которых Вы содержались? Изменилось ли отношение к Вам других заключенных за последние 10 лет?
Отношение ко мне за эти 10 лет несколько изменилось. В тюрьме уважают возраст (теперь я здесь старше большинства) и срок (10 лет – много).
Конечно, важна известность, то, что пишут, говорят, то, чем можно похвастаться перед знакомыми (сидел с «таким» человеком!).
Прошлое здесь у всех разное и обсуждается редко. Скорее людям интересно послушать о «другой жизни». Ну и, конечно, существенный факт – оппозиция власти, непризнание вины. Это позволяет окружающим разговаривать, не боясь возможности доноса.
А вообще, мне совсем нетрудно находить общий язык с любым человеком, кроме тех, кого глубоко презираю. Такие здесь есть, но немного. Скрывать это чувство не получается, а перебороть свое отношение к, например, насильникам, - трудно. Хотя, конечно, они тоже люди…
Информаторы есть, как и в любой зоне. Но здесь зона «красная», образцовая, поэтому информаторов особенно много. К оперативным работникам иногда выстраиваются целые очереди.
О чем рассказывают? Как правило, о мелких нарушениях режима. Реальных или надуманных. Кто-то разговаривал в строю, кто-то отказался заниматься уборкой, кто-то курил в неположенное время, и т.д.
«Стук» - вещь выгодная: можно получить какую-то льготу, типа разрешения носить «вольную» обувь, можно поднять свой «авторитет» среди заключенных и даже вымогать разные вещи.
Но есть и риски, поскольку могут «настучать» и на тебя, могут избить на этапе или даже убить. Такое бывает, хотя редко. Впрочем, как я заметил, здесь мало кто думает на перспективу.
Хотя, иногда информаторы действительно помогают администрации предотвратить серьезные конфликты. Этого тоже отрицать нельзя.
Я не наблюдал в лагерях и тюрьмах какой-то особой жестокости. Скорее, здесь даже менее опасно, чем на свободе, т.к. люди обычно не пьют и не имеют доступа к наркотикам. В обычном (не образцовом) лагере те 10%, у кого доступ есть, обычно умеют себя сдерживать и сдерживают других, у которых доступ появляется редко.
Проблемы не нужны никому. Но они бывают (поскольку многие здесь из числа головой не думающих), когда люди получают команду «наказать», не важно, от своих коллег или от администрации. За привилегии или за подачки. Последствия бывают самыми тяжелыми. Наблюдал неоднократно.
А так, в обычной лагерной жизни, люди все достаточно сдержанные. Хотя, как и в любом мужском коллективе, стычки бывают. Но без жестокости. Просто тумаки.
Сотрудники администрации, в отличие от охраны, находятся среди заключенных, на территории лагеря и без оружия. Есть только дубинки и наручники. Но при мне их, по-моему, ни разу не использовали.
В этом, образцовом, лагере сотрудники приходят на работу трезвыми. В Краснокаменске, да и в других лагерях, ситуация иная.
Разговаривают здесь со взрослыми людьми вежливо. Со мной даже «на Вы». С молодежью – по-разному, но хамство, унижение достоинства – редкость. Во всяком случае, на моих глазах. И если кто-то из сотрудников хамит, то не часто, но достаточно регулярно получает отпор в виде жалоб. На такие жалобы обычно реагируют, сотрудников наказывают. Хотя, жалобщиков – тоже.
В общем, чтобы отстаивать свое достоинство, как и везде, надо быть готовым к борьбе и потерям.
Если говорить о содержании в тюрьмах и лагерях, а не затрагивать судебно-правоохранительную систему, которая просто сошла с ума, то условия за 10 лет улучшились. О голоде в лагерях практически не слышно, койки есть у всех, одежду выдают, массовые избиения остались лишь в отдельных управлениях, в помещениях посвободнее и почище. Конечно, не везде.
Десять лет назад ситуация была совсем другой. Роль ЕСПЧ, правозащитников, общественных наблюдателей и журналистов трудно переоценить.
Впрочем, понятно – без ответного стремления государства изменений было бы меньше. Или вообще не было бы. Как, впрочем, и без повышенного внимания общества.
Как изменила Вас тюрьма как человека? Как она изменила Ваши мысли?
Тюрьма и, возможно, возраст сделали меня более выдержанным, постепенным в выработке решений, в формировании своего мнения, позиции. Здесь иной ход времени.
А еще тюрьма приучила спокойнее и терпимее относиться ко многим человеческим слабостям, ошибкам, и, в то же время, - резче и четче обрубать тех, кто переходит грань. Здесь мягкости не понимают и не прощают.
Что Вы изучаете в колонии, что читаете?
Для меня, с учетом неопределенного срока заключения, важно не утратить связь с окружающей действительностью. Той, что за забором «зоны». Для этого в день я стараюсь прочитывать 100-200 страниц информационных материалов, присылаемых адвокатами, многочисленные газеты и журналы, которые выписываю. Как правило, удается. Читаю быстро.
Но вот на прочую литературу времени остается совсем мало. В тюрьме было проще. В историю и философию я погрузился именно там.
А еще в качестве отдыха читаю историческую фантастику. Совершенно замечательный, на мой взгляд, жанр.
Не боитесь ли Вы, что власти предъявят Вам третьи обвинения, чтобы помешать Вашему освобождению в следующем году? С учетом возможности новых обвинений, как Вы морально справляетесь с неизвестностью в отношении того, когда Вы выйдете из тюрьмы, и выйдете ли вообще? Эта неопределенность ставит Вас в другое положение по сравнению с другими заключенными. Не страдаете ли Вы периодами депрессии?
Знаю, что есть те, кто убеждают Владимира Путина это сделать. Поскольку наша судебная система весьма зависима, - если будет «команда», будет и «дело» и приговор. Фабула обвинения, при этом, не важна.
Меня лично тюрьма уже не пугает. Привык. Боюсь за семью, детей, за родителей.
В 2007 году, получив совершенно бредовое обвинение в хищении всей нефти ЮКОСа, я заставил себя смириться с бесконечным тюремным заключением.
Когда в 2012 году Президент Путин заявил, что я выйду, отсидев этот срок, мне было сложно ему поверить.
Так что теперь, если он «передумает», - меня это, конечно, огорчит, но в депрессию не загонит. Я – не единственный российский заключенный, которому пришлось научиться жить в неопределенности в отношении времени своего освобождения.
Вы сказали Евгении Альбац, что если бы 10 лет назад знали, что с Вами случится, то покончили бы с собой. Вы это всерьез сказали? У Вас ведь была возможность покинуть Россию до Вашего ареста?
Евгения Альбац спросила меня не про арест, к которому я был готов, и даже не про тюремное заключение, а про то, если бы я сразу знал всё: про смерть Василия Алексаняна, заложников, вынужденных эмигрантов, про разрушение компании, разрушение моих иллюзий о суде, о власти (а они были) и так далее.
Тогда к такому знанию я не был готов. Теперь все иначе. Возможно, тюремные испытания помогли мне пережить ощущение личной ответственности. Уехав, я бы себя «сожрал».
Что было одной самой трудной вещью, с которой Вам пришлось справляться, морально и эмоционально, за это время?
Когда молотком дробят пальцы, – какой больнее? Возможно, первый. Но скорее – волнами: кажется, что привык, а затем – снова больно. Но через пять лет острота восприятия снижается. Это точно.
Как Вы относитесь к давлению, оказываемому на Сергея Гуриева, участвовавшего в экспертизе, подвергшей критике второе дело в
отношении Вас, который почувствовал себя вынужденным покинуть Россию?
Считаю ситуацию с Сергеем Гуриевым совершенно обычной для нашей «правоприменительной» практики. Но от этого – не менее возмутительной. Главный юрист ЮКОСа – Василий Алексанян (на него ссылался Гуриев) –
действительно заплатил сначала здоровьем и свободой, а затем – жизнью за отказ лжесвидетельствовать. Такие предложения, подкрепленные угрозами незаконного преследования, делались многим, работавшим в ЮКОСе. В том числе – иностранным гражданам. Я лично читал один подобный протокол.
Как бы Вы описали характер системы в России сегодня? Иными словами, что для Вас путинизм?
Путинизм – это авторитарный госкапитализм лидерского типа. Это попытка контроля за обществом и госаппаратом через коррупционный компромат, через произвол правоохранительной системы. Это последовательное уничтожение внутреннего содержания независимых государственных и общественных институтов (суда, парламента, региональных властей и местного самоуправления, телевидения, партий и т.д.). Это попытка руководить огромной страной в «ручном режиме», без законов, стоящих над властью, без договоренностей с обществом, а лишь коррупцией, насилием или угрозой его применения.
Так современную страну не построить.
В окружении Президента есть люди, которые пытаются что-то изменить, но Владимиру Путину это, похоже, лично дискомфортно, хотя, возможно, необходимость он уже не может не понимать.
Что Вы говорите тем, кто считает, что путинизм уходит корнями в 90-е годы, что путь сегодняшней системе отчасти проложили злоупотребления политической и судебной системой со стороны олигархов?
Сложно говорить с наивными людьми, верящими мифам имени Березовского…
У тех, кого принято называть олигархами, никогда не было и тени той власти над судебной и правоохранительной системой, которая есть сегодня у путинского окружения.
Но даже если взять только экономику и сравнить, например, ЮКОС и Роснефть, то масштабы влияния на госаппарат несравнимы.
До начала 2000-х мы строили демократическое государство. Со всеми недостатками начального этапа. США в 30е-50е годы дают очень похожие примеры.
С 2001, а особенно – после начала дела ЮКОСа, ближе аналогия ранней франкистской Испании – «друзьям – все, врагам – закон». Развилка очевидна.
И разве не тот факт, что небольшое количество людей заработали миллиарды в то время как жизненный уровень большинства людей резко упал, внес свой вклад в популярное разочарование в «демократии» и «капитализме», сохраняющееся по сей день?
Истоки путинского режима лежат в 1993 году, когда началась чеченская война,
когда было ликвидировано разделение властей, а президент получил диктаторские полномочия. Именно тогда мы все совершили ошибку.
Я в те годы проводил много времени в регионах, в трудовых коллективах, работал вместе с рабочими на установках и месторождениях. Мы делали одно дело и временами ели «из одного котла».
Для них вопрос о том, кому принадлежит предприятие, не был насущным. И вообще, для жителей маленького городка разница между мной и Ельциным была не очень значительна – «начальство».
То, что действительно волновало: может ли это «начальство» гарантировать работу и зарплату, умеет ли говорить с людьми, слушать и слышать. Даже по потреблению себя никто не сравнивал с далекими московскими «олигархами», - только с местными предпринимателями, теми, кто жил рядом, в соседней квартире, доме.
Несмотря на агрессивную пропаганду социальной розни, никаких проблем в моих взаимоотношениях с людьми не возникало. Это не означает, что приватизацию нельзя было провести более справедливо, в интересах большего числа граждан. Можно и нужно.
Однако, когда мы предложили поправить ситуацию с помощью компенсационного налога, оказалось, что власть заинтересована в поддержании
такого антагонизма. Наш проект был похоронен.
Сегодня идея капитализма в России вполне жива, а вот из либеральной демократии действительно сделали пугало, списав на нее все издержки некачественного, авторитарного управления страной. Чтобы объяснить это людям, нам предстоит много работать.
Как Вы отвечаете многим россиянам, которые, как минимум поначалу, говорили, что «Ходорковский получил по заслугам»?
Трудно сочувствовать богатому человеку. Это далеко не только российская особенность. Убедить, что «заслуги» должен установить независимый суд, а не завистники и прислуга оппонентов, - сложно.
А вот факт, что беспредел по отношению к сильному человеку обернется еще большим и масштабным беспределом по отношению к людям обычным, тем более слабым, - потихоньку доходит.
Недаром требование справедливого суда вышло на первые места общественных запросов.
Считаете ли Вы, что российская «управляемая демократия» может превратиться во что-то реальное? Или же для изменения существующей системы потребуется революция или переворот?
Мне очень хотелось бы верить в путь реформ. Тем более, я знаю, что среди путинского окружения есть люди, пытающиеся наладить общественный диалог, как мы видим по событиям в Москве и Екатеринбурге.
Но оппонирующая им, силовая сторона, пока влиятельнее. Тем более, Владимир Путин ментально с ней.
Времени у него осталось немного – 5-10 лет максимум. Любой сильный кризис при нынешнем состоянии госинститутов и диалога с обществом означает выход за системные рамки.
Как, по Вашему мнению, произойдет следующая смена власти в России?
Конечно, хотелось бы, чтобы Владимир Путин постепенно разделил президентскую власть между честно избираемым парламентом, независимым судом и коалиционным правительством, а новый Президент стал бы компромиссной, не авторитарной фигурой, гарантом прав граждан.
Вероятность такого развития событий, к сожалению, невысока. Более реален, после ухода Владимира Путина, краткий срок правления нового «преемника», затем – неизбежный политический кризис и «перезапуск» управления страной в режиме учредительного собрания.
С момента возвращения Путина на пост президента мы наблюдаем подавление оппозиции и гражданского общества. Считаете ли Вы, что люди к этому просто привыкнут, или же это в конечном итоге приведет к новому взрыву?
Возможно, хотя маловероятно, что Владимир Путин продолжит держать общество в «закрученном» состоянии до естественного конца своего правления, хотя, полагаю, что он уйдет раньше.
Однако, уже накопленный протестный потенциал, да к тому же имеющий тенденцию к росту среди молодежи, при снижающемся качестве управленческого слоя, делает политический кризис практически неизбежным.
«Зачистка» политической «поляны», остановка социальных лифтов, старение Путина и его окружения, метод управления «ближним кругом» через арбитрирование постоянных конфликтов, отказ от диалога с обществом создают мощную питательную среду для «несистемных» политиков и радикалов.
В какой степени, по Вашему мнению, протестное движение, проявляющееся в Москве и некоторых других городах, на самом деле является столкновением поколений между остатками советского поколения и «постсоветским» поколением?
Полагаю, все же разделение иное - между людьми, ощущающими свою полную зависимость от государства, бюрократии или своего места в этой бюрократии, и людьми независимыми, готовыми к независимости, самостоятельной ответственности за свою судьбу.
Я знаком с самыми разными представителями и советского, и постсоветского поколений. И хотя, конечно, в постсоветском поколении независимости от государства ощущается больше, тем не менее, четкого водораздела нет. Скорее, вопрос в свойствах личности.
Главное, что мне нравится в «несогласных», - это их ощущение собственного достоинства, приходящее иногда к человеку в зрелом возрасте. И это замечательно!
Оставляя в стороне вероятный срок лишения свободы, считаете ли Вы, что у Алексея Навального есть потенциал, чтобы стать будущим лидером России?
На мой взгляд, у Алексея Навального несомненно есть амбиции и харизма лидера. Однако, если он захочет опереться на независимо мыслящую часть общества, то, помимо накопления управленческого опыта, ему необходимо будет продемонстрировать отказ от воспроизводства лидерства авторитарного толка. А сделать это очень непросто.
В то же время, путь «преемничества», думаю, для него закрыт. Нынешней элите он чужой.
Сможет ли, захочет ли Навальный предложить вариант демократического лидерства? От ответа на этот вопрос зависят его политические перспективы при мирном развитии ситуации.
Вы боитесь, что у него на самом деле инстинкты не демократа? Может ли правление Навального или его сторонников привести к национализму?
Считаю Алексея Навального достаточно разумным человеком, поэтому не ожидаю от него национал-шовинизма. В то же время, отказ от вождизма требует гораздо большей идеологической стойкости. Ведь значительная часть сторонников любого популярного российского политика жаждет увидеть в нем вождя. А дальше – безграничные президентские полномочия и очередной круг авторитаризма.
Могут ли Европа и США каким-либо образом с пользой ответить на происходящее внутри России?
Убежден, легитимность нынешнего режима во многом опирается на признание его Западом. Считаю, что признавать нужно лишь реально существующие государственные институты и четко отвергать симулякры типа зависимых судов и псевдопарламента. В разговорах же – с президентом, его администрацией, госкорпорациями и т.д., - необходимо добиваться признания всех или хотя бы части европейских ценностей, как основы для постоянного сотрудничества.
Иначе, как показывает опыт, спокойное существование на нашем континенте не будет долгим.
Что Вы планируете делать после освобождения? Вы сказали, что не планируете возвращаться в политику или в бизнес. Но если оппозиционные лидеры и простые люди Вас об этом попросят, рассмотрите ли Вы возможность политической роли?
Я знаю, насколько сильно власть боится моего освобождения, поэтому подобных планов не строю. Мои приоритеты – семья, родители, дети. Мне не интересно возвращаться в бизнес, и меня не привлекает государственная служба, борьба за голоса патерналистски настроенного электората, политические интриги.
Я хочу и готов отстаивать интересы самостоятельных людей, обладающих чувством собственного достоинства. Я понимаю их, они понимают меня. Нам нужны политические права и свободы.
К сожалению, настоящих граждан в России пока не слишком много, но обязательно будет больше. Именно для этого занимаюсь и продолжу заниматься общественной деятельностью.
Как Вы думаете, воспримут ли Вас россияне сейчас в политической роли?
Знаю, значительная часть тех людей, о которых я говорил выше, поддерживают и будут поддерживать мои усилия в борьбе за человеческое достоинство, за правовое государство, против зависимых судов и авторитарной, несменяемой власти, безразличной к правам граждан и закону.
Они по-разному думают о моем прошлом: кому-то не нравится, что я работал в комсомоле, кому-то – что участвовал в приватизации, кому-то – что дрался на стороне Ельцина. Но теперь мы вместе, и только это по-настоящему важно.
Экономический рост в России значительно замедлился. Отчасти, разумеется, это отражает неспособность диверсифицироваться от нефтегазовой зависимости и отсутствие новых мощностей. Но в какой степени это связано с низкими инвестициями в результате урона, нанесенного уверенности деловых кругов и инвесторов политической ситуацией?
Удар по уверенности деловых кругов в своей защищенности законом нашел отражение в постоянном оттоке капитала и людей, в сокращении числа долгосрочных проектов, не финансируемых за счет бюджета, в безумном казнокрадстве и коррупции, которые поедают уже более 10% ВВП.
Думаю, при ином подходе страна с нашей обеспеченностью сырьем и при нашем низком, по европейским меркам, уровне потребления и качества инфраструктуры, могла бы показывать не 2%, а 6-7% темпы роста еще одно-два десятилетия, выйдя, в результате, на канадские показатели качества жизни. (Канаду беру, как страну, сравнимую по природно-климатическим условиям и плотности населения.)
Некоторые говорят, что российская история, культура и религия означают, что она никогда не сможет стать демократией западного стиля. Вы согласны?
Мне сложно согласиться с такой точкой зрения. Действительно, в последние 400 лет в России была абсолютная монархия, хотя при достаточно мощном местном самоуправлении, разрушенном лишь Сталиным при переходе к тоталитарным практикам.
До этого момента территория нынешней России была неразрывно связана с Западом, и, пусть с некоторым отставанием и со своими особенностями, шла тем же путем. Судя по всему, и сегодня ничего не изменилось.
Несмотря на то, что наша страна территориально расположена практически поровну на двух континентах, мы – страна европейских ценностей и европейской культуры.
