суббота, 10 ноября 2018 г.

"СЕКС БЫЛ ОСНОВНЫМ ДЕЛОМ"

В Москве его знали как Васю-хиппи, в США сейчас ценят как художника – его работы покупают звезды Голливуда. В эксклюзивном интервью Jewish.ru Василий Кафанов рассказал, как вино и секс сплотили советских хиппи, чей фарфор бил на пьянках Петр Мамонов и зачем приходил на Маяк внук вождя Вася Сталин.

Как вы попали в движение советских хиппи?– Не знаю, можно ли это назвать движением. Был Юра Солнце, была у него «Солнечная система», и я в нее как-то входил. Все началось в 1969 году – я заканчивал десятый класс и решил готовиться к экзаменам в Ленинской библиотеке. Занимался я мало, время проводил в курилке, где познакомился с такими же бездельниками. С ними попал на теперешнюю Триумфальную площадь, а тогда Маяковку, где у подножья памятника великому пролетарскому поэту начала собираться компания хиппов. Больше я уже в библиотеку не ходил.
Как же экзамены, институт?– К поступлению в институт я отнесся просто – выбрал тот, где конкурс поменьше, областной библиотечный. Но библиотекарем стать мне не было суждено. Общение с хиппи не прибавило знаний, и на вступительных я недобрал. Мама запихнула меня учеником электрика в издательство на улице Правды – до Маяка было рукой подать.
Чем же вы там занимались?– Выпивали и разговаривали о том, что бы выпить и с кем бы переспать. Главным методом поднятия тонуса было самое дешевое вино. Собирали вскладчину на бутылку-другую, а если не хватало, «аскали» у проходивших девушек. Потом шли в садик театра Моссовета. Там на скамеечках бухали из граненых стаканов, которые заимствовали в автоматах для газировки. За углом на Горького располагался другой незабвенный магазин «Соки-Воды», где в те годы продавалось за 20 копеек разливное алжирское вино – мужики похлебывали его из пивных кружек. Очевидно, Коран алжирцы откладывали на полку, когда занимались таким неверным бизнесом, но Аллах им этого не прощал, и вино поэтому было поганое и слабенькое.
Наркотики тоже были, как и у американских хиппи?– Я не помню, чтобы кто-то в нашей хипповой компании был на наркотиках. Думаю, это требовало каких-то сложных усилий по доставанию, а винный всегда был рядом. Колеса или дурь я лично не употреблял не по моральным соображениям – просто никто не предлагал.
Собирались всегда на Маяке?– Был еще садик у театра Моссовета, Пушкинская, Психодром, то есть садик при университете напротив Кремля, а зимой – подземные переходы, в основном переход у гостиницы «Националь». Позднее пошли Новый Арбат, кафе в кинотеатре «Октябрь» и все эти кафешки вокруг. На Пушкинской, кстати, мы не только возле памятника торчали, но и нашли возможность, как настоящие американские хиппи, сидеть прямо на газоне. Он был с левой стороны, полностью изолированный от проходящих густыми и ровно подстриженными кустами. Место это мы окрестили «Дачей». Там, если не вставать в полный рост, можно было славно бухать и расслабляться маленькой компанией.
Как же квартирники?– Поехать к кому-нибудь на флэт, когда предки отваливали, было самое классное, конечно. Особенно, если родители лоха, согласившегося принять хиппарей, были состоятельные, а еще лучше выездные. Тогда мы могли балдеть не только от вина, но и от хорошего качества стереосистемы и большого количества спальных мест. Конечно, потом пригласивший нас бедняга горько за свое гостеприимство расплачивался. Как, например, крупная девица Тамара. Она пригласила меня одного – я пообещал, что приеду с вином. По дороге я бухнул с ребятами и радостно стал всех собутыльников звать на флэт к Тамаре. Нас собралась большая компания, по дороге опять поддавали. Несколько раз ввязывались в какие-то перепалки с прохожими и усмиряли Володьку Липницкого, который, хоть и крутился с мирными хиппи, но в пьяном виде превращался из красивого еврейского мальчика с лицом херувима в бешеного и абсолютно бесстрашного камикадзе, готового драться с первым встречным. Мы буквально втащили его в квартиру к лишившейся дара речи от такого количества гостей Тамаре. Через много лет Володя загремел – сначала в психушку, а потом в тюрьму и на зону. Даже его отчим Виктор Суходрев, личный переводчик Брежнева, ничего сделать не смог. Выйдя из тюрьмы, Володька глотнул чего-то мерзкого вместе с Петей Мамоновым и уже не поднялся никогда.
Тогда мы на флэте тоже пили целый день и как обычно без меры. Напоследок в суповой кастрюле сварили что-то вроде глинтвейна. Помню, Мамонов черпал вино фарфоровой чашкой из семейного сервиза, а на предложение Тамары взять другую посуду – немедленно запустил в нее той же чашкой. Он промахнулся – красивое красное пятно растеклось по обоям. Хозяйка остолбенела, а Петя все мычал, заикаясь: «Сколько сттттоит? Я плачччу!» Ущерб от нашего визита, наверное, был серьезный – Тамара навсегда исчезла из моей молодой жизни. Таких историй были десятки.
У вас была идеология? Вы считали себя хиппи?– Да ну какие мы были хиппи. Мы были школьники, старшеклассники, все жили дома. Я домой, правда, приходил только ночевать, и бабушка опасалась, что я их чем-нибудь заражу – выдала мне отдельное полотенце. Но это она немного торопилась. Свободной любви у нас не было, к сексуальной жизни большинство из нас тогда только подходило. Про настоящих хиппи мы вообще ничего не знали. То есть, может, кто-то что-то и знал, но не я. Я был парень простой, «Голос Америки» по ночам не слушал. Но сленг у нас изобиловал английскими словами.
Однажды на допросе оперативник спросил меня, что нас объединяло. Я ответил: «Музыка». Не мог же я признаться, что нас объединяет не ненависть к советскому строю, а наоборот, любовь. Любовь физическая. А точнее – горячее желание с кем-то просто переспать. Секс и был основным делом объединения советской хипповой молодежи.
Юра Солнце, например, был просто асом съема. Он обладал мягким душевным голосом, и я никогда не видел его раздраженным. Он мог шепнуть любой девчонке то самое нужное, и ни одна не могла устоять. Володька Солдат был крепко сбитого склада, мужик такой, и с девушками договариваться умел быстро. Петя Мамонов, несмотря на заикание и вид юродиво-хулиганский, все каких-то «Бедных Лиз» отыскивал, разбивал им сердца, и они его обожали. Мне же поначалу не везло. Я переживал от своих неудач, не подавая, конечно, виду, что я все еще девственник. Однажды мы балдели, валяясь на полу и слушая музыку, на флете у хиппа Эдика, большого любителя психоделического рока. Помню, что там был его дружок, фотограф, напоминающий своим бородатым видом одновременно молодого Маркса и Джона Леннона. Позднее подвалила его знакомая девица, которую до этого я встречал пару раз на Маяке. Она принесла пару пузырей сухого, и балдеж продолжался. Именно она в ту ночь меня умело лишила девственности. Наконец-то свершилось!
Какая музыка была?– Английский и американский рок. Кассетных магнитофонов тогда ни у кого не было, были такие громадные, как чемодан, с бобинами. Кто-то привозил диски, их переписывали. Когда к кому-то ездили на квартиру, слушали записи. Ну и стали появляться советские группы. Петя Мамонов и Саша Липницкий, старший брат уже упомянутого Володи, создали «Звуки Му».
С музыкантами мы ездили на разные сейшны, иногда на них собиралось по 500 человек. Был один смешной случай с «Машиной времени» на новогоднем вечере в архитектурном институте. Их ударник мне говорит: «Ты посиди постучи, а я пока быстро сбегаю родителей с Новым годом поздравлю». Я говорю: «Я же не умею!» Но он мне дал палочки и убежал, а я целый час там сидел. Время от времени ударял по барабану, музыканты от ужаса вздрагивали.
Ты упомянул, что тебя как-то допрашивал оперативник. Частенько такое случалось?– Сначала на нас никто особо внимания не обращал. Но поскольку компания на Маяке разрасталась, к нам стали приставать разного рода комсомольские дружинники. Были облавы, нас ловили и грузили в автобусы. Меня один раз поймали, а в другой раз я убежал. Несмотря на то, кстати, что был в дедушкиных сандалиях, которые были размеров на пять больше.
Среди вас была так называемая золотая молодежь?– Некоторые были из привилегированных семей, да. Например, у того же Солнца отец вроде бы был полковник КГБ – Солнце вроде как против семьи восставал, как настоящий хиппи. Он был милый, харизматичный. Еще на Маяк иногда приходил Вася Сталин, внук вождя. Он выглядел очень экзотично, одевался во все белое, у него были длинные черные волосы. Странный был парень, когда мы ходили несколько раз в шашлычную, он за всех нас платил. Но в компании были и совсем простые ребята, из простых семей. И по национальности там тоже не было различий, кто еврей, а кто нет, на это никто тогда не обращал внимания.
У тебя все эти приключения закончились, когда тебя наконец забрали в армию?– Армия меня, может, уму-разуму и не научила, но сменилась рутина, и я тогда захотел заниматься искусством. Я всегда рисовал, делал эскизы и зарисовки, но это было любительство. А вот отслужив на Дальнем Востоке, на бывших японских Курилах, вернулся в Москву и уже начал серьезно рисовать, захотелось научиться живописи. Я, конечно, встретился с Солнцем, с другими соратниками, но они мне показались сильно деградировавшими за эти два года и похожими на алкоголиков. Мы напились до чертиков и потом иногда встречались на улице.
Знаешь сейчас что-нибудь о своих дружках?– Почти ничего. Да и те парни и их подруги давно уже стали дедушками и бабушками. Это из тех, кому удалось дожить до старости. Это было давно, эпоха та обросла легендами, про неё снимают фильмы и сериалы, очень украшают и преувеличивают. Я об этих днях вспоминаю редко, с улыбкой.
Маша Лобанова

"ВОЗНЕНАВИДЕЛИ ВЫ МЕНЯ"

После чудовищного злодеяния в синагоге Питтсбурга многие стали объяснять мотивы преступника произраильской политикой президента Трампа и большим числом евреев в его окружении. Мне же припомнилась давняя история из моей жизни, которая до боли созвучна с библейской главой «Толдот», которую иудеи всего мира читают на этой неделе.

По окончании университета я попал по распределению в одно почтенное госучреждение. Делать там карьеру я не собирался, поскольку уже тогда связывал свое будущее с журналистикой, но порученную работу делал добросовестно, и меньше чем через год был повышен в должности – до старшего инженера с окладом аж 145 рублей вместо привычных 120.
Среди моих коллег был инженер по имени Виталий, но все почему-то звали его Васей. Он мне всегда казался хорошим и дружелюбным парнем, но после моего повышения по службе его словно подменили. А в один из дней Вася не выдержал и вконец сорвался: с криком «Товарищ еврей!» и обвинениями, что я его якобы подсидел, он выплеснул на меня полный комплект антисемитских претензий.
Мы перестали разговаривать, но через пару месяцев Васе поручили задание, с которым он явно не справлялся, и в конце концов после долгих метаний был вынужден обратиться ко мне за помощью.
– Я, конечно, тогда вспылил, наговорил лишнего, – сказал он. – Но ведь мы делаем одно дело, правда?! Если хочешь, я попрошу прощения…
В общем, все получилось, как в гениальном стихотворении Михаила Аркадьевича «Хлеб»: «Извиниться перед евреем – значит стать его лучшим другом».
Я помог тогда ему, но, признаюсь, время от времени, вспоминая об этой истории, клял себя за мягкотелость.
Надо было послать Васю куда подальше!
И лишь сейчас я понял, что обвинять мне себя не в чем: это во мне тогда просто заговорили гены нашего праотца Ицхака, который в результате вот так же в свое время простил все обиды филистимлянам и их царю Авимелеху. Конфликт между ними занимает заметную часть текущей недельной главы «Толдот» и сводится всё к той же банальной зависти. Ицхак благодаря своему трудолюбию процветает, а урожаи с его полей и приплод скота намного превышают аналогичные показатели у филистимлян. И те из зависти «сломали и засыпали землёй все его колодцы, которые строил еще его отец Авраам». И сами, таким образом, остались без воды!
Зачем они пошли на этот безумный шаг, тем более что вода на Ближнем Востоке ценится на вес золота?! Объяснение простое – они были первыми открытыми антисемитами в истории. И это видно из дальнейшего развития сюжета. Ведь Ицхак, согласно библейскому тексту, «заново отрыл те колодцы, которые вырыли в дни его отца Авраама и которые завалили филистимляне, и дал им те же имена, что его отец». И тут же пришли филистимляне и стали спорить и кричать: «Это наша вода!» В ответ Ицхак ушел в другое место и вырыл для себя новый колодец, но ситуация повторилась вновь!
Сколько же раз она повторялась потом на протяжении всей еврейской истории! Никакие попытки евреев сменить место жительства не спасали их от преследования и ненависти со стороны местного населения. И все, что евреи созидали своими руками и талантом, либо уничтожалось их соседями, либо присваивалось.
Таким образом библейский текст раскрывает нам истинные причины любого антисемитизма: в его основе лежит зависть, переходящая в патологическую ненависть, в которой уже отсутствует всякая логика. Ненависть столь велика, что антисемит жаждет уничтожения евреев даже ценой собственной жизни: готов сам умереть в пустыне от жажды, но лишь бы у евреев не было воды. Эта ненависть так ослепляет, что заставляет умолкнуть не только разум, но и инстинкт самосохранения. Не имеют значения ни уровень образования, ни степень интеллекта, ни социальное положение – антисемитом вполне может быть умный, образованный и преуспевающий человек, и примеров тому масса в любой точке земного шара.
И потому не нужно искать никаких рациональных мотивов в бойне в Питтсбурге. «Возненавидели вы меня!» – говорит Ицхак царю филистимлян Авимелеху – вот и все объяснение.
Но заодно Ицхак показывает всем последующим поколениям своих потомков, как должен вести себя еврей, даже когда у него горит земля под ногами – он должен продолжать рыть колодцы, ни на секунду не поступаясь своими принципами! И тогда это приведёт, как и финал этого сюжета, к мирному договору. Причем противники, как и тогда филистимляне, сами придут просить нас о мире. Правда, не оттого, что они возлюбили нас. А потому, что поняли: сломить Ицхака силой невозможно. Но вот добрыми словами получается, как и сказано выше:
«Извиниться перед евреем – значит стать его лучшим другом».
А что это за мирный договор – понятно из речей филистимлян, цитируемых в библейском тексте: «Как мы сделали тебе добро – не тронули тебя и отпустили, так и ты теперь поступи с нами». Сколь многие искренне считают, что делают евреям добро уже тем, что не трогают их и отпускают. И требуют от нас быть потом за это благодарными. За то, что не убили, не ограбили и не устроили погрома. Как же это старо и как до сих пор не изменилось.
 Петр ЛЮКИМСОН

МЕЖДУ НАМИ ТЁТЯМИ


МЕЖДУ НАМИ ТЁТЯМИ
Ури Мазлтов

Скажи ка, тётя                                                                                                                                                           Ведь недаром                                                                                                                                                                                  Москва, в которой тётя Сара                                                                                                                                                На выезд подала                                                                                                                                     Имела схватки родовые                                                                                                                                                         Да говорят еще какие!                                                                                                                                                                          Не даром помнит их Россия,                                                                                                                                              Что нас породила̀.

Мы долго молча подавали.                                                                                                                                     Досадно было: вызов ждали,                                                                                                                                               Ворчали старики:                                                                                                                                  Того гляди закроют Вену                                                                                                                                                И “память” выйдет на арену.                                                                                                                                                Нас те, кому мир по колено,                                                                                                                                                 Сошлют в Сибирь таки.

Как только Сара засветилась,                                                                                                                                                Всё шумно вдруг зашевелилось,                                                                                                                                          И строй, и Гипрострой.                                                                                                                       Повсюду стали слышны речи:                                                                                                                                               “Жыды позор Замоскворечья”,                                                                                                                                                           Что означает в просторечье:                                                                                                                                                         Уволься, моромой.

Прошли два года в перепиське.                                                                                                                                           На чемоданах жили. С миски                                                                                                                                                Мы ели русские сосиски                                                                                                                                                           Шепча друг другу: “ВОС?”                                                                                                       Но тих был наш бивак еврейский:                                                                                                                                          Броха̀ крепилась по-одески,                                                                                                                                                                          Лев зуб точил, Марк жёг повестки,                                                                                                                                                    Кусая длинный нос.




“Лихая нам досталась доля –                                                                                                                                  Всплакнула Тётя Сара с горя –                                                                                                                                                             Умрём ведь под Москвой,                                                                                                 Где наших бабушек могилы –                                                                                                                                                        А до могил неплохо жили!                                                                                                                                             Лишь мы имеем в тохес вилы                                                                                                                                              И в нахес гиморрой.”

Хоть не входило в наши планы                                                                                                                                             Сидеть, живя на чемодане,                                                                                                                                                  Лет больше десяти,                                                                                          Но оказалось, что с успехом                                                                                                                                                  В отказе можно человеком                                                                                                                                                   ни с чем остаться, но при этом                                                                                                                                             Как Розочка, цвести.

Работы нет, зато есть время.                                                                                                                                                Кто не чесать умеет темя,                                                                                                                                                       А думать им – уж ты поверь мне -                                                                                                                                                           Тот не последний поц.
Сэм ёбом стал. Марк вышибала.                                                                                                                                         А тётя Сара загуляла                                                                                                                                                                С Абрам Абрамычем амбалом,                                                                                                                                               Агиц ей в шмаровоз.

Открылась истина: не маясь                                                                                                                                                      В Совке, к совку не прикасаясь                                                                                                                                               Жить  можно лучше, чем стараясь                                                                                                                                      чего-то в им копать.
Чем в мертвечине трепыхаться,                                                                                                                                          Уж лучше даже не пытаться.                                                                                                                                                  Не морщить лоб, а улыбаться                                                                                                                                                     И ничего не ждать.
                                         






Шли годы. Бурь порыв мятежный                                                                                                                         Унес Гэбухи образ нежный                                                                                                                                                   Родилась дочь, а сын прилежный                                                                                                                                      Вдруг вырос из штанов.                                                                                                                 И привалил еврейский нахес:                                                                                                                                                           Не мёд, не цимес, не арахис,                                                                                                                                                                           Нас наконец послала на хес                                                                                                                                                  Мать-Родина слонов.

Уверен в главном я: не недаром                                                                                                                                                       Страна, а с ней и тётя Сара                                                                                                                                                    Три раза за отказ                                                                                                                               Имела родовые схватки                                                                                                                                                         От бешенства России матки.                                                                                                                                                 С России-Матки взятки гладки.                                                                                                                                               И с Родины.                                                                                                                                                                                И с нас.

1975-1989 годы

Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..