ПЛЕВОК В ЛИЦО ШИМОНА ПЕРЕСА

"25 апр 2013, автор: dumalemo

Новый фильм поднимает заново вопрос, каким образом на рубашке Рабина оказалось три пулевых отверстия, если Игаль Амир выстрелил в него два раза. Сам фильм будет впервые демонстрироваться по 2 телеканалу, и впервые телезрителям будет предъявлена рубаха покойного премьер-министра, которая была на нем в ночь убийства 4 ноября 1995 года. На рубашке четко видно два входных пулевых отверстия"

 Прочел я это сообщение и вспомнил о своей давней статье на эту тему.

« Шимон Перес посетил одну из библиотек университета и встретился со студентами. Когда он хотел пожать руку арабскому студенту, тот отказался, заявив, что "не подает руки убийцам детей".» - сообщает NRg-Maariv и newsru.co.il

 Совсем, видать, тупой студент попался: не знает, что Шимон Перес – лауреат Нобелевской премии мира, президент Еврейского государства и бывший творец нового Ближнего Востока.

 А наш-то президент все надеется, что арабы разными бывают. Есть и такие, как он: «белые и пушистые». Вот снизошел, ручку протянул: «Здравствуй, друг! Ты, наверно, счастлив, что учишься в лучшем университете Израиля, и будешь иметь возможность использовать интеллект и знания профессоров-евреев на пользу своему народу. Ты весь должен быть наполнен чувством благодарности, польщен, наконец, что такой человек протягивает тебе руку».

 А он! Прямо в лицо плюнул, да как смачно: престарелого, заслуженного политика - миротворца назвал «убийцей детей». Надо понимать так, что его братья – террористы еврейских детишек не убивают, а наш президент, ни разу в жизни не нажавший на курок, - кровавый маньяк.

 Ужас, что творится в высшем образовании Израиля. Плохо учат студентов. Практически весь педагогический состав Еврейского университете в Иерусалиме, готов согласиться со студентом-арабом, что все евреи оккупанты, захватчики и убийцы арабских детей.  Сама же атмосфера этого университета пропитана  ложным чувством вины перед «униженным и оскорбленным» народом Палестины, принципы сионизма давно списаны в утиль, а слово «патриотизм» стыдливо вычеркнуто из словаря.  

 Нет, Шимон Перес был, конечно же, в курсе этой методики преподавания. Он сам ее не раз одобрял. Не в курсе был араб, для которого все евреи, даже те, кто готов ползать перед ним на коленях, - не люди, а убийцы неверные и всех их должна ждать только одна благодарность – смерть. Сам этот студент твердо рассчитывает диплом Еврейского университета получить, но вот потом….

 Удивительный, но типичный пример результата, к которому приводит гнилой, трусливый и жалкий либерализм в стране, окруженной племенами людоедов.

                                                                Игаль Амир

 Однако в том же сообщении прочел еще об одном странном, по монтажу событий, моменте. Читаю: « Во время посещения университета Шимон Перес говорил не только о вопросах образования. Он также осудил СМИ за интервью с Игалем Амиром, осужденным за убийство премьер-министра Ицхака Рабина. Перес заявил, что журналисты превращают преступников в "селебрити". "Убийца – это убийца, ему нельзя давать раскрывать рот. Мы не спрашиваем насильника, почему он изнасиловал свою жертву, и точно также мне неинтересно, что он (Амир) будет говорить об убийстве».

 Не понимаю, как можно было сравнить обычного уголовника – насильника с убийцей премьер министра Израиля. Следствие по делу № 1 велось настолько поверхностно и странно, что в обществе по сей день бродят разного рода слухи. Есть и  люди,  готовые оправдать этого студента – убийцу. Мало того - сделать из Амира героя. Вот тут и понять бы, как это у еврея-юноши поднялась рука на еврея-старика, что стало тому причиной, кто подвинул Амира на это преступление, какие проблемы раскололи общество Израиля настолько, что у убийцы премьер-министра Израиля и сегодня полно «адвокатов».

 Возможно, Шимону Пересу не интересен Амир, открывший рот, и он знает что-то такое, что нам, сирым, совершенно неизвестно. В таком случае, пусть расскажет сам о том, что выходит за рамки судебного приговора, но он и себя приговорил к молчанию.

 Криминальная практика  США полна интервью, мемуарами, книгами, написанными убийцами. Уверен, что и Освальд, останься он в живых, пролил бы свет на роковые выстрелы в Далласе. Амира приговорили к пожизненному заключению, а не к пожизненному молчанию.

 В конце концов, можно подумать, что кому-то крайне выгодна немота убийцы Ицхака Рабина, что кто-то крайне заинтересован в сокрытии подробностей этого дела. Странно все это, особенно в связи с неизбежными, ежегодными днями памяти убитого премьера. Обществу упрямо не дают забыть о трагедии на площади Царей Израилевых, но при этом по какой-то неведомой причине запрещают говорить о подробностях убийства.

 Да и откуда нам известно, может быть, Амир собирался покаяться, признать свою страшную вину перед людьми и Богом. Как можно запретить человеку покаяние?

  Нет, мне трудно понять, почему Шимон Перес не ответил увесистой оплеухой на откровенное хамство и ложь студента-араба, обвинившего его в убийстве детей, но в тот же день прописал кляп в зубы Игаля Амира, дерзнувшего дать самые ценные показания в убийстве Ицхака Рабина: показания самого убийцы.

 Странно также, почему наше «временное правительство» в лице господина Ольмерта, госпожи Ливни и господина Барака нашло время, чтобы мгновенно отреагировать на такое, в общем-то, несущественное событие, категорически запретив СМИ тиражировать интервью Игаля Амира.

 Все-таки, полна удивительных странностей политическая жизнь Израиля.
                                 2013 г.

СТАРИКИ рассказ

 В корыстной тесноте самолета крупного соседа большим подарком не назовешь. Мне же, как раз, такой попался в недавнем перелете из Москвы в Лод. Было в этом, совершенно лысом старике, не меньше 150 килограммов весу, и рост он имел под два метра. В кресле своем сосед помещался  плохо, а потому, начиная с момента посадки, без конца теснил меня широченными плечами.

 Мало того, что теснил, еще и неловок оказался: плеснул на меня минералкой из стаканчика, поданного стюардессой.

 - Извини, друг, - прохрипел старик. – Руки чего-то дрожат.

 - Руки, - раздраженно подумал я. – Какие у тебя руки - ручища, грабли!

 Но тут мы невольно посмотрели друг на друга, и я сразу понял, что явные неудобства полета будут компенсированы любопытным разговором.

 Так оно и вышло.

 - Десять лет в Москве не был, как уехал, - сказал старик.

 - Ну, и как она вам? – спросил я.

 - Так я на похороны, - вздохнул сосед. – Всего три дня был. Ничего такого и не увидел.

 - Кто-то из близких умер? – спросил я.

 - Как сказать… не знаю, - задумался старик. – Жена моего друга – Татьяна Ивановна. Мы в девяносто восьмом хотели вместе в Израиль податься, но она была против, категорически. Все говорила: «Я Россию никогда не брошу. Мне на ваши дефолты плевать». Дефолт тогда был жуткий. Все деньги пропали…. Моя-то Софа давно меня уговаривала ехать, а Татьяне повторяла: «Дура ты, Танька, дура». А что, может, и не умерла бы она, если бы с нами тогда….

 Старик замолчал, и было видно, что к жене своего друга он относился с теплотой и нежностью. Потом сосед вытянул перед собой руки, задев меня плечом в очередной раз, чтобы убедиться в заметной дрожи в пальцах.

 - Пили мы с Данькой, - сказал он, словно оправдываясь, – все три дня после похорон и пили.

 - Зря, - сказал я. – Плохая в Москве водка.

 - Это так, - согласился сосед, - а куда деваться, такой случай.

 И он снова невесело замолчал, переживая, надо думать, недавние похороны и вынужденные пьянку по этому поводу.

 Необходимо было «перевернуть пластинку», и я спросил у старика, где он живет в Израиле. Оказалось, мы и в Земле Обетованной почти соседи, тогда и познакомились ближе. Я сказал, как меня зовут, а старик протянул мне свою ручищу, прохрипев: «Яков».

 Затем пришло время обеда. Пришлось помочь старику: распечатать судки с пищей. Никак не мог он достать из пластика  нехитрый самолетный обед и вилку с ножом.

 - Часто летаешь? – спросил старик.

 - Приходится, - ответил я.

 - И не страшно?

 - Не очень, - сказал я. – Чего нам бояться в наши немолодые годы.

 - Это правильно, - одобрил сосед. – Это мой Данька так всегда говорил. Мы с ним тридцать лет на одной плодоовощной базе проработали, в Тушино: я – шофером на грузовой, а он – нарядчиком. Я его ласково жидовской мордой звал, а он меня пейсатым. Это в шутку, какие пейсы? Я, считай, к сорока годам всю прическу потерял.… Данька при волосах, только седой совсем, невеликого роста и на вид хлипкий, но только на вид. Мы с ним в годы молодые боксом серьезно занимались. Только я в тяжелом весе, а он – мухач. Данька до мастера спорта дошел, на первенстве Москвы вторым был, а я выше кандидата не поднялся. Злости никогда во мне не было, а, может, таланту.

 - Без злости в боксе делать нечего, - сказал я, больше, чтобы поддержать разговор на тему, интересную моему соседу.

 - Точно, - вновь согласился Яков. – Данька всегда был злой. Вот помню, пришел я за нарядом и говорю: «Здоров, жидовская морда, пошли меня куда ближе». Он мне спокойно путевку выписывает. «Держи, - говорит, - «пейсатый». Народ был в конторе. За мной молодой парень и тоже: «Мне, жидовская морда, пиши куда подальше». Данька спокойно так поднялся и с левой руки без замаха в челюсть парню. Тот с копыт, водичкой отливали.

 - Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку, - сказал я.

 - Это так, - кивнул старик. – Вообще-то на той базе всего два еврея и было, мы с Даниилом, но мужики к нам относились аккуратно, а этот  был из новеньких. Вот Данька его и поучил.

 Затем мы поговорили о тяготах стариков в Израиле, о проблемах жизни на пособие, о терроре. Яков сказал, что каждая ракета из Газы ему лично, как плевок в лицо. Эту фразу я запомнил. Остальное, по быту, мало чем отличалось от обычных забот пожилых репатриантов.

  Тут пришло время посадки. Пристегнули мы ремни. Сосед тяжело вздохнул.

 - Я Даньку хотел с собой забрать, но дети у него, внуки, не отпустили…. А вообще-то не сахар там сейчас с его характером.

 - Что так? – спросил я.

 - В народе злобы стало больше, - снова вздохнул Яков. – Вчера вот снова пришлось кулаками махать на старости лет….

 В подробности старик не хотел вдаваться, замолчал, даже глаза закрыл. Будить человека без надобности – грех, взялся я за книжку, но тут сам Яков не выдержал. Очень ему, судя по всему, хотелось рассказать о московском приключении.

- Допили мы с Данькой бутылку и решили за новой сходить в «Перекресток», - начал сосед. - Это у них теперь так супер торговый называется. Поднимаемся в горку вдоль трассы. Тут прямо перед нами джип останавливается, а из него двое наголо бритых выходят. Один среднего роста, другой пониже. Тот, что пониже, на нас как-то нехорошо глянул, но двинулась парочка впереди мирно. Вот идут, а мы за ними топаем.

 Снега не было, но холодно, градусов пять минуса. Я свою плешь под шапку спрятал, Данька даже ушанку напялил, а эти с голой башкой топают. Я про скинов ихних наслышался. С дворником таджиком вышла беседа, так он сказал: «Когда у лысых праздник, мы на улицу не выходим - могут убить».

 Вот я эти его слова вспомнил, когда мы за теми парнями топали, и тут меня черт за язык потянул, я и говорю лысым в спину:

 - Чего, ребята, с  голой башкой? Понты такие или по вере вашей, фашистской?

Я еще этот вопрос задал, потому, как на шее высокого татуировку заметил – свастику.

 Этот, при свастике, в шаге обернулся на меня, но не мне сказал, а товарищу:

 - Обнаглела жидовня, совсем с копыт.

 Тогда Данька говорит:

 - Нехорошо, молодые люди, мой друг вам вопрос задал, а вы сразу в бутылку.

 Тут лысые остановились и к нам повернулись всем корпусом. Мы тоже стоим, ждем продолжения.

 - Вы чего, деды, с бугра, жить надоело? – спрашивает высокий.

 - Ребята! – говорю. – Зря вы так. Я только узнать хотел: вы просто так… или эти – скинхеды?

 - Счас мы вам покажем, морды жидовские, кто мы такие? – говорит тот, что пониже.

 Данька меня тогда спрашивает:

 - Яшка, у тебя как со здоровьем?

 Я сказал, что только локоть левой руки побаливает, но правая в полном порядке. Тут высокий ножик вытащил, пришлось мне его ударить. Они, лысые эти, оказались ребята крепкие. Тот, что пониже, не сразу заползал, с минуту держался, потом и высокий сел на асфальт, привалившись к фонарному столбу. Сидит и только бормочет: «Мама, мамочка».

 Это мы потом каяться стали, что сами во всем виноваты, что спьяну приставать стали к лысым этим, а тогда довольные пошли дальше, купили бутылек, вернулись той же дорогой, но ребяток этих уже не застали.

 - Плохо дело, Данька, – сказал я. – Чего это мы с тобой на старости лет кулаками размахались.

 - Так ведь с заточкой был этот, - сказал Данька. – И вообще, в честной драке как-то спокойней. 

 Сказал мой сосед эту фразу, когда самолет наш коснулся колесами  тверди земной и пассажиры стали хлопать в ладоши пилоту за то, что полет наш завершился благополучно. Стали мы собираться, потом к выходу двинулись, попрощались как-то мельком. А чего там? Дело обычное – встретились в дороге два человека, поговорили да и разошлись. Наверняка, больше никогда и не встретятся.

 Но вот совсем недавно вспомнил я рассказ Якова. Гуляли мы с внучкой в апельсиновом саду на окраине нашего поселка. Весь сад был в золоте плодов, не торопились хозяева в этом году с уборкой, а тут сирена, в первый раз она тогда завыла, приглашая граждан в укрытие.

 Вспомнил, что сорок пять секунд на это дело нам отпущено, но какое может быть укрытие в саду. Остановился, смотрю в чистое небо. Страха никакого не было. Даже подъём какой-то душевный наметился: странное чувство легкости, что ли. Я только подумал, если рядом  грохнет, успею внучку закрыть своим телом, и взял ее на руки. Тут и грохнуло. Судя по звуку, километрах в четырех от нас, где-то в районе промышленной зоны.

 Тогда я и вспомнил о встрече  в самолете:  слова соседа о плевках в лицо и фразу  друга Якова – старого боксера Даниила: «И вообще, в честной драке как-то спокойней».

 Сорвал я апельсин, дал внучке дольку. Она мне улыбнулась благодарно, потом двинулись мы к дому, но не потому, что испугались арабских ракет из Газы, просто время нашей прогулки вышло, и пришел час дневного сна. 
                          2009 г.

КАК АРАБЫ ХОТЕЛИ КУПИТЬ АРАФАТА

 Как же давно мы познакомились. Где он теперь - этот талантливейший человек, великолепный мастер? Говорят, в Канаде. Чем занят - не знают. Впрочем, золотые руки всегда найдут, чем заняться. На фото его куклы в мешках при переезде в новую Иерусалимскую, русскую библиотеку.

На Арафата вышел неожиданно. С голубем мира он сидел на стеллаже книжном. Тихий такой, мирный. Ну, совсем как живой. Только гораздо более симпатичный, чем в натуре.

История была чисто детективная с этим Арафатом. Везут его раз из Маале Адомим на выставку в Иерусалим. Ну, сидит раис тихонько на заднем сидении, а навстречу машина, полная усачей – арабов. Сразу узнали они господина председателя, глаза вылупили. Проскочив назад метров на десять, лихо развернулись, и бросились в погоню за автомобилем с любимым вождем.

Сигналить стали, орать, высунувшись по пояс из летящей машины. Вежливо просили остановиться, но догнали машину с вождем только на блок-посту. Выскочили дружно из своей тачки, чуть на колени не упали.

-         Зачем вам, евреям, наш Арафат? Отдайте, Аллахом просим. Не хотите отдать, продайте. Любые деньги дадим.

 Зря старались арабы. Михаил Курс свои куклы - шедевры не продает. Он их дарит. Арафата подарил Иерусалимской, русской библиотеке. Туда теперь арабы ходят, как на экскурсию. И, теперь уже, у библиотечного начальства клянчат своего идола, выторговывают.

Так что – спешите видеть. Боюсь, что рано или поздно, раиса из библиотеки похитят. Не хотят понимать арабы, что это карикатура, ирония. И в самом деле, повторим, карикатура гораздо симпатичней самого вождя террористов.

Миша Курс рассказывает, что однажды, на одной из выставок, где ждали самого президента Клинтона, решено было Арафата подальше от глаз спрятать. Ну, устроили его тихонько   в уголок за пожарный ящик. От Клинтона уберегли, но остальная публика такое столпотворения у ящика устроила, что пришлось господина председателя и вовсе убрать. Еле к нему пробились, но тут какие-то люди выпросили раиса у Михаила для демонстрации. А там с ним, в толпе, несчастье случилось: уронили господина председателя прямо под копыто полицейской лошади. Самого Арафата удалось спасти, только вот руку ему грубый конь искалечил основательно. Да так, что вместо ремонта пришлось Курсу на битый локоть приспособить голубя мира, исключительно для маскировки неизлечимой травмы.

Михаил Курс работал и, будем надеяться, еще поработает с великим мастером кукольного театра – Леонидом Хаитом. Задумали они спектакль "Буратино". Вот бы денег немного – и получили бы наши детки радость великую. (Не случилось, увы, а теперь уже...)

Спросил у Хаита, что он думает о мастере – Курсе.

-         Настоящий талант. Выдумщик потрясающий. И скромен необыкновенно. Конечно же, не востребован по – настоящему.

К этой характеристике ничего не могу добавить. Скажу только, что самый большой комплимент мастер услышал от собаки. На одну из кукол: живую, злющую, надо сказать, рожу – псы реагируют нервным, раздраженным лаем, как на скверного человека.

 В квартире Михаила Курса вспомнил строчки Анн Ахматовой: "Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда". Из чего только Курс не "лепит" свои шедевры: из ржавой проволоки, из поломанных зонтиков, из щепок и макулатуры, из поролона и ваты…  Впрочем, из качественных макарон недавно он целый ряд экспонатов соорудил. Макаронные изделия Курса очень понравились Музею Израиля. Выставка его "кулинарных" шедевров в нашем, самом знаменитом музее, пользовалась огромным успехом.

Особенно толпились у самолетов из макарон, у танка, у затейливых насекомых, у кораблей и замков – дети. Потом, правда, интересовались у мастера, что он дальше будет делать с этими экспонатами? Высказывали предположение, что сварит он их и съест.

Курс от "самоедства" отказался. И шедевры из макарон нынче украшают его тесную квартиру.

 Да что там макароны разной формы и даже цвета. Вполне благодарный материал. Мне показалось, что Курсу по силам сделать из "подножного", бросового материала все, что угодно.

Не поверил, к примеру, что выставка оружия в его квартире "слеплена" из самого невзрачного мусора, но так "слеплена", что только под микроскопом можно разглядеть "швы".

Любуясь шедеврами Михаила, вспомнил своего любимого Андерсена. Точно также умел этот сказочник сотворить чудо из старой калоши, из обрывка ткани, из оловянного солдатика – инвалида…

Только настоящий художник знает подлинную цену того, что кажется всем остальным безликим, пустым, достойным только полного забвения. Лишь настоящий мастер может напомнить нам всем, что искусство радостного преображения мира существует.

  Радостного преображения и потому, что Михаил Курс – великолепный мастер сценического костюма и декораций, мастер настоящего карнавала…. Но все, умолкаю, не сказав и десятой части комплиментов этому человеку. Умолкаю, просто потому, что не нужны слова в случае с Михаилом Курсом, так красноречивы, полны юмора и мудрости искрометного таланта его работы.

ЧЕМ МЕНЬШЕ В РОССИИ ЕВРЕЕВ, ТЕМ БОЛЬШЕ О НИХ КНИГ

Почему снова Быков? Активен, молод, образован, умен, талантлив. Враг настоящий. Не то, что угрюмые, тоскливые, бездарные юдофобы, вроде Проханова или Шевченко.

Понимаю, что за очередную скандальную тему Д. Быков взялся, в первую очередь, из-за корыстных побуждений. Он уже и не человек вовсе, а «завод». Вот очередную книгу сочинил, опять о евреях в России. Глянул читатель на обложку – книга куплена. Особенно читатель – еврей, удивительно любящий узнавать всякие гадости о себе самом. Но при этом нельзя не учесть, что это не первая попытка Быкова свести счеты со своим, собственным еврейством. Вот даже один из своих подленьких романов он назвал «ЖД». Лихой антисемит Захар Прилепин оценил этот объемный труд точно: «Идея книжки, в общем, такова: в России издавна борются за власть две силы: варяги (читай – русские) и хазары (читай – евреи). Обе силы отвратительны, но, положа руку на сердце, скажу, что варяги в книге выглядят куда отвратительнее хазар. Хазары – все-таки люди, но с огромным количеством вопиющих недостатков. А варяги – просто мерзкое зверье. С редкими исключениями». Уверен, в очередном труде Быков сделает попытку очиститься от подобных подозрений. Логика творческих исканий выкреста, озабоченного своим собственным предательством, как правило, неумолима.  Впрочем, либеральная тусовка в России все еще возится с Димой, как с классиком отечественной словесности, носителем слова правды и совести народной.

 Из одного интервью:

М.ПЕШКОВА - Виктор Платонович Некрасов в своей заметке «Дело Бейлиса» проводит параллели между делом Дрейфуса и делом Бейлиса. И он считает, что если во Франции дело чуть ли не привело к гражданской войне, то в России Бейлис был оправдан. Всё-таки 12 летний резонанс дело Дрейфуса имело. А в России каков резонанс, по вашему?

Д. БЫКОВ - Ну, если почитать Александру Бруштейн, скажем, «Дорога уходит в даль», вот, третью часть «Весна», там очевидно, что дрейфусары имели в России невероятное совершенно количество поклонников, и они активнейшим обсуждали, их дело взорвало страну по сути дела. Но в России очень многие, такие как Василий Васильевич Розанов, например, или профессор Сикорский в Киеве, или Флоренский полагали, что крах обвинения будет означать крах самодержавия, и во многих отношениях это было верно. У меня роман-то заканчивается тем, что для самого Короленко остаётся не снятый вопрос. Бейлиса они спасли, истину установили, хотя бы наполовину, а вот не погублена ли Россия? Так что это вопрос, который действительно, увы, остаётся открытым. Силы самодержавия слишком отчётливо отождествились с проигравшей обвинительной стороной. И вот это главная трагедия, о которой роман.

 Это как понимать? Императорскую Россию Быков считает юдофобским, почти нацистским образованием, но, опять же, противостоящим «власти хазар»?  Вот осудили бы ни в чем не повинного Бейлиса – и не было бы отречения Николая 2 и большевицкого переворота. Ну, была бы волна погромов по всей Руси-матушке, единство черносотенцев в Думе с монархом. Да что там волна погромов, глядишь, и «еврейский вопрос» решила империя задолго до душегубок Аушвица. Но тут победил  честный суд, победили присяжные, оправдавшие, правда, только Бейлиса в ритуальном убийстве, а не народ Торы. Евреев оставили под подозрением – и все-таки даже такой приговор, оказывается, мог «погубить Россию». Именно в этой мутной водичке и станет ловить Быков, если верить ему самому, свой новый опус о Бейлисе. Неважно, в конце концов, как он расставит акценты. Так и хочется заголосить: «Господи, да оставь ты самого себя и нас в покое! Прямо извращение какое-то! Мазохизм чистой воды! Почему только «еврейский вопрос» в России – ключ к тиражам и благосостоянию? Ну, пиши ты роман  о чем угодно. Мало что ли «горячих тем». Нет, снова наш Зильбельтруд намерен начать разборки с жестоковыйным народом. Силен все-таки зов крови, а то, что приведет он Быкова в новое грязное болото, покрытое коричневой ряской, нет сомнений.

ИГОРЬ ГУБЕРМАН ВИКТОРУ ШЕНДЕРОВИЧУ

Игорь Губерман:
«Дорогой товарищ Витя,
Я пишу вам про говно.
Вы фортуну не вините,
Что на вас ползет оно.
Потому что в Вашем крае,
Извините и увы,
Жить нельзя, с говном играя
Так рискованно, как Вы».

 Вот не люблю я Губермана. Почему, сам не знаю. Думаю, и он меня  недолюбливает. А как талантлив - черт! Восемь строк - и не нужно никаких длинных статей. В том числе, статей того же Шендеровича.

МНЕ НЕ ЗА КОГО ГООСОВАТЬ

Меня часто упрекают, что упрямо не хожу голосовать. Клянусь, в СССР ни разу этого не сделал, да и в, так называемой, демократической России тоже не спешил к урнам. В Израиле один раз решился, отдал свой голос Ариэлю Шарону, а потом два сезона прятал своих внучек, под рев сирены, в бомбоубежище. Оправдываю себя и  тем, что написал, пишу и публикую статьи в защиту правого дела – так что могу смело считать подобное формой голосования. Есть еще одна причина моей гражданской пассивности. Партия моего выбора, голосую я за нее или нет, никогда не попадет в Кнессет. Вот и на этот  раз голосовать не пошел. Не видел смысла. И прежде всего потому, что только в такой доброй стране, как Израиль, политики – банкроты не тонут. Вот и помогать им, грешным, остаться на плаву, что-то не очень хочется. Пусть в очередной раз жмут руки людоедам, отдают врагу то, что отдавать никак нельзя, но без моего на то согласия.

 Мне говорят: «Политика – искусство компромисса. Если бы не способность Биби манипулировать местами в правительстве, он бы и года не протянул его главой». Вполне возможно, только история Израиля показывает, что компромисс этот, может быть, и нужен нашему премьеру, но мы, простые граждане Еврейского государства, дорого расплачиваемся за манипуляции подобного рода. Мне как-то трудно доказать себе, что на пользу нашего общего дела, министром юстиции должна быть, к примеру, Ципи Ливни. Правда эта очаровательная женщина клянется, что никогда не отдаст злому соседу Иерусалим и даже Ариэль, но при этом почему-то умалчивает о  Кирьят - Арбе, Баркане, Долеве и прочих поселениях за зеленой чертой. Нет, конечно же, замечательно, что Иерусалим останется нашей столицей, за что большое спасибо будущему министру юстиции ( к счастью, ничего тогда из этой затеи Ливни и Нетаниягу не вышло), но хотелось бы знать, когда наши соседи начнут устанавливать ракетные установки не только на севере и юге, но и в двух десятках километров от Тель-Авива. 
  Боюсь, что  идеология, правые, левые, центристы, все эти привычные приметы умонастроений наших властей, вообще перестали иметь какое-либо значение. Похоже, все они, как хамелеоны, готовы принять любую окраску, только бы удержаться на троне или около. Даже ссорятся наши люди власти как-то странно: не из-за мировоззренческих, политических принципов, а, в основном, из-за дележа теплых местечек.  Политики Израиля стали публикой без вкуса, цвета и запаха. Получается, жизнь наша никак не зависит от тех, за которых мы так послушно голосуем. В таком случае, зачем мы каждые четыре года, а то и чаще, ходим опускать бюллетени в ящик, нервничаем, спорим, даже ссоримся в убеждении, что от  нашего волеизъявления что-то зависит?

 Каждое утро со страхом узнаю новости. Но удивлен не буду, если министром образования Израиля, по старой, пагубной моде станет Захава Гальон, министром иностранных дел Шели Яхимович, а оборону возглавит… Нет, хватит! Не хочу быть обвиненным в мазохизме.

Замечательно, что в нашем небольшом государстве нет даже тени гражданской войны. Мы сами: евреи, арабы, друзы, черкесы, русские, украинцы, армяне и пр. - живем в мире и согласии.  Если же в обществе градус терпимости велик, почему бы не продемонстрировать исключительную всеядность в  Кнессете и на вершинах власти?   Я понимаю, что за всей этой терпимостью,  милым братанием личностей и партий стоит наш, национальный характер. Характер народа, уставшего от агрессии зла, войн и крови. Я вовсе не зову к гражданской распре, но боюсь и еврейской необоримой страсти к миру и покою. Боюсь уникальной способности к самообману.

 Историк Наталья Басовская говорит: «Мы живем в цивилизации войны. Мира на земле еще не было». Пожалуй, это главная характеристика «климата», в котором, к великому сожалению, мы существуем. И никакие лживые, трусливые, лицемерные либеральные догмы не смогут этот «климат» сделать другим. Вот я и боюсь, что «всеядность» наших политиков лежит в русле этих догм. А в том, что ООН, нынешняя администрация США и социалисты Европы хотят придушить Еврейское государство, уничтожив его национальную составляющую, у меня нет сомнений. Но и нам здесь, в Израиле, так хочется думать, что мир наступил, не дожидаясь прихода Мессии. Хотелось этого в древнем Иерусалиме, хотелось в Испании, перед изгнанием из королевства, хотелось даже в свете костров инквизиции, в погромной России и в Рейхе фюрера. Хочется и сейчас не видеть перекошенные от злобы физиономии соседей не слышать их вой, полный ненависти. Я  это понимаю, но все чаще начинаю думать, что те, кто решает наши судьбы, принимают свое, спокойное и безбедное существование, с обеспеченным тылом, за норму жизни всех граждан Израиля. Увы, это не так. И в этой проклятой цивилизации войны мы по-прежнему, хотим того или нет,  стоим на переднем рубеже борьбы добра со злом, в этом кровавом двуцветном мире. И, если наши властители думают, что потворство либеральным схемам – панацея от всех бед – они трагически ошибаются, как ошибались наши деды и прадеды в местечках и городах Польши, Украины и России, в ожидании появления «цивилизованного народа Гете и Шиллера».

СТРАННЫЙ ПОСОЛ ШАГАЛ

  
Посол Израиля Шагал нравится, наверняка, президенту Белоруссии. Он заявил, что в этой республике нет политических заключенных. Шагал вообще всегда умел многим нужным людям нравиться: и в Баку, когда работал в коммунистической прессе, и в Израиле, когда был пропагандистом левых взглядов, и потом, когда почему-то очень понравился правому министру - Авигдору Либерману и получил хлебный пост посла в Белоруссии, при том, что никогда прежде прямой дипломатической деятельностью не занимался. Вот кому Шагал определенно не нравится - это Армении и армянам. Читаю: "Шагал убежденный противник признания Кнессетом геноцида армян. Он считает такое признание не соответствующим интересам Государства Израиль. По убеждению Шагала, такой шаг приведет к резкому ухудшению отношений Израиля с Турцией и Азербайджаном, а также осложнит положение еврейских общин в этих странах. Шагал добился того, что вопрос о признании геноцида армян был рассмотрен на закрытом заседании комиссии кнессета по внешней политике и обороне и, в результате, отклонен. Это вызвало принципиальные расхождения с депутатом Элькиным («Кадима»)^[6]. Бурные дебаты Шагала и Элькина нашли отображение в прессе". Из Википедии.
 В те времена не было газовых камер. Турки поступили просто: они выгнали сотни тысяч армян в пустыню без капли воды, где они и погибли быстро от жажды: старики, женщины, дети. Мне до сих пор непонятно, как государство евреев, переживших Холокост, может еще дискутировать на эту тему. Я понимаю: турки, НАТО, Вашигтон, но совесть-то нужно иметь а к ней отвагу не лгать себе и своему народу. Скажете: политика и совесть - вещи несовместные. Пусть, но разговор-то идет о человеке и еврее.
 Так что, ничего удивительного в словах Шагала  я не нашел. Если не было геноцида армян, откуда в Белоруссии возьмутся политические заключенные.

ИЕРУСАЛИМ. УЛИЦА ЯФФО.

От Кирьят – Шмоны до Эйлата, от Кацрина до Ашкелона – где я только не был в Израиле, но любимый мой маршрут принадлежит Иерусалиму. Он короток и сравнительно прям – всего несколько километров по улице Яффо: от Таханы мерказит до  Общинного дома, дома Ури Цви Гринберга. Сколько раз я проделывал этот путь – не помню. Неважно это. Помню только, что обычно вышагивал там с каким-то особым чувством, с радостью приобщения, что ли? Прекрасен, многоэтажен, красив нынешний Тель-Авив – слов нет, но каждый раз меня не покидает ощущение, что подлинно еврейский город все-таки наша столица в горах, а не приморский мегаполис. И дело здесь не только в количестве харедов, не в черном цвете  одежды множества тамошних жителей, а совсем в другом, в особой атмосфере жизни, в равновеликости человека и архитектуры: часто уродливой и нелепой, но лишенной унижающей путника гордыни небоскребов. 

 Нынешний, современный трамвай, снующий по Яффо, картины не портит. Даже трезвоном своим, перестуком колес он близок к моему трамвайному, питерскому детству. Мне нравится, что стрелы трамвая вытеснили с этой улицы вонючую суету автомобилей и автобусов, и моя любимая улица, словно расширилась, стала почти пешеходной. Мне нравится, что пешеходы эти, несмотря на всегдашнюю толчею, не толкают другу друга, не злятся, не ссорятся, не наступают друг другу на пятки. Мне дышится на улице Яффо как нигде в Израиле. Только в Иерусалиме начинаешь понимать, почему наши предки не жались к жарким пляжам моря, а предпочитали возможность легкого дыхания в горах.

 Я люблю добродушное, веселое многолюдье улицы Яффо и тайну его дворов, с неожиданным уходом в какую-то особую, добрую, провинциальную жизнь. Мне нравится, что в самом глухом дворе меня встречают местные жители с полным равнодушием, терпимостью и верой, что этот чужой человек попал сюда не со злым умыслом. Однажды в одном из дворов долго, жуя, палился  на меня чумазый малыш лет четырех. Он жевал с аппетитом огромную булку, а потом почему-то решил, что я умираю с голоду, решительно двинулся ко мне и подарил большую часть своего «пирога». Втиснул мокрой ручонкой хлеб в мою руку – и умчался, исчезнув за какой-то низкой, железной дверью. В жизни ничего вкуснее не ел.

 Мало что изменилось на улице Яффо за последние 20 лет. Ну, трамвай появился, ну, исчезла старая автобусная станция, недостойная столичного града – вот и все. Главное, население Яффо ничуть не изменилось. Здесь, как мне кажется, давно царствует особая мода. Точнее – полное отсутствие моды, какое – то царское пренебрежение к тряпкам, прикрывающим тело, будто нехитрые строения по обе стороны улицы диктуют пешеходам бесхитростный стиль одежды.

                                          Венечка Клецель и автор

 Совсем рядом с ультрасовременным трамваем – шедевром постмодерна - Дворик Художника, по которому обычно разгуливаются куры, а зимой, в хороший снегопад, можно заблудиться в сугробах. Здесь, в кособоком двухэтажном строении, где некогда, как уверяют, помещалась первая гостиница Иерусалима, и останавливались Марк Твен, Иван Бунин и Самуил Маршак – главная моя остановка. Здесь я и вовсе оказываюсь в родных стенах, в самой мастерской художника, где каждый сантиметр стен дышит талантом, юмором и радостью подлинного творчества. В этих стенах я, как усталая батарейка, заправляюсь  особой энергией, дарящей возможность двигаться и жить дальше.

 Что дальше? Многолюдье Яффо вливается в орущую диким голосом зазывал, многоцветную, запашистую толпу рынка Маханей Еигуда. И здесь, как ни странно, нет тесноты, и ты плывешь по течению и против  без всякого сопротивления среды. Чтобы описать этот рынок, все его переулки, тупики и задние дворики нужен талант исключительный силы, а не мой слабый дар. В этом царстве обжорства и радости жизни я начинаю думать, что прожил дни свои не совсем правильно, что нет большего счастья, чем всю свою жизнь торговать бурекасами на рынке Маханей Иегуда. Я не шучу, грустный мой читатель. Наведайся туда и ты согласишься со мной, не встретив на рынке ни одной мрачной, плаксивой рожи. Здесь, в царстве мелкой, розничной торговли, невозможно разориться. Банкроты-самоубийцы сидят в другом месте, под охраной и  крепкими запорами. Там, где нет тяжкой жадности, нет и большой печали.  Такого гремучего коктейля из святых и жуликов нигде в мире не сыскать. Помню, как дико орал мне в спину продавец персиков, дико огорченный тем, что я забыл взять З шекеля сдачи. Помню… Нет, об этом не буду – ненавижу радовать антисемитов.

 Лавчонки на улице Яффо – особая статья. Здесь есть все, кроме атомной бомбы. О качестве умолчу. Зачем нам это качество, если жизнь так коротка? Зато в едальнях разных на Яффо блюда не успевают затовариться. Все свежайшее, вкуснейшее и цены даже в ресторанчиках вполне умеренные, так как «толстые кошельки» на улицу эту заглядывают редко. Слишком уж она демократична для «жирных котов».

 Веселая улица Яффо! Но нет, наверно, в мире ни одной похожей на эту улицу, еще и потому, что война здесь не прекращалась, как будто, никогда. Еще 60 лет тому лавчонки на одной стороне улицы опускали железные шторы при обстрелах, а магазинчики напротив - продолжали работать. Затем, совсем недавно  улица Яффо стала любимым объектом мрачных типов, больных суицидом, помноженным на страсть убивать. Годами стирали улыбку с лица этой улицы и все тщетно. Нет веселей на свете улицы Яффо.

 Можно пожаловаться на лишний вес местных нищих. Ничего не поделаешь, работа такая – сидячая. На уличных музыкантов, убежденных, что достаточно дергать струны и растягивать меха – и труд твой будет оплачен. Он и оплачивается щедрой улицей Яффо. Но жаловаться не советую. Все, что здесь происходит - особая краска, без которой вся картина будет выглядеть неполной. Здесь, в исключительном хаосе, есть особая гармония, полная исключительно национальных красок, которую не портят даже дамы в хиджабах из Восточного Иерусалима.

 И вот конечный пункт моего похода. Два пролета крутой лестницы, второй этаж старого дома – и я попадаю на тайное сборище высоколобых  и седовласых жрецов разного вида искусств, разговаривающих на одном, но давно вышедшем из употребления, языке. Собравшиеся рады друг другу и произносят словосочетания, которые вне стен этого храма они стесняются произносить. Слова эти скоро выйдут из употребления, как и утомительная привычка читать хорошие книги, но пока мы живы они произносятся и живут, только внешне похожие на язык давно оставленной родины нашей, существующей ныне и по другим законам и с другим языком. Мы же здесь, за тысячи километров от берез и осин, выступаем в роли хранителей чуда живой, чужой речи… Как там, у одного из главных жрецов наших:

 Пророки, предсказатели, предтечи –

никто единым словом не отметил,

что сладостные звуки русской речи

однажды растекутся по планете.

Такая она – улица Яффо, где штиблеты из Китая соседствуют с яблоками Голан, а указанные звуки с древними текстами, читаемыми справа налево. Где все невозможно, но все реально, как и в той великой, но не на каждой карте заметной стране, где расположен древний город, в котором дышится легко.

ПОСЛЕ ПРИСТУПА БЕШЕНСТВА

  Написано это было всего лишь 2 год назад, а кажется, что 10 или 15. Меняется вид агрессия. Сама же ее суть остается.

 Тихое, обычно прозрачное, выжженное солнцем до белесости небо с грохотом рвут в клочья, сбивая ракеты, снаряды “Железного купола”. Прямо над головой рвут, оставляя дымные росчерки. Обстрелы Израиля - бессмысленное бешенство соседей, очередное напоминание об их подлом нраве и безграничной злобе. Иной раз посланное железо вгрызается в землю, и тогда сердито звенит посуда в шкафу, и потревоженная земля вздрагивает, словно от омерзения, так противен ей человек безумный, тратящий драгоценное время своей жизни и силы на то чтобы убить другого человека

Неделю длился приступ военной эпилепсии. Природа будто ждала краткого, бессмысленного, но желанного перемирия. Ночью далекие сполохи, свет, летящий, как положено, быстрее звука. Молния, гром, проливной дождь - холодным душем на разгоряченные головы. Как же мудра природа! Ливень будто стремится уничтожить не только следы войны, но и вернуть воздуху его первозданную свежесть. Дождь смыл вонь удобрений с окрестных полей, прибил к земле едкую летнюю пыль... Хорошо спится под шелест воды небесной...

И они там, чужие, ненавидящие меня, тоже, наверно, спят крепко. Первая ночь без огня и взрывов. Первая ночь без страха наземной атаки. Вчера они шумно праздновали победу, которой не было. Они боятся одиночества как отрезвления, как нормы. Они сбиваются в толпы по любому поводу. Похороны, придуманная победа - им все равно, лишь бы умертвить разум теснотой тел и криком. И все-таки я и не верю, что все они так любят смерть и готовы к смерти.

Есть и там, за стенами, живые, праведные души. Пусть спят крепко.... Я знаю, что утром ждет их очередная “пятиминутка ненависти” в мечетях и школах. Они живут ею, ненавистью, потому что это выгодно их вождям, умеющим лишь разрушать, а не строить. Ненависть убивает живые души...

Скоро там, за стенами, не останется ни одной живой души, ни одного праведника, и тогда переполнится чаша греха, и Бог обрушит на Газу гнев свой, как это было с Содомом и Гоморрой. Ненависть - больший грех, чем содомия.

У нас свой праздник: волны на море и в пенистых волнах, издалека, множество черных, шевелящихся, взлетающих на пенных валах точек. Нет спорта красивей серфинга, когда человек во власти не только волн, но и ветра. Подходим ближе и умираем от зависти.

- Боже мой! - говорит мой спутник. - Сколько их! Будто с цепи сорвались.

Он прав. Этой цепью казался недавний зловещий призрак войны, когда был тоскливо пуст пляж и одиноки волны. С цепи сорвались и велосипедисты на набережной Яркона. Специально для них проложена дорожка километра в четыре длиной, а рядом, по живому дереву настила, прохаживаются парочки: кто в обнимку, кто рука в руке, часто попадаются, как следствие таких прогулок, младенцы в колясках.

Помню это место диким и грязным. Сегодня мы имеем полное право произнести с гордостью, что Тель-Авив - город на большой реке Яркон. Я не шучу. Сам видел разлив метров в сто от берега до берега. До глубины души поразили меня утки в воде, купание в которой, по всеобщему мнению, смерти подобно. Глядишь, и рыбаки с удочками появятся. Неподалеку, у моря, в прибрежных ресторанах и кафе народ пирует, нагуляв аппетит. Жизнь как-то сразу привычно возвращается в свое русло. И нет в этом возвращении злой памяти, раздражения и жажды мести.

Какой евреи все-таки удивительный народ - полный жизни, радости и надежды на лучшее. Именно в этом наша победа над вечно хмурыми адептами джихада, решившими зачем-то омрачить, а то и погасить эту радость в наших душах.

Кое-кого они достали - это правда. Достали упрямой, тупой, фанатичной страстью к убийству. Я и не думаю осуждать бегущих от воя сирен, забывших вдруг, что под “вой” этот народ еврейский живет вот уже больше двух тысяч лет. И настигает он нас везде, куда бы ни занесло беглецов в поисках тишины.

Недавно прочел интервью с моим любимым джазовым пианистом Даниилом Крамером, а в нем вот это: “Я жил в Харькове до семнадцати лет. Родился в интеллигентной еврейской семье на одной из очень хулиганских харьковских улиц - Клочковской. Там, где сейчас здание спортивного института, раньше стояла сто шестая школа, в которой я учился и в которой меня били минимум два раза в неделю за то, что я еврей. Это приучило меня при моей интеллигентности и мирности ничего не бояться”.

В свое время спорили до хрипоты в поисках причины, почему Иосиф Бродский так и не посетил свой родной город - культурную столицу России. Друг Бродского, скульптор Михаил Шемякин, поставил в этом споре точку: “Я знаю, почему Иосиф Бродский не хотел возвращаться в Россию с его измученным, больным сердцем. Он боялся услышать из зала “жидовская морда” и получить инсульт или инфаркт”.

Видимо, у бесстрашного Крамера, слава Богу, здоровое сердце. И все же я считаю, что этот “вой” в тысячу раз омерзительней и опасней нашей сирены и всех вражеских “касамов” и других снарядов вместе взятых.

Право на защиту - великое право, а где оно у потомков Иакова, кроме своей земли от Иордана до Средиземного моря?

Ну, а эта проклятая Клочковская улица - в Харькове, Осло, Москве, Париже или в Газе - пусть дергается по своим законам ненависти, жестокости и смерти. Тяжкая болезнь подобных “улиц” - проблема тех, кто живет так, а не иначе. Мы же добьемся, надеюсь, того, что воды Яркона очистят до прозрачности, любителей серфинга станет в сто раз больше, а “Железный купол” начнет бумерангом отправлять вражеские ракеты обратно, к тем, кто их отправил, не позволяя чужому железу рвать в клочья небо над головами наших детей.

 2011 г.

СГОРЕВШАЯ МОЛОДОСТЬ

Кинотеатр "Спартак" в Петербурге сгорел дотла. Вот я стою под зонтиком и смотрю, как струи дождя летят сквозь несуществующую крышу. Жуткое зрелище. Одна чернь внутри прежнего чуда великого, святилище, храма – кинотеатра нашего детства.

Рядом со мной останавливается существо, тоскующее по человеческой речи. Одиночество мучает беднягу так сильно, что он приобрел привычку разговаривать с первым встречным.

-         Ночью сгорел, - хрипло повествует существо. – Там сначала кирха была лютеранская. Потом немца из города поперли. Дальше обычно: устроили после революции клуб, потом кинотеатр… Тут опять началась попойка – перестройка. Как очухались, сделали там по новой кино для старых фильмов. Только  немец снова объявился и здание потребовал обратно для отправления культа. Драчка началась, даже со стрельбой. Пока двое дрались, третий над ними верх взял. Устроили в Храме  ночной клуб – развеселое место. Тут Он и не выдержал, рассерчал сильно. Вот перед вами и результат гнева Божьего.

Сказав все это, бедняга подождал моей реакции, не дождался и разочарованно поплелся дальше по своим несуществующим делам. У меня тоже дел никаких в тот день не было, но и следовать за одиноким человеком тоже не хотелось. Всегда боялся одиноких. Не успеешь обернуться, и тебя самого они приведут к тоске и печали.

Так я остался стоять у сгоревшего кинотеатра. И такую вдруг ненависть почувствовал ко всей этой сволочи, спалившей святое место – кинотеатр моего детства. Поймай я в тот момент сусликов из Ночного Клуба, я бы их…. А что собственно "я бы"? Карманы пусты. Оружие у меня бы еще в аэропорту отобрали, а силы в руках осталось мало…. Так что одну страсть мог я себе позволить: мечту о мести.

Да и какой в ней толк? Люди кинотеатра желают отомстить молодцам из бардака, людей из кинотеатра ненавидят эти самые лютеране, а когда-то, на месте Кирхи, жил  "убогий чухонец" в своей хижине. Он, вполне возможно, тоже мечтал отомстить строителям Петербурга…. Что же это получается? Нет в мести смысла. Один замкнутый круг. Ничего, кроме разрушения, ибо месть – это ненависть.

Так я рассуждал, уставившись на руины, куда некогда бегал с уроков, а потом, уже студентом, разрисовал на пару с другом стену в холле, над лестницей. Мы с ним воинство Спартака нарисовали и самого героя – гладиатора. На фоне античность разную изобразили и небо голубое, италийское, бездонное небо.

 Это я над небом корпел дня четыре, а потом придумал прямо над головой Спартака облачко изобразить.

-         Зарубят, - сказал тогда мой друг. – Это у тебя получилось, как Божье благословенье, а Бога нет.

Но я тогда рискнул облачко оставить, а потом выяснилось, что это обычная живописная хитрость, и никто из приемщиков нашей мазни на знак в небесах внимания не обратил.

И вот теперь от нашей фрески ничего не осталось, кроме черных лохмотьев на обгоревшей стене. Ну, не ахти какая была живопись, а жалко… Молодость свою жалко. Я вдруг подумал, что снялся с места, пристегнулся в самолетном кресле, миновал тысячи километров только затем, чтобы взять билет в кинотеатр своего детства и увидеть фреску в холле с бездонным небом, на котором я сорок с лишним лет назад нарисовал легкое облачко.

И все-таки молодость сама по себе – богатство великое. Девушки тебя любят, за то, что ты молод.  О смерти не думаешь, что о ней думать, если  жизнь бесконечна? Ты отменно здоров, и дышится тебе легко и свободно. Что еще нужно нормальному человеку?

Однажды, в Париже, пришлось наблюдать за собранием очень богатых людей. Сидели они тихо в своем клубе: старые, толстые, жалкие уроды. Смотрел я на них и думал, что деньги им  нужны в оправдании своей немощи и уродства, что взобрались  они, как на пьедестал, на шаткую гору из ассигнаций, чеков, акций и прочей ерунды. Взобрались только затем, чтобы казаться моложе, выше, привлекательней, и купить за деньги суррогат любви, подделку счастья и фальшивый купон своей собственной значимости.

Наши достижения в молодости глупы, но еще более потешны победы в старости. Так я думал в злобе, глядя на пепелище в городе моего детства и юности.

Нужно сказать, что мысли мои издавна формирует увиденное и часто мысли эти противоречат друг другу. Смотрю на кусок дерьма и думаю, что жизнь наша – дерьмо. Смотрю на цветок благоуханный и думаю, что нет больше удачи, чем на свет родиться. Не вижу в такой динамике греха. Уверен, мое мировоззрение – не моя проблема, а мира меня окружающего. Вот станет этот мир прекрасным, и сам я буду занят одними, прекрасными мыслями, а пока…

Это так правильно, что в молодости мы бедны, и только с годами можем утешиться накопленным богатством. Нет ничего страшнее нищего старика.

Я - старик состоятельный. По крайней мере, день завтрашний меня не пугает. Могу позволить себя многое. Вот путешествую по миру. Где пешком, где на велосипеде.

На велосипед сил еще хватает. Славное, любимое с юности, средство передвижения. Всегда в моей багаже двухколесный друг: обычная туристская, надежная модель фирмы Густава Фурье. Я в этого Фурье влюбился заочно. Мечтаю посетить его в Тулузе и выразить свое восхищение его первоклассной продукцией.

Одна беда – на родине моей велосипед бесполезен. Климат – дрянь, дороги – еще хуже климата. На родине моей, в России, нужно ездить в танке, но нет ничего омерзительней такой езды, когда на мир смотришь в щель и через прицел орудия.

Отказываюсь от танка и велосипеда, от ненавистного автомобиля…. (Вот даже строка получилась косноязычной)… Так вот, отказавшись от всего этого, я двинулся по городу моей юности пешком.

Многое в этом чудесном городе изменилось. Я состарился, а он помолодел, отпраздновав недавно 300 – летний юбилей. Почему города молодеют к юбилею, а не люди? Вот какие идиотские вопросы задавал я сам себе во время пешей прогулки по улицам родного города…. А потом вот набрел на черный "труп" кинотеатра "Спартак" и вопросы перестал задавать.

 Так я стал, занятый гибкими рассуждениями, не меньше пятнадцати минут. Успел поговорить с одиноким человеком и похоронить навсегда свою юность. Только потом двинулся дальше в сторону улицы Фурштадской, бывшего бульвара имени Петра Лаврова. Этот Лавров был личностью незначительной. Бульвар мы звали небрежно – Лаврушкой и ценили его не за робкую зелень низкорослых лип, а за скамейки, где можно было устроиться, развалясь, в доброй компании и решить за разговором все мировые проблемы.Мы тогда решали то, что невозможно решить. Но когда этим заниматься - только в молодости.

                                       2004 г. С.-Петербург

В КРУГЕ ТРЕТЬЕМ

 Никогда не забуду Петру – столицу исчезнувшего народа. Полную эклектику исповедовал ей народ - наббатеи. Не было у них своего Бога, своего искусства, своих обычаев. Была одна купеческая выгода стояния на древнем торговом пути. Путь изменил свое направление – и чудо Петры перестало существовать. Не потребовалось набегов, войн, агрессии соседей. Народ без лица обречен.

 Университет в Еврейском государстве, причем учебное заведение по своим истокам и декларируемым намерениям – религиозное. Профессор читает лекцию на одном из гуманитарных факультетов. Он рассказывает о традиции в Японии пеленать особым образом ноги девочек, чтобы нежные конечности сохранили форму, канонизованную в народном сознание, как форму красоты. Лектор сообщает это и тут же добавляет с кривой усмешкой: «Неправда ли такая же глупость эти пеленки, как делать обрезание».

 Другой профессор, лекция по другому поводу. Этот увлекает студентов античностью. Цитирую с точностью: «Так евреями была упущена возможность слиться с мировой цивилизацией, приняв всю глубину, универсальность и всеобщность эллинской культуры».

 Верю в цикличность истории народа еврейского. Две чудовищные катастрофы за спиной жестоковыйного народа. Первая уничтожила половину потомков Иакова, остальных заставила покинуть свою землю. Вторая   закончилась ужасом Холокоста и возможностью для гонимого народа начать очередной виток своей истории. Мы, в Израиле, тем самым, находимся в круге третьем.

 Первая Катастрофа напрямую связана с попыткой ассимиляции в эллинскую культуру, когда копиисту этой культуры - Древнему Риму - уже не оставалось ничего другого, кроме геноцида, полного уничтожения непокорного народа.

 Второй круг начат немецким Просвещением, и продолжен лихорадочной попыткой ассимиляции: принятия и растворения в ценностях христианской культуры Европы. Кончилась эта очередная попытка «быть как все» душегубками Аушвица.

 Третий опыт ассимиляции – Израиль: попытка создания некоего нового сосуда, в котором должна пребывать душа прежде неведомого народа. Сосуд получился отменным: красивым, крепким с виду, но вот с душой вновь не все ладно. Душа еврейская продолжает держаться за свое первородство. Очередной опыт ассимиляции закончился крахом, но какой будет цена  очередной попытки, как евреи выйдут из круга третьего, неведомо. Тем более что процесс превращения вовсе не завершен.

 Ассимиляторская партия Шинуй потерпела фиаско вовсе не потому, что ее идеология перестала соответствовать мировоззрению значительной части израильтян. Просто не сумела эта партия подтвердить в Кнессете слово делом, не смогла провести ряд законов, могущих превратить евреев Израиля в израильтян.

 Армия местных социалистов  активно продолжает политику Осло: политику, прежде всего рассчитанную на ту же самую ассимиляцию, отказ от принципов, по которым тысячелетия развивалась жизнь «избранного» народа.

 Властная, интеллектуальная элита Израиля больше страшится черных шляп ортодоксов, чем боевиков Хамаса. С террористами они рассчитывают, рано или поздно, договориться, с религиозным Израилем у них нет  и быть не может ничего общего.

 Шайка продажных журналистов озабочена изгнанием восьми еврейских семей из Хевроны больше, чем обстрелами территории родной страны «касамами». И так далее и тому подобное.

 Ненависть соседей к евреям – дело привычное и обычное. Юдофобия есть персонифицированное зло в мире, а без зла и добра быть не может, как не может быть света без тени. Вот ненависть евреев к самим себе – явление крайне тревожное, выпадающее из системы ценностей, на которых 40 веков держится цивилизация детей Авраама. Тело без души – мертво. Сосуд без содержимого не имеет смысла. Это истины азбучные, но так и не усвоенные значительной частью «избранного народа».

 Мне непонятна нынешняя  истерика по поводу выборов в Автономии. Какая разница, как выглядят наши враги: чуб у них на лбу, как у казачков Богдана Хмельницкого, свастика на рукаве или зеленая повязка вокруг черепа. Людоеды были, есть и будут пребывать в разном обличье. Важно, как выглядим мы сами, готовы вновь наступить на грабли ассимиляции, предать самих себя или нет? Убежден, что главный и самый опасный враг евреев сами евреи.

 Хочу быть верно понятым. Автор этой заметки полон глубокого уважения к лучшим образцам мировой культуры. Мало того, возможность работать в системе этих ценностей – составляет содержание его жизни, но для него всегда главным была преданность своим корням, истокам, глубокое уважение к людям иудейской веры, несущим на своих плечах тяжкую ношу идентификации с подлинным еврейством. Я не склонен обращать внимание на досадные мелочи в религиозной жизни Израиля. Все мы люди грешные и свое государство не только защищает синагогу, но и оказывает на нее тлетворное воздействие.

  Один «прогрессивный» израильский поэт из ассимилянтов  писал: «Я хочу умереть в своей постели». Эти слова мне не раз повторяли наши социалисты. Сколько, мол, мы будем воевать, и сражаться, пора пребывать в холе и неге, жить как все. Не получится. Противостояние злу – это борьба вечная. Мало того – это долг еврейского народа перед Всевышним. Потомки Авраама обречены на эту борьбу. Евреи занимают те позиции, на которые они были поставлены четыре тысячи лет назад.  Можно эвакуировать Синай, бежать из Ливана, ликвидировать свое собственное присутствие в Газе, но позиции эти можно оставить только ценой нового Холокоста. Риск дальнейшей ассимиляции смерти подобен.

  Еврейское государство на распутье. Кому-то вновь кажется, что спастись от атаки нового зла  можно только ценой подобия, робости, предательства самих себя. Они, в крови и злобе, в очередной раз хотят впиться в горло народа Торы, а мы спрячем  Книгу Книг с глаз долой, мы напялим маску на лицо, мы готовы украсить голову чалмой. Может быть, не заметят, пройдут мимо, дадут «спокойно умереть в своей постели»? Не дадут…

 Господи, помилуй нас грешных, дай силы бороться, и остаться самим собой,  чтобы выход из круга третьего был не так страшен и трагичен, как из первых двух.  Дай силы извлечь из истории нашей хотя бы один, но главный, урок.