ЛЕВИТАН. МАЛО НОТ И МНОГО МУЗЫКИ.

«КАК МАЛО НОТ И КАК МНОГО МУЗЫКИ!»

Четверг, 03 Сентября 2015 г. 07:09 + в цитатник 

155 лет назад, 30 августа 1860 г., в литовском местечке Кибартай в семье железнодорожного служащего Эльяша Лейбы родился второй сын.

 

Впоследствии известный театральный художник Константин Юон скажет о нём: «Как мало нот и как много музыки!» его нарекли Исаак Эльяш. Фамилия - Левитан.

 

 

Последняя «Осень» 

 

Речь идёт об Исааке Левитане. Том самом, чьи имя и фамилия стали тождественны понятию «русский пейзаж». Вот только его современники отлично понимали, что определение «художник», а тем более «пейзажист», для Левитана невероятно узко и даже чем-то оскорбительно. Юону самым уместным показалось сравнение Левитана с композитором. Иные, например, Фёдор Шаляпин и Антон Чехов, говорили о своём товарище как о поэте и артисте. А Климент Тимирязев со всей академической прямотой веско заявил: «Левитан - это Пушкин русского пейзажа». Далёкий от изящных искусств учёный-естествоиспытатель попал в яблочко. Лёгкость стиха Пушкина и кисти Левитана - прежде всего мастерство, доведённое до немыслимого совершенства. Учёный тогда работал над проблемой фотосинтеза растений, то есть, грубо говоря, выяснял, «почему листья зелёные». Над той же проблемой, но по-своему работал и Левитан, когда писал картину «Весной в лесу». 80% полотна - зелёный цвет. Самый «неудобный» для живописца, поскольку получается из смешения жёлтого и синего. Подобрать точную пропорцию - дело невероятно тонкое и сложное. 

 

 

 

Левитан и впрямь оказался мастером «пейзажа настроения». Он тоже глубоко лиричен, тонок и, по словам Паустовского, «так же как Пушкин, Тютчев и многие другие, ждал осени как самого дорогого и мимолётного времени года». 

 

 

 

Паустовский имел в виду самую, пожалуй, известную картину Левитана «Золотая осень». Но ведь и первый настоящий успех пришёл к нему тоже по «осенней тропинке». Энциклопедии сухо сообщают, что в 1879 г. Павел Третьяков купил у студента Московского училища живописи и ваяния Левитана картину «Осенний день». Подробности опускаются. А зря. Весной того года из Москвы после очередного покушения на Александра II выслали всех евреев. Семейство Левитанов оказалось на подмосковной даче в Салтыковке. И там всё лето и всю осень художник работал и не имел возможности никому показать свою работу по той простой причине, что стеснялся и даже боялся выйти к железнодорожной станции - было не в чем. От ботинок осталась одна подошва, и он её подвязывал к ноге верёвочками. Пиджак пришлось и вовсе выбросить - его не брали даже утеплить курятник. Картину же, безусловный шедевр, Третьяков купил за 100 рублей. Для сравнения: 10 годами позже за полотно «У омута» он дал художнику уже 3 тысячи.

 

 

Ненужное мастерство?

 

Левитана высылали из Москвы из-за его «иудейского происхождения» дважды. Постоянно говорили о том, что «негоже некрещёному еврею заниматься русским пейзажем, когда есть способные православные ученики». Да и сам пейзаж, несмотря на все старания Шишкина и Саврасова, в мастерской которого как раз и учился Левитан, по-прежнему считался чем-то несерьёзным. Но для самого художника пейзаж был дороже всего. Возможно, даже дороже любви: «Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому, что даже лучшие из них  собственники. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой, бесприютной музе, всё остальное суета сует...»

 

 

 

Многие утверждают, что в бытность свою студентом Левитан умудрялся жить на 3 копейки в день. Живописец Михаил Нестеров говорил о своём товарище так: «Одетый в поношенный пиджак, коротенькие штанишки, он застенчиво подходил к старику «Мосеичу», который торговал съестным. Просил подождать старый долг (всего-то копеек 30) и дать ему вновь пеклеванник (ржаной хлеб) с колбасой и стакан молока. Это был его обед и ужин». Художник Борис Липкин, ученик Левитана, как-то повстречался со старушкой, у которой тот в молодости снимал угол. Она рассказывала: «Бывало, придёт мокрый, дрожит. Скажешь ему: мол, может, чайку согреть? Нет, бывало, скажет, я сыт. А какое уж тут сыт - дашь ему горяченькой картошки чуть не силой, так всю съест и ещё никогда не попросит. Стеснительный был».

 

 

Иногда Левитан подрабатывал - рисовал иллюстрации к юмористическим журналам, где печатались первые рассказы такого же нищего студента Антоши Чехонте. Будучи уже признанным мастером, писал картины к опере Даргомыжского «Русалка». Она имела фантастический успех и принесла соответствующие барыши. 

 

 

Деньги или искусство? Вопрос вечный. Брат Исаака Адольф, тоже художник и тоже Левитан, решил его в пользу денег. Он жил несравнимо богаче, на постоянном контракте иллюстрируя те самые журналы, где мимоходом подрабатывал Исаак. И намного пережил младшего брата. Завидная судьба? Возможно. Но Адольф Левитан почему-то мучился до конца дней и, по свидетельствам знакомых, приходил в «какое-то мрачное бешенство, когда при нём заговаривали о его знаменитом брате».

 

Наверное, именно поэтому художник Левитан у нас один. Исаак Ильич. 

 

 

Процитировано 39 раз 

ЧИСТО РУССКИЙ ДЕТЕКТИВ

Двойная подстава

24 июля, 2015 - 23:48

Очередь из адвокатов и родственников у Лефортовской тюрьмы начинает формироваться примерно в пять часов утра. Ее здание, стоящее на тихой улочке неподалеку от Третьего транспортного кольца, теперь официально принадлежит министерству юстиции, однако ее по-прежнему неофициально называют тюрьмой ФСБ, пишет журнал The New Yorker, ранее порадовавший своих читателей статьейДом секретов.

Рано утром 16 июня 2014 года посетителей ожидал заключенный Борис Колесников — генерал, служивший заместителем начальника антикоррупционного управления МВД. Ему и еще десятку сотрудников из этого подразделения предъявили обвинения в провоцировании на уголовно наказуемое деяние, в злоупотреблении служебным положением, в руководстве «организованной преступной группировкой», которая незаконно заманивала в свои сети государственных чиновников, искусственно провоцируя создание коррупционных схем.

Адвокат Колесникова Сергей Чижиков приехал на рассвете и несколько часов простоял в очереди. В девять часов утра охрана начала понемногу пропускать людей. К одиннадцати Чижиков все еще ждал в очереди. Прошло какое-то время, и охранник сказал, что его клиента отвезли на допрос в другое место — в штаб-квартиру Следственного комитета. «Ищите его там», — посоветовал охранник.

Когда Чижиков, наконец, попал в комнату для допросов на шестом этаже Следственного комитета, он нашел там Колесникова, сидевшего за столом вместе со следователем и двумя охранниками. 36-летний Колесников был чисто выбрит и одет в синий спортивный костюм. У него была крепкая и мускулистая фигура полицейского, приятное моложавое лицо и пухлые щеки.

За шесть недель до этого, 4 мая, Колесников получил двойную черепно-мозговую травму. Тюремное начальство заявило, что он упал с табуретки, когда пытался помыть маленькое окно в своей камере. Однако у родственников и у адвокатов возникли опасения, что Колесникова избили. Он не стал особо распространяться по поводу своей травмы, сказав Чижикову и другим своим адвокатам, что не помнит, как это случилось. Похоже, он опасался вдаваться в подробности. «Он очень тщательно подбирал слова, на вопросы отвечал медленно и всегда боялся, что за ним следят или его слова записывают, — вспоминал Чижиков. — Он был не очень откровенен в ходе беседы. Он считал, что все сказанное им может нанести ему вред». После полученной травмы Колесников был подавлен и пассивен. На предварительном судебном заседании он был «неактивен», как сказал Чижиков. «Его ввели, сказали ему сесть, и он сидел там. Он не пытался отстаивать свои права. Он как будто был безразличен ко всему — типа будь что будет». Колесников провел две недели в разных больницах, после чего его вернули в камеру, где с ним часто случались изнурительные приступы рвоты, и ему было трудно стоять даже непродолжительное время.

Когда Чижиков увидел его в комнате для допросов, Колесников казался более живым и воодушевленным, чем в последние недели. Но когда началась беседа, он сказал, что нехорошо себя чувствует и попросил отвезти его обратно в Лефортово. Он не хотел отвечать на вопросы следователей. Пока они ждали машину тюремной службы, чтобы та отвезла Колесникова в камеру, в комнату вошел главный следователь по его делу Сергей Новиков. Он спросил, не желает ли Колесников поговорить один на один. Это было весьма необычно и не по протоколу; Чижиков заявил, что он не советует этого делать, однако не мог остановить своего клиента. Новиков и Колесников вышли в коридор. «Насколько я понял, между ними было некое соглашение, и Новиков пришел, чтобы поговорить», - вспоминал Чижиков.

Спустя несколько минут Новиков вбежал в комнату. Он был потрясен и громко сказал: «Он прыгнул!» Чижиков не понял, что Новиков имел в виду. Тот показал рукой ныряющий жест и сказал, что Колесников выбросился с балкона шестого этажа и лежит внизу на бетоне. Затем Новиков бросился докладывать о случившемся начальству.

Оставшись один, Чижиков попытался собраться с мыслями и подготовиться к неминуемому в такой ситуации следствию. «Я догадываюсь, что они привезли его в этот день в Следственный комитет, чтобы состоялась эта беседа, — сказал он мне позднее. — Но почему это закончилось трагедией?» Внизу фотографы из бульварной прессы снимали труп Колесникова.

Его похоронили спустя три дня на Востряковском кладбище в Москве. МВД не стало оказывать ему тех почестей, какими обычно сопровождаются похороны полицейских генералов: не было ни прощального залпа, ни почетного караула у гроба. Но друзья и коллеги собрали деньги и наняли небольшой оркестр. Некоторые офицеры из управления Колесникова позднее рассказывали мне, что начальство запретило им появляться на похоронах, однако попрощаться с ним все равно пришли примерно 300 человек. Когда гроб с телом Колесникова опускали в могилу, они отдали ему традиционные офицерские почести, прокричав троекратное «Ура!» Жена Колесникова Виктория в основном молчала, но все-таки высказала присутствовавшим репортерам свою точку зрения на смерть мужа. «Они убили его», — заявила она.

Служебный рост Бориса Колесникова в МВД был необычайно стремительным. МВД — это огромная федеральная структура, в которой более миллиона сотрудников. У них самые разные обязанности — от обычных функций рядового участкового до уголовных расследований общенационального масштаба. Отчим Иван, воспитывавший Колесникова с восьмилетнего возраста, был офицером советской милиции, а сейчас преподает криминологию в главной полицейской академии страны. Борис и два его брата пришли в милицию в 90-е годы. Его отчим вспоминает, как говорил им: «Если бы я был художником, вы бы тоже были художниками. Но поскольку я офицер милиции, то и вы все будете офицерами милиции, чтобы продолжить династию».

Когда Колесников получил свое первое назначение на должность сотрудника уголовного розыска в отделе милиции на севере Москвы, его напарником стал другой новичок по имени Денис Сугробов. Со временем они стали партнерами и друзьями. По словам некоторых коллег Сугробова, с самого начала было ясно, что благодаря его талантам и склонности к милицейской работе он сделает звездную карьеру в министерстве внутренних дел. У него была обезоруживающая улыбка, он обладал прекрасными навыками розыскной работы и очень внимательно относился к скучным мелочам при конфискации наркотиков и в операциях по заманиванию мошенников в ловушки. «Он не имел себе равных со своей вдумчивостью, знанием законов, со своей способностью все тщательно и точно документировать», — сказал один бывший следователь полиции, работавший с Сугробовым по нескольким делам против организованной преступности. Жена Сугробова Мария, родившая ему пятерых детей, сказала мне: «Молодость дает определенный задор, чувство бесстрашия во всем, понимание того, что человек может свернуть горы».

Колесников и Сугробов научились полностью доверять друг другу, занимаясь делами о наркотиках в жестоком преступном мире Москвы конца 90-х. Бывший капитан милиции, руководивший ими в тот период, рассказывал: «Денис был лидером, Борис — его последователем. Борис не был интеллектуалом, и с отчетностью у него было не все хорошо, но и трусом он тоже ни в коем случае не был». Как-то раз во время операции с внедрением Колесникова в преступную среду они вычислили, что он играл роль наркоторговца, находясь в квартире вместе с четырьмя подозреваемыми. Они бросились на него с ножами, однако он выскочил на балкон и отбивался от преступников, пока ему на помощь не подоспели сотрудники милиции.

Сугробов и Колесников общались не очень часто, разве что иногда охотились вместе и отмечали дни рождения. Но они были близки, связанные воедино успехами и опасностями своей сыскной работы. Колесников признавался Виктории: «Это моя вторая рука, мое плечо, это человек, которому я всецело доверяю. Если со мной что-то случится, не дай Бог, он не оставит тебя и детей».

Бывший следователь сказал мне: «Когда Сугробов расследовал дело, он не думал больше ни о чем. Он был карьеристом в хорошем смысле этого слова». Говорят, что у Сугробова был покровитель и защитник в лице Евгения Школова, который служил вместе с Путиным в КГБ в Дрездене в 1980-е годы. Путин взял его в президентскую администрацию, сделав влиятельным советником, отвечающим за проверки сделок с недвижимостью и коммерческих дел государственных служащих. Сугробов начал получать новые назначения, награды и звания, а вместе с ним рос и Колесников. «Денис был мотором, идеологом, руководителем», - сказал мне бывший сотрудник МВД. А что касается Колесникова, «у него не было связей и знакомств, как у Сугробова – он был просто его другом».

В июне 2011 года по приказу Дмитрия Медведева Сугробова назначили начальником Главного управления экономической безопасности и противодействия коррупции с неуклюжей аббревиатурой ГУЭБиПК. Колесникова сделали его заместителем. В управлении было 600 сотрудников, и оно расположилось в собственном многоэтажном здании неподалеку от Казанского вокзала. Для обоих это стало серьезным повышением, которое было сопряжено с большой ответственностью. На новых должностях также было в избытке скрытых опасностей. Как сказал мне Николай Петров, возглавляющий Центр политико-географических исследований, «борьба с коррупцией — это в меньшей степени технический вопрос и в большей — политический».

В советскую эпоху коррупция зачастую была вопросом привилегий: доступность хороших продуктов питания, когда полки магазинов были пусты, право на лечение в специальных больницах. После 1991 года переход от авторитарного государства с его централизованной экономикой к номинально капиталистическому и демократическому строю открыл двери для масштабной торговли должностями и для доступа к власти с целью извлечения материальной выгоды. К концу президентского правления Бориса Ельцина в 1999 году страной по сути управляли российские олигархи, а само государство было слабым и немощным.

Путин в первый президентский срок, который начался в 2000 году, укрепил свою власть, подчинил себе олигархов из эпохи девяностых и провел централизацию власти, сосредоточив ее в собственных руках. Но проводя этот курс, Путин еще больше укрепил позиции коррупции в жизни общества. Олигархический класс вошел в состав бюрократической и политической элиты, благодаря чему коррупция по сути дела снова стала прерогативой государства.

Больше всего взяточничеству подвержены такие сферы, как государственные закупки и крупные инфраструктурные проекты. Бывший первый заместитель премьер-министра и известный оппозиционный политик Борис Немцов, которого застрелили в Москве в феврале 2015 года, в 2013 году опубликовал доклад со сведениями о том, что в ходе подготовки к зимней Олимпиаде 2014 года в Сочи было по сути дела украдено 30 миллиардов долларов из ее 50-миллиардного бюджета. По словам начальника московской полиции, средний размер взятки в городе в прошлом году был равен примерно пяти тысячам долларов. Опросы общественного мнения неизменно показывают, что коррупция в стране вызывает серьезную обеспокоенность.  Но настоящая борьба с коррупцией требует противодействия тем людям, от которых зависит власть Путина. Если не считать нескольких громких арестов, в основном за взятки и злоупотребления к суду привлекают и наказывают чиновников нижнего уровня, которые берут на лапу.

Председатель российского отделения Transparency International Елена Панфилова объяснила, что борьба с коррупцией в России имеет три формы: принятие законов и правил, которые зачастую существуют лишь на бумаге, а применяются очень редко; отдельные расследования правоохранительных органов, которые время от времени порождают крупные скандалы и проводятся не для наказания преступников, а для достижения неких политических целей внутри правящей элиты; и подлинная активность гражданского общества, которое давит на правящую систему, заставляя ее делать более прозрачным все — от здравоохранения до образования — а также становиться менее подверженной коррупции. Позиция высшего руководства страны, сказала мне Панфилова, такова: им не нравится первое, они думают, что достаточно второго, и им кажется, что они должны объявить вне закона третье. Деятельность Сугробова и Колесникова подходит под вторую категорию. Сначала их энергия оказывала на нее большое впечатление. «Идея состояла в том, чтобы перехитрить систему, которая позволяет коррумпированным чиновникам уходить от уголовной ответственности», - рассказала Панфилова. Но у нее сложилось о них мнение как о «ковбоях». Им нужны были результаты, результаты крупные, и очень быстро — поэтому они начали срезать углы, подталкиваемые собственной молодостью и амбициями.

Как рассказывает профессор Нью-Йоркского университета и эксперт по российской разведке и правоохранительным органам Марк Галеотти (Mark Galeotti), перед назначением Сугробова руководителем ГУЭБиПК у этого управления была «ужасная и даже скандальная репутация». Сотрудники работали там так же, как в коммерческой империи. «Если ты хотел получить там должность, за нее нужно было заплатить, и это считалось хорошим коммерческим вложением средств», — рассказал Галеотти. Сугробов и Колесников почувствовали, что получили «добро» от Кремля на преобразования в управлении. По словам Виктории, управление впервые ощутило, что ему дали «зеленый свет» на охоту за крупной дичью, а в Сугробове и Колесникове оно увидело тех «людей, которые способны выполнять такие приказы». Как рассказывали мне некоторые бывшие сотрудники управления, после прихода туда Сугробова они стали меньше заниматься врачами, бравшими небольшие взятки с пациентов, и сотрудниками ГИБДД, вымогавшими деньги у водителей, и нацелились на людей, которые были ближе к рычагам власти в путинской системе.

Однако Сугробов и Колесников были не оппозиционерами, а преданными государству офицерами. Они не осмеливались трогать высшую касту чиновников и руководителей, близких к Путину. Дела у них были штучные: крупный арест в одном месте, увольнение важного лица в другом, и они не представляли собой какую-то системную реформу. Бывший контрразведчик из КГБ Алексей Кондауров сказал, что какое-то время им позволяли изображать настоящую войну с коррупцией. «Они играли в эту игру успешно и с большим энтузиазмом, — поделился он со мной. — Но они были частью этой системы, ее плотью и кровью».

Вместе с тем, Сугробов и Колесников привнесли новый стиль расследования в борьбу с коррупцией: «оперативный эксперимент» или операцию с подставными лицами. Это когда бизнесмен или государственный чиновник, действующий под прикрытием по указанию ГУЭБиПК, пытается передать взятку какому-нибудь высокопоставленному начальнику. У них это считалось обычной практикой еще с тех дней, когда они боролись с наркотиками. Следователи производили арест, затем начинали давить на подозреваемого, принуждая его к сотрудничеству. Он должен был выполнять функции «торпеды», инкриминируя преступления более высоким начальникам, а полицейские записывали разговоры о нечестных сделках. Прежде в расследовании экономических преступлений «торпеды» не использовались с таким размахом никогда. Такого рода полицейская работа может дойти до провоцирования на уголовно наказуемое деяние. Но сотрудник полиции не должен подстрекать людей к совершению преступлений.

Сугробов и Колесников считали, что правовая система в России не позволит им вести крупные дела большого масштаба. Если вести следствие в строгом соответствии с уголовным кодексом, подозреваемые смогут узнать о начатом против них расследовании. Лучше пропустить несколько ступенек и запустить свои «торпеды» для сбора улик и доказательств. Но в таком подходе таились свои опасности, сказала Панфилова. «Я понимаю — мне тоже иногда хочется перепрыгнуть через чью-то голову и получить большой результат, чуть-чуть нарушив в процессе закон, — заявила она. — Но нарушить закон чуть-чуть невозможно, даже ради правого дела, потому что от одного нарушения мы получим целую серию нарушений».

В одном из первых своих крупных дел сотрудники управления выдвинули обвинения против 100 с лишним  подозреваемых в присвоении пяти миллиардов рублей в ходе закупок дорогостоящего томографического оборудования для государственных больниц. Последовали громкие аресты. В июне 2012 года Колесников руководил следствием по делу региональных чиновников и министров в северокавказской республике Кабардино-Балкария. Их обвиняли в мошенничестве и коррупции при осуществлении сделки по передаче собственности на здание, в котором размещался государственный филармонический оркестр. Колесников организовал операцию по задержанию чиновников в столице Кабардино-Балкарии Нальчике. Он посадил в самолет более 100 агентов из Москвы, не сказав никому, куда они едут и зачем. Из-за плохой погоды они в тот вечер не смогли вылететь, и Колесников спал на военном аэродроме в автобусе вместе с остальными сотрудниками. «Он вел себя как простой сыщик, как все мы», — сказал один из участников операции.

Оперативники работали быстро, продвигаясь вверх по цепочке коррупции и производя за пару дней множество арестов. Осенью 2013 года бывший советник Счетной палаты Сергей Закусило ходил по городу и предлагал свои посреднические услуги по решению бюрократических проблем. По данным следствия, которое вели сотрудники из управления Сугробова и Колесникова, Закусило предложил помочь инженерно-строительной фирме «Лаарди», которую не включили в число подрядчиков при строительстве объектов для чемпионата мира по футболу 2018 года, что могло принести большую прибыль. За 12,5 миллиона рублей, что на тот момент соответствовало примерно 400 тысячам долларов, Закусило предложил организовать серию неожиданных и очень обременительных проверок в конкурирующей с «Лаарди» фирме «Спорт-инжиниринг». Пять миллионов из этих средств якобы должен был получить сенатор из верхней палаты российского парламента Александр Коровников. Однако руководство «Лаарди» подумало и пошло в полицию. Агенты из ГУЭБиПК надавили на Закусило, и тот согласился выступить в качестве «торпеды».

Сотрудники антикоррупционного управления снабдили Закусило скрытой камерой, и он отправился в кабинет Коровникова в центре Москвы, чтобы обсудить детали сделки. Разговор был записан на камеру. «Скажите мне, что нужно», — предложил Коровников. Закусило сказал сенатору, что руководители «Лаарди» уже дали ему «пять» (пять миллионов рублей), а позднее заплатят еще «десять». Они обсудили проверку, которую планировали организовать в «Спорт-инжиниринг». «Мы постараемся затрахать их как можно сильнее!» — воскликнул Коровников. Мужчины направились в туалет, и камера запечатлела продолженный разговор. Казалось, что Коровников обрадовался такому сотрудничеству. «Давайте будем проводить побольше таких сделок!» — заявил он. Вернувшись к Коровникову в кабинет, Закусило начал доставать пачки банкнот достоинством пять тысяч рублей и укладывать их в портфель к Коровникову. Коровников считал миллионами: «Один, два, три, четыре, пять». Полиция получила свои улики.

Спустя несколько минут в кабинет к Коровникову вошли сотрудники ГУЭБиПК. «Парни, я член Совета Федерации!» - запротестовал он. Это давало ему парламентскую неприкосновенность. Полицейские объяснили, что у них имеются доказательства совершения серьезного преступления и поставили Коровникова перед выбором: либо они начинают официальное расследование, конфискуют деньги в его портфеле и инициируют процесс лишения его неприкосновенности, либо он сыграет роль посредника и передаст деньги конечному получателю. Коровников ответил: «Я всегда готов к конструктивному и реальному сотрудничеству». Он согласился помочь оперативникам собрать улики против директора департамента Счетной палаты Александра Михайлика, который, по мнению полиции, должен был организовать проверку «Спорт-инжиниринг».

Они встретились вечером того же дня, причем Коровников был с микрофоном. Он сказал, что получил пять миллионов рублей — три для Михайлика и два для себя. Михайлик заявил, что передаст часть денег своим боссам. Полицейские арестовали Михайлика в центре Москвы, когда тот направился к себе домой.

Сугробов и Колесников, а также сотни их подчиненных видели в своей работе возможность заниматься такими делами, которых многие в полиции и спецслужбах старались избегать. Сугробов часто давал интервью журналистам, что было редкостью для руководителя из МВД, и порой появлялся на телевидении после какого-нибудь крупного ареста. Сугробов и Колесников добились очень больших успехов в довольном молодом возрасте — им обоим было чуть за тридцать — особенно если учитывать бюрократическую инертность российского государства. Быстрый рост ослепил их, лишив понимания ограниченности и негибкости системы, а также заставил забыть о той опасности, в какой они могут оказаться из-за дерзости и поспешности в полицейской работе.

«Чем выше ты поднимаешься, тем меньше становится людей, которые могут отдавать тебе приказы и остановить тебя, не дав наделать ошибок», — сказал бывший капитан милиции, руководивший Сугробовым и Колесниковым в начале их службы. Он рассказал мне, что характер у Колесникова менялся по мере того, как он продвигался по карьерной лестнице в МВД. Со временем он стал «высокомерным и заносчивым, мог вести себя беспринципно и по-хамски», — рассказал бывший капитан. Знавший Колесникова долгие годы бывший полицейский сказал мне, что он стал пренебрежительно относиться к мнению других людей, будучи слишком уверенным в собственной точке зрения. А что касается Сугробова, то он чувствовал себя под защитой Медведева. Его бывший начальник вспоминает, как тот хвастался, что у него на мобильном телефоне есть прямая линия к Медведеву. «Он был уверен, что от него никто не откажется, что его никто не тронет».

В 2013 году, когда Колесникову было 36 лет, а Сугробову — 37, им присвоили генеральские звания, и они стали самыми молодыми генералами в истории постсоветского МВД. Кое-кто начал поговаривать о том, что Сугробов станет когда-нибудь министром. По словам Марка Галеотти, Сугробов и Колесников «получали удовольствие от того мифа, который они распространяли вокруг себя, а успех подпитывал этот миф, что в свою очередь, подстегивало их самолюбие и потребность работать еще быстрее, снимая все более крупные скальпы».

Как-то вечером я сидел с вдовой Колесникова Викторией на кухне у ее свекрови, где мы пили чай. Она рассказала, что муж обычно уходил в семь утра, а возвращался поздно вечером. Многие люди в государственном аппарате из чувства чиновничьего соперничества или коррупционного своекорыстия хотели, чтобы ГУЭБиПК потерпел неудачу. Он часто не мог заснуть вечерами. «Мне так много надо продумать», — говорил Колесников жене. Виктория вспоминает, как однажды он сказал ей: «Ты представляешь? Мы потратили два месяца на разработку одного дела. Мои люди не спали по ночам. Они реально пахали. Мы получили результат, но тут раздался звонок сверху: все, хватит».

Больше всего врагов ГУЭБиПК из спецслужб разозлило следствие по делу об обнале. В основе своей обнал — это такой способ увода части денег с баланса компании. Потребность теневой экономики в обнале может составлять десятки миллиардов долларов в год. Причина тому – стремление уйти от высоких налогов на коммерческие операции и на прибыль, а также необходимость давать взятки и откаты. Максим Осадчий, возглавляющий аналитическое управление Банка корпоративного финансирования (БКФ), объяснил логику, которая лежит в основе обнала. «Обычно отмывание денег — это превращение грязных денег в чистые. Но этот рынок, можно сказать, берет чистые деньги и делает их грязными». Основная идея состоит в следующем. Какая-то фирма, работающая вполне официально и легально, приобретает некую услугу — это может быть заказ на консультации или на чистку крыши — у компании, существующей только на бумаге и фактически ничего не делающей. Фирма переводит деньги в банк, якобы в качестве оплаты за предоставленные услуги, и эти деньги возвращаются в качестве обнала, минус комиссионные.

Осуществляющие операции по обналу российские банки не могут действовать без защиты хотя бы каких-то сил из служб безопасности. «Такие деньги легко обнаружить, трудно спрятать, но они дают огромную прибыль», — сказал Осадчий. Хотя масштабы и размах деятельности такого рынка не является секретом для московский финансовых кругов, о тонкостях операций по обналу умалчивают. «Есть такое ощущение, что говорить об этом опасно, — сказал мне один опытный российский банкир. — Даже в разговорах с хорошо знакомыми людьми приходится тщательно подбирать слова». Многие считают, что убийство первого заместителя российского Центробанка Андрея Козлова в 2006 году было связано с его попытками обуздать рынок обнала. Со временем на этом хаотичном и криминальном рынке стала доминировать единая сила высокого порядка. Как сказал мне банкир, в московском финансовом секторе всем известно, что верхушку торговли обналом контролирует ФСБ. Финансовый журналист Борис Грозовский так объяснил интерес ФСБ к превращению в арбитра в схемах обнала: «Они не только зарабатывают деньги для себя, но и смотрят, кто чем занимается в этом бизнесе, а это позволяет им в любое время взять за яйца кого угодно».

Долгие годы одним из крупнейших игроков на рынке обнала был «Мастер-банк» — учреждение среднего размера с капиталом в два с половиной миллиарда долларов и с отделениями по всей Москве. Российский Центробанк позже утверждал, что «Мастер-банк» не был бы доходным, если бы не его теневой бизнес. Отделения банка работали с убытком, обеспечивая прикрытие намного более доходным операциям по обналу. Ни для кого не являлось секретом, что эта компания выпускала банковские карты без дневного лимита и держала целую сеть банкоматов в московском аэропорту Домодедово, которые были наполнены банкнотами достоинством 500 евро, что очень удобно, когда надо получить крупную сумму неотслеживаемых денег. В июле 2012 года сотрудники ГУЭБиПК провели обыски в отделениях «Мастер-банка» и завели уголовные дела на некоторых их руководителей. На следующий год прошли новые обыски — в еще большем количестве. Полицейские в черных масках с автоматами наперевес штурмом взяли центральный офис «Мастер-банка» и вскоре вышли оттуда с кипами документов и пачками наличности.

В результате расследования ГУЭБиПК Центробанк в ноябре 2013 года объявил о том, что отзывает у «Мастер-банка» лицензию. Ряду высокопоставленных руководителей банка предъявили обвинения в проведении незаконных финансовых операций. Его председатель бежал из страны. В статье об этом деле на страницах журнала New Times Грозовский так описал участие «Мастер-банка» в операциях с обналом: «Все игроки на данном рынке и регуляторы знали об этом, и единственное, что мешало остановить их раньше, это чья-то защита». Московский финансист со стажем рассказал мне, что практически у каждого банка в России есть некая внешняя сила, поддерживающая его, а что касается «Мастер-банка», то всегда было известно, что эту функцию выполняют некие люди из спецслужб.

Сугробов и Колесников также устроили охоту на Сергея Магина, который номинально руководил маленькой фирмой, предоставлявшей коммунальные услуги московским многоквартирным домам, а на самом деле считался одним из крупнейших игроков в незаконном бизнесе обналички. Сугробов заманил его на встречу в один московский ресторан под предлогом обсуждения какого-то противозаконного сотрудничества. (Магин уже довольно давно просил о встрече, видимо, опасаясь, что Сугробов со своей командой ведет против него расследование.) Сугробов лично надел на Магина наручники.

За два следующих дня сотрудники ГУЭБиПК и спецслужбы обыскали более 40 точек: банков, офисов, а также квартиры Магина и шестерых подозреваемых сообщников. Когда полицейские кувалдами взломали усиленную стальную дверь в одном из московских офисов, они обнаружили, что сотрудники торопливо уничтожают жесткие диски и бросают пачками документы в шредер промышленного назначения. МВД выступило с заявлением о том, что за последние пять лет сеть работавших под контролем Магина банков провела операций по обналичке на общую сумму 36 миллиардов рублей, или более миллиарда долларов, и получая комиссию около двух процентов, заработала примерно 18 миллионов долларов прибыли. Магину предъявили обвинение в руководстве организованной преступной группировкой в составе подчиненных, отвечавших за разные звенья в единой цепи обнала и подчинявшихся ему лично.

Очень маловероятно, что Сугробов и Колесников могли начать действовать против «Мастер-банка» и Магина без одобрения (или даже указаний) со стороны высшего политического руководства: если не Путина, то кого-то из его окружения. На самом деле, обе операции проводились силами межведомственной  рабочей группы по борьбе с финансовыми преступлениями и отмыванием денег, которую возглавил сослуживец Путина по КГБ и, как говорят, кремлевский покровитель Сугробова Евгений Школов. Существует мнение, что давний советник Путина Эльвира Набиуллина, давая в июне 2013 года согласие возглавить Центробанк России, поставила условие: у нее должна быть возможность преследовать в уголовном порядке те банки, которые занимаются отмыванием денег. Откуда бы ни поступило распоряжение, аресты были встречены без особой радости. Те, кто издавна зарабатывал большие деньги на обнале, могли потерять миллиарды долларов.

Спустя несколько месяцев после ареста Магина к следователю МВД, который вел это дело, пришел сотрудник ФСБ из управления собственной безопасности. Он принес официальное письмо из прокуратуры, в котором излагалась просьба дать ФСБ возможность  допросить Магина, а также перевести его из московской Бутырской тюрьмы в Лефортово, где находился следственный изолятор ФСБ. Там также содержалась просьба удалить из обвинительного заключения слова «преступная группировка». Без такого обвинения суду до начала процесса пришлось бы выпустить Магина под залог. Один знакомый с этим делом человек выразил в связи с этим большие сомнения. «Скорее всего они хотели освободить Магина от уголовной ответственности» - сказал он мне. В этой просьбе ФСБ было отказано. Через какое-то время следователь МВД позвонил сотруднику ФСБ по телефону. «Я бы сказал, он был шокирован тем, что простому следователю из МВД хватило смелости отказать ФСБ», — заявил знакомый с этим делом человек.

Следствие по делу «Мастер-банка» тоже привлекло к себе внимание ФСБ. Осенью 2013 года вице-президент банка Евгений Рогачев, оказавшийся среди тех, кому были предъявлены обвинения в мошенничестве и отмывании денег, был вызван на встречу в московское кафе. Как рассказали мне информированные об этой встрече источники, пригласившие его люди были из другого подразделения МВД. Но они дали ему понять, что представляют интересы ФСБ. Они сделали Рогачеву предложение: его участь в уголовном процессе улучшится, если он покажет, что до обысков в «Мастер-банке» Сугробов приезжал к руководству этого банка с предложением взять его под свою опеку. Никто из этих людей ничего не рассказал об этой неофициальной встрече с Рогачевым сотрудникам управления Сугробова и Колесникова и следователям, которые вели дело. Но спустя несколько недель информация просочилась. Если Рогачев дал согласие, то было очевидно, что Сугробов — в опасности, как и все дело. «Скажу так, — объяснил работавший по этому делу следователь МВД. — Когда я услышал об этой встрече, мне стало понятно, что нас поимели».

В российской системе, где государственные органы чаще работают не по непреложным бюрократическим правилам, а по указаниям сверху, «самая важная вещь — это контроль», объяснил следователь. Поскольку делу «Мастер-банка» был дан ход, конкурирующие ведомства типа ФСБ не могли знать, насколько высоко пойдет след от улик и доказательств. «Если избавиться от начальника, его подчиненных и всей команды следователей, то в итоге ты будешь контролировать расследование». Рогачев в итоге отказался давать показания, которые от него требовали, и полицейские продолжили сбор улик и предъявление обвинений новым подозреваемым. (В настоящее время он находится под домашним арестом в ожидании суда.) Но это не означало, что Сугробов, Колесников и работавшие с ними люди — в безопасности. Следователь знал, что те, кого дело «Мастер-банка» поставило под угрозу, на этом не остановятся.

Ближе к концу 2013 года, вскоре после отзыва лицензии у «Мастер-банка», в управление Колесникова и Сугробова пришел информатор с любопытной новостью: агент из управления собственной безопасности ФСБ занимается рэкетом и крышеванием, предлагая свои услуги московским бизнесменам за солидное вознаграждение. Это было то самое управление собственной безопасности, чьи сотрудники совали свои носы в различные расследования по делам об обнале. Внутри ФСБ это управление считалось самым обособленным и влиятельным органом, надзирателем за надзирателями. Функции этого управления объяснили мне следственные журналисты Андрей Солдатов и Ирина Бороган, пшущие о российской разведке и контрраздведке. «Представим себе, что сотрудник ФСБ совершает где-то убийство, — сказал Солдатов. — Прибывшая на место преступления полиция обязана позвонить в управление собственной безопасности ФСБ, которое направляет туда своего собственного сотрудника, но не для того, чтобы расследовать преступление или взять подозреваемого под арест. Нет, он приезжает с рапортом об отставке, датированным задним числом, заставляет подозреваемого подписать его, и таким образом получается, что к моменту совершения преступления тот уже не является сотрудником ФСБ».

Информатором был Павел Глоба, одно время работавший агентом ФСБ. Он заявил, что берущий взятки офицер ФСБ Игорь Демин «готов к диалогу» и интересуется любыми финансовыми предложениями, которые могут к нему поступить. Под руководством Колесникова сотрудники управления, которые были явно заинтригованы и даже испытали головокружение от возможного успеха при мысли о том, что участвуют в деле против конкурентов из ФСБ, начали оперативную работу. Они завербовали бывшего судебного пристава Руслана Чухлиба, который согласился сыграть роль «торпеды», и организовали для него встречу с Деминым. Чтобы создать имидж успешного бизнесмена, ему купили новую одежду и взяли в аренду на его имя Lexus ES250.

22 января 2014 года в штаб-квартире ГУЭБиПК была сделана запись разговора между Глобой и Алексеем Боднаром, начальником управления в подчинении у Колесникова. Они обсуждали операцию и ее возможные последствия. Боднар сказал, что когда будут собраны необходимые доказательства, будет проинформирован «глава государства». Дело будет отдано Школову, отметил Боднар. «Звонок туда, звонок сюда. Хотите аудиозапись? Вот, пожалуйста». Он продолжил: «Мы ведь никого не провоцируем, правда? Если человек берет, он берет; если не берет, значит, не берет». Глоба заявил: «Это будет бомба». Он заметил, что ждет «ответа» от «конторы», как в спецслужбах называют ФСБ.

На первой встрече «торпеды» Чухлиба с объектом разработки Деминым они пили коньяк Baron Otard. Чухлиб объяснил, что у его компании есть шанс подписать контракт с российской почтовой службой, однако он сомневается в получении заказа без определенной помощи сверху. «У вас очень серьезная организация, — сказал он Демину. — Я здесь не для того, чтобы болтать, шутить и пить коньяк». Демин ответил, что, да, «три буквы» ФСБ имеют определенный вес. Чухлиб заявил, что «совместная работа» может быть выгодна им обоим. Позднее, когда они встретились снова, он попытался подтолкнуть разговор к определенной сумме. «Какого рода условия должны быть с нашей стороны? — спросил он Демина. — Мы хотели бы знать, что вы с нами, и что если что-то случится, мы можем к вам обратиться». Беседа так и продолжалась в виде обмена эвфемизмами, пока Чухлиб не заявил: «У меня есть предложение следующего характера». Он сказал, что может предложить Демину ежемесячную оплату в 10 тысяч долларов. Оглядываясь назад, бывшие коллеги говорят о своих подозрениях по поводу того, что Глоба сам мог быть «торпедой», подосланной ФСБ для поимки в ловушку сотрудников ГУЭБиПК в ходе операции, которую можно было использовать против них. Пока они следили за агентом из конторы, контора следила за ними.

«Они думали, что их будут поддерживать во всем, что у них все всегда будет получаться, — сказал мне бывший сотрудник МВД. — И у них все получалось — пока они не подняли руку на ФСБ. А это грань, которую нельзя переходить». С царских времен у правящей российской элиты существует неписаное правило: если полиция нашла доказательства правонарушения, совершенного сотрудником спецслужб, она не может расследовать это дело сама. Она должна представить свой материал более высокопоставленному арбитру в политической системе. По словам Солдатова, он представляет себе те доводы, которые руководители ФСБ приводят в Кремле: «Смотрите, эти генералы из МВД вышли из-под контроля и ведут себя как самозванцы». Солдатов добавил: «Мне кажется, после этого не может быть никаких вопросов».

Следующая встреча Чухлиба и Демина состоялась 14 февраля в кафе неподалеку от штаб-квартиры ФСБ под названием Sisters. Сотрудники ГУЭБиПК вели запись беседы, не подозревая о том, что за ней следили и агенты ФСБ. Вскоре после часа дня Чухлиб и Демин сели за столик. Было время обеденного наплыва посетителей. Чухлиб предложил выпить по 50 граммов виски. Демин сказал, что он спешит. Ближе к концу беседы Чухлиб сказал Демину, что он положил что-то в корзинку на столе.

«Что там?» — спросил Демин.

«Десять», — ответил Чухлиб.

«Чего?»

«Тысяч долларов».

«А, понял», — ответил Демин.

Чухлиб сказал, что он заплатит за обед: «Для меня это просто честь пообедать с вами». Спустя несколько мгновений, когда эта пара говорила о том, не пора ли им перейти на «ты», зазвенел телефонный звонок, и Демин ответил. В это время в кафе вошли агенты ФСБ и арестовали Чухлиба. К концу дня за решеткой оказался Боднар и еще несколько сотрудников ГУЭБиПК. Всем им предъявили обвинения в превышении служебных полномочий и в провокации преступления за попытку завлечь Демина и заставить его брать взятки. На следующий день об этой истории заговорили во всех российских новостях, и волны от этой операции пошли почти незамедлительно: 21 февраля Путин освободил Сугробова от должности начальника ГУЭБиПК.

В день арестов Колесников был в командировке за пределами Москвы. Когда он вернулся, его родители, увидевшие новости по телевизору, заявили, что они встревожены. «Боря, — сказал мать, — смотри, что происходит!» Он в ответ попросил их не волноваться и сказал, что его подчиненные за решеткой не засидятся, и что он очень быстро все решит: «Мама, ты погоди, я сейчас поеду туда и выручу своих парней». Колесников заявил Виктории, что все это дело — просто «недоразумение». Он был абсолютно в этом уверен, вспоминает она.

Колесников дал показания следователям, работавшим по этому делу, и 25 февраля его вызвали в Следственный комитет на допрос в качестве свидетеля. Он поехал туда без адвоката, уверенный в том, что бояться ему нечего. Когда Колесников приехал туда, следователи заявили, что ситуация изменилась: теперь он — подозреваемый и находится под арестом. Колесников позвонил Виктории: «Не волнуйся, все будет хорошо, — сказал он ей. — Я уверен, что к завтрашнему дню я выйду отсюда». На следующий день он попросил ее привезти ему кое-какую одежду и снова сказал, чтобы она не волновалась. «Они разберутся, и все встанет на свои места», — заверил жену Колесников.

На первом слушании Колесников обратился к своим коллегам из полиции, которые пришли поддержать его, и к журналистам, собравшимся в зале суда. «Дело против меня связано с тем, что существует большое количество «доброжелателей», которые хотят свести счеты со мной и с моими подчиненными, — сказал он. — Я могу себе представить радость коррумпированных чиновников, мешающих развитию нашего государства и видящих, что сейчас целая серия уголовных дел будет отправлена в мусорную корзину». Судья распорядился держать его в СИЗО в ожидании суда, и Колесникова отправили в Лефортово. Он не мог видеться с женой и с родителями, но мог писать им, и его первые письма были полны надежды. Жизнь в его «гостиничном номере», как Колесников шутливо называл свою камеру, идет хорошо: он высыпается, каждый день делает по сто отжиманий, учит английский и наслаждается колбасой, которой Виктория снабжала его через тюремный магазин. «Ты знаешь мой характер», — писал он ей. Он пообещал после освобождения отвезти ее в Париж. И не забывай, напоминал Колесников, что мы хотим еще одного ребенка.

Но шла неделя за неделей, и его оптимизм начал убавляться, хотя он и пытался сохранять боевой дух. «Я оказался не в очень хорошей ситуации, — писал Колесников Виктории. — Мне жаль, что все так получилось».

Он говорил ей, что она должна быть сильной и заботиться о детях. В письме матери Колесников сообщил: «Хороших новостей у меня мало», а затем пожалел, что не ушел из полиции раньше. В другом письме он написал, что ему следовало прислушаться к многочисленным предостережениям, звучавшим в его адрес и в адрес его коллег, что «они перешли дорогу очень многим людям». В итоге, сообщил Колесников, «неудивительно, что у нас гораздо больше врагов, чем друзей».

Сотрудники управления понимали, что настоящая цель — это Сугробов. Когда он попадет за решетку, подразделение борцов с коррупцией будет обезглавлено, и все в правоохранительных органах поймут, насколько опасно бросать вызов ФСБ. Но чтобы начать дело против Сугробова, следователям был нужен Колесников. Сотрудники среднего ранга из числа арестованных редко виделись с Сугробовым и не говорили с ним напрямую. Один из адвокатов Колесникова Анна Ставицкая объяснила мне: «Они могли лишь высказать какие-то предположения, но реальных показаний дать не могли». Следователи давили на Колесникова, уговаривая его признать свою вину и начать сотрудничать со следствием. «Все эти месяцы они повторяли одно и то же: «Сознайтесь во всем, сдайте всех остальных, и мы дадим вам счастье», — рассказывал другой адвокат Павел Лапшов. — Они хотели, чтобы Колесников сказал: «Он отдавал мне приказы, он заставлял меня, он все знал».

В апреле следователи выдвинули новое обвинение: участие в «организованной преступной группировке» — то самое, которое Колесников и его коллеги предъявляли многим своим подследственным, включая Магина. По этой статье ему грозил срок до 20 лет. Эта новость лишила Колесникова сил. «Он понял, что наказание будет суровым, и что ни один суд не будет даже пытаться разобраться во всем», — сказал мне Чижиков.

В начале мая был арестован Сугробов, возвращавшийся в Москву с женой и двенадцатилетним сыном с рыбалки в дельте Волги. Предъявленные ему обвинения были аналогичны тем, чтобы были выдвинуты против Колесникова. Его обвиняли в том, что он провоцировал чиновников на получение взяток и возглавлял преступную группировку внутри МВД. Как и Колесникова, Сугробова допрашивал главный следователь по этому делу Сергей Новиков. Запись одного из допросов свидетельствует о том, что за этим делом стояла более высокая и невидимая сила. «Решения принимаются не только нами. Не только мною лично, — заявил Новиков Сугробову. — Если завтра я напишу рапорт о том, что не вижу доказательств преступления, я говорю вам, ровно через час будет постановление об изъятии и передаче дела».

Со временем те, кто хотел сломить Колесникова, нашли другой способ для оказания давления на него. Первые несколько недель пребывания Колесникова в Лефортово он ходил в одной паре туфель без шнурков — тюремные правила запрещают шнурки, и их у него конфисковали, как только он прибыл в изолятор. В туфлях без шнурков было неудобно, потому что они болтались у него на ногах. Первые две пары тапочек Velcro, которые Виктория пыталась передать мужу, не прошли контроль безопасности в Лефортово. Спустя несколько недель, во время перерыва в плановом допросе, Новиков шутливо сказал Чижикову: «Ну как генерал может ходить в незашнурованных туфлях?» Он заявил, что разрешит передать Колесникову новую обувь. Поэтому Виктория купила третью пару, и спустя несколько дней, когда был перерыв в судебных слушаниях, передала ее мужу. Но он носил их недолго. Как только Колесников вернулся в тот день с судебного заседания, охрана Лефортово отняла у него обувь и направила ее на проверку. Прошел почти месяц, и вдруг тюремное начальство заявило, что собака нашла в тапочках тайник для наркотиков, и что обувь отправлена на химический анализ. Охрана заявила, что подозревает наличие следов наркотиков. Колесников с адвокатами немедленно понял, что передавшей ему обувь Виктории грозит серьезное уголовное преследование. «Это была явная психологическая игра с человеком, который знал, каков может быть результат — ведь он работал в системе и понимал ее, — сказал мне Чижиков. — Он отказывался дать показания, которые от него требовались, и поэтому его поставили перед выбором». Дилемма была очевидна, и это вызвало у Колесникова еще большую тревогу: дать показания против Сугробова или увидеть, как его жену сажают в тюрьму. «Он попал в ловушку, — сказал Павел Лапшов. — Эта обувь стала главной причиной его стресса».

4 мая Колесникова обнаружили в камере с окровавленной головой. У него в черепе было две трещины. На следующий день Чижиков приехал к нему в больницу. Колесников выглядел ужасно. Он попытался сесть в постели, но в изнеможении упал на кровать. Врач сказал Чижикову, что от падения получить такую черепно-мозговую травму невозможно. Позднее адвокаты Колесникова получили результаты независимой медицинской экспертизы, которую провел врач из министерства обороны. Он сделал вывод, что травму Колесников мог получить от удара «тупым твердым предметом». Бывший следователь полиции Георгий Антонов, работавший в команде адвокатов Колесникова, получил разрешение навестить его в больнице 13 мая. «Я увидел перед собой запуганного, деморализованного человека», — сказал он. Антонов сказал Колесникову, что снаружи ждут журналисты, которые хотят узнать правду о его травмах. Ни в коем случае, заявил Колесников, никому ничего не говорите.

Другая посетительница, либеральная журналистка Зоя Светова, являющаяся членом общественного совета по наблюдению за тюрьмами, рассказала мне: «Он не мог много говорить, он просто сказал, что нехорошо себя чувствует и находится в опасности». Она запомнила, что Колесников выглядел «совершенно подавленным, у него была неопрятная борода и дикие глаза». Во время ее третьего посещения Колесников сказал, чтобы она со своими коллегами больше не приходила, потому что от этих визитов ему только хуже. Во время допроса 3 июня Колесникова стошнило. «Даже следователь был в шоке», — сказала Анна Ставицкая.

Шли недели, травмы Колесникова фактически никто не лечил, а он стоял перед невозможным и ужасным выбором: либо дать показания против своего друга и коллеги, с которым проработал 15 лет, и отправить его в тюрьму лет на десять, а то и больше, либо отказаться и стать свидетелем того, как по сфабрикованному обвинению судят и сажают его жену. Виктория так описала эту скрытую угрозу со стороны следствия: «Мы посадим твою жену в соседнюю камеру, а детей отправим в приют».

Как сейчас считают адвокаты и бывшие коллеги Колесникова, 16 июня он выбрал третий вариант. Похоже, что Колесников и Новиков всего на несколько минут вышли на балкон шестого этажа, чтобы поговорить наедине, и он прыгнул. «Он пытался защитить свою семью и тех, с кем служил всю свою жизнь», — сказал мне полицейский, работавший под началом Колесникова. Неизвестно, о чем говорили Новиков и Колесников, и говорили ли они вообще. Возможно, Новиков снова попытался убедить Колесникова дать показания против Сугробова или напомнил ему об обуви с якобы спрятанными в ней наркотиками. А может, Колесников к тому моменту уже все для себя решил. (В отчете Следственного комитета изложена другая версия событий. Там говорится, что Колесников не покидал комнату для допросов для разговора с Новиковым; он попросился в туалет, а потом пробежал мимо охранников, спрыгнул с балкона и разбился.) Лапшов сказал мне, что утром 16 июня, когда Колесникова отвезли в Следственный комитет, он наткнулся там на бывшего коллегу из своего управления и сообвиняемого по делу Ивана Косоурова, которого также привезли на допрос. По словам Косоурова, Колесников сказал ему: «Иван, давай прощаться». У них было всего несколько секунд на разговор. Перед расставанием Колесников добавил: «Они хотели достать меня — ну что ж, они меня достали».

Когда погиб Колесников, следователям стало труднее вести дело против Сугробова, поскольку теперь им приходилось собирать улики и доказательства по кусочкам вместо того, чтобы получить веские улики в виде показаний одного человека. «Своим поступком Колесников усложнил задачу обвинения, — сказал Лапшов. — Он разорвал ту цепочку, которая существовала между ним, Сугробовым и их подчиненными. Сугробов даже не знает, как выглядят те люди, которые сидят в следственном изоляторе».

За 17 месяцев после возбуждения дела следователи добавили к нему десятки новых обвинений. Они утверждают, что Сугробов, Колесников и их подчиненные превысили свои полномочия не только в том случае, когда попытались противозаконно спровоцировать Демина на получение взятки. Якобы и многие другие дела, включая следствие по делу о взяточничестве в строительстве против Коровникова и Михайлика, тоже сфабрикованы и являются провокацией — так подозреваемые превратились в жертв. Основу обвинения в совершении преступления сейчас составляет 21 расследование ГУЭБиПК.

Одна из названных жертв — это бывший главный врач кремлевской больницы Анатолий Бронтвейн, которого сотрудники ГУЭБиПК арестовали в 2013 году за вымогательство взятки в размере 10 миллионов рублей (примерно 300 000 долларов). Согласно заявлению его адвоката Андрея Бакрадзе, он считает, что его клиента заманили в ловушку. «Оперативник, принимающий участие в операции с использование подставного агента, не должен формировать умысел совершения преступления», — сказал он мне. Он заявил, что у Бронтвейна не было даже возможности отреагировать, когда у него в кабинете без приглашения появилась «торпеда» и вручила ему деньги, так как в эту же секунду к нему ворвались оперативники. (Обвинение с Бронтвейна сняли, и он получил компенсацию.) Однако Бакрадзе отмечает, что его клиент не испытывает никакой неприязни к Колесникову и Сугробову, считая, что они просто делали свою работу. «Очень трудно отделить настоящую борьбу против коррупции в рамках службы государству от желания продвинуться вверх по карьерной лестнице», — сказал он.

О чем бы ни говорилось в официальном обвинительном заключении, Сугробов и его люди находятся в тюрьме не из-за тех методов, которые они применяли в своей полицейской работе, а из-за того, что проиграли в силовой борьбе. МВД и КГБ/ФСБ соперничают на протяжении десятилетий. Не помогло и то, что Сугробова считали человеком, близким к Медведеву. Когда  в 2012 году Путин вернулся на пост президента , влияние Медведева (каким бы оно ни было) значительно ослабло. При путинском режиме борьба за внимание, ресурсы и доступ к Кремлю приобрела особенно острый характер. На смену многим институтам государственного управления, действующим теперь формально, пришла сборная солянка из неофициальных понятий, договоренностей и связей. За 15 лет пребывания Путина у власти клановая политика и подпитывающие ее интриги стали основой российского государства — невидимой, но намного более влиятельной, чем все то, что мы видим на поверхности. «Формально Россия — это федерация, — сказал Николай Петров. — Но уже долгое время это федерация не регионов, а корпораций, в которой каждая корпорация обладает определенной степенью независимости и суверенитета, и в своих рамках по сути неподконтрольна государству». Это могут быть настоящие корпорации, такие, как  «Роснефть», или бюрократические, такие, как МВД и ФСБ. Сейчас, когда российская экономика под воздействием западных санкций и снижающихся нефтяных цен вступает в длительный период спада, а ВВП страны, согласно прогнозам, сократится в этом году на четыре процента, соперничество между корпорациями усиливается. «Общее количество контролирующих людей должно уменьшиться пропорционально снижению прибылей тех, кого они контролируют», — сказал Петров. Иначе доходы контролирующего класса тоже уменьшатся.

Суд над Сугробовым, настаивающим на своей невиновности, начнется через несколько месяцев. В этом судебном процессе мы вряд ли увидим героев, и уж тем более святых. «Я отношусь к ним критически, но мне жаль их: один покончил с собой, остальные за решеткой, — сказал мне бывший сотрудник КГБ Алексей Кондауров. — В нравственной системе они могли стать хорошими офицерами, но в нашей системе эти люди стали теми, кем стали. Это позор, что система ломает таких людей». Я слышал, как один из коллег Сугробова и Колесникова по имени Салават Муллаяров дал весной в суде следующие показания: «В то время мы думали, что все делаем в соответствии с законом. Но это тонкая игра».

Как-то утром в конце апреля я отправился с Викторией на кладбище посетить могилу ее мужа. Было пасмурно и ветренно, но когда мы прошли в ворота Востряковского кладбища, сквозь облака пробились лучи солнца. Колесникова похоронили на узкой аллее в задней части кладбища, рядом с прославленными советскими летчиками, актрисами и инженерами.

По православной традиции родственники должны ждать год, и только после этого могут установить памятник умершему. Поэтому у Колесникова — только небольшой могильный холмик и простой деревянный крест. Виктория принесла с собой несколько маленьких печений, испеченных накануне ее 13-летней дочерью, и положила их на могилу. Она редко приводит сюда детей. Пусть немного подрастут, а потом сами решают, сказала она.

Мы стояли и говорили о ее муже. «Для меня он был мужчиной, генералом, — сказала она. — Он был большим патриотом, и он так ненавидел этих людей с жирными брюхами. Он верил в чистоту людских помыслов. Дурачок, маленький дурачок».

Источник

КВАДРАТНЫЕ ЯЙЦА ПРЕЗИДЕНТА

Она настаивает, что должна говорить только с президентом банка по поводу открытия сберегательного счета, поскольку, "Это очень много денег!".

После изрядных пререканий и споров, персонал банка, наконец, проводил ее в офис президента (клиент всегда прав!). Президент банка затем спросил ее, какую сумму она желает положить на счет. Старушка ответила: "165 тысяч долларов!",— и вывалила деньги из своего мешка на его стол.

Президенту, естественно, было любопытно, откуда у нее вся эта наличка, и он задал ей вопрос:

"Мадам, я удивлен, что Вы носите с собой столько наличных. Откуда у Вас столько денег?".

Старушка ответила: "Я заключаю пари."

- Пари? Какого рода пари?

- Ну, к примеру, я могу поспорить с Вами на 25 тыс. долларов, что у Вас квадратные яйца.

- Ха, — засмеялся президент,— Это глупое пари. Такое пари Вы никогда не выиграете!

- Так Вы принимаете мою ставку? - с вызовом спросила старушка.

- Конечно, спорю на 25000 $, что мои яйца не квадратные!

- Хорошо, однако, поскольку речь идет о большой сумме, я приведу с собой завтра в 10:00 своего адвоката как свидетеля?

- Конечно, — ответил уверенный в себе президент.

Этой ночью президент весьма разнервничался в связи с пари и провел много времени перед зеркалом, проверяя свои яйца, поворачиваясь из стороны в сторону, снова и снова. Он тщательно проверил их, пока не убедился, что ни при каких обстоятельствах его яйца нельзя было назвать квадратными, и он легко выиграет пари. На следующее утро, ровно в 10:00, старушка вместе со своим адвокатом были в офисе президента. Она представила адвоката президенту и повторила условия пари: "25000 $ против того, что яйца президента квадратные!". Президент согласился снова с пари, и старушка попросила его спустить штаны, чтобы они смогли посмотреть. Президент исполнил просьбу. Старушка пристально взглянула на яйца и затем попросила, могла бы она их проверить на ощупь?

"Ладно,— сказал президент, — 25000 - это много денег, и я думаю, Вы должны абсолютно удостовериться".

В этот момент он заметил, что адвокат тихо бьется головой о стену.

На вопрос президента "Что, черт возьми, твориться с Вашим адвокатом?" старушка ответила:

"Ничего, кроме того, что я поспорила с ним на 100 тысяч долларов, что сегодня в 10:00 я буду держать за яйца президента Национального Банка".

Источник: http://sadalskij.livejour...

БРЕВНО. МУЛЬТШЕДЕВР

https://www.youtube.com/watch?v=SXakMmN5QlE

ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ

 Артур КЕСТЛЕР

 ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ

 Большинство современных теорий о разновидностях по­литического поведения людей основываются на странном па­ радоксе. Общеизвестно, что широкие массы обнаруживают склонность к неразумному поведению (и тогда говорят о взрывах "массовой истерии", "массовой ненависти" и т.д.). Столь же общеизвестно и то, что и отдельные лица часто ве­ дут себя иррационально — в области сексуальных проблем, в своих взаимоотношениях с родными, начальством или подчи­ненными. Однако, если мы охотно допускаем, что массы ведут себя как невротики в областях политики, а индивиды обнаружива­ют всевозможные "комплексы" в личной жизни, то мы,вместе с тем, цепляемся за странную иллюзию, что средний гражда­нин, предоставленный самому себе, ведет себя как политиче­ски разумное существо. Все методы, которыми управляются демократические государства, построены на этом молчаливом допущении. Эта догматическая и ни на чем не основанная ве­ ра в политическую разумность отдельного лица является в конечном счете причиной, из-за которой демократический МЕХАНИЗМ БЕЗУМИЯ Окиньте взором окружающий мир, вдумайтесь в жизнь современ­ ного человека. Достигнув вершин цивилизации, создав общество изобилия, он обнаруживает в своем поведении все меньше здравого смысла. Справедливость и правопорядок, к которым он стремился веками, повсеместно сменяются бессмысленным хаосом. Борьба за свободу масс оборачивается массовым террором одиночек, перед которым в бессилии отступают правительства и парламенты. Похоже, что здравый рассудок покидает целые народы, раздирае­ мые бесконечными конфликтами и войнами, а недоверие и разлад так глубоко проникают в душу наций, что о них вдребезги разбива­ ются едва ли не все мирные инициативы. ... "Этот безумный, безумный мир!" Слова эти, сказанные о нас и нашей эпохе, сегодня уже не кажутся преувеличением. Однако механизм этого всеобщего безумия так и остается непо­ стижимым для общества, мятущегося в поисках выхода из тупика, а на деле лишь демонстрирующего свое бессилие — подобно боль­ ному — не способному поставить диагноз собственного заболевания. В публикуемой в этом номере статье "Политические неврозы" Артур Кестлер предлагает иной, психиатрический метод объяснения мира. Написанная много лет тому назад статья его и сегодня звучит к ак грозное предостережение раздираемому политическими невро­ зами обществу. 134 АРТУР КЕСТЛЕР мир в своем единоборстве с противостоящим ему миром тоталитарным занимает всегда оборонительную позицию, и не только в физическом, но и психологическом отношении. Ибо все указывает на то, что человек двадцатого века — политический невротик. Сторонники тоталитарного режима поняли это с самого начала. Они готовят смерть и гибель на­ шей цивилизации. Так как смерть питается недугами, то ей поневоле приходится быть хорошим диагностом. Если же мы хотим выжить, то и нам необходимо научиться ставить правильные диагнозы. Между тем, правильного диагноза не поставишь, если априори исходить из предположения, что пациент здоров. Эту веру в политический разум отдельной личности прививали нам многие французские, немецкие и английские философы — энциклопедисты, марксисты, бен- тамисты, оуэнисты — те, кто верил в прогресс всех мастей. Зигмунд Фрейд и его последователи частично разрушили эту оптимистичную веру в человека как разумное существо. Мы без возражений принимаем сегодня тот факт, что наше сексуальное либидо закрепощено и искажено. Пора понять, что и наше политическое либидо не в меньшей мере загнано внутрь, извращено и заряжено комплексами. ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС НЕВРОТИКА На первый взгляд может показаться, что все эти разгово­ ры о "политическом либидо", о "политическом подсознании" и о "загнанных внутрь социальных стремлениях" — не более как новая интеллектуальная игра, жонглирование аналогиями и метафорами. Однако любое непредубежденное исследование окружающего мира докажет, что невротические извращения политического инстинкта столь же реальны и ничуть не менее глубоки, чем извращения инстинкта полового. Невротиком можно назвать того человека, контакт кото­ рого с действительностью страдает какими-то странностями и рассуждения которого определяются не фактами, а его лич­ ными желаниями и опасениями. Все факты, которые могли бы внести перемены в этот обусловленный желаниями и страхами мир, пациент даже не ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 135 допускает через порог своего сознания: он их "цензурирует" и загоняет внутрь. Если применить эту сильно упрощенную схему к полити­ ческому поведению, то легко убедиться, что она сохраняет свою верность для всех областей политической патологии, начиная с "контролируемой шизофрении", скажем, Клауса Фукса* и иллюзорного мира благих пожеланий "борцов за мир", вплоть до бегства от действительности "нейтралистов". Политические клише, используемые для осмысления не­ осознанных страхов, имеют столь же малое значение, сколь и объяснения невротика — почему он, скажем, не кушает рыбу. Если Гарольд Ласки писал в 1941 году Феликсу Франк- фуртеру, что "СССР пользуется гораздо большей поддержкой в народе, чем любой другой общественный строй", то против такого разврата политического либидо возражать совершенно бесполезно. В данном случае почтенным профессором полити­ ческой экономии должен был заняться скорее психопатолог. В искаженный мир невротика просто не допускаются фак­ ты, способные нарушить его внутреннюю замкнутость. Ни один аргумент не пробьется сквозь стену казуистики и буфе­ ра семантики, обусловленные аффектом отталкивания. Внутренний цензор в буквальном смысле этого слова охраняет иллюзорный мир пациента от проникновения в его сознание реальной действительности, и работает этот цензор куда ревностнее цензуры тоталитарного государства. Политический невротик носит свой личный железный зана­ вес в своей собственной черепной коробке. Непереваренные факты, отвергнутые этим внутренним цен­ зором, загоняются внутрь и превращаются в "комплексы". У политического подсознания своя логика, свои симптомы и символы. Уиткер Чэмберс** и Олджер Хисс***, например, перестали быть сегодня реальными лицами; они преобрази­ лись в героев символического кукольного театра, где зри­ тель принимает ту или иную сторону не на основе юридичес­ ких доказательств, а на основе бредовой логики подсознания. ___________ * Клаус Фукс — разоблаченный в Англии советский шпион. ** Чэмберс — америк. публицист, бывший коммунист и сов. агент. *** Хисс — сотрудник госдепартамента, осужденный по доносу Чэм- берса за шпионаж в пользу СССР. 136 АРТУР КЕСТЛЕР Если же заговорить в присутствии политического невро­ тика о таких "цензурированных" фактах, то он будет реаги­ ровать либо необыкновенно бурно, либо отделается улыбкой превосходства, либо будет неистово браниться, либо увернет­ ся от фактов скользким и совершенно не относящимся к де­ лу "двоемыслием" — смотря по тому, какова структура за­ щитного механизма, оберегающего его от глубокой неуве­ ренности и неосознанного страха. В противном случае не­ устойчивое равновесие его иллюзорного мира должно было неизбежно рухнуть, и тогда он остался бы один и без всякой защиты средь жестокой действительности, той действитель­ ности, которой даже психически нормальный человек не может смотреть в глаза без страха. ВЫТЕСНЕННОЕ ЧУВСТВО ВИНЫ В газовых камерах Освенцима, Бельзена и других лагерей уничтожения было истреблено в конце войны около шести миллионов человек. Это было самое массовое — и организо­ ванное — убийство в мировой истории. Когда оно соверша­ лось, большинство немецкого народа могло не знать, что именно происходило в этих лагерях. С тех пор, однако, официальные документы, книги, кино­ картины осветили эти факты с такой полнотой, что игнориро­ вать их образованному человеку уже просто нельзя. И тем не менее среднему немцу вполне удается проходить мимо всего этого. Во всей своей полноте эта правда так и не вошла в созна­ ние немецкого народа и, пожалуй, никогда туда не проник­ нет: уж слишком она ужасна, и ей просто невозможно смо­ треть в глаза. Тяжесть вины, если бы эту вину осознали, была бы до то­ го невыносимой, она бы до такой степени разрушила чувство собственного достоинства немецкой нации, что полностью па­ рализовала бы ее усилия стать вновь великой европейской державой. Поэтому многие интеллигентные немцы, не лишенные к тому же и доброй воли, — когда в их присутствии говорят об ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 137 Освенциме или Бельзене, — реагируют железным молчанием, на их лицах появляется такое же оскорбленное выражение, какое появлялось у английской леди викторианской эпохи, когда в ее присутствии нечаянно произносилось слово "секс": она ни под каким видом не была готова понять и согласиться с тем, что, как ни крутись, а "секс" все-таки существует и никуда от этого факта не денешься. О таких вещах просто не говорят и точка. Другие пытаются опровергнуть факты либо приводят один за другим противоречащие друг другу доводы, даже не сознавая нелепость и противоречивость своей аргументации. Самое любопытное в подобных реакциях то, что неосознан­ ный комплекс вины проявляется и у тех, кто никакого — ни прямого, ни косвенного участия в убийствах не принимал, то есть у подавляющего большинства немцев. Перед законом они неповинны даже в укрывательстве: возложить на целую нацию коллективную ответственность за преступления пусть даже большой кучи злодеев — было бы несправедливо как с юридической, так и с нравственной точки зрения. Однако у "политического подсознания" совсем иной подход к пробле­ ме. Оно автоматически принимает на себя коллективную ответственность как за победы, так и за поражения нации, приписывает себе как честь, так и позор. Главная особенность политического либидо как раз и состоит в склонности отож­ дествлять свою собственную личность с нацией, племенем, церковью или партией; больше того, политическое либидо можно определить именно как неодолимую потребность от­ дельного лица быть частью какого-либо целого, раствориться в коллективе, испытывать чувство принадлежности к его взглядам. Если это неосознанное стремление к отождествлению себя с какой-либо социальной группой приводит к приятным ре­ зультатам, то они охотно допускаются в сознание: каждый немец гордится "нашим Гете", словно тут есть и его личная заслуга, каждый американец с удовольствием говорит, напри­ мер, о Войне за независимость, будто он лично принимал в ней участие. Менее приятные результаты этого отождествле­ ния себя с целым занимают не столь почетное место в созна- АРТУР КЕСТЛЕР нии того или иного лица. Те же, которые могут вызывать тра­ вматический шок, нужно немедленно предать забвению и вы­ теснить вон. На ш Гете, на ш Бетховен, мо я Родина — все это неотъемлемая часть ego, но на ш Освенцим, наш и газовые камеры, наш а захватническая война — все это следует гнать от себя прочь. Однако, если вытеснять переживания и загонять их внутрь, то они неизбежно окажут судорожный эффект, независимо от того, идет ли речь об эмоциях политических или половых. И лечение его может быть эффективным лишь тогда, когда эти загнанные внутрь аффекты всплывают и вновь становятся достоянием сознания, каким бы болезненным не был этот процесс. В случае немцев эту операцию смогут проделать, ко­ нечно, лишь самые выдающиеся представители немецкого на­ рода, в то время как обвинения и унижения со стороны лишь усугубят дело. Победителю полагается проявить великодушие и забыть, побежденный же должен научиться умению вспоми­ нать и помнить. КОЛЛЕКТИВНАЯ АМНЕЗИЯ Французы страдают от несколько иного вывиха, послед­ ствия которого, увы, еще видны всем. Когда законное пра­ вительство Франции капитулировало после разгрома фран­ цузской армии в июне 1940 года, большинство французов примирилось с поражением и попыталось найти какой-нибудь modus vivendi с немецкими оккупантами. Средний, политически индеферентный француз видел в этом единственный выход из положения, так как Европа ка­ залась тогда безвозвратно потерянной, а Англия была в пол­ ной изоляции. Когда позже генерал де Голль провозгласил в Лондоне, что "Франция проиграла всего лишь сражение, но отнюдь не войну", жители оккупированной Франции отнеслись к этим словам как к прекрасному пропагандистскому лозун­ гу, не имеющему никакого отношения к действительности. В продолжение двух лет французы занимались своими делами, как могли, и жили в относительно мирных и даже ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 139 сносных условиях. Лишь очень немногие последовали при­ зыву де Голля и бежали в Англию, чтобы вступить там в его добровольческую армию, или примкнули к Движению сопротивления. И это было только естественно, потому что в то время уже одна мысль о сопротивлении представ­ лялась чистейшим безумием или, в лучшем случае, донки­ хотством. Неистовые же Ролланы составляли во все времена и у всех народов лишь незначительное меньшинство. Но, когда в войне обозначился перелом и вдобавок число французов, отправляемых в Германию на принудительную работу, стало все более увеличиваться (были, конечно, и другие причины), — выросли и ряды сопротивления, и к моменту высадки союзников уже от 20 до 40 тысяч францу­ зов принимали активное участие в Движении сопротивления, совершали акты саботажа, разведывательные операции. Но и тогда в этом Движении участвовало лишь незначительное меньшинство и самоотверженное мужество бойцов сопротив­ ления содействовало победе лишь весьма несущественно. Францию освободили не маки*, а англо-американская военная машина, британские и американские самолеты и танки. Предать этот неприятный факт забвению было тем легче, что англо-американские государственные деятели, из сообра­ жений такта, старались касаться его как можно меньше, а на­ оборот — приписывали французским усилиям такую роль, ка­ кую они в действительности никогда не играли. Понятно, что французские генералы и политические деяте­ ли старались еще больше, чтобы снова поднять несколько по­ шатнувшееся достоинство нации и уберечь ее от унизительно­ го сознания, что Францию освободили не сами французы. И вот, не прошло и года, как каждый средний француз преисполнился искренней веры, что Франция никакого пора­ жения не понесла, что добилась она освобождения благодаря усилиям самих французов, и что какой-нибудь мосье Дюпон, был, если разобраться, отважный "сопротивленец", и если бы только подвернулся подходящий случай, он бы это велико­ лепно доказал на деле. Память же о его действительных мыс­ лях и поступках в мрачные годы "интермеццо 1940-1943" _____________ *Маки — участники Движения сопротивления. 138 140 АРТУР КЕСТЛЕР была так успешно вытеснена, что этот период и поныне зияет черной дырой во французской истории. Кстати, лишь этим объясняется и тот факт, что француз­ ские коммунисты, открыто творившие с 1939 и по 1941 год государственную измену, призывавшие к капитуляции и на­ зывавшие любую попытку оказывать сопротивление немцам "империалистической авантюрой" и "войной ради богачей", стали всего лишь четыре года спустя сильнейшей политиче­ ской партией Франции: им помогла та же коллективная ам­ незия. Бесславное их прошлое бесследно исчезло в зияющей дыре национальной памяти. Таким образом духовная структура нынешней Франции все еще покоится на иллюзии и самообмане. Сначала при молчаливом и всеобщем согласии была создана легенда о ни­ когда не побежденной, а наоборот — победоносной Франции, затем возвели эту легенду в символ веры. Коллаборациони­ сты времен немецкой оккупации и Петэна не только с гор­ достью носят орденскую ленточку сопротивления в петлице, они еще и вполне искренне верят в свое право носить эту ленточку. Поскольку они искренне восхищаются героями сопротивления и видят в них настоящих представителей национального духа, они начинают бессознательно верить и в то, что они и сами были в тех же рядах. На ш Гете, н а - ш а Жанна Д'Арк, м ы герои маки — всюду и всегда мы видим одно и то же. Итак, перед нами процесс, весьма сходный с тем, что про­ изошел у немцев — бессознательное отождествление себя с неким меньшинством, — но с обратными результатами. В случае немцев из отождествления себя с убийцами вытекало чувство коллективной вины, которое нужно было так или иначе вытеснить; в случае же французов оно привело к сла­ ве, к невиданной экспансии под громовые звуки фанфар по­ литического либидо. Однако вытесненная память о действительно имевших мес­ то событиях оказывает устойчивое и вредное действие на по­ ведение нации. Фикцию прошлого сохраняют лишь тем, что отвлекаются от действительности в настоящем. Франция из упомянутой легенды никому и ничего не была должна в ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 141 прошлом, а потому она не будет никому должна и в будущем. Если ей навязывают какую-то там помощь по плану Маршал­ ла, то делается это в интересах Уолл-стрита. Если во Францию направляют воинские части и оружие, то лишь в интересах американского империализма. Единственная память об американцах во время войны, сохранившаяся без искажений до наших дней, относится к нередким попаданиям бомб не в цель, а во французские города, что, конечно же, вызывало разрушения и жертвы. И еще к тому, что американские бойцы частенько напива­ лись и охотно обменивали сигареты на мимолетную женскую ласку. А потому: не надо нам больше освобождения по-аме­ рикански! Оставьте нас, ради бога, в покое! Не надо нам ва­ ших подачек, вашей кока-колы и ваших атомных бомб! Если только вы отстанете от нас, отстанут и русские! Во француз­ ских газетах решительно всех мастей можно познакомиться с бесчисленными вариациями все той же темы. Одно лишь обстоятельство никогда не упоминается, а именно тот трагичный и решающий факт, что физическое вы­ живание Франции зависит от американского запаса атомных бомб. Если принять во внимание это решающее обстоятель­ ство, то все фиктивное здание рухнет, как карточный домик. Если же из мира, построенного на желаниях и страхе, убрать эти иллюзорные элементы, то останется, увы, один лишь страх, невыносимый, загнанный внутрь, страх за Европу, дро­ жащую, практически без какой бы то ни было защиты, перед русской угрозой. Поэтому фикцию нужно сохранить во что бы то ни стало. Поэтому необходимо уклониться от действительности любой ценой. Речь, заметьте, идет не о сознательном лицемерии и не о неблагодарности; мы вовсе не хотим также сказать что- либо дурное о французском народном характере. Любая другая нация, подвергшаяся за одно лишь столетие трем напа­ дениям, и каждая семья которой лишилась хотя бы одного мужчины из-за войн, обнаружила бы то же невротическое по­ ведение. 142 АРТУР КЕСТЛЕР БЕГСТВО ОТ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ Бегство от действительности — одна из самых характерных черт современной Европы. В прошлом довольно продолжи­ тельное время это был типично английский вывих. Похоже, что англичане приобрели свой действительно из ряда вон вы­ ходящий иммунитет перед массовой истерией тем, что они развили в себе невосприимчивость к действительности вооб­ ще. Они ловко маскируют этот свой изъян искусством выда­ вать свои глупости за мудрость, за "sweet reasonableness"("мяг­ кое благоразумие"). В дни немецких бомбежек над Лондоном Пен-клуб как-то пригласил Луи Голдинга прочитать доклад об американском и английском романе. Не успел он дочитать свой доклад, как завыли сирены. Тем не менее прения продолжались как ни в чем не бывало — "business as usual". Вторым или третьим в прениях выступил милый, затрапезный мужчина в грубо­ шерстном пиджаке (он написал, если память мне не изменя­ ет, биографию какого-то ботаника 17-го века из Уильтшира), и вовсю нападал на Хэмингуэя, Дос Пассоса, Фолкнера и кого только нет. "По моему мнению, — говорил он мягко и весьма мило, — все эти американские писатели страдают каким-то болезнен­ ным интересом к насилию. Читая их книги, можно подумать, что обыватель только тем и занят, чтобы разбивать другим людям носы или получать от них по голове. Меж тем, редко кто сталкивается в жизни с насилием. Подавляющее большин­ ство людей встает по утрам, копается в саду...". В это самое мгновение раздался свист падающей бомбы, упавшей с оглу­ шительным грохотом через квартал. И тут же забили зенитки. Наш оратор терпеливо выждал, пока зенитки замолкли, и спокойно продолжал: "Так вот, по-моему, насилие играет нынче в жизни обыкновенных людей лишь весьма незначи­ тельную роль, так что писатель, посвящающий всему этому столько времени и места, проявляет прямо-таки бесстыд­ ство...". Одной из самых характерных особенностей невротиче- ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 143 ского поведения — неспособность больного извлекать уроки из пережитого опыта. Над ним словно тяготеет какое-то проклятье, и он снова и снова попадает все в те же запутан­ ные ситуации, совершает всегда одни и те же ошибки. Внеш­ няя политика Великобритании в деле объединения Европы или французская внутренняя политика за последние тридцать лет продиктованы, пожалуй, той же невротической страстью к повторению. Поводом ко Второй мировой войне было стремление Гер­ мании завладеть городом, составлявшим анклаву на поль­ ской территории, и к которому можно было пробраться только по особому коридору. Однако война еще не успела подойти к концу, как союзные лидеры решили создать но­ вую анклаву совершенно такого же типа, в которую тоже нельзя попасть иначе, как по коридору, пролегающему на чужой территории. Первая анклава именовалась Данцигом, вторая — Берлином. За азбучной истиной, что "история неизменно повторяет­ ся" скрываются неисследованные силы, соблазняющие чело­ века повторять свои ошибки все снова и снова. Наглядным примером этой мании повторять ошибки явля­ ется политика умиротворения: нежелание видеть то, что агрессивная держава, верящая еще и в свое мессианское на­ значение, будет стремиться все к новой экспансии, как только почувствует политический вакуум; что улучшение социаль­ ных условий, при всей важности этого для внутренней устой­ чивости страны, все же не является гарантией от нападения извне; что цена, которую приходится платить за выживание, составляет очень высокую долю национального дохода, кото­ рую на протяжении, увы, очень долгих лет, приходится рас­ ходовать на цели обороны; наконец, что задабривание про­ тивника и политика умиротворения, как бы убедительно ни звучали доводы ее сторонников, никак не может заменить военную мощь, а, наоборот, может лишь стать прямым при­ глашением к нападению, — все это, весь этот столь болез­ ненный урок тридцатых годов, казалось, должен быть еще свежим в нашей памяти. И тем не менее, похоже, что пора­ зительно много политических деятелей (не говоря уже о 144 АРТУР КЕСТЛЕР миллионах обывателей) твердо решили снова совершить абсолютно те же ошибки и пережить еще раз точно такую же трагедию. "Угрозу войны не предотвратить оружием, ее можно лишь устранить неутомимым стремлением к новому миро­ вому порядку, где бы царили закон и взаимная безопас­ ность... Нельзя бороться с гонкой вооружения тем, что сам готовишь оружие. Стать на этот путь — значило бы изгонять дьявола сатаной". Эти фразы были высказаны Клементом Этли 11 марта 1935 года в Палате общин, когда он протесто­ вал против предложенного правительством весьма скромно­ го увеличения расходов на оборону. (Само собой разумеется, что подобное высказывание можно найти и у консерваторов тех или близких к ним лет.). Когда позже Этли назвал "роспуск всех национальных армий" блестящей идеей, единственно способной спасти мир между народами, кто-то все-таки не выдержал и бросил в ответ реплику: "Скажите об этом Гитлеру!" Этли помор­ щился, но тут же предпочел отмахнуться от подобного рода реплик. Точно так же как отмахивался от таких реплик Эньюрин Бивен восемнадцать лет спустя. В том же 1935 году одиннадцать миллионов англичан, то есть больше половины избирателей, подписали "мирный манифест". Однако все это было полностью забыто, вытес­ нено и загнано в самые дальние уголки политического под­ сознания. Даже заклинания, посредством которых агрессор усыпляет свою жертву, были в те годы абсолютно такими же, что и нынче. Гитлер организовывал мирные съезды, на которых члены немецких и французских "союзов бывших фронтовиков" протестовали против заговора "пушечных королей", плуто­ кратических и демократических поджигателей войны с Уолл­ стрита. На беженцев, рассказывавших о гитлеровских концлагерях и о его захватнических целях, смотрели как на провокаторов, сознательно сеющих рознь между народами. Точно так же как ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 145 сегодня относятся к беженцам и эмигрантам из Советского Союза. Кому они нужны эти Кассандры и Иеремии! Только жить мешают! После каждого нового захвата Гитлер делал какой-либо новый мирный жест, который спешили принять за чистую монету, как принимали впоследствии пропагандистские жесты Сталина или Маленкова. Каждого, кто смел поднять предостерегающий голос, всячески поносили и обвиняли в сознательном подрыве мирного урегулирования. Хладнокровные политические эк­ сперты, не питавшие никаких симпатий к нацистскому режи­ му, предостерегали против непомерного преувеличения гитлеровской опасности, они указывали на то, что, в конце концов, Гитлер предъявляет претензии только на немецкие области — Рейнскую и Саарскую, — но он "достаточно умен", чтобы не проглотить такое чужеродное тело, как, скажем, Чехословакия. Абсолютно те же аргументы можно слышать, начиная с 1945 года, о намерении русских в отношении За­ падной Европы. Результатом всего этого было то, что в 1936 году бельгий­ цы, румыны, югославы заняли "нейтральную" позицию, и система коллективной безопасности начала разваливаться точно так же, как вот-вот начнет разваливаться нынче система европейской обороны. Невротик, совершая снова и снова одни и те же ошибки и надеясь каждый раз, что авось, мол, обойдется, вовсе не глуп — он просто болен. ПРОЧИЕ НАРУШЕНИЯ Почти для каждого вида полового извращения можно отыскать эквивалент в области политического либидо. Мне хочется остановиться здесь только на самых распростра­ ненных формах политических неврозов. Амбивалентность . Человек может любить и ненави­ деть другого человека, он может испытывать эти чувства од­ новременно, либо одно может сменять другое, как это наблю- 146 АРТУР КЕСТЛЕР дается в случаях темпераментных браков или любовных свя­ зей, или в трудных отношениях между родителями и детьми. Типичные амбивалентные отношения этого рода существу­ ют между Великобританией и США. Американцам нравится английская аристократия, нравы, речь и вообще старомодный английский консерватизм, но они в то же время смеются над всем этим. Англичане по разным причинам относятся к американцам с таким же смешанным чувством восхищения и иронии, зависти и презрения. Примерно каждые полгода англо-американские отношения портятся, и возникает небольшой политический кризис — в большинстве случаев не из-за столкновения интересов, а просто из-за "нервов". "Нервы" — неотъемлемая часть тако­ го амбивалентного партнерства. В истории болезни невротиков нередко случается, что какое-либо чувство уступает место чувству диаметрально противоположному: слепая привязанность превращается в столь же слепую ненависть, неуемный восторг — в глубочай­ шее отвращение. Много бывших коммунистов, бывших ка­ толиков и иммигрантов испытывают чувство разочарованно­ го любовника по отношению к своей партии, церкви или Родине, которые когда-то были для них всем на свете. Фетишизм . В психиатрической терминологии словом "фетишизм" обозначают извращение, при котором половой инстинкт связан с определенным символом, вещью или частью реального объекта любви. Женский локон, лифчик, сапожки или даже портрет любимой женщины могут стать предметом такого извращенного поклонения. Совершенно так же может выглядеть и политическое либидо. Не стоит подчеркивать фетишистский характер та­ ких символов, как знамя, форма, эмблема, боевая песня и национальный гимн. Столь же очевидна польза, которую пропаганда извлекала, скажем, из челки Гитлера, сигары Черчилля, гимнастерки Сталина. Но хотя эти факты массово­ го экстаза известны всем, их все же не рассматривают как патологические симптомы. Между тем, они представляют собой не только шаг назад к примитивному идолопоклон- ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 147 ству, к поклонению тотему, но приводят еще и к тому, что объект фетишизации полностью подменяет собой то, что он олицетворяет. И отвлекает таким образом силы общества от первоначальной цели. Политическое стремление миллионов идеалистов, отпра­ вившихся когда-то на поиски лучшего мира, извращается этим фетишем; стремление к прогрессу превращается в пре­ клонение перед "партией", которая рассматривается теперь уже не как средство для достижения первоначальной цели, а как самоцель, как святыня, достойная и настоятельно требующая поклонения. Затянувшеес я созревание . Молодой интел­ лектуал-революционер из Блумсбери, Сен-Жермен де-Прэ Гринвич-Виллидж — или из Веймарского Берлина — относи­ тельно безобидный тип. Его политический радикализм часто напоминает бунт неоперившегося юнца против своих родите­ лей или другой, такой же стереотипный конфликт, когда он разочаровывается на время во всем и вся. Однако некоторые из этих молодых радикалов никогда уже не станут взрослыми; они так и останутся вечными недорослями левых убеждений. Разновидность этого типа нередко встречается как в США, так и во Франции, реже в Англии. Молодой Икс становится сначала пламенным коммунистом, но вскоре разочаровыва­ ется, находит троцкистскую оппозиционную группку, насчи­ тывающую с десяток членов, обнаруживает, что шестеро из них создали тайный "оппозиционный блок" внутри самой группы, снова разочаровывается, основывает небольшой журнал со стопроцентной антикапиталистической, антисталин­ ской и антипацифистской программы, погрязает в долги, разоряется, основывает еще один небольшой журнал и т.д. и т.п. Вся его борьба, вся полемика, все его победы и пораже­ ния — буря в стакане воды; все это происходит в одном и том же узком кружке интеллектуалов-радикалов, образую­ щих тесную семью, которая просто не может существовать без этих вечных распрей, скандалов и взаимных обвинений, но которую тем не менее спаивает воедино какой-то своеоб­ разный "диалектический клейстер". 148 АРТУР КЕСТЛЕР Классическим примером всего этого могут служить эк­ зистенциалисты, копошащиеся вокруг журнала Сартра "Les Temps Modernas" со своей вечной взаимной грызней и посто­ янными расколами. В случае этого сектантского типа умест­ но говорить о кровосмесительном вывихе политического либидо. Другим типом является вечно перегруженный "деятель", чье имя фигурирует в списках решительно всех "прогрессив­ ных" комитетов и чей протестующий голос постоянно клей­ мит какую-нибудь несправедливость. Это человек, который сочувствует любому доброму делу, но никогда и ничего конкретного так еще и не добился. Игрек — политический эквивалент нимфоманки: он страдает гипертрофией полити­ ческого либидо. Эта форма невроза тоже "цветет" главным образом в климате левых — именно левые больше чем кто бы то ни было хронически страдают политической распущен­ ностью. Наконец существует еще и Зет — политический мазохист. Для него высший закон — притча о бревне и соломинке в глазу, только в обратном смысле. Малейшая несправедли­ вость на родине вызывает у него ужасное страдание и отчаян­ ные протесты. Вместе с тем, он легко найдет оправдание для бесчеловечных преступлений, совершаемых в противополож­ ном лагере. Если чемпиону по теннису, у которого смуглый цвет лица, фешенебельная лондонская гостиница откажет в номере, наш Зет прямо кипит от возмущения, если же мил­ лионы заключенных выплевывают свои легкие на каторжном труде в советском Заполярье, то тут его "чуткая" совесть молчит. Зет может быть, таким образом, назван патриотом с обратным знаком; его ненависть к самому себе, его тяга к самоистязанию превратилась в жгучую ненависть к собст­ венной стране или к собственному классу, в тоску по кнуту, которым можно было бы истязать все, к чему принадлежит он сам. ПОТРЕБНОСТЬ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ Нет полностью нормальных людей — эта психиатрическая аксиома известна сегодня всем. Разница между нормальным ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 149 человеком и невротиком — только в степени, а не в сущности. Однако бывают исторические эпохи, когда общественный и культурный климат способствует появлению неврозов и извращений. В золотой век древней Греции мужеложество было почти всеобщим явлением. В двадцатых годах нашего столетия половой разврат достиг невиданных ранее масштабов. Такие же кривые характеризуют взлеты политического либидо почти до нормального состояния и падения — чуть ли не до безумия. Но вот на протяжении довольно длительного времени мы отмечаем неуклонную тенденцию политического либидо к падению. В то время как половой инстинкт служит сохране­ нию человеческого вида, политическое либидо удовлетворяет потребность индивида отождествлять себя с идеей или сис­ темой ценностей, олицетворяемой той или иной группой людей. Иными словами, политическое либидо отвечает их стадному чувству. Оба эти инстинкта имеют очень глубокие корни, хотя в последние десятилетия благодаря вниманию, которое фрей­ дисты уделяют половому инстинкту, значение второго ин­ стинкта как-то забылось. В средние века человек, несмотря на войны, голод и эпи­ демии, жил в относительно устойчивом мире. Огромный авторитет церкви, непререкаемая иерархия государства, вера в провидение и божественную справедливость, — все это и вселяло в человека ощущение устойчивости. Потом произошел целый ряд землетрясений, начиная с Возрождения и Реформации и вплоть до Великой французской, а затем — до Октябрьской революции. Все эти перевороты постепенно разрушили как социальное, так и космическое мировоззре­ ние человека. В средние века жизнь регулировалась не допускающими сомнения, снабженными восклицательными знаками пра­ вилами. И вот все эти восклицательные знаки превратились в вопросительные. Земля — некогда центр Вселенной — вдруг превратилась в крутящуюся в космосе эксперимен­ тальную лабораторию, все ценности подверглись пересмотру. 150 АРТУР КЕСТЛЕР все связи были порваны, а политическое либидо разыгралось словно похоть у молодого человека. Однако поиски какого-то нового всеобъемлющего закона, спасительной всеохватывающей веры, которые определили бы отношение людей как к вечности, так и друг к другу, пока ни к чему не привели. Человек двадцатого века потому стал невротиком, что он не может дать ответ на вопрос о смысле жизни; что он никак не возьмет в толк — где же его место в обществе и Вселенной. В зависимости от обстоятельств, неудовлетворенный инстинкт может найти свое выражение во множестве форм. Часто у одного и того же человека можно обнаружить самые противоположные симптомы. Продолжительное состояние неудовлетворенности и подавленности может привести к атро­ фии инстинкта: больной становится равнодушным к общест­ ву, его разочарованность превращается в политический ци­ низм и антисоциальное поведение. Такие симптомы извращен­ ного политического либидо лучше всего наблюдаются в ны­ нешней Франции. Еще опаснее обратный процесс, когда неудовлетворенное стадное чувство ведет к политической "течке", превращается в слепое самоотверженное служение какому-либо мерзкому "идеалу". В наш век те, кто больше всех сокрушался о потерянном рае, первыми попались в те­ нета всяких эрзацев небесного царства: коммунистической мировой революции и гитлеровского тысячелетнего "рейха". Психоаналитик говорил бы о "фиксировании" политического либидо этих людей на ярких утопиях-заменителях. Все сказанное здесь отнюдь не значит, что можно пре­ небречь значением экономических факторов. Никакой пси­ хиатр не в состоянии положить конец нищете и эпидемиям среди гигантских людских муравейников Азии. Однако решающее значение имеет здесь то, что перед тем как эконо­ мические потребности людей находят свое выражение в политических действиях, возникает еще и духовный процесс, который очень часто обусловливает поведение, прямо проти­ воречащее первоначальным потребностям. Оптимистические мыслители девятнадцатого века верили, что действия народных масс более или менее совпадают с ПОЛИТИЧЕСКИЕ НЕВРОЗЫ 151 их интересами. Двадцатое столетие доказало нам, что даже такой культурный народ, как немецкий, под давлением невротической навязчивой идеи, в состоянии совершить коллективное самоубийство. Одними лишь разумными до­ водами против таких навязчивых идей ничего не сдела­ешь. Такова уж природа тоталитарных верований, что они вселяют в своих сторонников какую-то эмоциональную насыщенность, глубокое ощущение подчиненности и при­ надлежности. Коммунизм обладает динамикой секулярной религии. Неудовлетворенному и проголодавшемуся он несет, не в при­ мер нашей многоликой и сложной культуре, мощный секса­ пил, неотразимый соблазн монолитной веры. Демократия, по самой своей сущности, не в состоянии ни возбудить подобного вожделения, ни создавать такие конспи­ративные орудия, как например, Коминформ, ни противо­ поставить коммунистическим идеалам таких же призрач­ ных идолов. У нее нет всеобщей панацеи против многочислен­ных проблем нашей цивилизации. И мы сможем выжить лишь в том случае, если будем не только хорошо вооружены, но и будем в состоянии разбить гипнотическую мощь этого призрака. Однако первой предпосылкой нашего выживания является правильный диагноз. Можно рассчитывать, что политические деятели обладают хотя бы поверхностными сведениями по истории и экономике. Пора, давно пора потребовать, чтобы они приобрели элементарное знание психологии и научились бы разбираться в тех странных душевных силах, побуждаю­щих людей так упорно противодействовать собственному благу.

 "Der Monat" XII. 1953 Перевод с немецкого Михаила Ледера.