https://www.youtube.com/embed/ISXJ2gI1ALc
Выделить ссылку и "перейти по адресу"
понедельник, 21 сентября 2015 г.
РАДЗИХОВСКИЙ. КОНЕЦ АВАНТЮРЫ В ДОНБАССЕ
https://www.youtube.com/embed/ISXJ2gI1ALc
Выделить ссылку и "перейти по адресу"
А. ВЕНЕДИКТОВ: Я ХОДЯЧИЙ МЕРТВЕЦ
«Эху Москвы» — 25 лет. Накануне годовщины главный редактор Алексей Венедиктов встретился с Ксенией Соколовой и рассказал ей о своих отношениях с Путиным и Лесей Рябцевой, о том, в чьем пупке он готов быть алмазом, как стать чемпионом по серфингу на говне, о трусости, наглости и цинизме, а также о том, каково это — жить после клинической смерти…
Фото: Дмитрий Смирнов
Алексей, я хотела бы начать наше юбилейное интервью с цитаты. Не так давно мы разговаривали с Андреем Васильевым, бывшим главредом «Коммерсанта»…
Читал, читал…
Васильев сравнил занятие честной журналистикой, которая приносит славу и деньги, в современной России с выращиванием в Антарктиде незабудок…
Правильно, потому что это вызов!
Мне приходит в голову иной образ. По-моему, заниматься «честной журналистикой, которая приносит славу и деньги» в современной России — это как упражняться в искусстве серфинга в безбрежном океане говна.
И это тоже вызов!
Серфинг на говне — безусловно олимпийский вид спорта, недоступный любителям. Исключения бывают: кое-кому удается красиво продефилировать пару раз, прежде чем они упадут и утонут. Единицы — суперпрофессионалы, и даже фанатики своего дела, проявляют невероятную изворотливость во всех смыслах, умудряясь держаться на плаву над неприятной субстанцией. Так вот, среди этой группы упертых — вы абсолютный, признанный, вызывающий зависть врагов и конкурентов чемпион. Вы не только за 25 лет не канули в говно, но умудряетесь делать так, что неизбежно попадающие на вас вонючие брызги красиво отсвечивают в лучах заката. Цель этого интервью — понять, в чем секрет столь ошеломляющего успеха? Где кнопка у Венедиктова?
Я все такие предпочел бы более благородный образ про незабудки в Антарктиде – в деле их выращивания я точно чемпион! И это правда вызов — никому не удавалось, а мне удается! Что касается серфинга на говне, то это, конечно, преувеличение, с которым я не совсем согласен.
Почему?
Потому что если ты изолировал свой мозг — именно мозг — от запаха говна, и при этом понимаешь, что твоя задача — серфинговать в любых обстоятельствах, неважно, на какой субстанции: на воде, соляной кислоте, на говне жидком или не жидком; если ты взялся, то задачу надо решить и желательно первым. Или вовсе не берись, есть масса иных возможностей, и тот же Андрей Васильев это демонстрирует. Можно уехать. Я, например, тоже человек достаточно зажиточный и могу спокойно уйти на пенсию, вместе с любимыми людьми куда-нибудь переехать. Но, во-первых, мне это скучно. Во-вторых, существует все же возможность, что дерьмовый серфинг когда-нибудь закончится, и можно будет вырваться на настоящий простор. Я человек азартный в работе. Главной движущей силой для меня является именно азарт, я соревнуюсь сам с собой, понимаете? Ни с кем другим! Вот вчера я был такой, а сегодня должен на метр дальше прыгнуть, и мне пофигу, что остальные тонут или сами превращаются в говно. Хотя многие, в том числе мои бывшие друзья стали тем, на чем я серфингую. Но мне интересно про себя любимого, а не про них.
То есть по-вашему, есть вероятность, что говно превратится в более благородную субстанцию?
Конечно! Затвердеет, станет навозом. По-моему, где-то у Стругацких было: «Мы даже не посев, мы удобрение для посева». Говно станет удобрением, и на нем взойдут незабудки. И я, может быть, буду удобрением.
А потом почвой, корнями, пластами, нефтью… Нефть продаст Игорь Иванович Сечин…
Точно! Нефть продадут, на эти деньги купят алмаз в пупок, а быть алмазом в пупке — ничего перспектива, а?! Конечно, смотря в чьем…
Отменный был бы переход к отношениям с Лесей Рябцевой. Но, увы, прежде чем приступить к действительно интересному, мне следует задать юбиляру несколько протокольных вопросов про работу. В одном из интервью вы утверждаете, что ни разу ни перед кем не прогнулись. Это действительно так?
Действительно. Дело в том, что я всегда «на берегу» заявлял всем — своим товарищам, начальникам, президентам и т. д. , что ни разу не прогнусь.
Как именно вы это заявляли? Клятву давали, как пионер?
Я заявлял это им всем — от Бориса Николаевича до Владимира Владимировича. Я всегда говорил одно и то же: «Мои условия таковы. Я работаю вот так, и не иначе. Моя ценность именно в том, как я работаю. Хотите — берите меня. Не хотите — убирайте». В знаменитом разговоре 2000 года с молодым президентом Путиным после «Курска», когда он упомянул про врагов и предателей, я сказал именно это.
Это был ваш первый разговор?
С Путиным в статусе президента — первый. До этого я его знал как вице-мэра, начальника Контрольного управления, потом директора ФСБ, но не близко. Я брал у него только одно интервью давно. Нас ничего не связывало, но он меня знал, и я ему сказал, что вот я, перед вами, такой как есть…
«Простая русская баба…»
Вроде того. Хотите — увольняйте. Тогда как раз была атака на НТВ. Было понятно, что «Медиа-Мост» — всё, Гусинский — всё, «Эхо» висит на волоске. Я сказал: «Владимир Владимирович, я отвечаю за то, чтобы редакционная политика и дальше была независимой. Хотите — оставьте меня на моей должности, хотите — убирайте! Но я буду работать, как работал. Я не обманываю вас ни в чем. Я буду говорить то, что думаю, и делать то, во что верю. Если вас не устраивает — я пошел».
И что сказал Путин? Венедиктов, не уходи?
Он сказал: «Работай! » И вот уже 15 лет он говорит: „Работай“.
Фото: Дмитрий Смирнов
Известно, что Путин — человек крайне мнительный, подозрительный, склонный к поиску врагов. Как вы думаете, чем именно вы его „купили“? Почему он не дает команду закрыть вашу станцию, хотя бывает вами искренне раздражен?
Он понимает, что я неприятный, но также понимает, что я не подлый, не тот, кто ударит исподтишка. Я не воюю с ним, и он видит во мне, может быть, туповатое, но искреннее любопытство, видит, что мне просто интересно. Он видит мой интерес, причем интерес не корыстный, мне ничего не надо, у меня все есть. Если меня завтра уволят, я „подпояшусь — и в другую деревню“. Путин видит, что на встречах с главными редакторами я задаю ему вопросы, которые меня интересуют. Я это делаю не для того чтобы выпендриться или кого-то похвалить. Когда у меня в эфире происходит что-то серьезно антипутинское, президент понимает, что я готов сказать ему в лицо то же самое. Поэтому единственная возможная в данной ситуации стратегия — это „стратегия школьного учителя“.
Что это за стратегия?
Работая школьным учителем 20 лет, я понял, что дети, особенно маленькие, пятый-шестой класс, ловят фальшак. Представьте, стоит учитель и что-то им говорит, а дети непостижимым образом чувствуют, когда им говорят правду, а когда врут. К тому же я — плохой актер. Когда я осознал, что мой фальшак будет всегда чувствоваться, я понял, что честность в отношениях — лучшая политика. С женщиной, президентом, друзьями и т. д. Например, если мне не понравилось, как поступил близкий друг, я считаю, лучше ему сказать об этом прямо. Таким другом, например, был для меня Боря Немцов. Я его семью знаю, детей. Когда мне что-то не нравилось, я говорил ему, а потом повторял это в эфире. Он приходил, орал на меня, плевался, и я плевался. То же самое у меня происходит с Володиным сейчас.
Володин не верит в вашу искренность?
Те, кто меня знают, мне верят.
Володин вряд ли вас хорошо знает…
Володин считает, что я тупой. Честный и тупой. Ну да, я честный и тупой, тупой и честный! Конечно, это часть игры. Но в то же время я реально понимаю, что они могут все про меня узнать, просто прослушав мой телефон, проследив за мной. Так чего врать-то?! Врать очень опасно, особенно в эпоху интернета, поди потом вспомни, что где врал. Если говоришь честно, то тебе не надо вспоминать, что именно ты врал. Ты все время повторяешь одно и то же.
Здесь я с вами согласна. Когда-то Владимир Буковский — он по специальности нейрофизиолог — мне очень наглядно объяснил, как необходимость постоянно лгать физиологически разрушает мозг человека.
Вот именно, а я хочу жить долго и счастливо. И умереть со всеми любимыми в один день. Я свой мозг берегу.
Кстати, раз уж вы упомянули Немцова. В одном из интервью вы говорили, что он пытался закрыть „Эхо“. Это действительно так?
Да, вместе с Альфредом Кохом. Немцов был на стороне Коха, ходил и на полном серьезе объяснял мне, что Кох нас спасает. Более того, Кох предложил ему забрать наш пакет акций!
Кажется, об этом теперь мало кто помнит…
А я все помню, я был не пьяный! Я пью, конечно, много, но очень хорошо все запоминаю и могу напомнить при случае. Кох у нас теперь выступает в качестве пламенного борца за свободу, я как-то от комментариев по его поводу воздерживаюсь, сильно воздерживаюсь. Но все-таки не вредно помнить, что именно Альфред Рейнгольдович забрал НТВ и передал его Путину. Это он сделал из НТВ то, что сейчас оно из себя представляет. А потом обиделся, что ему не отдали бо́льшую часть.
Признаться, я тоже не отношусь к поклонникам публициста Коха. Мне кажется, этот человек в свое время оказался недостаточно рюхлив, чтобы наворовать действительно много, но недостаточно порядочен, чтобы не замазаться.
О, уверяю вас, наворовал он прилично. А Немцов — он тогда повелся. Я ему говорил: „Боря, ты теленок, тебя ведут!“ Переговоры по поводу „Эха“ происходили на квартире у Бориса. Помню, мы сидели, а в соседней комнате лежала и рыдала Жанна, у которой в тот момент случилась самая несчастная любовь в жизни. Там и Кох сидел, и часть моей компании. И вот представьте, идут переговоры, стоит гвалт, крик. Мы с Немцовым орем друг на друга, потому что он друг и на него можно орать. Вдруг он останавливается и говорит: „Слушай, ты же школьный учитель, там у Жанны несчастная любовь, надо ее утешить“. И я пошел, гладил ее по голове, я все это помню! Бориса нельзя было не любить, и я его любил, несмотря на то что он под влиянием Коха делал. Я был честен с ним и сказал: „Я тебе, Боря, „Эхо“ не отдам“.
Трудно себе представить что все это действительно было…
Но было именно так! Немцов был на стороне Путина. А у Коха было поручение от Путина. При этом Боря до конца оставался моим другом, как бы мы ни ссорились, и публично, и не публично. Борис понимал, что я не играю ни в какую войнушку против него, не копаю под него, мне это неинтересно.
Вы всегда играете честно? Я имею в виду, не „в честность“, а честно?
Фото: Дмитрий Смирнов
Почти.
Были исключения?
Бывают ситуации, как, например, у врачей, когда стоит выбор — сказать больному, что он умрет через два месяца или нет? Это вечная проблема. Хотя теперь я наверное предпочитаю жесткий вариант.
А с вами жестко играли?
Сколько угодно! Меня даже на расстрел водили.
Когда это было?
Это был 1994 год, когда мы поехали в Чечню выручать наших пленных офицеров. Мой корреспондент должен был лететь в Грозный. Во главе делегации был Сергей Юшенков, который тогда являлся председателем Комитета Госдумы по обороне. Я поехал провожать своего корреспондента. И вот мы стоим в аэропорту, и тут Серега Юшенков говорит: „А че ты парня посылаешь?“ А я даже главным редактором еще не был! „Полетели, — говорит Юшенков, — со мной“. Лететь надо самолетом Аушева, билетов не требуется. А я же трусоват, я не служил, не военный. У меня ботиночки на тонкой подошве, а дело происходит в декабре! Ну, сел я в этот самолет. Юшенков меня развел.
Вас на такое фу-фу можно было развести?
Я покупаюсь на такие вещи. Сережа был другом. Я сел и полетел.
Вы действительно азартный человек.
Конечно! И вот я прилетел в Грозный. Сидим мы в доме правительства, разговариваем, ждем. Наконец подходит человек, начальник охраны Дудаева, и говорит: „Офицеры отказываются с вами лететь. Они переходят в ислам и остаются“. А я же школьный учитель! Спрашиваю: „Можно я с ними поговорю?“ Меня заводят в помещение… Картинка как сейчас перед глазами. Стоят четырнадцать офицеров. Я говорю: „Знаете, ребята, меня вообще-то за вами прислали ваши матери“. Офицеры — молодые все пацаны, а мне уже, слава богу, за сорок. У меня с собой записывающее устройство. Я продолжаю: „Давайте вы все по очереди скажете, что я, такой-то такой-то, отказываюсь возвращаться в Москву, а я это запишу“. Тут чеченец, начальник охраны мне бросает: „Уходи!“ Я выхожу из комнаты. Спустя 10 минут ко мне подходят и говорят: „Пойдем“. И выводят во двор. Ставят у стенки. Спиной к взводу бойцов, лицом к стене. Мне до сих пор иногда снится каждая выемка от пули на той стене. Я же говорю, трус. Чеченец просил: „Глаза завязывать будем?“ Я к нему повернулся и сказал: „Не будем“. Он что-то по-чеченски скомандовал, они передернули затворы. А я стоял там, совершенно картонный, я отморозился… Вдруг они все засмеялись — ха-ха-ха, и повели обратно.
Чеченцы с вами пошутили?
Пошутили они. После этой шутки я двадцать лет уже живу как после смерти. А чего им стоило меня грохнуть?! Ничего не стоило.
Вы поверили, что умрете?
Да. Я совершенно четко понял, что умираю, что все. А продолжалось все минут пять. Потом я просто вернулся в комнату к офицерам и сказал: „Ну что, продолжим?“ Мы тогда увезли половину ребят, они с нами улетели.
Вы помните физиологические ощущения, которые испытали, „стоя у стены в ожидании…“?
Забыл. Но точно, это был мой самый большой подвиг в жизни. Самый. Большой. Подвиг. В жизни… Спустя 6 лет после тех событий, когда Борис Николаевич собрался уходить с поста президента, я получил письмо от шефа протокола: „Леша, тебя наградили медалью“. Я спросил: „За что, Владимир Николаевич?“ Я ж еще не знал, что Ельцин уходит. Он сказал: „В указе будет написано „За заслуги в области радиовещания“, но вообще-то за декабрь 1994-го“. И положил трубку. Так что хоть моя медаль — за заслуги в области радиовещания, но Борис Николаевич все помнил. Это был один из его последних указов.
Ваша история многое проясняет.
После этого, когда меня пугают: „Тебя выгонят, уволят“, знаете, что мне хочется ответить?! Идите в жопу! Просто в жопу! Хотите сократить зарплату? Придумайте что-то поинтереснее, чуваки. Со мной трудно что-то сделать, потому что со мной давно уже все сделали. Мой сын, который бесконечно смотрит сериал „Ходячие мертвецы“, говорит, что я зомби. А я и правда ходячий мертвец.
Как вы, человек, принимавший непосредственное участие в политических событиях последних 25 лет, оцениваете перспективы режима?
Как, опять-таки, писали мои любимые Стругацкие, режим закукливается, образуя кокон. Если тренд будет продолжаться, то в конце концов все разлетится на осколки к чертям. Осколками посечет всех — и сторонников режима, и противников.
Тем не менее вы, как добросовестный летописец, не покинете поста?
Ни за что! Мне интересно!
Что именно вам интересно? По-моему, вы уже все это видели. Другой программы этот театр предложить не может.
Движуха! Мне не так много осталось по сравнению с тем, что я прожил. Хочу успеть застать дальнейшую движуху. Мне интересно, я же не знаю, что там, за горизонтом — есть загробная жизнь, нет ее — я не знаю! Надо все успеть здесь и сейчас.
Россия — это всего лишь глухая проблемная провинция цивилизованного мира. В этом мире идет колоссальное развитие технологий, искусства, вообще всего…
Я знаю, я в этом мире живу, много езжу…
Фото: Дмитрий Смирнов
Неужели вам интересно сидеть и смотреть, как в очередной раз завалится режим с системой ценностей и карательными методами на уровне XVI века?
А почему бы и не посмотреть? Мне интересно! Потому что здесь такие… загогулины. Нигде таких нет! И я — непосредственный участник этих загогулин. Более того, иногда я могу на что-то повлиять. Я же говорю, азартен. Самое главное, сейчас я делаю только то, что хочу.
Как давно вы стали делать только то, что хотите?
Года три уже.
Раньше было не так?
Раньше у меня были обязательства по отношению к уникальному журналистскому коллективу, к собственной семье…
Вы хотите сказать, что три года назад вы от этих обязательств сами себя счастливо избавили?
Да, сам себя избавил. Кто-то и помог, наверное.
Что именно случилось три года назад?
Ничего особенного. Я просто в один прекрасный момент проснулся и понял: все сочтено, взвешено и измерено. Тогда я сказал себе — все, хватит лохматить! С этого момента я живу для себя!
Сколько вам тогда было лет?
55.
Поздновато для кризиса среднего возраста.
Это называется ренессанс позднего возраста!
И что вы сделали, приняв судьбоносное решение? При кризисе покупают красный порш или золотой джет. Что купили вы?
Ничего. Я просто переосмыслил свое поведение и перестал обращать внимание на внешние обстоятельства. Например, раньше я очень заботился о своей репутации, о том, как выгляжу в чужих глазах и т. д.
Прошу прощения, но судя по вашему внешнему облику, в излишнюю заботу трудно поверить…
Я имею в виду не внешность, а поведение. Раньше, например, я не сильно афишировал свои встречи с людьми, принимающими решения, с властью, это считалось неудобным, а сейчас мне пофиг. Раньше я выглядел прилежным семьянином, а сейчас мне тоже пофиг.
А что по этому поводу думает ваша жена?
Ой, это тяжелая история… Отдельное вам спасибо за интервью с Лесей Рябцевой.
Вы сами ее ко мне прислали.
Я не присылал, я разрешил. Она сама ходит.
К тому же интервью она честно сказала: „Я Венику не даю“.
Кто ей поверит?! Правде же не верят. Все решили, что это отмазка.
И ваша жена?
Да. Но это мои проблемы. Я перестал думать о том, как выгляжу в глазах окружающих, перестал наращивать защитный слой. Излишняя рефлексия — это и есть защитный слой.
Мне все же не верится, что у этих изменений в вашем сознании не было триггера, причины…
Причина на самом деле была. Три года назад мне делали серьезную операцию, в процессе которой я был ТАМ. Я был ТАМ, и потом вернулся. Кстати, ничего хорошего я там не увидел. Зато очень наглядно понял, что у меня очень мало осталось времени.
У вас была клиническая смерть?
Врачи не объяснили, что это было, но они меня оттуда вытащили. Это, конечно, помогает посмотреть на себя со стороны, вылезти из собственной шкуры и подумать: „Господи, ну что это за урод на столе лежит?! Что это за урод и дебил?“ Как говорит наш министр иностранных дел, „Дебил, б***“.
Поэт Ходасевич поизящнее мысль выразил: „Я, я, я. Что за дикое слово! Неужели вон тот — это я? Разве мама любила такого, Желто-серого, полуседого И всезнающего как змея? …“
Вот-вот! А самое главное, что по сути ничего после моего стремного путешествия не изменилось, я просто перестал выеживаться публично. Это мало кто заметил. Только люди, которые близко меня знают, говорили: „О, ты теперь без маски. Ты такой, каким мы тебя знаем“. Ну и ладно, без маски, кому от этого хуже-то?! Я вам рассказал, что уже 20 лет живу фактически после насильственной смерти, и еще три года — после, условно говоря, смерти клинической. В моей жизни появилась масса людей из разных слоев общества, которые меня рихтуют, на которых раньше я не обращал внимания, был высокомерный, презрительный. Сейчас не так.
Вы сами себе противоречите. С одной стороны, говорите, что перестали обращать внимание на окружающих, с другой, что раньше были презрительным и высокомерным, а потом изменились.
Я только хотел сказать, что больше ни под кого не подстраиваюсь. При этом я стал лучше понимать людей. Например, могу выслушать инвективу — и промолчать. Раньше не мог. А теперь думаю: „На меня это не влияет, но если тебе легче будет — говори“. Люди, которые меня знают, понимают, что я стал совершенно другим. Многие обижаются, говорят: „Ты стал равнодушным“. Человек уходит, хотя он мне дорог. А я, может, и хочу его удержать, но понимаю, что для этого нужно столько сил… И, хотя силы у меня есть, на эту попытку удержать уйдут они все, а человек уже все для себя решил. И я отпускаю внутренне: решил — иди. Свобода важнее.
Вы это не про Сергея Корзуна, случайно?
Нет. С Корзуном у меня отношения профессиональные. Я выжжен. У меня не осталось личных отношений с Корзуном, только профессиональные. В „Игре престолов“ есть моя любимая фраза, которую произносит Тайвин Ланнистер: „Под каждую задачу ищи инструмент. Под каждый имеющийся инструмент ищи задачу“. Это очень цинично, очень хладнокровно, но мудро и точно. Я стал большим циником.
Забавно, что вы называете себя зомби, циником, намекаете, что внутренне вы все повидавший, глубокий старик, а звучите абсолютно как максималист-подросток.
Так нам двадцать пять! Меня недавно упрекнули, что я веду себя как нахальный подросток. А так и есть! Мы велики, потому что нахальны! Молодые люди, приходящие сегодня на „Эхо“ — нахальные подростки, — точно попадают в мое понимание современной жизни. Именно они мне близки.
Фото: Дмитрий Смирнов
Прежде чем мы перейдем к нахальным подросткам, давайте еще немного вспомним старую гвардию. Я хочу просить про господина Лесина.
А, Лесин! Не путать с Лесей Рябцевой. Я вам расскажу замечательную историю, которую еще никому не рассказывал. У меня в телефоне Лесин и Леся, понятно, стоят рядом. И вот, дело происходит в начале 2014 года. Леся в тот момент ушла с „Эха“ на 4 месяца, мягко говоря, по личным причинам, а Михаил Юрьевич меня прессовал. Однажды я психанул и написал ему эсэмэску: „Послушай, сука…“. Дальше несколько матерных слов в том смысле, что „если ты еще раз позволишь себе бла-бла, то я тебя, твою маму…“ В общем, как положено между нами, московскими пацанами. И я уже собирался это отправлять, когда у меня соскочил курсор, и я увидел, что, не общаясь с Рябцевой три месяца, я эту матерную инвективу посылаю ей! Буквально чудом я схватил себя за пальцы и оттащил от телефона.
Очень трогательно.
Миша Лесин — мой давний знакомый, когда-то товарищ, я бывал у него на днях рождения…
Вы знаете, что у Лесина рак?
(После паузы) Отвечу осторожно: и это может быть. Я получил эту информацию от людей, которые хотели мне ее сообщить. Я не видел его медицинской карты. Вообще, если кто-то придет ко мне и скажет: „Ты знаешь, что Лесин на самом деле женщина? Он мне сам сказал“, то, зная Мишу, я поверю, что он убедил этого человека в том, что он — дама. У меня с Мишей cугубо профессиональные отношения.
Конечно, какие же еще, учитывая, что вы обращаетесь к нему: „Послушай, сука“.
Это было самое нежное слово! Конечно, Лесин — сука! Но и я тоже — сука!
Вы все же более симпатичная.
Хорошо, я симпатичная сука.
Я, конечно, слышала про вас разные гадости. Но какие-то скорее мелкотравчатые.
Мне неинтересны мелкотравчатые, поверьте.
В отличие от вас Лесин имеет репутацию по-крупному подлого человека.
Ну, знаете, подлость — это категория некодифицированная. Миша вел со мной открытую войну. Ни одного удара в спину не нанес, бил в переносицу, в живот, между ног, но сзади — никогда.
Возможно, если информация про рак верна, ему уже было в достаточной степени все равно, выиграет он эту войну или нет.
Для таких, как Миша, и, может быть, как я, очень важно, что напишут на надгробном камне.
А почему, вы считаете, ему это важно?
Потому что для людей из начала 90-х, подобных Лесину, репутация очень важна. Репутация в разных смыслах этого слова.
В каких?!
Он хочет, чтобы его считали самым крутым, самым понимающим медиаменеджером, лучше всех разбирающимся в процессах, политтехнологиях и т. д. Деньги-то уже есть, куда больше?!
В чем был смысл наезда Лесина на „Эхо“?
Я могу сказать, почему на „Эхо“ вообще наезжают подобные люди, включая Лесина. Потому что эти люди привыкли все контролировать. А я неподконтролен! Им обидно. Условный Лесин приходит и говорит: „Я великий, я все буду контролировать“, а я отвечаю: „А я Венедиктов, Венедиктов — неподконтролен“.
То, что вас невозможно контролировать, объясняется покровительством лично Путина?
Нет, меня и при Ельцине было невозможно контролировать.
Ельцин, кажется, к этому не стремился.
Зато его люди стремились. Чубайс хотел контролировать „Эхо Москвы“, например.
Каким образом?
Он был главой президентской администрации. А мы, как обычно, несли, что хотели — и про него, и про „Связьинвест“, и про шунтирование Бориса Николаевича и т. д. И вот, были знаменитые „пятницы“ — консультации между главами медиа и руководителями администрации. Когда Чубайс стал главой администрации, он сразу провел такое собрание. Я сходил. После чего вышел в коридор (а я еще не был главным редактором), Чубайс вышел вместе со мной, и я сказал: „Анатолий Борисович, я к вам больше ходить не буду. Я вам что, мальчик? Хотите меня найти — мой телефон известен. Я глава информационной службы „Эха Москвы““. И с 1997 года я ни разу ни на одном совещании не был — ни у Громова, ни у Нарышкина, ни у кого вообще!
Я понимаю сейчас, но откуда тогда у вас было столько наглости?
А я просто был очень занят, на радио меня окружали женщины, среди них блондинки, я просто не мог позволить себе тратить время на брюнетов и рыжих. Короче, не хотел я ходить и не ходил. И что бы они со мной сделали?
Много вариантов. Можно было, например, вас выкинуть нафиг.
Тогда они этого не сделали, а позже Владимир Владимирович трижды отбивал меня, я это доподлинно знаю. И я ему благодарен.
У вас был реальный, настоящий конфликт с Владимиром Владимировичем Путиным?
У нас были две публичные терки: одна по грузинской войне, а вторая — когда он заявил, что „Эхо Москвы“ с утра до вечера поливает его поносом. Это было очень неприятно, потому что это было под камеры.
Фото: Дмитрий Смирнов
Это была встреча главных редакторов, насколько я помню?
Да. Причем обычно встречи с главными редакторами происходят в закрытом режиме. Я Пескову говорю: „Дим, это чо?“. А он мне: „Ты хотел этой встречи? Вот сиди теперь“. В общем, тогда меня Владимир Владимирович поимел. Причем при таком раскладе ты не имеешь возможности сразу ответить, надо сначала все выслушать, утереться… Но в итоге, как видите, я на своем месте. Про понос мне потом, кстати, объяснили. Уже после всего я страшно обиженный говорю: „Вашу мать, президент на весь мир объявляет, что мы льем на него понос! Я хочу понять, что он имел в виду!“ Мне отвечают: „Он имел в виду понос как поношение“. Хотя в русском языке слово „понос“ означает конкретно „жидкие фекалии“, и все мировые агентства перевели это именно как жидкий кал! На самом деле, оказывается, это было поношение. Ха!
Этот разговор, записанный на камеры, тогда выглядел как однозначный сигнал закрыть вашу радиостанцию.
Да, они попытались. И где они, где я? Где Михаил Юрьевич Лесин?!
Михаил Юрьевич, кажется, лечится в Америке и Швейцарии.
Думаю все же, что он на самом деле не болен, просто не хотел попасть под санкции. Ему надо было валить. Он устроил все это для того, чтобы свалить. По крайней мере, я надеюсь, что это просто ход, и он — здоров…
Теперь когда „энтого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин“ (С). То есть обсудим главный кейс, повергающий в шок прогрессивную общественность. Я имею в виду ваше роковое влечение к вашей помощнице Лесе Рябцевой и его последствия для радиостанции „Эхо Москвы“. Алексей, сейчас у вас есть возможность впервые признаться честно, что сделала с вами ваша помощница? Заколдовала? Накормила вареной жабой? Как-то специально сечет вас голого и потного кнутом? Зомбировала?..
Вы буквально повторяете слова моей жены и не только ее…
Я для этого и сижу здесь, чтобы выразить чувство крайнего недоумения и искренней тревоги за вас ваших близких, коллег, слушателей и т. д.
Я могу честно сказать, как есть, все равно никто не поверит.
Валяйте!
Я увидел в этой девушке свою возможность жить дальше. Вот и все… Я вампирствую по отношению к ней. Она — мой выносной баллон с кислородом, моя выносная память и выносная совесть.
Про „жить дальше“ понятно. Но „совесть“-то почему?
Потому что она ХХI век, а я ХХ. Если серьезно говорить, она — мой партнер. У нас настоящий симбиоз, я это почувствовал. Мы понимаем друг друга молча. Молча! Я не успеваю рот раскрыть, как она говорит моими словами. Это одна волна, поэтому я всегда говорю ей: „Партнер“. Младший партнер! Все, что исходит от меня, она переводит в сигналы ХХI века. Она дает мне столько же, сколько я ей. Еще раз повторяю: это симбиоз. Объяснить это невозможно никому: ни коллегам, ни друзьям, ни семье.
Как вы поняли, что у вас есть особенный контакт с этой девушкой?
Она два года работала на „Эхе“. Я ее не замечал вообще! Она была просто одним из стажеров, ее у нас называли „эстонская блондинка“. Потом она неплохо работала продюсером, но мне при этом была совершенно неинтересна. А потом Катя, мой личный ассистент, уехала в Штаты на стажировку и в качестве своей замены предложила мне Лесю на 3 месяца. Я поморщился, мол, придется терпеть какую-то девицу, все объяснять… Там же куча всего — персональные данные, календари, личные встречи и т. д. И вот эта девочка пришла. Я сказал: „Я тебя видел, давай работать“. Потом мы начали работать — и понеслось, понеслось со страшной силой.
Прошу прощения за этот вопрос, но не возникло ли у вас желания…
…ее трахнуть?
Да.
Я понимал, что если это случится, все закончится.
Почему?
Потому что это нельзя трогать. Потому что это ценно на расстоянии в два сантиметра.
Это такое заявление бабника-ходока, который трахает все, что шевелится, а потом, утомившись от однообразия, придумывает себе кумира: „она не такая, если я к ней прикоснусь, то разрушу волшебство“
…
Нет, мое отношение к Лесе совсем иной природы. Сначала я на нее смотрел как на инструмент. И понял, что для меня она фантастический универсальный инструмент, который нельзя ломать. А сломать — это перевести отношения в другое качество. Еще я видел, что у нее простонет желания этим со мной заниматься… В каком-то смысле я даже жалею, что у нас нет и не было романа, потому что тогда можно было бы легко объяснить всем, что происходит. Но увы, романа как понятного объяснения нет, поэтому я еще раз повторю: Леся — человек, который является моим баллоном кислорода, дает дополнительный ресурс, чтобы двигаться дальше. Конечно, это всех обижает. А она сама, кстати, обижается больше всех. Леся дважды уходила с „Эха“.
Как по-вашему, что именно ее обижает?
Не знаю! Ее все обижает. Она — инопланетное существо. Я думаю, ее обижает то, что окружающие воспринимают ее как мою секретаршу, сопровождение. Никто ее не воспринимает как моего партнера. При этом на самом деле она — партнер! Объяснить это людям невозможно, хотя я пытаюсь. Пытаюсь объяснить ее ценность, но окружающие продолжают считать, что либо у нас с ней роман, либо я окончательно сбрендил. Наши отношения — это отношения старшего брата и младшей сестры, которая какие-то вещи чувствует и понимает лучше брата.
Я знакома с Лесей, и мне кажется то, что вы описываете — выдуманный образ, которым вы ее грузите. Она — обычная, просто очень активная девушка. Придуманный вами образ непонятен и, кажется, неприятен ей. Ей нехорошо в нем, поэтому она от вас бежит.
Но что я могу сделать?!
Перестать изображать из себя профессора Хиггинса.
Да, я — Хиггинс! Но пусть Элиза Дулиттл сама выбирает. Между прочим, вспомните, у „Моей прекрасной леди“ нет конца. Неизвестно, чем там все закончилось. Это великое произведение Шоу, потому что никто не знает, что было дальше!
Возможно, смертоубийство. Помните, как погиб Пазолини? Его варварски, многократно переехал машиной 17-летний парень — по слухам, его любовник.
Ну, бывает.
Бывает. Если перенапрягать незрелый человеческий материал.
Я буду напрягать человеческий материал, потому что уважаю человеческий материал и считаю, что он сам должен определять свое будущее! Я открываю дверь — и она видит космос. Дальше — ее дело.
Фото: Дмитрий Смирнов
Существует менее романтическая версия стремительной карьеры вашей помощницы на радио „Эхо Москвы“. Вы, как главный редактор, чувствуете, что ваша аудитория непоправимо дряхлеет и пытаетесь ее омолодить таким отчаянным способом…
Это полная чушь! На „Эхе“ работает очень много молодых людей. Конечно, Леся приводит новых слушателей. Но и Таня Фенкельгауэр приводит новую аудиторию, и Саша Плющев. На самом деле, вопрос аудитории — совершенно вторичен. Еще раз повторю: „Эхо“ отдельно, Леся отдельно. Леся мой партнер по жизни. Не только по „Эху“, но и по другим проектам. Например, недавно она позвонила и говорит: „В Москву приехал кришнаит-гуру такой-то, устраивает для вас обед“. Я ей говорю: „Леся, мне это совершенно неинтересно“, а она мне: „Вы идете“. Не „вы должны пойти“, „вам надо пойти“, а „вы идете“. И я понимаю, что это часть меня говорит, что я должен пойти. И я иду.
Ох, есть где разгуляться психиатрам! Скажите, а не приходила ли вам в голову простая мысль, что вы так вцепились в эту девочку и окружили ее плотным кольцом собственных фантазий просто потому, что чувствуете, как катастрофически, очень быстро стареете? С этой точки зрения ваш случай можно сравнить с тем, что произошло с Лимоновым. Просто его эликсир молодости — романтика национал-большевизма, а ваш — Леся Рябцева. Стоит ли говорить, что со стороны вы оба производите впечатления козлодоевых, на почве необратимых гормональных изменений съехавших с глузду?
Я старею, но не катастрофически. И если бы дело было в „гормональных изменениях“, я бы просто мог найти очень молодую любовницу. Я вас уверяю — я могу ее найти! Но простые схемы меня не интересуют. Леся — не моя любовница, у нас не было даже платонического романа. Еще раз повторяю, к сожалению.
А может, вы просто боитесь отказа? Если бы она вам какие-нибудь авансы делала, вы бы реагировали?
А черт его знает, пусть сделает (смеется). Я ведь живу очень просто, не пропуская ни одной минуты своей жизни.
Я ведусь на авансы! Но Леся не сделает, я не в ее вкусе. И потом она иногда пишет: „Я жарю помидоры“. А я ненавижу жареные помидоры. Мне интересен этот человек, и неважно, с кем он, если это ядом меня не отравляет. Может, для кого-то это прозвучит странно, но у меня очень крепкая семья.
Вы изменяете жене?
Нет. А вы хотели, чтобы я сказал „да“?!
Я просто задала вопрос.
Я очень люблю свою семью. Хотя бывали случаи… У меня масса знакомых юных дев. Но есть правило „семнадцати секунд“….
Что это за правило?
Я недавно знакомой девушке, у которой были проблемы в связи с тем, что она тесно общалась с женатым мужчиной, объяснил: „Ты должна ему сказать: „Я хочу, чтобы ты был со мной“. У него есть семнадцать секунд на ответ. Если он не дает ответа за это время — все, разворачивайся и уходи!“
А почему секунд семнадцать?
Ровно столько мужчине нужно для принятия решения.
Вам приходилось принимать такие решения?
Да, конечно. В том числе — с моей женой.
Cколько лет вы с женой вместе?
Семнадцать. Решение о том, что я женюсь, было принято за те самые семнадцать секунд после того, как был поставлен вопрос.
И вы продолжали всегда выбирать жену, верно?
До сих пор — да.
А если Леся поставит такой вопрос?
Не поставит. И я очень доволен этим. Я же говорю, невозможно это объяснить, но мы — не любовники, мы партнеры и мы — одно существо.
А Леся, кстати, знает, что вы с ней — одно существо?
Нет.
Может стоит ее поставить в известность?
Вот вы напишете, а она прочитает. Наш симбиоз — это партнерство в самом высоком смысле этого слова, когда девочка-соплюшка, которая сама моложе „Эха“, отвечает на звук моей струны, а я отвечаю на звук ее. Нам даже не надо разговаривать, тем более вместе спать. Я вижу в ней огромный потенциал. Очень хорошо сказал Невзоров: „У нее сейчас есть фантастический бэкграунд“. Его дал ей я! А вот как она им воспользуется, уже ее дело. Я всегда буду для нее открыт. Я вообще для всех открыт, в том числе и для людей, которые меня предавали, продавали…
В интервью Леся Рябцева среди прочего сказала, что у вас есть список тех, кому вы хотите и будете мстить. Якобы вы постепенно вычеркиваете из него тех, кто уже свое получил. Такой список действительно существует?
Да, список есть. Она сказала правду. Хотя, может, и не стоило ей эту правду говорить. Но в этом списке нет ни одной женщины. Он абсолютно мужской.
Сколько там пунктов — десятки, сотни?
Десятки. Десятка два. И это не вопрос моей злопамятности. В этот список попадают не те, кто сделал подлость мне, потому что я — великий, а они — мелкие ничтожества. Там те, кто сделал плохо моим близким, включая Лесю.
То есть вы, как злая волшебница Бастинда, пока не отомстите, не успокоитесь?
Мне всегда казалось, что по-настоящему страшна не злая волшебница Бастинда, а добрая волшебница Стелла. Вот махнет она волшебной палочкой, и ты обратишься в хрюшку… Я предупреждал и предупреждаю: не надо доставлять проблем моим близким людям. Им — не надо! А я свою жизнь прожил. Ну что можно сделать зомби?! Налить еще вискаря?
Я позову официанта.
Я пью, но я все про всех запоминаю! Кстати, когда Михаил Юрьевич дал заднюю в нашем с ним конфликте, я ему сказал: „Миша, я ничего не имею против тебя лично, но я тебе отвечу“.
Все-таки я не понимаю, почему он в вашем конфликте так легко „дал заднюю“, отъехал?
А Лесин не отъехал, его президент отъехал.
К президенту за помощью обратились вы?
Нет, я не обращался. Потому что понимал, что если бы президент принял решение нас грохнуть, он бы не стал это делать с таким скандалом и визгом. Он в присутствии огромного количества людей мне сказал: „Имей в виду, Лесин ко мне за санкциями не обращался“. Это сказал Путин Владимир Владимирович 27 декабря 2014 года на новогоднем приеме в Кремле.
И вы воспрянули духом?
Во-первых, я и не падал духом. Во-вторых, к этому времени Михаила Юрьевича уже не было, его отставили 18 декабря, в мой день рождения. И именно „Эхо“ явилось катализатором его отставки. Я ему даже звонил после этого…
Зачем?
Поддержать в непростой ситуации. Странные мы все-таки люди… На следующий день после того, как убили Борю Немцова, я собирался ехать в Питер на „Сапсане“, и тут приходит эсэмэска: „Вас разыскивает Михаил Юрьевич“. Я тут же его набрал, и он сказал: „Леша, Борьку убили, не с кем поговорить“… И я, стоя в тамбуре „Сапсана“, почти 30 минут вместе с Лесиным вспоминал Борьку.
Слушайте, вы действительно какие-то зомби…
А вы, Ксения, думаете, я шучу что ли?! Мы все — посмертные. Все умерли!
И видимо, хватаетесь за живых. Ответьте мне на последний вопрос — может, уже и правда, с того света. Что в жизни было/есть/будет для вас самое главное?
Главная вещь — одна. Это твои отношения даже не с людьми вообще, а с конкретным человеком. Это возникновение связи, ответственности, обязательств, расхождений. Ты должен сделать все, чтобы сохранить людей, которых хочешь сохранить. Все остальное не имеет значения. Никакого! Вообще! Карьера, деньги, власть — это важно, нужно, но это все Apple-приложения. Зато когда к тебе возвращается человек, которого ты, казалось бы, потерял навсегда, ты словно получаешь еще два года жизни. Еще две жизни, как в компьютерной игре. И можно опять играть дальше. Ребенок к тебе приходит и говорит: „Папа, я влюбился! » Вот тебе еще две жизни! Потому что он тебе доверился. Только люди важны — никаких структур, схем. Таких людей очень мало, их надо беречь. Бывает, они уходят, не понимая тебя. Ты переживаешь, у тебя все болит, ты отсоединяешься от них в социальных сетях, чтобы себя не нервировать. А потом они вдруг возвращаются. И у тебя появляется еще два уровня! Ты понимаешь, что проживешь дольше. И пойдешь дальше, и возьмешь еще одну высоту.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)