Это судья Джулия Себутинде из Уганды.
Она поддержала Израиль в Международном суде ООН в Гааге, отдав свой голос против всех мер, направленных против Израиля.
Один голос против 17.
И вот она избрана вице-президентом Международного суда сроком на три года.
В чем сила, сестра?
Блог автора в Telegram
С помощью архивной «машины времени» мы вновь попадаем на 100 лет назад, в 1924 год. О чем писали в рижской еврейской газете «Народная мысль» в феврале?
Статья «Еврейская забастовка» рассказывает об идеях влиятельного немецкого журналиста — еврея Максимилиана Хардена.
Стефан Цвейг характеризовал его так: «Харден — вовлеченный в политику самим Бисмарком, который охотно использовал его как рупор или громоотвод, — свергал министров <…> заставлял каждую неделю в ожидании очередных нападок и разоблачений дрожать кайзеровский дворец; но все же личным пристрастием Хардена оставались театр и литература».
В годы Первой мировой войны Харден отошел от идей прусской имперскости, которыми ранее был захвачен, и вернулся к еврейским проблемам. Он был ошеломлен ростом антисемитизма, а в 1922 году и убийством друга, министра иностранных дел Веймарской республики еврея Вальтера Ратенау. Через полгода после этого убийства покушение состоялось уже и на него самого.
Убийцы Ратенау утверждали на процессе, что этот министр на самом деле один из «300 мудрецов сионских», губитель Германии, а они, соответственно, ее спасители.
Итак, предложение Хардена заключалось в следующем: евреям следует дистанцироваться от антисемитского окружения и жить своей жизнью во всех сферах — экономической, образовательной, культурной и т. д. Форма, в которой он предлагает это сделать, известна нам под названием «апартеид».
За прошедшие 100 лет мы увидели в действии эту систему со всей ее порочностью, проистекающей из того, что одна из сторон становится доминантной и решает, чего и сколько достанется другой стороне, угнетенной. Любопытно, что в случае с Харденом инициатива исходит от потенциально угнетенной стороны. Но в 1924 году порочность апартеида еще не была очевидна. Несколько десятилетий эта система функционировала впоследствии в ЮАР, демонстрируя свою бесчеловечность. Впрочем, то, что пришло ей на смену, оказалось не лучше. Практического значения идея Хардена в 1920-х годах иметь не могла, но она отчетливо демонстрировала растерянность и даже отчаяние еврея-интеллектуала перед нарастающей волной антисемитизма в Европе.
Знакомый нам автор Иосиф Шехтман представлен статьями «По еврейскому образцу» и «Господин Винниченко». Первая из них о том, как сообразительные палестинские арабы, несмотря на свои антисионистские декларации, заимствуют у сионистов технические, экономические и административные новации. Разумеется, в этом нет ничего плохого: на то и прогресс, чтобы все пользовались его плодами. «Господин Винниченко» — об украинском политике, в прошлом голове Украинского национального совета и директории. Шехтман акцентирует внимание на его «еврейской» политике.
Спустя 100 лет мы видим развитие обоих сюжетов. Арабы все-таки сделали выбор в пользу антиизраильских лозунгов, а из заимствований и подражаний у них остались только военные технологии, производство вооружений и организация армейских подразделений, предполагающая всеобщую мобилизацию в ущерб самим себе. Сейчас этот ущерб приобрел уже катастрофическую форму. Материал о Владимире (Володимере) Винниченко драматичен иным образом. Интеллигент, писатель и драматург, спустя 100 лет окруженный ореолом борца за украинскую государственность, фактически получает от Шехтмана наименование палача еврейского народа. Да, Винниченко не отдавал бесчеловечных приказов и даже возмущался Петлюрой, которого называл истинным виновником погромов. Он старался разрешать конфликты миром, не огорчать читателей и не давать в газеты подробностей о погромах. При этом он мягко упрекал евреев в том, что они мало борются за украинскую государственность. Из чего вроде бы вытекало, что гнев «патриотов» почти законен и почти оправдан. Шехтман же, разоблачая ложь Винниченко, вслед за Жаботинским напоминает о содержании понятия «ответственность». Можно быть обаятельным и талантливым человеком (хотя к литературным талантам Винниченко Шехтман относится иронично), но, занимая государственный пост, приходится нести связанную с этим ответственность как за свои действия, так и за бездействие.
Более известным политиком в сравнении с Винниченко можно назвать Томаша Масарика, первого президента Чехословацкой республики. О нем бытует анекдот: в беседе Масарика с пражским раввином прозвучало что-то вроде: «В нашем чехословацком государстве все так и остались чехами, словаками, немцами, венграми, поляками, русинами со своими традициями, амбициями и претензиями друг к другу; и только евреи — настоящие чехословаки».
Трудно сказать, было ли так сказано и кем именно. Гораздо нагляднее об отношении Масарика к евреям свидетельствуют его слова, записанные с протокольной точностью Карелом Чапеком в «Беседах с Масариком»:
«Евреев я боялся, верил, что им требуется кровь христиан, и поэтому предпочитал сделать крюк, лишь бы не проходить мимо их построек, еврейские дети хотели со мной играть, поскольку я чуть говорил по-немецки, но я отказывался. Лишь позднее более или менее примирился с их существованием. Это произошло в реальном училище (Масарику в то время было от 11 до 14 лет. — Ред.) <…> Пока мы проказничали в трактире и выкидывали всяческие глупости, исчез один наш одноклассник, еврей, он выбежал во двор, я — за ним, из любопытства, а он встал у раскрытых ворот и, повернувшись лицом к стене, кланялся и молился. Мне стало стыдно: вот иудей молится, а мы шалим себе. У меня не умещалось в голове — как это: иудей молится так же горячо, как и мы, и не забывает о молитве даже во время игры… Вы понимаете, я всю жизнь стремился не быть несправедливым к иудеям, поэтому распространялось мнение, что я их поддерживаю, держу их сторону. Когда я преодолел в себе этот народный, бытовой антисемитизм? Чувством, дружок, наверное, никогда, только разумом, ведь родная мать поддерживала во мне суеверие христианской крови».
Этот комментарий несколько великоват в сравнении с заметкой о заслугах Масарика в сохранении еврейских школ. Сама заметка, между тем, весьма важна. Тем более что рядом мы видим материал о положении еврейских школ и библиотек в России: достойные люди, ученые, в том числе нисколько не евреи — великий индолог Сергей Ольденбург, лингвист Николай Марр и другие, — смиренно просят наркома по делам национальностей Сталина такие школы сохранить. Успеха этот меморандум не имел.
О еще одном «еврейском проекте» в России. Статья Певзнера «Советский блеф» рассказывает о планах по созданию еврейской автономии в Крыму. Автор не верит в этот проект и сожалеет, что в него уже вложено много сил и средств и будет вложено еще больше.
Через 100 лет мы знаем и о том, что вопреки скептицизму автора дело пошло, и о том, что в полном соответствии со скептицизмом автора кончилось оно ничем.
Статья Певзнера «О еврейском анекдоте» на фольклористов произведет одновременно грустное и потешное впечатление, серьезно к ней вряд ли отнесутся. Дело в том, что так называемые еврейские анекдоты — жанр, в сущности, русского фольклора наряду с анекдотами «кавказскими», «чукотскими», «украинскими» и т. д. Так не только у нас: еврейские анекдоты во Франции или Германии, например, также составляют часть французского или немецкого фольклора. Вообще, что касается еврейского фольклора, существует радикальное мнение, что у евреев фольклора быть не может, поскольку отсутствует социальная база для его бытования: нет совместных сезонных сельскохозяйственных работ, на праздниках исполняются канонические тексты, песни при детальном рассмотрении оказываются авторскими… Это, конечно, преувеличение, и за последние 100 лет фольклористы накопили немалый материал, причем сборник анекдотов Раймона Гейгера, о котором идет речь в заметке рижской газеты, сыграл положительную, хотя и несколько курьезную роль в становлении еврейской фольклористики.
Еще один материал Певзнера, «Еврей-бонапартист», — статья в жанре некролога о бойком французском журналисте еврейского происхождения по имени Артюр Мейер, с которым при его жизни автор много полемизировал, но смерть примирила их. Их — но не их убеждения. Мейер и подобные ему были во Франции больше французами, чем сами французы.
Артюр Мейер — пламенный монархист, французский националист с лозунгом «Vive la belle France!» на все случаи жизни, антидрейфусар («Пересмотр дела позорит наш уважаемый генштаб!»). Однако после его смерти Певзнер, не поступаясь убеждениями, воздает должное оппоненту, с грустной улыбкой отмечая: страстность и эмоциональность Мейера, уж конечно, напрямую связаны с его еврейским происхождением.
И опять к некрологам. О каком еще недавнем покойнике могли написать в феврале 1924-го? Статья под названием «Об одной из творимых легенд» камня на камне не оставляет от выдуманной версии «завещания Ленина», где будто бы предписано было истребить всех евреев. Пристрастие прессы к дешевым сенсациям уступает здесь место анализу на основе эмпирических и статистических данных.
Статья «О евреях в русской прессе» своим названием перекликается с полемикой Чуковского и Жаботинского 1908 года о евреях в русской литературе. На самом деле это «литературная справка» — о том, что знаменитый Василий Розанов, в собрании сочинений которого, условно, есть том положительных текстов о евреях и два тома отрицательных, в 1918 году написал некий хвалебный текст о роли евреев в русской литературной критике. Автор замечает, что пять лет как ушедший уже к 1924 году Розанов, в новой России оказавшийся «меж небом и землей», никуда не примкнувший и не приткнувшийся, переосмысливая старую, ушедшую Россию, будто бы открыл, что еврейские публицисты делали нужное и полезное для русской культуры дело.
По живости острого ума, по огненности боевого темперамента, по яркой образности стиля, по меткости едких парадоксов — Максимилиан Харден выдающийся публицист еврейской школы. Нет надобности знать, что фамилия Хардена — Витковский, чтобы в авторе руководящих статей Zukunfi угадать еврея, ближайшие предки которого жили в гетто и изучали Талмуд. Белокурый немец и даже немец-брюнет по-иному талантлив; думает не так, не так чувствует и не так пишет. От других еврейско-немецких публицистов — и от многих русско-еврейских — Харден отличается не столько блеском таланта, сколько смелостью независимых суждений и дерзостью манеры письма. В нем очень много того, что в обывательском плане оценок определяется хорошим еврейским словом «хуцпе». Харден безукоризненный германский патриот, но Б-же мой, каких только горьких правд о немцах и Германии не наговорит он им в лицо, когда раздражен действиями германского правительства или настроением немецкого общества! Беспощадно, зло, с редким мужеством он разоблачает язвы отечества и в страстных, колючих, презрительных тирадах клеймит то лицемерие, то тупость, то заносчивость своих соотечественников. Никогда не подслащивает он своих пилюль. Не унижаясь до приторной риторики показного патриотизма, не оглядываясь на соседа-немца — не заподозрит ли он, мол, мою любовь к Германии? — Харден пишет то, что думает и чувствует, что подсказывает ему его темперамент и ум. Эта гордость, это полное утверждение своей личности часто мирили читателя с резкостью Хардена, иногда чересчур субъективной. Воистину, слишком уже часто другие еврейские писатели стараются демонстрировать без нужды свой патриотизм!..
Будучи публицистом еврейской марки, Максимилиан Харден никогда, однако, не был публицистом-евреем. Если не ошибаюсь, он время от времени разражался репликами, в которых мнительные евреи имели некоторое основание обнаруживать признаки «антисемитизма». Мнительные евреи, конечно, иногда ошибаются, но Харден, во всяком случае, долгое время был совершенно чужд еврейству, никогда открыто себя с ним не связывал и в его битвах не участвовал. По прихоти истории интерес Хардена к еврейским делам пробудился под республиканским режимом, формально давшим германскому еврейству всю полноту гражданских и политических прав! Убийство Вальтера Ратенау, покушение антисемитских хулиганов на него самого столкнули Хардена с антисемитизмом лицом к лицу и открыли ему глаза на многое, чего он раньше не замечал или не желал заметить… Теперь талантливый памфлетист охотно делится с собеседниками своими размышлениями о германо-еврейских отношениях.
На будущее германского еврейства Харден смотрит мрачно. Народ настолько отравлен юдофобской агитацией, что много лет пройдет, прежде чем в нем пробудится здравый смысл.
«Антисемитизм в Германии, — говорил он на днях сотруднику лондонского The Jewish Guardian, — сделался профессией, как биржевое маклерство или портняжество. Сотни, тысячи людей зарабатывают себе этим свой хлеб. Если у вас есть подходящее дарование, профессия эта нетрудная…»
«Агитация против евреев не только несправедлива: патриотизм немецких евреев выше всякого упрека, а в рядах боевой армии евреи были пропорционально представлены сильнее немцев; она — черная неблагодарность: услуги, оказанные евреями Германии, огромны. Подумайте только о том, что еврейский мозг сделал для Германии во время войны! Вспомните о блестящих хирургах-евреях, о людях, подобных химику Габеру, научные открытия которого спасли немецкое земледелие. И в награду за это жизнь евреев в Германии сделали невыносимой! Нигде не обеспечены мы от ругани и оскорблений. Эйнштейн должен был покинуть Германию потому, что самая жизнь его была там в опасности!..»
«Говорят, что ответственность за агитацию падает на безответственное меньшинство немецкого народа. Но что сделали ответственные люди в Германии для того, чтобы положить ей конец? За исключением кардинала Фаулгабера, поднялся ли хотя бы один авторитетный христианский голос против этих безобразий…»
«Средство борьбы? Я могу предложить только то единственное средство, которое я вот уже несколько месяцев самым серьезным образом пропагандирую, — еврейскую забастовку. Пусть евреи воздержатся от всякой общественной деятельности и — поскольку они могут себе это позволить — от частной деловой инициативы и работы. Германия очень скоро почувствовала бы, что это значит, и, вероятно, приведена была бы в надлежащее чувство…»
Картина, нарисованная Харденом, верна не только для Германии. Антисемитизм сделался профессией во всей Восточной Европе. Всюду бессовестные агитаторы отравляют народное сознание ложью, клеветой и злобой. Всюду культурная и творческая роль евреев замалчивается или искажается. Парадоксальное средство борьбы, предложенное этим неистовым человеком, ни в чем не знающим середины, имеет поэтому общий интерес.
Еврейская забастовка! Я знаю, что подобные мысли приходили в голову не одному Максимилиану Хардену. В минуты отчаяния и гнева не раз у многих евреев возникал вопрос, не бессмыслица ли наше участие в жизни враждебного нам общества? Ведь очень часто мы ему гораздо нужнее, чем оно нам! Почти всюду, где мы живем массой, у нас хватило бы сил на вполне самостоятельное, замкнутое существование. Мы могли бы иметь свои собственный биржи, собственные банки, экспортные конторы и даже собственные международные рынки! Свои университеты, собственных профессоров и студентов. Свои собственные театры — директоров, артистов, зрителей. Свои собственные консерватории и филармонии. Свою печать, своих издателей. Бесспорный факт, что обособление нашей энергии, предприимчивости, работоспособности, капиталов и творческой воли очень быстро почувствовалось бы всеми как некое бедствие. Наш бойкот оказался бы несомненно чувствительнее того бессильного бойкота, которому нас пытаются подвергнуть в некоторых отсталых и малокультурных странах…
И все-таки какая бессмысленная мысль — еврейская забастовка. Только в минуту отчаяния и гнева может родиться она, чтобы через минуту померкнуть перед светом разума и совести…
Осуществима ли она? Можно ли побудить такое огромное количество индивидуумов слиться в едином порыве коллективного действия? Можно ли думать, что окажется в наличности столько смелой жертвенности, готовности к риску, фанатической последовательности, сколько их необходимо для грандиозного опыта перестройки живого, укоренившегося быта? Безразлично. Утопичности плана в практическом отношении мы тут касаться не будем. Ведь и война в известном смысле утопична, и все-таки через определенное количество времени мирные соседи в гипнозе страсти разрушают обычный строй жизни и бросаются друг на друга с когтями и зубами и грызут друг другу горло! Если речь идет о необходимой ссоре, можно теоретически признать пригодным самое фантастическое средство борьбы. Идея эта бессмысленна по другим, более глубоким и длительным причинам. Она в основе безнравственна. Она глубочайшим образом противоречит всем нашим представлениям о справедливом и должном. Она противоречит нашему живому ощущению человечества как чего-то цельного, единого, неразрывного. Наконец, она ведет к узаконению бессмысленного принципа круговой поруки. Если наше участие в жизни окружающего нас общества, как мы в этом глубоко убеждены, полезно и ценно и наше обособление для общества вредно — как могли бы из-за части враждебного нам населения бойкотировать все население?! Что же, Габеру, значит, следовало бы свое замечательное химическое открытие спрятать? Эйнштейну сделать открытый им секрет природы секретом еврейства? Крейслеру играть на его божественной скрипке только перед еврейской аудиторией?
Эти отдельные примеры с необычайной выпуклостью обнажают всю мизерность идеи обособления и бесплодность творчества в заколдованном круге. Только в стихии гармонического человечества расцветает всякий национальный гений и только координированным усилием всех народов может создаваться великая культура.
А средство борьбы с антисемитизмом? Существует только одно действительное и достойное средство. Быть сильными — морально, интеллектуально, материально — в пределах окружающего нас общества, в живом и деятельном сотрудничестве с друзьями нашими. Быть сильными, утверждать свое бытие во всем разнообразии форм и красок, защищать завоеванные позиции от негодных покушений и относиться с презрительным равнодушием к невежеству и злобе наших врагов. Быть сильными — вот наш первый долг перед самими собою…
С. Поляков (Литовцев)
№ 29 / с. 2
КИЕВ (ЕТА). В Коростеньском уезде были закрыты все тайные хедеры и все меламеды арестованы. Вместо хедеров были основаны советские школы с преподаванием по субботам и без еврейских предметов. Раввин города Коростеня созвал собрание евреев, на котором он в резкой форме критиковал деятельность евсекции. Евреи города перестали посылать в «реформированную» школу своих детей. После этого раввин и видные еврейские общественные деятели города были арестованы.
№ 29 / с. 3
МОСКВА (ЕТА). Группа русских и еврейских ученых и писателей во главе с академиком Ольденбургом обратилась к народному комиссару по делам национальностей Сталину с меморандумом, в котором указывается на нецелесообразность гонения на древнееврейский язык в России. В меморандуме высказывается мнение, что древнееврейский язык является «истинным языком еврейского народа», и перечисляются случаи закрытия в советской России древнееврейских школ, репрессий против учителей и сжигания древнееврейских библиотек.
В заключение авторы меморандума выражают уверенность в том, что древнееврейский язык будет допущен в школы первой и второй ступени. Помимо подписи Ольденбурга на меморандуме имеются подписи проф. Марра, литературного критика Гершензона, композитора Гнесина и поэта Давида Гоффштейна.
ПРАГА (ЕТА). Карпаторусские сионисты постановили в знак благодарности за заботы президента Масарика о древнееврейских школах вписать его имя в «золотую книгу» еврейского национального фонда. Как известно, президент чехословацкой республики в свое время из своих личных сумм ассигновал 10 000 крон на поддержку древнееврейских школ в Карпатской Руси.
№ 33 / с. 3
С парижского небосклона закатилась крупная звезда: умер редактор-издатель газеты «Голуа» Артюр Мейер. Если был в Париже человек, который представлял собою уже почти вымершую группу «парижан Парижа», лицо и имя которого были всем хорошо известны, то это, конечно, он — крупнейший журналист, бульвардье, неизменный посетитель всех великосветских салонов, всех генеральных репетиций, всех крупных аукционов, бегов и скачек, когда разыгрывались стотысячные призы.
Редактировавшаяся им в течение сорока лет газета имела небольшой тираж, ограниченный круг читателей. Но эти читатели любили свой орган, сохраняли ему верность в продолжение десятилетий, верили всякому слову, которое было в нем напечатано, слепо повторяли за ним все, что он ни говорил. Потому что «Голуа» — орган французских бонапартистов, небольшой группы лиц, до наших дней сохранивших наивную веру в возможность восстановления во Франции наполеоновской империи.
Артюр Мейер был еврей. Как случилось, что именно еврей сделался опорой и порт-паролем наполеонизма во Франции, — загадка истории и личной психологии этого незаурядного человека. Впрочем, с нами, евреями, история шутит шутки. Ведь был же в Пруссии глашатаем и теоретиком монархизма еврей Штааль. Уж на что, кажется, несладко жилось евреям в царской России, а вот гг. Бикерман и Г. Ландау в наши дни воспевают прелести русского самодержавия.
В одном надо отдать преимущество Артюру Мейеру перед его русско-еврейскими последышами: он никогда не был перебежчиком, не был раньше приверженцем демократического строя. Он как начал с проповеди идей абсолютизма, так и кончил этим. Последовательность и верность раз воспринятым убеждениям были основными чертами его характера. «Власть и порядок» — его неизменный девиз, и он думал, что осуществить его в состояли только империя.
Родился он во французской провинции, в Гавре, еще во времена Третьей империи. Пройдя среднее образование сначала в родном городе, потом в Париже, он поступил на юридический факультет. Война 70-го года застала его секретарем плебисцитарного комитета в провинции. Он пошел на фронт, а по заключении мира всецело отдался журналистике. В эпоху буланжизма он энергично поддерживал незадачливого кандидата в Наполеоны, но после провала авантюры резко порвал с буланжистами. В эпоху дела Дрейфуса он стоял в рядах противников пересмотра дела и был мишенью всей передовой прессы. Режим Вальдека-Руссо и сменивших его Комба и Клемансо имел в его лице ярого противника. Таким непримиримым врагом республиканского строя он и сошел в могилу.
И любопытный штрих: хотя в ряду врагов современной Франции он был самой крупной, самой авторитетной фигурой, к нему все относились с уважением. С мнением его мало считались, но лично его щадили. Он был противник лояльный, джентльмен, никогда не опускавшийся до низкой клеветы, гнушавшийся известных приемов бульварной прессы.
Привлекала к себе внимание и многим нравилась законченность его фигуры, цельность его характера. Всегда изысканно одетый, всегда неизменно серьезный, ровный в обращении, тонкий ценитель красоты, любитель искусства, он умел внушать уважение своим политическим противникам.
И другое, что весьма ценится французами: он был блестящий журналист и редактор газеты первостепенный. Ни одна парижская газета не велась так искусно, так литературно, на таком прекрасном французском языке, как его любимое детище, — «Голуа». Он жил только своей газетой. Жил при редакции, и секретарь будил его ночью, если при верстке номера случалась какая-либо оказия. Для газеты он забывал все на свете. В день его рождения одна родственница заехала в редакцию поздравить его. «Если хочешь кого-нибудь поцеловать, поцелуй Z-a, — заявил он ей. — Я занят, пишу статью». Чуть ли не последними его словами было распоряжение помощнику: «На два столбца Англию и о советах, и напомните такому-то, чтобы не очень длинно писал». Он преследовал своих сотрудников за длинноты. «Есть у вас время написать сжато», — было его обычное обращение к ним.
Республиканцы делали попытки привлечь его в свой лагерь.
«Нет, м. г., — ответил он однажды на подобное предложение, — я в свое время кричал: “Да здравствует император!”, потом кричал: “Да здравствует король!” Я не могу кричать: “Да здравствует республика!” — разве этого потребуют интересы Франции, но и тогда буду произносить это шепотом».
Органически цельный человек, он не мог изменить раз воспринятым взглядам. Хотя интересы родной страны превыше всего. Когда при наступлении немцев на Париж все, кто мог, бежали из столицы, он остался на своем месте. Даже германская бомба, упавшая в дом, занимаемый редакцией «Голуа», не побудила его сдвинуться с поста.
Женившись на представительнице старого французского рода м-ль Туреннь, он принял католичество. Как публицист, он прославлял католицизм и был во Франции верной опорой папской курии. Но он не был антисемитом и никогда не подавал руки грязным антисемитским листкам. В компании Дрюмона и преемников последнего его не видали. Он ушел от еврейства, но против еврейства не выступал. О неороялистах-антисемитах типа Леона Доде он отзывался с гадливостью.
Порвав с еврейством, он сохранил много еврейских черт. Свойственная ему темпераментность, публицистический жар несомненно говорили о еврейской крови в его жилах. Его благодушие в старческие годы, ровность характера вызывали в памяти сходные образы еврейских старцев, много повидавших на своем веку и научившихся относиться незлобиво к людским недостаткам.
Артюр Мейер был один из тех, кого еврейство от своих щедрот отдает другим народам. При жизни его евреи немало его ругали, ибо немало дурного причинил он нам. Я сам писал не раз резко о нем в дни дела Дрейфуса, когда молодым студентом корреспондировал отсюда в «Новый восход». Но смерть, даже противников, вынуждает быть объективным. Надо сказать правду: в стане врагов еврейской нации и демократизма Артюр Мейер был одним из лучших, и своей верностью империалистским идеям он своего еврейского происхождения не ронял.
С. Познер
№ 35 / с. 2
Профессиональные арабско-палестинские политики много и громко жалуются на еврейское засилье, на то вредное и разлагающее влияние, какое приносит с собой сионизм в страну. За все дурное и ненормальное, что происходит в Палестине, они делают ответственной еврейскую иммиграцию, ее органы, институты, методы работы, культурные, экономические, политические учреждения. От них все беды. Они — источник всех несчастий и разлагающего влияния на арабское население.
И в то же самое время арабско-палестинские политики — сами, быть может, того не замечая, — во всех отраслях жизни и деятельности буквально рабски перенимают все, что принес с собой сионизм в Палестину, прилежно копируют целый ряд органов и учреждений, с которыми они познакомились только через сионистскую работу в стране. С чисто примитивной восточной подражательностью они и не пытаются замаскировать еврейское происхождение этих своих начинаний, наивно копируя, в увлечение соревнованием, не только существо, но и форму, часто даже название сионистских институтов в Палестине.
Вот ряд характернейших примеров этого рода.
Популярнейший сионистский институт как в Палестине, так и во всем мире — еврейский национальный фонд. Арабы усердно подражают его методам и формам пропаганды. Палестинско-арабская делегация выпустила по образцу марок национального фонда свои собственные марки и усердно пускает их в оборот как могущественное средство пропаганды и денежных сборов. Тем же целям пропаганды служит выпущенная делегацией наподобие еврейских карт специальная арабская карта Палестины; на обороте ее напечатана карта арабского национального центра — Геджаса; на палестинской карте не отмечена ни одна из еврейских колоний, зато напечатан текст арабского национального гимна и целый ряд лозунгов типа «Арабы, это ваша страна. Берегите ее, не продавайте ее». Чтобы до конца скопировать все приемы национального фонда, арабская делегация выпускает теперь специальные кружки для сбора по образцу таких же кружек нацфонда.
Но подражание идет еще дальше. Вот уже почти два десятилетия существует в Палестине лес Герцля. Осуществляемая им благотворная идея облесения страны, до которой арабы не додумались в течение столетий, подвергалась со стороны арабских политиков ожесточенным нападкам. Ее трактовали как злокозненное сионистское измышление, как попытку под прикрытием невинного древонасаждения овладеть Палестиной. Теперь же недавно созданное Arab Economical Society само обратилось к арабскому населению с пламенным воззванием, призывая его к насаждению деревьев в стране. Общество заявляет, что экономическое положение Палестины не улучшится, пока не будут посажены минимум 20 миллионов деревьев — из них 10 миллионов оливковых (тоже подражание) деревьев. Во исполнение этого лозунга уже посажены в разных пунктах 500 000 деревьев. Общество надеется, что в течение будущего года число насаждений увеличится до 1 миллиона, и объявляет 1 февраля каждого года общеарабским днем деревьев по всей стране.
В области экономической арабы тоже с изумительной легкостью перенимают еврейские образцы. Я только что упоминал об Arab Economical Development Society. Это общество, даже по названию напоминающее соответствующие еврейские организации, лишь с заменой прилагательного Jewish прилагательным arab, — ставит своей задачей подъем хозяйства и образования арабского населения. Оно проектирует устройство банков, сельскохозяйственных и торговых предприятий, оказание экономической и культурной помощи феллахам и т. д. В своей деятельности оно всецело идет по еврейским стопам. Вот недавно еврейские колонисты заинтересовались табаководством, засеяли в одной только Иудее 600 дунамов под турецкий табак, созвали две конференции табаководов, — одну в Тель-Авив для Иудеи, другую в Явнеель для Нижней Галилеи. Арабы немедленно пошли по тому же пути. Арабское экономическое общество выпустило воззвание о важности посева турецкого табака и предложило всем интересующимся (у арабов засеяно под табак 3086 дунамов) оказывать помощь, подавать технические советы, информацию и т. д.
Все лозунги творческой сионистской работы в Палестине, с некоторым запозданием, подхватываются арабами. Вот созвали они по еврейскому образцу 4 февраля прошлого года экономическое совещание: программа дня его почти в деталях та же, что и на еврейских конференциях, того же типа, только с иначе направленным острием. На повестке вопросы о кредите, о пропаганде идеи облесения, о реформе налогового обложения, об улучшении школьного дела и т. д. При этом следует отметить одно характерное обстоятельство: наиболее усердно арабы стараются копировать именно те отрасли еврейской работы в стране, которые как будто особенно ненавистны арабским политикам. Возьмем концепцию Рутенберга: более страстных атак, чем арабы вели против этой «ненужной стране и дорого стоящей затеи», и представить себе нельзя. Теперь же, на последней конференции экзекутивы арабского конгресса с участием представителей с мест, выяснилось, что именно наиболее горячие противники концессии сами пытались организовать и заполучить в свои руки эту «ненужную затею». Участник конференции Амин-бек-эль-Талим из Сихема откровенно сообщил, что арабская делегация во время своего пребывания в Лондоне настойчиво пыталась учредить общество электричества, но правительство категорически заявило, что концессия бесповоротно отдана Рутенбергу. Оратор требовал, чтобы арабские городские самоуправления объединились и совместно возбудили ходатайство о разрешении городам самостоятельно устраивать такие же электрические станции, как проектирует Рутенберг. Ту же точку зрения развивал Омар-эль-Бетар, заявивши: «Арабы должны сами приступить к организации электрических и промышленных компаний».
То же и в культурной области. Центром культурных достижений наших в стране является Еврейская национальная библиотека. Арабы пытаются скопировать и этот наш национальный институт. Верховный мусульманский совет — политическое представительство мусульманского населения Палестины — постановил создать Арабскую национальную библиотеку, Библиотека будет состоять при построенной еще в 1917 году языковой академии. Эта академия находится около мечети Азза, в южной части территории бывшего храма Соломона, являющегося для мусульман всего мира после Мекки и Медины самым священным местом. Этим путем арабы надеются придать особый блеск и значение своей национальной библиотеке, дав ей возможность конкурировать с Еврейской национальной библиотекой.
Таких примеров подражания из конкуренции много. Они красноречиво свидетельствуют об одном: арабы из еврейских источников берут оружие для борьбы с евреями. Они жадно и механически перенимают у нас же методы работы, лозунги, учреждения. Даже в борьбе с нами они у нас же учатся европейским способам работы экономического и культурного развития. Уже хотя бы одним этим еврейское влияние оказалось значительным и полезным даже для арабских политиков. До настоящего времени большинство этих заимствований и подражаний осталось, правда, у арабов лишь декларативными, красивыми лозунгами. Занятые беспощадной борьбой с сионизмом, арабские «вожди наши» не удосужились осуществить в жизни и десятой доли тех полезных для арабского населения начинаний (банк, библиотека, облесение, поощрение табаководства), которые они пытались скопировать с еврейских образцов. Но тенденция будущего развития в этой области совершенно ясна: арабы у нас же будут брать оружие для соперничества и борьбы с нами.
И. Шехтман
№ 36 / с. 2
«…умирающий Ленин уже с омраченным сознанием завещал лозунги “истребить евреев” и “вести вместо
НЭПа ВЕП” (т. е. всемирный еврейский погром). В этом направлении ведется планомерная и энергичная пропаганда среди крестьянства и армии, и уже началось массовое бегство угрожаемого населения, в том числе и советских чиновников».
(Daily Mail — Vossische Zeitmng — «Руль»)
Это сообщение, конечно, выдумано от начала до конца. И при том выдумано весьма скверно. О нем даже нельзя сказать словами русифицированной итальянской поговорки: si nоn e vera e ben sowrato. Sowralo — очень скверно.
В самом деле, кто из ловких сотрудников английской газеты мог незаметно проникнуть во внутренние покои умирающего «красного царя» и, точно рассчитав часы его предстоящей смерти, подслушать завещанный якобы Лениным всемирный еврейский погром.
Где тот ловкий репортер, который сейчас же после смерти Ленина узнал даже, что «уже началось», и массы евреев, в том числе и советских чиновников, бегут из советской России. Простой довод против: если бы этот таинственный репортер был действительно так вездесущ и всеведущ, то он бы прежде всего знал одну простую истину, что западные границы Советского Союза уже давным-давно закрыты для каких бы то ни было беженцев, да еще бегущих массами, и при том с советскими чиновниками.
И потом, какая в самом деле магическая сила у Ленина. Двух недель не прошло, как умер человек и оставил будто бы завещание в стиле не вождя III интернационала, а Маркова II, как «уже началось».
На всем этом не следовало бы, пожалуй, даже и останавливаться, если бы не одно обстоятельство — что некоторые органы прессы распространяют подобного рода «информацию» не спроста, а вполне сознательно.
В целях более успешной борьбы с советской властью им нужно науськивать на нее, идя по линии наименьшего сопротивления.
А этот метод издавна, испокон веков, означал нажим прежде всего на евреев. Явная и скрытая антисемитская пресса всегда стремилась компрометировать либо советскую власть… евреями, либо евреев… советской властью.
Приемы при этом были самые противоположные.
«Советская власть — еврейская!» — неистово кричала явно антисемитская пресса, и осторожно поддакивала скрыто антисемитская, усиленно подчеркивая раскрытые псевдонимы Троцкого-Бронштейна и других. Но вот Троцкий оказался во главе оппозиции, оппозиция идет из коммунистических рядов красной армии; последней эмигрантская пресса усиленно (пока без всякого основания) приписывает антисемитские выступления, и… то, что Троцкий-Бронштейн и по происхождению еврей, забывается. Но Ленин. Он никогда евреем не был. Ну, значит, антисемит. Во всех явлениях советской жизни обязательно должна быть «еврейская изюминка». Этим приемом легче всего спекулировать на погромах и антисемитских инстинктах масс (и, увы, не только масс). Если советская власть в лице Ленина не еврейская, значит, она… погромная. Если Ленин в известных слоях русского народа популярен, надо симпатии к нему пустить по руслу антисемитизма. Так легче, психологически легче известным, ничем не брезгующим элементам бороться с советской властью.
В самом деле, не блестящая ли для заматерелого антисемита идея — Ленина, вождя коммунизма, еще недавно «продавшего родину жидам», но теперь оказавшегося у себя на родине героем толпы, представить в качестве самого обыкновенного погромщика-желторубашечника, завещавшего вовсе не всемирную социальную революцию, а всего-навсего «всемирный еврейский погром».
И эту лживую легенду пускает в оборот вслед за иностранными органами прессы, без каких бы то ни было примечаний, «Руль». Для чего? Может быть, в самом деле советская власть стала антисемитской. Может быть, вымышленная легенда прикрывает собой явление, которое в верхушке коммунистической партии свило себе гнездо.
Может быть, «завещание» Ленина само по себе выдумано, но могло бы иметь место. Ведь если бы такую легенду выдумали о Шмакове, мы все поверили бы.
А о Ленине — не верим.
Не верим, несмотря на то, что у советской власти есть действительно много грехов перед всеми народами советской России, в том числе и перед русским еврейством. Этот грех — главный и неискупимый в убиении национальной еврейской жизни.
В советской России подвергается жесточайшим преследованиям еврейская национальная культура — школа, литература, вообще какое бы то ни было творчество на древнееврейском языке. Это верно. Верно также, что евреи — единственная нация Советского Союза, которая не представлена теперь во II палате ВЦИКа (в Совете национальностей); верно, что вообще никаких национальных прав у еврейства советской России нет; нет не только национально-персональной, но даже и тени национально-культурной автономии. Верно и то, что в советской России нелегальная еврейская культурная работа, нелегальные еврейские школы, самообразовательные кружки молодежи, даже спорт и скаутизм «Маккаби» и Hascho-tner Hazo’tr сурово преследуются. В ряде тюрем в Москве, в Киеве, в Слуцке, Нежине и других местах, в глухих селах Сибири и Киргизии страдают теперь и члены «Ценре-Цион» и юноши из Союза сионистской молодежи, а в селах Донбасса — маккабисты совсем детского возраста. Да, все это верно. И против всего этого разгрома еврейского национального движения, против самого грубого растаптывания даже его молодых побегов надо протестовать всеми силами, всей мощью, на которую мы еще способны. Это верно. Но верно и другое — и это надо тоже твердо и ясно сказать. В советской России ведется борьба с еврейским национальным движением, но именно того примитивного зоологического погромного антисемитизма, который так усиленно стараются навязать ей некоторые эмигрантские круги и который так процветает у некоторых демократических «соседей советской России», у последней нет.
Советская Россия есть страна, где антисемитизм рассматривается властью как тяжелое преступление и где за одно только слово «жид» можно сесть (и при том довольно солидно) в «чеку».
Конечно, антисемитизм существует, и, может быть, загоняемый полицейским путем непосредственно под кожу, он по своим перспективам опаснее нынешнего видимого внешнего спокойствия. Но это — музыка будущего. Сейчас же никаких не только погромов, а просто антисемитских выступлений, в том смысле, в каком мы это знаем по опыту некоторых других стран, в советской России нет.
Как лицо, недавно приехавшее из России, этим вопросом специально интересовавшееся, я берусь это категорически утверждать. Лишь совсем недавно в Москве известный советский поэт Сергей Есенин за антисемитскую выходку, которую он позволил себе в пьяном виде в одном из московских трактиров, был осужден третейским судом, ошельмован затем советской прессой и очутился под фактическим бойкотом. О нем даже анекдот пошел по городу, что, встреченный у трамвая, он на вопрос о том, что делает, ответил: «Я подъевреиваю трамвай», так как боялся сказать «поджидаю». Это, конечно, только веселый анекдот, но в нем отражается в известной мере общественное сознание, которое советская власть стремится воспитать в том смысле, что антисемитизм преступен.
Я не берусь здесь предугадывать результаты этого «воспитания», которое ведется, к сожалению, обычными советскими приемами самого грубого террора и насилия и, несомненно, рано или поздно может дать, как всякий террор, прямо обратные результаты.
Но причина именно такой борьбы с антисемитизмом — общие методы борьбы, к которым вообще прибегает советская власть. Однако элементарная справедливость требует признать, что с погромами и антисемитизмом советская власть вела и ведет упорную борьбу. И еще одно надо к этому прибавить, что, может быть, сочувствие, которое некоторые проживающие в России евреи питают иногда к советской власти, имеет своим источником (а часто и единственным основанием) прямо противоположную практику в деле борьбы с антисемитизмом других держав (например, Польши), где есть и парламентаризм, и демократия, но где антисемитизм фактически покровительствуется свыше.
Ни советская власть в целом, ни ее вожди в частности прямым и открыто проявляемым антисемитизмом пока себя не запятнали.
И если некоторым органам прессы и нужно в еврейском вопросе подвести советскую власть под один знаменатель с Марковым II, то умысел другой тут есть: причина этой демагогически безответственно распространяемой легенды та, что Der Wimsch ist der Vater des Gedankens.
И. Фишер
№ 38 / с. 2
Широкая еврейская и нееврейская общественность знает о В. К. Винниченко очень немного. Большинству интеллигентной публики он знаком только как автор более или менее удачных повестей и драм. Кое-кто из близких к политике знает о том, что Винниченко подвизался и на политической арене, что он был в свое время головою (председателем) украинского национального секретариата (1917 год) и директором (1918–1919 годы). Более осведомленные прибавляют к этому, что года 3–4 назад он попытался было «сменить вехи» и перешел к большевикам, но потом, не поладив с ними, почел за благо уйти опять в эмиграцию. Это все.
Большего о г. Винниченко, собственно говоря, и нет особенных оснований знать. Фигура он не первостепенная и в своей литературной деятельности, и в политике. Тем более для еврейской общественности он — величина совсем, казалось бы, безынтересная. Так нет же. Господин Винниченко снедаем неистребимой жаждой гласности. И это своеобразное «влечение, род недуга» заставляет его касаться тем, которые ему по всем соображениям лучше всего было бы предать забвению: благо, их другие не затрагивают.
К числу таких щекотливых для г. Винниченко тем принадлежит еврейский вопрос. Всем ведомо, что г. Винниченко возглавлял собою украинский национальный секретариат и украинскую директорию именно в тот период, когда на Украине разыгрались жесточайшие еврейские погромы. И всякому a priori ясно, что некоторую долю ответственности за эти погромы г. Винниченко несомненно несет. Какую именно долю, в этом широкая публика, на счастье г. Винниченко, не разбирается. Но он этого счастья ценить не умеет и со странным упорством возвращается к этой теме, стараясь реабилитировать себя и возложить всю вину на других. Эти повторяющиеся попытки с негодными средствами заставляют и нас — нехотя — вернуться к теме о г. Винниченко и его роли в еврейских погромах на Украине. Если при этом г. Винниченко услышит несколько неприятных для себя фактов, которые он, по-видимому, считал похороненными в памяти современников, то он может пенять только на самого себя. Тu I’as voulu, Wolodimir Vinitschtnko!
Деятельность г. Винниченко в этот период украинско-еврейской истории протекала на моих глазах. Я был тогда близким участником и одним из руководителей еврейской политики на Украине: членом Центральной и Малой рады, был избран в Украинское учредительное собрание, был наконец членом высшего исполнительного органа еврейской автономии на Украине — еврейского национального секретариата, заведуя в нем отделом борьбы с погромами. В настоящий момент в моих руках находятся все материалы архива, посвященного истории погромного движения на Украине и в Белоруссии; в них имя г. Винниченко упоминается чаще, чем он бы этого хотел, — у еврейского народа хорошая память и много грамотных людей. Я думаю, что эта краткая личная справка и ссылка на источники достаточно легитимируют меня для суждения о г. Винниченко и его роли в еврейских погромах.
Отрицать, что именно в период его пребывания у власти Украина была залита еврейской кровью, г. Винниченко, конечно, не пытается. Но он решительно отказывается нести какую-либо ответственность за это и пытается взвалить всю вину за погромы на своего товарища по секретариату и по директории — на С. В. Петлюру. Он, Винниченко, — чище снега альпийских вершин, а злой гений — это Петлюра, который единственно и несет всю ответственность за попустительство погромам. Винниченко утверждает в своей книге «Вырождение нации», что «тщетно требовал у Петлюры кар для погромщиков» и что Петлюра в ответ на это заявлял ему: «А почему евреи не боролись с нами против гетманщины?» Он дает уничтожающую характеристику отношения Петлюры к евреям: «Я не хочу сказать, — пишет он, — что Петлюра имел особенную ненависть к евреям, нет, он был обыкновенный мелкий мещанин, с легким налетом “либерального” обывательского антисемитизма, “демократический обыватель”, который готов был “принципиально” признать евреев “такими же людьми”, как и все, готов был даже дать им “все права”, но у которого с детства засела вражда к этой расе. Обострение национальной борьбы и склонность еврейского пролетариата к большевизму также создали в душе этого “героя” свободу для этой антипатии… Он сам считал еврейство виновным в том, что среди них были большевики».
Эта характеристика во многом, может быть, верна. «Похоронить» Петлюру в еврейском сознании нетрудно. Но попытка Винниченко выставить одного Петлюру антисемитом, виновным во всех погромах, и этим выгородить себя, конечно, безнадежна. Ибо как раз в разгар погромов (декабрь 1918 — февраль 1919 года) Петлюра был фактически лишь военным руководителем армии. Непосредственного руководящего участия в политике директории он тогда не принимал. А именно политика директории была тогда глубоко лицемерной и антисемитской. Не только не делалось ничего реального, чтобы прекратить погромы и покарать виновных, но даже в области политических принципиальных объяснений, переговоров и декларации выявлялось самое недвусмысленное, хотя и косвенное, оправдание погромам и культивировался самый беззастенчивый большевистский навет на все еврейство.
Политическим же руководителем директории был тогда именно ее председатель — В. К. Винниченко. Он вел все переговоры с еврейским национальным секретариатом и еврейскими делегациями из погромленных пунктов. И именно ему (и отчасти Андриевскому) принадлежит большинство обвинений евреев в большевизме, в нежелании идти в украинскую армию и т. д., косвенно оправдывавших погромы. За еврейскую политику директории в погромные месяцы, конечно, в первую очередь ответствен г. Винниченко.
В первую очередь он счел нужным по примеру царской самодержавной власти надеть намордник на печать, которой запрещено было публиковать какие бы то ни было сообщения о погромах. Только случайно удавалось проскочить тому или иному сообщению о насилиях или погромах в еврейскую или даже украинскую печать. Под покрывалом этого вынужденного молчания погромная работа шла без всяких препятствий.
Тщетно протестовало малое еврейское национальное собрание в принятой 12 января 1919 года резолюции против этого превращения погромов в «государственную тайну». Тщетно указывал в заседании Киевской городской думы от 17 января гласный Суховых, что «погромы происходят под покровительством той тьмы, которой окружила себя директория, не давая ни печати, ни обществу говорить правду о том, что творится». Тщетно требовала 11 января от председателя директории, В. К. Винниченко, отмены этого запрета делегация еврейских и украинских социалистических партий. Винниченко ответил, что так как расследование этих случаев еще не закончено, то «неудобно» говорить о них в печати.
Отношение возглавляемой г. Винниченко директории к погромам было глубоко лицемерным и двойственным. Когда она перед лицом кровавого погромного разлива наконец увидела себя вынужденной прорвать пелену молчания и разразилась 11 января 1919 года воззванием (автором его тоже был г. Винниченко) по поводу погромов, то воззвание это составлено было так, что могло скорее оправдать и поощрить погромы, чем прекратить их. В нем повторялся тот же легкомысленно преступный трафарет об «отдельных анархо-большевистских членах еврейской нации, враждебно выступающих против трудового народа Украины и ее государственности». О самих погромах деликатно говорилось, что «в некоторых местностях Украины отдельные группы казаков совершают насилия над евреями». При этом по адресу самих казаков воззвание не находит ни слова осуждения. Оно не упоминало даже об их вине, перекладывая ее на «провокаторов-гетманцев, добровольцев и тех, что называют себя большевиками». Поскольку в воззвании содержалась угроза покарать за погромы — она была направлена не по адресу самих конкретных и установленных погромщиков, — а вот этих анонимных «провокаторов». Да и сама кара возвещалась не за погром, а за «оскорбление чести армии трудового революционного украинского народа». Вместо того чтобы призвать свою армию к порядку и борьбе с погромами, г. Винниченко в этом воззвании призывал «все демократическое еврейство бороться с отдельными анархо-большевистскими членами еврейской нации», которые «вовлекают украинцев, искренних защитников всякого трудового народа, в тяжелые недоразумения с еврейской не анархо-большевистской и верной украинской государственности демократией».
Неудивительно, что это иезуитское воззвание вызвало глубокое возмущение еврейской общественности. Малое еврейское национальное собрание в принятой 12 января резолюции квалифицировало эту декларацию г. Винниченко как «абсолютно неудовлетворительную и способную внести еще большую тревогу в среду еврейского населения». Так оно и было. Ибо эта «противопогромная» декларация послужила для погромщиков лишь теоретическим оправданием и косвенной санкцией их действий.
Сам г. Винниченко, впрочем, не скрывал тогда, что он разделяет многие из настроений погромной украинской армии, и не стеснялся открыто повторять те самые антисемитские упреки, которые он вкладывает теперь в уста Петлюры.
Когда 10 января бердичевская делегация в составе городского головы Д. Липеца, председателя Украинского национального союза в Бердичеве Полотая и представителей украинских и еврейских социалистических партий была принята председателем директории В. К. Винниченко и доложила ему об имевших место кошмарных событиях, В. К. Винниченко вместо негодования по поводу происшедшего и обещания покарать виновных начал с того, что «произнес длинную речь об обязанностях еврейской демократии в борьбе против большевизма». При этом Винниченко сделал то же заявление, которое он приписывает Петлюре: «Ни один еврей не явился на мобилизацию». И хотя тут же, на месте, члены делегации рядом фактов опровергли это утверждение (М. Рафес заявил, что в Коростышеве, Вол. губернии, на мобилизацию явилась вся организация Бунда, но не была принята; М. Шац сообщил, что и в Ромнах, Полтавской губернии, явилось много евреев, но их отказались принять в армию; Н. Гергель заявил, что в Черкассах, Киевской губернии, вступили в украинскую армию 400 евреев), Винниченко остался при своем и косвенно мотивировал погромы тем, что евреи не выявили своего отношения к украинской республике.
Чтобы соблюсти «аппарансы», г. Винниченко, впрочем, считал иногда нужным «успокоить» еврейские депутации и давал им категорические обещания расследовать погромы и наказать виновных. Все эти обещания неизменно оказывались ложью.
В. К. Винниченко торжественно заявил 9 января 1919 года депутации украинских и еврейских общественных деятелей, что герой учиненного 2 января погрома на станции Бахмач сотник Ангелл арестован, банда его разоружена, а он будет расстрелян. Такое же заверение дано было 10 января депутации, состоявшей из городского головы Бердичева Д. Липеца, губернского комиссара и пяти представителей политических кругов. Это заявление оказалось ложью. Ангелл не был не только расстрелян, но и арестован не был. Он лишь на время скрылся и уже в начале апреля того же года вновь всплыл на Полтавщине и продолжал свою погромную деятельность (13 июня погром в Прилуках, потом в Ичне Черниговской губернии). Имеются даже данные о его дальнейшей связи с Петлюрой. В тот же день, 9 января, принимая делегацию из разгромленного Бердичева, г. Винниченко заявил, что «следствие немедленно будет назначено, виновники будут наказаны, дальнейшие погромы будут прекращены». И здесь г. Винниченко солгал. Следственная комиссия, правда, была назначена, но так и не выехала на место погрома. Виновник погромов в Бердичеве и Житомире атаман Палиенко был, правда, впоследствии арестован, но не за погром, и уже через три недели вновь освобожден. Того же, что не были «прекращены дальнейшие погромы», не станет отрицать и сам г. Винниченко.
Этот перечень «подвигов» г. Винниченко можно было бы продолжать до бесконечности. Только вряд ли стоит. Сказанного более чем достаточно, чтобы установить его истинную роль и его подлинный облик. Господин Винниченко понадеялся, что перед громкой погромной славой Петлюры померкнут его собственные скромные заслуги на погромном поприще, — напрасно. Петлюра сам по себе, и Винниченко тоже сам по себе. Евреи — народ грамотный, и память у него хорошая. Все, что нужно, мы запомнили и записали. Колоть глаза мы этими записями пока никому не намерены. Но не нужно нас и провоцировать и развязными руками трогать наболевшие раны. Господин Винниченко не понял этого — пусть не пеняет, если мы воскресили кое-что из его «добрых» дел. Может быть, это отобьет у него охоту впредь оказывать нам честь и «заниматься еврейским вопросом».
И. Шехтман
№ 39 / с. 2
Раймон Гейгер, выпустивши уже несколько книг по еврейскому фольклору, составил сборник еврейских анекдотов. Книга издана издательством «Нувель Ревю Франсез», самым популярным, можно сказать, и передовым во Франции. Ревностный исследователь собрал в ней 258 анекдотов разного происхождения и разных времен. Часть, наиболее слабая, родилась несомненно на французской почве и представляет собой любопытный образчик приспособления еврейского народного ума к местной, чуждой ему по духу, обстановке. Большинство — восточноевропейского происхождения, и многие из них хорошо известны всем, кому пришлось жить среди еврейской массы. В передаче на французский язык они, конечно, многое теряют в своей непосредственности, стилистическом одеянии.
Перечитываешь этот сборник, и невольно в уме возникает вопрос: что составляет особенность литературного безымянного произведения, именуемого «еврейский анекдот»? Что таковой жанр существует, существует вполне самостоятельно, так что его нельзя смешать ни с каким другим ему подобным, этого доказывать не приходится. Непреложным кажется и другое, а именно, что еврейский анекдот пользуется наибольшей популярностью, лучше анекдотов других народов. В таком случае что в нем стяжало ему всеобщее внимание не только среди евреев, но и в нееврейской среде?
Я оставляю в стороне всю ту категорию еврейских анекдотов, в коих происходит словесная дуэль между евреем и христианином или магометанином и где еврей всегда выходит победителем. Этого рода апологетическая словесность свойственна всем народам. У нас она занимательнее, быть может, чем у других, потому что к данной основной теме примешиваются постоянно иные элементы, коими еврейский анекдот именно и силен.
К тому же надо сказать, что отнюдь не всегда еврей-герой выводится в анекдоте привлекательным. В анекдотах назидательного характера — скрягой, мошенником или лгуном, который несет наказание за свои проделки, выводится тоже еврей, как в анекдоте апологетическом. И анонимный автор не щадит в таких случаях. Например:
Еврей пошел на консультацию к знаменитому врачу. Предварительно он справляется о том, сколько надо ему уплатить за визит. Ему говорят, что за первый визит сто франков, а за последующие по пятидесяти. Тогда, войдя в кабинет врача, он прикидывается старым знакомым: «Это снова я, доктор». Доктор делает свое, но, сообразив уловку клиента, берет пятьдесят франков и говорит: «У вас никаких перемен. Вы будете принимать то же, что я прописал вам в прошлый раз».
Еврейский анекдот охотно высмеивает глупость, несообразительность людскую. Объектом в таких случаях берется тоже еврей, и это нисколько не смущает неведомого сочинителя. Например:
Два еврея, гуляя по полю, натолкнулись на речку и сняли сапоги, чтобы перейти ее. «Какие у тебя грязные ноги!» — воскликнул один. «Не тебе говорить, — отвечает другой. — У тебя еще грязнее». «Да, но я на двадцать лет старше тебя», — последовал ответ.
Конечно, в анекдоте в таких случаях идет речь о еврее не потому, что еврею как таковому свойствен отмечаемый анекдотом порок или недостаток, а потому, что народное творчество всегда заимствует своих героев из окружающей среды. Здесь «еврей» равносилен понятию «человек».
Еврейский анекдот характерен по своему построению. Он никогда не договаривает вложенной в него мысли до конца. Слушателю или читателю предоставляется самому сделать из него логический вывод, и чем этот мыслительный процесс сложнее и тоньше, тем больше вознаграждается правильно проделавший его за свой труд. Вот один из множества образчиков:
Еврей, находившийся в тяжбе с кем-то, должен был уехать по делам и просил своего адвоката протелеграфировать ему об исходе процесса. Адвокат прислал ему телеграмму: «Дело справедливости восторжествовало». Еврей немедленно ответил ему депешей: «Подавайте апелляцию».
Сколько меткости в этой коротенькой фразе! Или вот другой:
Царь на смотру обходит ряды солдат и задает вопросы. «Тебя как звать?» — «Иванов, В. И. В!» — «Немца убьешь?» — «Так точно, В. И. В!» — «А тебя как звать?» — «Петров, В. И. В!» — «Немца убьешь!» — «Двух убью, В. И. В.» Тогда еврей, стоящий рядом, обращается с вопросом к царю: «Значит, я могу уйти, В. И. В?»
Восстановите ход мыслей, бывший у этого догадливого еврея, и вы невольно рассмеетесь.
Еврейский анекдот ведет свое происхождение, думаю я, из ешивы. При занятиях Талмудом наставник давал ученикам разрешать логические задачи применительно к пройденному курсу или отделу курса. За правильное решение воспитанник награждался тем, что в простой на вид формуле находил глубокий и остроумный смысл. Изучение Талмуда шлифовало ум, утончало мышление. Для построения силлогизма не требовалось приводить все предпосылки. Прием умозаключения «а фортюре» свойствен только талмудической логике. Талмудическое происхождение характерно для еврейского анекдота, составляет его силу, его отличительную черту.
Но талмудический метод мышления имеет и свою обратную сторону — то, что мы называем беспредметной логистикой, игру понятиями, лишенными всякого содержания. Анекдот, метко подмечающий все человеческие слабости, безжалостно высмеивает эту наклонность еврейского ума. Привожу любопытный пример:
Еврей собирается идти по делу и говорит жене: «Слушай, Сара, я хочу пойти, а, кажется, сейчас начнется дождь. Может, мне взять зонтик?» «Возьми зонтик», — отвечает та. «Да, но, если дождя не будет, зачем мне брать зонтик? Я оставлю его дома и возьму палку». «Хорошо, оставь зонт и возьми палку», — говорит та. «Но ведь смотри: небо обложено тучами, я весь промокну, если пойдет дождь. Я оставлю палку и возьму зонт». — «Да, оставь палку и возьми зонт». — «Ты права. Но как будто проясняется. Я возьму не зонт, а палку». «Б-га ради, — взмолилась жена. — Бери палку и оставь зонт». «Иди к черту! — рассердился еврей. — То ты говоришь: бери зонт, то бери палку. Имей дело с женщинами! Я не возьму ни зонта, ни палки. И никуда не пойду».
Или другой анекдот:
Два еврея зашли в ресторан, и один, угощая другого, кладет ему на тарелку меньшую рыбу. «Как тебе не стыдно, — говорит ему приятель. — Ты меня угощаешь и даешь мне меньшую рыбу». «Разумеется, — отвечает тот. — Ведь если бы ты угощал меня, ты дал бы мне большую. Чего же ты жалуешься? Я делаю то же самое».
В книге Гейгера собрано много остроумных вещей. И хотя не все в ней равноценно, она потому еще заслуживает внимания, что, как мне кажется, еврейский анекдот попадается все реже и реже. Теперь не так часто встречаешь мастеров еврейского анекдота, людей, которые к каждому случаю в жизни имели всегда про запас подходящий анекдот. А было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь, собрав всю имеющуюся литературу по данной области, занялся ее научной обработкой. Такое научное произведение явилось бы вкладом в изучение психологии нашего национального творчества.
С. Познер
№ 41 / с. 2
Не так давно в Берлине в издательстве Гутнова вышла книжечка писем В. В. Розанова к Э. Голлербаху. Среди этих писем есть одно, помеченное 26 октября 1918 года. В нем Розанов по совершенно случайному, хотя очень характерному для быта подсоветского гражданина поводу касается вдруг роли евреев в русской литературной критике. Взгляд, который высказывает Розанов по этому вопросу, нельзя не признать неожиданным!.. Правда, отношения у Розанова с иудаизмом были не менее сложные, чем и с христианством. И вообще Розанов не из тех писателей, которые считают себя связанными не только с мнениями каких-либо авторитетов, но и с собственными раньше высказывавшимися мыслями. И едва ли тут дело в каком-либо хамелеонстве Розанова. Правда, в этом хамелеонстве его часто обличали, и даже одно время его называли «пегим публицистом». Но розановская душа — такие потемки, что разобраться в ней с помощью столь упрощенных приемов едва ли возможно. Мы, впрочем, вовсе и не имеем в виду разбираться в «розановщине». Это работа сложная и нас не касающаяся. Нам хочется просто привести отзыв Розанова о еврейском влиянии в русской литературной критике как любопытную литературную справку.
Интересно прежде всего то, что Розанов писал письмо, о котором идет речь, уже в большевистское время — в 1918 году, но было бы совершенно неосновательно искать в высказанных им мыслях признаки того, что он хочет замести след своих старых грехов против еврейства. Грехов этих у Розанова было достаточно, и они были слишком на памяти у всех… Стоит вспомнить, что за свои статьи по делу Бейлиса Розанов быль судим публично в петербургском Религиозно-философском обществе (членом которого состоял); был осужден им и исключен из этого общества.
Помнится, Розанов явился на это заседание общества сам и привел с собой одну из своих дочерей — девочку-подростка. Пришел, и высидел, и выслушал все резкие речи о себе, а в речах этих подчас были и крайне оскорбительные выпады. Жуткая это была картина. Но Розанов как будто находил в этом суде какое-то наслаждение для себя. А впрочем, кто его знает: мы ведь обещали не проникать в душевные глубины его, в «розановщину»…
Но ни в какой связи с этими историями не стоит письмо, которое Розанов писал в октябре 1918 года. Надо думать, что в этот момент Розанов мог совершенно забыть, когда и что он писал о евреях и еврейском засилье.
Заговорил же он в этом письме о русской литературной критике и евреях по такому поводу. Жил он тогда в Сергиевом Посаде и явно бедствовал. Вставши утром, он занялся тем, что стал отыскивать в одной лежанке остатки окурков и — рассказывает Розанов — «едва начал раскапывать мусор, как попал на статью: В. Ветлугин: “Н. Абрамович: Улица современной печати”». Ветлугин, поясняет Розанов, это я, в «Колоколе», кажется, или прошлый год, или года два назад. Абрамович — как и все евреи (заметьте, обратите внимание!) кроме «мелочей» и «глупостей» печати, кроме «крохоборства» ее, делают в литературе русской положительно самое лучшее, самое нужное дело. И вот далее идет страниц 10–12, посвященных этой теме.
Видно, что, случайно напав на нее, Розанов обрадовался поводу и с горячностью спешит высказать свои мысли, вероятно, бродившие в нем давно (может, и в те дни, когда он писал в «Новом времени» свой дикий вздор по делу Бейлиса). Розанов начинает с дифирамбов по адресу А. Л. Волынского. «Этот Флексер, — пишет он, — первый предпринял колоссальную работу переработки русской критики, которая с 80–90 гг., заняв еще с 60-х, да, пожалуй, и с 40-х гг. (Белинский) через Добролюбова, превратилась в лице Скабичевского, Шелгунова, отчасти Н. Михайловского, положительно в хулиганство, “сад терзаний” (или мир пыток в китайском дворце) русской литературы» . Резко, в самых бранчливых выражениях, охарактеризовав затем русскую радикальную литературу и критику, Розанов продолжает: «Ну вот эту гадость устранить или (то же самое) эту совершить правду решил сухой, черствый Флексер для совершенно чужой ему русской литературы. Он, который и назвал себя “Волынским”. Вот вы и судите и осуждайте евреев. Нет, батюшка, с евреями надо “погодить”. Еврей — он именно святой, он часто — бесталанен, неумен. Ум и “умы” евреев решительно и до смешного преувеличены, но он именно “святой”, и не в русских вовсе, а именно в евреях зарыта “правда”… Нужно вам сказать одну тайну, с изумлением мною прочитанную в еврейском молитвеннике, что “Библия начинается с каких-то первых пяти слов”, коих — если у них сложить только первые буквы, то эти “первые буквы” образуют собой новое слово (т. е. уже сокровенное, скрытое как бы акростихом, — “Правда”). Вот как, батюшка, начинают ноуменальные народы с ноуменальным в истории призванием. Ведь еще когда Библия-то написана… И вот Флексер-Волынский, принимая на имя свое, на судьбу свою в литературе весь ад насмешек, проклятия, злобствования, совершил эту библейскую, эту (сокровенно-акростихальную) правду — для русской литературы. Потом пришел благородный Гершензон — с “образами прошлого”, с великолепными изданиями Киреевской и Чаадаева, вообще со всей своей изумительной и многолетней работой на пользу русской литературы, потом Венгеров, чистый и благородный труженик по библиографии, Лернер (“Труды и дни Пушкина”) и, наконец, Айхенвальд, который — хоть и тяжело в этом сознаться русскому — написал все-таки прекрасные “Силуэты русской литературы” и положил “прямо в лоск” — благодаря изяществу article “первого мерзавца русской критики” Белинского. И теперь, теперь, действительно за славу и за честь — нет, лучше — за пользу, русской литературе принесенную, — Бог дал им “корифейство” в критике, т. е. в “горже” (проход, дыра в осаждаемой крепости — стратегическое понятие) ее. “Евреи первенствуют”, безусловно, абсолютно, именно в улице, именно в критике. Но чем? Трудолюбием и добросовестностью (как и в торговле, как — в сущности — везде)…
…И вот я нахожу свой фельетон об Абрамовиче в печке. Абрамович сделал, и как-то доканчивающе сделал, конец всей этой очищающей еврейской работе над русской литературой. Он занялся не Тургеневыми и Герценами, а попроще и понужнее — улицей, именно печати, потому что литературы нет, а есть “Русское слово” и “Новое время”. Есть Амфитеатровы и Ольдоры… Ну, вот я и нахожу это в печке и с изумлением и ужасом вижу, что она истоплена первой осенней топкой, и сколько же там было моих фельетонов?..» (Письма, 7, стр. 110, 117, 119, 120).
Таково это письмо, с такими дифирамбами по адресу евреев, боровшихся в русской литературной критике против нигилизма и радикализма. В 1918 году восхвалять эту борьбу против нигилизма не значило, конечно, приспособляться к господствующему курсу и модным настроениям. Да и остальная часть письма, где Розанов с горечью говорит, что «Россию подменили, и она теперь горит чужим огнем и светится не русским светом», — все это доказывает, что Розанов отнюдь не приспособлялся ни к кому и ни к чему в данный момент. Тем болee должен быть любопытен — как бы к нему по существу ни относиться — этот взрыв его приязни и благодарности к «еврейскому засилью» в русской литературе.
Нам хочется закончить эту литературную справку еще одним указанием, до сих пор, насколько нам известно, не отмеченным и в русской прессе. Тот Н. Абрамович, книжка которого вдохновила Розанова и на фельетон, и на письмо (здесь цитированное), скончался — если не ошибаемся, год тому назад в Москве, потрясенный всеми ужасами нового быта и не пожелавший приспособиться к нему.
А. К
№ 48 / с. 2
Как известно, одной из отличительных особенностей советской политики является постановка задач в планетарном масштабе Превратить крестьянскую, пашущую деревянным плугом Россию в социалистическое государство, произвести социальную революцию во всем мире, поднять рабочий класс против капиталистов даже в Корее или Нигерии: только грандиозные, захватывающие все углы земного шара планы на уме советских вельмож. Что тут же, о бок население целых губерний вымирает от голодухи, превращается в троглодитов, и родители пожирают собственных детей — это пустяк, о котором простительно забыть в увлечении универсальными проблемами.
Было бы странно, если бы в своих заботах о бедном человечестве большевистские прожектеры забыли о нас, евреях. Долгое время не дарили они нас своим вниманием, предоставляя бандитам и налетчикам всякого ранга расправляться по своему усмотрению с еврейским населением деревень и местечек. Но вот вспомнили. Постарались об этом состоящие у них на услужении карьеристы-евреи, они же евсеки.
Эта разновидность «бывших людей» принадлежит к той «аффилиации международных мазуриков», о которой еще так сочно писал Салтыков-Щедрин. Все их еврейство заключается в том, что они имели несчастье родиться от еврейских родителей. Говорю — несчастье, потому что еврейское происхождение вынуждает их поневоле проявлять свое усердие лишь на сравнительно тесной арене еврейской улицы. Те, что побойчее из них, ушли в «большую политику»; мелюзга же осталась при «еврейском деле».
Не обладая «разумом Невтона» и размахом Наполеона, она пошла по линии наименьшего сопротивления. Одерживала легкие победы над меламедами, изгоняла из хедеров шестилетних школьников, делала набеги на миньяны и даже синагоги, тащила в кутузку почтенных старцев-раввинов, инсценировала «процессы-монстры» над сионистами. Когда полоса религиозных гонений прошла и начальство приказало сложить оружие, стала в тупик, не зная, что новое выдумать.
Обстоятельства пришли было на помощь: РСФСР преобразовалась в СССР — союз автономных республик. Хотя это был сущий блеф, и в автономной Украинской республике, якобы управляющейся самостоятельно, всем верховодит и по сию пору ЦК местной коммунистической партии, получающие строгие директивы из Москвы Мережины и Литваковы ничтоже сумнящеся задумали устроить в подражание прочим автономную еврейскую республику в пределах Гомельской и Могилевской губерний. Вокруг проекта поднялся шум, вскипели страсти, начальство одарило прожектеров своим милостивым вниманием, но скоро пришлось бить отбой. Все предусмотрели многомудрые инициаторы, кроме одного: как отнесется к их плану местное православное население. А оно, в том числе и местные коммунисты, посмотрело на проект неодобрительно и даже имело смелость дать понять, что в случае чего не остановится перед «мерами непосредственного воздействия». Евсеки пошли на попятную.
Теперь новый проект: не выгорело дело в Белоруссии, почему не попробовать в Крыму. Благо, под рукой оказался человечек — мастак сочинять планы и даже осуществлять их. Это организатор бывшей недавно в Москве бутафорской Всероссийской сельскохозяйственной выставки Брагин. Если ему удалось в центре советской России наделать таких дел, что о них советская печать трезвонила на весь мир в течение пяти месяцев, почему ему не сочинить маленького блефа где-то на окраине?
В сущности, дело это не такое уже мизерное. Речь идет ни более ни менее как об отводе пространства в 14 миллионов десятин под исключительно еврейскую колонизацию. Вы спросите, где в европейской России нашли такую площадь, превосходящую по своим размерам многие континентальные государства? Оказывается, в северном Крыму и прилегающих уездах Украины. Правда, на ней расположены такие крупные центры, как Одесса, Херсон, Николаев, но это такие пустяки, перед которыми планетарный размах колумбов-недоучек не останавливается. Экая важность: были общероссийскими городами, станут только еврейскими.
Характерно для советских нравов, что этим фантастическим планом серьезно заинтересовались на верхах компартии. Особая комиссия из матерых коммунистов занялась его изучением. Цурюпа, заместитель Рыкова, Смирнов, народный комиссар земледелия, Куйбышев, народный комиссар Рабкрина, Пятаков, председатель комитета концессий, вошли в состав комиссии. Утверждают, что проекту обеспечено сочувствие Каменева, Троцкого и Бухарина. И что важнее, быть может, всего и что самое печальное в данном эпизоде — «Джойнт» готов вложить в предприятие большие суммы денег.
Новое предложение массовой еврейской колонизации после стольких неудачных. И если те, как, например, Уганда, терпели фиаско по вполне понятным причинам — отдаленности намеченного для заселения района и трудности изучить его со всех точек зрения, то в данном случае эти препятствия отсутствуют. Северный Крым и смежные с ним окраины Украины давно изучены. Стоит снять с полки полутом Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона «Россия», чтобы узнать, что никаких таких обширных незаселенных и пригодных для колонизации местностей в данном районе не имеется, что туземное татарское население издавна задыхается в земельной тесноте. Есть кое-где оазисы свободных участков, но они разбросаны на большие пространства один от другого, и чтобы слить их в единое целое, пришлось бы заняться принудительным выселением испокон живущего аборигена.
Слухи о новом проекте давно уже проникли в советскую прессу, и тогда же, вслед за появлением первых сообщений, последовали заявления со стороны крымских татар, что если уже кого селить на свободных землях, то это их, исконных местных обитателей. Что Украина — классическая страна российского антисемитизма, это давно известно. Очевидно, господам прожектерам хочется наплодить вдобавок и антисемитизм татарский.
Желая засвидетельствовать свою деловитость, Брагин и Ко говорят о необходимости отвести под колонизацию сначала лишь 1 миллион десятин. Но и на операцию такого сравнительно скромного масштаба потребны огромные суммы денег. Расчет делается, очевидно, на Америку и прежде всего на «Джойнт». В недавнем прошлом эта почтенная американская организация показала себя весьма расположенной к евсековскому евобщесткому. Года два, по крайней мере, последний существовал на субсидии «Джойнта». Теперешний проект сулит ему безбедное житие в течение многих лет. Но что еврейские деньги, пожертвованные из самых лучших побуждений, погибнут безвозвратно, это стоит вне сомнений.
Еврейское телеграфное агентство разнесло по всему свету весть о новом проекте, сообщив о нем как о чем-то заслуживающем самого серьезного внимания. Об этом тоже нельзя не пожалеть.
С. Познер
№ 50 / с. 2
